Измени себя, не изменяя себе (гет)

Ее любимый пациент снова с ней. Снова еле жив. Снова выкарабкивается практически с того света, а она опять ничем не может помочь и просто поправляет ему одеяло, дает зелья и надеется, так отчаянно надеется, что он и на этот раз выкарабкается и придет в себя.

Не понаслышке зная, что значит — быть жертвой своего предназначения, Помфри всегда сочувствовала бедному ребенку, отданному во власть жестокой судьбы. Она, как никто другой, понимала, что великая судьба требует не менее равнозначной платы. Для нее самой дар истинного целителя стал высшим благом и наихудшим проклятием, лишив самого желанного в этом мире. Ее мечта о собственном доме, семье и детях оборвалась с получением наследия в день совершеннолетия. В тот день она узнала, что отныне не способна породить своего ребенка, но теперь у нее сотни и тысячи чужих, что ее долг, как и любой матери, относиться ко всем одинаково, никого не выделяя, и очень долгое время ей это удавалось. Но каким-то образом этот бедный ребенок, свалившийся ей как снег на голову посреди одной ночи, умудрился стать неожиданным гостем в ее сердце, смог разбудить её чувства, столько лет находившиеся в анабиозе. Неужели это она — колдомедик высшей квалификации Поппи Помфри — смотрит на него глазами не лекаря, а матери? Или это простое родство двух душ, отданных во власть высших сил, проклятых судьбой и предназначением?

Услышав вызов каминной сети, она, вздохнув, вошла к себе в кабинет, заранее зная, кого увидит и кому снова не сообщит ничего утешительного. Единственного в этом замке взрослого мага, кроме нее, который настолько беспокоится за мальчика, чтобы в перерывах между занятиями связывается с ней.

— Как он, Поппи?

— Без изменений. Я сразу сообщу, — уже в который раз повторила она и поспешно вернулась к его постели. И опять поправляла одеяла, давала зелья, а когда он начинал метаться и стонать, ласково и успокаивающе шептала:

— Ш-ш-ш, тихо, мой хороший, тихо.

Нежно прикасалась прохладными пальцами к воспаленному лицу, убирая с влажного от пота лба прилипшие волосы, и продолжала надеяться, перестав волноваться о причинах и невольно проваливаясь в воспоминания.

* * *

Он оказался совсем не таким, каким она ожидала его увидеть. Мальчик-герой больше походил на призрак. Первый же его визит из-за обморока, вызванного мигренью прямо посреди Большого Зала, мадам Помфри использовала как повод провести полное обследование и пришла в ужас. Она навсегда запомнит, чего ей стоило сохранить лицо спокойным, пока занималась ребенком, как, стоило ему заснуть, ворвалась в кабинет директора, прервав собрание учителей. Помфри не имела ни малейшего представления, что за выражение было на ее лице, но, когда она отрывисто потребовала оставить ее наедине с Дамблдором, все поднялись и молча покинули помещение, включая вечно язвительного Снейпа.

Ее гнев, ее ярость — и добродушное спокойствие старика. Колдомедик требовала защитить мальчика. Директор объяснялся туманными фразами. И, тем не менее, несмотря на убежденность в своей правоте, ей пришлось уступить, смириться, притвориться, что поняла его доводы, но только потому, что увидела, как у раздражающегося директора в глазах мелькнула готовность заставить ее все забыть. Забывать она не хотела — она не имела на это права: чтобы помочь, она должна помнить. Перед уходом директор не самым деликатным образом напомнил ей о рабочем контракте, а точнее — пункт о полном подчинении всех ее действий касательно будущего студентов лично самому директору. Она помнила. Как и кару за непослушание. Она покидала кабинет, думая, что больше никогда не сможет испытывать к этому человеку и капли уважения.

Клятва верности, данная Хогвартсу в лице исполняющего обязанности директора, была сильна, вот только она подчинялась тому, что было выше пергаментов и чернил. Дамблдор ошибся в одном: сама магия защищает «хранителей жизни», они присягают ей, как присягают магглы своему Гиппократу, обещая хранить здравие ее носителей. А кто может быть магии дороже, чем ребенок Света, чем хрупкий сосуд с бушующим пламенем внутри? Помфри были безразличны награды и наказания. Она не просто так стала колдомедиком, ее дар взывал к ней, ее призвание по рождению никогда не позволило бы ей оставаться равнодушной к страданиям, особенно ребенка. И если ей отказал директор, всегда можно найти обходной путь, ведь, Слава Мерлину, в школе были еще волшебники, подобные ей. Например, кошка, обожающая своих котят.

Выждав пару дней и убедившись, что портреты прекратили пристально наблюдать за всеми ее передвижениями, Поппи Помфри под благовидным предлогом напросилась к профессору трансфигурации на чай, ведь действительно вопиющая выходка кого-то из студентов, заколдовавшего все метлы гриффиндорской сборной, заслуживала живейшего обсуждения. Где-то посреди их экспрессивной беседы портреты оказались погружены в спячку, и Помфри убедилась, что не зря всегда считала Минерву очень умной женщиной. Та хоть и заметила все странности, происходящие в ее кабинете, продолжила свою обличительную тираду в адрес коварного Слизерина и преступного попустительства Снейпа, выдав свое изумление лишь слегка приподнявшейся бровью. Все с тем же недоумением она наблюдала, как Помфри очистила чашку и вытянула из виска несколько серебристых нитей. Так ничего и не спросив, Минерва послушно нырнула в протянутую ей чашку, заменившую Думоотвод, и погрузилась в воспоминания, которыми колдомедик поведала ей все, что смогла, даже передала часть своего разговора с Дамблдором.

Колдомедик с некоторой опаской следила за своей собеседницей, в любой момент ожидая возмездие за передачу конфиденциальных сведений постороннему лицу. Общеизвестно, что на учебный период года опека над ребенком частично передается в руки директора магической школы, и Помфри отчаянно надеялась, что в некоторой степени это распространяется и на деканов факультетов, к тому же Минерва была заместителем Дамблдора. Твердой уверенности не было, но время шло, кара ее не настигала, и Поппи вздохнула с облегчением — магия приняла меру ответственности за Минервой МакГонагалл.

— Не могу сказать, что удивлена, — с утомленным вздохом сказала Минерва, возвращаясь в реальность.

— Ты что-то знала? — колдомедик впилась в нее взглядом.

— Поппи, он оставил ребенка на пороге дома. Ночью. В начале ноября, — она говорила все тем же обманчиво-спокойным голосом, но вдруг резко встала с кресла и, выпрямившись во весь рост, зашипела не хуже разозленной кошки. Именно в этот момент Помфри поняла, что приняла верное решение и пришла за помощью к нужному человеку: Минервой МакГонагалл в этот миг нельзя было не залюбоваться, что-то проявилось в ней такое... опасное, мрачное, темное — и в то же время величественное: обычная кошка, но с душой разъяренной львицы, защищающей своего детеныша. — Почему я позволила ему? Как я могла допустить такое? Я же целый день следила за этими животными. Я специально пошла туда, чтобы быть абсолютно уверенной, что ребенку Лили будет хорошо в семье ее сестры.

— А что, были предпосылки к обратному? — не сказать, чтобы Помфри была слишком удивлена тем, что директор заранее спланировал детство своего героя.

— Лили очень переживала их разрыв, — скупо жестикулируя, МакГонагалл, выдавая свое волнение, начала расхаживать по кабинету. — Для нее это был такой удар: сразу после гибели родителей вместо того, чтобы стать поддержкой сестре, из Петунии вылезли все копившиеся в ней обиды, зависть, непонимание. До такой степени, что она отказалась от совместного владения унаследованным семейным бизнесом.

— Вы хорошо осведомлены.

— Это ведь произошло за месяц до окончания Хогвартса. Лили была старостой, мы часто виделись, и я не могла не заметить, как сильно она обеспокоена чем-то. Мы о многом говорили с ней — фактически обо всем: и о постигшем ее горе, о том, что ей не к кому возвращаться, и что Джеймс одолжил ей денег, чтобы выплатить долю Петунии и сохранить дело всей жизни их отца. Она нуждалась в утешении и совете. Разве я могла ей в этом отказать?

— Минерва. Вы отличный декан, я не ошиблась, придя сюда, — максимально возможным ровным тоном сказала Поппи, хотя в ней самой экспрессивная речь Минервы сеяла бурю.

— Но я ничем не помогла ее беззащитному сыну. Я ведь знала это, я видела своими глазами, что этим нелюдям нельзя доверить ребенка. Одного дня наблюдения хватило, чтобы убедиться, что это самые омерзительные магглы, — Минерва сама не заметила, как перешла на крик. Она вся раскраснелась, глаза метали молнии. — Как я могла позволить ему?! Как я могла допустить, чтобы ребенок рос в столь отвратительных условиях?! Я ведь помнила, как Лили рассказывала, что Петуния боится и ненавидит магию, о том, как она и ее новоиспеченный муж захлопнули двери перед их с Джеймсом носом, когда те пришли пригласить их на свадьбу! Как этот Дурсль орал, что нога ни одного ненормального урода не переступит порог его дома, — она прекратила метаться и свирепо ударила ладонью по столу. — Узнав о гибели Поттеров, я пошла убедиться, что они не изменились, и забрать Гарри с собой!

Помфри смерила гриффиндорского декана критичным профессиональным взглядом и, посчитав, что для решения возникшей проблемы им обеим не помешает спокойствие, достала из кармана мантии успокаивающее зелье; отпив немного сама, колдомедик мягко пододвинула флакон к МакГонагалл. Несколько секунд та колебалась, но потом все же схватила пузырек, отпила, упала обратно в свое кресло и застыла, спрятав лицо в ладонях.

— Как я могла позволить ему? — успокаиваясь, тихо пробормотала она снова через минуту и внезапно, словно ее озарило, вскинула на Поппи свирепый взгляд, едва не заставивший ту отшатнуться. — Он собирался заставить тебя забыть, — зло зашипела она, — а значит, вполне мог наложить Обливейт на меня.

— Можно проверить, — с готовностью предложила Помфри, доставая палочку и радуясь представившейся возможности: в конце концов, спящие портреты и обычные чары — это хорошо, но защита врачебной тайны многим лучше. В который раз Помфри жалела о невозможности инициировать ее по желанию, а не только в делах хоть отдаленно касающихся здоровья конкретного мага. Радужная пелена окутала стены. Колдомедик произнесла сложную формулу обнаружения примененных ментальных чар, и ни одна из женщин не удивилась, увидев отпечаток заклинания. Настолько мощного, что след отчетливо проявился даже спустя десять лет.

— Я хочу знать, насколько серьезно болен мальчик, — нарушил тишину голос Минервы.

— Не буду лгать. Все очень серьезно, — сказала Помфри, наклоняясь над столом и раскрутив медицинский свиток Гарри. Она не стала заострять внимание на отпечатке его ауры и просто указала на перечень травм, выявленных при диагностировании. Поппи видела, как по мере чтения бледнело и вытягивалось лицо декана, отметила, какие чувства, подобно калейдоскопу, сменялись в ее глазах, и искренне понадеялась, что не преувеличила благоразумие этой женщины, и та сумеет возобладать над собой и не кинется убивать директора голыми руками.

— Скажи, что ты можешь это исправить, — МакГонагалл смотрела на нее взглядом, полным мольбы и неприкрытой горечи.

— Посмотри — здесь, — Поппи раскрыла свиток на оттиске ауры, но его пергаментные края так и норовили снова закрутиться, и она раздраженно закрепила их, поставив первые попавшиеся под руку предметы, кажется, чернильницу и молочник, — и здесь. Эти две травмы, взаимоисключающие друг друга: я не смогу лечить одну, не ухудшив многократно состояние другой.

— А если их лечить одновременно?

— Учитывая дистрофию и истощение Гарри, летальный исход гарантирован с применением первых доз.

— Но нельзя же оставлять все так! — с тоской в голосе воскликнула Минерва, но Помфри промолчала, и декан, подняв на нее глаза, увидела, что взгляд колдомедика, полный отчаянья, был обращен к свитку. — Чего ты мне не договариваешь? — слова сорвались с губ едва слышным шепотом, и женщина поняла, что боится услышать ответ. Непонятно откуда взявшееся предчувствие твердило, что сейчас она услышит самое худшее.

— Я не знаю, как это исправить, но, если все останется таким, как есть, если тенденция сохранится и дальше, — Поппи сглотнула появившийся в горле ком и все же закончила, — Гарри не доживет до двадцати лет.

Она ждала крика и даже стихийного выброса магии, но была только серая молния, метнувшаяся в сторону спальных покоев. Безуспешно прождав возвращения МакГонагалл более десяти минут, Помфри поднялась и осторожно заглянула в дверь, за которой скрылась кошка. Спальни персонала оказались довольно однотипны, но конкретно эту отличало наличие в углу комнаты роскошного кошачьего дерева: несколько стволов, местами обмотанных пенькой, с тремя уровнями платформ, под одной из которых располагался гамак, и все это великолепие соединялось прочными канатами. И сейчас декан Гриффиндора — строгая, невозмутимая и вечно собранная Минерва МакГонагалл, пребывая в своей анимагической форме, яростно полосовала когтями один из стволов, вымещая на нем злость, гнев и беспомощность. Вздохнув, Поппи вернулась в кабинет. Отлив в блюдце новую порцию успокаивающего зелья, она тихо снова вошла в покои декана и поставила его на пол, впрочем, не рискуя сильно приближаться к разъяренному животному.

— Об этом никто не должен знать, — твердо сказала вернувшаяся Минерва, которой, казалось, эта вспышка позволила вернуть себе нормальное состояние духа. — Если кто-то с толком использует подобную информацию, это может серьезно навредить мальчику.

Помфри согласно кивнула и жестом позволила ей самой разобраться с этим на свое усмотрение. Имя, написанное на свитке, испарилось, и Минерва своим элегантным почерком написала новое, нахмурилась, осмотрев результат, проворчала: «Слишком очевидно», — и легким движением волшебной палочки заставила слова поменяться местами.

— Ты не пришла бы ко мне, Поппи, если бы у тебя не было идей по поводу этого, — она брезгливо покосилась на свиток и спросила с надеждой. — Что мы будем делать?

— В первую очередь надо улучшить общее состояние его здоровья. Я надеюсь, что тогда нам удастся излечение и тех основных травм. Но я не знаю, как незаметно давать ему зелья. Еще я собираюсь связаться со своим наставником, поспрашиваю Сильвестру. Может, они что-то посоветуют или подскажут надежных людей, к которым можно обратиться.

— Толли.

— Что?

— Чего желает хозяйка? — воскликнуло ушастое создание, возникшее по зову и преданно взирающее на Минерву.

— Принеси нам еще чаю, пожалуйста, — эльфийка, радостно кивнув, исчезла, и Минерва пояснила. — Она принадлежит моей семье. Я привезла ее с собой, она не связана узами с Хогвартсом и, следовательно, никоим образом не подчиняется директору. И при этом, в силу моей должности, имеет неограниченный доступ на территорию Гриффиндора.

— Возможно, — согласилась Поппи, — остается вопрос — как. Я думала подмешивать зелья в еду, но студенты едят исключительно в Большом Зале. Передавать Гарри флаконы, — она покачала головой, отметая идею, — кто-то может заметить — портреты или одногруппники. Возникнут вопросы. Можно было бы уговорить его хранить тайну, но он неизбежно потребует объяснений, а как такое объяснить?

— Хозяйка говорит о Гарри Поттере-сэре? — женщины, вздрогнув, обернулись на неловко переминавшуюся и сконфуженно теребившую маленькими пальчиками подол своего похожего на халат одеяния Толли, которая, принеся чайный поднос, случайно подслушала обрывок их разговора.

— Ты его знаешь? — удивилась Минерва.

— О, эльфы знают молодого господина. Домовым эльфам нравится сэр Гарри, — наклонившись к ним, она заговорщицки прошептала: — Он такой же, как мы.

Женщины изумленно переглянулись, не понимая, откуда маленькие проныры узнали, чем был вынужден заниматься мальчик в доме своих родственников.

— Что ты имеешь в виду? — хрипло поинтересовалась Помфри.

— Толли не может говорить, — недоверчиво покосилась на нее эльфийка.

— Мы хотим помочь ему, Толли, — поспешила успокоить ее Минерва. — Гарри Поттер очень болен, ему надо лекарство. Ты ведь хочешь помочь ему, да? — Толли торопливо кивнула. — Но об этом никто не должен знать — ни другие эльфы, ни призраки, ни портреты, ни учителя, ни одна живая или мертвая душа, — с нажимом произнесла она.

— Толли поможет! — ликующе воскликнула эльфийка. — Толли знает! Молодой господин пьет много-много воды, когда просыпается ночью! Эльфы всегда оставляют стакан у кровати Гарри Поттера-сэра. И несколько раз добавляют воду!

— Ты сможешь делать это сама? — нетерпеливо спросила декан, усмотрев прекрасную возможность. — И добавлять в воду зелья, как скажет мадам Помфри?

— Толли может, — сморщенное личико еще больше нахмурилось. — И другие эльфы тоже. Они ничего не скажут об одном из нас, — уверено заявила она.

— Почему ты называешь Гарри Поттера одним из вас? — терпеливо спросила ее хозяйка.

— Молодой господин делает волшебство, как эльфы, — экзальтированно прошептала та, пританцовывая на месте. — Гарри Поттера, как и эльфов, питает Дом. Эльфы ничего не расскажут о ребенке замка.

— Делает волшебство? — ошарашено переспросила колдомедик. — Как и все маги?

— Нет-нет-нет, — эльфийка так сильно замотала головой, что чуть не упала, — сэр Гарри делает волшебство, как эльфы, без глупой деревяшки, — обе женщины пораженно уставились на нее. — Молодой господин видит плохие сны, очень-очень нехорошие, такие, что заставляют его кричать. Но Гарри Поттер-сэр — очень добрый, не хочет никого пугать и делает тишину, чтобы никого не разбудить, — она снова заговорщицки зашептала. — Молодой господин не знает сам, что так умеет, — она хихикнула и закрыла рот маленькой ладошкой, — просыпается и не помнит, что делал во сне. Но эльфы знают, — гордо заявила она, — эльфы все видят.

— И часто ему снятся плохие сны? — прочистив горло, спросила Минерва, тщательно стараясь не демонстрировать, насколько шокирующее действие оказали на нее слова Толли. И стараясь не думать, чем вызвана привычка Гарри, не просыпаясь, глушить собственные крики, или как эту привычку ему навязали.

Эльф энергично кивнула.

— А потом опять засыпает? — бессонница мальчика для Помфри стала сюрпризом: Гарри на нее не жаловался (можно подумать, он сказал ей хоть об одной проблеме!), а сканирование не выявило — это странно тревожило.

— Молодой господин спит очень мало, — охотно информировала Толли. — Не только когда видит сны — всегда. Он уходит из спальни и много ходит по школе. Когда Толли поможет сэру? — заискивающее спросила она.

— Мне надо знать, сколько он пьет воды...

— Стакан перед сном, стакан в середине ночи, стакан по утру, — загибая пальчики, пропела эльфийка.

— Я рассчитаю дозы и принесу зелья твоей хозяйке, — заверила ее Помфри, решив, что визиты чужого эльфа также могут вызвать ненужные подозрения.

— Толли рада служить доброй хозяйке! — радостно воскликнула та и с хлопком исчезла, когда Минерва жестом отпустила ее.

Некоторое время женщины просидели в тишине, переваривая новую информацию и пытаясь прийти в себя после такого непривычного поведения давно знакомых существ.

— Ночами Гарри гуляет по Хогвартсу, — засобиравшись к себе, наконец, разбила вязкую тишину Помфри.

— Я попрошу миссис Норрис присмотреть за ним, — задумчиво отозвалась Минерва и вдруг засмеялась. — Хотя, наверное, это излишне, и она и так этим занята. Ведь учитывая все странности, творящиеся вокруг Гарри, я почти уверена, что это его из-за цвета глаз она называет «человеческим котенком». А я-то дура решила, что ее охоте мешает чей-то новый питомец, не обученный охоте и распугавший всех крыс. Но совершенно же естественно, что они бегут подальше в подземелье от человека! — и снова нервно засмеялась.

Помфри оставила ее, «забыв» на столе еще один флакон успокаивающего зелья.

Второй раз его к ней принес Хагрид, и мальчик снова был без сознания. Гарри вяло лежал на его руках, не реагируя на внешние раздражители и даже на грозоподобный плач полугиганта, который был уверен, что малыш умирает. Он не умирал, в этом она убедилась быстро. Фактически он был абсолютно здоров, чего никак не могло произойти благодаря ее зельям — уж слишком недолгим был срок их приема. Вычленив из завываний лесничего смысл, она побледнела, уяснив, что тот принес Гарри из Запретного Леса, где они искали убийцу единорогов, и впервые в жизни ей захотелось прибегнуть к насилию. Вырвав мальчика из рук Хагрида и послав его... за деканом и директором, она стащила с ребенка промокшую от слез одежду и принялась за полную диагностику.

Она была потрясена и одновременно сдерживала желание рассмеяться, ведь она столько времени билась над тем, как исправить весь ущерб, нанесенный ему "нежной" заботой родственников, а оказалось, что для этого достаточно одной прогулки по Запретному Лесу. Ей было полностью безразлично, что именно там произошло, ей оказалось более чем достаточно полученного результата. Достаточно того, что, кого бы мальчик ни встретил там, эту таинственную личность заботила его судьба. Заботила настолько, чтобы замаскировать все следы своего вмешательства под сильнейшими чарами сокрытия внешности и памяти, а потом нежно погрузить в сон, имитирующий глубокую магическую кому. Чары были настолько искусно вплетены в магическую ауру ребенка, что, не проведи она сама не одну бессонную ночь за ее изучением и расшифровкой, то не заметила бы разницы. Внешне он оставался тем же худым, чахлым и изможденным недоростком, и она отнюдь не была тем человеком, который собирался раскрывать его секрет.

Несмотря на все уверения, ворвавшаяся в лазарет Минерва продолжала смотреть на Гарри с такой безнадежностью во взгляде, словно собиралась хоронить единственное горячо любимое дитя. Появившийся следом за ней директор бурно вещал нечто ободряющее и тем самым действовал на нервы Помфри, ощущавшей, как основательно фонит от него неуместной радостью. Только когда двери снова распахнулись чьим-то мощным пинком, Дамблдор соизволил наконец замолкнуть и воззриться на плевавшегося ядом и поливавшего грязью все поколения Поттеров Снейпа, которого Хагрид, прихватив по собственной инициативе, буквально тащил за шиворот.

— Хагрид, зачем ты доставил сюда Северуса? — мило улыбаясь, спросил Дамблдор, по обыкновению, быстро справляясь с удивлением.

— Да я тут, эта, вдруг, думаю, какое зелье надобно. Для Гарри-то. Малыш-то умирает, — завыл лесничий, опять ударяясь в слезы.

— Он не умирает! — категорично выступила Поппи.

— Правда, что ль? — впервые в жизни на мадам Помфри смотрели, как на воплощенное чудо. — Я же ж и понять-то не мог: али дышит, али нет. Значится, точно живой? — уточнил полувеликан и после утвердительного кивка осел на ближайшую койку, словно ноги перестали его держать. Кровать под непривычным весом ощутимо прогнулась и протестующее заскрипела.

— Следовательно, не было никакой необходимости громить своей неповоротливой тушей мне половину лаборатории! — рявкнул на полугиганта зельевар, раздраженно оправляя многострадальную мантию.

— Так не нарошно же я, — смущенно отозвался Хагрид. — За мальчонку испреживался.

— И с каких пор элементарное отсутствие мозгов у сопляка, чтобы сбежать от опасности, стало достаточным поводом отрывать меня от важных исследований? — язвительно поинтересовался Снейп. — Он не слизеринец! Пусть с ним возится тот, кто обязан, — он сердитым жестом указал на МакГонагалл, в кои-то веки не ввязавшуюся с ним в полемику и ограничившуюся яростным взглядом. — Хотя я понимаю твое нежелание, Минерва, — сладко продолжил он, — ведь учитывая не унаследованную мальчишкой храбрость, заставляющую его, подобно кисейной барышне, свалиться в обморок, ему самое место в Хаффлпаффе.

На мгновение от подобной наглости все онемели. Минерва возмущенно хватала ртом воздух, директор, казалось, обдумывал пути мирного разрешения конфликта, Хагрид просто сидел, раскрыв рот, а сама колдомедик не могла понять, откуда в этом человеке подобная ненависть к несчастному ребенку. К своему величайшему стыду, присутствие еще трех первокурсников, жмущихся у двери, мадам Помфри заметила, только когда в ответ на речь профессора вперед выступила лохматая девчушка.

— Тогда бы Гарри точно оказался на вашем попечении, сэр, — упрямо задрав подбородок и с отчаянной решимостью глядя ужасу подземелий в глаза, сказала она, презрительно кивнув в направлении трясущегося Малфоя. — Это ведь у вас обитает все поголовье трусов, готовое «стратегически отступать» при любом намеке на опасность так, что только пятки сверкают, и оставлять остальных позади. Ваши слизеринцы даже не достойны сравнения с девчонкой, поскольку это оскорбление всех представительниц моего пола.

— Двадцать баллов с Гриффиндора за наглость! — рявкнул на нее Снейп, но девочка безразлично пожала плечами и продолжила гнуть свое:

— А что касается Гарри, да будет вам известно, в обморок он не падал. Он пробовал сражаться. Так нам сказал кентавр, который его принес.

— Кентавр? — ошеломленно переспросила ее МакГонагалл, опережая порывавшегося высказать все, что он думает о гриффиндорке, слизеринского декана. — Где вы были, мисс Грейнджер?

— В Запретном Лесу, мэм, на отработке.

— Альбус, ты отправил детей в Лес ночью?! Зачем?

— Мы искали раненого единорога, — поспешно оттарабанила Гермиона. — Нас разделили на команды. Гарри, Малфой и Клык пошли по второму следу, а потом двое последних вылетели на поляну, сбив нас с ног, а Гарри принесли позже. Как мы поняли, они столкнулись с убийцей единорогов.

Именно последняя ее фраза заставила зельевара захлопнуть рот и не порываться снять с девчонки еще пару сотен баллов за неуважение. Поппи с тщательно скрытой ухмылкой наблюдала, как деканы, мгновенно позабывшие о своих распрях, синхронно обернулись к директору и теперь, гневно нависая над ним, шипели на него в два голоса. Несколько попыток Дамблдора вставить пару слов в их непрекращающийся поток порицания, угроз, разочарования и откровенной брани не принесли никаких результатов, вынуждая директора довольствоваться свирепыми взглядами, пока его отчитывали, словно нерадивого школьника. Хагрид с непередаваемым восхищением смотрел на маленькую девчонку, посмевшую возражать единственному в стенах Хогвартса магу, которого побаивался даже он сам. И только Помфри заметила, как в глазах этой самой девчушки мелькнуло удовлетворение и затаенное торжество.

Удостоверившись в здравии остальных детей, мадам Помфри с чистой совестью отпустила их по гостиным, поскольку Снейпу и МакГонагалл, еще не выпустившим пар, явно было не до них. Все же, опасаясь отсроченного шока, колдомедик дала детям несколько зелий. Гриффиндорцы их безропотно выпили, а слизеринец, взявший себя в руки после уничижительного комментария в свой адрес, высокомерно отказался, ссылаясь на заботу своего декана. Не обращая внимания и не смущаясь присутствия взрослых, девочка подошла к кровати Гарри и чмокнула его в щеку.

— Завтра я обязательно зайду тебя проведать, — пообещала Гермиона. — Пойдем Невилл, — твердо взяв своего пухлощекого однокурсника за руку, она удалилась вместе с ним.

Кажется, именно в тот день Поппи Помфри полностью перестала удивляться чему-либо, хотя бы косвенно связанному с Гарри Поттером.

На следующий год Гарри вернулся в школу после летних каникул опять истощенным и со следами недолеченных травм, и Толли снова капала ночами зелье ему в стакан. Довольно долгое время Поппи считала, что не очень успешный в зельях, по словам Снейпа, он даже не догадывается об этом, пока однажды, в очередной раз оказавшись на ее попечении, он не стал свидетелем инвентаризации кладовой зелий. Случайно разбившийся пузырек с питательным зельем, разлившийся приятный аромат трав и пристальный взгляд, направленный ей в спину. Она обернулась к нему, а Гарри с благодарной улыбкой указал на пол и шепнул: «Спасибо».

Появление в школе Люпина стало для нее долгожданным подарком небес. Она отлично помнила, кем он был для родителей Гарри, видела, с каким выражением он смотрит на ребенка, поэтому не стала долго колебаться, благо для соблюдения секретности очень кстати пришлись его ежемесячные визиты.

Чарам, гарантирующим конфиденциальность отношений колдомедик-пациент, в магическом мире придавалось огромное значение, и потому под страхом смерти запрещалась передача этих сведений не вовлеченному в профессию лицу. Естественно, на количестве желающих узнать данную тайну требуемая цена никак не отразилась, поскольку пробить этот щит, проникнуть за него постороннему или еще каким-то другим невообразимым способом узнать о происходящем за ним, в отличии от прочих чар подобного действия, было гарантировано невозможно. Сюрпризом не стало и то, что магия, как и в случае с Минервой, не воспротивилась передаче сведений, признав право ответственности за жизнь ребенка. Разговор принес именно тот результат, на который она и рассчитывала: истощение и следы побоев канули в лету, а на ауру мальчика лег еще один слой высших скрывающих чар непонятной структуры. Конечно же, об этом она также никому не сообщила.

Гарри все равно попадал к ней с завидной регулярностью, всегда с чем-то очень серьезным и неизменно стоически переносил порой невообразимую боль, лишь слегка кривясь или напряженно сжимая челюсти, и, каждый раз видя подобное, колдомедик поносила про себя Дамблдора последними словами. Однако мальчик всегда поправлялся быстрее, чем это было положено даже при помощи магии. Долгое время она считала это единственной способностью его магии, развитие которой было обусловлено его детством, но в прошлом году у нее была возможность убедиться в обратном.

Когда детей переправили из Министерства обратно в школу, их практически под конвоем доставили в Больничное Крыло на проверку. Всех, кроме Гарри. Авроры словно забыли, что детей должно быть на одного больше, студенты делали вид, что все так и должно быть, и мадам Помфри тоже не стала спрашивать. В тот момент, когда Хогвартс сотрясся от первого удара, все присутствующие замерли, второй посеял зерна паники, а когда, стеная, замок начал дрожать в непрекращающихся судорогах, лично она решила, что это ответный удар Темного Лорда. Они бросились к окнам, ожидая армию, а увидели солнечное небо, спокойную гладь озера и расширившиеся глаза студентов снаружи. Позже колдомедик слышала, что авроры не смогли взломать дверь директорского кабинета усилием целого отряда, пока она не отворилась сама, выпуская Гарри с перекошенным от ненависти лицом. Ей сказали, что никто из бравых вояк не осмелился окликнуть его, что они просто расступились перед ним, освобождая проход. В кабинет началось паломничество учителей, некоторые потом обратились к ней за успокоительным, но она сама смотреть не пошла. Она отправилась на чаепитие, ставшее за последние пять лет традиционным. Минерва заверила ее, что присматривает за мальчиком, но он заперся в спальне и явно не желает общения. Отправленная к нему с дозой успокаивающего зелья Толли вернулась с выражением благодарности, отказом от предложенного и просьбой о восстанавливающем.

Тем не менее, стоит признать, что, несмотря на трагическое завершение того года, было в нем и много интересного, интригующего и порой веселого, как фейерверки близнецов Уизли, на которые ей прислали формальное приглашение. И все же самым незабываемым моментом для нее стал один из визитов Гарри.

Сколько она себя помнила, никто и никогда не входил в двери Больничного крыла, предварительно постучавшись, поэтому робкий стук, раздавшийся одним воскресным днем, застал ее врасплох. В ответ на ее оклик, дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в нее пролезла вечно взъерошенная голова ее любимого пациента, смущенно поинтересовавшегося, не помешает ли он ей, а если да, он придет позже, поскольку это не так... важно... скорее так... для общего развития.... Мадам Помфри оборвала невнятный поток его красноречия и попросила его войти полностью. Он вошел, осторожно прикрыл дверь и принялся маяться в палате, переходя с места на место, трогая и перекладывая вещи и старательно игнорируя ее приглашающий жест в сторону личного кабинета, пока в конце концов не замер на месте, нервно теребя полу мантии и переминаясь с ноги на ногу. Она недоумевала: это поведение настолько было не похоже на него, казалось, он никак не может на что-то решиться, это Гарри-то!

Наконец, он, запинаясь и смущенно краснея, спросил, есть ли в магическом мире аналог маггловского понятия врачебной тайны. Чего греха таить, подобное заявление ее оскорбило до глубины души, и, хотя колдомедик успокоила себя, что еще не знает подоплеки, обида уходить не желала. Поппи казалось, что он сомневается в ней, и это причиняло боль, ранило ее чувства сильнее, чем она хотела бы себе признать. Из-за этого женщина, возможно, ответила ему несколько резче, чем стоило. Гарри не отреагировал на ее тон и, глядя на нее по-детски чистыми глазами, спросил, значит ли это, что она никому ничего не скажет об их разговоре, даже если он лишь косвенно касается его здоровья. Теперь она была заинтригована и полностью забыла об обиде, а еще заметила, что на пейзажах мелькает непривычное движение. Подтвердив, она с интересом ждала продолжения, но Гарри замолк, одна рука продолжала комкать мантию, другой он усиленно тёр шею, выдавая свое затруднение и, видимо, искал нужные ему слова на потолке, а еще заливался малиновым румянцем. Она уже едва сдерживала себя, чтобы не подтолкнуть его, когда он наконец родил тираду, которую она, наверное, запомнит на всю жизнь:

«Ну, мне пятнадцать и я уже... как бы взрослый, и все такое... уже... ну, вы знаете... о чем мальчишки болтают в спальнях... понимаете? Вот. Я и подумал, что лучше... чем придурков слушать, как бы... прямо врача спросить... авторитетное мнение и все такое».

Она была вынуждена сказать, что ничего не поняла. Он снова усиленно потёр шею, посмотрел в потолок и, как истинный гриффиндорец, продолжил путаться в словах:

«Я хотел узнать... проклятье! Как бы это сказать поприличней... ну, если короче... откуда берутся дети... в смысле, не само зачатие... а процесс».

Теперь у него были красными не только лицо, но и уши, и даже шея. Это был шок. Она никогда не предполагала, что именно ей придется просвещать Гарри о взаимоотношении полов. Конечно, ей приходилось иногда вести такие беседы, но с девочками! Мальчикам было слишком неловко говорить о подобном с женщиной, и единственным исключением из правил, как всегда, оказался именно он. Мысленно она отчитала Ремуса, выругала Сириуса и, уже набрасывая примерный ход беседы, провела-таки его в свой кабинет. Накладывая чары конфиденциальности, она была готова поклясться, что слышала еле различимое паршивое хихиканье с полотен.

Дождавшись знакомой радужной волны, обежавшей стены, Помфри повернулась к нему и снова была удивлена, услышав церемонные извинения. Гарри стоял перед ней без единого следа еще недавно заливавшего его лица багрянца и с лишь ему свойственной в столь раннем возрасте спокойной уверенностью и серьезностью, которой всегда придерживался в разговорах с ней, объяснял свое поведение:

— Я очень сожалею, что был вынужден поставить вас в неловкое положение, но в связи с некоторыми обстоятельствами я решил, что будет безопаснее подкинуть мнимую причину своего визита, чем повод к подозрениям.

Помфри кивнула, признавая его правоту и желая показать, что не сердится, предложила Гарри кофе, уже давно зная, что юноша предпочитает его чаю и немыслимо страдает от его отсутствия за завтраком.

— У меня не так много времени.

— Понимаю, — улыбнулась она, — но, боюсь, выдуманная тобой причина нашего разговора требует лекции длительностью намного больше десяти минут.

Он рассмеялся, откинув голову, и плюхнулся на ближайший стул. Ее всегда очаровывало, как он смеялся — очень редко, но так искреннее, что заражал своим смехом всех окружающих. А еще она любила, когда он вел себя свободно и непосредственно, как и положено ребенку.

— С удовольствием, мадам Помфри.

— Повторяю снова, ты можешь обращаться ко мне по имени. Неужели это так для тебя трудно? — с легкой обидой сказала она.

— Простите, все время забываю. В свое время это так бесило Рема, но, похоже, правила хорошего тона вбиты в меня накрепко, — грустно и чуть смущено улыбнулся он.

В ней поднялась злость на тех нелюдей, из-за которых он привык жить, ограждая себя непроницаемыми барьерами. Из-за которых ему так трудно не то что говорить, а испытывать чувства. Дистанцироваться, ограничивая себя в личных отношениях, что проявлялось даже в его нежелании переходить на «ты» и обращаться по имени к человеку старше его. Он не верил взрослым, не доверял им, поскольку они никогда не помогали ему в детстве, и она действительно знала больше, чем бы ей хотелось, подробностей того, как именно они добились привычки полагаться только на себя, не надеясь на поддержку взрослых.

По стене пробежала очередная волна, и глаза Гарри подернулись пеленой задумчивости. Кто-то, возможно, посчитал, что излишне ставить подобные чары в личном кабинете с хорошей звукоизоляцией и полнейшим отсутствием картин, от которых Помфри избавилась в первый же свой рабочий день в качестве колдомедика. Так же, как и от картин в ее покоях — сразу по приезде: уж очень ее нервировало постоянное присутствие посторонних магов. К сожалению, по настоянию директора она была вынуждена оставить полотна на всем публичном пространстве Больничного Крыла, однако согласилась лишь на пейзажи, а для «связи» в своих частных комнатах повесила выписанный из дома портрет прабабушки Сильвестры, от которой и получила свой дар прирожденного детского целителя. Престарелая леди была весьма любезной, тактичной и общительной компаньонкой, давала много полезных советов, помогала контролировать эмпатию в переполненном детьми замке и, в целом, была чрезвычайно полезна по части сбора достоверных сплетен. Так вот, кому-то в таком случае чары показались бы излишними, но с некоторых пор она предпочитала перебдеть, чем жалеть впоследствии.

— Мне нравится этот принцип, — ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил мальчик, — ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу. Это могло бы быть очень полезным.

— Гарри, — полным сожаления голосом начала она и увидела, как он вздрогнул, фокусируя взгляд и возвращаясь в реальность, — я не могу тебе рассказать.

— О, я не имел в виду... Гермиона мне читала «Трактат о магической медицине для будущих хранителей жизни». Я знаю о неразглашении, но это не мешает мне попробовать придумать что-то свое, — он улыбнулся.

— Однако чары возникли, а это значит, что дело, по которому ты ко мне обратился, действительно имеет какое-то отношение к твоему здоровью. Надеюсь, с тобой все в порядке? — вернулась она к разговору, встревоженно всматриваясь в лицо Гарри тем терпеливым материнским взглядом, которым обычно смотрят на медлительного ребенка, нуждающегося в помощи.

— Нет, ничего такого. Просто несколько моих друзей хотели бы заняться колдомедициной.

— Это вполне обычная практика, на последнем курсе многие стараются опробовать будущую карьеру. Гарри, я не понимаю, почему они не обратились напрямую.

— Во-первых, не все они семикурсники. А во вторых, мы бы предпочли скрыть факт наличия наставника и сохранить иллюзию, что занимаемся самообразованием при помощи книг.

Это она понимала.

— Сколько?

— Кандидатов — десять, — она задохнулась: количество учеников для одного целителя было беспрецедентным, — и это еще одна причина, — понимающе кивнул он. — Конечно, не все собираются в дальнейшем избрать это своей профессией, но, если вы согласитесь, я устрою вам собеседование с каждым для окончательного отбора.

Она согласилась и на следующий же день в результате несчастного случая на сдвоенном уроке зелий получила возможность поближе познакомиться с несколькими учениками Рэйвенкло и Гриффиндора, по «счастливой случайности» пострадавших при взрыве котла. Кстати, орудие судьбы в виде нервно заикающегося Невилла Лонгботтома вылетело прочь, едва она успела перевязать ему руку, и оставило наедине с соискателями. До вечера она мучилась вопросом, показалось ей или нет, что в просвет захлопывающейся двери она видела, как по его фигуре пошла рябь, а волосы стремительно почернели, превращаясь в воронье гнездо. За ужином профессор зельеварения бурно обсуждал с Минервой наглость и полное отсутствия воспитания, проистекающее из ее попустительства отпрыску почивших «любимых студентов», посмевшего сегодня прилюдно его отчитать за неподобающую манеру преподавания, результатом которой и являются постоянно взрывающиеся котлы и травмы студентов. Помфри еле сдержала смех, поскольку как раз в этот момент хохочущий над тем, что ему наперебой рассказывали несколько студентов, Гарри Поттер вскинул руку, чтобы откинуть со лба, лезущие в глаза волосы, и рукав его мантии задрался, позволяя ей во всей красе любоваться собственноручно наложенной повязкой.

Еще через пару дней ей пришлось лечить группу хаффлпаффцев, пострадавших на тренировке по квиддичу. Что показательно — зрителей, сидевших на трибуне, в которую случайно врезался бладжер.

Отбор прошли все представленные Гарри кандидаты. Помфри не могла не восхититься, насколько тонко мальчик чувствовал человеческие натуры, как идеально подобрал магов и волшебниц, чей внутренний мир подходил под детальное описание, данное в «Трактате о магической медицине для будущих хранителей жизни» и нескольких других книгах. Однако учеников в итоге у нее оказалось одиннадцать. И хотя на занятиях присутствовала, в основном, Гермиона Грейнджер, несколько проверок, когда вместо нее приходил Гарри, показали, что материал он усваивал так, словно всегда присутствовал лично. Как, впрочем, и мисс Грейнджер.

Ее ученики весьма ответственно отнеслись к вопросу обучения, представили ей примерный план необходимых им знаний и, в принципе, свели ее роль к кураторству, действительно больше сидя за книгами, чем отнимая ее время. Они собирались два раза в неделю в ее комнатах, где за пару часов она успевала прочесть им тематическую лекцию, провести практику по прежней теме, ответить на вопросы и порекомендовать новые книги. К ее невыразимому удивлению, этого оказалось более чем достаточно. Главным образом, благодаря стопке проименованных пергаментов, занявших верхний ящик ее стола. Она не знала, чья это была идея, но использование зачарованных на двухстороннюю связь листов, с помощью которых она своевременно могла дать детальное объяснение по возникшим вопросам, весьма эффективно сказалось на их успехах. Хотя иногда вопросы бывали довольно специфическими, касательно последствий различных пыточных заклинаний и их устранения, по большей части темной магии, иногда настолько сложных, что ей самой приходилось зарываться в книги или обращаться за помощью с поиском ответа к портрету. Помфри не знала, откуда они их берут, и относила подобные вопросы к побочным продуктам взросления в условиях военных действий. Потом, вздохнув и посокрушавшись вместе Сильвестрой по этому поводу, принималась писать подробнейший ответ, от всей души надеясь, что подобное знание им никогда не пригодится.

А еще весь тот год она усиленно волновалась о Гарри. Во всяком случае, больше обычного. Незаметные поначалу круги под глазами приобретали все более насыщенный цвет, он мало ел и, казалось, засыпал на ходу, становясь все более изможденным. И когда после рождественских каникул с него можно было писать портрет вселенской усталости, она не выдержала и постаралась вызвать его на разговор. Результат был предсказуем: ее торжественно заверили, что с ним все в порядке, и он просто несколько переволновался в связи с грядущими СОВами. Зная его тягу к преуменьшению и скрытности, она не стала настаивать, опасаясь ухудшения или даже окончательного разрыва их теплых отношений, после которого он не придет к ней за помощью вообще никогда, и, смирившись, продолжала просто наблюдать, надеясь, что он все же одумается. И дождалась. По окончании одного из их нелегальных занятий, которые приносили ей все больше удовольствия, мисс Грейнджер сообщила ей о его проблемах со сном, попросила какое-нибудь действенное средство и получила зелье «Сна без сновидений». На следующее же утро его вернули обратно. Без объяснений. Через ту же Гермиону, совершенно не похожую на саму с себя с выражением панического ужаса в застывших глазах. Она не спрашивала, зная, что не получит ответ, она снова просто наблюдала, сходя с ума от беспокойства, за мальчиком, которому мечтала бы быть матерью или тетей. Хотя, как она не беспочвенно подозревала, с последним определением у Гарри связаны не самые приятные ассоциации.