От розовых часов до темного угла (гет)

Войдя к Анизо, шахиншах сразу же понял, что Мар был прав, говоря о расточительности султанши. Всюду висели дорогие ковры, стояла посуда, сделанная из драгоценных металлов, как будто хозяйка кичилась своим богатством. Он полюбил ее, когда она была маленькой девочкой. Тогда она была просто веселой. Теперь же к этой веселости прибавилась еще и жуткая ревность. Анизо ревновала шахиншаха к его женам, живущим в Тегеране вместе с ним. Хотя она знала, что любит он ее одну, неприятные ощущения не покидали ее, заставляя устраивать сцены со слезами. Эти же сцены нередко служили ей развлечением, когда было слишком скучно.

Из-за потайной двери в ее будуар слышались смех и звуки бубна. Дверь, впрочем, была потайной только для новичков: все остальные давным-давно знали, где скрывается проход к Анизо. Насреддин решительно шагнул к стене, приподнял ковер и вошел в женское царство.

На тигровой шкуре возлежала султанша; ее миндалевидные глаза ласкали всех служанок-подружек, рука милостиво раздавала виноград и гранаты, а миниатюрные ножки легко постукивали по полу. Покрывало ее было откинуто так, что вошедший легко мог увидеть мягкие волнистые, черные, как ночь, волосы, кокетливо распушенные ветром опахал. Губы султанши изогнулись в благосклонной улыбке, белые зубы сверкали в свете свечей и ламп. Ее маленькая фигурка, будто небрежно брошенная дэвом на диван, была так изящна, что шахиншах невольно залюбовался ею.

Вокруг госпожи сидели служанки, занимающиеся своими делами: одна шила, другая что-то рассказывала приятным голосом, третья плела венок из садовых цветов. Анизо слушала всех, но было видно, что ей скучно. Мало-помалу улыбка ее из счастливой превратилась в вымученную, а потом исчезла вовсе, уступая место недовольной гримасе. А девушки, почти не обращая на это внимания, меланхолично продолжали заниматься своими делами. Анизо раздраженно вздохнула, и шахиншах, задержавшийся перед решетчатыми дверями, поспешил предупредить грозу.

— Да прибудет с тобой мир, султанша, — степенно сказал он, отворяя дверь и входя в зал. Анизо вскинула на него прекрасные томные глаза, приоткрыла алые губы и счастливо засмеялась. Капризные ее черты тотчас же смягчились, и она поговорила, очаровательно улыбаясь:

— Ты принес свет в мой дом, шахиншах. Да будет твое пребывание здесь приятным для тебя!

— Анизо! — Насреддин быстро подошел к ней и, бережно обхватив ее головку руками, поцеловал в лоб. Служанки поспешно поклонились и, толкаясь, вышли из зала через небольшую дверку, ведущую к их ячейкам. Султанша и шахиншах остались вдвоем. Правитель улыбнулся и завел неспешный разговор ни о чем: оба они были не в силах выразить свои чувства и предпочитали молчать. Искусством светской беседы чета владела в совершенстве, и непринужденный обмен любезностями трудностей не вызывал, но такое времяпрепровождение было довольно скучным. Впрочем, Анизо умела скрыть скуку в присутствии шахиншаха. Но чем дальше, тем очевиднее становились ее когда-то остроумные ответы. Насреддин замечал это, но не мог ничего сделать: начав беседу, он не мог прервать ее по собственной инициативе.

Постепенно темнело. Слуги принесли канделябры, но в зале все равно оставался таинственный полумрак.

— Тебе не скучно, шахиншах? — перебила сама себя султанша. — Твое чело омрачено тенью скуки. Ты хозяин в Персии в каждом уголке, но здесь ты гость Анизо. Мне неприятно видеть тебя недовольным. Здесь хозяйка я, а какой же хозяйке лестна такая оценка ее общества? Позволь, мудрейший, развлечь тебя! Анизо помнит увеселения Тегерана и не надеется, что наши мазендеранские превзойдут их, но…

— Не беспокойся об этом, — прервал ее шахиншах. — В твоем присутствии все становится в миллиард раз лучше. Повелевай в своем дворце.

Как Анизо ни старалась, самодовольную улыбку ей скрыть не удалось. Маленькая султанша не умела сдерживаться, привыкнув к молчаливому обществу слуг, проглатывающих все, что она ни говорила. Легко подбежала она к барабану, которым пользовалась, чтобы вызвать Мадину, ударила гулко и неторопливо вернулась к ногам своего повелителя, который смотрел на это действо с искренним недоумением. Однако он решил положиться на любовь Анизо к нему и ничего не предпринимать.

— Что-то случилось, госпожа? — в зал вошла высокая девушка. На вид ей было лет семнадцать. Черные блестящие косы кокетливо выглядывали из-под платка, глаза глядели лукаво. Анизо, и не взглянув на нее, кивнула:

— Станцуй для шахиншаха. Ты удостоена великой чести: сам Насреддин-шах Каджар приказывает тебе танцевать.

— Как пожелаете, госпожа, — девушка чуть наклонила голову в знак повиновения и почти неслышно хлопнула в ладоши. Тотчас же из-за ее спины выскользнули три музыканта: скрипка, лютня и дудук. Одна из служанок торопливо подала ей бубен, и та, плавно поводя руками, вдруг сорвалась с места и завертелась, закружилась юлой, позванивая бубном и колокольчиками, привязанными к ее платью. Покрывало реяло за ней, словно длинный хвост райской птицы, а она танцевала, танцевала, танцевала. Музыканты играли мелодию, известную только им одним, а она плясала, призывая на помощь все силы, всех духов, чтобы они помогли ей угодить султанше. Движения ее были так стремительны, что она не успевала разглядеть лица царственных зрителей. Не зная их реакции, она старалась улучшить каждый свой шаг, пока не почувствовала кульминацию. Она достигла пика в своем танце, у нее будто бы открылось второе дыхание. Но вот инструменты опустились в руках музыкантов, и девушка в изнеможении упала на ковер.

Лицо ее было бледно, покрыто потом; в уголках губ пузырилась розовая пена — она отдала почти все силы этому танцу, посвященному приезду шахиншаха. Тот же сидел, откинувшись на подушки, и в глазах его все еще вертелась эта живая искра, танцевавшая сегодня для него.

— Как зовут тебя, танцовщица? — спросил он наконец, вставая и подходя к ней. Девушка дерзко взглянула ему прямо в глаза; ее фиалковые, необыкновенно красивые очи сверкнули гордостью за себя.

— Мадина Сааданад, повелитель, — ответила она, и в голосе ее промелькнуло нечто, похожее на досаду. Дыхание ее было ровным, словно она не плясала несколько минут назад. Интересно, подумалось шахиншаху, почему она недовольна его вопросом? Он не мог знать, что каждое напоминание об Алиме отравляло жизнь служанки. Она покончила с прошлым и, если Анизо отпустит ее когда-нибудь, никогда не вернется в семью.

Но ее фамилия — фамилия отца, и он постоянно стоит у нее перед глазами. Сааданад — для нее это как проклятие. Для нее не было ничего хуже осознания своей «мечености»: почти все служанки слышали об Алиме и не нападали на Мадину только из-за ее бешеного характера и качеств лидера.

Однако шахиншаху она этого объяснять не собиралась: это не его дело. Он, конечно, центр Вселенной, наместник Аллаха на Земле, но это ее, сугубо ее, разборки. Ему не понять.

— Мадина, — повторил тем временем Насреддин. — Мадина… Султанша, позволь мне распорядиться этой девушкой!

— Господин здесь ты, повелитель, — с досадой сказала Анизо, чувствуя, как служанка ускользает от нее, растворяется в миражах пустыни.

— Я привез с собой французского учителя танцев, — продолжал шахиншах, не дожидаясь ответа жены, — и хочу, чтобы ты, Мадина, обучилась европейскому балету. Каждый день ты будешь заниматься с мсье Жолета. Я познакомлю вас прямо сейчас. Да, будет лучше, если я сам представлю тебя ему. Он… немного ворчлив. Следуй за мной, Мадина.

И они вышли; шахиншах даже не взглянул на Анизо, поглощенный новой идеей. А та, едва осталась одна, зарыдала, упала на подушки, расплескав воду, поданную ей испуганной служанкой, вызвала человека в маске и уехала верхом в лес. Она не могла стерпеть такого отношения к себе даже от Насреддина.

Эрик ехал молча, прекрасно улавливая мельчайшие изменения в настроении своей госпожи. Пока он предпочитал не вмешиваться в ее мысли, зная, что она скора на расправу. Лассо ее свистело почти беспрерывно, и если бы не слепая ярость, застилавшая охотнице глаза, много животных погибло бы в тот вечер. Но до сих пор все ее попытки поймать кого-нибудь терпели поражение. Султанша мазала так явно, что мало-помалу на губы Эрика, не скрытые маской, наползла улыбка-гримаса. Анизо видела ее, но игнорировала спутника, обидевшись на весь мир.

— Чему улыбаешься ты так дерзко, Эрик? — спросила она наконец, потеряв терпение и накинув лассо на шею породистой лошади помимо поводьев.

— Эрик серьезен, госпожа, — ответствовал тот. — Эрику не понять глубины души твоей. Эрик не знает, что случилось с маленькой султаншей, и не может судить о причинах ее промахов.

Анизо подняла было руку для шутливого тычка, но медленно опустила ее на луку седла. Сегодня она ехала в мужском платье, что давало ей некую свободу действий.

— Разве ты не рада, госпожа, приезду шахиншаха? — продолжал тем временем человек в маске. — Ты так ждала этого дня, так хотела похвастаться своей Мадиной!..

Он скрипнул зубами: девушка не нравилась ему так же, как он не нравился девушке. Ее поведение было слишком развязным, слишком неподобающим. Порядочная служанка сплетничает тихо-тихо, как мышь, а эта обсуждала двор, не понижая голоса. И, что было самым несправедливым, султанша позволяла ей это. Иногда Эрик сравнивал Мадину и Мара, к которому питал живейшую неприязнь, и все больше убеждался, что они одинаковы в своем поведении.

— Молчи! — резко оборвала его женщина. — Девчонка больше не моя. Анизо поторопилась, показав ее шахиншаху. Он отобрал у меня мое сокровище, за которое я готова отдать все — даже тебя. Ах, почему я, глупая гусыня, так торопилась показать Мадину мужу? Как могла я забыть, что он забирает себе все, что только ему приглянется?

— Он увел твою Мадину? — спросил Эрик, любивший разбираться до конца. — Почему?

— Потому что он привез какого-то французского учителя танцев, мсье Жолета, и сказал, что Мадине нужно учиться у него искусству европейского балета. Я не хочу! Европа испортит ее! Каждый день она должна будет заниматься. А мне что делать? Не наблюдать же за… за Зулейкой, вот!

— И это не получится, моя госпожа, — возразил Эрик, посмеиваясь. — Зулейку, как я слышал вчера вечером, Керим будет учить писать и читать персидскую вязь. Так что ее ты тоже не сможешь видеть постоянно. Но ты вольна отменить выходной в пятницу.

— Нет! — Анизо сжала лассо так, что лошадь захрапела. — Нет! В этот раз я не изменю своему слову. Пусть отдыхают и веселятся. У меня тоже есть свои дела. Кстати говоря, что ты, мой верный Эрик, делаешь по пятницам?

— Разные вещи, о прекраснейшая, — рассеянно ответил человек в маске; султанша зарделась. — Иногда я проверяю чертежи твоего нового замка, иногда гуляю по лесам. Но чаще всего мне нечего делать, и я предаюсь одному из семи грехов Божьих — лени.

— Ты прав, хотя твоя вера и отличается от нашей. Ты не ходишь в мечеть, ты не совершаешь молитвы в положенное время, но ты и твой Бог правы. Лень — непростительный грех. Мне бы не хотелось, чтобы ты попал… Как у вас называется место, где пребывают грешники?

— Ад, — Эрик улыбнулся.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты попал в ад, — продолжала Анизо. — И я решила попробовать спасти тебя. Отныне ты будешь ходить к моим служанкам по пятницам.

— Это грех прелюбодеяния, однако, — заметил Эрик, хотя нельзя было сказать, что распоряжение султанши рассердило его. — Разврат, харам, Анизо!

— Но ты ведь будешь исполнять мое поручение! — удивилась она. — В субботу ты расскажешь мне их разговоры. Я хочу знать, какие мысли зреют в их головах. Сорняк надо вырывать, пока он мал, иначе он заполонит собой весь сад.

— Эрик будет рад служить тебе, госпожа, — поспешно ответил слуга, склоняя голову в поклоне. Султанша улыбнулась ему, как улыбаются матери непослушным детям, и провела рукой по его щеке, чуть задев маску. Он вздрогнул.

— Почему ты не снимешь маски? — спросила она своим нежным голоском, который очаровывал любого. Любого, но не Эрика.

— Потому что лицо Эрика уродливее жабы, — сказал он, зная, как боится Анизо пресмыкающихся и земноводных. Та презрительно оттопырила нижнюю губу:

— А если я хочу, чтобы ты снял маску?

— Эрик не снимет ее, — твердо ответил собеседник.

— Но я этого хочу! — стой они на земле, султанша топнула бы ногой.

— Бывают места, где даже твоя власть не имеет веса, — возразил он. — Лицо Эрика — собственность Эрика. Ты не можешь распоряжаться там, где распоряжается Эрик. Ты хозяйка в своем дворце, Эрик — хозяин своего лица и маски, что скрывает его уродство. И ты не вправе приказывать Эрику снять маску.

Казалось, он начал сердиться.

Однажды Анизо зачем-то попросила его взять ее с собой на стройку. То, что она там увидела и услышала, поразило ее. Эрик, ехавший на верблюде, то и дело сходил с него, чтобы терпеливо выслушать доклад то одного, то другого начальника, а когда они подъехали ближе, и вовсе пошел пешком, ведя животное в поводу. Рабочие — бедняки, калеки, убогие — бросали работу, чтобы поклониться ему, не обращая внимания на султаншу, ехавшую рядом. Она терпела, а Эрик и не думал одернуть строителей. Но вдруг один из новичков, кативший тачку с битым кирпичом, оступился и упал. Кирпич рассыпался по песку. Без лишних слов Эрик подошел к нему, схватил за плечо и, встряхнув, поставил на колени, доставая из-за кушака хлыст.

Анизо была уверена, что под маской лицо его перекосилось от ярости. Желтые глаза, еле видные в прорезях, метали молнии. Все вокруг застыли от ужаса. Десять раз поднималась и опускалась рука Эрика, десять раз свистел воздух под ударами хлыста, десять раз из голой, потной груди новичка вырывался еле слышный стон. Султанша наблюдала за этим без всякого отвращения: она сама любила помучить людей перед смертью или понаблюдать за их муками. Она развлекалась этим.

Закончив наказание, Эрик аккуратно свернул покрасневший от выступившей крови хлыст, заткнул его за пояс и продолжил обход, оставив несчастного лежать на земле. Рука у архитектора-самоучки была тяжелой, и вряд ли провинившийся смог работать дальше в этот день. Но никто не подошел к нему, не помог — все продолжили заниматься своими делами.

Анизо и не подумала жалеть юношу. Но это происшествие оставило свой след в ее памяти: она открыла, что Эрика, ее спокойного, рассудительного Эрика можно рассердить. И разъяренный, он гораздо опаснее гепарда, которого она однажды задушила своим лассо: гепард действует инстинктивно, а у Эрика есть ум, в котором зреют все новые и новые стратегии. Вряд ли он, видевший много раз, как она со смехом убивает провинившихся, не разработал до сих пор тактики их последнего боя. С ее стороны глупо на это надеяться.

И теперь, когда Эрик уже начинал сердиться, она вспомнила обстоятельства, сопровождавшие его ярость, и впервые ей стало страшно рядом с ним. Поэтому она поспешила пойти на попятную:

— Хорошо, — сказала она, стараясь не показать своего страха. — Ты снимешь маску позже. Сейчас еще не время, так?

— Так, госпожа, — ответил он, и она с радостью отметила отсутствие в его голосе ноток ярости. — Всему свое время, о прекраснейшая. Надеюсь, отказ Эрика не очень огорчил тебя?

— Нет, мой бедный Эрик, нет! — Анизо рассмеялась, не замечая, что бледнеет. — Ты волен обманывать мои надежды.

— Всему свое время, — повторил он, — и сейчас самое время возвращаться во дворец: слишком поздно. Эрик говорил тебе о шайке разбойников, хозяйничающих в этих краях?

— Нет… — она побледнела еще больше, поспешно принуждая коня остановит свой бег.

— Поэтому нам надо ехать обратно. Ты испугана?

— Тебе мерещится, Эрик! — вскричала султанша, поворачивая лошадь и пришпоривая ее. Она могла бояться, она должна была бояться — она ведь всего лишь слабая женщина, — но она терпеть не могла показывать свой страх. Хотя… Если от этого зависело что-то, она, возможно, воспользовалась бы этим, чтобы поиграть на нервах окружающих. Но это было бы кокетливое притворство, не правда. Она всегда старалась скрыть правду.