От розовых часов до темного угла (гет)

Мадина любила танцевать. Вся ее недолгая жизнь сопровождалась быстрыми движениями, перекатами, бешеной пляской. Индийцы, жившие по соседству, называли ее, тогда совсем крошечную, Сарасвати, покровительницей танцев. Мать смеялась и щипала ее за щеки, а отец мрачнел еще больше и говорил, что красотой движений денег не заработаешь. Старая бабушка, все время сидевшая в темном углу, двусмысленно хмыкала, с неприязнью глядя на невестку и внучку. Из своего угла она почти не выбиралась, так что Мадина видела только ее глаза, горящие в темноте зловещим огнем. Она слыла колдуньей, ее бабушка, и могла запросто наслать порчу и всячески напакостить. И она считала, что это жена и дочь утянули ее сына на дно.

И поэтому, когда невестка начала кашлять, старуха не давала ей ни секунды отдыха, требуя то чашки чая, то подушки, то свежего воздуха, который в городе был редкостью. И веселая, солнечная Самира в три месяца превратилась в тощую, усохшую чахоточную больную. Муж, которого больше заботили деньги, нежели ее здоровье, не особенно огорчился, когда ангел Азраил(1) забрал ее.

И для бедной Мадины настали черные дни. Мать баловала ее — бабушка помыкала ею, как прислугой, а отцу было, мягко говоря, все равно. Денег становилось все меньше — они словно утекали сквозь пальцы, — а долгов — все больше. Семья — если их сосуществование можно было назвать семьей — жила на те крохи, которые Мадина зарабатывала, танцуя на главной площади Тегерана. Но однажды отец подозвал ее к себе, провел жесткой рукой по ее волосам, собранным в две косы, черными змеями струящиеся по спине, и, посмотрев в ее синие глаза, произнес так, что его тон можно было счесть даже за ласку:

— Нам нужны деньги, Мадина. Твоих танцев недостаточно для наших нужд. Я слышал, султанше требуются девочки-служанки. Ты подойдешь для этой работы: ты умеешь танцевать, веселиться, рассказывать сказки, прогонять тоску. А султанша, говорят, скучает у себя в розовом дворце. Ты поедешь в Мазендаран, Мадина, если сегодня тебя заметит великий визирь. Ты хочешь уехать?

— Твое слово закон для Мадины, — почтительно ответила девочка, наклоняя свою черную головку; косы скользнули вперед. — Если ты непременно желаешь моего отъезда, я покину тебя.

— Вот и славно! — воскликнул отец, мигом меняя ласковый тон на приказной. — Собирайся, и мы пойдем на базар. Надень что-нибудь красивое; платок можешь взять поярче. Нужно, чтобы визирь увидел тебя. Мальчишки кричали, султанше нужно всего двадцать служанок.

Мадина только вздохнула, аккуратно убирая волосы от чужих взоров. Ей было пятнадцать лет, и она уже получила право носить платок — с задержкой, но получила. И беззастенчиво брала старые платки матери, доставая их из-под простынь в комоде, к которому она питала ярчайшую привязанность. Здесь, в нижнем ящике, раньше хранились ее немногие сокровища: динар, два гладких камушка и чертов палец. Правда, однажды в комод заглянула бабушка, выбросила камушки и палец, а динар взяла себе. Мадине было не жалко — своими танцами она заработает себе и туман, не то, что динар!

Через час, когда жара немного спала, отец и дочь вышли из своего неопрятного жилища и направились на базар. Мадине дорога была знакома: она не раз бегала туда в лавку к старому Хасану слушать тягучие звуки зурны. А иногда, если заработанного за день на площади не хватало, она и танцевала под эти заунывные мелодии. Но чаще всего они с Хасаном садились рядышком, и она, поминутно откидывая за спину косы, не стриженные с самого рождения, водила пальчиком по деревянному инструменту, ощупывая отверстия. Лавочник даже научил ее нескольким мелодиям, но дело заглохло из-за нехватки второй зурны.

Отец шагал быстро, и Мадине приходилось бежать, чтобы успеть за ним и не потеряться в толпе. А народу в самом деле было много; в общем гомоне явно можно было различить армянский, персидский и арабский. Все остальное тонуло в криках ишаков, воплях торговцев-турок и призывных мотивах Хасана, чью игру она узнала бы из тысячи музыкантов. Но сейчас у нее не было времени на прощание со старым другом: скоро должен был прибыть визирь, а они все еще не дошли до места.

Лавка сменялась лавкой, проход — проходом, площадка — площадкой, и у девочки уже начинало рябить в глазах от обилия шелка, атласа, риса, лаваша, меда, бус, четок, браслетов, колец и серег, как вдруг стены расступились, и оба очутились на довольно большом пятаке, заполненном такими же, как и она, девочками. Здесь были и персиянки, и армянки, и турчанки, а вот арабов почему-то не было. Впрочем, как раз понятно, почему: арабы никогда бы не отдали своих детей в услужение персидской султанше.

Девочек было очень много, и Мадина впервые поняла, что добиться ей — места, а отцу — платы за нее, будет очень непросто. Но она никогда бы не призналась, что в этот момент ее сердечко неприятно ёкнуло. Отступать было поздно — к ним уже подходил местный дарога; за ним мальчики несли корзину со свитками и письменные принадлежности.

— Кто такие? — спросил дарога довольно грубо, но отец только еще больше нахмурился: его статус вполне позволял другим обращаться с ним и с Мадиной пренебрежительно.

— Я бы хотел предложить свою дочь в услужение султанше Анизо, — скрипнув зубами, ответил он. — Для нас это великая честь, даже если ничего не выйдет. Мы будем счастливы иметь возможность лицезреть великого Амир-Кабира, пошли Аллах ему много лун жизни!

— Кто такие? — со скучающим выражением на лице повторил дарога, выуживая из корзины наполовину исписанный свиток и макая перо в чернильницу.

— Алим и Мадина Саадонад, господин мой, — торопливо сообщил отец, униженно кланяясь. А Мадина, приоткрыв рот, восхищенно смотрела, как летит по свитку перо, вырисовывая волнистые линии и ставя сверху и снизу точки и огласовки. Сама она так не умела.

— Ты сто шестьдесят девятый, Алим, — бесстрастно сообщил дарога, вновь сворачивая рукопись в трубочку. — У пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах, было тринадцать жен, а тринадцатью тринадцать — сто шестьдесят девять. Может, тебе повезет.

— Господину известны тайны математики! — раболепно воскликнул Алим, и Мадине стало противно. Видеть отца таким было… странно. В их квартале не было никого богаче их семьи, а беспрекословно повиновался он лишь старой Фатиме.

— Идем! — как только дарога отошел от них, тон отца стал вновь повелительным. Девочка молча вздохнула, чувствуя, как в душе растет страх: шум на дальнем конце площади давал понять, что визирь прибыл на место и своеобразные смотрины начались.

Амир-Кабир был, мягко говоря, удивлен количеством пришедших сюда девочек. Поступить на службу к султанше считалось почетным — он думал, что детей будет больше. Но — то ли родители стали слишком уж любить своих отпрысков, то ли уважение к правящей семье уменьшилось, — на площади было всего сто шестьдесят или около того девочек, ничтожно малое количество. Впрочем, в этом был известный плюс: ему надо осматривать и расспрашивать меньше, чем он выслушивает докладов по утрам. Но если доклады были в большинстве своем интересны, то здесь ответы детей монотонно звучали в ушах, болезненно отдаваясь в объятой огнем голове. Шайтан опять постарался. Что же, значит, сегодня он будет больше молиться.

Девочки смотрели на него с одинаковым восхищением, граничащим со страхом: визирь являлся первым после шахиншаха и султанши лицом, встретиться с которым было почетно.

— А чем ты можешь похвастать? — спросил он, верно, в тысячный раз, обречено шепча краткое Слово к Аллаху. Он ожидал смущенного взгляда, но его не последовало. Девочка, к которой он обратился, даже и не подумала смутиться, а проговорила достаточно четко:

— Я танцую, мой господин.

Мадине почему-то показалось, что если она начнет перечислять все свои умения, которых от силы набиралось три штуки, визирь может счесть ее нескромной. Этого нельзя было допустить ни в коем случае. Пусть лучше отец… А Алим, словно чувствуя замешательство дочери, поспешил прибавить:

— И играет на зурне, и рассказывает истории, мой господин!

Визирь с любопытством взглянул на девочку. Похоже, она подходит ему, если действительно умеет развлекать. Не из робких, сразу видно, но и вырываться вперед не будет. Немного приплюснутый нос, смуглая, глаза-звезды — не красавица, но и не дурнушка. Как раз то, что требовала Анизо, очень ревниво относящаяся к своему статусу первой красавицы Мазендарана.

— Поддержать разговор сумеешь? — спросил он на всякий случай. Девочка мимолетно улыбнулась, обнажив ровный ряд зубов, похожих на нитку жемчуга в коралловой оправе:

— Я умею рассказывать, мой господин! Тот, кто умеет рассказывать, умеет и беседовать. Мадина может слушать внимательно, когда это требуется, и всегда прибежит на зов госпожи.

— Как, ты сказала, тебя зовут? — переспросил он, отвлекшись на секунду. Девочка терпеливо повторила, гордо смотря на него, как будто ее имя могло встать в один ряд с именем султанши:

— Мадина Сааданад, дочь Алима Сааданада, сына Селима Сааданада…

— Достаточно, — прервал ее визирь. Она не лишена честолюбия. Нельзя сказать, что это несомненный плюс в характере служанки. Ее будет нелегко усмирить. — Я понял. Много говорить не надо, Мадина. Анизо это не любит.

— То есть… — хрипло начал Алим, — то есть господин берет ее на службу?

— А почему нет? — добродушно рассмеялся визирь, доставая из-за кушака договор, последний, оставшийся из двадцати, экземпляр. — Ты хотел этого — вот и получай. Абрам! — он повернулся к советнику. — Абрам, составь бумагу с этим человеком. А мы с тобой, Мадина, пойдем к остальным.

Девочка склонила голову в почтительном поклоне, бросила взгляд на отца, но тот не смотрел на нее, пожирая глазами мешок с монетами. Амир-Кабир сочувственно вздохнул, жалея ее. Иметь такого отца, верно, ужасно. Но закон запрещает властям вмешиваться в семьи персов, а Алим был чистокровным персом, пусть такое приобретение и не могло пойти на пользу нации. Мадина, кажется, не унаследовала его алчности, что не могло не радовать. Девочка выглядела безопасной, но первое впечатление обманчиво: Анизо тоже можно было принять за беззащитное существо, но это было совсем не так.

Султанша была вполне способна справиться с двумя девушками, задушить их лассо, которым владела, благодаря одному человеку, в совершенстве, или запугать до смерти. Собственно, из-за этого ей и потребовалось двадцать новых служанок — потому что две девушки из ее прошлого отряда погибли при невыясненных обстоятельствах, а все остальные не пожелали остаться далее и попросту сбежали.

Визирь с девочкой и соглядатаями, следовавшими за ними на почтительном расстоянии, подошли к кучке будущих служанок, сиротливо жавшихся друг к другу. Они все были примерно одного роста, одеты в шаровары; на головах почти у всех были платки. Мадине сделалось страшно: раньше у нее не было времени на общение со сверстницами, а здесь их было слишком много. В ушах звенело от гомона за стенами площади, вокруг крутились товарки, поборовшие страх и окружившие вновь прибывшую. Но окрик Керима, одного из соглядатаев, прервал их заинтересованные расспросы:

— Вы теперь служанки султанши Анизо, — сказал он неторопливо. — Сегодня вас посадят в кибитки, и уже завтра к вечеру вы будете в Мазендаране. Если ничего не случится в дороге, — а случиться ничего не должно! — султанше, да прибудет с ней Аллах, не надо будет беспокоиться. А теперь быстро к кибиткам! Раз-два!

Девочки послушно направились к пяти кибиткам и, после того как Керим разделил их по четыре, залезли внутрь. Вместе с Мадиной в кибитке оказалась ее соседка, которую она знала в лицо, и две незнакомки. Зулейка, маленькое, мягкое, нежное создание, не терпящее грубости, созданное явно не для трудностей, жила рядом с Мадиной, но обе девочки были знакомы друг с другом лишь шапочно. Мадина была слишком занята, чтобы останавливаться у ворот поговорить, да и палка старой Фатимы была весьма грозным наказанием за нерадивость.

— Ах! — вскричала Зулейка, обхватывая себя руками. — Как, должно быть, прекрасна госпожа!

— Ты видела ее? — насмешливо спросила Мадина, предпочитавшая верить только тому, что наблюдала лично. — Я не склонна думать, что султанша красива.

— Ты непочтительна по отношению к госпоже! — заметила рослая полнокровная девица в усыпанном блестками платке. — Как ты будешь служить ей?

— А я не буду ей служить! — улыбнулась Мадина, сверкнув своими фиалковыми глазами. Зулейка недоверчиво покосилась на нее. — Я буду танцевать, играть на зурне и рассказывать сказки! Это моя жизнь, и такое существование отнюдь не является для меня рутинным.

— Повезло же кому-то! — Зулейка, не терпевшая работы по дому из-за своих частых недомоганий, с завистью посмотрела на товарку. Две незнакомые девочки пренебрежительно фыркнули, видимо, веря не до конца. Мадина окинула обеих внимательным взглядом. Обе они, и обладательница сверкающего платка, и ее соседка, производили впечатление дочерей довольно богатого человека, который решил отдать их в услужение Анизо только потому, что та являлась султаншей. Черты лица первой были несколько расплывчаты, в маленьких глазах изредка лишь пробегало нечто, похожее на интерес к происходящему. Вторая немногим отличалась от нее; кажется, они были сестрами-близнецами.

— Вас как зовут? — бойко спросила Мадина у обеих сразу, считая, что обращаться к каждой по отдельности слишком жирно. Впрочем, смотреть на соседок она старалась по возможности дружелюбно. Они наградили ее неприязненными взглядами, и Мадину будто холодной водой облили, такими безразличными были их глаза.

— Сара, — все же представилась первая, переводя свой взор на несчастную Зулейку, которая от этого взгляда испуганно прижалась к боку Мадины, стараясь раствориться в спинке сидения.

— Зара, — последовала ее примеру сестра. Мадина кивнула, судорожно взглянув на пейзаж за окном, чтобы найти тему для разговора, но заросли колючего можжевельника, между которыми пролегала дорога, не могли дать ей достаточную пищу для рассуждений. Поэтому дальнейший путь до небольшого горного селения они проехали молча: Зулейка тоже не горела особенным желанием поддерживать беседу.

(1) Азраил — Ангел смерти в исламе