От розовых часов до темного угла (гет)

Дневное солнце опасно на Востоке. Вначале оно ласково греет усталого путника, дает ему живительное тепло, столь необходимое после ночного холода пустыни, и мы подпускаем его к себе, позволяем ему лить на нас золотые лучи. Но проходит время, и солнце, усыпив наших стражей, начинает пускать в незащищенные места все больше и больше своих воинов. И они захватывают нас, приказывая подчиниться им, и мы находимся в их власти. Если не остановить вторжение вовремя, они убьют нас, не заботясь о наших телах.

Ветер тоже коварен. Скрывая свои истинные намерения, несется он по земле, колышет травы, кусты, деревья, пылит песком в пустыне, выдувает причудливые тоннели в горах, образует ураганы, и человек, самое доверчивое существо на свете, принимает его с распростертыми объятиями. Ветер приносит с собой холод, снег, дождь, срывает крыши с домов, опрокидывает корабли, швыряет на скалы аэростаты, а человек продолжает верить ему.

«Простор на Востоке, шатер над простором; над гор седой шапкой синий гордо ковер(1)», — как сказал один мудрец. В этом природа Персии. Что бы здесь ни происходило, все это жители Востока принимают, как подарок. Редко когда обвинят они кого-то в своих бедах: персы народ спокойный. Но бывают иногда такие бури, что даже невозмутимые старики в гневе грозят кулаком горам, где живет Шайтан. И если рассердится он, горе каждому: никого не пощадит…

— Мадина! — позвала султанша служанку. Девушка устремила на Анизо ясный взгляд, ожидая продолжения. — Верные мне люди сказали, что сегодня днем ты рассказывала своим товаркам новую сказку. Я не слышала ее. Так повтори же свой рассказ, я хочу знать, о чем он. Мы все будем рады услышать твой голос. Верно, Эрик?

Султанша перевела спокойный взор черных глаз на слугу. Тот едва заметно вздрогнул: он знал, что Мадина не уйдет от возможности отомстить Анизо, пусть эта месть будет и словесной. И девушка полностью оправдала его ожидания. Медленно подняла она гордую голову, посмотрела в упор фиалковыми глазами на султаншу, подалась вперед, словно умирающий от жажды путник, встретивший на своем пути грозовую тучу.

— Расскажу я тебе сказку, госпожа, — громко сказала Мадина, и ее голос зазвенел, ударяясь о мраморные колонны. — Мудрецы Персии создали ее. Сам Саади впервые записал слова этой чудесной истории. Это даже не история: так, шесть строк. Так слушай же, Анизо!

Глаза ее загорелись мрачным огнем, и султанше показалось, что масляные лампы перестали светить. Черные тени проявились вдруг на лице Мадины, и она стала похожа на галок, что прилетают весной и гнездятся под крышами Мазендерана. Все в зале стихло. Сидящий в другом конце помещения шахиншах поспешил встать и подойти ближе. Советники перестали переругиваться между собой и присоединились к правителю. Амир-Кабир едва заметно усмехнулся и вытер усы: он знал, что так будет.

— Все племя адамово — тело одно, из праха единого сотворено, — в зловещей тишине начала Мадина. Ее хриплый, низкий голос эхом отдавался от стен: даже ковры не могли его заглушить. — Коль тела одна только ранена часть, то телу всему в трепетание впасть. Над горем людским ты не плакал вовек, так скажут ли люди, что ты человек?

Все взоры обратились к чете Каджар. Присутствующие прекрасно знали, что султанша не пролила ни слезинки, слыша о многочисленных жертвах своего народа, а шахиншах не попытался и приструнить супругу. Всем вспомнились страшные развлечения Анизо, крики, доносившиеся из пыточных, бой быков, тореадоры, пришедшие из далекой Испании… Кровь сопровождала султаншу, алая, горячая, дымящаяся… И за ней следовал и шахиншах, слабый перед женой.

Анизо, пунцовая, как роза в жаркий день, медленно поднялась с подушек и осторожно двинулась вдоль стен. Словно желтая, длинная львица, кружила она вокруг жертвы, застывшей, как изваяние. Все это действо было очень похоже на охоту. Впрочем, было и различие. Обыкновенно погибающий в пасти хищника зверек цепенеет от страха. Мадина же застыла, потому что это было ее естественным положением. Она привыкла к этому.

— Вот твоя благодарность, Мадина! — прошипела наконец Анизо, очутившись в нескольких шагах от служанки. Та даже не дрогнула. — Я призрела тебя, позволила тебе в полной мере раскрыть свои таланты, и так ты мне за это отплатила? Ты научилась здесь всему, что умеешь! Я позволяла тебе то, что не разрешала иным, хотя они ничем не отличались от тебя. И ты, моя фаворитка, так подло предала меня! Отвечай же!

— Султанша, — тихо, но отчетливо, в своей манере, сказала Мадина, — то, что ты приняла мое обвинение всерьез, доказывает, что оно небезосновательно. Я никогда не откажусь от своих слов. Я была верна тебе, пока ты не задушила мою подругу. Много могу простить я, но не смерть Зулейки. Она была единственным человеком в Мазендеране, кто любил меня не из-за моего статуса. Она не боялась меня, не ненавидела — просто любила. Она одна была способна на такую любовь. Ваше общество прогнило: чистые, светлые чувства в нем погибают. Теперь я жалею, что не сбежала по пути сюда. Тогда мне казалось, что я еду в Рай, сейчас же понимаю, что это хуже Преисподней. Все пороки представлены здесь в изобилии. Самый грязный нищий в горах, в ушлу душмана, чище, чем вы все вместе взятые. Я ненавижу вас и тебя, султанша, в особенности. Я не боюсь твоих мечей, не боюсь пыточной: я знаю, что права. Больше мне ничего не нужно.

— Ты заговариваешься, — угрожающе прошептала Анизо, обдавая ухо Мадины жарким дыханием. — Я могу сделать с тобой то, о чем ты даже не подозреваешь. В моей воле выколоть тебе глаза, вырвать язык, отрубить ноги и руки.

— Тогда ты лишишь себя возможности слушать мои сказки, смотреть, как я танцую, и плакать под звуки моей зурны, — засмеялась Мадина. — Впрочем, в любом случае этого уже не будет. Ты не сможешь заставить меня делать то, чего я не хочу. Ты знаешь меня, Анизо. Видишь, я больше не называю тебя госпожой. Как бы я не начала по примеру Запада говорить тебе вы.

— Увести ее! — крикнула Анизо в бешенстве, бросаясь на подушки и рыча от ярости. Платок ее перестал держаться на гладких волосах и норовил сползти; она не поправляла его. — Эрик! Ты мой верный пес. Только тебе могу я доверить охрану этой бунтарки. Распорядись, чтобы ее проводили в семнадцатую комнату. Как видишь, я уже освоилась на новом месте. Так не медли! Мне не терпится услышать ее стоны!

— Нет, — совершенно спокойно произнес человек в маске, даже не взглянув на оторопевшую Мадину. — Я не желаю этого.

— Да это бунт! — прошептал один советник другому. Тот кивнул, соглашаясь, и сказал:

— Единственное, чего я боюсь, это что бунт перерастет в революцию, как у французов. Нам смена власти абсолютно не нужна. Это будет слишком несвоевременно.

— Эрик! — прикрикнула на слугу султанша, топнув прекрасной ножкой и широко распахнув удивленные глаза. — Мы же были друзьями, Эрик! Не заставляй меня расправляться еще и с тобой! Если Мадину я смогу заменить, то тебе здесь нет равных.

— Мне жаль, Анизо, — промолвил Эрик; по его тону было ясно, что ему совершенно не жаль. Султанша остановилась, как вкопанная; глаза ее почти вылезли из орбит, на губах выступила пена, она смертельно побледнела, словно вся кровь отлила в один миг от ее лица. Вдруг обессилев, она в изнеможении опустилась на подушки и нетерпеливым жестом приказала стражникам, стоявшим у дверей, увести Эрика и Мадину. Они не сопротивлялись. Это было бесполезно.

Служанку заперли в небольшой комнате, где висела золотая клетка с попугаем. Птица была яркой: сочетание зеленого, красного и синего резало глаза. Черный крепкий клюв беззвучно открывался, показывая узкий, длинный язык. Девушка, нервно озираясь, прошла к клетке; стража осталась у выхода.

— Мучайся! Мучайся! — заорал вдруг попугай ненормальным голосом. — Кровь! Кровь! Предатель! Предатель!

Птица заморгала и умолкла, подняв лапку к голове и беспрестанно кивая. Мадина замерла с протянутой к клетке рукой, пораженная страшной догадкой. Что же это? Неужели так выглядит одна из легендарных пыточных? Так вот куда привели ее! Что же с ней будет здесь?! Она сорвалась с места, рванулась к двери, исступлено закричала:

— Выпустите! Откройте!

Стражники, не говоря ничего, схватили ее за руки и швырнули на голый пол. Она опять бросилась к двери, умоляюще глядя на стражу. Но ту не тронул этот взгляд: она была предана шахиншаху и скорее умерла бы, чем ослушалась его приказа. И Мадина вновь оказалась на полу, обессиленная, почти сошедшая с ума от ужаса перед неизведанным. Она не задумываясь предпочла бы смерть пыткам, если бы у нее был выбор. Но выбора не было. Султанша чувствовала, что не стоит предлагать танцовщице.

Она не знала, сколько пролежала так, но очнулась от скрипа ключа в замке. Стражники взяли алебарды на караул: в помещение вошла султанша. Она уже успела сменить пышный наряд на скромный, более подходящий к ситуации. Низ ее широких шаровар был покрыт мелкими капельками чего-то бордового. Кровь… Мадина поняла это сразу же, но у нее уже не осталось сил пугаться. Она знала, чья это кроаь: Эрика. Анизо уже побывала у него.

— Что же ты не умоляешь меня о помиловании? — спросила султанша, знаком приказывая стражникам отвернуться и подходя к висевшему на стене кнуту. — Что же ты, Мадина, не клянешься мне в верности? — Она взмахнула страшным кнутом, щелкнула громко, и служанка почувствовала, как его хвост обжигает ее огненным ударом. Крик вырвался из ее сжавшейся от ужаса груди. Анизо расхохоталась, замахиваясь второй раз:

— Эрик был терпеливее, Мадина; должна признать, держался он весьма неплохо. Но даже самые сильные оказываются втоптанными в грязь, милая, помни.

— Ты сама сказала все за меня, — прошипела сквозь слезы Мадина и опять закричала, когда третий удар обрушился на нее. — Ты тоже будешь втоптана в грязь; потомки запомнят тебя как жестокую султаншу, чьей рукой было убито больше персов, чем во время войны. Ох!

Султанша отшвырнула в сторону кнут и взяла другое ужасающего вида орудие. Оно напоминало лапу кошки, занесенную над оцепеневшей мышью: дощечка, отполированная и покрытая лаком, и воткнутые в нее сверкающие иглы. Анизо заботилась обо всем, строго следя, чтобы кровь несчастных не оставалась на иглах и они не ржавели. Но даже кристально чистый, этот инструмент выглядел устрашающе. Мадина, не находя в себе сил посмотреть на него, прикрыла глаза, пытаясь защититься от этого кошмара. Но тщетно: султанша, не медля ни секунды, сорвала с пленницы шелк, покрывавший ее плечи, и полоснула кошачьей лапой по обнаженной спине, чудом не задев завязки лифа. Служанка выгнулась и закричала, чувствуя, как горячая кровь стекает между лопаток. Анизо с притворным сожалением посмотрела на глубокие порезы.

— Теперь, я надеюсь, ты будешь сговорчивее, — сказала она медовым голосом. — Не правда ли, моя милая? Нет? Ничего, особая комната пыток заставит тебя отказаться от всех претензий ко мне и шахиншаху.

— Никогда! — прохрипела Мадина, приподнимаясь было, но тут же снова падая. Анизо набросила ей на плечи платок и заботливо поправила его:

— Не хочу, чтобы ты простыла, — сказала она, застегивая пуговицу. Служанка вздрогнула: этот слащавый голос не предвещал ничего хорошего. Султанша же хлопнула в ладоши, подзывая стражников. Ей не пришлось ничего говорить им: они выполняли свою работу так долго, что выучили очередность приказов. Только одно сказала Анизо: место, куда надо поместить Мадину — пыточная номер пять. Девушка не знала нового дворца, поэтому пропустила это мимо ушей.

Пыточной номер пять была самая страшная комната пыток, которую только можно было себе представить. Все шесть стен ее были сверху донизу покрыты прочными зеркалами, которые почти невозможно было разбить вручную и которые многократно увеличивали в количестве все, что попадало в комнату. По углам стояли железные деревья, практически неотличимые от настоящих, которые в зеркалах прекращались в огромный, густой лес. В центре помещалось раскидистое железное дерево, чьи ветви могли выдержать вес человека. На одной из них всегда висела петля. Выбраться из этой комнаты можно было, только найдя определенный стержень, открывающий проход вниз, к подземным водам.

И вот туда и втолкнули Мадину стражники, бесчувственные, ничего не слышащие кроме приказов. Никакие мольбы и просьбы не трогают их: они не нарушают своей клятвы верности, даже если их самих будут пытать. Они не способны на предательство, но и сострадание им чуждо. Они являются механическими машинами, подобно куклам, которых показывают на ярмарках: они могут бесконечно стоять в карауле, пока не получат новый приказ, совсем как молоденькая пианистка, играющая только «Марсельезу», пока ее не заведешь заново и не прикажешь играть «Vive Henrie IV».

Вот что были за люди, к которым попала Мадина. Пока они волокли ее, истекающую кровью, по бесконечным коридорам, она пробовала всячески ублажить их; когда они начали спускаться в подземелья, она умоляла их отпустить ее; когда же они приблизились к страшной двери, она начала угрожать. Разумеется, ее старания ни к чему не привели: стражники, не слушая ее, отперли дверь и, стуча ключами, втолкнули внутрь.

По инерции она прошла еще несколько шагов, шатаясь от слабости; после колени ее подогнулись, и она была вынуждена остановиться. Почти сразу же ее подхватили чьи-то сильные руки и мягко опустили на спину. От боли она на мгновение потеряла сознание, а когда пришла в себя, голова ее покоилась на чьих-то коленях: ей было бы удобно, если бы не раны, нанесенные ей Анизо. Мадина почти ничего не видела, только темные пятна, потому сочла нужным прояснить ситуацию.

— Кто здесь? — спросила она сорванным голосом, с трудом поднимая руку и щупая воздух. Мгновение спустя она наткнулась на бахрому маски; потянувшись выше, достигла и своеобразного чехла, скрывавшего самое ужасное по своему виду лицо, когда-либо существовавшее на Земле.

— Здесь только Эрик, — ласково ответили ей, прикрывая ее воспаленные глаза легкой рукой. — Мадина очень устала, ей нужно отдохнуть. Пусть она поспит немного. Необходимо восстановить силы перед дальней дорогой. Мы ведь скоро отправимся далеко-далеко, на запад. Возможно, даже поплывем через Средиземное море.

Девушка попыталась разглядеть обеседника, но не смогла далее противиться сну. Глаза ее закрылись, поднятая рука упала, и вскоре она заснула, погрузившись в царство тяжелых видений и миражей.

(1) — вообще это немного переделанное четверостишие из капустника В.Смехова "Али-баба и сорок разбойников": "На Востоке простор, Над простором шатер; Над седой шапкой гор Гордо синий ковер". Так что просимо пардона у Валентина Борисовича