Плач по Эдельвейсу (гет)

Я проснулась в кровати, наполовину укрытая шерстяным одеялом. Его сшила мама, когда я была еще маленькой девочкой с копной непослушных волос и большими зубами, и положила мне в чемодан перед отъездом в Хогвартс. Я говорила, что в этом нет необходимости и в школе достаточно одеял, чтобы не замерзнуть, но мама настояла. Позднее она объяснила, что так всегда сможет быть рядом, чтобы защитить. Конечно, верить в это было, мягко говоря, наивно, но я впервые уезжала из дома, и меня тронула ее забота. Со временем мамин подарок, с которым я с тех пор не расставалась, стал слишком мал, чтобы укрыть меня с головы до ног, но по-прежнему дарил тепло в особенно холодные вечера и, признаюсь, согревал сердце в моменты одиночества. Как трогательно: такая большая девочка, уже сама почти мама, а не могу успокоиться, если рядом нет одеяла. Я словно малыш, который не может заснуть без своего медвежонка.

Но сегодня ночью, когда я проснулась от лунного света, струившегося в темноте, мне не пришлось на ощупь искать одеяло. Я не замерзла. Быть может, потому что ночи стали теплее, а возможно, потому что рядом был Он: спал, вытянувшись на кровати и положив голову мне на грудь. Драко, как и одеяло из розовой шерсти, сумел меня согреть. Не знаю, оценил бы он подобное сравнение, однако лучшего комплимента я просто не могла придумать, потому что это одеяло значило для меня гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. Ведь оно для меня — и мама, и папа, и родной дом. Оно было со мной и в горе, и в радости, оно — мой спасательный круг. Наверное, я никогда не смогу признаться в этом Драко, буду хранить свой секрет вечно.

Растянувшись рядом, Малфой спал, и близость его тела дарила тепло и защиту. Даже во сне он оберегал меня. О большем я и мечтать не смела. После всего, что Драко мне сказал и что я увидела в его взгляде, было бы просто неприлично с моей стороны желать большего. Вот только я знала, что мое тихое счастье — затишье перед бурей. Я беременна, а значит, впереди подстерегают опасности, о которых рассказала мама.

Она предупредила: «Будь осторожна. Ты не только из семьи Эдельвейс, но и наследница Тома Реддла. Береги себя, и мы, в свою очередь, сделаем все, чтобы тебя защитить. Нужно скрыть ваши отношения с Драко и твою беременность во что бы то ни стало».

Я знаю, мама не раскрыла всей правды, утаив вещи куда более страшные. Но она достаточно хорошо меня изучила, чтобы понять: я всегда очень внимательна к деталям. И я прекрасно знала, какую ценность кровь новорожденного представляет для адептов черной магии, тем более, если речь идет о продолжателе рода. Кровь используют в ритуалах, чтобы обрести бессмертие.

Так почему Волдеморт не задумался об этом раньше? Ведь ребенок дочери мог сделать его высшим существом. Может быть, Лорд опасался последствий?

В любом случае я узнала тогда достаточно, чтобы в очередной раз испугаться. С тех пор как умерли мои приемные родители, я слишком часто чувствовала, как ужас сковывает тело.

Но сейчас мне не было страшно. Еще до того, как стало известно о моей беременности, Драко пообещал сделать все, чтобы быть рядом. Вечером мы не просто обручились — к слову, я к этому не стремилась, — сегодня Драко дал понять, что достаточно мне доверяет, чтобы приоткрыть дверь в свой мир, ключ от которой, как мне казалось, он уже давно выбросил за ненадобностью.

«Ну и что здесь такого?» — подумаете вы. Что ж, значит, вы не знаете моего Малфоя. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: сейчас я единственный человек, кто его понимает, — и это дает мне право называть его своим.

Сегодня ночью, лежа в объятиях Драко, я ясно слышала, как он прошептал: «Я люблю тебя». Он невольно произнес то, о чем вслух сказать я пока не осмеливалась.

Когда же мы наконец сможем открыто друг другу признаться?

Не знаю... Возможно, завтра? Нет, сначала надо поговорить с Роном.

* * *

Замок выглядел внушительно. Гарри был впечатлен. До сегодняшнего дня он знал совсем немного об этом месте, хоть и предполагал, что реальность все же превзойдет ожидания. Страх и почтение — вот какие чувства вызывали древние каменные стены.

Просторные, как поля для квиддича, комнаты, огромные массивные двери, лабиринты коридоров, роскошная утварь, драгоценные материалы — увиденного было достаточно, чтобы оценить масштабы поместья. Каждая мелочь была нацелена на демонстрацию власти. Мэнор словно кричал о самоуверенности и заносчивости своих владельцев, которые поколениями собирали и выставляли напоказ свои бесценные богатства, веками подчеркивая превосходство династии Малфоев. Кем, кроме властелина мира, можно считать себя в таком месте? Как можно вырасти здесь, не почувствовав себя уникальным, даже избранным, жемчужиной в сундуке с сокровищами?

Конечно, подобная обстановка объясняла некоторые черты характера Малфоев, но отнюдь не оправдывала их высокомерного поведения.

Посреди всей этой роскоши стояла витрина, на которой гордо красовалась метла самого величайшего ловца в истории квиддича, легендарного Клэрмонта Крошемора. Проходя мимо, Гарри изо всех сил постарался изобразить безразличие, и ему это даже удалось, в то время как Рон с пунцовыми щеками и открытым от восхищения ртом замер перед этим поистине музейным экспонатом. Гарри потянул Уизли за руку, пытаясь отлепить от стекла, пока тот не пустил слюни и не испачкал витрину. Находиться на вражеской территории и не умирать от восхищения было безумно трудно, но не стоило тешить самолюбие врага, разглядывая его трофеи. Если Малфой способен вести себя непринужденно рядом со всеми этими богатствами, то и он, Гарри Поттер, тоже сможет.

Четверо молодых людей шли все дальше по коридорам, поднимаясь выше и выше. Изелла не отставала ни на шаг, всячески подчеркивая важность их задания. По ее словам, для того чтобы помешать планам Волдеморта, они обязаны были найти это знаменитое пророчество, которое находилось совсем рядом: где-то среди коллекции дневников, принадлежащих семье Эдельвейсов. Тысячи маленьких тетрадок и несколько свитков были частью сокровищницы Малфоев.

Когда они наконец открыли дверь в библиотеку, Гарри пробрала дрожь восхищения. Здесь каждая страница дышала историей, историей его собственной семьи. И при этом он осознавал, что все это принадлежит Малфоям. Было от чего разозлиться, но Гарри взял себя в руки. Именно по отношению к этому Малфою, несмотря на то, что ненавидел его больше всего на свете, он пообещал себе быть сдержанным, поскольку тот умудрился прилипнуть к единственному человеку, к которому Гарри испытывал искреннюю привязанность. Он обернулся посмотреть, какое впечатление на Изеллу произвела эта коллекция свитков и дневников. Первый ли раз сегодня она видит достояние своих предков в таком объеме? Не разочарована ли, что коллекция принадлежит не ей? Видимо, нет. Может быть, потому, что, выйдя замуж за Малфоя, она невольно получила все это в подарок от своего «замечательного» супруга и обрадовалась, как ребенок. Это условие было оговорено еще до замужества: Люциус Малфой безоговорочно принимает на себя обязательство возвратить Эдельвейсам их наследие, которое сам получил в подарок от предыдущего владельца, Тома Жезюдора. Конечно, Люциус был законным мужем Изеллы, но ни к чему смешивать дела и личную жизнь, и она не раз мечтала стать обладательницей древних пророчеств. Совершенно очевидно, что такое сокровище должно было храниться в надежных руках. Волдеморт знал, что делал, когда передавал всю коллекцию семье Малфоев, которых он считал своими верными слугами, но время раскрыло слабые места его на первый взгляд безупречного плана. Малфой-старший не отвернулся от Темного Лорда, когда тот возродился, но слишком привык к его отсутствию. Как ни странно, Волдеморт давно простил Люциуса, заслужив тем самым каплю снисходительности за то, что сохранил в себе хоть что-то человеческое. Но истинная его сущность очень скоро выползла наружу. И, чтобы приблизить падение Темного Лорда, Люциус был вынужден вступить в сделку с врагом, а за подобное Лорд не прощал, подвергая предателя самым страшным пыткам.

— Итак, нам осталось только приступить к работе, — предложила Изелла, оторвавшись от созерцания библиотеки.

— Я ни в коем случае не хочу умерить ваш пыл, — со скептическим видом перебил ее Рон, — но не думаю, что впятером мы сумеем найти пророчество. Вы только посмотрите на эти горы дневников, мы же состаримся и умрем среди них, но так ничего и не узнаем!

— Рон, будь терпеливее, я уверена, что нет ничего невозможного, — с далеким от искренности воодушевлением сказала Гермиона. Даже она была подавлена предстоящим объемом работы.

— Нам не нужно читать все дневники, — уточнила Изелла, — содержание некоторых уже известно, другие относятся ко времени, когда Предижер Эдельвейс еще не родился, и нам не интересны. Учитывая все это, нам остается…

— …почти тысяча дневников, — закончил за нее Драко.

— Рассчитывать только на удачу, вот что нам остается, — с иронией пробормотал Гарри на ухо Рону.

— Да уж, с таким настроем у нас вряд ли что-то получится, — тем же тоном заметил Уизли. — И разве может быть иначе, ты вспомни, где мы очутились, — в логове прыгающего хорька!

Гермиона, от внимания которой не ускользнул этот обмен репликами, одним взглядом сумела поставить Рона на место, не оценив такую шутку.

Гарри негромко засмеялся.

— Будь осторожен, Рон, не забывай, что наша маленькая Гермиона превратилась в ярую защитницу животных в целом и хорьков в частности, — шепнул он.

Этой фразы хватило, чтобы улыбка моментально сползла с лица Уизли.

Ребята расселись прямо на полу, на большом пушистом ковре, разбившись на две группки: Гарри с Роном, Гермиона с Драко. Изелла устроилась чуть в стороне, на высокой табуретке. За все время никто не произнес ни слова — все были полностью поглощены работой, требующей предельной концентрации. Проходили минуты, потом часы, но никто не замечал течения времени.

— Какое жалкое занятие! — насмешливо воскликнул Люциус, появившись в дверном проеме.

Перед украдкой разглядывавшими его студентами Малфой-старший, как всегда стройный и харизматичный, с сияющими волосами и сверкающим взглядом, держался с небрежной уверенностью. Гарри и Рон невольно поморщились, Гермиона задрожала, а Драко, по своему обыкновению, продемонстрировал полное безразличие; и только Изелла искренне улыбнулась Люциусу, который так бесцеремонно прервал их работу. Увы, время, проводимое в логове чудовища, течет куда быстрее, пока это самое чудовище не появится на пороге. Малфой-старший не проронил больше ни слова, но, поймав его взгляд, Изелла поднялась и вместе с ним покинула библиотеку, не забыв попросить Гимонда, домового эльфа, принести оставшейся там четверке чего-нибудь подкрепиться.

— При мысли о том, что твоя мама вышла замуж за это, у меня все внутри переворачивается, — подал голос Рон, как только дверь за Люциусом и Изеллой закрылась. — Лучше бы она вышла замуж за Снейпа. — Он немного помолчал и брезгливо фыркнул: — Фу, у меня аж мурашки по спине побежали.

— А когда Гермиона объявила, что у нее с Малфоем все серьезно, ты почему-то меньше переживал, — ехидно заметил Поттер, вертя в руках дневник Тертюльена Эдельвейса. «Тертюльен, какое забавное имя», — подумал он.

— Не сравнивай, это совсем другое! К тому же у меня свои причины «не переживать».

— И можно узнать, какие? — спросил заинтригованный Гарри.

— Можно, это не секрет, — как ни в чем не бывало продолжил Уизли. — Раз уж Гермиона выбрала меня крестным для своего малыша, я могу ее простить за то, что она связалась с таким идиотом, как Малфой.

— Мечтай, Уизли, — не остался в долгу Драко, услышав последнюю фразу.

— В смысле — «мечтай»? — тут же пришел в бешенство Рон. — А кому еще, кроме меня, Гермиона может доверить такую ответственность?

— Ты забыл, что это касается и меня, — возразил Малфой, — и касается напрямую. Так что у меня тоже есть право выбора крестного, а в моем списке твоя кандидатура явно не на первом месте.

— Ну да, конечно, у тебя же наверняка есть кто-то другой на примете, — не унимался Уизли. — Неужели ты думаешь, что Гермиона согласится на Крэбба или Гойла? Да она скорее возьмет в крестные морского тюленя, чем одного из этих идиотов, которые запросто сожрут малыша. Хотя в таком случае на одного Малфоя будет меньше и человечество скажет мне спасибо.

— Рон! — возмущенно завопила Гермиона.

Уизли, спохватившись, извинился:

— Прости, вырвалось.

— Прости его, Гермиона, мы пока не привыкли, — сказал вслед за ним и Гарри, защищая друга.

— Это правда, дай мне время, — подтвердил Рон.

Гермиона нахмурилась.

— Я понимаю, но это не повод говорить гадости.

— Прости этого щенка, у него мозг и язык не умеют функционировать одновременно, слишком много энергии расходуется, — со злой усмешкой встрял Драко.

— Ха-ха, как смешно! Хорек одарил нас сокровищами своего разума, ну прям благотворительность! — уши Рона стали пунцовыми от возмущения.

Малфой отреагировал моментально.

— Не говори о том, чего не понимаешь! — воскликнул он.

— Точно, глупости — это не по моей части, — язвительно усмехнулся Уизли.

— А я думал, что это основной критерий естественного отбора в твоей семье, — с удовлетворением припечатал Драко.

Гермиона и Гарри обменялись взглядами и по молчаливому согласию оставили Драко и Рона упражняться в остроумии, а сами направились к столику, заваленному всякими вкусностями. Смысла встревать в спор не было: рано или поздно эти двое устанут и замолчат.

* * *

— Не здесь, Люциус, — с трудом прошептала Изелла, когда Малфой принялся пылко обнимать ее в одном из темных закоулков мэнора.

— Перестань строить из себя недотрогу, — засмеялся он. — Мы же здесь не в первый раз этим занимаемся!

— Я хотела сказать, не сейчас, — исправилась она, не слишком активно уворачиваясь от жарких поцелуев мужа. — Нас могут увидеть дети.

— Не понимаю, что тебя смущает, — выдохнул Малфой, не сводя с нее глаз. — В конце концов, они явно подозревают, что мы проводим время не за светской беседой.

— Люциус! — воскликнула шокированная его словами Изелла.

Но тот лишь слегка ослабил объятия и продолжил:

— Наши дети... уже не дети. Смею напомнить, что твоя дочь беременна от моего сына. Вряд ли мы научим их чему-то новому.

— Возможно, — неуверенно протянула Эдельвейс, — но Гарри... Ему и без того трудно было все это принять. Представляю, как он себя чувствует в мэноре.

Малфой, слегка раздосадованный тем, что в его прекрасном замке у мистера Поттера портится настроение, заметил, хмурясь:

— Если мне не изменяет память, то именно ты настояла на его присутствии.

— Мне нужна была помощь в поиске пророчества, это очень важно. Или ты предпочел бы, чтобы я пригласила Сириуса?

— Очень смешно, — он выдавил кривую улыбку. — Ты могла бы позвать Северуса, он бы справился не хуже.

— Северус не смог прийти, — с тревогой сообщила Изелла. — Всю ночь его мучила метка, и утром он чувствовал себя не слишком хорошо, пусть отдохнет. Я так полагаю, ночью отец созывал вас?

Малфой коротко кивнул в знак согласия. Его взгляд потух, как будто мысленно он оказался очень далеко от коридора, в котором они сейчас находились. В первый раз Изелла увидела на его лице такое озабоченное выражение.

— С тобой все в порядке? — дрогнувшим от беспокойства голосом спросила она. — Ты побледнел. Что там произошло, у моего отца?

— Ты хочешь узнать, не обсуждали ли мы тебя и твоих отпрысков? — с горечью уточнил Малфой.

— Я не об этом, ты же знаешь! — горячо возразила Эдельвейс.

Люциус покачал головой.

— Прости меня, я немного устал, — пробормотал он.

— Понимаю...

Нежно притянув к себе Изеллу, Малфой аккуратно прикоснулся губами к ее губам. Она в ответ робко улыбнулась, а он молча вложил в ее открытую ладонь футляр из черного бархата.

— Что это? — удивленно спросила она.

— Подарок, — просто ответил Люциус. — Подарок в честь свадьбы. Не сомневаюсь, библиотека Эдельвейсов стала достойным презентом, но я решил, что супруга Малфоя заслуживает гораздо большего.

Открыв футляр, Изелла ахнула от восторга.

— Ты совершенно точно достойна этого помолвочного браслета, — улыбнулся Люциус, застегивая подарок на ее тонком запястье. — Давно собирался тебе его подарить, но как-то все случай не предоставлялся. Это старинная традиция, не стоит ею пренебрегать.

Изелла повертела рукой, любуясь тем, как маленькие бриллианты звездочками вспыхивали на ее нежной коже, затем тонкими пальчиками провела по узорам на белом золоте. Это движение не ускользнуло от внимательно наблюдавшего за ней Малфоя.

— Браслет принадлежал моей бабушке, — тихо сказал он. — Это очень древнее украшение, но я подумал, что на тебе оно будет смотреться лучше, чем в пыльном сейфе.

— Спасибо, Люциус, тысячу раз спасибо! — с чувством выдохнула Изелла, глядя на мужа сияющими от счастья глазами. — Никогда не видела ничего прекраснее...

Она приподнялась на цыпочки, потянувшись к его губам, чтобы запечатлеть на них легкий поцелуй, а Люциус покрепче прижал ее к себе, желая продлить это радостное мгновение. Чуть отстранившись, Изелла нежно дотронулась до его щеки и долгим взглядом посмотрела ему в глаза.

— Надо полагать, подарок тебе понравился, — по-доброму усмехнулся Малфой.

— Ты даже представить не можешь, насколько, — ответила Изелла. — Но сейчас нам стоит вернуться. Нехорошо оставлять детей одних, кто знает, что может случиться...

Малфой не дал ей закончить, коварно сцапав в охапку.

— Подожди минутку, — со зловредной ухмылкой проговорил он. — Мне кажется, ты должна поблагодарить меня не просто поцелуем.

— Люциус! — с наигранной растерянностью прошептала Изелла.

Но стоило тому расцепить руки, как она тут же вывернулась из объятий и как ни в чем не бывало направилась в сторону библиотеки, где надеялась найти своих детей в целости и сохранности.

Разочарованный Малфой нехотя пошел за ней, дав себе слово при первой же возможности потребовать у Изеллы оплаты, от которой она так ловко улизнула. Кстати, о возможностях...

— Скажи мне, почему я смог войти в твой класс? — догнав жену, спросил он. — Я думал, там стоит защита от пожирателей.

— Так оно и было, пока у меня самой не появилась возможность покидать башню. Защита не давала как войти в нее, так и выйти, а как только заклинание перестало действовать...

— Это хорошая новость, — улыбаясь уголками губ, заметил Малфой.

— Почему это?

— Я смогу приходить к тебе, когда захочу, — объяснил он. — Ты больше от меня не спрячешься.

* * *

Как бы ни сильна была боль, у нее всегда есть причина,

Как бы ни сильна была боль, всегда найдется лекарство,

Слова первородящего потекут по венам его потомков,

Проклятие коснется всех, кто видит,

Навечно, пока Волдеморты и Эдельвейсы не объединятся в одно.

Змея и цветок, кто кого съест?

Три раза прозвучит вопрос,

Три возможных варианта ответа будет дано,

Ускользает разум, нарастает безумие.

Только безумие подскажет верный путь,

Теряющийся в зеркале,

Не подчиняющийся рассудку.

Оно повторит тебе это сотни раз,

Подбирая рифму к твоему имени.

Лололали Локоли.

Знаменитое пророчество отыскалось в пахнущей сыростью, потемневшей от времени тетради. Открыв дневник некоего Даркиза Эдельвейса, Рон почти сразу же наткнулся на эти строки, заслужив тем самым благодарность Изеллы, немедленно высказанную в самых сердечных выражениях. Более того, она даже предрекла ему блестящую карьеру толкователя пророчеств, и сейчас Рону выпал шанс попробовать себя в этой роли.

Никаких достоверных сведений об авторе драгоценного дневника, кроме нескольких туманных дат и вполне точного места в генеалогическом древе Эдельвейсов, найти не удалось, но из-за этого никто не переживал. Всех волновало исключительно содержание сонетов. Только оно имело значение, и только оно могло объяснить, как Гарри, Гермиона и Изелла очутились в таком месте. В сущности, Гермиона и Изелла решились на это только ради Гарри. Больница Святого Мунго — не то учреждение, куда можно заглянуть, случайно проходя мимо.

Длинный коридор, по виду ничем не отличавшийся от всех прочих больничных коридоров, заканчивался распашными дверьми, за которыми находилось место с самой жуткой и гнетущей не только в Мунго, но и во всем Лондоне атмосферой. Пока Изелла что-то уточняла у медсестры, Гарри и Гермиона, не сговариваясь, держались чуть позади. Впрочем, медсестра тут же повела их к палате, вход в которую почему-то был в стороне от остальных

Дверь с окошечком создавала лишь видимость уединения, не скрывая единственной пребывающей за ней пациентки. Ее можно было назвать женщиной без возраста, несмотря на копну подернутых сединой волос, и Гарри мгновенно узнал ту, чьи портреты висели буквально повсюду. В длинном белом платье, что оставляло открытыми только ступни и лодыжки и подчеркивало по-королевски гордую осанку, в палате стояла Локоли Эдельвейс. Она пристально наблюдала за закатным солнцем, чуть ли не уткнувшись носом в оконное стекло, и тело ее под последними солнечными лучами будто купалось в каком-то нереальном свете, придававшем всему образу нечто мистическое и призрачное. Да она и была призраком — насильно вытянутым из истории семьи и вернувшимся из прошлого...

Гарри и Гермиона, увидев женщину, которую до этого момента считали пропавшей, были буквально выбиты из колеи.

— К миссис Эдельвейс редко приходят гости, — сообщила медсестра, открыв дверь. — Не считая супруга, который навещает ее каждый день, на моей памяти тут не появлялся никто и никогда, а я работаю в Мунго уже с десяток лет. Вы ее родственники? — уточнила она, обращаясь к Изелле.

— Можно и так сказать.

— Ей это понравится, но не ждите, что она скажет что-то логичное и связное. Если честно, миссис Эдельвейс все больше молчит, а когда не молчит — проклинает какое-то зеркало, кажется, или в лучшем случае поет. В общем, увидите сами, хотя, возможно, с вами она будет вести себя по-другому.

— Посмотрим.

Медсестра вежливо улыбнулась в знак согласия и прикрыла за собой дверь.

Изелла медленно подошла к своей бабушке. Именно она была хранительницей некоего ключа, необходимого для расшифровки сонетов, — в пророчестве об этом говорилось совершенно ясно. Лололали Локоли... Бабушка по-прежнему внимательно смотрела в окно, но стоило Изелле сделать по направлению к ней еще один шаг, как она будто очнулась от летаргического сна и повернулась к посетителям. Взгляд ее постепенно прояснился, и странные, с фиалкового цвета радужкой глаза уставились прямо на Гарри, которого словно ступефаем ударило.

—Ты не такой, как другие.

Голос у Локоли оказался неожиданно звонким и чистым для дамы столь почтенного возраста; говоря, она активно жестикулировала, будто иллюстрируя свои слова.

— Почему ты не такой, как другие? Что он с тобой сделал?

Не дожидаясь ответа, Локоли с твердой уверенностью направилась к Поттеру и нежно погладила его по щеке, что моментально вывело того из ступора.

— Ты ведь мне поможешь, да? — спросила она шепотом.

— Кон… конечно, — неуверенно пробормотал он.

— Ты поможешь мне найти мою маленькую девочку, — добавила Локоли, прижимаясь еще ближе, — ту, которая потерялась в зеркале.

Гарри быстро перевел взгляд на мать, надеясь найти в ее глазах хоть какое-то объяснение, но увидел только растерянность. Изелла изо всех сил пыталась сдержать рвущиеся наружу эмоции. Тогда он снова посмотрел на прабабушку и успокаивающим тоном произнес:

— Конечно, я тебе помогу.

Вслед за этим Гарри, осторожно сжав ладонь Локоли, проводил ее до кресла-качалки и помог в нем устроиться.

— Я знала, что ты хороший, — улыбнулась она.

Гарри присел перед креслом на корточки, и только тогда Гермиона осмелилась подойти ближе. Изелла же предпочла держаться в стороне. Локоли, продолжая улыбаться, вдруг напевно проговорила:

— На лугу дети, моя девочка с ними...

— Где это?

— В зеркале, в таком большом зеркале, в таком красивом зеркале!

— Зеркале? — не выдержав, громко воскликнул Гарри.

— Зеркало Еиналеж, — глухо пояснила Изелла. — Оно принадлежало нашей семье.

— Так вот как она потеряла рассудок! — догадался Поттер.

— С зеркалом или без него, какая теперь разница, — отозвалась Изелла. — В лучшем случае это произошло бы на пару лет позже, только и всего.

— Мы могли бы принести его сюда, — предложил Гарри, — быть может, в этом зеркале кроются ответы на многие наши вопросы.

— Это невозможно, — тут же возразила ему мама.

— Почему?

Изелла, вздохнув, с сожалением призналась:

— Сейчас оно принадлежит Арумам, такова была цена нашего с ними соглашения. Владение зеркалом Еиналеж для них — великое благо.

— Ты мог бы попытаться разговорить миссис Эдельвейс, Гарри, — робко предложила Гермиона. — Кажется, она тебе доверяет.

— Но я… я не знаю, что сказать, — запинаясь, выдавил Поттер.

— Просто выслушай ее, Гарри, — уже спокойнее предложила Изелла. — И задавай наводящие вопросы.

Еще бы Гарри знал, какие ему вопросы задавать... Но что он терял? Тем временем Локоли вновь подала голос:

— Тот луг зеленый, как время, и не имеет конца и края...

— Луг? — тут же встрепенулся Гарри. — А что еще там есть?

Локоли прикрыла глаза, чуть нахмурилась, но уже мгновением позже с выражением какой-то по-особому светлой печали на лице сообщила:

— Девочка, девочка с красивой улыбкой и густыми волосам. Какое прекрасное дитя!

—А как ее зовут? — спросил вошедший во вкус Гарри.

— Голос поет вместе с ветром, я слышу его, — прошептала Локоли, приложив руку к уху. — Гермиона. Гарри. И маленький мальчик, маленький, пухленький, но не слишком — он тоже на этом лугу, где все движется, где все неподвижно. Она, она это знает, знает, что все красиво в зеркале. Тысячи желаний, тысячи улыбок в зеркале моей матери. Вот юная девушка с округлившимся животом и приятный молодой человек. Он улыбается ей, говорит с ней. Изелла, Иззи, Иза, belli, bella, моя Изелла прекрасна! Правда, прекрасна? Я тоже хочу быть в зеркале, и моя маленькая девочка тоже, мой маленький цветочек, моя милая Циния... Мы хотим петь с молодым человеком, у которого четыре глаза. Ты хочешь спеть с нами, юноша?

Локоли открыла глаза. Гарри кивком головы выразил свое согласие и жестом предложил ей начать. Они поняли друг друга с полувзгляда.

В Эйзенбахе есть луга, поля, леса;

В Эйзенбахе есть замки, стены, корабли;

В Эйзенбахе тихая, спокойная жизнь;

В Эйзенбахе — мои дети едут туда.

В Эйзенбахе все так мило.

Вчера шел дождь, завтра будет светить солнце,

Если выживший ребенок, мальчик или девочка,

Вновь найдет своих, моих

В Эйзенбахе. Впрочем,

Снова зацветут луга, цветы;

В Эйзенбахе, там, где он спит,

Исчезнут наши беды.

— И это все? — воскликнула Гермиона, как только в чуткой тишине палаты отзвучали последние слова короткой песенки. — Но что она хотела этим сказать? Она говорила о Гарри, так? Я не поняла, что он должен сделать.

— Возможно, она добавит что-то еще, не торопись, — негромко ответил Гарри, пытаясь найти во взгляде матери хоть какую-то подсказку и одновременно не нарушить ту хрупкую связь, что установилась между ним и Локоли.

К его большому удивлению, Изелла, не проронив ни слова, продолжала неподвижно подпирать стену в дальнем углу. Ни звука, ни знака — казалось, она просто чего-то ждала. Когда ожидание стало совсем невыносимым, Локоли вдруг снова вышла из своего оцепенения.

— Я знаю, что это непросто, мой дорогой, — проговорила она, обращаясь к Поттеру. — Ты был таким милым мальчиком... Но если ты не станешь таким, как он, то у него не будет больше ничего.

— Что она имеет в виду? — спросил Гарри. — Стать как кто?

— Она говорит про обряд разделения крови, Гарри, — вмешалась Гермиона. — Я думаю, она считает, что его нужно отменить. Отменить, чтобы ты снова стал тем, кем был, чтобы ты стал Эдельвейсом и…

Гермиона не решилась закончить фразу. Гарри и так понял, о чем она, и это его ничуть не убедило. Он хотел найти подтверждение в глазах матери, но на все его немые вопросы Изелла отвечала молчанием. Молчала, молчала, и вдруг…

— Нам пора идти, — сказала она и направилась в сторону двери.

— Но… — попытался возразить Гарри. Он не понял ни в чем причина такой неожиданной реакции Изеллы, ни почему она себя так странно ведет.

Изелла не стала настаивать, но и объяснять тоже ничего не пожелала. Однако Гарри и Гермиона безропотно послушались ее и направились к выходу, напоследок бросив прощальный взгляд на старую женщину, которая успела снова закрыться в своем внутреннем мирке, отгородившись от реальности. Едва они переступили порог и вышли в неуютный коридор, как Эдельвейс бросилась к своей бабушке и крепко обняла ее на прощание.

— Это она виновата, — выдохнула Локоли прямо в лицо Изелле. — Это ее ошибка, той, что прогнила насквозь, и того, что ее обрюхатил. Эдельвейсы и Волдеморты никогда не объединятся. НИКОГДА!

Локоли впилась взглядом в янтарные глаза внучки. Жилистыми руками она вцепилась в подлокотники кресла-качалки, а потом резко, с почти нечеловеческой скоростью поднялась на ноги.

— Это ошибка злой девочки — той, что спала со змеей, — безапелляционно заявила она и пальцем дрожащей руки указала на Изеллу. — Это твоя ошибка.

На лице Локоли появилось ужасное выражение. Из ее фиалковых глаз исчезли доброжелательность и благосклонность, уступив место почти демоническому взгляду. Изелла слишком хорошо знала этот взгляд. Тысячи и тысячи раз ее матери приходилось видеть подобное.

— Это твоя ошибка! — голос Локоли звучал все громче и безумней. — Как долго еще ты будешь преследовать меня? Как долго еще?

Она закрыла уши руками и принялась нервно трясти головой из стороны в сторону.

— Это твоя ошибка, твоя ошибка, — не переставая смеялась она.

— О да, только я виновата во всех бедах, что происходят в нашем мире, — не скрывая иронии, произнесла Изелла. — С тех самых пор, как Эдельвейсы и Волдеморты взяли на себя право называться владыками волшебников, и до сегодняшних дней, когда ты оказалась в одиночной палате для буйнопомешанных, одной из которых, собственно, и являешься. Но об этом, Локоли, ты знаешь и без меня.

И она направилась к выходу, не глядя на бабушку, которая, не обращая внимания на холодящий босые ступни кафельный пол, продолжала стоять на одном и том же месте. Солнце зашло, и в тусклом свете Локоли в своем длинном платье теперь напоминала призрак еще больше. Уже покинув палату, Изелла услышала, как та сквозь зубы прошипела:

— Если ты умрешь, все наладится.

Не ответив, Изелла захлопнула дверь. Чуть дальше по коридору ее ждали Гарри и Гермиона, но на короткое мгновение Эдельвейс замешкалась, прежде чем подойти к ним. Изелла чувствовала себя ужасно уставшей, голова буквально раскалывалась на части, а еще... Даже здесь, в коридоре, она слышала полный злобы голос призрака с босыми ногами, напевавший:

Надо было задушить ребенка в колыбели,

Мы избежали бы многих несчастий,

Если бы мне позволено было перерезать ему горло…

* * *

Я хорошо помню, как в тот день спустилась в библиотеку немножко поработать над домашним заданием. В послеобеденный час там почти никого не было: большинство студентов воспользовались хорошей погодой, чтобы подышать свежим воздухом за пределами замка. Я заметила только слизеринку с шестого курса, Люсиль Ламберг, и Туссена Дестера (кажется, пуффендуйца), у которого вечная аллергия на все на свете. Поприветствовав их взмахом руки, я села на свое обычное место около окна, выходившего прямо на поле для квиддича, где как раз началась тренировка у моих друзей. Конечно, они звали меня понаблюдать с трибуны за их маневрами, но я отказалась, поскольку еще не простила Джеймса и Сириуса за ту гадкую выходку с Северусом, которую они устроили несколько дней назад. Я понимала, что веду себя глупо и надо с ними помириться, но ничего не могла поделать со своей злостью.

Какое-то время я сосредоточенно работала; солнце начало клониться к закату, когда задание по трансфигурации было почти закончено. Я огляделась: кроме меня — никого. Наскоро сложив книги стопкой, я вдруг отчетливо ощутила чье-то присутствие за спиной и инстинктивно повернулась лицом к возможной опасности. Это был Сент-Ло, староста Слизерина и капитан их квиддичной команды (смутный типчик по словам Северуса, перспективный малый по мнению Люциуса). Он многозначительно и не отрываясь смотрел на меня своими кошачьими глазами.

— Уже поздно, — сказал он со странной ухмылкой.

Мне не хотелось с ним заговаривать и даже показывать, что его услышала. Сложив вещи и захватив книги, я направилась в сторону выхода, но он цапнул меня за руку, вынуждая остановиться. Книги с грохотом посыпались на пол.

— Чего тебе надо, Сент-Ло? — спросила я.

— Ты могла бы ответить, когда к тебе обращаются.

— А если я не хочу отвечать? — процедила я сквозь зубы с плохо скрываемым презрением.

Мне не нравился его тон и не нравилось его поведение. Он пришел в библиотеку с вполне определенной целью, и меня это пугало. Но ни в коем случае нельзя было показывать страх, нельзя было показывать, что я боюсь именно его и того, что он стоит так близко и прижимается к моей груди. Собрав все силы, я оттолкнула негодяя и попыталась освободиться от его цепкой хватки. Как только — с горем пополам — мне это удалось, я тут же отступила на несколько шагов, сжимая в руке палочку. Но то ли оттого, что у меня тряслись руки, то ли оттого, что Сент-Ло всегда был быстрее меня, воспользоваться палочкой мне не удалось: он моментально разоружил меня, лишив возможности защититься. Я быстро огляделась по сторонам в поисках путей к отступлению. Никаких шансов: единственный выход загораживала массивная фигура Сент-Ло. Удовлетворенно ухмыляясь, он шагнул вперед и прижал меня к краю стола, опершись на него руками по обе стороны от моего тела.

— Что ты собираешься делать? — выкрикнула я, тщетно пытаясь отыскать в себе остатки храбрости, которая под натиском Сент-Ло начала испаряться с фантастической быстротой.

— Ничего такого, что тебе бы не понравилось, — с жаром выпалил он.

— Отвали, Сент-Ло! Я не собираюсь удовлетворять твои грязные желания, поищи для своих игр кого-нибудь другого. Уверена, любая слизеринка будет рада доставить тебе удовольствие! — со злостью ответила я.

Злость была единственным средством защиты, которое у меня еще оставалось. Однако Сент-Ло она, судя по его усмешке, только повеселила.

— Проблема в том, моя малышка, что меня интересуешь лишь ты.

— Только не говори, что считаешь, будто девчонка вроде меня сможет облегчить последствия твоего гормонального взрыва, — не осталась я в долгу. — Если это так, то ты еще сильнее болен на голову, чем мне казалось.

— Не стоит недооценивать себя, Иззи, — с сарказмом заметил он. — Ты очень недурно сложена... для своего возраста.

Сент-Ло с плохо скрываемой недоброжелательностью снова оглядел меня с головы до пят, чуть дольше задержавшись взглядом на определенных выпуклостях фигуры, а затем, прижавшись еще сильнее, одним рывком приподнял меня за бедра и усадил на стол, одновременно протискиваясь между моих ног.

— Но больше всего меня интересует, — прошептал он прямо мне в лицо, — кто вы на самом деле, мисс Волдеморт.

Он знал! Знал, кто я такая! Я так долго скрывала правду о своем происхождении, а теперь все пошло прахом. Но как Сент-Ло удалось раздобыть эту информацию? Безусловно, он всегда был блестящим учеником и отличался тонким умом и несравненной хитростью, но даже его дедуктивных способностей на такое не хватило бы.

— Было бы непозволительным расточительством отдать кому-нибудь другому девушку с твоим потенциалом, — заявил он и неожиданно впился губами в мою шею с такой страстью, о которой обычная четырнадцатилетняя девчонка и подозревать не могла.

— Оставь меня в покое! — снова закричала я.

Но Сент-Ло, не теряя времени и не обращая внимания на протесты, принялся яростно целовать меня, очень скоро перейдя к моим губам; он прикусывал их своими острыми зубами, намеренно причиняя боль и получая от этого удовольствие. Что же, вот он, мой первый поцелуй... С привкусом крови во рту.

— А ты горячая штучка! Мой язычок жаждет продолжения, — жарко выдохнул Сент-Ло и медленно и откровенно провел языком по своим губам. — А какая кровь, м-м-м! Думаю, она должна быть высшего сорта, ну еще бы: смесь Волдемортов и Эдельвейсов — взрывной коктейль. Кровь девственницы, кстати, — могущественный артефакт. Твоя кровь, без сомнения, могла бы дать мне безграничную власть, а быть может — кто знает? — и бессмертие.

— С чего ты взял, что я еще девственница? — спросила я так быстро, что он на мгновение потерял самообладание.

— Учитывая твой возраст, не думаю, что хоть кто-то из банды безмозглых гриффиндорцев осмелился положить на тебя глаз, — злобно усмехнулся Сент-Ло. — Но даже если я ошибаюсь, то ничего не теряю: обладать такой девочкой, как ты, — редкое наслаждение.

— Да ты псих!

Пытаясь выскользнуть из железной хватки, я извивалась, словно гусеница, изо всех сил колотила его по груди, кусалась, толкалась, но все усилия ни к чему не привели. Моя судьба была предрешена.

Сент-Ло схватил меня за руки, свел их за спиной и одной рукой, точно наручниками, сжал запястья, лишив всякой возможности сопротивляться, в то время как вторая дергала за рубашку — так, что пуговицы на пол посыпались — и расстегивала бюстгальтер. Он тут же присосался губами к моей груди, и в этот момент я поняла, что пропала. Сердце пустилось в бешеный галоп, бухая по ребрам, и мне стало еще страшнее. Надо было что-то предпринять, как-то выбираться из этой ловушки, но я ничего, совершенно ничего не могла сделать.

Гаденыш продолжал исследовать мое тело, уделив пристальное внимание каждой груди, потом рука его скользнула вниз, под юбку, и я ощутила прикосновение между ног. Он слегка ослабил мертвую хватку, позволяя мне высвободить затекшие руки. Наверное, подумал, что бояться ему больше нечего: он победил и теперь может позволить себе продлить удовольствие. А у меня в голове билась лишь одна мысль: как только представится возможность, отомстить ему за то, что он делал со мной. Я безумно хотела заставить его страдать, хотела, чтобы он сдох. Меня буквально разрывало от неведомой ранее ярости. Если бы у меня была палочка, я бы точно использовала первое и второе непростительные, заставила бы Сент-Ло встать на колени и с наслаждением наблюдала, как он умирает в мучительной агонии. Изелла Эдельвейс, девочка спокойная и тихая, внезапно открыла в себе такие гнев и огонь, которые запросто могли бы сожрать и уничтожить ее. И чем больше позволял себе Сент-Ло, тем сильнее становилась моя ярость.

Я и сейчас могла бы как наяву почувствовать его соленый привкус на своих губах, его разгоряченное тело, прижимающееся ко мне, но, по понятным причинам, этого не хотела. Но если бы я закрыла глаза, то наверняка мысленно перенеслась бы в тот тихий и пустой читальный зал, чью тишину нарушали лишь наши нестройные вздохи. Как будто я снова была там, с Сент-Ло, сидя на потертом от времени столе и чувствуя, как его бедра прижимаются к моим. Как мало, оказывается, надо, чтобы снова стать запутавшейся четырнадцатилетней девчонкой с сердцем, сжираемым яростью...

Лишь одна мысль тогда владела мною: «Я хочу, чтобы ты страдал. Я хочу, чтобы ты страдал». И мысль эта наконец переплавилась в действие: беспорядочно отмахивающаяся рука нашла цель, отвесив звучную пощечину, — и все вокруг будто застыло. Исчезли тискавшие меня пальцы, исчезли зубы, кусавшие грудь, губы, терзавшие шею. Исчезло все. Остался только Сент-Ло, лежащий у моих ног, и я понятия не имела, как он там оказался. Он растерял всю свою самоуверенность, всю спесь, и мне это более чем нравилось. Правда, я мечтала ещё увидеть, как он на коленях молит меня о пощаде, но Сент-Ло валялся на полу молча, прижимая руки к паху, зато на щеке его багряным цветком разгоралось красное пятно от моей пощечины.

Я не шевельнулась, наблюдая, как Сент-Ло корчился от боли, пока не потерял сознание. В тот момент я не отдавала себе отчета в том, что произошло, в том, что я — пусть невольно —натворила. Лишь потом, будто очнувшись от кошмара, я быстро поправила одежду и бросилась вон из библиотеки. Я бежала так быстро, как могла, словно пыталась спастись от того страшного и неизведанного, что родилось внутри меня и причинило такие страдания Сент-Ло. Это же я с ним сотворила — заставила упасть на пол, и не только... Это моя, исключительно моя вина. Было безумно страшно обнаружить в себе такие пугающие способности, и я бежала по коридорам все дальше и дальше. В глубине души хотелось, чтобы никто не попался мне на пути, и плевать на слизеринца, который валяется в библиотеке без сознания. Но на сей раз мое желание не сбылось, и немудрено — надобно смотреть, куда бежишь. Я в кого-то врезалась и только тогда остановилась и подняла взгляд от пола. Преподаватель зелий, Магат Ангус, с немым вопросом в глазах разглядывал едва не сбившую его с ног девчонку. Могу представить, как ужасно я выглядела: растрепанные волосы, кровь на губах, трясущиеся руки, сжимающие разорванную рубашку...

— В библиотеке, — выдохнула я из последних сил.

Он бегом направился в сторону библиотеки, а я по стеночке сползла на пол, дезориентированная и потерянная. Страх все еще владел моим разумом, от чего я не переставая дрожала всем телом. Я бы даже заплакала, если бы верила, что слезы принесут облегчение, но увы... Вроде бы все закончилось, но в душе оставался болезненный осадок. Сегодня вечером я изменилась, однако не Сент-Ло изменил меня. Нечто, родившееся во мне, сделало меня другой, и это нечто было злом, которое я с той поры могла чувствовать и причинять.

Мой отец гордился бы мной.