Изгои (джен)

О вечеринке в честь восьмого дня рождения сети интернет-кафе Ойген узнал из рассылки Уолша — и расстроился. В субботу шестнадцатого августа в семь часов они все собирались в пабе неподалёку от главного кафе — а значит, дежуривший в это время Ойген туда просто не попадал. Нет, это, конечно, не было концом света, но Ойген ощущал досаду и грусть. Он успел сродниться с этим кафе и с Уолшем, и в последнее время чувствовал, словно рвётся какая-то очередная связь, и от этого было печально. Но всё же его согревало, что его ждали там — и решение было ему известно, но последние события делали это всё не слишком удобным, однако Джозеф первым же его поддержал:

— Да ладно, все в субботу найду себе какую-нибудь. Думаешь Уолш не подумал об этом сам? Ойген, это же корпоративное мероприятие, странно было бы, если бы он всем не пошёл на встречу.

Рабастан на просьбу его подменить кивнул, спросив только, нужно ли сидеть там до самой ночи, и Ойген, конечно, пообещал, что отпустит его домой в половине одиннадцатого, и тот вовремя ляжет спать. А потом позвонил Уолшу, очень вежливо осведомившись, не будет ли тот против такой замены. Тот в ответ фыркнул в трубку:

— Надо было на тебя наорать, чтобы ты стал смиренным, как кармелитка? Ну конечно не против, ещё бы ты оторвался от коллектива — но учти, Мур, я всё ещё за тобой пристально наблюдаю.

— Я даже могу вам звонить каждый день, когда заступаю на смену, — покивал Ойген.

— Журнала достаточно, — хмыкнул Уолш. — Больше не зарывайся — и всё будет отлично.

— Я усвоил урок, — спокойно и твёрдо ответил Ойген — и это была чистая правда. И он надеялся, что не слишком громко при этом вздохнул. Наложенный на него Уолшем штраф оказался неприятно чувствительным. Пусть Ойген осознавал его справедливость, и это его слегка утешало, но, в целом всё это оказалось чрезвычайно для него неприятным — хотя и покрывалось незапланированным заработком Рабастана за передержку Бенсона. Так что в минус они в этом месяце не ушли, и потери были, в основном, моральными, но повторения этой истории Ойген совсем не хотел. Но в то же время самоедством по этому поводу заниматься не собирался, да и Уолш от него этого точно не ждал. И неплохо бы было выпить с шефом на вечеринке, и оставить эту историю за спиной.

А ещё он надеялся, наконец, поговорить Кеем и объясниться с ним. Да, он был виноват — но имел же он право извиниться нормально, что бы ни решил делать с этими извинениями сам Кей! Ну не мог же он на него всё это время злиться. Или мог? Именно это Ойген и собирался выяснить. И хотя бы поэтому он просто должен был быть на в субботу вместе со всеми в пабе вечеринке! Уж не говоря о том, что для Ойгена наладить отношения было своего рода вызовом самому себе.

Впрочем, всё же был один аргумент за то, чтобы остаться в кафе и скоротать вечер перед компьютером — и весьма весомый. Мэри. Вероятность встретиться с ней к обоюдной неловкости была высока: ведь это был общий праздник. И как бы Ойгену ни хотелось избежать подобных сложностей, но ведь не пропускать же из-за этого всё? В конце концов, с их расставания прошло уже больше полугода, и она должна была, полагал он, успокоиться. И потом, она не так уж любила подобные сборища — может, она вообще не придёт? Вспоминать, как при последней встрече она от него почти шарахнулась, ему было не слишком приятно. Наверное, будет и ей… возможно, Мэри сама не захочет встречаться с ним снова? Это он знает, что не навредит ей — а у неё, учитывая, как они расстались, есть все основания его бояться. Возможно, если она увидит его, она попробует спрятаться от него за одной из своих подруг, и держаться поближе к людям — и наверняка окружающие это могут не так понять.

Ему стало противно от самого себя. А ведь там будет и алкоголь. Что ж, даже если она в какой-то момент захочет поговорить с ним — значит, они поговорят, и он постарается, чтобы всё осталась в рамках приличий. Ойген, правда, весьма смутно себе представлял, о чём, но если ей так захочется… Сейчас, оглядываясь назад, он чувствовал неловкость и стыд за весь их роман, и старался вообще не вспоминать о нём.

Никогда прежде он не использовал вот так женщин, и был уверен, что никогда и ни за что не станет этого делать — но с Мэри это случилось, и он был перед ней виноват. И предпочёл бы больше никогда её не увидеть — или хотя бы для начала узнать, что она счастлива с кем-то. Да, думать так было очень эгоистично, это Ойген понимал тоже — но что он мог сделать, если при воспоминании о Мэри эти мысли буквально сами лезли в его голову? Он желал ей счастья, всем своим сердцем желал — понимая, что тогда его совесть бы замолчала. По крайней мере, Ойген на это надеялся.

В паб он слегка опоздал: Рабастан пришёл вовремя, но пока они поболтали, пока Ойген разобрался с очередной мелкой проблемой очередной юной посетительницы, стрелки часов показывали уже десять минут восьмого. Впрочем, Ойген надеялся, что за это опоздание его не накажут — начинать со штрафного стакана пива он сегодня бы не хотел.

Когда он вошёл в шумный зал, где собрались, кажется, все сотрудники Уолша, тот махнул приветственно рукой, и Ойген понял, что всё же прощён, что-то словно перестало давить на его плечи.

Уолш высоко поднял свой бокал и, когда в зале стало почти тихо, заговорил — и Ойген, слушая его поздравления и воодушевляющие слова благодарности всем присутствующим, улыбался, а потом радостно аплодировал вместе со всеми. Кто-то сунул ему в руку бокал шампанского, и он пригубил его — и отвлёкся на чей-то тост, а потом ещё один, и ещё…

К Уолшу подходили и чокались, и Ойген присоединившись к этому весёлому круговороту услышал:

— Я, кстати, жду весной ответного приглашения!

Они рассмеялись, и Ойген, тряхнув головой, прижал к сердцу руку и клятвенно пообещал, что они непременно сделают это — и огляделся в поисках Джозефа, но толпа вокруг Уолша перекрывала ему обзор.

Ему было радостно и хорошо, и он наслаждался нынешним прекрасным моментом, когда настоящее веселье уже началось, но никто ещё не успел напиться, тарелки с закусками ещё не до конца опустели, а вокруг звучали дружеские тосты. Тем более, что Мэри он среди посетителей не увидел.

Зато увидел у Уолша в руках микрофон — и, когда тот запел что-то из Фила Коллинза, с энтузиазмом подпевал ему вместе со всеми. И то, что Уолш иногда фальшивил, ничуть не портило никому удовольствия.

Микрофон пошёл по рукам, и Ойген, решив, что пока точно не готов демонстрировать окружающим даже в такой дружеской атмосфере собственные вокальные навыки, тихонько отступил назад и, не удержавшись, написал Ролин, что, кажется, уже не так боится караоке, как думал прежде — хотя и знал, что ответ получит намного позже: сейчас у неё был эфир. Однако же он ошибся: она прислала ему в ответ смайлик восклицательный знак.

— Какое прекрасное на тебе платье, — сказал он, подходя к Эмили, и она заулыбалась довольно и даже гордо. — Тебе невероятно идёт!

— Необычный цвет, да? — спросила она, поправив на груди невидимую складку. — Никогда не носила фуксию. Но посмотрела на него — и…

— …и поняла, что теперь будешь, — улыбнулся он. Платье ей в самом деле очень шло — а Ойген никогда не считал, что яркие наряды можно носить только в молодости.

— Молодец, что не стал отсиживаться на смене, — сказала она, потрепав его по запястью. — Тебя брат подменил?

— Ага.

— Я бы на твоём месте успела запастись тарелкой с закусками, — усмехнулась Эмили. — Не то всё скоро съедят. Вон туда, — она указала на стоящие у дальней стены столы, и Ойген поблагодарив её за совет туда и отправился, тем более что увидел там Джозефа, отчаянно спорящего с каким-то незнакомым чернокожим парнем.

Разобрать, о чём они говорят, Ойген не смог — понял лишь, что речь о достоинствах и недостатках какой-то программы. Джозеф только кивнул ему, и по блеску в его глазах Ойген понял, что сейчас отвлекать его точно не стоит — и, взяв очередной бокал с шампанским, повернулся к залу и огляделся, отыскивая взглядом Кея.

Тот обнаружив в одиночестве возле барной стойки с уже почти опустевшим стаканчиком апельсинового сока в руках, и Ойген, прихватив для него новый, решил, что это не самый плохой момент.

— Привет, — сказал он, подойдя к Кею с дружелюбной и тёплой улыбкой. — Я действительно хотел извиниться. Я видел, вы пьёте сок…

Он поставил стакан рядом с ним, но Кей, сощурившись, так тяжело и неприязненно посмотрел на Ойгена, что ему стало очевидно: разговора не выйдет. Впрочем, сдаваться Ойген не собирался, и открыл было рот, чтобы продолжить — но Кей просто подчёркнуто отвернулся.

— Мне и правда жаль, — проговорил Ойген расстроенно. — Это было возмутительно с моей стороны и абсолютно недопустимо. Если вы…

— Идём, выйдем, — сказал, повернувшись, Кей и, не дожидаясь его реакции, встал и похромал, опираясь на свою медицинскую трость, к выходу, и Ойген, разумеется, двинулся за ним.

Кей ждал его недалеко входа. Он посмотрел Ойгену прямо в глаза — и от его взгляда у того встали дыбом волоски на теле:

— Мур, я не буду пить с тобой никогда. Ты, и такие, как ты, мне глубоко противны. Я отслужил в морской пехоте — я знаю, что такое убивать противника, и в ночных кошмарах ко мне до сих пор приходят мои враги. Но никто не учил нас убивать гражданских. Да, жертвы среди мирного населения бывают — но я не представляю, кем нужно быть, чтобы потом поселиться среди этих мирных людей как ни в чём не бывало. Харродс. Восемьдесят третий, — буквально швырнул он в лицо Ойгену. — Шестеро погибших, девяносто пострадавших. Чудо, что не погибло больше. Это всё не так сложно вычислить или узнать.

Ойген слушал эту отповедь, и у него даже не было сил толком удивится такой осведомлённости Кея. Откуда он мог узнать о тех обвинениях, что были вписаны в их с Рабастаном биографию? Хотя Росс же смог… Да и данные в делах ДМП тоже не были для того, кому действительно надо, секретом. Ему ли не знать?

Он вдруг понял, что ему не хватает воздуха, потому что он просто забыл вдохнуть. Ему нечего было сказать и нечем ответить, и стаканчик с соком и бокал с шампанским в его руках выглядели сейчас так же нелепо, как яркая цветная хлопушка на похоронах. Он вдохнул, наконец, и попытался всё-таки выжать из себя что-то похожее на ответ — но вышло лишь жалкое:

— Мне жаль, — искреннее, конечно, но нелепое и ненужное.

— Жаль? — с презрением сощурился Кей. — Хотел бы я знать, видел ли ты вживую, что там было. Универмаг в центре! А вокруг женщины, дети… Не довелось посмотреть на то, что взрыв делает с их телами? Как тебе фотографии на суде? Я могу понять Уолша, — продолжал Кей, — что он взял такого, как ты, на работу — у него родня в Дерри. Это всё не просто. Я ничего не имею против ирландцев — я знал много хороших парней, с которыми мы работали — но кем надо быть, чтобы взрывать беззащитных людей?

— Я не могу изменить своё прошлое, — глухо проговорил Ойген.

— Ну, зато ты явно неплохо живёшь вместе с ним. Ты мог умереть в тюрьме, или вернулся к своим болотам, — жёстко сказал ему Кей. — Я просто не понимаю, как убийца может с таким невинным и будничным видом пить чай и запросто болтать с теми, кого так легко собирался убить. Шутить с теми, кого ты взрывал… — он скривился. — Впрочем, — добавил он, сощурившись, — чего ещё ждать от человека, который довёл женщину до больницы и ни разу её там не навестил? Так что ты можешь засунуть самого себя в задницу и идти пешком через ирландский залив, — он немного возвысил голос, не давая Ойгену себя перебить. — Ты пришёл извиниться, чтобы совесть не грызла? Просто не опаздывай больше на смены — а полтора часа отработай за Эмили.

На этих словах Кей развернулся, и медленно похромал по улице — пока не скрылся за поворотом, а Ойген, выбросив буквально жёгший ему руку стаканчик в урну, медленно вернулся в паб и сел в самом тёмном углу у края стойки — и замер.

Ему в самом деле нечего было ответить Кею — и он просто не знал, как теперь будет смотреть ему в глаза. Он не знал, потерял ли тот кого-то в одном из устроенных ИРА терактов, но ему это не казалось сейчас действительно важным. Даже если нет, Кей был прав, безоговорочно и абсолютно прав — по крайней мере, с его точки зрения. Ойген прежде никогда не задумывался о том, как он… они с Рабастаном должны выглядеть со стороны обычных, нормальных людей. Особенно он — Рабастан, по крайней мере, жил тихо. Да, те, кто оформлял им бумаги, учли всё — и выбрали очень правильную статью.

Он не знал, сколько просидел так, и очнулся от голоса тряхнувшего его за плечо Уолша:

— Мур, ты в порядке? — Ойген поднял на него взгляд, и Уолш добавил: — Не хочу портить тебе праздник, но у тебя ещё смена сегодня — ты же собирался вернуться, вроде бы? А ты выглядишь так, будто собрался основательно нагрузиться и ждёшь заказ.

— Да нет, — Ойген мотнул головой и заставил себя встряхнуться, возвращаясь в реальность. — Я не собираюсь, и я даже не пьян — мы просто поговорили с Кеем. Я попытался извиниться — но, кажется, провалился.

— А, — Уолш посерьёзнел. — Ты не сердись на Гаррета — но да, видимо, поладить вы с ним не сможете.

— Я понял, — сморщился Ойген болезненно. — Я… Наверное, правильнее всего нам было бы с ним никак не пересекаться, — проговорил он через силу. Он уже так привык к тому, что до работы может дойти пешком буквально за несколько минут, что отказываться от этого ему не хотелось — но сейчас он просто не видел иных вариантов. Хотя бы это он обязан был сделать.

— Нет, — жёстко ответил Уолш. — Переводить Гаррета я никуда не буду — хочешь, переводись сам. Ты же не думаешь, что я одного тебя так выделяю?

— Нет, — Ойген мотнул головой. — Нет, конечно. Я как раз… я это и имел в виду.

— Предлагаешь мне снова перекраивать расписание? — хмыкнул Уолш. — Обойдёшься. Гаррет этого вопроса не поднимал — так что тебе придётся с ним как-то взаимодействовать. Ну, или ищи варианты обмена сам. Но я бы советовал оставить всё как есть, — добавил он уже мягче. — Гаррет Джон Кей отличный парень — и отличный спасатель. Был.

— Он говорил, что служил в морской пехоте, — сам не зная, зачем, сказал Ойген.

— Служил, — кивнул Уолш. — Потом вышел в резерв по ранению, а затем пятнадцать лет проработал в службах спасения. Пострадал при обрушении здания пять лет назад, вытаскивая людей, пролежал под обломками двое суток, так до конца и не восстановился — но у него жена и ребятишек трое. На одну пенсию, сам понимаешь, не проживёшь. Да и… — он выразительно махнул рукой. — Но такие люди на месте спокойно ведь не сидят. Вот, в прошлом году в сентябре он сорвался в Нью-Йорк с группой английских специалистов — снова хромает теперь. В общем, здесь, у меня, он будет работать столько, сколько захочет сам, — сказал Уолш с нажимом. — Главное кафе ему удобно — он живёт тут недалеко. Так что не лезь к нему — и он к тебе не полезет, — Уолш посмотрел на Ойгена, затем — на стойку, похлопал его по плечу — и ушёл.

А Ойген остался сидеть, думать и приходить в себя. Что ж… он хотел поговорить? Вот ему разговор. Хотел узнать, что не так — теперь знает. Да, конечно, тот универмаг он не взрывал, и Кей повесил на него чужие трупы — но кому от этого легче? Вряд ли правда показалась бы Кею более симпатичной.

А ведь у его жертв есть имена. Эта мысль была совсем простой, и даже, вроде бы, очевидной, но до сих пор ни разу не приходила ему в голову. Но они есть — и в волшебном мире остались их родственники и друзья. Сколько народа там имели бы право подойти и плюнуть ему в лицо? Или просто… прикончить. Да, закон не даёт права убивать — но он сам признавал это право за ними. Что сам Ойген бы сделал на их месте с убийцей своих родителей? Эйва? Северуса?

И что он сказал бы им? Родным и друзьям своих жертв? Столкнись он с ними лицом к лицу, и потребуй они от него ответа? Он не знал и, кажется, не хотел знать — и впервые в жизни с тех пор, как лишился магии, он подумал, что это не просто некая справедливость — это благо. Прежде всего, для него — потому что ему дали возможность свободно… почти что свободно жить, не боясь вот таких встреч.