Изгои (джен)

Говоря, что им всем предстоят сумасшедшие дни, Ойген даже не представлял, насколько будет прав. Хорошо хоть в Лимбусе всё шло в штатном режиме: ничего — почти ничего — не ломалось, не сбоило, и у клиентов не возникало никаких бредовых идей. Что было бы, случись вдруг подобное, Ойген не хотел даже думать — да ему и некогда было: от нервного возбуждения он и так почти не спал, вскакивая среди ночи и отправляясь на кухню с ноутбуком записать пришедшие в голову мысли или сочинявшиеся, наконец-то, тезисы. В ночь с четверга на пятницу он даже составил краткую хронологию недолгой жизни Зеркал, и разместил на главной странице пост, в котором анонсировал их участие в выставке.

Выспаться удалось в субботу: хотя он лёг часа, наверное, в три утра, проснулся Ойген только к полудню, и после завтрака занялся тем, что уже никак нельзя было откладывать. Тем более, что он всё равно уже ничего толком делать не мог.

Так что он распахнул дверцы шкафа и занялся инспекцией своего гардероба — и на какое-то время замер, глядя перед.

— Ты глядишь туда с настолько странным выражением, как будто встретил боггарта внутри и думаешь, что бы с ним такое сделать, — слова Рабастана прозвучали так неожиданно, что он вздрогнул.

— Тебе смешно! — вздохнул Ойген в ответ. — А я всю голову сломал, в чём пойти. По идее, полагается быть в костюме — но ты понимаешь… я вообще собирался его сжечь после того суда.

— Не припоминаю, чтобы на сайте упоминался строгий дресс-код? — заметил Рабастан.

— Да нет, — отмахнулся Ойген. — Но... Асти, ну ты же должен сам понимать!

— Что именно? Что тебе не помешает начать пить мой чай? Ойген, выдохни пару раз и улыбнись себе в зеркало. Так рекомендуют психологи. Что бы ты ни надел, твоя сила не в этом.

— Бастет, Асти! — Ойген подчёркнуто шумно выдохнул. — Я вообще не помню, когда так волновался. Но, в конце концов, мы же видели Стива Джобса. Буду как он, — он усмехнулся немного натужно. — Кроссовки и джинсы. Всё равно весь день на ногах. Да и кому какое, на самом деле, дело... — Ойген вновь посмотрел в шкаф и, решительно вытащив оттуда вешалку с костюмом, кинул его на диван. — Но я всё равно даже видеть этот костюм больше в своём шкафу не хочу. Странно как, — добавил он задумчиво, — вот почему он меня так из себя выводит? Обычный же черный костюм — и так бесит... А вот чёрные мантии, представь себе, нет. Как ни странно. Казалось бы, сколько с ними связано того, о чём стоило бы забыть... А в этом костюме я был только раз на суде — и не могу его видеть больше... Сам себя не пойму...

— И вправду, интересно, — проговорил Рабастан задумчиво, глядя как Ойген снимает костюм с вешалки и складывает его в большой бумажный пакет. — Возможно, дело может быть в твоих ощущениях. Мы, конечно, проиграли — но я не могу сказать, что ощущал себя бессильным даже в последней битве. А ты… я помню, каким раздавленным ты вернулся в тот день из суда. Понимаешь, мы, пожалуй, и должны были проиграть — как говорится, по законам жанра, — он чуть криво усмехнулся. — Ну и здравого смысла, да… хотя где мы — и где здравый смысл, — он снова усмехнулся. — А вот ты в суде был потерпевшим и, по всякой логике, ты должен был бы ощущать… ну, не триумф, но торжество справедливости, так сказать, возмездие. А вместо этого… — он качнул головой. — И теперь ты смотришь на костюм — и вспоминаешь. И потом, — добавил Рабастан, улыбнувшись уже нормально, — чёрная мантия — вещь самая универсальная на свете. Её носят все — от школьников и до… да всех. Не то что этот вполне конкретный костюм. Вообще, тебе, конечно, нужен новый. И не чёрный, желательно.

— Ага, прямо сейчас он будет особенно актуален, — покивал Ойген. — Я как раз размышлял, куда бы нам деть полсотни фунтов. Лишних. Тех, которыми у нас забиты все бельевые ящики…

— Ну, я думаю, — Рабастан так оценивающе оглядел его, что Ойген ощутил себя частью странного натюрморта, которой художник никак не может найти подходящее место, — пятидесяти фунтов будет мало. Сотни полторы как минимум.

— Да ты с ума сошёл? — Ойген даже постучал себе по лбу согнутым указательным пальцем. — А почему не три или четыре?

— Ну, четыре сотни, конечно же, лучше, да, — кивнул Рабастан серьёзно. — Если уж тебе и заводить костюм — то нормальный... Не из чарити. И если уж не шить на заказ, то, по крайней мере, чтобы он был из какого-нибудь приличного магазина, где не торгуют синтетическим барахлом.

— Бастет, да зачем? — пожалуй, Ойген несколько лукавил, делая такие изумлённые глаза. Он прекрасно понимал, и почему, и зачем. И даже был с Рабастаном согласен — пускай и понимал, что сейчас позволить себе подобных трат просто может — но хотел услышать обоснование от него. Мало ли, о чём он сам думает…

— Затем, что костюм — если уж он есть — должен быть приличным, — ответил Рабастан. — Статусная одежда, как и драгоценности, не может быть поддельной или дешёвой: теряется весь смысл. А пускать пыль в глаза ты в джинсах сможешь не хуже. Помнишь Росса? — спросил он, и Ойген выразительно скривился:

— С твоей стороны подло мне напоминать об этом!

— Так я же подлец, — пожал Рабастан плечами — У нас в семье в каждом поколении непременно бывают, — и, улыбнувшись почти что гордо, пошёл открывать дверь, в которую как раз позвонил Саймон, зашедший, как и обещал, за Ойгеном по дороге в офис, куда они и отправились вместе.

В ночь с субботы на воскресенье Ойген спал от силы часа четыре, хотя лёг сразу, как вернулся со смены. Он промучился от бессонницы часа, наверное, два, и снова задумался о том, как скажется на нём нервное возбуждение, держащее его сейчас, кажется, особенно крепко, но с утра легко встал и отправился в ванную, пока что ощущая себя бодрым и готовым почти на всё.

Ойген проснулся снова без пяти шесть еще до звонка будильника — и сразу встал, чтобы вместе с заехавшими за ним в половине седьмого Саймоном и Марком быть к семи в типографии. И пока они ехали, Ойген про себя удивлялся тому, как они сумели всё успеть. Однако, когда они с Саймоном в восемь утра стояли перед входом в ЭксСелЛондон с его стеклянной пирамидой над дверьми, нагруженные пахнущими типографской краской коробками и пожертвованным Толлетом держателем для фонов, Ойген чувствовал себя почти так же, как когда на первом курсе выходил из лодки и в первый раз входил в заколдованный замок.

Они миновали стеклянные двери и, пройдя по коридорам, отметились у организаторов, поставили подписи в бумагах, получили бейджи и план выставки — и когда наконец, оказались в огромном зале, в центре которого высилась пустующая пока сцена, по которой сновали техники, когда увидели пространство вокруг поделённое на причудливые коридоры стендами-перегородками, Ойген поймал себя на ощущении, что ему хочется хорошенечко разбежаться — и нырнуть в этот неисследованный и новый мир.

Народу в столь ранний час было не так уж много — и всё-таки он был, и все эти люди были ужасно заняты. Саймон с Ойгеном двинулись по оказавшимся довольно широким проходам к своему месту — и по пути он улыбался суетившимся у своих стендов людям, и те улыбались ему в ответ. То и дело сверяясь с планом, Ойген сворачивал направо, налево и снова направо, выстраивая свой маршрут так, чтобы пройти мимо самых масштабных и интересных стендов, располагавшихся в самом центре возле сцены. Перед глазами рябили логотипы известных брендов: Майкрософта, Гугл, Интела и АйБиЭм, но вскоре им пришлось свернуть прочь от центра, чтобы найти место, где ждали их — где-то слева, почти в углу. Не самое роскошное расположение, но Ойгену оно оказалось вполне уютным и уже немного обжитым — потому что их партнёры были уже там, двигая задник и мобильный ресепшн, к которому как раз тянулся со стороны стены удлинитель.

Рыжей молнией к Ойгену подскочила Хэрриетт и мгновенно всех перезнакомила — и после тёплых рукопожатий они с Саймоном включились в процесс обустройства. Затягивая винты держателя, Ойген думал, что их часть стенда смотрится ничем не хуже остальных, и даже определённо лучше, чем у их ближайших соседей, у которых стенд был вопиюще пёстрым. Ему импонировал их вынужденный минимализм и то, как гармонично на фоне светлого задника выглядел баннер Зеркал с лозунгом «Общение — это просто!». Слоган этот они придумали на пару с Толлетом еще в среду глубокой ночью, и Ойген даже не помнил, как именно это произошло, и кто первым его произнёс — сейчас-то ему казалось, что это был он сам, и он всё время себе напоминал, что может ошибаться. Да и какая разница, раз вышло хорошо?

Их партнёры по стенду оказались общительными и приятными ребятами, и Ойген с радостью познакомился с их материалами. Если в проекте по обработке и оптимизации изображений он разобрался быстро, благо на листовках было много картинок, то от зубодробительного описания сервиса анализа текстов, которое он прочёл в сложенном гармошкой буклете, у него закружилась голова, и он подосадовал, что не увидел его раньше: наверное, тогда он предложил бы авторам немного упростить его. Но, впрочем, теперь менять что-то было уже поздно, так что Ойген никак комментировать это не стал.

К половине девятого всё и все были готовы, и Ойген, стоя возле стойки и взволнованно оглядывая огромный зал, который вскоре должен был заполниться людьми, ощущал то же нетерпеливое возбуждение, которое когда-то предваряло каждый его матч.

Он видел, что его товарищи заметно нервничают: приехавшая к половине девятого Энн теребила в пальцах край манжеты, носившаяся с самого утра Хэрриетт то и дело тянула себя за собранные в хвост, но уже успевшие распушиться волосы, а казавшийся спокойным Саймон постоянно перекладывал их листовки и ровнял стопки с визитками. Сам же Ойген ощущал, скорей, нетерпение — и сам не заметил, как оказался островком спокойствия в их маленьком мирке, разряжая висящее в воздухе напряжение шутками и лёгкой болтовнёй.

— Я знаю, что Зеркала уже пару месяцев как запустились, — сказал Генри, очень высокий и худой шатен лет двадцати двух, представлявший на пару с маленькой черноволосой Марджери проект обработки изображений, — но вы, похоже, уже участвовали с другими проектами?

— Ни разу даже не был на выставке, — признался Ойген, умолчав, что и услышал-то о ней неделю назад.

— Ох, — сказала Марджери. — Вы просто выглядите таким уверенным.

— Так только кажется, — улыбнулся он. — На самом деле я, конечно, нервничаю — хотя, если подумать, ну что может пойти не так?

— Да что угодно! — воскликнула она, и Ойген заметил краем глаза, как Хэрриетт кивнула:

— Вот как с Джеком, Мэлоди и Керком!

— Ты думаешь, на нас, к примеру, крыша рухнет? — задумчиво поинтересовался Ойген, поднимая голову, и все нервно рассмеялись.

— Нас просто не заметят, — сказала Кэролин, высокая и симпатичная мулатка, нервно складывая и раскладывая буклет текстового проекта. — В наш угол никто не дойдет! Нет, ну правда, ну кому мы интересны, кроме трёх с половиной профессионалов?

— Да всем, — тут же кинулась утешать её Хэрриетт. — Тексты же сейчас везде! От журналистов до рекламщиков.

— Мне кажется, у нас слишком сложное описание, — помотала головой Кэролин, и Ойген не мог с ней не согласиться. Но и поддержать её ему хотелось, так что он сказал:

— Ну, так отлично. Как раз будете рассказывать, что даже в самом обычном тексте смысл может быть найти не менее сложно, чем в этом описании.

— Угу, — буркнул товарищ Кэролин, невысокий парень с очень аккуратной стрижкой и в очках. — Я говорил, что нужно переделать!

— Теперь уже как есть, — вздохнула Кэролин.

— Вам же не нужно зачитывать буклеты вслух, — успокаивающе возразил Ойген. — Оставьте их тем, кто действительно в теме разбирается и сможет всё понять — а остальным вы просто будете рассказывать о сервисе. Вы можете пока на мне потренироваться, — предложил он весело, — и заодно написать тезисы. У меня вот их целая пачка, — засмеялся он и развернул к ним экран ноутбука.

— Да мистер Мур их вам сейчас быстро надиктует, — вмешалась Хэрриетт, и Ойген безнадёжно в сотый раз за утро повторил:

— Просто Ойген!

— Берите ручку и бумагу и записывайте, — распорядилась Хэрриетт, и Кэролин послушно их схватила.

И что осталось Ойгену? Слушать их и придумать на ходу что-то — что, впрочем, у него всегда отлично получалось.

Пока он переводил жуткий текст на простой человеческий язык, он думал, что его самого почему-то не слишком пугает мысль, что их не заметят. На самом деле, он об этом вообще не думал — по крайней мере, до тех пор, пока не появились посетители. Но стоило первым из них пройти мимо стенда, окинув его рассеяно-задумчивым взглядом, как Ойген ощутил укол досады — и азарт. Он понимал, конечно же, что сейчас все ждут открытия, и всё внимание пришедших приковано, скорее, к сцене, но ему остро захотелось, чтобы их увидели — их всех, и Зеркала, и тексты, и картинки, и особенно велосипедистов, которых представляла одна Хэрриетт. Но, может, позже…

Открытие, конечно, отвлекло его от этих мыслей — и Ойген, слушая и глядя на тех, кого Саймон назвал «монстрами», а Генри — «боссами», ловил себя на знакомом ощущении праздника. Бессовестно отпросившись, он ушёл от их стенда почти что к самой сцене и стоял там, буквально купаясь в атмосфере, так напоминавшей ему то ли фермерские ярмарки, то ли карнавалы, которые он так любил когда-то в детстве. Сходство было таким сильным, что английский, на котором всё происходило, даже стал ему в какой-то момент казаться неуместным.

К одиннадцати выступления закончились, и начались семинары — на которые сам Ойген теперь, разумеется, не попадал, и поэтому отправил туда Саймона и Марка — а посетители наконец-то разбрелись по залу, и кое-кто из них начал останавливаться и возле их общего стенда.

— А ничего так смотрится… привет, — услышал Ойген голос Толлета, разглядывавшего баннер. — И слоган хорошо вписался.

— Ты тут давно? — они пожали друг другу руки.

— С десяти. Послушал их, — Толлет кивнул на сцену, — немного… в целом, примерно то же, что всегда и везде. Но любопытно. Нет, серьёзно, вы отлично смотритесь, — повторил он, кажется, скорей для Энн и Саймона.

— Ой, а я вас знаю! — услышал Ойген — и, обернувшись, увидел трёх молодых девушек. — Так это вы придумали Зеркала, да? — одна из них разглядывала Ойгена словно знаменитость.

— Он-он, — поддакнул Толлет. — А вот они сделали, — он кивнул на порозовевшую Энн и Саймона и, помахав им всем рукой, ушёл.

— Ой, а как так получилось? — спросила одна из девушек — и, кажется, с этого момента Ойген, начав говорить, не замолкал до вечера.

Энн он отпустил домой часа примерно в два, увидев, что она всё чаще присаживается на один из двух имевшихся у них стульев, и решительно заявив, что они тут справятся, а ей, во-первых, нужно отдыхать, а во-вторых, ведь кто-то должен заниматься и текущими делами Лимбуса. Так что с Рабастаном Энн не встретилась: тот заглянул поздороваться около полудня, как раз в тот момент, когда она отходила в очередной раз туда, куда часто отлучаются дамы в её положении, а потом тот скрылся в толпе и вернулся ближе уже к четырём, вот только заметил его на сей раз Ойген далеко не сразу.

— А ведь у тебя даже велосипеда нет, — услышал он, едва закончив разговор с очередной парой любителей велосипедных прогулок, которых развлекал беседой, покуда Хэрриет бегала на пятиминутный перерыв.

— Зато есть слуховая память, — засмеялся Ойген. — Я всё это сегодня слышал двести раз, и на двести пятидесятый решился воспроизвести самостоятельно. Но вообще это, конечно, упущение — я предлагаю к лету завести велосипеды. Я думаю, подержанные мы вполне могли бы себе позволить.

— Давай попробуем, — неожиданно не стал с ним спорить Рабастан. — Я возьму немного? — он потянулся к стойке и, взяв с дюжину листовок, поинтересовался вскользь: — У вас же есть ещё?

— Пачка есть, — ответил Саймон. — Две.

— В смысле «две»? — недоумённо спросил Ойген. — Шесть было же.

— Ну, это вот четвёртая, — Саймон кивнул на стопки листовок на столе. — Я сам не ожидал.

— Мы что, раздали больше половины? — недоверчиво уточнил Ойген, и Рабастан, рассмеявшись, похлопал его по плечу:

— Успех всегда имеет не только светлую сторону, — и ушёл, посмеиваясь — а Ойген взялся звонить Толлету с вопросом, не может ли он уговорить типографию напечатать им ещё один тираж на завтра. И раздумывая, чем и как они за всё это заплатят.