Плач по Эдельвейсу (гет)

Вперед, вперед и вперед. Каждый шаг становился все невыносимее. С глухим звуком он ступал по сорной траве, росшей повсюду в этом мрачном лесу — гигантские деревья скрывали молочно-белое, окутанное туманом поздней прохлады небо. Все казалось неподвижным, застывшим под тенью внушительных стволов, скорее похожих на колонны из черного мрамора. Чем дальше он углублялся в лес, тем больше обращал внимание на подозрительную аккуратность и правильность природы, как будто кто-то невидимый специально расставил деревья в таком порядке. Тишина, как непримиримый деспот, царила вокруг. Ничто не нарушало роковое молчание, слишком подозрительное, по его мнению, кроме звуков собственного тяжелого дыхания, своих же шагов и беспокойно бьющегося сердца. В этом странном лесу казалось, что сама жизнь находится под гнетом пугающей природы.

Уже несколько месяцев он посещал такие места, как это, втайне опасаясь однажды столкнуться с мстительными фантомами, жертвами его прошлых злодеяний. Несмотря на покровительство своего господина и учителя, он не мог не испытывать постоянный страх. Наступит день, когда демоны сведут его в могилу, но он никак не мог примириться с этой печальной перспективой, а страх смерти превращал его в маленького мальчика, который боится каждого темного угла в своей спальне. Он осознавал, что смерть для него — это исчезнуть навсегда, быть позабытым всеми, потеряться в хаосе. Им никто не интересовался при жизни; вряд ли кого заинтересует его смерть.

Остановившись возле более величественного, чем все остальные, дерева, он на минуту задумался. Потер серебряную руку, которая иногда причиняла боль и неудобства, как пораженная застарелым ревматизмом, дотронулся до незаживающего шрама. Наконец-то он дошел туда, куда должен был. Может, в этот раз ему улыбнется удача, а собранная несколько дней назад в местном пабе информация окажется точной. Будь у него чуть больше удачливости, он мог бы уже сегодня вечером выполнить возложенную на него поисковую миссию и принести господину драгоценный предмет. Предмет, который тот хотел заполучить больше всего на свете.

Вдруг в небольшом углублении рядом с кустами ежевики он заметил странное свечение. Медленно подойдя ближе, мановением палочки он отбросил прочь колючий кустарник. Наконец, после нескольких попыток добраться до подозрительного места, ему удалось разглядеть источник света. Установленный в нише, схожей с языческим жертвенником, металлический предмет словно притягивал к себе слабые отблески лучей солнца, пробивавшихся сквозь густую крону. Серебряное клеймо тончайшей резной работы. Как такую вещь можно было оставить в столь неподходящем месте? Как и зачем? Ему даже в голову не пришло задать себе эти вопросы, так он торопился достать клеймо и отнести его господину. Он уже протянул руку, когда чей-то голос внезапно остановил его порыв:

— Питти, Питти, Питер, как я же рада вновь видеть твою милую мордашку!

Петтигрю на секунду заколебался, прежде чем повернуться. Он слишком хорошо знал, кого увидит за спиной. От страха его тучное тело сотрясла крупная дрожь.

— Только не говори, что удивлен, я вряд ли тебе поверю.

— И… И… Изелла, — с трудом пролепетал Питер, не сводя глаз с силуэта молодой женщины. — Ты совсем…

— …не изменилась, — закончила Эдельвейс с саркастичной усмешкой. — Ты тоже. Все так же похож сам на себя: грязная свинья, омерзительная и трусливая.

Изелла даже не пыталась скрыть отвращение, а весь ее облик почему-то вызывал у Питера, все еще стоящего на коленях, панический ужас. Он с трудом осознавал тот факт, что годы не оставили следов на ее лице. На короткий миг он даже поверил, что перед ним фантом, призрачный образ — если бы не темнота в обычно таком мягком и добром взгляде. Что-то в ней все же изменилось, он это чувствовал, и это что-то делало Изеллу похожей на его господина.

— Я смотрю, ты нашел то, что искал, бедный Питер, — продолжила она с мрачной улыбкой. — Как жаль, что ты не сможешь отнести это моему дорогому папочке. Он ведь так разозлится.

— Как… как ты узнала, что я здесь? — с трудом выдавил из себя Петтигрю.

— Я и не знала, что ты притащишь свою толстую задницу в этот милый лесок, — неожиданно высоким голосом отозвалась Изелла. — Но зато очень хорошо знала, что ищу здесь я.

Она кивнула в сторону клейма, скромно стоящего в каменной нише. Петтигрю с вожделением воззрился на столь желанный его Лорду предмет, но, спохватившись, вновь сосредоточился на Изелле, которая между тем продолжила:

— Моему отцу эта вещица так же необходима, как и мне. А раз я ее нашла первая, значит, она моя.

— Твоя? — Петтигрю стоял на коленях в полном отупении.

На его лице потихоньку прорисовывались следы страха, когда он начал осознавать, что не сможет выполнить волю Лорда и принести желанное клеймо. Можно сказать, в эту минуту его уже приговаривали к неминуемой смерти. Если Питер Петтигрю сию секунду не найдет выход из ситуации, ему придется познать на себе всю силу гнева Темного Лорда.

— Мой бедный-бедный Питер, вот и заказали тебе погребальный саван, — усмехнулась Изелла, заметив тень ужаса на его лице. — Надо было бы проявить к тебе хоть каплю сострадания, в память, так сказать, о нашей нерушимой дружбе, ведь мы с тобой провели вместе так много времени, — она едва сдерживала сарказм.

В этот момент у Петтигрю появилась надежда, что не все еще потеряно. Надежда, что Изелла так или иначе придет ему на помощь. Ради чего? Да хотя бы ради, как она сказала, «памяти о нерушимой дружбе». Однако с его стороны было полной глупостью поверить, даже на крошечный миг, что Эдельвейс может проявить к нему благосклонность. Забыть, кто он, что он сделал, что он предал ее? И если он еще был способен на подобную наивность, то Изелла полностью контролировала ситуацию. Она любила Джеймса Поттера всей душой, а когда его не стало, любовь превратилась в боль, такую сильную, что, казалось, ее невозможно вынести. Джеймс, Лили. Их больше нет, и Эдельвейс с трудом представляла, что ответственность за их смерть лежит на человеке, который хуже, чем грязь у нее под ногами. Между тем она продолжила со злой усмешкой:

— Я уверена, мой отец даже не потрудился тебе объяснить, что же такого важного в этой вещице. Ты наверняка задавался этим вопросом последние три месяца. Зачем такому могущественному волшебнику, как твой Лорд, обычное серебряное клеймо? Банальный предмет, надо сказать. Много лет назад отец воспользовался именно им, чтобы поставить мне эту метку, — она чуть приоткрыла верхнюю часть груди. — Милая, правда?

Когда Питер увидел на такой бледной в редких лучах солнца коже темную метку, которая змеилась пугающей чернотой по груди, его передернуло от страха. А Изелла негромко сказала:

— Серебро, из которого вырезано клеймо, поистине уникально. Некоторые светлые умы утверждают, что древнейшие представители семьи Волдеморт получили его у «тех, кто не ходит».

— Те, кто не ходит? — Петтигрю явно не понимал, о чем идет речь.

— Народ Нага, — объяснила она, — бога змей. Он даровал серебро, и оно принадлежит ему до сих пор. Вот почему клеймо здесь, в этом лесу Нага. Защитники древних реликвий принесли его сюда, в священное место, под защиту древней ниши. Эта вещь безумно ценная.

— Лес змей? — голос Питера дрожал. — Но я не видел здесь ни одной змеи.

— Иногда все иначе, чем кажется на первый взгляд, — с усмешкой отметила Изелла. — Тебе бы следовало давно усвоить этот урок, Петтигрю.

Эдельвейс произнесла его имя с отвращением, как будто почуяла зловоние. Питер задрожал всем телом, заметив на ее ангельском личике выражение коварства.

— Уверен ли ты, жалкий Питер, что ни разу не слышал о змеях в этом лесу? — Ее улыбка становилась все шире и шире. — Так вот же они…

И в тот самый миг темнота леса словно ожила, повсюду раздалось жуткое шипение.

— …повсюду вокруг тебя.

Что происходит? У Питера не было сил задавать себе вопросы, шипение становилось все громче. Он завертел головой в попытках обнаружить источник звука, и от увиденного у него кровь застыла в жилах. То, что поначалу он принял за колючий кустарник, внезапно зашевелилось. Перед ним, за ним, вокруг него были сотни, а то и тысячи змей, которые угрожающе приподняли головы, выставив ядовитые клыки. Питер инстинктивно захотел отодвинуться, но клубки змей ему помешали. Изелла не соврала: «те, кто не ходят» были повсюду.

— Ты не должен бояться, мой милый Питер, — как ни в чем не бывало заметила Эдельвейс. — Разве ты не привык к змеям?

— …

Петтигрю не смог выдавить из себя ни слова, его поглотил страх. Казалось, хуже уже некуда, но вдруг он услышал голос. Парселтанг. Неужели его Лорд здесь? Он пришел спасти своего верного слугу? Искра надежды загорелась было в душе Питера, но быстро погасла, когда он осознал, кому принадлежит струящийся голос. Изелле. Изелла говорила на парселтанге с неоспоримой легкостью. Как и отец, она обладала даром беседовать со змеями и, более того, контролировать их. Среди непонятного набора шипящих звуков Питер различил слово «Наг». Шелест ветвей был ответом на призыв Эдельвейс: огромных размеров змея появилась словно из ниоткуда, сокрушая все живое на своем пути. Она властно расположилась среди своих сородичей, не сводя глаз с Изеллы. У Петтигрю не осталось сомнений на счет этого монстра — король змей, Наг.

Питер мельком глянул на Изеллу и не смог отвести взгляд: ее хрупкий силуэт словно сиял, глаза налились кровью, зрачки расширились, полностью скрыв радужку и придав ее облику демонический вид. Она была бесподобно красива, но красота эта вызвала у Петтигрю ужас. Он прекрасно понимал, что смерть решила посмеяться над ним, представ в таком божественно прекрасном виде. Как же он хотел ее избежать, спрятаться далеко-далеко, как обычно делал, но сейчас это невозможно. От отчаяния Питер предпринял еще одну попытку пошевелиться, но было слишком поздно. Шипение раздалось совсем рядом, и он почувствовал скользкое холодное прикосновение к правой ноге; потом одна из змей прочно обвила левую лодыжку, другая обездвижила серебряную руку. Изелла не переставала бормотать непонятные слова, которые будто гипнотизировали полчище пресмыкающихся. Затем огромная тень заслонила от Питера весь мир, и он тут же съежился, увидев ядовитые клыки.

Змей жадно заглотил туловище, моментально исчезнувшее в его огромной пасти. Еще какое-то время Изелла слышала лихорадочное прерывистое дыхание Петтигрю. Она подошла чуть ближе:

— Я знаю, ты все еще слышишь меня, бедный Питер. Потребуется немного времени, прежде чем ты задохнешься в желудке моего милого Нага. Надеюсь, ты на меня не в обиде. Мне нужно было как-то избавиться от тебя. От всех предателей рано или поздно избавляются. Ты это знаешь.

Эдельвейс погладила огромную змею по холодной голове, покачивающейся в подобии восточного танца.

— Спасибо, мой дорогой Наг, — прошипела она на парселтанге. — Теперь, заполучив клеймо, я смогу довести дело до конца. В любом случае скоро все закончится. Кто знает, возможно, Нагайна к тебе вернется.

Забирая клеймо из ниши, Изелла улыбнулась. Она положила его в мешочек из черного бархата, накинула капюшон, скрыв лицо, и испарилась из леса, как мимолетная тень, оставив на волю судьбы Питера Петтигрю. Человека, который любил Лили Эванс до такой степени, что предпочел, чтобы она исчезла, когда та не ответила на его чувства; человека, который ради мести предал своих самых верных друзей и примкнул к самому отвратительному существу, когда-либо появлявшемуся на этой земле; человека, который стал сегодня ужином для короля змей. Ранее, благодаря своим видениям, Изелла уже знала, где искать клеймо, вот только не предполагала, к чему приведут поиски. Смерть Петтигрю стала одним из самых восхитительных сюрпризов за последнее время.

* * *

НОВОЕ НАПАДЕНИЕ ПОЖИРАТЕЛЕЙ СМЕРТИ

Вновь свирепствуют последователи Того-кого-нельзя-называть.

Вчера вечером в окрестностях Леттигтона произошла настоящая трагедия. Дуглас Макфир, служащий отдела магических патентов, таинственным образом испарился, когда вместе со своей супругой возвращался домой, на улицу Грин Грилей, 28. Именно супруга пропавшего, Жильметт Макфир, чьи высокие моральные ценности известны всему магическому миру, дала свидетельские показания по обстоятельствам этого непонятного исчезновения.

Мадам Макфир была очень взволнована, дрожащим голосом она поведала нам о событиях того трагического вечера:

— Мы с мужем возвращались с благотворительного ужина, когда нас внезапно ослепила яркая вспышка. Я буквально на миг зажмурилась, боясь потерять зрение, и услышала ужасный шум. А когда открыла глаза, Дугласа уже не было, — едва сдерживая слезы, закончила она.

Мадам Макфир утверждала, что заметила в небе метку Того-кого-нельзя-называть. Даже если эту информацию не подтвердят другие очевидцы, вряд ли можно ставить под сомнение слова женщины, которая всю свою жизнь посвятила борьбе за благородные цели. Стоит хотя бы вспомнить ее фундаментальный вклад в защиту краснохвостых булдокинов (см. наш специальный выпуск, посвященный сохранению видов, находящихся на грани исчезновения).

Если появятся доказательства заявления Жильметт Макфир, ситуация представляется еще более ужасной. Что же все-таки случилось с ее супругом? Жив ли он? Если да, то какова причина похищения? Удалось ли сторонникам Сами-знаете-кого получить новую информацию о деятельности Министерства магии?

Бездействие, несомненно, приведет к непредсказуемым последствиям. Вчера наш специальный корреспондент присутствовал на кремации Дариоса Мингарелли, который погиб от руки Того-чье-имя-нельзя-называть. Дариос работал исследователем в отделе темной магии и поплатился жизнью только за то, что проявлял лояльность к политике Министерства. Жертвами трагедии также стали его жена, Индира Мингарелли, и дети, Проспер и Шака, пяти и десяти лет соответственно. К сожалению, это трагическое событие — лишь одно из многих в череде им подобных. Сами-знаете-кто готов на любую подлость и низость для достижения своих целей. Ничто не может остановить это чудовище.

Его возвращение, официально анонсированное несколько лет назад, породило живой отклик и переживания в нашем сообществе, однако до сегодняшнего дня деятельность Того-кого нельзя-называть не была столь явной и жестокой. За несколько месяцев ситуация изменилась кардинальным образом. Сами-знаете-кто принял решение претворить в жизнь самые черные планы так, чтобы не вызывать у Министерства подозрений, а граждане тем временем чувствуют себя в полном замешательстве и смятении.

Министерство отказывается каким-либо образом вмешиваться в эту историю. Волшебникам и волшебницам пришлось столкнуться с предательством со стороны нашего главного социального института.

Некоторые продолжают надеяться хотя бы на минимальную помощь властей. Два года назад назначение на пост министра магии весьма уважаемой Анаис Гланер подняло общий дух и вызвало прилив энтузиазма, но сегодня все это сошло на нет. Упрямо отказываясь обнародовать список сторонников Сами-знаете-кого (более известных как Пожиратели смерти), мадам Гланер показала всем свою незаинтересованность в борьбе этой организацией, следствием чего стала трагедия, перевернувшая сегодня вверх дном все наше сообщество. Чем вызвана такая позиция? Неужели Министерство лоббирует собственные интересы, поддерживая общую атмосферу страха и ставя нас в положение, когда ответить на удары судьбы нет никакой возможности? Мы не знаем. Одно остается неизменным: теперь, когда Тот-кого-нельзя-называть и его сторонники перешли в наступление и угрожают стабильности магического мира, мы все, как один, должны включиться в борьбу со злом. Надеемся, что найдем поддержку в лице людей, способных постоять за наши общие интересы.

Эдвард Г. Лаллангпанду

— Да в этой газетенке один бред пишут, — в сердцах воскликнул Сириус, бросив «Ежедневный Пророк» на стол. — Волдеморту нет смысла похищать Дуги. Те, кто хоть как-то знакомы с Макфирами, прекрасно это понимают, он же настоящий кретин. А его женушка! Да ни в жизнь не поверю, что она хоть в чьих-то глазах исключительно правдивая особа. Если я правильно помню, ее всегда называли «сапожником».

— Почему сапожник? — удивился Гарри.

— Да потому что Жильметт Макфир частенько прикладывается к бутылке, — пояснил Ремус, не отрываясь от расстановки книг в шкафу.

— Прикладывается?! Да она спиртом насквозь пропиталась! — не унимался Сириус. — Всем напиткам мира миссис Макфир предпочитает троллий ром, это буквально ее вторая натура. Подозреваю, на той знаменательной коктейльной вечеринке она не просто гранатовый сок потягивала, а занырнула прямо в бочку с бурбоном. Уверен, за метку Того-Кого она приняла отсвет уличного фонаря...

— Но сам Макфир все же исчез? — уточнил Гарри.

— Мы тут недавно обнаружили, что он с удовольствием запускал руку в казну Министерства. Его, так сказать, похищение очень смахивает на заранее спланированный побег. Испарившись таким образом, он избежит всех юридических обвинений, — ответил Люпин.

Поттер не унимался:

— То есть он сам все организовал?

— Скорее всего, — подтвердил Блэк.

— Судя по тому, что я вижу, «Пророк» особо не заботится о качестве своей информации.

— Все, на что они надеются, это подорвать доверие к Министерству, заставить чиновников оправдываться и, возможно, в процессе проговориться о чем-то важном, — уточнил Сириус.

Ремус поддержал его:

— Эта газетенка вообще никогда не отличалась серьезным подходом, вечно гонятся за сенсациями, и ничего более. Но самом деле, для нас это не так уж и плохо.

— Пока «Пророк» не сует нос в дела Ордена Феникса, ничего страшного не произойдет, — кивнул Блэк.

— До сих пор никто не знал об Ордене, пусть все так и остается.

Мародеры продолжили обсуждали новости, а Гарри погрузился в глубокие размышления. Сегодня особенный день: Гермиона выходит замуж. Огромное по своей значимости событие. Казалось, новость о женитьбе свалилась на него как снег на голову: внезапно и мощно. Всего лишь два дня назад он пришел в себя после обморока, будто очнувшись после долгого сна, затянувшегося на несколько месяцев, а жизнь так перевернулась. Как и все остальные, Поттер понимал, что в сложившейся ситуации Гермионе и Малфою надо было срочно принимать решение, но казалось, что до свадьбы еще так далеко. Союз между сестрой и человеком, которого он долгое время считал самым невыносимым и ненавидел сильнее всех в мире, воспринимался как абсолютно немыслимый.

Однако сегодня он думал иначе. Гермиона, как и мама несколько недель назад, станет Малфой. Мама. Вспоминая о ней, Гарри ощутил словно укол в сердце, необъяснимую пустоту. Что-то с Изеллой творилось не то. И Гермиона была с ним согласна. Вдвоем они пытались найти объяснение её странному поведению, но до настоящего времени ничего подходящего так и не придумали.

— Что происходит с Изеллой?

Он произнес это вслух, не успев осознать, что именно спрашивает. Ремус и Сириус тут же прервали беседу и обменялись обеспокоенными взглядами.

— Что ты имеешь в виду?

— Она изменилась, — пояснил Гарри. — Она кажется более отстранённой, чем раньше, и я не могу понять, почему, но…

— Вы не можете понять, Поттер?

Гарри моментально развернулся и нос к носу столкнулся с профессором Снейпом. Тот окинул его презрительным взглядом с головы до ног. Гарри уже привык к этому: профессор с самого начала испытывал к нему неприязнь.

— Ни проблеска мысли? — продолжил Северус с усмешкой.

— Оставь его, Снейп, — вмешался Сириус, который отреагировал на профессорский тон куда острее крестника.

— Даже с помощью своего блестящего ума вы не смогли сделать элементарнейший вывод?

— Да заткнись ты! — Блэк пришел в бешенство моментально, поскольку его первая реплика не произвела никакого эффекта.

— Что такое? Ты разве не хочешь, чтобы твой протеже узнал правду? Чтобы осознал: случившееся с Изеллой — это его вина?

Гарри попытался возразить:

— Моя вина? Но я…

Однако Северус, не слушая, перебил его:

— …ничего не сделал? Как обычно, Поттер, вы сама невинность. Вы, как и ваш отец, всегда становились причиной неприятностей для окружающих, даже не отдавая себе в этом отчет. Полагаю, подобная черта характера проистекает от претенциозности, свойственной всем гриффиндорцам.

Стараясь сохранить хотя бы видимость уверенности в себе, Гарри покачал головой:

— Не вижу причин, почему в данной ситуации я должен за что бы то ни было отвечать.

— Само собой разумеется, вы многого не видите, — процедил Снейп сквозь зубы. — Однако осмелюсь сказать, ответ на ваш вопрос висит у вас на шее.

Он перевел взгляд на медальон, который Гарри носил, не скрывая от посторонних глаз. Тот по привычке дотронулся до него и провел пальцами по полированной поверхности. За последнее время этот жест стал почти рефлекторным.

— Ввиду того, что вы, кажется, до сих пор не понимаете, Поттер, я постараюсь объяснить вам, если это в принципе возможно.

— Ему нет необходимости знать! — тут же воскликнул Блэк.

Гарри сконфуженно на него посмотрел. Он не понимал столь внезапного и необъяснимого вмешательства. Сириус ошибался: он хотел и имел право во всем разобраться, а теперь количество вопросов только увеличилось.

— Вероятно, Поттер, ваш крестный желает вас защитить, — холодно заметил Северус, наслаждаясь ситуацией. — Однако не думаю, что это необходимо; убежден, вы не испытаете никаких угрызений совести, узнав, что Изелла разделила медальон ради вашей защиты, при этом подвергнув опасности собственную жизнь. Я не прав? Какая, в конце концов, разница, ведь в итоге вы вернулись к нам живым и невредимым. Что прискорбно, так это тот факт, что без Изеллы вы не представляете никакого интереса.

— Каким образом в том, что творится с мамой, виноват медальон? И почему ее жизнь вдруг оказалась в опасности?

В ожидании ответа Гарри с каменным лицом смотрел на неизменную кривую усмешку Снейпа. Но ответил ему Ремус:

— Этот амулет служил для твоей матери своеобразным щитом. Он сводил к нулю эффект от связи с Волдемортом, созданной еще при её рождении. Поделив амулет надвое, она, естественно, поделила и его силу. И сейчас нам кажется, что магии медальона не хватает, чтобы полностью устранить влияние Волдеморта на Изеллу. Она начинает меняться, становится какой-то другой.

Гарри застыл, буквально задеревенел из-за услышанного. Так выходит, это все же его вина? Снейп прав? И если да, то что значит «она меняется»? Становится кем?

— Это невозможно, — возмутился он. — Зачем мама разделила амулет, если знала, что последствия будут такими тяжелыми?

— Изелла никогда надолго не расставалась с ним, поэтому не осознавала, что может произойти, — объяснил Люпин.

— Но она должна была догадаться, — возразил Гарри.

Он посмотрел на Сириуса в поисках поддержки, но тот выглядел еще более шокированным, чем сам Гарри. Блэк вообще ни о чем таком до сих пор не подозревал, лишь только в мыслях рисовал более или менее убедительные гипотезы, что могло случиться с Эдельвейс.

— Вы идиот, Поттер, — вновь вклинился Северус, — хотя это уже не новость... видимо, передалось по наследству. К сожалению, вам не дано оценить столь высокую жертву.

Ремус и на этот раз не смог промолчать.

— Снейп, я прошу тебя, прекрати досаждать упреками. Изелла не безответственное существо, она лучше, чем кто бы то ни было, знала, что делает. К тому же, если отбросить частую смену настроения, в действительности нет никаких признаков того, что разделение медальона каким-то образом на нее повлияло.

— Нет никаких признаков?! — удивился Северус. — Придет день, и мы посмотрим! Ты должен был, по крайней мере, задуматься, что возвращение ее метки не предвещает ничего хорошего, абсолютно ничего.

— Ее… что? Черная метка… снова появилась? — ошарашенно пролепетал Ремус.

Сириус побледнел: он вспомнил. Метка. Перед мысленным взором одно за другим замелькали воспоминания, связанные с тем днем, когда он в первый и последний раз в жизни увидел этот внушающий ужас рисунок на ее нежной коже. Они пробудили в нем чувство глубокого стыда. Он всегда упрекал себя за то, что сделал, за свое поведение, за роль, которую сыграл в той цепочке событий. Разве не он уговорил Джеймса не извиняться перед Изеллой, когда та дала ему пощечину? Разве не он продолжил подрывать доверие к ней после всего? Да, он виноват. Виноват. Это слово билось у него в голове загнанной птицей. Все было бы иначе, если бы он позволил своим лучшим друзьям помириться. Ему всегда говорили, что не стоит жалеть о том, что уже давно прошло, и у него это отлично получалось, как он считал, но сейчас его уверенность полностью улетучилась.

— Я ее видел мельком, — пояснил Снейп. — На том же месте, она настолько черная, насколько это вообще возможно.

Люпин очень разволновался:

— Она не кровоточит? Не так, как в прошлый раз?

Северус молча кивнул.

— Тогда нам надо быть очень осторожными. Но ты же признаешь, Снейп, что сейчас мы ничего не можем сделать?

— Естественно, ставки сделаны, и нам остается только ждать, пока не выяснится, хорошую ли лошадь мы выбрали в этой скачке, — Северус нахмурился. — Я очень на это надеюсь, иначе последствия могут оказаться роковыми.

Он направился к выходу, но, на несколько секунд остановившись рядом с Гарри, холодно произнес:

— Всего один неверный шаг, Поттер, и я ни разу не пожалею, избавившись от паршивой овцы в стаде, коей вы и являетесь.

Увидев в его глазах ледяную ненависть, Гарри понял, что тот не шутит. Снейп ненавидел его до такой степени, что искренне желал ему смерти.

* * *

Здесь было так красиво, особенно сейчас, когда солнце вовсю светило — на чистом сверкающем небе ни облачка, — а высокая трава на раскинувшемся перед глазами лугу слегка шевелилась от ветра, будто волны пробегали по огромному зеленому морю. Сегодня все дышало радостью. Ничто не могло бы испортить этот день. Сидя наверху, в комнате домика, где она провела чудесное лето с Гарри и Сириусом, Гермиона с некоторым беспокойством смотрела в зеркало туалетного столика, который остался у нее в качестве напоминания о счастливом детстве в семье Грейнджеров. Пасторальный дух Брайтона заполнял комнату: огромное окно служило рамой для живой картины с прекрасными видами величественной природы этой части безмятежной деревушки, а чуть дальше, в углублении равнины, трепетавшей от ветра, сверкал тысячами золотистых звездочек пруд. Гермиона полной грудью вдохнула чистый воздух, а затем выдохнула, словно пытаясь с воздухом прогнать и сосущее под ложечкой чувство беспокойства.

— Я никогда не бывала на магических свадьбах, — начала она взволнованно. — Все, что знаю, я нашла в книгах. И мне кажется, эта информация далека от реальности. Только представь: чтобы понять, как все проходит на самом деле, мне надо выйти замуж самой!

— Да нечего там особо узнавать, — откликнулась Джинни, пытаясь помешать Живоглоту опрокинуть букеты из живых цветов, украшавшие комнату.

— Может, и так, — вполголоса произнесла Гермиона. — Но ведь тебя уже приглашали на свадьбы? Расскажи, что они из себя представляют? — она развернулась на стуле, готовая внимать новым знаниям.

— Ага, было пару раз. Сначала на свадьбу кузины, потом дальнего родственника, потом папин друг женился… вот вроде и все. Но ты же понимаешь, что свадьбы бывают разные. Раньше, когда правила были жесткие, требовалось…

— Я знаю, руководствоваться древними ритуалами и соблюдать правила перехода.

— Так и есть, — продолжила Джинни. — А сейчас достаточно простой подписи. Конечно, если хочется оригинальности, то можно устроить церемонию в небе на гиппогрифах или, например, оседлав двухголового сфинкса.

Гермиона не смогла скрыть удивления:

— Выходить замуж, сидя на двухголовом сфинксе?

Уизли кивнула:

— Я читала об этом в журнале «Сплетница». А журнал «Магическая свадьба» предлагает, что называется, церемонию под ключ, и в нее входит путешествие по Нилу.

— Да кто же захочет жениться на сфинксе? — растерялась Грейнджер.

— В общем-то, я особо и не задавалась этим вопросом. Понятное дело, что свадьба среди магглов проходит совсем иначе.

— Да, так и есть, — Гермиона кивнула, в голосе ее слышалось беспокойство.

Джинни изо всех сил постаралась растормошить подругу:

— Перестань ты, не забивай себе голову. Все пройдет хорошо. Иначе и быть не может.

— Джинни права, дорогая, не переживай, — поддержала ее вошедшая в комнату Изелла.

— Я не то чтобы переживаю, — попыталась оправдаться Гермиона. — Просто немного тревожно.

— Занять бы тебе у кого-нибудь капельку спокойствия, — пошутила Уизли.

Изелла кашлянула, привлекая внимание.

— Прости, Джинни, но тебя искала твоя мама, ей требуется помощь в подготовке банкета.

— Тогда я побежала, до скорой встречи, — и та умчалась, взмахнув на прощание копной рыжих волос.

Изелла присела за Гермионой, которая все еще смотрелась в большое, с изукрашенной завитушками деревянной рамой, зеркало туалетного столика.

— Смотри-ка, да это же старинная шкатулка для драгоценностей, оставшаяся от Мередит! — воскликнула она, указав на волшебной красоты резную вещицу, стоявшую на столике.

— Да, мама… Но… Мередит, она же... — Гермиона смутилась.

— Ты можешь называть ее так, как считаешь нужным, — мягко заметила Эдельвейс, приподнимая серебряную крышку. — Ты меня этим не обидишь.

— Хорошо. В общем, она подарила мне ее на шестнадцатилетие.

— Это прекрасный подарок! Вижу, Мередит не забыла о такой важной дате в жизни каждой волшебницы.

Гермиона кивнула. Она с улыбкой вспоминала тот знаменательный день, когда ее родители, Грейнджеры, устроили ей настоящий праздник. Это было счастливое и беззаботное воспоминание, одно из тех, что она бережно хранила в самом сердце. Счастливое, но тем не менее горькое: люди, которых она так любила, не смогут быть сегодня рядом. Как бы ей хотелось ощутить их ободряющее присутствие в этот исключительный момент! А еще — присутствие настоящего отца, Джеймса Поттера, о котором, в сущности, она так мало знала.

Изелла вывела ее из раздумий:

— Ты уже выбрала украшения?

— По правде говоря, я не знаю, что делать с прической, — призналась Гермиона, с отчаянием взглянув на отражение в зеркале.

Она попыталась зачесать свою запутанную шевелюру, но Эдельвейс ее остановила:

— Позволь мне, это займет пару минут.

И действительно, как только Изелла коснулась ее волос своими нежными пальцами, золотящиеся в свете солнечных лучей кудри начали приобретать форму. Гермиона не понимала, как такое чудо вообще возможно. Были ли тому причиной необыкновенные руки Эдельвейс или неизвестные чары, которые привели волосы в порядок? Она не знала. Но с нескрываемым восхищением наблюдала за этим действом в зеркале, пока Изелла сосредоточенно трудилась. При этом выражение ее лица было гипнотически спокойным, что на время уняло тревогу Гермионы, однако заставило вспомнить вчерашний разговор с Гарри, когда она заметила в его взгляде сомнение. Хотя Гермиона и признавала, что в Изелле что-то изменилось после того несчастного случая с Поттером, но это беспокоило ее не так сильно, как его. А сейчас, когда она собственными глазами видела, как полностью спокойная мама целиком посвящает себя дочери, подозрения Гарри и вовсе казались ей надуманными.

— Ну вот, я думаю, так хорошо.

Грейнджер вынырнула из своих размышлений.

— Как тебе? Нравится? — спросила Изелла.

Гермиона повертела головой, разглядывая мамино творение. В ее кудри с бесконечным изяществом были вплетены свежесрезанные цветки лилии и магнолии, длинные локоны спускались к шее. На губах появилась и расцвела улыбка: отражение в зеркале ее полностью удовлетворило.

— У меня есть подарок для тебя, — продолжила Эдельвейс, пока Гермиона вертелась перед зеркалом. — Семейный подарок, — уточнила она, застегивая на дочери невообразимо сияющее украшение.

Оказавшееся на шее ожерелье приковывало взгляд. Гермиона пробежалась пальцами по сверкающей цепочке из тоненьких звеньев и дотронулась до кулона — огромной серой жемчужины в кольце из белого золота с обрамлением из маленьких бриллиантов и большого рубина пьяняще-красного цвета. Но жемчужина не была однотонной: игра цвета создавала едва заметные контуры цветка. Это был эдельвейс.

— По семейному преданию, этот кулон носит название «Слеза Эдельвейсов», — пояснила Изелла.

— Какое грустное название, — с тоской отметила Гермиона, не в силах оторвать взгляд от такой красоты.

— Как и все, что относится к нашей семье. Эдельвейсов всегда отличала чрезмерная тяга к трагизму, — пошутила Изелла. — Но не забывай: мало кто из нас действительно страдал всерьез. Больше всего не повезло тому, кто сейчас перед тобой, — добавила она, поглаживая дочь по волосам, — все лучшее ждет впереди.

— Откуда тебе знать?

— Ты выходишь замуж за человека, которого любишь, а это значит, что судьба благоволит вам.

* * *

Маленький домик в Брайтоне назывался маленьким только по сравнению с Малфой-мэнором, которому несколько уступал в великолепии и пышности. На самом деле, своеобразной прелести и величия ему хватало с избытком.

Когда-то это была горячо любимая резиденция одной волшебницы, прослывшей в обществе особой весьма чудаковатой. В семье, где чистота крови считалась главной ценностью, Мадлин Блэк (для своих — Мэнни), обожательницу магглов, родственники долгое время воспринимали как богохульницу. Добровольно покинув отчий дом, она нашла пристанище в этом зеленом океане шелковистых густых трав. Мадлин научилась жить одна и наслаждаться такой жизнью. Она считала, что именно здесь ее настоящая родина, хотя порой одиночество и омрачало ее сердце. Только в самом конце Мадлин поняла, что ошибалась, обрекая себя на добровольное заточение. Малыш Сириус, ее племянник, перевернул все представления собственной тетушки о жизни. Они были так похожи: оба нуждались в независимости. Именно поэтому незадолго до смерти Мэнни подарила ему самое дорогое, что у нее было — этот расположенный между двумя мирами дом, где она обрела спокойствие. Как только Блэку исполнилось семнадцать, он стал полноправным его обладателем. Сириус очень привязался к этому месту: именно здесь, на берегу одного из озер Брайтона, он провел свои самые лучшие в жизни каникулы c Джеймсом, Ремусом, Питером и Изеллой. Каникулы, когда они последний раз были все вместе.

Сегодня этот старый, но не лишенный шарма дом вновь сотрясался от радостных возгласов в преддверии свадьбы молодого Малфоя и его избранницы. Самое идеальное место для проведения тайной церемонии: вдали от всего, на границе почти забытой маггловской деревушки, лучшего просто и пожелать нельзя. К тому же весенний свет добавлял пышной свадебной атмосфере сияния и великолепия.

Естественно, Люциус Малфой предпочел бы отпраздновать грандиозное событие в роскошном фамильном поместье (где, как он сказал, проводились все свадьбы на протяжении девяти веков). Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что подобное предложение будет отвергнуто, поэтому согласился на Брайтон, как на достойное альтернативное решение.

Благодаря стараниям миссис Уизли деревенский домик Сириуса Блэка волшебным образом превратился в фееричное место. Нужно признать, что Молли обладала величайшим даром придавать жизни всему, что попадало в ее распоряжение. Сад, который до этого походил на беспорядочное нагромождение диких зарослей, полностью преобразился. Его украсили благоухающие бутоны роз, жимолость цвета утренней зари, аллеи ярко-алых маков и другие прекрасные цветы. В глубине большой зеленой площадки, рядом со старым фонтаном, в тени кривого дуба, почти полностью заросшего мхом, установили беседку из кованого железа и оформили ее цветами и шелковыми лентами. Пространство вокруг нее заставили многочисленными скамьями, позаимствованными в соседней церквушке. Миссис Уизли покрасила их в яркие тона, поэтому крошечные резные фигурки на спинках теперь выглядели как праздничный кортеж. Чуть поодаль расположились танцевальная площадка, столики, стулья и сотни бумажных фонариков. Все сошлись во мнении, что атмосфера деревенского очарования удалась идеально.

Безусловно, Люциус мог бы многое высказать против этих декораций, недостойных его высокого уровня, но воздержался от каких-либо комментариев, нацепив привычную маску высокомерия. От него трудно было ожидать подобной сдержанности, но ему не хотелось портить момент. Для сына он желал всего самого лучшего. Свадьба — чрезвычайно важное событие в волшебном мире, ведь жениться принято один раз и на всю жизнь, поэтому разлучить супругов сможет только смерть. Лишь когда Драко вслух произнесет свадебную клятву, когда во взгляде его отразится глубокая связь с молодой Эдельвейс, только тогда Люциус сможет поверить в необходимость этой авантюры. Конечно, он предпочел бы сделать все иначе: поменьше болтовни, побыстрее, как было у него и Изеллы, но его предложение отвергли не обсуждая.

Между тем Дамблдор говорил о своем нежелании смешивать два ритуала — черномагический и свадебный; он настаивал на необходимости действовать более осмотрительно и соблюсти вековые традиции, восходящие к обрядам предков-друидов. Подобная церемония позволила бы, по его мнению, усилить защитные заклинания и образовать нужную связь. Люциус, однако, относился к этой идее со сдержанным недоверием. Будучи Пожирателем смерти, он слишком хорошо знал, что подобных обрядов было бы недостаточно для противодействия планам его Повелителя. Поэтому Малфой с полной уверенностью считал, что только черная магия может уменьшить влияние Темного лорда и защитит от него.

Приглашенных на столь торжественное мероприятие было и так немного, но директор настаивал, чтобы количество гостей и вовсе свели к необходимому минимуму: несколько преподавателей Хогвартса для обеспечения защиты (МакГонагалл, Снейп, Хагрид, мадам Помфри), а также Ремус Люпин и, естественно, сам Дамблдор. Ну и, конечно, куда без многочисленной семьи Уизли? И вот теперь все они ожидали появления Гермионы.

Драко стоял лицом к собравшимся рядом с директором, который должен был провести церемонию. У Малфоя сердце бешено колотилось в груди, но он даже виду не подавал, приняв по возможности расслабленную позу. В костюме из черного бархата, расшитом галунами тисненого шелка, у него была выправка настоящего дворянина. Его элегантный силуэт выделялся своей представительностью, светлые волосы слегка шевелил легкий ветерок. Все в нем дышало изяществом и притягательной силой.

Как только Гермиона, под руку с гордым Сириусом, ступила в проход к алтарю, в воздухе раздалась чарующая музыка, звучавшая словно эхо волшебной весны. Повсюду послышались вздохи восхищения: невеста была воплощенное обаяние и грация. Ее голову прикрывал капюшон мантии, пошитой из тончайшего голубого бархата, который словно соперничал с цветом ясного неба; складки мантии, скрепленной на хрупких плечах брошью из белого золота, почти не скрывали свободное платье из белого шелка. Короткий корсет на талии был перехвачен бледно-голубой лентой, подчеркивавшей слегка округлившийся животик. Ткань верхней юбки лежала мягкими волнами от талии до колен, украшенная снизу серой вышитой лентой с каплями горного хрусталя. Нижняя юбка, выполненная из сотни метров шелка, доходила до самой земли, прикрывая стройные ноги, и слегка переливалась в свете солнечных лучей. При каждом шаге слышался шорох ткани, придавая Гермионе поразительное величие в глазах собравшихся. Платье было сделано с редкой простотой, но при этом создавало ощущение исключительности и драгоценности. Гермиона светилась чистотой и безупречностью.

Драко, естественно, был первым, кого сразило ее появление. Он не ожидал увидеть Гермиону в столь непривычном образе, но не мог не восторгаться той девушкой, что шла прямо к нему и, несмотря на свой скромный рост, возвышалась в это мгновение над всеми гостями и самим садом, словно запрятанным сейчас в центре небытия. Малфой вновь ощутил, как кровь забурлила в жилах и как бешено застучало сердце, а пальцы задрожали. Первый раз в жизни он потерял контроль над эмоциями. Он поспешно убрал руки за спину и глубоко вдохнул, но не сумел унять волнение. А потом посмотрел на девушку, которая через несколько минут станет его женой, увидел на ее лице такую любимую мягкую улыбку, предназначенную только для него, и лишь тогда смог взять себя в руки, почерпнув силу в том, что Гермиона дала ему понять своим сияющим видом. Она его любит. Да, иначе просто быть не может. Она его любит, а все остальное неважно.

Подойдя к алтарю, Гермиона слегка коснулась руки Драко, так, чтобы никто не заметил. Малфой, не отрываясь, смотрел в ее янтарные глаза, пока над английской деревушкой не зазвучал глубокий голос Дамблдора:

— Мы собрались здесь, чтобы засвидетельствовать рождение новой эры, когда два любящих сердца соединятся друг с другом: в древних обычаях мы черпаем силы, чтобы воздать дань традиции, восходящей к первым магам. Дети мои, прошу взяться за руки.

Драко и Гермиона выполнили просьбу. Малфой аккуратно сжал своей аристократичной, изящной ладонью тонкие пальчики Грейнджер, задрожавшей от его прикосновения.

— Кто отдает эту девушку? — спросил Дамблдор, указав на Гермиону.

Изелла поднялась со своего места в первом ряду и торжественно произнесла:

— Я, Изелла Белла Адориа Эдельвейс Малфой, отдаю эту девушку.

Сириус скривился, услышав имя своего ненавистного врага, а Дамблдор кивнул и продолжил:

— Кто рекомендует этого юношу?

— Я, Люциус Лакасс Ламшир Малфой, рекомендую этого юношу, — без лишних церемоний ответил Люциус и сразу же опустился обратно на скамью.

Формальности были соблюдены, и директор перешел к магическому обряду, одним жестом нарисовав прямо в воздухе некий орнамент. Перед лицами Драко и Гермионы появились танцующие язычки пламени.

— Два пламени для двух пламенных сердец, — нараспев произнес Дамблдор, с помощью заклинания увеличив громкость голоса. — Пламя принадлежит каждому из вас, оно — отражение вашей души, сокровище, дарующее вам жизнь.

Гермиона напряженно смотрела на крошечный оранжевый язычок, чье трепетание казалось дразнящим. Её душа?! Она действительно похожа на это неугомонное алеющее нечто? Огонек Драко, на первый взгляд, ничем не отличался от её собственного.

— Если вы согласны соединить их так же, как и ваши души, с сегодняшнего дня и навек одна душа не будет существовать без другой, равно как и одно пламя нельзя будет отделить от другого.

Драко и Гермиона ответили в унисон:

— Да, согласны.

— Гермиона, повторяй за мной: «Я, Гермиона Эдина Мередит Эдельвейс…»

— Я, Гермиона Эдина Мередит Эдельвейс…

— «…связываю свою жизнь с тобой, Драко Адамант Эден Малфой…»

— Связываю свою жизнь с тобой, Драко Адаман Эден Малфой, — повторяла Гермиона с решительным видом. Затем такие же слова произнес Драко.

Директор улыбнулся, поднял руки и соединил их одним мощным решительным движением. Два язычка пламени, до сих пор висевшие в воздухе, подчиняясь его жестам, отчаянно взмыли ввысь и слились в великолепном сиянии, порождая яркие вспышки света. Гермиона была просто покорена этим чудом, полностью погрузившись в его созерцание и ощущая такие тепло и свет, словно осмелилась дотронуться прямо до солнца. «Какой поразительный символ», — подумала она. Действительно ли так выглядят их чувства в реальности? И только прикосновение рук Драко напоминало ей, что помимо этого огонька вокруг живет целый мир.

— Теперь ваши души слились воедино, in aeternum.

После этих слов Дамблдор без всякого страха погрузил ладонь в высокое алеющее пламя и вытащил оттуда маленький серебряный кинжал, блестящий, как стекло, грани которого отражали каждый солнечный блик. Директор протянул его Малфою, тот решительно взял кинжал в руки, успокаивающе улыбнулся Гермионе, стараясь внушить мысль: «Все будет хорошо», и аккуратно сжал ее запястье. Он медленно скользнул холодным лезвием по тонкой коже до появления ярко-алого пореза. Гермиона не издала ни звука, не поморщилась от боли, скорее наоборот. Ее лицо было безмятежным и спокойным. Потом настала ее очередь: она обхватила рукоять из слоновой кости и быстро сделала надрез на запястье Драко. Кроваво-красная линия полыхнула на его молочно-белой коже, и темные капли упали на каменистую почву. Драко и Гермиона соединили ладони, сплели пальцы так, что порезы соприкоснулись и кровь смешалась. Вдруг из ниоткуда в воздухе появилась легкая изящная лента из красного бархата; она обвила их руки, окончательно соединяя. Жестом, позаимствованным из старинных церемоний, Дамблдор благословил молодоженов, и лента испарилась так же внезапно, как и возникла. Гермиона осмотрела вновь свободную руку: на месте пореза остался только тоненький, едва заметный бледный шрамик. У Драко должен быть точно такой же. Тогда она перевела взгляд на пламя — оно стало таким жарким, что у нее порозовели щеки от близости огня. Тепло окутало ее с головы до ног, оставляя лишь одно желание: слиться с этим пламенем и никогда с ним не расставаться. Когда огонек словно разделился надвое, она испытала радость и облегчение. Язычок пламени прошел сквозь грудь, и в этот самый миг Гермиона ощутила легкое жжение в области сердца, оно разлилось по всему телу и проникло в каждую клеточку. Что-то доселе неизведанное, ей не принадлежавшее теперь стало ее неотъемлемой частью: умиротворяющее, ободряющее чувство уверенности. Приложив руку к груди, Гермиона почувствовала легкое и радостное трепетание огонька внутри. Первый раз в своей жизни она испытала чистое счастье, мгновение истинной благодати, которое заставило ее забыть обо всем, что происходило вокруг. Существовала только она и ощущение любви Драко в глубине сердца.

— Benevoli conjunction animi maxima est cognation,* — раздался над полями голос Дамблдора, заставив Гермиону вернуться в реальность.

Она бросила взгляд на Драко: ошеломленный такой магией, он с трудом приходил в себя, изо всех сил стараясь держать лицо. Они муж и жена! Это невыразимое счастье: любить его и ощущать такое же сильное чувство в ответ! Гермиона только сейчас осознала это в полной мере: Драко ее действительно любит! Она видела отражение и свет этой любви в его глазах благодаря язычку пламени, живущему отныне в сердце. Она читала Малфоя как открытую книгу, познавая все его тайные желания и страхи, все его секреты, которые он предпочел бы никогда и никому не открывать. Гермиона знала, что ее глаза тоже сияют и Драко тоже видит всю ее без остатка. Их любовь словно перенесла второе рождение, заставив их ощутить всепоглощающее счастье.

— Одинокий человек несчастен! Счастлив тот, кто любим! Пусть ваши различия превратятся в достоинства, пусть ваши чувства откроют путь к самому глубинному, что в вас есть. Omnia vincit amor. Ad viatam aeternam,** — сказал директор. — Можете подарить друг другу первый супружеский поцелуй, — завершил он свою речь, обратившись к Малфою. Того не пришлось просить дважды, он повернулся к теперь уже законной жене.

Гермиона аккуратно сняла капюшон, который все время церемонии покрывал ее голову, явив миру сияющее от счастья лицо. Драко чуть склонился, а она приподнялась на цыпочки, придерживаясь за предплечья Малфоя, чтобы сохранить равновесие. Когда их губы встретились, по залу пробежал вздох восхищения. Молли Уизли смахнула маленькую слезинку, уже почти готовую скатиться. Всех переполняли эмоции.

— Первый раз, когда я увидел Малфоя, я подумал, что это какой-то очень бледный хорек переборщил с пудрой. И вот! Он женится на нашей Гермионе! Бывает, я себя спрашиваю: это я полностью рехнулся либо у всех людей вокруг недостает какой-то важной части мозга? — прошептал раздосадованный Рон на ухо Гарри, пока все остальные восторгались развернувшейся перед ними сценой.

Джинни не смогла промолчать:

— Хватит ворчать, Рон! Я понимаю, что тебя эта свадьба не очень радует, но ты мог бы и успокоиться, раз увидел сейчас, что он ее по-настоящему любит.

Гарри удивился такой уверенности:

— Откуда ты знаешь?

— Ты прекрасно все видел, — ответила Джинни. — Пламя. Это доказательство.

Поттер никак не мог понять, о чем она. Какое пламя? Какое доказательство? И при чем тут чувства Малфоя?

— Дамблдор разве тебе не объяснял? — спросил Рон. — Подобная церемония проводится, только если чувства взаимные и сильные. По крайней мере, стало очевидно, что Гермиона втрескалась по уши. Я уже подозревал, что у нее не в порядке с головой, но когда она запала на хорька, окончательно в этом убедился. Надо сказать, с этой точки зрения Малфой не так уж плох, потому что надо быть не совсем в своем уме, чтобы влюбиться в такую девушку, как Гермиона.

Джинни бросила недобрый взгляд на Рона. Казалось, еще одно слово с его стороны, и она взорвется.

— Ну… я хотел сказать… — смутился тот. — Ты же знаешь, что у нее непростой характер. — Она… у нее всегда была склонность к перфекционизму. Гарри, ты мог бы не смеяться, а помочь!

— Ну уж нет! Выпутывайся сам, — кое-как пробормотал Поттер, давясь от смеха.

Пока трое друзей переругивались — как дети, коими больше не являлись, — Изелла с отсутствующим видом смотрела в никуда. Сейчас все делалось ради блага Гермионы, Эдельвейс это ощущала своим нутром. Подобные предчувствия никогда не обманывали. Если ее ребенок в безопасности и будет жить долго и счастливо, то какая разница, что станет с ней самой. Ей, по крайней мере, нечего бояться. Хотя столько еще нужно сделать, чтобы над родом Эдельвейс наконец засияло солнце. Изелла мысленно снова и снова возвращалась к давним событиям, воспоминания о которых словно стали ее частью. К этим крупицам счастья она была привязана очень сильно, и они же никогда не переставали мучить ее с тех самых пор, когда она поняла, что ей не суждено испытать ощущение пламенного единения в груди. Маленькой девочкой Изелла мечтала, что однажды весенним днем, таким же, как сегодня, наполненным шумом листьев и ароматами цветов, она, счастливая и влюбленная, выйдет замуж. Потом она думала, что Джеймс Поттер станет тем самым мужчиной в ее жизни, но время решило иначе. Мечтам не суждено было сбыться. Изелла так хотела бы забыть все: и плохие моменты, и радостные. Заснуть и проснуться уже без воспоминаний, без сожалений, без чувства вины. Просто опустить отяжелевшие веки и забыться, но это невозможно. «Только то, что заставляет нас страдать, остается в памяти», — сказали ей однажды. Ее воспоминания были шрамами, высеченными раскаленным железом в разуме, такими же неизгладимыми, как и темная метка на груди.

Когда Гермиона снова открыла глаза, оторвавшись от столь желанных губ, она позволила себе возбужденно посмотреть на победно улыбающегося Драко. Однозначно, Малфой всегда останется Малфоем.

— Ты же знаешь, что потребуется чуть больше, чем один поцелуй, чтобы скрепить наш брак? — прошептал он ей на ухо, касаясь пальцами ее подбородка.

Гермиона покраснела от такого бесхитростного намека. Конечно, она знала. А еще знала, что Драко всегда будет мало одного поцелуя.

* * *

Официальная часть церемонии завершилась, все поздравления были произнесены, и праздник продолжился в дружеской и уютной атмосфере тепла и единения. День уже клонился к закату, когда музыка зазвучала медленнее и мелодичнее, приглашая пары на танцевальную площадку. Люциус не переставал сердиться, наблюдая, как Изелла вальсирует то с одним, то с другим. Он чуть не взорвался, когда Сириус, под предлогом соблюдения этикета, три раза обнял его жену. Однако Малфой мастерски скрывал любые признаки раздражения, приняв непринужденную позу и демонстрируя равнодушие с почти традиционной долей презрения. Весь столь длинный день он всячески сдерживался, не давая себе воткнуть вилку с кальмаром в Блэка, и вместо наслаждения вкусными блюдами, превращал их в мелкое крошево. Вряд ли бы окружение поаплодировало жесту с вилкой, расценив его, скорее, как варварский способ решения конфликтов, поэтому, помня о своем высоком статусе, Люциус не желал портить праздник, который проходил без особых трудностей и проблем. Но каких усилий ему это стоило! Как же он хотел вспылить и разнести Блэка в пух и прах! Однако вместо этого Малфой был вежлив настолько, насколько вообще мог.

Драко, в отличие от отца, воспринимал этот вечер как один из самых приятных в жизни. Они с Гермионой не отходили друг от друга ни на шаг, порхая по танцплощадке под легкие мелодии. Драко сжимал свою уже жену в объятиях и чувствовал, как бьется её сердце. Ему казалось, что он никогда теперь не избавится от этого странного желания: прикасаться к ней и ощущать её, живую, рядом с собой. Это желание только усиливалось с момента окончания церемонии. Ему хотелось не просто дотрагиваться до неё, не просто обнимать, а буквально раствориться в ней, слиться воедино, чтобы никогда не потерять. Не первый раз он испытывал подобные сильные эмоции, но раньше Драко никогда себе в них не признавался. До сегодняшнего дня он даже порой стыдился этих чувств, скрывая за стыдом страх быть отвергнутым и страх, что однажды это всё испарится, как детская влюбленность. Возможно, Драко никогда не говорил Гермионе, как сильно её любит, возможно, не скажет этого и до последнего вдоха — он все-таки Малфой; но какая разница, ведь теперь им не нужны слова, чтобы понять друг друга. У них одно сердце на двоих, одно вечное пламя.

После небольшого перерыва между танцами Гермиона и Драко снова ринулись на площадку. Рон, от которого это не ускользнуло, хмыкнул, поедая мороженое со взбитыми сливками.

— Я надеюсь, что Малфой не монополизирует нашу Гермиону, — заметил он ворчливо, наблюдая за очаровательной парой, которая до сих пор вызывала слезы счастья у сентиментальной Молли Уизли. — Несмотря на то, что она согласилась возиться с ним всю оставшуюся жизнь, это не значит, что она ему принадлежит.

— Думаю, Малфой прекрасно понимает, что Гермиона принадлежит только сама себе, а если даже и нет, то он быстро это поймет, — заметила Джинни, прежде чем предложить Гарри потанцевать.

Поттер даже ответить не успел, а Уизли уже вытащила его на центр площадки, оставив Рона изучать содержимое тарелок на банкетном столе. Пока они без особой уверенности кружились под музыку, Гарри краем глаза заметил весьма поспешный, как ему показалось, уход Малфоя-старшего. Тот выглядел строгим, если не сказать огорченным. Поттер бы не удивился этому, если бы его мать, спустя короткий промежуток времени, не поспешила за Люциусом. «Странно», — подумал он.

— Гарри Поттер! Я пригласила тебя не для того, чтобы ты отдавил мне все ноги! — притворно гневным тоном окликнула его Джинни.

— Прости, — всхлипнул Гарри, даже не придав значения своей бестактности.

— Если ты не будешь чуть более внимательным, я тоже могу уйти, — она выжидающе посмотрела ему в глаза.

Поспешный уход Люциуса Малфоя и профессора прорицаний не ускользнул от внимания Джинни, равно как и отсутствующий вид кавалера. Гарри, будто прося прощения, улыбнулся в ответ. (Он редко улыбался, только в присутствии самых близких людей — слабой теплой улыбкой, почти болезненной, но тем не менее желанной.) А потом, еще раз внимательно посмотрев на Уизли, Поттер заметил кое-что интересное.

— Это что у тебя в волосах? Липа? — спросил он и дотронулся до венка, украшающего волосы Джинни.

— Да, — пробормотала она в ответ, удивившись внезапному интересу к её прическе. — Его сделала твоя мама. Она сказала, что липа — это мой «цветочный патронус». А почему ты спросил?

— Просто так, — Гарри стушевался. — В любом случае ты очень красива, — с нежностью закончил он.

Джинни покраснела. Он сказал «красива»? Определенно! И в тот же миг она забыла о боли в ногах, которые Поттер буквально раздавил несколько минут назад. Этот комплимент превратил для нее вечер в Событие. А Гарри вернулся мыслями на несколько дней назад и вспомнил венок из липы, который обнаружил в изголовье своей кровати в больничном крыле, и он был абсолютно такой же, как и венок у Джинни сегодня и в день Весеннего бала. Получается, это не Уизли его тогда принесла? При молчаливом согласии своей спутницы, смотревшей на Поттера с большим удивлением, он вытащил один липовый цветок и вдохнул его тонкий аромат.

* * *

Пока все наслаждались мягкостью лучей закатного солнца и уютными трелями сверчков, занимая время танцами и беседами, Изелла пробралась внутрь дома и вскоре наткнулась на Люциуса. Сначала бросились в глаза следы его пребывания тут в виде прислоненной к стене трости, а затем обнаружился и он сам, быстро надевавший мантию посреди большой гардеробной.

— Чего тебе надо? — грубо спросил Малфой, даже не потрудившись посмотреть на нее. — Пришла проверить, не повесился ли я?

Эти слова прозвучали как удар, но Изелла стойко его проигнорировала. Ровно и спокойно она спросила:

— Что ты делаешь?

— Я ухожу, — опять ни капли любезности в голосе.

— Говори прямо: сбегаешь, а не уходишь.

Люциус яростно посмотрел на нее, не скрывая гнева. Он прищурил глаза, но Эдельвейс без тени раздражения выдержала его взгляд. Малфой понял, что таким образом ничего не добьется, и принял высокомерный вид, чуть приподняв краешки губ в саркастичной усмешке.

— Называй как хочешь, итог будет один и тот же: я возвращаюсь домой, — сказал он, закрепив накидку.

— Если бы я была идиоткой без мозгов, — заметила Изелла, — я бы тут же спросила у тебя, что не так…

— Но ты ведь не идиотка, да? — с ледяным спокойствием спросил Люциус. — Что ж, тебе же лучше, мы сэкономим кучу времени. У меня нет никакого желания отвечать на подобные вопросы.

Он поспешно вышел из гардеробной и размашистыми шагами направился к входной двери, но на полпути его остановил голос Эдельвейс.

— Это слишком просто: сбежать вот так, как вор! — тихо и напряженно сказала она.

— Надеюсь, ты не собираешься устраивать мне сцен, — его рука уже держалась за ручку двери, — я как-то говорил тебе, что думаю по поводу такого ребячества.

— Почему... почему ты просто не можешь сказать мне, что чувствуешь?

Люциус медленно развернулся и озадаченно посмотрел на нее, приподняв правую бровь.

— Это так тяжело для тебя — выразить свои чувства? — продолжила она, незаметно для себя подойдя ближе.

— Я больше не знаю, Изелла, — ответил он с горечью. — Я очень давно не задавал себе подобного вопроса. Я всегда знал, что ты будешь моей, а теперь, когда ты рядом...

Она перебила:

— Ты не так себе меня представлял, да?

— Может и да, а может и нет, — согласился Малфой с легкой растерянностью. — Я просто кое-что пропустил, стремясь скорее сделать тебя своей. Все было бы понятней, обойдись мы без свадьбы.

— При чем тут свадьба, Люциус? Ты же знаешь, как я к тебе привязана.

— Если быть точным, как раз не знаю, — живо отреагировал он. — Если бы я рассуждал с точки зрения исключительно здравого смысла, то сказал бы, что теперь я не просто винтик в плане, который ты разработала для достижения своей цели. Ты ведь достаточно умная, Иззи, чтобы понимать, в чем твоя выгода, так ведь? К тому же у тебя есть дочь. И будучи пожирателем смерти, я должен был это знать, знать, что наша свадьба — это лишь часть маскарада...

— Прекрати! Перестань сейчас же! — перебила Эдельвейс. — Это... это абсурд. Все, что ты говоришь, это...

Но Люциус не позволил ей закончить.

— Ты хочешь знать, что я к тебе чувствую, Иззи? Все просто: я тебя ненавижу, — выплюнул он с пылающим взглядом. — Ненавижу за то, что ты дала мне надежду на перемены — будто я смогу найти рядом с тобой то, что искал всю жизнь. Сколько раз повторять, я не твой «святой Поттер»! И не грешу чрезмерной порядочностью. Думаешь, тот факт, что я отвернулся от Темного лорда, когда ты попросила, — доказательство обратного? Нет, Иззи, я не верю ни во что, кроме самого себя. Я надеялся стать тем, кем ты хотела меня видеть, но уже слишком поздно. Поздно для меня, потому что я тот, кто есть, я такой, каким ты меня всегда знала, и поздно для тебя, потому что ты живешь ради идеала, который никак не соответствует моим убеждениям.

Он на мгновение замолчал, но Эдельвейс не могла произнести ни слова, ожидая продолжения. И Люциус заговорил снова, куда спокойнее, даже мечтательнее.

— Я всегда тебя хотел, Иззи, — он нежно дотронулся до вмиг порозовевшей щеки Изеллы. — Я так хотел эту девочку с большими глазами, спутанными кудряшками, которая ждала меня в окне Экилема. Ее я всегда желал. Но ты больше не она, а возможно, она и вовсе никогда не существовала.

— К чему ты ведешь, Люциус? — не отводя взгляда спросила Эдельвейс.

— Я больше не хочу, чтобы ты была здесь, — ответил Малфой с досадой, нежно гладя ее по голове. — Я хочу, чтобы ты ушла. Я хотел бы, чтобы мы не столкнулись в тот знаменательный день. Мы потеряли четыре года, но мне кажется, что все произошло прямо сейчас.

Как только Люциус договорил — с несвойственной ему искренностью, — наступила тишина. Они продолжали смотреть друг на друга со все возрастающим напряжением. Изелла словно пыталась найти ответ в глубине его глаз. Потом она, резко разорвав невидимую нить, отвернулась и неожиданно спросила:

— Что ты хочешь от меня услышать, Люциус? Если я буду умолять тебя остаться, ты подумаешь, что все это ради сохранения тайны, и нельзя сказать, что сильно ошибешься. Несмотря ни на что, я прежде всего мать и ставлю свой материнский долг превыше остального. Но молча и покорно слушать, как ты несешь вздор, невыносимо. Сейчас у меня нет никакого желания беседовать с тобой о жизненных ценностях, однако я не хочу, чтобы ты потерял голову, гадая о моих чувствах к тебе. Могла ли я выйти замуж за человека, которого не ценю?

На эти слова Люциус отреагировал резко и неожиданно: он схватил ее за подбородок своими длинными пальцами, и она увидела, как в глубине его глаз полыхнула темная ярость.

— Ценишь? — процедил Малфой. — Это не совсем то, чего я ждал от тебя, Изелла! Я хотел, чтобы ты смотрела на меня так же, как смотрела на своего обожаемого Поттера, чтобы ты боготворила меня каждый миг. Вот чего я ждал!

— Но это невозможно! — с некоторой долей недоверия прошептала она, не обращая внимания на пальцы Люциуса на своем подбородке. — Я могу любить тебя, но никогда не буду любить так же, как Поттера. Ты сам это сказал: вы с ним полные противоположности.

— Тогда люби меня, люби меня прямо сейчас, — и он сжал ее в объятиях.

Эдельвейс выскользнула из его рук, как уж из ловушки, отступила на пару шагов и разочарованно сказала:

— Я не могу, не сейчас.

Эта короткая фраза, прозвучавшая беспомощным извинением, на мгновение парализовала Люциуса, а затем вся его ярость вырвалась наружу. Изелла не может его любить! Она его не любила! Не в этом ли она только что призналась! Малфой всегда боялся такого исхода, но реальность оказалась еще более жестокой. Вся надежда на счастье, за которую он упорно цеплялся, моментально испарилась после ее слов. Он мог бы убить за такое. Точно мог бы, но разве это решит проблему? Изелла навсегда запечатлена в его сердце — так же, как уродливая метка на предплечье, помочь избавиться от которой может лишь любовь к Эдельвейс... Возможно, этого было бы достаточно и для нее тоже, но проклятый Поттер украл у него и этот шанс. Без лишних слов Люциус открыл дверь, чтобы трансгрессировать за тысячи миль от этой маленькой деревушки. Но если бы он потрудился еще раз взглянуть на женщину, которую так желал и ненавидел одновременно, то заметил бы, как ее взгляд потемнел и глаза накрыла красная пелена от переполнявшего ее горя. Однако Люциус не обернулся и потому не увидел поток беспорядочных чувств, разрывающих Изеллу на части.

Пока снаружи раздавались радостный смех и мягкие переливы музыки, пока каждый из гостей наслаждался умиротворением и приятными беседами, внутри дома атмосфера потяжелела, как будто кто-то в один миг высосал всю жизнь из этого места. Изелла подошла к окну и приложила руку к холодному стеклу. Со странной безучастностью смотрела она на густую траву, которая в тени уходящего дня стала мрачной и тусклой. Застыв в тишине, смотрела на место, где когда-то беззаботно проводила время, где когда-то, как ей казалось, она в последний раз жила по-настоящему. Вернувшись сюда, Изелла, в наивности своей, надеялась вновь столкнуться со счастливыми мгновениями прошлого. Мгновениями, когда семнадцатилетняя девочка купалась в лучах солнца теплым летним днем. Но сейчас солнечный свет покинул долину, все словно покрылось бесцветной вуалью, и светлые воспоминания тоже поблекли и медленно, но неизбежно исчезли. В ночном свете пейзаж выглядел иначе и не имел ничего общего с идеальной солнечной картинкой, которая ассоциировалась у Изеллы с летом и друзьями. Солнце погасло, а с ним и надежды. Что-то сломалось в ней. Уход Люциуса причинил Эдельвейс сильную боль, которая грозилась полностью морально сломить ее. Она держалась стоически, временно похоронив все эмоции в глубине души, запретив себе даже пытаться понять, что произошло. Может, стоит подождать, и все вернется на круги своя, а пока — пойти к гостям, смеяться, танцевать и верить, что все делается к лучшему. Наверное, она могла бы это сделать. Но спустя несколько секунд, которые Изелла еще цеплялась за надежду, реальность обрушилась на нее с новой силой и беспощадностью. Может, ей стоило задержать Люциуса, побежать следом, попытаться склеить то, что он сломал. Может быть. Но Изелла этого не сделала. В глубине души она знала, что все это бессмысленно. Страница жизни почти перевернута, и от этой мысли было мучительно печально. «Блажен тот, кто забывать умеет», — говорили когда-то. Как бы хотела Эдельвейс научиться забывать, как отец умел еще до ее рождения. Все стало бы намного проще. Не к этому ли прямо сейчас призывал еле слышный голос в ее голове? Забыть и возродиться! Возродиться подле своего отца.

* * *

На улице уже сгустилась темень, когда Драко и Гермиона наконец вернулись к себе в северное крыло. Почти бесшумно Малфой пробормотал пароль лорду Теодору, который моментально завелся от того, что его разбудили в столь поздний час. Хотя на самом деле молодожены к его расположению духа не имели никакого отношения, потому что раздраженный и ворчливый он был постоянно. На цыпочках Драко и Гермиона прокрались в общую гостиную, надеясь, что достопочтенные портреты на дверях уже спят. Но не тут-то было!

— О мой господин! Какое великолепие! Вы ослепительно прекрасны, — с энтузиазмом воскликнул зеленый шут Герберт, едва заприметив слизеринца. — Я даже не мог себе представить такой восхитительный образ. Безусловно, внешний вид вашего отца всегда соответствовал его невероятному уму, но своим сегодняшним обликом вы превзошли все представления благородного дома Слизерина о королевском величии, вы…

— Замолчи, Герберт! — живо перебила ведьма Леони, будучи не в силах выносить подобные любезности. — Ты, земляной червь, раздражаешь наши уши своими слащавыми речами. Разве не видишь, что у этих замечательных молодых людей есть дела поинтереснее, чем любоваться твоим жеманством. Ну, как все прошло? — внезапно спросила она, повернувшись к молодоженам.

— Очень хорошо, — быстро ответила Гермиона, не переставая улыбаться.

— А еще?

— Очень-очень хорошо, — Драко явно не был настроен на долгую беседу.

— Как бы я хотела это увидеть, — заметила Леони с восхищенным взглядом. — Свадьбу. Я так давно не бывала на свадьбах. Целую вечность. Свадьба волшебников! Свадьба моей госпожи... конечно, с гнусным слизеринцем, сыном самого ужасного из них, но все-таки свадьба, и довольно счастливая, как я посмотрю, — закончила она, многозначительно взглянув на Грейнджер. Та подмигнула в ответ.

— Как смеешь называть его гнусным, ты, дрянная ведьма? — вспылил зеленый шут. — Мой господин оказал этой безрассудной гриффиндорке огромную честь. Больше, чем честь! Это настоящее чудо, учитывая его социальный статус!

— Какой еще статус, глупая твоя голова! Ты забыл, что моя хозяйка на самом деле Эдельвейс? — насмешливо поинтересовалась Леони.

— Фи! — Герберт скорчил презрительную гримасу. — Эдельвейс или нет, но она не стоит Малфоя, истинного слизеринца. Эдельвейс! Эдельвейс! Да кто это вообще такие! — глумился он. — Мой господин, вы слишком добры к этим убогим людям.

— Ох, не слушайте его, — обратилась Леони к Драко и Гермионе. — У него белая горячка. Спасайтесь, пока он не заразил вас, играя низкопробного Яго.

Герберт не переставал сердиться на Леони, а та посмеиваться над ним, но Драко и Гермиона уже не слушали. Они закрылись в комнате новоиспеченного мужа, и беседа двух портретов превратилась в едва уловимый шум. Едва дверь захлопнулась и парочка осталась в интимной обстановке, Малфой тут же притянул к себе хрупкую фигурку Гермионы, а она развернулась к нему, приобнимая за шею.

— Я счастлива, я так счастлива, — почти пропела она голосом, полным ликования. — Если бы ты только мог понять, как я сейчас счастлива здесь, рядом с тобой.

Драко еще крепче прижал ее к себе и чуть приподнял, чтобы дотянуться до губ.

— Я знаю, — страстно прошептал он, — я тоже.

Как будто в подтверждение своих слов он мягко прикоснулся к ее губам и скользнул кончиком языка по нежной коже. Гермиона приоткрыла рот в ответ, позволяя ему проникнуть глубже. Руками она зарылась в шелковистые волосы Драко, перебирая их и нетерпеливо откидывая с лица мешавшие пряди, а поцелуй становился все горячее и горячее. Ее сердце неслось вскачь, пытаясь вырваться из грудной клетки, но и это не могло остановить Гермиону; напротив, ей хотелось продолжения, ей хотелось поддаться этому ощущению раз и навсегда, и в глубине души она знала, что Малфой чувствует то же самое. Когда они ненадолго прервались, восстанавливая дыхание, и посмотрели друг другу в глаза, то одновременно осознали: все начинается сейчас, в этот самый момент, жизнь набирает новую высоту. И слова здесь излишни. Гермиона взяла Драко за руку, предлагая следовать за собой к кровати. Ей понадобилось время, чтобы избавиться от мантии и обуви, Малфой занимался тем же, ни на секунду не отводя взгляда от жены. Потом он скользнул на кровать и устроился на ней, нежно целуя, позволив своим рукам блуждать по ее стройному телу, приподнял тонкую ткань шелковой юбки, добрался до заметно округлившегося животика. Гермиона зачарованно наблюдала, как Драко аккуратно погладил, а потом поцеловал ее живот, будто там находилось нечто самое ценное в мире, что только могло существовать. Она почувствовала прикосновение его длинных волос на коже, когда он склонился над ней. Гермионе хотелось продлить это божественное мгновение, но едва она об этом подумала, Малфой отстранился.

— Что случилось? — спросила Грейнджер, приподнимаясь.

— Я кое-что забыл, — прошептал он и отправился ворошить недра своего комода.

Спустя пару минут Драко повернулся с торжествующим видом, держа в руках голубой сверток, на который Гермиона с любопытством уставилась, когда Малфой присел обратно на кровать.

— Возьми, это тебе.

Гермиона приняла сверток, чуть подвинувшись и давая Драко больше места рядом.

— Я уже давно хотел тебе это подарить, но не мог найти подходящий момент, и вот подумал, что сегодня идеальный день.

— Подарок? Для меня? — ее щеки покраснели от удовольствия.

— Ох, нет нужды так бурно реагировать, — заметил Драко. — Это мелочь. Я нашел ее, когда ходил в Хогсмид.

Гермиона благодарно улыбнулась и одним махом разорвала обертку. То, что она там увидела, вызвало у нее счастливую улыбку до ушей, она на мгновение замерла и набросилась на Малфоя с поцелуями.

— О, Драко, ты замечательный, — повторяла она снова и снова.

Наконец Грейнджер отстранилась и прижала к груди подарок Малфоя: маленькую, не больше школьной тетради, футболку для квиддича с серебряной надписью на спине: «Малфой-младший». Казалось, Драко сам готов засветиться от радости, что его презент пришелся по вкусу, но сдерживался изо всех сил, сохраняя внешнюю невозмутимость.

— Конечно, поначалу она будет слегка великовата, — хихикнула Гермиона, прикладывая футболку к животу, как будто хотела примерить на малыша прямо сейчас, — но я уверена, что он будет в ней великолепен, настоящая звезда поля.

— Определенно, — с показной надменностью кивнул Малфой, — ведь если он будет похож на отца, то станет лучшим во всем. А когда вырастет достаточно, чтобы сесть на метлу, я куплю ему самую быструю и красивую, например, «Серебряную молнию» или «Штормовую скорость».

— Не спеши, — слегка волнуясь притормозила его Гермиона.

Тот искоса глянул в ответ: Грейнджер никогда не изменится.

— Драко, — неожиданно серьезно вдруг спросила она, — а если это будет девочка?

— Не страшно, — придвигаясь ближе, ответил Малфой. — Останется для следующего ребенка, или для следующего за следующим, — соблазнительным тоном прошептал он, лаская нежную кожу на ее шее.

Гермиона не смогла сдержать глупый смешок, когда от дыхания Драко у нее защекотало шею. Он хотел еще детей. Она представила себя окруженной малышами, как две капли воды похожими на мужчину, которого страстно любила, и от этой мысли ее счастье стало совершенно безграничным. Да, не о такой жизни Гермиона мечтала. Да, она никогда не думала, что станет женой и матерью столь рано, но все это не имело больше никакого значения. Теперь она не была, как раньше, мисс Я-знаю-все, планировавшей с самого поступления в Хогвартс каждый свой день и шаг будущей карьеры. Все это испарилось в тот самый миг, когда Малфой шагнул в ее мир, заставив сомневаться в собственных убеждениях. И как после такого она могла продолжать мечтать о жизни, где все разложено по полочкам?

Его ребенок, которого она носила, казался еще таким далеким… сейчас в ней горело только одно желание: чувствовать, как тело Драко трепещет от страсти рядом с ней, и ощущать такой же трепет в своем теле. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что безмерно влюблена в слизеринца. Она согласилась бы умереть в его руках: это понимание проявлялось каждый раз, когда он входил в нее, но сейчас Гермиона осознавала, что даже этого ей было бы мало. Ей всегда хотелось большего, еще большего. Она хотела прожить в плену его объятий всю жизнь, под его защитой — как самая хрупкая вещь, коей в действительности не была. Жизнь намного лучше, чем смерть, это самый драгоценный подарок, это последняя жертва; требуется бесконечное мужество, чтобы отречься от самых глубоких страхов и, вписывая свое имя в вечность, смело ступить навстречу испытаниям и переменам. Гермиона чувствовала, что способна на это, способна противостоять всему ради него. Драко и ребенок дали ей волшебную внутреннюю силу, которая словно текла по венам. Интересно, такая же сила была и у мамы, когда та влюбилась в Джеймса и носила его детей: ее и Гарри? Благодаря этой силе она выдержала все испытания? Если так, то из-за нее одной Гермиона могла бы дать жизнь сверходаренному ребенку.

На мгновение она вынырнула из мечтаний, положила подарок на прикроватную тумбочку и вновь вернулась в объятия теперь уже мужа, который еще раз благодарно поцеловал её. Ночь вступила в свои права, но для Гермионы и Драко Малфоев это была всего лишь прелюдия их счастливого будущего.

— Если бы я мог тебя съесть, то проглотил бы, как самый лакомый кусочек, — он, заигрывая, слегка коснулся мочки уха носом и прижался всем телом, прежде чем еще раз умереть от удовольствия в ней.

* * *

Драко Малфой проснулся так рано, что сам удивился: неужели он может спать не до обеда? Отдохнув всего несколько часов, он чувствовал себя на удивление бодрым, поэтому выбрался из кровати, где мирно сопела Грейнджер, поправил ей одеяло и бесшумно вышел из комнаты, направившись в сторону кухни. Малфой был безумно голоден и надеялся, что даже в такой ранний час найдет там что-нибудь съестное.

Наскоро набив желудок, он вернулся в свою комнату, не забыв прихватить чего повкуснее, чтобы организовать идеальный завтрак для одной милой старосты, которая наверняка до сих пор нежилась в постели. Герберт, зеленый шут, был прав: благородство молодого Малфоя воистину безгранично! Он аккуратно приоткрыл дверь, попутно пытаясь одним взглядом заставить умолкнуть Герберта, который уже пустился в привычные разглагольствования. Но когда Драко посмотрел на кровать, то с удивлением выдохнул: на ней никого не было! Как и во всей комнате — ни души! Он поставил красиво сервированный поднос на прикроватный столик и направился в ванную: Гермиона точно принимает душ.

— Грейнджер! — позвал Драко.

Тишина.

— Грейнджер! — чуть громче крикнул он, начиная беспокоиться. — Перестань прятаться, сейчас не время для детских игр, это не смешно, — Малфой рывком открыл дверь её спальни.

Никого. Волнение будто витало в воздухе, сгустившись до того, что его можно было потрогать. Что-то не так, он это явно ощущал. Внутренности скрутило от плохого предчувствия, а в сердце поселилась тупая боль. Драко снова прошел в свою спальню, чтобы еще раз осмотреться. Створки окна были распахнуты настежь, одно из стекол разбито — осколки валялись на паркете. Поначалу Малфой не обратил на эти детали внимания, но сейчас они буквально бросились в глаза как доказательство, казалось бы, невозможного. Драко приблизился к окну: в щелях между перилами застряли перья. Рассмотрев их внимательней, Малфой сразу понял, кому они принадлежат. Это был гриф, не важно, какой именно породы, но гриф. Необъяснимое исчезновение молодой Эдельвейс перестало быть необъяснимым. Теперь он знал, что произошло. Непонимание уступило место чувству безмерного ужаса. Гермиону только что похитили, и никто ничего не смог сделать.

* * *

Нет связи более сильной, чем связь двух любящих сердец.

** Любовь всегда побеждает. Навеки.