Назгул страны Рун (гет)

Пламя свечи юркой саламандрой скользит среди граней разноцветного стекла подвесных светильников, и его блики на темной стене напоминают Эрэндис о болотных огоньках, что чудились ей среди поросших мхом кочек во время беседы с магом. Раньше этих светильников, чей облик явно выдает харадское происхождение, в покоях короля не было; впрочем, многое здесь могло измениться, ведь и принцессу Ар-Фаразон в последний раз принимал у себя еще до отъезда на войну. Резные двери, ведущие на отделанный зеленым мрамором балкон обычно распахнуты настежь, позволяя лучам яркого солнца беспрепятственно литься в комнату, но только не сегодня: с самого утра горизонт застлан ядовито-желтым туманом, сквозь пелену которого не разглядеть не то что возвышающейся вдалеке Менельтармы — даже зданий в нижнем городе или деревьев в саду. Ветер вздымает в воздух столпы пыли, и все окна во дворце затянуты полупрозрачной, уже окрасившейся с внешней стороны в неприятно-серый оттенок тканью, а беседовать приходится при свете свечей, будто долгими зимними вечерами.

— Твои обвинения серьезны, — задумчиво произносит король, отрешенно рассматривая орнамент на гобеленовой спинке кресла. — Слишком серьезны при столь скудных доказательствах.

— Я никого не обвиняла, — тихо возражает Эрэндис, но ее реплика остается без внимания.

— Кроме того, — продолжает Ар-Фаразон, чуть повысив голос, — они не отменяют последствий твоего своевольного поступка. И твоей лжи.

— Я полагала, его величество ждет от меня решения, — Эрэндис вздыхает, всеми силами стараясь сохранять терпение. — Сожалею, что вы узнали о нем от посторонних людей. Я не приняла во внимание болтливость дам в окружении Исилиэль.

— Свита этой юной особы подобрана на редкость бездарно, — сурово замечает Ар-Фаразон. — Скучающие бездельницы, вроде леди Иорет, и карьеристки, рассчитывающие при помощи нашей племянницы обрести влияние и власть при дворе для себя или своих супругов. Я ожидал, что ты займешь достойное место возле Исилиэль, а ты вместо этого пускаешься в авантюру с путешествием на юг. И все еще продолжаешь лгать своему королю, которому клялась в верности.

Обладай Ар-Фаразон способностью читать мысли, он бы узнал, что в момент принесения присяги юная Хинд имела в виду вовсе не правителя Нуменора, но того, кто, по ее мнению, единственный имеет право именовать себя Королем Арды; прояви он немного дополнительной проницательности, и понял бы, что его воспитанница, коротая время на пути из Андуниэ, вдруг отчетливо осознала, что если будущая правящая королева целиком и полностью станет зависеть от подруги, она, Эрэндис, сможет не только править Мордором и странами Востока, как наместница, но и определять нуменорскую политику после смерти своего благодетеля, если, конечно, тот не оставит прямого наследника.

Насладившись выражением растерянности на лице принцессы, Ар-Фаразон подводит итог их долгим реверансам.

— Ты ведь задумала поехать в Умбар вовсе не ради заключения брака.

Эрэндис прекрасно сознает, что ее попытки смотреть на короля непонимающими, невинными глазами производят смехотворный эффект. Ее тщетные намерения определить, каким образом государю стало известно о решении, озвученном лишь за запертыми дверями темницы, разбиваются вдребезги о выбранную им сегодня маску невозмутимости, как волна, ударившаяся о камни.

— Рассказ о споре с Морвен лишь подтвердил мои подозрения, — мягко добавляет Ар-Фаразон. — Я и ранее не сомневался, что ты найдешь способ обмануть Лангона, слишком уж явно ты выразила свою к нему неприязнь. Должен признаться, ход твоей мысли меня удивил. Стать жрицей, воспользовавшись возможностью, которой любой другой мой приближенный лишен по факту рождения, да еще и использовать для этого Лангона, известного своей нетерпимостью к религиозному сословию Умбара, — решение, впечатляющее своим изяществом. Не понимаю только, почему ты не доверилась мне.

— Это означает, — Эрэндис не удается скрыть неподдельного изумления, — что вы не возражаете? Вы позволите мне попытаться сблизиться с магистром Шией или другим влиятельным жрецом из умбарской касты?

— Я буду очень горд, если у тебя получится, девочка моя, — усмехается Ар-Фаразон. — Ты достойно держалась в диспуте с Морвен, хоть я и предостерегал тебя против споров с сумасшедшими. С удовольствием послушаю, что ты сможешь ответить ей, посвятив несколько лет учебе.

— Но вы же понимаете, — осторожно уточняет Эрэндис, — что верования, распространные в тех землях, имеют очень мало общего с почитанием валар? Истерлинги поклоняются духам, обитающим в нижнем и верхнем мирах и привязанным к предметам и природным явлениям. Я однажды рассказывала вам сказку о деве моря Рун…

— Ты была рождена в этой вере, Эрэндис, — пожимает плечами Ар-Фаразон. — До тех пор, пока вастаки не призывают к государственному перевороту и свержению династии, мне нет дела до их божеств, будь то хоть девы всех морей Средиземья. Напротив, мне нравится мысль о том, что наместница будет столь близка народу, которым ей предстоит править. Это расположит к ней сердца простых людей и, в то же время, воспрепятствует распространению сравнительно молодой, но весьма кровавой веры, что уже успела охватить часть земель Кханда. Ты ведь понимаешь, что я имею в виду.

— Культ Врага, — Эрэндис быстро опускает взгляд. — Вернее, культ в его современном толковании. Человеческие жертвоприношения вариагов, пророчество о Дагор Дагорат и гибели мира… Вы действительно верите, что за всем этим стоит Саурон? После того, что мне рассказал господин Алатар, я уже решительно ничего не понимаю.

— След, оставленный Врагом в этом мире, никогда не изживет себя до конца, — отзывается король. — Сказать по правде, я не лучший собеседник, если речь касается столь высоких материй. Думаю, куда больше меня тебе расскажут жрецы, если тебе, конечно, удастся стать одной из них. Я только надеюсь, это не сделает тебя подобием Морвен. Нуменор не выдержит еще одного религиозного фанатика.

— Дело не в Морвен, а в самом содержании ее веры, вынуждающей людей гнаться за иллюзией, — возмущенно вскидывается принцесса. — Эта женщина разрывается между прошлым, которого никогда не видела, а лишь придумала, исходя из обрывочных легенд, дошедших до наших дней, и будущим, так же произвольно толкуемым по невнятному предсказанию! Мы даже не знаем, в самом ли деле оно принадлежит Мандосу. Ни одни из заслуживающих доверие хроник на него не ссылаются. Но Морвен не переубедить. Бедная Исилиэль не могла и слова вставить. А когда я спросила Морвен, какие знаки она получает от Эру, что так уверена в своей правоте, она упрекнула меня в крамольных мыслях. В ее представлении любая магия или открытое чудо — пресловутый легкий путь, ведущий во тьму.

— Ты не была на войне, Эрэндис, — возражает Ар-Фаразон. — Ты не видела, до какого состояния может довести людей магия, практикуемая с враждебными целями.

— Истерлинги древности использовали простейшие целительские ритуалы, чтобы буквально вытащить человека с того света, — не соглашается принцесса. — Это искусство почти забыто всеми, за исключением кочующих далеко на востоке кланов. А вот эльфы до сих пор делают это, хоть и не торопятся раскрывать свои секреты людям. Может быть, традиции вастаков порой и наивны, но они могут спасти жизнь, если не остается другого выбора.

Ар-Фаразон снисходительно улыбается.

— Сохрани в себе эти уверенность в своей правоте и страсть до конца обучения, и, вижу наперед, у тебя всегда найдутся благодарные слушатели. Однако, ужин с леди Морвен, судя по всему, и впрямь стал для тебя тяжелым испытанием. Насколько мне известно, даже Амандил сторонится общества этой престранной женщины, хоть она и приходится ему родной сестрой.

— Если вы не желаете, чтобы новые родственники завоевали сердце Исилиэль, отвратив его от вас, — вкрадчиво замечает Эрэндис, — вам следует позволить им с леди Морвен получше узнать друг друга. Уверена, еще несколько таких разговоров, и ничто не заставить Исилиэль проводить время в Андуниэ и внимать исходящим оттуда советам.

— И это вновь приводит нас к самому началу нашей беседы, — отвечает Ар-Фаразон. — Твои обвинения в адрес княжеского рода. Хорошо, не обвинения, — вскидывает он руку, заметив протестующий взгляд Эрэндис. — Подозрения. Осмотр не выявил следов яда.

— Однако симптомы в точности повторили те, что мучили меня после восхождения на Менельтарму, — неприязненно морщится принцесса, вспоминая пережитый приступ, вынудивший ее еще на несколько дней задержаться в доме лорда Амандила. — Обморок, бессмысленные и пугающие видения, предшествовавшие ему провалы в памяти… И на этот раз леди Тхурингветиль не было поблизости. У нее не осталось ни единой возможности навредить мне.

— Тхурингветиль могла попытаться отравить тебя раньше, — рассеянно предполагает король, явно не воспринимая всерьез эту гипотезу. — И все это время яд медленно разрушал твой организм...

— Тогда бы осмотр показал присутствие в крови отравляющего вещества, — качает головой Эрэндис. — Нет, речь идет о яде, что очень быстро выводится из организма. Следовательно, я могу подозревать лишь тех, кто находился в доме. И если исключить Исилиэль и синих магов, остаются лишь родственники лорда Амандила и его слуги.

— Мы не можем это доказать, — Ар-Фаразон яростно хмурится и трет пальцами морщину между бровей. — Пока не можем. Благо, очень скоро ты будешь далеко и больше никогда не вернешься в этот дом. Я внимательно слежу за Амандилом, Эрэндис. Тебе не следует беспокоиться, — он недолго молчит. — Иорет всем рассказывает, что вы с Морвен сильно повздорили из-за будущей свадьбы Исилиэль, и ей с трудом удалось спасти ситуацию за ужином.

— Иначе и быть не могло, — усмехается принцесса. — Мы с Морвен — носительницы двух противоположных мировоззрений. Непохожих взглядов на жизнь, на веру, на супружество. В сущности, обе мы спорили о том, о чем понятия не имеем. Морвен отказалась от перспективы удачного замужества ради служения валар, а жрица древней религии хоть в теории и может выйти замуж, как правило, при этом все-таки не является принцессой Нуменора, пусть и не по крови. А ведь эти две роли подразумевают взаимоисключающие требования. Не предложите же вы мне кого-то вроде простака Элендура с его варварскими устремлениями и интриганкой-матерью, этой леди Инзильмит! Вот уж кто оставит Саурона далеко позади в стремлении к власти над Мордором — да и над всем Средиземьем, включая Нуменор!

— Ты выбрала непростой путь, Эрэндис, — с улыбкой отзывается король. — Меня успокаивает лишь понимание того, что ты единственная, кто может справиться с этой миссией.

— Есть еще кое-что, — нарочито случайно вспоминает принцесса. — Один из кузенов Исильдура пытался за мной ухаживать. Это было забавно… до тех пор, пока я не услышала от него о кораблях.

— Кораблях? — Ар-Фаразон едва уловимо мрачнеет, но Эрэндис безошибочно угадывает верную ниточку, за которую следует потянуть. В конце концов, недаром она сама инициировала этот опасный разговор с чересчур болтливым и восторженным поклонником.

— Летающих кораблях истерлингов, что могут добраться до самого Валинора раньше, чем наступит катастрофа, которую в последнее время все чаще предсказывают на востоке, — поясняет она. — Кораблях, построить которые вы поручили мастеру Нарронду. Диор, кузен Исильдура, упоминал, что мастер Нарронд — не единственный талантливый кораблестроитель, и если обратиться за помощью к эльфам…

— Мы не станем обращаться за помощью к эльфам, — раздраженно перебивает ее король. — И семье Амандила не помешало бы помнить о том, что Нуменор, а не Линдон — морская держава Средиземья! Нолдор никогда не были специалистами в искусстве кораблестроения! Если обратиться к истории их народа, все, что они умели — это красть и уничтожать!

— Именно так я и ответила Диору, — с готовностью подтверждает Эрэндис. — Не верю, что это он всерьез говорил. Скорее всего, нахватался чужих мыслей то там, то здесь. Не только ведь мне не по душе учение Морвен. Вот люди и придумывают себе, будто можно доплыть до Амана, пообщаться с валар напрямую, а не через едва ли действующие молитвы, — она выдерживает небольшую паузу. — Сложно быть королем для тех, кто постоянно пытается аппелировать к стоящей над тобой высшей силе, никак себя в этом мире не проявившей. Разумеется, удобно при всяком случае ссылаться на волю валар или даже самого Эру, ведь они не смогут ни подтвердить ее, ни опровергнуть.

— Сдается мне, ты вообще не слишком веришь ни в валар, ни в Эру, — снова ухмыляется Ар-Фаразон. Эрэндис виновато отводит взгляд.

— Я прочитала множество книг и трактатов, ваше величество, — отзывается она. — Познакомилась с разными взглядами и мнениями, порой различными, как день и ночь, но относящимися к одному и тому же событию или деятелю. Это научило меня ничего не отвергать, как невозможное. Как знать, вдруг по ту сторону моря и нет никаких Иных Земель? Вдруг там всего лишь еще одно богатое государство эльдар, спрятанное при помощи магии, как древний Дориат, окутанный завесой королевы Мелиан, и пришельцам там не рады? Вдруг за красивыми словами о плаваниях в далекие края и верностью валар скрывается банальное желание сделать так, чтобы все эти блага достались не династии, имеющей на них полные права, а тем, кто сам претендует на корону?

Ар-Фаразон долго хранит молчание, и Эрэндис иррационально угадывает, что озвучила сейчас один из тайных страхов короля, о которых тот бы никогда и ни с кем, за исключением разве что Ар-Зимрафель, не заговорил открыто.

— Что же, во всяком случае, рациональному мышлению я тебя научил. Вот только не кажется ли тебе, что все эти твои морские девы — существа того же сорта?

— Чудеса, творимые духами-покровителями, не столь велики и значительны, как те, что описаны в эльфийском эпосе, — говорит Эрэндис. — Но они не канули в небытие, не ушли в неизвестность с переломом эпохи. Дева моря Рун никогда не оставляла народ вастаков своим покровительством, ее видели, и тому есть множество свидетельств даже в рукописях в библиотеке Арменелоса. Она не может усилием воли создать новый мир, но каждую секунду своего вечного танца пытается улучшить существующий. Что до Эру… — Эрэндис не сразу находится с нужными словами, кажется, впервые в жизни она разговаривает с Ар-Фаразоном по-настоящему искренне: — Даже в легендах эльфов о нем не сказано ни слова. Эру никогда не беседовал с людьми, ничему их не учил, ни к чему не обязал, не дал им никакого морального кодекса. Он просто выполнил свою задачу демиурга и ушел. Вот поэтому я не верю в искренность веры Морвен. Нельзя любить то, чего не понимаешь. А в то, что не любишь, невозможно по-настоящему верить.

Ар-Фаразон неопределенно улыбается, словно остается довольным ответом воспитанницы.

— Королева также желает, чтобы Иштар поехала с тобой. У нее в Умбаре остались полезные знакомства. Вы присмотрите друг за другом. А мы немного успокоим общественность. Для всех вы отправляетесь на юг на подготовку торжественного открытия монумента в Умбаре. Через несколько месяцев мы снова встретимся в нашей южной цитадели.

— Монумент? — удивленно переспрашивает Эрэндис. Прежде король ничего не говорил о монументе, поэтому она даже забывает подчеркнуто изумиться пожеланию Ар-Зимрафель, о котором предупреждал ее Алатар.

— Золотая статуя, символизирующая власть Нуменора над морем и сушей, — поясняет король. — Если говорить прямо, мое изваяние, над которым работали лучшие мастера. Что символично, возведен монумент будет на той же площади, где находится один из главных храмов вашего народа. Я выбрал это место еще во время войны, когда во главе наших воинов высадился в городе.

— Не думала, что государь — сторонник подобных мер, — растерянно отзывается Эрэндис. — Прославления, статуи… Вастаки, как и большинство харадрим, традиционно не изготавливают изваяний. На это нет прямого запрета, но единственные статуи, что до сих пор допускались в Умбаре, изображают…

— Врага, я знаю, — кивает Ар-Фаразон — Но не станешь же ты утверждать, что мы можем и дальше допускать подобный ход вещей? Нуменор обязан сделать все возможное для возвращения Умбара под свой полный контроль и искоренения пиратства. Корсары представляют собой серьезную угрозу торговым судам, наши купцы терпят на юге огромный убыток, а награбленное оседает во дворцах и сокровищницах харадской элиты или приносится в жертву неведомым божествам. Все это будет продолжаться до тех пор, пока мы не заставим истерлингов с собой считаться, а такое невозможно, пока изваяния Моргота на каждом шагу напоминают местным, что мы — не более чем временная власть.

— Вы, как всегда, мудры и дальновидны, ваше величество, — склоняет голову Эрэндис. — И в такой момент вы хотите, чтобы люди видели леди Иштар рядом со мной? Даже зная, что она собой представляет?

— Лангона, за исключением посвященных, там помнят, лишь как неизвестно откуда взявшегося советника харадского падишаха, обманным путем занявшего место под солнцем, — небрежно отзывается Ар-Фаразон. — А вот о связи Тхурингветиль с Мордором и лично Сауроном не наслышан только ленивый. Люди многое рассказывают, а еще больше домысливают. Не забывай, что тебя ждет не увеселительная прогулка. Даже в Умбаре все еще чувствуются отголоски войны. Лорд Хаук удерживает часть Мордора под своим контролем и на его сторону регулярно переходят недовольные нашей политикой на востоке. Я не решился бы отпустить тебя, если бы не Аланор. За исполнение своего желания не забудь поблагодарить его.

— Лорда Аланора в мою жизнь точно послали добрые духи, — мягко отзывается принцесса. — И я непременно поговорю с ним после того, как закончу свои дела в библиотеке. Я подумала, что не лишним будет заранее разобраться в иерархии умбарских жрецов… во всяком случае, до того, как Тхурингветиль сможет хоть что-нибудь мне рассказать. Если мне позволено будет узнать, когда вы намерены освободить ее из темницы?

— Ты должна понимать, Эрэндис, что я не освобождаю эту женщину, — строго напоминает король. — Я по-прежнему убежден, что Тхурингветиль хитра и чрезвычайно опасна, а отчаяние делает ее хитрее и опаснее во стократ. Алатара, этого хитрого лиса, обвела вокруг пальца всего лишь второстепенной значимости майэ, засевшая в какой-то глиняной норе в предместьях Лоргана, и ему не помогла даже хваленая магия. Тхурингветиль же Моргот принимал в своей крепости в любое время дня и ночи без прошения об аудиенции, и она была посвящена в самые темные его планы. Я лишь немного изменяю антураж ее темницы. Пусть не думает, что ей дозволено будет беспрепятственно бродить по Умбару. Аланор приставит к ней лучших стражей.

— Кстати, о стражах, — вспоминает принцесса. — Смогу ли я взять с собой слуг, к которым привыкла во дворце? Мне будет спокойнее, если Замин продолжит прислуживать мне, а Аллас — охранять. Так мне будет казаться, будто я и не покидала дома.

— Не вижу причин отказывать тебе в такой малости, — усмехается король. — Отдай соответствующее распоряжение Адэнель. Что до твоего первого вопроса, я был бы рад, если бы ты увиделась с Тхурингветиль только на борту корабля, отбывающего на континент. Я не могу предоставить ей возможность сговориться с кем-либо за нашей спиной. Однако, судя по всему, мне все же придется выпустить ее за несколько дней до отплытия, чтобы она могла подготовиться к поездке.

Принцесса вспоминает разговор с Ар-Фаразоном, сидя в сумрачной тишине библиотеки, наполненной лишь беззвучным дрожанием непрочитанных слов, и невольно улыбается — несмотря на все, что она узнала о леди Иштар, та все же стала первым за долгие годы существом, с которым она могла поговорить по душам, кто видел в ней серьезного игрока, а не безликую тень в свите королевы. Ар-Фаразон упоминает, что первой остановкой в их путешествии станет Виньялондэ, где они задержатся на несколько дней, после чего взойдут на борт корабля, что доставит их к северной границе Харадвейта, после чего они продолжат путь по суше, дабы избежать неприятных столкновений с корсарами. Эрэндис даже в мыслях не забегает так далеко в будущее — куда более живо ее волнует время, что они проведут в Виньялондэ, и возможности, которые перед ней открываются, если только Тхурингветиль согласится ей помочь.

Ход размышлений Эрэндис нарушает тактичное покашливание хранителя библиотеки.

— Я прошу прощения за беспокойство, ваше высочество, — церемонно раскланивается он. — Если вам понадобится помощь, или же вы пожелаете переменить книгу, только скажите.

Эрэндис опускает взгляд на толстый справочник, который держит в руках уже двадцать минут, так и не продвинувшись дальше первой страницы с благодарностями. Биографии наиболее известных священослужителей Умбара уже не кажутся ей таким занимательным чтением — в голову приходит довольно неожиданная и, сказать по правде, нежелательная мысль.

— Есть кое-что, заинтересовавшее меня, — признается она. — Вот только не знаю, следует ли искать эту информацию в дворцовых хрониках, летописях или в собраниях сказок и легенд.

— Я готов помочь, — доброжелательно повторяет хранитель. — О чем изволит говорить ее высочество принцесса?

— Мне нужны книги с любым упоминанием одной из этих женщин, — осторожно замечает Эрэндис. — Не могу даже предположить, когда они жили и чем прославились. Их имена — Тур из Харадвейта, Норна, дочь… к сожалению, уже не помню, кому она приходилась дочерью… Гера, дочь Фреки из Минхирриата. И Асуан. Если я запомнила правильно.

Хранитель выглядит озадаченным, и Эрэндис успевает ощутить едкую горечь разочарования, когда в его глазах вдруг мелькает огонек узнавания.

— Не имею чести знать перечисленных вами леди, ваше высочество, — отвечает он, — за исключением последней. Вот только… боюсь, речь действительно пойдет о народных байках. Во временя правления безумного короля Тар-Кириатана на улицах распевали песенку — сказание об Асуан. Я принесу вам книги.

Книг находится не меньше десятка — хранитель, и вправду, знаток своего дела. Эрэндис сдувает пыль с бархатной обложки и готовится к увлекательному путешествию в чужое прошлое, где предвкушение неразделимо переплетено с червячком гнетущего страха: она одновременно желает узнать правду и страшится ее.

История короля Тар-Кирьятана и его приближенного Атии, ставшего, впоследствии одним из улаири, и казненного за государственную измену, известна принцессе с детских лет, но только сейчас ей становится ясно, что набившая оскомину детская считалка, одна из первых, что она выучила в Нуменоре, в оригинале — лишь крошечный отрывок из песни, состоящей из множества куплетов весьма фривольного содержания. Полную ее версию не приводит не один из источников, но по крупицам Эрэндис удается восстановить приблизительную картину событий. Удивительно, что в со всей доскональностью собранном досье на лорда Атию, что не так давно продемонстрировал принцессе Ар-Фаразон, об Асуан не было сказано ни слова. Очевидно, шпионы короля, хорошо знавшие его прагматический склад ума, не считали целесообразным обращать внимание на глупые росказни, бытующие среди народа.

Сказание об Асуан гласило, что эта чернокожая рабыня была привезена Атией из очередного путешествия господина королевского советника на юг. Неизвестно, произошло это до или после его знакомства с Сауроном, или же эти два события неразрывно связаны. Асуан запоминалась экзотической для Нуменора красотой, превосходно танцевала, а также умела вызывать духов умерших и гадать на внутренностях коз. После того, как Атия был казнен, а затем его неупокоившийся дух явился беспокоить неблагодарного короля Тар-Кирьятана, по городу поползли разговоры, будто это дело рук рабыни-колдуньи, и наследник, будущий правитель Тар-Атанамир, решил избавиться от Асуан. Эрэндис так и не удается узнать наверняка, когда именно ее казнили: Тар-Атанамир сделал все, чтобы стереть в народе память о столь неоднозначном персонаже, и очень скоро Асуан превратилась в некое подобие городской легенды. Только старожилы дворца могли сказать, существовала ли эта женщина в самом деле, была ли она такой могущественной ведьмой, что сама смерть отступала перед ее волей, или же речь шла всего лишь об одной из многочисленных наложниц любившего красивую жизнь и роскошь лорда Атии.

При других обстоятельствах Эрэндис едва ли придала бы особенное значение этому сказанию — на улицах Арменелоса и рынках Роменны распевали множество песенок с самыми невероятными существами в качестве главных героев, но в увесистом труде под малопривлекательным названием “Смерти в городских легендах. Всеобъемлющий обзор выдающихся казней в истории Нуменорэ” приводилось мнение некоего Хадора, сына Харета, королевского историка.

“Ежели говорить о коварных замыслах Саурона, Владыки Темных Земель и Повелителя Мордора, презлейшим из них следует считать чары порабощения, которыми он в совершенстве владел сам и коим обучал своих слуг и приверженцев. И коли встречалась на их пути душа слабая и потерянная, не укрепившаяся в вере и уповании на всемилость Эру Илуватора и валар, покровительствующих Арде и денно и нощно пекущихся о ее благе, то могла душа эта быть порабощена духом падшего айну, хоть и привязанного к земле и материальному миру, но все же природой своей отличающегося от человеческой натуры. И вселялись порождения тьмы в оболочки покорных им людей, и вытесняли, и подавляли их души, и могли даже убивать их истинные личности, присваивая тела себе, ибо лишь в таком виде умели они существовать где-либо, кроме чертогов Мандоса, влиять на физический мир и изменять его.

И говорили немногие отважившиеся из Верных, будто решение короля было нашептано ему духом неупокоившимся советника короля Тар-Кириатана, призванным казненной рабыней Асуан из-за Грани при помощи черной магии, чтобы и ее душа впоследствии могла вернуться и причинить Нуменорэ немало зла своими деяниями, но слухи подобные гневили короля, и распространявшие их подвергались гонениям и выплачивали в казну штраф в размере пятидесяти золотых монет, ежели был злословящий рода знатного и по происхождению нуменорец, и восьмидесяти золотых монет, ежели был он рода знатного и по происхождению иноземец, и тридцати золотых монет, ежели был злословящий простолюдином из народа Нуменорэ, и приговаривался он к наказанию плетьми, ежели был простолюдин и иноземец, и было по слову короля Тар-Атанамира”.

Хадор, сын Харета, весьма подробно останавливается на перечислении имен неосторожных в своих высказываниях вельмож, чтобы от этой темы плавно перейти к непростым взаимоотношениям Верных и так называемых людей Короля, именно в годы правления Тар-Атанамира оформившихся в самостоятельные политические партии, но Эрэндис, не найдя больше ни одного упоминания имени Асуан, откладывает книгу в сторону и несколько минут неподвижно смотрит прямо перед собой, а затем вновь зовет хранителя.

— Хадор, сын Харета, — спрашивает она, — кем он был? Откуда он так хорошо осведомлен о чарах, к которым прибегал Саурон?

— Помилуйте, ваше высочество, — укоризненно качает головой хранитель, — кто же не знает Хадора? Хадор пережил трех королей, и ни одна книга в те годы не имела шанса попасть на эти полки без его печати на титульном листе. Они с государем Тар-Минастиром, в те годы командующим нуменорского флота, вместе воевали в битве при Гватло, и Саурона Хадор видел собственными глазами. Взойдя на престол, Тар-Минастир сделал из него королевского летописца, и Хадору довелось послужить его сыну и даже немного внуку.

— Значит, он лицезрел гибель лорда Келебримбора, — тихо произносит Эрэндис. — И не мог не узнать Асуан, если это действительно была она…

— Узнать? — хранитель непонимающе хмурится. — В те годы, когда наложница Асуан предположительно появилась во дворце, Хадор достиг уже весьма преклонного возраста, ей же едва исполнилось пятнадцать. Уверен, что ранее они никогда не встречались.

— Разумеется, — Эрэндис раздраженно передергивает плечами и не удерживается от того, чтобы не добавить: — И она не была наложницей лорда Атии. Она была его родственницей. Все в этой легенде перевернуто с ног на голову.

Принцесса покидает библиотеку в смешанных чувствах: пусть гипотезы Хадора до ужаса совпадают с мрачными намеками Алатара, Эрэндис легенда о чернокожей рабыне кажется неправдоподобной, и она воспринимает ее, как еще одну восточную сказку, прошедшую сквозь призму весьма своеобразного видения мира эльфами, под чьим влиянием, несомненно, находился летописец Тар-Минастира.

— Ваше высочество, — Замин бросается к ней от порога с покрасневшими от волнения щеками, — госпожа Адэнель не шутила? Я действительно еду с вами в Умбар?

— Если тебе так хочется, — улыбается Эрэндис. — Иначе, боюсь, я очень скоро разучусь говорить на адунаике. Молись, чтобы лорд Лангон нашел мне образованного мужа.

— Мне все еще сложно представить себе вас рядом с одним из дикарей из Харадвейта, — сетует Замин. — Простите, что лишнее болтаю. Все еще не могу поверить, что окажусь на другом краю земли и увижу все то, о чем мне когда-то рассказывал отец. Вот только его самым верным помощником в тех краях была сталь, а нам придется расточать улыбки и заключать союзы.

— Думаю, что смогу тебя удивить, — глаза Эрэндис озорно сверкают. Разумеется, она не намерена посвящать в их с королем замысел никого, даже самых близких, и Замин до самого последнего момента будет считать, что принцесса едет на юг выбирать себе жениха. Но все же, когда она остается одна, не может удержаться от тихого задорного смеха. Обмануть Замин несложно — куда труднее будет обвести вокруг пальца пронырливого Лангона.

Перед тем, как заснуть, Эрэндис ненадолго позволяет себе отдаться на волю фантазии и представляет себя достигшей своей цели — в традиционном наряде жрицы, который описывала ей бабушка, с украшениями и вплетенными в волосы сушеной вороньей ягодой и черными перьями, символизирующими связь с птицами, существами, наделенными даром пророчества и не принадлежащими в полной мере к материальному миру. Ей предначертано судьбой соединить в себе традиции востока и культурные достижения запада; у нее будет достаточно времени, чтобы, наконец, запечатлеть на бумаге все то, что на протяжении долгих лет она твердила вслух, стараясь не забыть ни единой детали. Бабушка не одобрила бы ее намерений — в ее представлении чернила являлись ничем иным как потусторонним морем, утягивающим на дно всякую свежую идею, тем вернее, чем больше силы и могущества в ней заключено, — но бабушкин мир неумолимо предавался забвению, а Эрэндис вовсе не хотелось, чтобы цепочка поколений вастакских жрецов прервалась на ней и ее дяде. Если Ар-Фаразон действительно воплотит в жизнь намерение сделать ее своей наместницей на юге, у нее будет достаточно времени и для записей, и для размышлений.

Принцесса так четко воображает себя за огромным дубовым столом с разложенными на нем свитками и рукописями, что почти не удивляется, когда, подняв глаза, и вправду видит перед собой убранство одного из залов Барад Дура, уже неоднократно являвшегося ей в сновидениях.

— Ни к чему не прикасайся, — она резко разворачивается, услышав за спиной голос Саурона. Сейчас тот выглядит иначе, лишь отдаленно напоминая человека, с которым Эрэндис беседовала во дворцовых темницах Арменелоса. От неожиданности ее рука все же скользит по поверхности стола, задевая документы. Вернее, ее пальцы попросту проходят сквозь бумагу, словно перед ней всего лишь очередная иллюзия, или же будто она медленно увязает в одном из ставших привычными мучительных полуосознанных видений о прошлом не то в этом мире, не то в одном из его бесчисленных вероятных отражений.

Саурон с легкостью считывает ее эмоции — едва заметно усмехается в ответ на смесь испуга и удивления и поясняет:

— Разумеется, они не настоящие. Оригиналы все еще находятся в Эрегионе, а я бы хотел ознакомиться с их планом защиты, прежде чем мы сожжем его вместе с городом и его жителями.

Эрэндис склоняется над столом, и у нее кружится голова от изобилия линий, схем и убористой вязи тенгвар. От желтоватого пергамента исходит дрожащее свечение, и только внимательный взгляд сможет отличить эту искуственно выполненную бесплотную копию от настоящих свитков. Принцесса справедливо жаждет поинтересоваться, настоящая ли в этом зал она, или ее душа неизвестным образом оказалась затянута в опасное путешествие против собственной воли, но вместо этого с ее губ срываются совсем иные слова — да и голос ей будто не принадлежит.

— Прежде, чем я появилась в Эрегионе, Кхамул пообещал, что Хостамиру и его семье будет позволено покинуть королевство до того, как мы начнем наступление. Не думаю, что это мудро. После того, что узнал Келебримбор, нолдор могут подозревать кого угодно из твоего бывшего окружения. Гуннульв уже бежал, положение Ангмара при Тар-Тэлпериэн шатко, как никогда. Если за домом Хостамира следят, его спешный отъезд выдаст наши планы.

— Верно, — Саурон скривился в хищной полуулыбке, ожидая дальнейших слов Эрэндис, или, вернее сказать, той, чьими глазами она смотрела на мир.

— Но ты не отдал приказа, отменяющего мою прежнюю глупую просьбу.

— Ты в состоянии сделать это сама, — усмехается он. — Надеюсь, Аноррод не предастся скорби по племяннику, павшему жертвой твоей черной неблагодарности.

— Хостамир с гордостью называет себя другом эльфов, — качает головой принцесса. — Анорроду не слишком повезло с потомками, но разве нашлось бы более идеальное место для того, чтобы спрятаться? И разве не высшее проявление преданности — разделить судьбу того, кого ты так любишь?

— В таком случае, Хостамир окончит свои дни в подземельях моей цитадели, — холодно замечает Саурон. — Поскольку судьба Келебримбора — умереть здесь. Если я о чем и пожалею, так это о том, что не смог собственноручно убить всю его семью, весь его проклятый род.

— Нетрудно вычислить, кому достались отосланные Келебримбором кольца, — Эрэндис требовательно смотрит на него. — Этот нолдо всегда был слишком предсказуем. Как бы то ни было, сейчас они для нас временно недосягаемы. Майрон, мы должны сосредоточиться на семи. Если гномы станут нашими верными слугами, Лангону будет куда сложнее продолжать свои поиски... — она осекается, заметив, что Саурон теряет интерес к ее словам и с не свойственным ему мягким выражением смотрит куда-то ей за плечо. Принцесса медленно поворачивается и тут же утомленно возводит глаза.

— Вы посмотрите, кто здесь. Ойкерой. Все никак не избавишься от своей кошачьей привычки входить без предупреждения всякий раз, как тебе вздумается. А вас я не… — обращается она было к его спутнику, чуть прищурившись, и медленно заканчивает, когда тот вступает в освещенный факелами круг света, — … вас я здесь раньше не встречала...

Хотя у Эрэндис нет никакого повода беспокоиться, сердце ее сейчас стучит с такой силой, будто вот-вот вырвется из груди. В огромном холодном зале почему-то становится слишком мало воздуха и пространства.

— Я не успел тебя предупредить, — ей это кажется? — извиняющимся тоном произносит Саурон. — Это Хаук. Хаук, позволь представить тебе моего близкого друга, Норну.

Эрэндис вздрагивает, и крепость вместе с ее ужасными обитателями черными осколками ускользающего сна осыпается к ее ногам. Сейчас она перепугана сильнее обычнее — если раньше видения можно было принять за призрачные воспоминания детства, сейчас они беспорядочно смешались с переживаниями прошлого дня, изученными хрониками и недосказанными мыслями. В этот момент Эрэндис, как никогда, желает поверить заявлению Саурона, будто она никогда не появлялась, да и ни при каких обстоятельствах не могла побывать в Барад Дуре, будто давний рассказ Тхурингветиль — политически выгодная ложь, будто Норны, дочери Хостамира, которого та с такой легкостью позволяет уничтожить, и вовсе никогда не существовало, коль скоро о ней ничего не написано в книгах. И хотя к завтраку принцессе почти удается убедить себя в смехотворности ночных страхов, лицо девятого назгула безотчетно преследует ее и за разговором с лордом Аланором, и за наставлениями королевы, и за обычно раздражающей, но сейчас такой своевременной болтовней Исилиэль. Эрэндис не уверена, что вообще когда-нибудь сможет забыть этот пронзительный взгляд, так напоминавший другой, отраженный в песнопениях и преданиях, что она еще несколько часов назад намеревалась сохранить для потомков.