Смерть, уходи (гет)

— Госпожа… А вот и Екатерина-хатун. — Сюмбюль так быстро вбежал в покои, что она, запутавшись в платье, едва за ним успела. — Кланяйся!

— Куда кланяться?

— Перед тобой великая Хюррем-султан! Прояви почтение! — закричал Сюмбюль, а Екатерина посмотрела на Фахрие, которая присела в поклоне, и неуверенно повторила за ней.

— Хюррем-султан?.. Я слышала о вас, — тихо сказала Екатерина и заглянула в лицо госпоже. Она оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла. У Хюррем почему-то заслезились глаза, и она часто заморгала. Смотреть на господ нельзя, но эта наложница и не думает об этом!

— Конечно, слышала! Еще бы ты не слышала!

Хюррем, уверенно восседавшая на диване, жестом руки велела Сюмбюлю молчать, а Екатерина продолжила:

— Все говорят о вас… Русская женщина, которая покорила не только Османскую империю, но и весь мир. Повелитель трех континентов не поклоняется никому, кроме своей госпожи. Так о вас говорят у нас.

Сюмбюль и Фахрие обменивались испуганными взглядами и молчали, словно ожидали приговора Хюррем-султан. А ведь она никогда даже не задумывалась о том, что о ней говорят у нее на родине. Она, наконец, сказала после долгого молчания:

— Откуда ты знаешь наш язык?

— Матушка наняла мне много учителей, но я плохо говорю, Хюррем-султан.

Она снова о чем-то задумалась, склонив голову набок, а потом сказала:

— Я хочу поговорить с тобой на русском. Фахрие, Сюмбюль, можете идти. Сделайте нам кофе и принесите лукум.

Сюмбюль и Фахрие опять обменялись взглядами. Невозможно уследить за настроениями госпожи. Но отправились исполнять поручение, а Екатерина неуверенно застыла в центре комнаты, приросла к ковру прямо перед самой величественной госпожой мира.

— Ты когда-нибудь пила кофе?

— Я ничего не слышала о таком напитке, госпожа.

У Хюррем замирало сердце, когда она слышала русские слова. Прошло столько лет с тех пор, как она покинула родину, родителей… Теперь уже кажется, что они и не существовали никогда. События прошлой жизни изгладились в воспоминаниях временем. Хюррем другой человек, и Александра давно умерла. Ей было трудно говорить — она давно перестала думать на русском, и теперь переводила то, что хотела сказать.

Наложницы принесли столик и подушку для Екатерины, поставили чайник, чашки и лукумницу. Хюррем жестом пригласила Екатерину сесть на пол, и она неуклюже плюхнулась на подушку, разбросав вокруг полы платья. Платье ей не нравилось. После одеяний, сшитых на заказ ее личной портнихой, обноски для османских рабынь казались ей недостойными того, чтобы их надевать. Она бы обязательно обратила на этой внимание, если бы ее сейчас волновала одежда.

— Кажется, ты не помнишь или не знаешь о том, что ты девушка, — прокомментировала Хюррем, оценивающе поглядывая на нее, а рассевшаяся Екатерина буркнула неуверенные извинения и подобрала ноги. — Теперь ты будешь жить здесь, — добавила Хюррем к предыдущему замечанию, — и пока что единственная твоя сила — женственность.

— Я не могу здесь жить, госпожа! — воскликнула Екатерина, сделав большие испуганные глаза. — Меня насильно привезли сюда эти негодяи татары… Мой отец — русский посол в Османской империи. Он обязательно заберет меня!

Хюррем, задумавшись, отвернулась к окну посмотреть на небо. Здесь побывало столько девушек, уверенных в том, что они не должны быть здесь, что их кто-то заберет, что они сбегут. Она и сама была одной из них. Но единственный путь отсюда — в мешке через Босфор. Екатерина испугалась, что сказала что-то не то, и стала разглядывать посуду. Какие-то странные сладости, напитки, которые она никогда не видела… Этот дворец, снаружи сказочный, а внутри — злобный.

Но Хюррем лишь сказала:

— Попробуй кофе.

Екатерине пришлось повиноваться — Сюмбюль сказал делать все, что велит госпожа, и обязательно называть ее госпожой. Но кофе ей не понравился, она лишь поморщилась. Тогда Хюррем добавила:

— Надо не так. Съешь лукум, а потом запей.

Екатерина так и сделала, а потом сказала:

— Так лучше. Правда. У нас ничего подобного нет.

Еда ей понравилась. У них не было сладостей, да и матушка тщательно следит за тем, чтобы дети ели только то, что полагается, иначе можно заболеть. А для девушки, помимо этого, красота — ее главное оружие, и ее нужно беречь, ведь без нее можно и не выйти замуж. Поэтому сейчас, с осторожностью прожевывая лукум, Екатерина невольно думала о матери; возможно ли такое, что Хюррем-султан напомнила ей ее? Вероятно, в госпоже осталось что-то из прошлого характера; русскую душу не задушить даже годами заточения в чужом дворце.

— Ты познакомилась с Хюррем-султан. Это большая честь, так и знай! Многие девушки и лица ее не видели! — причитал Сюмбюль, когда они с Екатериной вышли из покоев.

Ей почему-то казалось, что она несколько минут пробыла дома, хоть вокруг них и были эти чужие восточные орнаменты и странная на вкус еда. От Хюррем-султан, несмотря на все гадости, что о ней говорят, исходила добрая энергия, даже если она не улыбалась.

— Что тебе сказала Хюррем-султан?

Сесилия говорила шепотом и оборачивалась, словно был смысл секретничать, ведь никто, кроме них, не говорил по-итальянски. Екатерина тоже обернулась, — но никто их не подслушивал, — и сказала почему-то:

— Сказала, что отрубит мне голову, если я снова доставлю ей неприятности.

Это место было абсолютно чужим, и Екатерина думала, что даже этой венецианке, хоть и она в точно таком же положении, нельзя доверять. Теперь она сама за себя.

— А ты уже видела шехзаде Селима? — спросила вдруг Сесилия шепотом после долгой паузы и мечтательно улыбнулась. — Он очень красивый.

— Что такое шехзаде? — спросила Екатерина со скучающим видом. Ничего ее здесь не интересовало, потому что все это не имеет к ней отношения, и даже величественная госпожа не убедит ее остаться в этом дворце пиратов. Теперь Екатерина чувствовала себя лишь наблюдателем своей жизни, хоть и следовало принимать решение и действовать. Но пока она не могла собраться с силами. Так было страшно. Хотелось спрятаться где-нибудь в углу и закрыть голову руками.

— Мне сказали, что это принц, — опять шепотом ответила Сесилия.

Екатерине приходилось напрягаться, чтобы услышать ее, а еще она плохо понимала итальянский. В такой же степени она понимала французский, а еще и немецкий, потому что матушка ожидала, что мужем ее дочери станет какой-нибудь видный и благородный джентльмен из других краев. Это — единственная вещь в ее матери, по которой она не скучала, потому что мужа француза или мужа итальянца Екатерина не хотела.

Они уселись вдвоем на диван, и Сесилия, снова оглянувшись, сказала:

— Сын султана.

— Пропади пропадом этот султан и его сын!

— Опять она кричит на русском! — воскликнул прибежавший на шум Сюмбюль. Остальные покосились на Екатерину — все резко замолчали, услышав крики, а Сюмбюль добавил, угрожая пальцем: — Мало тебе было разговора с Хюррем-султан?

Он ушел, куда шел, а Екатерина добавила для Сесилии:

— Я его не видела. Этого Селина. Но я видела другого. Не помню, как его звали.

— Как же так, Екатерина? — ахнула Сесилия и всплеснула рукой. Теперь ей все в этом дворце начало казаться чрезвычайно важным, а эта русская дворянка не в состоянии запомнить и имени! Сесилия думала — сбежать все равно не удастся, так почему бы не воспользоваться всем тем, что предлагает им этот дворец? Екатерине тоже следует успокоиться и покориться судьбе. А потом Сесилия заулыбалась, обрадовавшись, что ее собеседница, наконец, заинтересовалась темой разговора. — И он тебе понравился? — спросила она.

— Немного.

— Внимание! Шехзаде Баязид хазретлери! — закричали так резко, что секретничающие девушки вздрогнули и захлопали глазами.

Наложницы, бросив свои дела, выбежали в центр веранды и выстроились в ряд, опустив головы. Екатерине пришлось последовать за ними, потому что Сесилия вытащила ее за руку.

— С ума сошла? — яростно шепнула она, а Екатерина чуть не споткнулась о ступеньку. — Собираешься сидеть, пока здесь шехзаде? Тебя накажут!

— Пусть делают, что угодно! Мне уже ничего не страшно! — воинственно ответила Екатерина, размахивая перед Сесилией рукой.

И Баязид прошел бы мимо, — он шел не к наложницам, — если бы не одна из девушек — она стояла дальше всех, не поклонившись, и даже не смотрела на него. Более того, она смотрела куда-то в сторону, со скучающим видом что-то разглядывала на стене, собрав руки на груди, в отличие от остальных рабынь, которые сомкнули руки перед собой в жесте повиновения. Он не видел ее лица — видел только длинные волосы, рассыпавшиеся на груди.

— Ах, ты! — опомнился Сюмбюль, заметив заинтересованность шехзаде, остановившегося в центре коридора, и бросился к Екатерине. Он так долго смотрел в ту сторону, что все девушки начали переглядываться. Кто-то усмехнулся — сейчас ей достанется! — Это шайтан, а не девушка! Клянусь Аллахом, скоро снова окажешься в темнице! Простите, шехзаде. — Он ему поклонился. — Недотепа никак не выучит правила.

Екатерина, наконец, очнулась и с хмурым видом, с пренебрежением склонилась, но при этом исподлобья стала разглядывать шехзаде. Почему она должна склоняться в уважительных жестах перед людьми, которых не уважает? Перед этими разбойниками! И потом вдруг поняла — это он! Она его уже видела; о нем она говорила Сесилии. А как он похож на Хюррем-султан! Те же серые, как лед, глаза человека с сильной волей; большие глаза, заглядывающие в саму душу и способные прочитать ее полностью, от начала до конца.

— Екатерина-хатун! — закричал Сюмбюль, заметив, а она, задумавшись, вздрогнула и отвернулась.

— Сюмбюль-ага! — наконец, грозно сказал Баязид и кивнул евнуху. Когда тот оказался возле него, Баязид сказал тихо: — Приведи ее ко мне вечером.

— Вы уверены, шехзаде? Несносная девчонка, да и по-нашему почти не говорит, — сказал Сюмбюль, оглянувшись. Екатерина не смотрела в их сторону, но, поняв, что говорят о ней, уже с горечью представляла, как снова просидит всю ночь в сырой темнице. Все у них во дворце не как у людей! Тут и вздохнуть нельзя, как тебя за это наказывают.

— Делай, что велено, Сюмбюль. — Не дождавшись ответа, Баязид ушел, бросив мимолетный прощальный взгляд на девушку, так неожиданно ворвавшуюся в его сердце, но на лице у него была хмурая маска, и никто не смог бы разгадать его мысли.