От розовых часов до темного угла (гет)

Выйдя от султанши, шахиншах даже не взглянул на расшаркивающихся советников и сразу же свернул в черный ход. Мадина, покорная в своем триумфе, безропотно пошла за ним. Ей казалось, она попала в один из своих снов, в которых все ее честолюбивые мечты сбывались. Если она будет стараться, она завоюет расположение всего двора, а может быть, и всей Персии. Она впервые почувствовала свою значимость в Мазендеране: султанша хоть и не могла обойтись без нее, предпочитала это не афишировать. А теперь благодаря ей у этого француза с трудным именем появится работа, и он не так сильно будет тосковать вдали от Родины. Говорят, Франция далеко. Возможно. Она никогда не видела географической карты и до сих пор пребывала в уверенности, что Земля плоская, стоит на трех слонах, которые громоздятся на огромной черепахе, которая медленно плывет по огромному океану Вселенной. И в то время, как в Европе и Великобритании свершалась промышленная революция, а Персия нещадно европеизировалась под бдительным присмотром Амир-Кабира, Мадина объясняла все природные явления волей Аллаха. Но не будем, однако, ставить ей это в вину: ей просто не повезло.

Она любила учиться, но на усвоение нового материала требовалось достаточно много времени: ей нравилось размышлять, делать самой какие-то выводы. Иногда это бывает вредно для организма придворной танцовщицы, чья жизнь зависит от движений. Но, так как узнавала она пока очень и очень мало, опасность эта, настигшая многих просветителей — они стали гоняться за большими знаниями, — ей не грозила. Но, заслышав различные ученые разговоры, которые так любил Амир-Кабир, она старалась узнать из них все. Впрочем, ей это почти никогда не удавалось: ее передвижения по дворцу не зависели от нее. Куда пошлют, туда и идет.

Вот и сейчас она семенила за шахиншахом в полном неведении: она никогда не была в этой части дворца. Убранство этой половины значительно отличалось от владений Анизо: там в лучах солнца или луны искрилось множество драгоценных камней, блестело золото и серебро, колыхались дорогие ткани, а ноги посетителей утопали в роскошных коврах. Здесь же коридоры мрачно глядели на путников голыми каменными стенами без единого окна. В массивных нишах горели факелы; под потолком, не находя выхода, скапливались продукты горения. Спертый воздух вызывал резких кашель, но привыкший к этому шахиншах не обращал на него внимания, и Мадине волей-неволей приходилось сдерживаться. Полумрак наводил на мысль о пещере, в которой прячется хищник. И в самом деле: здесь обитал Насреддин, беспомощный перед Анизо и Маром, не лишенный слабостей, но беспощадный на троне. Не моргнув глазом, мог он отправит на смерть неугодных ему людей или начать кровопролитную и бессмысленную войну. Именно он жил здесь, в суровых стенах этой половины, не желая портить коврами ощущение крепости.

Бедная Мадина, не боявшаяся в свои семнадцать ровным счетом ничего, на этот раз дрожала, как от зимних ветров, налетавших иногда с гор. Это бывало редко: хребты надежно защищали остан от вмешательства холодных потоков воздуха, а море Хазар с честью выполняло обещание направлять свое живительное дыхание на Персию(1). Но когда ветра с севера прорывались в Мазендеран, жителям приходилось туго. Здесь жила последнее время лишь знать, и их роскошные дома совершенно не защищали обитателей: холод лез во все щели, коих было множество, и хозяева постоянно мерзли. Зулейка, оправившаяся было на службе у султанши, скучной, но легкой, опять упала духом, и только вмешательство подруги, жестко отчитавшей ее за такой настрой, спасло ее. Мы уже упоминали, как боялась Зулейка потерять расположение Мадины, и нам не составит труда объяснить читателю, как и почему ухитрилась она выздороветь. Что бы там ни говорили остальные, она обладала огромной силой воли.

Шахиншах резко свернул за угол и исчез за крепкой дверью. Мадина, не раздумывая, вошла за ним. Здесь было намного теплее, чем за дверью; стены покрывали огромные зеркала выше человеческого роста, а перед ними были установлены конструкции непонятного назначения и происхождения. Мадина никогда не видела ни балетных станков, ни залов для занятий балетом, а шахиншах не догадался огласить ей условия, в которых будут проходить занятия.

В конце залы открылась маленькая дверца, и внутрь проскользнул сухонький старичок. Двигался он удивительно плавно, вкрадчиво, словно шептал что-то; каждый его шаг был просчитан. На вид ему было лет шестьдесят — для Мадины настоящий старец. Вновь прибывший подошел к ним, пренебрегая всеми правилами этикета, быстро взял руку девушки и клюнул ее большим горбатым носом. Маленькие глазки скользнули по ее лицу, пробежались по фигуре, остановились на ногах. На шахиншаха он даже не взглянул. Мадина, ошеломленная его поступком, наконец вырвала руку и отступила назад, подальше от полоумного старика. Насреддин довольно захохотал.

— Шарль, ты неотразим! — произнес он на французском, и служанка не поняла, услышав лишь тарабарщину. — Не забывай, что ты в Персии. Здесь любое прикосновение считается нападением. Впрочем, я на тебя не сержусь. И разрешаю тебе делать с ней все, что захочешь. — Он повернулся к Мадине, переходя на персидский: — Это мсье Жолета. Он будет учить тебя. Перенимай у него все. В дальнейшем я планирую создать балет Мазендерана. Вот будет зрелище!

— Так это ученица, что ли? — спросил учитель, прищурив один глаз. — Не ожидал, что вы отыщете ее так быстро. Я попросил бы вас, сир, оставить нас наедине.

Голос у него оказался резким, пронзительным. Говорил он отрывисто, как будто боялся, что его прервут, и с жутким акцентом. Мадина с трудом разобрала его слова и ужаснулась: в таком тоне разговаривать с шахиншахом! Если бы это было в отсутствии правителя, она поняла бы: она сама грешила этим. Но говорил он в лицо, без всякого почтения, которое хотя бы разыгрывал Мар, и это не могло не настораживать. А шахиншах только расхохотался, раскланялся и вышел, насвистывая веселую песенку. Мадина со страхом взглянула на старика: должно быть, он очень могущественный человек. А тот улыбнулся, перехватив ее взгляд:

— Я, возможно, многого не знаю о вашей культуре, mademoiselle. Я с горем пополам выучил язык, но культура… Я француз, а французы очень несдержанный народ. Как ваше имя?

— Мадина Сааданад, — ответила девушка робко. Она в самом деле оробела: впервые с ней говорили, как с равной. И говорил старик, только что запросто общавшийся с Насреддином, первым человеком Персии. — Я благодарна тебе, учитель, за то, что ты захотел учить меня. Мадина будет преданной ученицей.

— Не стоит, малютка, не стоит, — старик пригладил свои седые космы. — Было время, когда я учил бездарностей, а потом из них выходили примы. Моя фамилия довольно известна. Странно, что вы ее не знаете. (Он был на редкость тщеславен.) Из вас выйдет толк, если вы не будете отлынивать. А после, несмотря на все муки, поблагодарите меня хоть раз, mademoiselle Nadine… А теперь покажите же мне, что вы умеете! Смелее!

* * *

И опять полетели дни, недели, месяцы. Анизо бесновалась всякий раз, когда Мадина прерывала свое повествование, чтобы побежать к мсье Жолета, но ничего не могла поделать: приказ шахиншаха должен исполняться неукоснительно. Жолета хвалил ученицу, но никогда не делал этого в глаза, считая, что это может испортить ее. Ее умение танцевать восточные танцы пригодилось ей: растяжка оказалась достаточной, чтобы она уже через месяц смогла сесть на шпагат. Они занимались по ускоренной программе, и в конце года Мадина, раскрасневшаяся после своего первого выступления, в превосходной голубенькой пачке, доходившей ей до икр, в белых пуантах, ленты которых обвивали ее стройные сильные ноги, горячо благодарила учителя. А тот лишь отмахивался, хотя было видно, что ему приятно.

Зулейка, наконец-то получившая возможность отдохнуть и расслабиться, расцвела своей тихой, хрупкой красотой: часто во время уроков они с Керимом, человеком на пять лет старше нее, гуляли по роскошным густым лесам и долинам Мазендерана. Иногда они, впрочем, выбирались и в горы, и в пустыню. Но девушка не любила пески: их жар кружил ей голову, и походы туда были редки. Она освоила алфавит фарси и теперь училась писать целые слова, что, в общем-то, было не трудно: в письменности нет разделения на прописные и строчные буквы, а знаки всегда одинаковы; надо только запомнить, как пишутся они в начале, середине и конце слова или когда стоят отдельно ото всех(2). Читала Зулейка вполне сносно, даже если почерк писавшего текст попадал в разновидность шекасте насталик(3), что считалось достаточным уровнем образования в те времена.

Эрик, всегда ответственно относившийся к распоряжениям султанши, добросовестно исполнял свою новую обязанность. Каждую пятницу он являлся к служанкам в зал, ненавязчиво заговаривал с какой-нибудь девушкой, шутил с ними, не кичась своим положением, и все больше убеждался, что кто-то очень хорошо поработал над их мировоззрением. И хотя Мадина попадала в его поле зрения редко — она предпочитала гулять по холмам, — он прекрасно знал, что это она промыла девчонкам мозги. Больше никто из них на такое не способен. Это помогло Эрику уже через три месяца после начала своих посещений понимать каждую служанку, видеть каждую душу насквозь. Впрочем, это не значило, что составление отчетов для султанши упростилось.

Зулейку, которая по-прежнему тихо сидела в уголке с шитьем на коленях, он замечал постоянно. Еще в первый ее день здесь он был поражен ее совершенно европейской красотой, разительно отличавшейся от жгучей внешности красавиц Мазендерана. После она не попадалась ему на глаза, и он перестал думать о ней. А теперь, когда она вновь возникла на горизонте, он был очарован. Он, верный, беспристрастный слуга, которого нелегко было удивить! Но факт оставался фактом: он влюбился. И страсть, возникшая так неожиданно, не желала отпускать его, хотя вначале он был уверен, что это лишь минутное увлечение. Но проходили месяцы, а тоска все усиливалась, не проходя, и Эрик, никогда прежде не испытывавший ничего подобного, наконец понял, что это. А поняв, ужаснулся.

Во-первых, он был слугой султанши. И не просто слугой, а ее любимцем. Она любила его, по-своему, но любила. И она отнюдь не желала переносить около себя соперницу. Значит, чтобы Зулейка не пострадала, он должен терпеть и не показывать никому ничего. Иначе смерть. А сбежать, даже если она ответит ему взаимностью, они не могут: он привязан ко дворцу, который почти достроен, но все еще нуждается в доработке.

Во-вторых, сама девушка являлась служанкой. Пусть она не выполняла никаких прямых поручений Анизо, но без нее некому было бы шить и штопать. Ведь теперь все поголовно сдавали ей свои корзины: Мадина почти забыла о ней. Прибегая поздно вечером с занятия, она падала на кровать, как подкошенная, и сразу же засыпала. Зулейка ласково, как ее собственная мать когда-то, подтыкала ей одеяло, складывала одежду. Сама она ложилась поздно. Амир-Кабир вымолил ей неограниченное количество масла для лампы, и теперь она могла сидеть с шитьем или упражнениями допоздна. Она была способна работать и быстрее, но часто прерывалась, размышляя. Ей грезился темный ночной сад, журчание фонтанов, две фигуры, слившиеся в объятии, и глаза. Желтые глаза человека, о котором она продолжала мечтать. И они все не исчезали, хотя она прекрасно знала, что это харам. Но чем тяжелее грех, тем сладостнее его осознание.

Так и текла жизнь во дворце: медленно, размеренно, пока Амир-Кабир не столкнулся в коридоре со своим заклятым врагом. И именно столкнулся: Мар, последнее время погруженный в думы, ничего не видел и не слышал. Визирь, к счастью, успел схватить его за рукав, предотвратив падение. Советник зло посмотрел на него и прошипел:

— Благодарю.

Казалось, это слово жжет ему язык, но Амир-Кабир улыбнулся, пристально рассматривая его руку, моргнул и отпустил поднявшуюся до локтя ткань:

— Надо смотреть под ноги, Мар, — сказал он, и губы его улыбались, хотя глаза быстро обшаривали фигуру соперника. — Никогда не знаешь, что за углом. Теперь в Мазендеране надо быть начеку. Или тебе не угрожает опасность, как всем нам?

— Какая опасность? — рассеянно спросил Мар, опять погружаясь в размышления.

— Шайка разбойников, Мар, — ответил визирь, усмехаясь. — Или у тебя с ними договор?

— Я всего лишь умею постоять за себя! — воскликнул советник. — Твои подозрения беспочвенны, Амир-Кабир! Где доказательства?

— Они будут представлены шахиншаху, когда понадобится, — тон визиря сделался жестким, угрожающим: — А теперь слушай меня, змея: я предан правителю и не пощажу никого в своем служении ему. Он околдован тобой, но способен оказаться от тебя. Я передам ему все, что удалось мне узнать о тебе, и тогда страшен будет гнев его, ибо предал ты его, присягнув. И ничто тогда не спасет тебя. Дарога знает все, что знаю я; в его власти закрыть все дороги в Персии. Ни ты, ни твоя шайка не уйдете от расправы.

— Твои подозрения беспочвенны, визирь, — повторил Мар, хотя выражение его лица могло бы поспорить с этим. — Угрожай мне, сколько хочешь, но я знаю, что все это неправда. Хорошего тебе дня.

— И тебе, Мар, — Амир-Кабир не моргнул и глазом, услышав эту гневную отповедь. — Я бы пожелал тебе удачи — она тебе понадобится, — но не буду: она тебе вряд ли поможет.

Слуга не удостоил его и взглядом и торопливо отошел. Визирь, свита которого всегда на две трети состояла из мальчиков-на-побегушках, повернулся к одному из них, сорванцу, подобранному на улицах Шахсавара, и поднял вверх указательный палец. Маленькие помощники всегда очень сильно шумели, и визирь запретил им разговаривать и общался с ними с помощью знаков. Указательный палец означал «следуй за этим человеком». Мальчик понятливо кивнул и поспешил вслед за Маром. Амир-Кабир хотел крикнуть ему, чтобы он был осторожнее, но передумал: во всей Персии не было лучших соглядатаев, чем его мальчики.

Мар шел быстро, и было видно, что маршрут ему хорошо знаком. Они углубились в лес, и мальчишке стало легче прятаться. Он скрывался за деревьями, за пригорками, и советник не увидел его, хотя многократно оглядывался. Эта осторожность насторожила преследователя, и он твердо решил запомнить и передать Амир-Кабиру все до мелочи.

Осеннее солнце начинало едва заметно припекать, когда они подобрались к тому месту, где лес переходил в горы. Мар, однако, наверх не полез, но пошел вдоль подножия, выискивая что-то. Через некоторое время он вдруг остановился посреди поляны и поднял руки.

— Мир вам, жители гор! — громко сказал он.

— И тебе мир, Азал, — раздалось почти возле мальчика, и с дерева спрыгнул человек в поношенной, но явно дорогой одежде. — С твоей стороны было очень неразумно прийти к нам средь бела дня в одиночку. Мы не хотим, чтобы нас обнаружили. Нас и так ищут все, кому не лень. Правда, никто не догадался прочесать лес так близко от поселения. Что там шахиншах? Мы слышали, Тегеран возмущен столь длительным пребыванием правителя вдали от столицы.

— Меня просил передать вам привет Амир-Кабир, — перебил Мар, до этого терпеливо слушавший человека. — Он ясно дал понять, что скоро вам будет плохо. — Он наклонился к уху разбойника: — Единственный, кто виновен в этом, — ваш старый знакомец… — Он сказал что-то, и на губах собеседника заиграла злорадная ухмылка. — Я предлагаю вам напасть.

— Когда? — в глазах человека загорелся нехороший огонь, а мальчик подался вперед, горя желанием узнать больше, но Мар опять нагнулся к разбойнику, и соглядатай опять ничего не услышал. Атаман кивнул. Ни один из них не произнес более ни слова. Советник повернулся и пошел обратно. Мальчишка знал, что доберется он до дворца куда быстрее, если будет двигаться отдельно от преследуемого. Интуиция подсказывала ему, что тот пойдет прямо в свои покои. Значит, услуги шпиона больше не нужны. Он узнал все, что мог, а этого было достаточно. Через полтора часа он уже стоял перед визирем на роскошном ковре, в котором его босые ноги утопали по щиколотку, и пересказывал ему разговор злоумышленников. Не забыл он назвать и имя Мара — Азал.

— Значит, он хочет сделать первый ход, сыграть белыми, — задумчиво проговорил Амир-Кабир, выслушав его до конца. — Ты хорошо поработал. Вот тебе динар, иди. — Мальчик вышел. — Шахиншах приказал не трогать разбойников… Ничего, Мар. Мы еще посмотрим, кто кого. Черные не всегда проигрывают!

(1) Имеется в виду древняя легенда: когда-то все географические объекты были высшими существами, подчиняющимися только Аллаху. Каспийское море дало обет Персии защищать территорию страны от злых духов холодных ветров. Позже кто-то из высших провинился, и Аллах в наказание превратил их всех в то, чем мы знаем их сейчас.

(2) Автор сам знает, так что поверьте на слово)

(3) Почерк, когда вертикальных линий, которые, собственно, и составляют вместе с точками и петлями основу письменности, почти нет. Петли превращаются в узелки на почти ровной линии, а точки стоят над ее волнами, и не совсем понятно, к чему относятся.