От розовых часов до темного угла (гет)

— Ты покидаешь нас? — спросила испуганно Зулейка, застав доктора, которому иногда помогала, за сборами. — Шахиншах отсылает тебя?

— Верно, стрекоза, — доктор ласково посмотрел на девушку, которую успел полюбить. Она часто просила его помочь ей справиться с недомоганиями, а сама платила ему той же монетой, и в конце концов они стали лучшими друзьями. — Шахиншах приказал мне ехать, а его надо слушаться. Правда, здесь не остается никого, кроме знахарей и лекарей, но я вернусь скоро. Тегеран не так далеко, как кажется. Так что через неделю ты опять будешь прибегать ко мне, и мы будем снова смешивать мази и готовить снадобья.

— Будь осторожен, господин, — пробормотала Зулейка, с досадой проводя языком по деснам: у нее болели зубы. Доктор серьезно взглянул на нее:

— Ты поняла, что нужно делать тебе каждый час? Заваривай листья шалфея и полощи рот.

— Я помню, господин, — кивнула девушка. — Зулейка не перепутает ничего.

— Ну и молодец, — улыбнулся врач. — Прощай. Да прибудет с вами Аллах.

— Да сопроводит он тебя в дороге, — отозвалась она, провожая его до выхода. Вернувшись, она некоторое время бездумно смотрела в стену, а потом сорвалась с места и бросилась во дворец. Она знала, что Мадина сегодня не занята у господина Жолета, и надеялась, что султанше девушка тоже не понадобится. Ее мечты исполнились: Мадина в самом деле тихо сидела в их ячейке, штопая чью-то юбку. Мельком взглянув на запыхавшуюся Зулейку, она воткнула иголку в шитье и повернулась к вошедшей.

— Что случилось? — спросила она своим спокойным, ровным голосом.

— Ничего, — ответила подруга. — Ты сейчас занята?

— Свободна, как ветер, что гуляет в горах, — сказала танцовщица. — Мадина нужна тебе? Мадина готова служить.

— Пойдем в лес! — Зулейка опустилась перед ней на колени, складывая руки в молитвенном жесте и всем своим существом выражая мольбу. — Ты так давно не говорила со мной, ты так давно не смеялась со мной — пришло время наверстать упущенное! Ведь султанша сегодня не звала тебя?

— Нет, — ответила Мадина. — Она отпустила нас. Она сердита на Мара: он не пропустил ее слуг с шелками, возвращавшихся из Шираза. А еще я слышала, как отъехал врач. У нас ему замены нет. Сегодня должен вернуться дарога. Странно, что Мар выпустил одного и впускает другого.

— Какая разница, Мадина! — воскликнула Зулейка, поражаясь собственной легкомысленности. — Идем гулять! Сегодня хорошая погода, так почему бы тебе не выйти?

— Мир с тобой! — махнула рукой Мадина. — Идем!

Зулейка весело запрыгала на месте, хлопая в ладоши. Подруга с давних пор редко обращала на нее внимание, и происходящее казалось ей чудесным сном. Взявшись за руки, девушки побежали к воротам поселения, задорно глянули на хмурого бородатого стражника, и тот не посмел разрушить эту сказку и выпустил их. Сразу же за оградой начинался лес. Зеленые листья, свежие, несмотря на жару, уютно шелестели от ветра. Зулейка сняла обувь и бросилась с тропинки в заросли, заливисто хохоча. За пределами поселения она разом теряла всю свою робость, остро чувствуя единение с природой. Ее нежные ноги смело ступали по земле, и ни одна колючка не воткнулась ей в ступню.

— Стой! — весело закричала Мадина. — Куда тебя только несет?

— Дальше от дворца, — ответила подруга. — Скорее, скорее! Ты разве не слышишь, как зовет нас ручей?

По лесу раздавались глухие удары — кто-то рубил дерево. Девушки не обратили на это внимания: они были слишком опьянены запахом свежести, царившей здесь. Показался ручей. Маленькие рыбки сновали в его водах, сверкая чешуйками, словно маленькие стрелы. Гладкие камни, обточенные потоком, блестели на солнце. Редкие низкорослые водоросли колыхались в такт течению. Зулейка, не останавливаясь ни на секунду, шагнула в воду, нагнулась и зачерпнула пригоршню.

— Только попробуй… — притворно угрожающе начала Мадина, осторожно спускаясь вслед за ней. Ответом ей послужил смех, и ее обдало брызгами. — Ах так!

Она тоже наклонилась и, не замечая, что шаровары и край платка мокнут, принялась отбиваться от атак Зулейки. Впрочем, баталия длилась недолго. Обе устали и, взобравшись на противоположный глинистый берег, в изнеможении опустились на землю. Где-то далеко упало дерево, и послышалось ржание напуганной лошади.

— Хорошо тебе? — спросила Мадина, оборачиваясь к Зулейке. Та только кивнула. — По тебе видно, что ты понимаешь этот лес. Ты наверняка знаешь здесь все, что только можно знать. Как я тебе завидую! Ты умеешь писать и читать, ты вольна гулять, где вздумается, ты не должна видеть каждый день лицо султанши, да благословит ее Аллах. Если тебя любят, ты завоевала это сама своей кротостью, а не страхом перед скорой расправой, как я. Тебя уважают за твой ум, а не за статус фаворитки Анизо, как меня.

— Это все вода! — пролепетала Зулейка, вставая. Вся ее детская радость куда-то улетучилась. — Идем отсюда. Ручей — плохое место для разговоров по душам. Ты бы так не говорила, если бы не вода. Она течет из-под стен дворца и несет в себе все, что чувствуют придворные: страх, зависть, ненависть… Идем!

Она протянула Мадине руку, и они продолжили свою прогулку. Паутина садилась на их разгоряченные лица, вокруг жужжали мухи, шмели, изредка тенькали птицы. Лес жил своей жизнью, не повинуясь никому. Поэтому Зулейка и любила бывать здесь. Она всю жизнь прислуживала: сначала родителям, потом султанше, теперь Амир-Кабиру, и ей было приятно ощутить себя хоть на мгновение такой же свободной, как природа. А уж что происходило с Керимом, со строгим, серьезным Керимом!.. Он словно преображался, словно сбрасывал с себя чопорную оболочку, бегал с девушкой в догонялки, играл в прятки… А после опять надевал маску помощника великого визиря.

— Не завидуй мне, — сказала Зулейка, идя справа от подруги и смотря вдаль. — Ты прекрасно знаешь, что умеешь танцевать и сможешь заработать на жизнь. А что делать мне? Если Амир-Кабир выкупит меня у султанши, я умру с голоду. Или от слабости. Поэтому я привязана ко двору.

— У тебя остается возможность выйти замуж, — возразила Мадина, не замечая, что девушка отчетливо вздрогнула. — Причем визирь обязан подобрать тебе выгодную партию. А я танцовщица. Меня даже не берут в расчет: мои волосы видны всем, я бесстыдна, безнравственна. Так думают, Зулейка. Это не значит, что так есть на самом деле, но так думают.

— Бедная моя Мадина, — Зулейка с ужасом посмотрела на нее. — Я и не представляла себе, что все так плохо.

Ее добрые влажные глаза наполнились слезами, а носик зашмыгал и непроизвольно покраснел. Зулейка, очень впечатлительная по своей натуре, не могла слушать такие вещи от подруги, говорящей об этом с самым скучающим выражением на лице. А той действительно было скучно. Она объясняла Зулейке то, что давным-давно знала, а учитель в ней просыпался только тогда, когда она видела неумелое обращение своих товарок-танцовщиц со станком или с собственными ногами. Вот тогда она, забыв, что сама недавно с благоговением смотрела на Жолета, объяснявшего ей основы балета, начинала отчитывать их, не скупясь на выражения. Говорить она умела, и хлесткие слова, вылетавшие из ее уст, нередко заставляли девушек глотать слезы обиды. А сейчас Мадина совершенно не чувствовала того подъема, который сопровождал ее речи в зале Жолета, и Зулейка видела это.

— Оставим, — сказала она, надевая обувь. — Это бесполезный спор. Мы не понимаем друг друга, не слышим. Мы…

Она не договорила. Чей-то стон, протяжный, жалобный, полный боли, прервал ее. Мадина, ничего и никого не боявшаяся, вздрогнула, а ее подруга забилась в тихой истерике ужаса. Она никогда не любила ничего непонятного, а то, что они услышали, логическому объяснению не поддавалось.

— Что это? — спросила она у подруги. Та пожала плечами, вполне придя в себя:

— Не знаю. Идем, посмотрим. Вдруг кому-то нужна помощь?

— Это опасно! — запротестовала Зулейка. — Неужели ты хочешь погибнуть?

— Лучше умереть, чем остаться в неведении! — воскликнула Мадина, твердым шагом сходя с тропинки. Ориентироваться оказалось несложно: стон неоднократно повторялся, и им оставалось лишь двигаться ему навстречу. Танцовщица шла медленно, отмечая все, что попадалось ей на глаза. Вот след от копыта. Вот еще. А вот взрытая подковами земля — как будто лошадь резко бросилась вскачь, испугавшись чего-то. Обороненный платок, выпачканный в грязи. Зулейка послушно подобрала вещь и спрятала за пазуху. Почему-то Мадина опять взяла над ней верх… Почему?

Ветви раздвинулись под твердой рукой танцовщицы, и девушки вышли на очередную тропинку. Зулейка вскрикнула от ужаса и остановилась как вкопанная. Зубы, унявшиеся было, заныли вновь. По дорожке ползла какая-то бесформенная куча, в которой едва-едва можно было признать человека, а за ней тянулся кровавый след. Человек приподнял голову, и подруги увидели красивое лицо, обрамленное когда-то пышными, сейчас же свалявшимися кудрями. Зеленые глаза скользнули по вновь прибывшим, и с губ несчастного сорвался еще один душераздирающий стон. Мадина вздрогнула, медленно приближаясь к нему. Ее руки коснулись его лба и откинули прядь волос, мешавшую установить личность неизвестного.

— Дарога! — воскликнула она удивленно. Начальник полиции едва заметно поморщился от ее голоса и сделал попытку сдвинуться с места. Из ноги, которую он явно оберегал, кровь потекла с удвоенной силой. Из-за спины Мадины послышалось сдавленное рыдание: добрая Зулейка не могла видеть человеческих страданий.

— Ты знакома с медициной! — закричала Мадина, оборачиваясь и увидев подругу рядом с собой на коленях. — Помоги ему! Он начальник полиции. Если он умрет у нас на руках, нас обвинят в его смерти!

Мадина, всегда вначале беспокоившаяся о себе, быстро увидела возможную опасность. Зулейка послушно закивала и, давясь слезами, принялась разрывать плотную ткань европейского костюма дароги. Тот застонал и, собрав последние силы, выдавил:

— Нож!

Мадина схватила кинжал, который он сжимал в руке, и полоснула по штанине. Обнажилась рана, от вида которой незадачливого лекаря начало трясти, а его подруга отвернулась, скривившись. Ногу словно пропустили между двух камней, а потом сдавили. Правда, кость осталась цела, но ткань была в ужасном состоянии. А если учесть, что пострадавший еще и полз по земле, то вполне могло начаться заражение.

— Сними платок, — неожиданно властно сказала Зулейка. Она сумела справиться со страхом и хотела только одного: спасти этого человека. — Разорви полотно. Мне нужны две полосы, а остальное можешь вернуть на голову. Теперь осторожно, чтобы в рану не попало еще грязи, накладывай ему повязку.

Она перехватила из рук Мадины концы бинта и принялась перевязывать сама, стараясь не думать о том, что жидкость, в которой мокнут ее руки, — кровь. Рассчитала она верно: двух бинтов как раз хватило на эту страшную рану. Перевязка закончилась, и она позволила себе взглянуть на свои руки. И чуть не закричала от ужаса: они были по локоть в крови. Не в своей — это не так страшно, а в чужой. Она быстро вытерла их о собственный платок. Мадина тоже выглядела так, будто ее сейчас стошнит.

— Что дальше? — спросила она отрывисто.

— Во дворец, — ответила Зулейка, вставая около раненого на колени.

— Как ты собираешься это сделать?

— Если ты мне поможешь, а он будет наступать только на здоровую ногу, у нас получится, — сказала подруга, перекидывая одну руку несчастного через шею. — Давай! Что же ты? Мне одной не справиться.

Мадина, преодолевая отвращение, вызванное услужливо воспрянувшими в ее памяти догмами, последовала ее примеру. Одновременно обе поднялись на ноги и, следя за тем, чтобы раненая нона не касалась земли, осторожно повели дарогу по тропинке. Мадину терзало любопытство: что делал этот человек на краю леса, без лошади, окровавленный? Напрашивалось: это явно похоже на заговор. Заговор, целью которого было убийство. А благодаря им этот заговор не удался: они спасли дарогу. И перебежали кому-то дорогу. Впрочем, не о чем беспокоиться: наверняка за это дело возьмется Амир-Кабир, да умножит Аллах время, ему отведенное, а визирю редко не удавалось распутать преступление. Много государственных преступников было казнено с его помощью. Но почти такое же количество обвиняемых нашло в нем поддержку и было оправдано, что не могло не характеризовать визиря как приверженца справедливости.

Показались ворота. Мадина, оставив Зулейку поддерживать раненого, громко постучала в дверь. Подруга, изнемогая под тяжестью дароги, который был старше, выше и упитаннее ее, с мольбой посмотрела на небо, прося Аллаха послать им избавление. И вдруг ее как громом поразило: в Мазендеране нет врача! Он уехал! Но если не оказать пострадавшему помощь, он умрет… Значит, для нее, Зулейки, все только начинается. Мадина во многом счастливее: сейчас она сдаст дарогу на руки стражникам, которые обязаны отнести его к визирю, потом вернется во дворец и опять будет рассказывать сказки, словно ничего и не было. Ну, может, ее вызовут для дачи показаний. И все. А вот она, Зулейка, будет вынуждена находиться рядом с дарогой, пока не вернется доктор, ибо тот не учил никого, кроме нее.

— Откройте! — Мадина забарабанила кулаком по двери, устав ждать. В стороне открылось окошечко, и бородатое лицо стражника недовольно произнесло:

— Проход закрыт!

— С нами раненый! — возопила танцовщица, опешив от такого ответа.

— Не имеет значения.

— С нами дарога! — крикнула обессилевшая Зулейка. Охранник испуганно посмотрел в ее сторону, узнал в пострадавшем начальника, охнул и скрылся. Через секунду послышалось бряцание ключей, и дверь отворилась. Поняв по замученности Зулейки, что она дарогу дальше не доведет, стражник вышел сам и перехватил у нее раненого. Перехватил неаккуратно, так, что дарога застонал и замотал головой.

— Осторожнее! — воскликнула Зулейка. — Ему же больно!

Огромный охранник с сомнением взглянул на миниатюрную девушку, но все-таки последовал ее совету и, сказав что-то на ухо своему товарищу, твердым шагом пошел в сторону дворца, неся дарогу на руках. Во всей его фигуре чувствовалась мощь, но когда они приблизились к крыльцу, он почему-то замялся. Мадина, едва увидев знакомый черный ход, скрылась, а Зулейка осталась рядом со стражником. Этого требовала ее совесть.

На крыльцо поспешно вышел Амир-Кабир, предупрежденный вторым охранником, и всплеснул руками, увидев своего главного слугу в таком состоянии. Широким жестом он пригласил их войти и положить дарогу в его покоях, ибо знал, что тому есть, что сказать. Зулейку он прогонять не стал: шахиншах отослал врача в его присутствии, и он прекрасно понимал, что никто лучше нее больному не поможет. С молчаливого разрешения визиря девушка проворно развязала импровизированные бинты и принялась промывать рану по-настоящему. Дарога, пришедший в себя, терпел, и только иногда с его губ срывался тихий вздох, позволявший судить о боли, которую он был вынужден переносить.

Перевязка закончилась. Амир-Кабир, успевший допросить Мадину, вызвавший к себе проверенных людей в качестве свидетелей, пославший на место преступления двух своих сыщиков и пригласивший сюда шахиншаха, попросил у «доктора» позволения приступить к делу немедленно. Зулейка покачала головой: по ее мнению пострадавший был слишком слаб, но не осмелилась возразить.

— Я ехал из Тегерана, — начал дарога, — куда отправился по твоему, визирь, распоряжению. Я выполнил все твои поручения и скакал с радостью на душе. Ничто не предвещало беды. Птицы пели, летая вокруг меня, один раз я видел косуль, пасущихся у подножия горы; они умчались, заслышав топот моей лошади. Впереди кто-то рубил лес. Я не знал, дано ли было им разрешение, но решил не вмешиваться: ты просил меня вернуться быстрее. И я поскакал дальше. Удары топора о дерево становились все яснее, и наконец я оказался на том участке тропки, где мне было предначертано потерять лошадь. Огромный бук падал на меня, и если б не мой добрый конь, я был бы навеки погребен под его стволом. Но животное вполне закономерно шарахнулось в сторону, сбросив при этом меня, и моей ноге досталась лишь малая часть того, что было уготовлено мне. Лошадь ускакала, а я, не придумав ничего лучше, принялся ползти в сторону поселения. Как у меня хватило на это сил — не знаю. Но я говорю вам: своим спасением я обязан двум девушкам-служанкам. И я прошу тебя, о величайший из правителей Персии, принять это во внимание.

— Им будет удвоено жалование, — благосклонно кивнул шахиншах. Никакого жалования ни Мадина, ни Зулейка не получали, но услышать такое от Насреддина было лестно.

— Расскажи, дитя мое, как вы набрели на дарогу, — попросил Зулейку Амир-Кабир. И она, побоявшись отказать, рассказала все подробнейшим образом. Визирь слушал с интересом, живо представляя себе ужас слабых девушек, и ему невольно становилось жаль эту маленькую служанку. Ее повествование подошло к концу, и он хотел было развести руками и отправить всех восвояси, чтобы в одиночестве подумать над этим, как вдруг в помещение влетели запыхавшиеся сыщики, которых он отправил на место действия.

— О справедливейший! — выдавил, задыхаясь, первый, обращаясь к шахиншаху, но поглядывая на начальника, ибо слова эти предназначались ему. — Визирь послал нас осмотреть дерево, и не напрасно!

— Акт, жертвой которого чуть было не стал дарога, — вторил ему другой, — это преступление!

— Преступление? — переспросил Насреддин. — Почему вы так думаете?

— Потому что дерево было перерублено не до конца. Требовался всего один толчок, чтобы свалить его. Служанка сказала, удары не шли прямо перед ржанием лошади, а прекратились задолго до этого. Значит, люди, которые рубили дерево, ждали, пока человек подъедет достаточно близко, чтобы беспрепятственно задавить его.

— Резонно, — сказал кто-то из сановников. — Однако, милостивые господа, не разойтись ли нам? Раненому нужен покой, а преступников все равно уже не поймать. Да и чему удивляться? Здесь действует банда разбойников, и довольно давно.

— Ты прав, — подтвердил шахиншах. — Но я клянусь: на этот раз они не уйдут от ответа!

Все направились к дверям, и Зулейка последовала их примеру. Вдруг, что-то вспомнив, она вернулась к постели дароги и положила на покрывало платок.

— Что это, дитя? — спросил раненый, с улыбкой глядя на нее.

— Ты потерял, господин, — ответила она смущенно. — А я подобрала.

— Я не ношу платков, — был ответ. Амир-Кабир быстро подошел к ним и взял платок в руки. Развернул небрежным жестом, прочем что-то и усмехнулся в бороду. Глаза его хищно блеснули, но, справившись с собой, он громко позвал шахиншаха. Тот немедленно вернулся в комнату, а за ним пришли и остальные. Амир-Кабир обвел их торжествующим взглядом, и им стало не по себе: обычно спокойные, умиротворенные глаза старого визиря метали молнии.

— Ты сказал, о шахиншах, — тихо, но отчетливо проговорил он, и всем послышался клекот орла в его голосе, — что преступник не уйдет от ответа. Так любуйся! Виновный рядом с тобой!

Он высоко поднял развернутый платок, и все четко увидели на заляпанном грязью полотне красные, как кровь, буквы, складывающиеся в слово — Мар.