Изгои (джен)

Если бы кто-то спросил Ойгена, почему он принял судьбу несчастного попугая Гарри настолько близко к своему сердцу, и почему смутный страх опоздать заставил его действовать, он бы сперва удивился, задумчиво почёсывая забравшегося к нему на колени кота. А потом, подумав, с немного растерянной и неловкой улыбкой признался, что всё дело в том, что после всех этих лет и выпавших на его долю потерь и тяжёлых событий, в этом новом для него мире, где он обречён отбывать изгнание, у него наконец-то появилась горстка людей, которых Ойген бы мог назвать друзьями. И под словом «друзья» он бы имел в виду даже не столько его соратников и партнёров по Лимбусу, а теперь и Зеркалам, которых он со всей теплотой и трогательностью любил: его искренняя дружеская, почти родственная привязанность к ним во многом росла, прежде всего, из заботы, какую Ойген мог бы питать к любимым племянникам и кузенам, чего он, в общем-то, и не скрывал.

Дружбу же, может быть, ещё не такую глубокую, как у него когда-то была, но дружбу в самом прямом её смысле ему удалось выстроить со своими ровесниками: Толлетом, Питером, и, к его удивлению, Нэдом Россом. И если Толлет и Питер были частью круга, который Ойген выбрал в этой новой для себя жизни сам, то с Россом, человеком совсем другого характера и среды, дружба выросла из делового партнёрства, перешедшего в неожиданное приятельство, а потом как-то окрепла сама собой. И как бы Ойген ни любил своих «младших племянников и кузенов», именно с ними Ойген наконец чувствовал себя без всяких скидок на равных, и, возможно, немного честнее глядя на самого себя.

В общем, оставить попавшего в… в общем-то, в беду друга Ойген, разумеется, просто не мог. Когда-то в прошлом он был достаточно близорук, чтобы оставить Северуса наедине с его школьными неурядицами, и с высоты своих сорока с лишним лет чувствовал себя по этому поводу очень скверно.

В отличие от Северуса, Толлет был человеком взрослым, и должен был бы сам справляться со своими проблемами, вот только Ойген полагал выбранный им метод крайне спорным, а главное, ничего, действительно, не решающим.

Так что ведомый не столько глубокими размышлениями, сколько собственными внутренними порывами, и беседуя с Рабастаном о пожилом попугае Гарри, оказавшимся заложником разведённой и не слишком предсказуемой женщины, от которой стоило ожидать чего угодно, Ойген просто не мог пустить все эти события на самотёк и опоздать ещё раз.

Потому и вчера, сидя на видавшем виды диване Толлета, он сам предложил свою помощь в воссоединении скорбящего хозяина и его попугая. К его чести, Толлет, честно признавшись, что у него самого просто нет никаких идей и вариантов, эту пока ещё неясную помощь с благодарностью принял, добавив, что признать неспособность справиться с проблемой самому — первый шаг из брошюрки, которую он давно выучил наизусть.

Однако поднимать эту тему сейчас Ойген бы не хотел, и поэтому просто добавил:

— Ты же знаешь, брат мой, я очень корыстный и скаредный человек: мне жалко даже не столько самого попугая, сколько его хозяина и по совместительству арт-директора в Зеркалах — он мне банально нужен. Хотя попугая тоже жаль. Интересно, успел ли он уже заработать Стокгольмский синдром? — он всё-таки не выдержал и улыбнулся.

— Она плохо с ним обращается? — Рабастан посмотрел на него.

— Да не похоже... — качнул головой Ойген. — Просто он ей не нужен.

— Если бы он не был ей нужен, она бы выпустила его в окно, — Рабастан отошёл от ноутбука и поспешно снял с плиты сковороду с омлетом.

— Я говорю, что он не нужен ей как попугай, а не предмет шантажа, — возразил Ойген, сглатывая наполнившую рот слюну.

— И всё же, — ответил ему Рабастан, — не похоже, что она собирается его просто бросить. На брошенных животных я уже насмотрелся, — а затем разложил по тарелкам омлет с колбасками, поставил на стол миску с салатом, и они, наконец, принялись за еду.

Разговор завял, и завтрак они закончили в задумчивом и странном молчании. Ойген уже почти жалел о том, что рассказал всё Рабастану. Тот очень тяжело перенёс смерть Бенсона, и хотя прошёл уже почти целый год, рана от потери до сих пор не зажила. Ойген знал, что теперь Рабастан один день в неделю посвящал волонтёрству в собачьем приюте, гуляя и просто общаясь с питомцами, и это, кажется, ему помогало.

И если Рабастан мог отдать свои силы и время другим собакам, которых, честно признаться, любил немного больше людей, то, видимо, Ойгену на роду было написано восстановить баланс и взвалить людские дела на себя. Дела, которые, кстати, его сегодня как раз и ждали: на три часа было назначено очередное заседание фонда «Второй шанс», и именно сейчас Ойген особенно его ждал. А пока пил за завтраком кофе, жевал вафли с шоколадом, скроллил ленту и с некоторым раздражением думал о том, как часто Рабастан всё же бывает прав.

За то время, что они завтракали, на страничке Адалин появился свежее сообщение, посвящённое грядущему переезду в Штаты, в котором она выражала сомнения по поводу того, как попугай перенесёт перелёт и спрашивала мнение об этом всех, кто её читает, словно они каждый день перевозили этих попугаев десятками. Лететь попугаю Гарри предстояло, судя по всему, в багажном отделении, а там, как тревожилась Адалин, очень холодно…

Вероятно, Ойген бы промолчал, но… Может быть, дело было в охватившей его досаде, а возможно, и в том, что аккаунт, с которого он просматривал ленту Адалин Робертс, был не его. Вернее, не совсем его — это был один из фейковых аккаунтов, которых за прошедший год накопилось для тестирования системы немало. В частности, под этим он как-то проверял, как работает техническая поддержка, выдумав себе склочную даму за сорок с ником «Чистильщица Джо». В профиль он загрузил аватарку злодея из «Техасской резни бензопилой», и решил, что у подобной дамочки обязательно должен быть злобный слюнявый бульдог, обожавший наблюдать за рыбками в аквариуме… и при случае пытавшийся выловить их оттуда.

Может быть, именно этот образ и повлиял на Ойгена, когда он, не слишком отдавая себе отчёт, что творит, написал: «Да никак он его не перенесёт. Помрёт там. Дешевле сразу сделать из бедолаги чучело и так везти. Выбор простой — прикончить вашего попугая или кому-то продать, ну или отдать там с доплатой — старый же...»

Честно говоря, читать шквал возмущения и критики, которые должны были обрушиться на него, у Ойгена ни малейшего желания не было, и он закрыл ноутбук, надеясь спокойно закончить завтрак, а потом сделать пару звонков и всё-таки посмотреть документы для фонда.

Первую половину дня Ойген привычно провёл в своём кабинете в телефонных разговорах, переписке и решении моря мелких вопросов, постоянно возникающих как будто бы из ниоткуда, и так же привычно пообедав прямо за рабочим столом, не очень даже понимая, что ест. А в половине третьего сел в заранее вызванное такси, и все полчаса дороги просто сидел и смотрел в окно, отключив на это время телефон.

Пробок на дорогах в этот час не было, и он почти что не опоздал, приехав аккурат к трём, и оказался, разумеется, последним, потому что приличные люди на собрания приходят всё же чуть заранее. Выйдя из такси, он вошёл в одно из безликих офисных зданий, коробку из стекла и бетона, построенную ещё в девяностые, в котором ютилась куча ещё каких-то организаций, комитет и фондов, располагавшееся возле станции Олдгейт. Место было хорошим: с одной стороны, Ойген понимал, насколько удачно оно расположено, чтобы любой без проблем мог туда попасть, а с другой общая серость офисных помещений играла им на руку. Располагайся штаб-квартира их фонда в одном из тех небоскрёбов, что активно вырастали вокруг, то тех, для кого и создавался фонд, вряд ли пустили бы дальше ресепшена — как его самого, когда он ещё работал курьером. Зачем лишний раз задевать гордость людей, которым и так приходится обращаться за помощью?

Лифт негромко жужжал. Простой без изысков лифт, зато исправный и чистый, остановился на шестом этаже и открыл дверцы. Ойген миновал длинный коридор с рядом дверей, и вошёл в седьмую по счёту — конференц-зал.

Руководство фонда уже собралось за столом, и Ойген начал пробираться к своему месту — пожимая всем руки.

— День добрый, — он устроился рядом с Россом и тот после рукопожатия кивнул в ответ.

А затем кивнул через стол Кэтрин Блум, неопределённого возраста блёклой даме, с проседью в собранных в куцый пучок волосах, курировавшей образовательные программы, и сидящему рядом с ней мужчине в толстых очках и собранными в неопрятный хвост волосам. Дэйви Нильсен был не только одним из старейших сотрудников фонда, но и одним из тех, кому фонд когда-то помог, после того, как тот осознал, что ограбить пивной завод ради пива было не самой лучшей идеей в его бурной юности.

Да, фонд «Второй шанс», занимавшийся помощью и реабилитацией несовершеннолетних преступников, существовал уже далеко не первый год, и, конечно же, не был детищем самого Ойгена. Сложно было бы человеку, бизнесу которого не больше двух лет, серьёзно и с нуля поднять благотворительный проект такого масштаба, но Ойген вдохнул в него новую жизнь и ту самую свойственную ему энергию, к тому же стал подвижником нового направления, ведь взрослым, как и когда-то ему самому, помощь нужна не меньше. Что делать человеку на воле, имея на руках сомнительный аттестат, а иногда и вообще его не имея? И сегодня на повестке дня были как раз образовательные программы для заключённых.

Когда речь зашла о проблемах, связанных с чиновниками из министерства образования, Ойген буквально видел перед собой их… даже не лица — скорее морды, какие можно увидеть на любой ферме даже не отъезжая слишком уж далеко от границы Большого Лондона. Собаки, лошади, овцы, свиньи и пара крыс, которых он знал уже по фамилиям.

Наверное, чиновники везде практически одинаковы — разница если и есть, но очень уж несущественная. И сейчас, конечно же, вовлёкшись в жаркий спор и перекрикивая своих оппонентов, Ойген, ощущая, что у него уже саднит в горле, как никогда жалел о том, что давно не волшебник, а тот же Росс не заливает ничьи ноги цементом в тазу. И всё же, сколько идиотских препятствий помогло решить одно простое Империо!

Когда спор стал больше напоминать преддверие драки, Ойген опомнился и предложил сделать всем перерыв, чтобы остыть, а после всё же перейти к другим вопросам, таким, как помощь детям, находящимся сейчас в колониях, а также обсудить их начинания по программам трудоустройства для взрослых, которые были уже его личным детищем.

Они прервались, и Ойген встал, чтобы пройтись, передохнуть и просто подышать: несмотря на открытые окна, в конференц-зале всё равно было душно. Выйдя в коридор, он привычно устроился в соседнем офисе за одним рабочих стол с ноутбуком, наслаждаясь прелестями оборудованного им здесь вайфая и решив быстро просмотреть рабочую почту.

Он даже честно открыл почтовый клиент, но затем, поддавшись постыдной слабости, просто свернул его, открыв в браузере сначала страницы сообществ на Зеркалах, за которыми он следил, а потом вновь вернулся к профилю Адалин.

Наверное, ему давно пора было перестать удивляться, подумал он, глядя на экран, но сплав ставшего за последний год более дешёвого интернета и свободного времени у пользователей порождал удивительные алхимические явления.

Оказалось, что тема перевозки багажом попугая уже вышла в топ и, судя по всему, прочно там обосновалась. И самое интересное, что пусть «Чистильщицу Джо» и критиковали за резкость, но мнение большинства явно оказалось вдруг на её стороне, и даже сама Адалин в комментариях начала склоняться к мысли, что можно найти попугаю хозяина где-то тут.

И в этот момент Ойгена как будто что-то подтолкнуло в спину. Он схватил трубку стоящего рядом с ним на столе телефона и, открыв подробности профиля, поискал ссылку, а затем перешёл на рабочий сайт Адалин — Бастет, благослови тех, кто готов поделиться публично своим телефоном — набрал указанный там в контактах номер, успев ещё подумать краем сознания, что хорошо бы сделать на Зеркалах более удобный формат для публикации деловых контактов.

В трубке раздались гудки, и Ойген пожалел, что так и не успел попить воды, потому что от волнения и от последствия недавнего спора у него сейчас неприятно першило в горле — а потом на том конце провода раздалось немного заспанное:

— Слушаю.

— Миссис Робертс? — хрипло спросил он, мечтая о стакане воды из кулера, который стоял в коридоре так близко. — Простите за беспокойство. Вы же хотите избавить себя от хлопот с попугаем? — спросил Ойген, нервно постукивая утащенной с совещания ручкой с символикой фонда по столу.

— Что? Избавиться от попугая? — голос Адалин мог бы быть даже приятным, если бы не сквозящее раздражение и некоторая... невнятность. Пила она, что ли? Впрочем, уже почти половина шестого...

— Я говорю, не хотите ли вы продать своего попугая, раз уж вы пишете, что вы улетаете в Штаты? — Ойген говорил медленно, очень стараясь скрыть охватывавшее его раздражение.

— Никого я не продаю! — воскликнули на том конце. — И вообще, откуда вы знаете о моём попугае, и откуда у вас этот номер? — в голосе Адалин проскочили первые панические ноты, и Ойген закатил глаза.

— Вы же сами у себя на странице... — начал было он, но она завизжала:

— Вы ещё и мою страницу читали? — и разговор начал приобретать какой-то оттенок сюрреализма. Ойген попытался вставить ещё хоть слово в поток обрушившихся на него сложных валлийских фраз, но быстро эту безнадёжную затею отбросил, покуда не услышал, наконец, сказанное уже по-английски: — Вы от моего бывшего, что ли, или какой-то маньяк? Зачем вам вообще попугай?

— На органы, — не удержался Ойген: эта женщина с каждой секундой раздражала его всё сильнее, и он начинал понимать, почему общение с бывшим мужем у них всегда переходило в какую-то ругань. Что-то было такое в самой её манере говорить с незнакомым ей человеком…

— Полторы тысячи фунтов, больше вам за него не предложит никто, — почти вздохнул он.

— Да идите вы к чёрту! — возмутилась в ответ Адалин, и, кажется, на той стороне что-то стеклянно звякнуло.

— Точно нет? — переспросил он, уже нарочно стараясь говорить ещё немного спокойней ниже, но вместо успокаивающего приятно тембра хрипотца, кажется, делала его скорее зловещим. — Сумму можно и обсудить.

— Я же сказала — нет! — отрезала она истерично.

— Это хорошие деньги, — настоятельно указал Ойген. — Действительно хорошие! Просто согласитесь уже.

— Нет! И не звоните сюда больше! — почти крикнула она. — Иначе я в полицию заявлю, — и отключилась.

И лишь услышав короткие гудки, Ойген подумал, что не стоило звонить ей с номера фонда помощи заключённым. Но уже было поздно, да и его перерыв подошёл к концу.

К этой истории, утомлённый борьбой благотворительного порыва с чиновничьей бюрократией, Ойген вернулся лишь ближе к ночи. Уже лёжа в кровати, он вновь заглянул к Адалин, и увидел почти тревожный пост о том, что ей звонил странный и сомнительный человек и предлагал большие деньги за попугая, и что она его, конечно, не отдаст непонятно куда, и неизвестно кому продавать уж точно не будет! И что самое страшное, писала Адалин почти в панике и перепутав местами в словах пару букв, этот тип ей прямо сказал, что хочет пустить беднягу Гарри на органы.

Не то чтобы Ойген в действительно верил, что взрослая женщина воспримет его слова всерьёз: ну какие чёрные трансплантологи у попугаев? Когда для человека-то подобная операция стоит десятки тысяч фунтов? И оплачивает их государство по страховке там или если государство умыло руки, то какой-нибудь благотворительный фонд — но кто заплатит за такие деньги за птицу? Не говоря уже о том, что он вообще о подобной практике не слышал даже в кино.

И хотя Ойгену давно уже пора было перестать удивляться людям — ещё со времён его маленького расследования о судьбе пропавшей много десятилетий назад Косси Фейтфул — у него это выходило с трудом. Похоже, он слишком мало понимал в этом мире, ведь среди читателей Адалин внезапно нашлись и эксперты по чёрному рынку животных, и очевидцы, и даже жертвы. Под постом было уже за две сотни комментариев, и Ойген недоверчиво читал рассказы о том, как у чьей-то двоюродной кузины, свояченицы или просто знакомых похитили любимую собаку-кошку-птицу-черепаху, даже пару змей, и как знакомые ветеринары рассказывали о подобных операциях. Подпольных, разумеется. И Ойген готов был поспорить, что к утру и этот пост выйдет в топ.

Так и произошло — но вот чего он точно не ожидал, что ночью Адалин напишет у себя на странице пугающую историю, как поздно вечером видела очень странных людей, которые что-то вынюхивали прямо у её дома. Ойген бы даже решил, что она выдумывает, если бы Адалин не приложила смазанную ночную фотографию двух мужчин садящихся... Ойген не был уверен в марке машины, но точно опознал катафалк.

Он несколько раз моргнул и стал вспоминать, не снилось ли ему ночью кладбище. Кажется, что-то в его переговорах о спасении заложника явно пошло не так. Или наоборот, как-то уж слишком ему знакомо...