Между ударами сердца (гет)

Осознание непоправимости произошедшего приходило медленно и неотвратимо, как обманчиво-медленно накатывает на берег волна цунами. Сперва похожая на одну из сотен похожих и абсолютно безобидных волн, в отличие от остальных, она не останавливает свое движение, лишь слегка лизнув кромку берега, а продолжает неукротимый натиск на все новые и новые островки суши, пока не сокрушит на своем пути любые признаки привычного безопасного мира и не уйдет также медленно и неотвратимо, оставляя после себя лишь груду обломков. После долгих изнурительных поисков, при всей возможной поддержке со стороны участливого библиотекаря, Гермионе пришлось признать, что она не найдет способа отменить ритуал. Существовала возможность оставить орден Нимуэ, но только до того, как было заключено соглашение с другим магом, либо после того как условия соглашения будут исполнены с обеих сторон. Это был замкнутый круг.

Все было снова, как перед Рождеством: ее попытки объяснить, его нежелание слушать. Гермиона задерживалась после уроков зельеварения в надежде украсть хоть минуту его внимания, но профессор взял за привычку исчезать за дверью со звоном колокола. Она послала пару сов, не особо надеясь на ответ, но, к ее удивлению, он все же последовал. Нет, ее письмо так и осталось нераспечатанным, но вместе с ним сова принесла короткую записку со знакомым почерком. Снейп сам назначил ей встречу.

«Ваши индивидуальные занятия будут проходить по пятницам в девять на площадке для аппарации.

С.С.»

Робкая надежда на примирение угасла так же быстро, как и вспыхнула. Он был холоден и неприступен. Казалось бы, за столько лет его преподавания, она должна была привыкнуть к презрительным взглядам и ледяным интонациям его голоса. Но было гораздо легче переносить его колкости и безразличие, когда в ответ на каждое его движение предательское сердце не совершало сальто. И потому она злилась, выходила из себя, срывалась на крики и слезы, пытаясь объяснить, донести до этой его вздернутой в презрении сальной головы, что она не знала, не могла знать, к чему приведут ее опрометчивые шаги. Но все было тщетно. Как только она переставала говорить о занятии и начинала говорить об отношениях, он накладывал мгновенное «Силенсио», и брошенные в пылу злости обидные фразы или просьбы понять оставались для него лишь бессмысленным шевелением губ ученицы. Так безуспешно во всех смыслах прошли два ее занятия.

В третью пятницу двое магов в очередной раз стояли в центре широкой площадки для аппарации, соприкасаясь друг с другом лишь кончиками пальцев и обмениваясь гневными взглядами.

— Сосредоточьтесь! — рявкнул Снейп после энной неудачной попытки ученицы.

Как бы она ни старалась, ее стопы отказывались отрываться от земли хоть на миллиметр. Как в насмешку над ее жалкими потугами преодолеть гравитацию, ее наставник свободно парил в нескольких дюймах от поверхности и в своей развевающейся черной мантии был похож скорее на бесплотного демона, сотканного из черного невесомого тумана, чем на человека. «Или на дементора», — с особым удовольствием подумала Гермиона, ловя на себе очередной гневный взгляд черных глаз, от которого по спине пробежал холодок.

— Вы не намерены облегчить мне задачу, не правда ли? — сердито проговорила она, возвращая наставнику не менее колкий взгляд.

— Вопреки вашему глубокому убеждению, облегчать вам жизнь вовсе не является главной целью моего существования, — саркастично парировал Снейп, делая особо изящный маневр в воздухе.

Гермиона в очередной раз почувствовала себя неуклюжим тяжелым бегемотом, которому просто не суждено оторваться от земной поверхности. Ее детская злость и обида после провальных занятий по полетам в Хогвартсе снова всплывала в памяти. «Самая умная ведьма своего поколения не может удержаться на метле» — так дразнили ее однокурсники-гриффиндорцы, о том, как дразнил ее Малфой, лучше не вспоминать. Может, ей этого просто не дано, как с прорицаниями? Есть же какая-то история про рожденных ползать…

— У меня ничего не получается, — наконец признала она, с тяжелым вздохом усаживаясь на холодную землю.

— Разумеется, у вас ничего не получается. Не все знания даются так легко, как зазубривание школьных учебников, мисс Грейнджер. Даже у Дамблдора за семь месяцев обучения не было ни одной в полной мере успешной попытки подняться в воздух без вспомогательных заклинаний.

— Дамблдору понадобилось семь месяцев, чтобы научиться летать? — с измученным вздохом повторила она.

— Нет, через семь месяцев Дамблдор упал с Астрономической башни. Летать он так и не научился, — с улыбкой, больше напоминавшей хищный оскал, поправил ее Снейп.

— Поливание желчью и язвительными комментариями — это обязательная часть занятий? — закатив глаза, поинтересовалась Гермиона.

Для кого весь этот спектакль? Если он рассчитывал запугать ее, стоило больше постараться во времена ее учебы в Хогвартсе, а не сейчас, когда она без труда может вызвать в памяти картинку с ним голым и размякшим как теплое масло в ее руках. Нет, об этом сейчас лучше не думать.

— Условия нашего соглашения принуждают меня давать вам частные уроки, но никак не ограничивают в педагогических методах, — с особым удовольствием заметил Снейп, игнорируя теплую улыбку, внезапно расцветшую на лице ученицы.

Гермиона издала что-то очень напоминавшее усталое рычание, но воздержалась от комментариев о его педагогических методах.

— Хорошо, — примирительно произнесла она. — Может, есть еще кто-то, кто обладает этой техникой, способный помочь в понимании процесса?

— Никого, насколько мне известно, — отрезал Снейп.

— Но вы же научились у кого-то, и ваш учитель тоже у кого-то учился, — попыталась логически рассуждать прилежная ученица.

— Я учился у Волдеморта, и воскрешать его только ради того, чтобы облегчить вашу задачу, не намерен. К тому же, мои методы преподавания покажутся вам прогулкой по тенистому парку в летний день, по сравнению с его изобретательными способами. Волдеморт, в свою очередь, учился у тибетских магов, и, зная его привычки, осмелюсь предположить, что ни одного живого носителя знаний он после себя не оставил.

— Это невыносимо, — вконец потеряв терпение, простонала Гермиона, потирая ноющие виски.

— Хоть в чем-то мы согласны.

— Что будет, если мы прекратим эти занятия? — спросила она, готовая признать собственное поражение в битве с гравитацией и тяжелым нравом наставника.

— Древняя магия требует неукоснительного исполнения обязательств. Вы свою сторону обязательств исполнили, так что в случае прекращения занятий магия убьет только меня, — спокойно и методично отчеканил Снейп, словно речь шла о взаимодействии простых ингредиентов в зелье, а не о его жизни.

— Сколько раз еще мне нужно попросить прощения, чтобы вы меня услышали? Я же уже пыталась объяснить, что не знала ни о какой магии и обязательствах, — устало ответила ученица, уткнувшись взглядом в свои колени.

— Как удобно ссылаться на незнание сейчас, когда все уже сделано и не несет никакой опасности для вас лично, — повторил он уже ставший традиционным ответ на ее объяснения.

— Примените ко мне легилименцию, если хотите, тогда вы поймете, что я вас не обманываю, и мы сможем прекратить бесконечные пререкания на этот счет, — в порыве отчаяния выпалила Гермиона, вскакивая с земли и приподымаясь на носочках, но все равно не имея возможности заглянуть профессору прямо в глаза.

В его взгляде что-то промелькнуло, словно он впервые взвесил для себя вероятность того, что она говорит правду, но от этого выражение его лица стало только жестче.

— Если вы и вправду были так глупы и не удосужились поинтересоваться, на что подписываетесь, сложившиеся обстоятельства послужат вам уроком. Разве за годы войны вы не уяснили, что не стоит идти на поводу у ущемленного самолюбия и амбиций и вступать в сомнительные тайные общества, а также участвовать в неизвестных темномагических ритуалах, даже не потрудившись предварительно изучить все подводные камни. Это никогда не заканчивается хорошо. Или чужой опыт ничему вас не учит, раз понадобилась собственная татуировка?

Снейп инстинктивно потер предплечье на левой руке, где все еще клеймом вечного сожаления чернела темная метка. На побледневших щеках его ученицы в отражении лунного света блестели мокрые дорожки слез, но он не собирался ее утешать. Резко отвернувшись от нее и сделав несколько стремительных шагов в темноту, он с громким хлопком аппарировал.

* * *

Десять дней — ровно столько Гермиона продержалась, обещая себе быть сильной, принять все как есть, смириться с неизбежным. Она сама виновата в случившемся и никак не может изменить то, что произошло, а значит, нужно просто стиснуть зубы и идти дальше. Вставать по утрам, готовить завтрак, идти на занятия, стараясь не обращать внимания на противный холодок на коже от соприкосновения с ненавистной мантией. Быть внимательной на лекциях, погружаться с головой в учебники, допоздна засиживаясь в библиотеке, возвращаться домой, уже валясь от усталости, и засыпать, едва коснувшись подушки. По выходным составлять компанию маме в ее бесконечных и бесцельных шатаниях по магазинам, навещать старых друзей и знакомых. Вежливо кивать в нужных местах и отвечать: «все отлично» на дежурные вопросы о делах и самочувствии, и ни словом, ни взглядом не выдать, что гнетущая зловещая тишина ее снов грозится запустить свои скользкие щупальца в зыбкую реальность одинаково-пустых дней и проглотить ее полностью, оставив захлебываться в собственном страхе и слезах. Потому что больше нельзя втайне наблюдать за его дыханием, нельзя незаметно украсть частичку его тепла, когда он наклонится над ее котлом, нельзя даже опустить в каменную чашу несколько серебряных нитей и подсмотреть за самой собой, той счастливой собой, которой позволено целовать его тонкие губы и смело запускать пальцы в длинные спутанные после бурных взаимных ласк волосы. Нельзя даже мысленно произносить его имя, от этого будет только больнее и еще тяжелее смириться с невозможностью.

Она уже пропустила две лекции по зельеварению и последнее индивидуальное занятие. Она изо всех сил держалась и почти убедила себя, что у нее начало получаться. Но как назло хозяева всех окрестных магазинов, лавочек и кафе решили напомнить ей, что она потеряла, развесив на витринах пестрые сердечки и фотографии неправдоподобно-красивых и счастливых влюбленных парочек в преддверии последнего в длинной череде зимних праздников. В более теплой, чем родной Лондон, Ирландии уже невыносимо сладко пахло весной. Люди вокруг покупали банально-сентиментальные подарки друг другу, выбирали яркие букеты и украшали их алыми ленточками или все теми же назойливыми сердечками, от которых было не скрыться в эти дни, куда бы она не пошла.

Это было обидно и унизительно, пойти на поводу у производителей шоколада и пестрых открыточек, позволить этой показной рекламной мишуре забраться под кожу и разбудить так старательно усыпляемое чувство. Позволить себя соблазнить пестрящими на ярких плакатах обещаниями счастья, и бессовестно сорваться, так, как может только девушка, долгое время сидевшая на диете и очутившаяся против своей воли у прилавка кондитерской, с дрожащими руками и маниакальным блеском в глазах, проглатывая вместе со сладким кремом любые данные себе прежде обещания.

Она стояла у его дома, приготовив длинную складную речь с логическим обоснованием и обещаниями найти решение. В ее голове все казалось ясным и убедительным. Но вот дверь перед ней раскрылась, и, привалившись к дверному косяку, устало и как-то совсем не по-снейповски рассеяно показался ее профессор. Растрепанный и в помятой рубашке, с этой чертовой глубокой складочкой между аккуратно очерченных бровей, при виде которой ее сердце сжималось от такой невыразимой тоски, что хотелось выть на луну или скулить как побитый щенок. И все слова вдруг стали жалкими, невыразительными, не способными донести и малой толики ее чувства к нему. Ее сильный, неприступный, саркастичный профессор Снейп смотрел на нее так, как смотрят на торнадо, готовый в любую секунду разнести дом в щепки — обреченно. Затем тяжело вздохнул и прикрыл глаза, потирая переносицу двумя бледными пальцами. И это оказалось больше, чем она была способна вынести.

Она жалобно всхлипнула и, зажмурившись, как перед прыжком с высоты в бездонную пропасть, бросилась ему на шею. И замерла, прижимая щеку к широкой груди, вслушиваясь, ощущая его тепло, вдыхая аромат его кожи, убеждаясь, что он все еще здесь, рядом, а не в той зловещей тишине из ее снов. Он стоял, не двигаясь, не издавая ни слова, и даже его медленное ровное дыхание не давало ни намека на то, что он ощущает ее прикосновение как-то иначе, чем внезапный порыв сквозняка. Но под тонкой измятой рубашкой, точно там, где ее ушко прижималось к его груди, вместо ровного уверенного ритма его сердце отбивало сбивчивое стаккато и выдавало его с головой.

Гермиона не могла вспомнить, кто первый начал движение, но вскоре они оба прокладывали путь к спальной, срывая друг с друга одежду и круша мелкие предметы мебели, досадно оказавшиеся на их пути. Они не старались быть нежными, до боли впиваясь ногтями и зубами в разгоряченную плоть. Скорее терзая, чем лаская, они изливали накопившуюся злость и утоляли неистовый голод друг по другу. От накала эмоций захватывало дух, вознося все выше и выше, когда, наконец, в едином порыве они сорвались в свободное падение чистой эйфории. Слишком быстро после такого долгого ожидания их стоны утихли, и наступила тяжелая гнетущая тишина. Гермиона лежала на плече у Северуса, выводя ладошкой хаотичные круги на его груди. Оба чувствовали, что затишье не продлится долго, но пытались оттянуть миг неизбежности, пока ожидание не превратилось в горькую агонию.

— Почему ты согласился тогда? — первой заговорила Гермиона, срывая, наконец, пластырь молчания с их общей открытой раны.

Северус приподнялся, опираясь на локти, не слишком деликатно скидывая ее со своего плеча.

— Это был мой хренов юбилей, будь он проклят. Ты стояла в моей спальной голая и горячая, готовая принадлежать мне ровно в ту секунду, как я дам свое согласие. Что, черт возьми, я мог сказать, по-твоему? «Простите, мисс Грейнджер, но обратитесь за дефлорацией к другому волшебнику, а потом возвращайтесь, и мы продолжим эту милую беседу?»

— Мне так жаль, Северус, — пробормотала она, закрывая ладонями лицо и стараясь не допустить, чтобы жжение в глазах превратилось в слезы.

— Это ничего не меняет. Что сделано, то сделано. Тебе не стоит больше приходить сюда. — Он резко поднялся с кровати, отворачиваясь к противоположной стене, абсолютно не заботясь о том, чтобы как-то прикрыть свою наготу.

— Я понимаю, — успокаивающе прошептала Гермиона.

Он не пошевелился и не обернулся к ней — ни когда она в спешке собирала разбросанную по всей квартире одежду, ни когда подошла поцеловать на прощание в острую лопатку, ни когда стояла в прихожей, неоправданно долго щелкая замком. Лишь закрыв за собой дверь, она услышала внезапный грохот, через мгновение заглушенный заклинанием, блокирующим любые звуки изнутри.