Обратная сторона луны (джен)

А Скабиор воскрешал в памяти то, что всегда радовало его и, в общем-то, действительно принесло больше всего приятных минут и часов в его жизнь — секс. О, здесь ему было, что вспомнить: от самого первого, ещё, по сути, мальчишеского, до недавнего своего возвращения в «Спинни» после довольно долгого перерыва и той радости, с которой его там встретили. Поймав это настроение, он широко улыбнулся, взмахнул палочкой, повторяя показанное ему движение, и чётко проговорил:

— Экспекто Патронум!

Увы — ничего не произошло, хотя на мгновенье он почувствовал волну силы, прошедшую по его руке.

— Попробуйте ещё раз, — тут же поддержал его Гарри. — Поначалу почти ни у кого не выходит. Сосредоточьтесь — и ничего не бойтесь. Не выйдет сейчас — потом получится.

Гарри чуть было не сказал, что когда-то, на пятом курсе, научил всех, кто этого захотел — но в последний момент прикусил язык. Мало ли… вдруг у мистера Винда ничего приличного не получится — или получится, но нескоро — и как он будет себя ощущать, зная, что не сумел сделать то, чему может научиться любой пятикурсник? Ему совершенно не хотелось ни обижать Скабиора, ни просто его расстраивать, и он предпочел промолчать, ограничившись подбадривающей улыбкой и вспоминая, что когда-то, уже в Академии Аврората, у него вдруг возникли проблемы с Патронусом — потому что, когда он вызывал его, то в голову против воли лезли воспоминания о родителях, с которыми он впервые по-настоящему говорил на той поляне, о Сириусе, Реме и Тонкс, об истекающем кровью Снейпе — а еще обо всех тех, кого больше не было с ним, и в чьей смерти не было его вины, но они остались бы живы, если бы не было Гарри.

Скабиор же тем временем сделал ещё пару столь же безуспешных попыток — и задумался. Видимо, он выбрал что-то не то — возможно, телесное удовольствие, которое он получал от секса вместе с эмоциями, делало их слишком слабыми для этого заклинания? Нужно просто найти что-то ещё… что-то менее телесное, но не менее радостное. Охота? Азарт игрока, обыгрывающего, наконец, достойного соперника?

Он попробовал снова — сперва сосредоточившись на охоте и вспоминая все свои самые ценные трофеи — но, увы, результат был столь же провален. Наверное, сообразил он, смерть — пусть на охоте — не самое подходящее воспоминание для этого заклинания. Нужно выбрать что-то более… объективно хорошее. Значит, игра — причём игра честная. И победа — такая же честная, в конце концов, в его жизни было много таких… вот хоть взять ту, о которой до сих пор рассказывают иногда легенды за покерными столами Лютного. Итак…

На сей раз у него кое-что получилось — нечто похожее на струю серебристого газа вырвалось из кончика его палочки, и Гарри тут же радостно его похвалил:

— Замечательно! Это первый шаг — вы на верном пути! Продолжайте!

Однако вторая попытка — с тем же самым воспоминанием — уже не дала ничего, и сколько бы Скабиор не старался, ему больше не удалось достичь даже такого эффекта. Чего он только не вспоминал! Даже день поступления в школу — он ведь действительно радовался тогда, он же помнил! Но нет — ничего.

Словно и не было в его жизни счастья — настоящего, такого, из которого и творят Патронусов. А может, и вправду не было? Удовольствия и радости было много, что да — то да, а вот счастья… Был ли он вообще когда-нибудь счастлив? Несчастен он, разумеется, не был — но это же не одно и то же… Не просто же так у него эта хелева штука не получается — может, и не было у него в жизни ничего по-настоящему радостного, ничего, что могло бы её вызвать?

— Довольно, — резковато произнёс Скабиор, положив на стол свою палочку. — В конце концов, этого нет в программе — а мне бы успеть освоить, что есть. Я не претендую на Превосходно по чарам — а на Выше ожидаемого вполне хватит программы.

— Вы слишком рано… — начал было Гарри, но замолчал под тяжёлым и мрачным взглядом Скабиора.

— Я сказал — хватит, — жёстко произнес он. — Ограничимся программой. И уже не сегодня.

Он встал и отошёл к окну, отвернувшись — и Гарри понял. Встал, сказал очень мягко:

— Как скажете. Давайте действительно на сегодня закончим — а в следующий раз продолжим с невербальными… потренируйтесь пока выполнять их сами, попробуйте разные заклинания. И всё же не стоит так сразу…

— Потренируюсь, — кивнул Скабиор, разворачиваясь, но складывая на груди руки. — Непременно. Спасибо. Я, правда, вам благодарен — но я устал, и у меня дико голова разболелась. Прошу прощения, мистер Поттер.

— Конечно, — Гарри улыбнулся, скрывая охватившую его грусть. Он понимал, почему Скабиор остановился — и понимал, что вряд ли сумеет его переубедить. Думать о том, что в твоей жизни не было настоящего счастья, страшно… куда проще не искать и не пробовать снова и снова — а сбежать, отказавшись от того, чтобы овладеть этим заклятием, чтобы не перебирать по камушкам всю свою жизнь и не затрагивать старые раны. Далеко не каждому это под силу… наверное, потому взрослым волшебникам так трудно освоить и сотворить эти чары! Детям, видимо, проще — именно поэтому, да и не так много на свете настолько несчастных детей, у которых совсем нет счастливых воспоминаний. Да и тем, что есть, радоваться куда проще.

Простившись со Скабиором, Гарри камином вернулся домой, но освободиться от горького осадка, который оставил в нём сегодняшний урок, не сумел, и, сославшись на срочную работу, почти весь вечер просидел у себя в кабинете, в котором до него так же просиживало свои вечера не одно поколение Блэков. Он вспоминал — себя, Ремуса, Армию Дамблдора… крёстного, маму, отца, директора и всех погибших на той последней войне. Даже предатель Петтигрю всплыл в его памяти, и безумная Беллатрикс.

* * *

Скабиора эта неудача очень задела. И с этого вечера он каждый день начал выходить в лес творить невербальные заклинания и пробовать чары Патронуса. И если первые у него неожиданно начали получаться — причём выходили, порой, даже проще, чем он предполагал, хотя и не все: некоторые ему не давались, сколько бы он ни бился, а та же Левиоса вела себя порой непредсказуемо — то с Патронусом была просто беда. Всё, что ему удалось добиться, доводя себя бесконечными повторениями то до истерики, то до полнейшего физического изнеможения — серебристая тень со смутными очертаниями — то есть то, что получается всегда у большинства волшебников, и на чём те готовы остановиться. И что бы он не представлял и не делал, как бы не сосредотачивался, пробовал ли он творить это колдовство, едва лишь проснувшись, или же, наоборот, перед сном, или в обед, или в любое другое время — всё, что он получал, да и то не всегда, ту же невнятную серебристую тень.

Вернувшись после очередной серии неудачных попыток, в которых под конец у него даже тень вызвать не выходило, Скабиор долго стоял в гостиной, глядя в сгущающиеся за окном сумерки и так глубоко задумавшись, что не услышал, как Гвеннит вошла в гостиную, и вздрогнул, только когда она молча обняла его со спины и прислонилась лбом к его плечу. Он накрыл её руки своими и негромко спросил:

— Ты умеешь вызывать Патронуса?

— Да, — сказала она, прижимая его к себе крепко-крепко. — Флитвик учил на седьмом курсе, на факультативе по Чарам, ты же сам тогда настоял, чтобы я занималась. У меня волк… Почему ты грустишь?

— Потому что у меня ничего не выходит, — заставил он себя усмехнуться — ну не плакать же ему перед ней было. Хотя и очень хотелось…

— Это сложное заклинание, — повторила она слова Поттера. — Ни у кого, по-моему, не выходит с первого раза…

— И с первого, и с десятого, и вообще, — он дёрнул плечом, но не отстранился и не выпустил её рук. — Я вот думаю… может, у меня и не может ничего выйти?

— Что ты, — кажется, удивилась она, продолжая очень крепко его обнимать, — с чего ты решил? Может, конечно! И наверняка выйдет, просто…

— А может, мне не с чего, — горько перебил он её. — Там же нужно «по-настоящему счастливое воспоминание» — может, у меня просто нет таких? Откуда тогда Патронусу взяться?

— Как это нет? — изумилась она, обходя его и опять обнимая, только теперь уже спереди. — Есть, конечно! — заявила она с непоколебимой уверенностью, поднимаясь на цыпочки и обнимая его лицо своими ладонями. — Ты разве не счастлив здесь, с нами? — ласково спросила она.

— С вами? — переспросил он, очень грустно на неё глядя — и не стесняясь блестевших в его глазах горьких слёз.

— С нами, конечно, — улыбнулась она, тихонько погладив его по волосам. — Разве ты не был счастлив, когда Кристи родился? Или — вот, вспомни! — когда ты стал его крёстным?

— Мерлин, — пробормотал он, и Гвеннит увидела, как печаль и горечь в его глазах сменяются изумлением. — Мерлин, — повторил он, расцепив, наконец, свои руки и крепко обнимая её. — Гвен… а я идиот, знаешь? — спросил он, подхватывая молодую женщину на руки и целуя её удивлённые большие глаза. — Пожалуйста, не ходи за мной, — попросил он, опуская её на пол и бросаясь к столу за палочкой.

Он одним прыжком спустился с крыльца и побежал к озеру — и, обогнув его слева, через несколько минут оказался достаточно далеко от дома, чтобы оттуда при всём желании невозможно было увидеть или услышать то, что он будет делать. Выхватив палочку, Скабиор зажмурился и вспомнил засыпанную снегом поляну в зимнем лесу и второй танец невесты, который, по традиции, полагался её отцу, и который Гвеннит на своей свадьбе без малейших колебаний отдала ему, Скабиору. Вспомнил её сияющее от счастья лицо, ощущение её горячих лёгких ладоней на его плечах, музыку, нежную и пронзительную — и, взмахнув палочкой, громко выкрикнул:

— Экспекто Патронум!

Из его сердца словно бы выплеснулась тёплая волна — и, прокатившись по всему телу, устремилась в руку, а затем в палочку, из которой почему-то совершенно неожиданно для её владельца вырвался крупный серебряный волк и мощными длинными прыжками побежал… или полетел? — вдоль озера.

К дому.

Скабиор рассмеялся — и, не чувствуя горячих, счастливых слёз, текущих по его щекам, вдруг с острой болью подумал, что с того дня случилось очень много всего, и как бы он ни любил Гвеннит, он не в силах вернуть ей любимого… А ещё вспомнил свои мысли о том, что если бы Арвид тогда не пропал в Ирландии — у него самого не было бы такого дома, как сейчас, и он продолжал бы жить на Оркнеях в своей одинокой избушке, и всё было бы по-другому. И даже Гвен была бы не такой близкой и родной, и тот же Кристи не был бы его, по-настоящему его мальчиком — потому что они не жили бы вместе. И что, наверное, он бы и крёстным тогда не стал — потому что Арвид бы вряд ли такое позволил.

От этих мыслей ему вновь стало стыдно — как бывало всегда, но гораздо, гораздо острее, и он, сев на землю, позволил себе, наконец, расплакаться, шепча:

— Я хочу, чтобы твой муж вернулся, маленькая… Клянусь, я действительно этого очень хочу!

Но услышать его здесь, увы, было некому.