Между ударами сердца (гет)

В полукруглой аудитории стоял полумрак. Все окна плотно зашторены, и зал освещался лишь масляными факелами и голубыми огоньками, горящими под семью котлами в самом центре помещения. Воздух был слегка влажным и наполненным ароматами шалфея и можжевельника, а по каменному полу стелился плотный сизый туман, вихрями стекающий из самого крупного медного котла, стоящего справа. Парты в аудитории стояли в несколько рядов по кругу, с широкими проходами, расходящимися лучами от центра с невысокой трибуной и бурлящими котлами. До начала занятия оставалось еще около семи минут, но в коридорах звенел шум и гам, а тут — только бульканье кипящих зелий и звук осторожных шагов студентов. Гермиона прошла к свободной парте в первом ряду и, стараясь не шуршать бумагами, достала из любимой безразмерной бисерной сумочки несколько учебников и свиток пергамента с гусиным пером. Никто не шептался, не шутил и не обменивался вчерашними новостями. Казалось, в этой аудитории обычно шумные студенты боялись даже дышать слишком громко. Минуты тянулись томительно-медленно, пока наконец двенадцать расставленных по периметру идеально синхронизированных часовых механизмов не пробили восемь, оповещая о начале занятия. Позади Гермионы скрипнула и с шумом захлопнулась входная дверь, стремительный поток свежего воздуха промчался по проходу, и вслед за ним появился преподаватель. Он не шел, а словно парил, своей свободно развевающейся черной мантией поднимая с пола призрачный клубящийся туман.

Когда клочки тумана осели на пол, на трибуне, возвышаясь над притихшей аудиторией, с высоко поднятой головой и сложенными на груди руками стоял профессор Снейп. Он медленно обвел своим пронзительным взглядом каждый уголок зала, не выделяя никого конкретно, убедился, что внимание студентов безраздельно принадлежит ему. А затем, словно раскат грома в напряженной ожиданием тишине, раздался его властный вкрадчивый голос, низкий тембр которого резонансом отдавался в теле, заставляя физически ощущать каждый звук.

— Зельеварение — тончайшее из всех магических искусств, которое сумеют познать лишь немногие из вас. Если вы выбрали эту дисциплину, поддавшись заблуждению, что она понадобится вам в вашей будущей карьере колдомедика, то зря тратите свое время и мое терпение. Чтобы сварить сироп от кашля или настойку от желудочных колик, вполне достаточно знаний уровня СОВ, а для правильного приготовления костероста достаточно удовлетворительной оценки по ТРИТОНам. Любые зелья, требующие более высокой квалификации, используются рядовыми колдомедиками не чаще, чем вам приходится трансфигурировать лунный свет в воду, чтобы заварить утренний чай. Потому я настоятельно рекомендую всем, кто заинтересован лишь в карьере целителя, отказаться от моего предмета и уделить внимание другим профильным дисциплинам, пока учебный год только начался и ваш отказ никак не отразится на итогах успеваемости. Для тех же, кто желает познать саму суть магии зелий, проникнуть в тайну сокровенного искусства, передаваемого из поколения в поколение, начиная от самого Мерлина, и строго охраняемого от сторонних наблюдателей не секретами, а сложностью достижения цели, я раскрою возможность постигнуть волшебство с доселе неизведанной для вас стороны. Здесь не будет элементарных рецептов варева, которое можно найти в ближайшей лавке зелий. Но вы получите шанс лицезреть редчайшие образцы истинного изящества и виртуозного мастерства, на какое только способно человеческое воображение. На несколько часов в этих стенах вы будете превращаться в исследователей неизведанного и творцов невозможного. Я даю вам десять минут, в течение которых вы можете встать и уйти из этой аудитории навсегда, либо остаться и столкнуться с самым сложным и самым коварным предметом изучения в истории магии. Трезво оцените свои способности и решайте.

Двенадцать синхронных часовых стрелок громко защелкаливо вновь воцарившейся тишине. Постепенно по аудитории поползли робкие шепотки и шелест собираемой со столов бумаги, а затем несколько раз скрипнула и тихонько притворилась входная дверь. Но Гермиона не могла увидеть, сколько человек покинули полумрак зала, потому что все ее внимание сосредоточилось на одной единственной точке, словно магнитом притягивавшей взгляд. Она зачаровано наблюдала, как медленно, ритмично поднимается и опускается в такт дыханию широкая грудь профессора. Эти плавные повторяющиеся движения, словно волны океана, укачивали ее сознание, заставляя засыпать все тревоги, страхи и опасения, разливая по телу давно забытое и, казалось, уже недостижимое чувство покоя и умиротворения.

Всего чуть больше года назад она склонялась над этой грудью, обтянутой учительской мантей. Шерстяная ткань царапала щеку и оставляла липкий влажный след его крови на коже. В панике и отчаянии Гермиона прижимала ухо там, где должно гулко биться сердце, борясь за жизнь своего грозного несокрушимого хозяина, старалась расслышать хриплое дыхание или ощутить биение пульса, но услышала лишь один тяжелый глухой удар и утонула в агонии тишины. Никогда еще Гермиона не чувствовала себя такой беспомощной. Внезапно все ее знания, храбрость и решимость оказались бесполезны перед лицом пугающего безмолвия и безжизненной тьмы опустевших черных глаз. Это беззвучие отобрало у Гермионы нечто необъяснимое. Что-то, чем она обладала, даже не зная об этом, проникло в самую глубину ее существа и прочно поселилось там. Каждую ночь мертвенная тишина выплывала на поверхность и затопляла собой разум и чувства, заставляла вскакивать с постели в холодном поту, жадно глотать обжигающий легкие воздух и до боли прикусывать губу. Как часто Гермиона просыпалась и крепко прижимала руки к груди, удивленно ловя ладошками гулкие удары собственного сердца. Это стало привычкой — периодически прикладывать ладонь к груди, чтобы перепроверить, убедить саму себя, что она не застряла в одном из немых снов и что сердце все еще стучит, отсчитывая минуты ее жизни, словно взятые взаймы у тех многих, кому повезло меньше нее в ту безумную ночь.

И вот он снова стоял перед ней, с идеально прямой спиной и надменным взглядом, произносил вступительную речь, одаривал ускользающих за дверь студентов презрительной усмешкой и буквально излучал силу и уверенность. Словно не было тех ужасающих минут агонии в Визжащей хижине, словно не вытекли из него последние капли жизни у нее на глазах. Он стоял, ровно и глубоко дыша, каждым вздохом утверждая, что нет ничего невозможного и ничто не утеряно безвозвратно. А Гермиона, будучи не в силах оторвать взгляд от вздымающейся, наполняющейся воздухом широкой груди, как под гипнозом ощущала, что ее собственное дыхание становится глубже и медленнее. Легкие впервые за долгое время до краев наполняются сладковатым влажным воздухом, словно до сих пор на них что-то незримо давило, а теперь, как по мановению волшебной палочки, невидимый груз сняли. Гермиону охватила внезапная легкость. Казалось, что тело без этого груза почти невесомо и вот-вот оторвется от земли, а плотный ком внизу живота, свитый из спутанных нитей страха, сожалений и вины, начал потихоньку распускаться. Впервые за долгое время Гермиона почувствовала, как застывшие в напряжении мышцы немного расслабились, сутулые плечи расправились, и она разрешила себе просто дышать.