От розовых часов до темного угла (гет)

Утро не задалось с самого начала. Когда он проснулся, вода, принесенная ему слугами для умывания, была холодной, кисточка для бритья колола неимоверно, а мыло не пенилось и щипало глаза. Как тут привести себя в порядок? К счастью, приближенные не заметили (или сделали вид, что не заметили) помятого вида повелителя. «Хорошо быть абсолютным монархом!» — думал Насер ад-Дин, разглаживая батистовую салфетку на коленях. Все звали его Насреддин, и это имя нравилось ему гораздо больше, чем официальное.

Завтрак был на европейский манер. Вообще все здесь было на европейский манер: шатер, разложенный только вчера, был обставлен в стиле ампир, слуги являли собой пример мусульман, облаченных в английского покроя одежду. Строгая форма пуритан не очень-то им нравилась, но они не могли пойти против воли своего повелителя. Зашелестела ткань — в шатер проскользнул Мар, первый после визиря советник. Этому человеку он верил, как себе самому, как Амир-Кабиру, которого почему-то оставил в Мазендеране. А! Вспомнил, почему: все тот же подозрительный француз, строящий им новый дворец. Он не внушает расположения к себе. Года три назад шахиншах пытался убрать его от Анизо, но женщина воспротивилась этому так резко, что он предпочел вернуть архитектора, только бы не видеть слез маленькой султанши. Кстати, о ней… Верна ли она ему?

— Повелитель, — еле слышно прошипел Мар, — ночь задержала нас в десяти милях от дворца твоего. Прикажешь отправиться в путь, и верблюды домчат тебя до твоей возлюбленной, о светлейший.

Мар говорил, следуя приказу шахиншаха, по-французски, но его тягучая речь и манера общения сразу выдавали в нем персиянина. Насреддин не рассердился: он прекрасно понимал, как трудно перейти на чужой язык. Стремясь европеизировать двор, он приказал всем говорить между собой на языке Франции, раздал для этого учебники, но толку пока было мало. Почти никто не поддержал его начинаний кроме Мара и Амир-Кабира. Но если вечное поддакивание первого было предсказуемо, то согласие второго было приятным. Визирь редко соглашался с ним сразу же, предпочитая обдумывать все часами, прежде чем решиться на рискованный шаг. А вот султанша, истинная персиянка, приняла эту идею в завуалированные штыки: при нем пыталась говорить по-французски, но как только дверь за ним закрывалась, переходила на родной язык. Шахиншах знал это от вездесущего Мара, который докладывал ему все, что только успевал узнать. Советники терпеть не могли этого человека и боялись его, один визирь воспринимал его как досадное недоразумение, допущенное Аллахом.

Нежелание султанши подчиняться Насреддину во многом способствовало ссылке ее в Мазендеран. Правда, шахиншах почти сразу же пожалел о своем распоряжении, но решил выдержать характер и оставить Анизо на побережье. Но как только выдавалась свободная минута, он мчался к ней, и ничто тогда не могло его остановить.

— Да, Мар, — рассеяно ответил он, бросая салфетку на подушки. — Едем сейчас же!

Мар только поклонился, но хитрые маленькие глазки его скользнули по портрету Анизо, лежавшему на покрывале. На его вкус, султанша была слишком веселой женщиной, не боявшейся никого, даже мужа и повелителя. Но был на этом свете человек, который вселял ей ужас. Это был Мар. Никто не мог с точностью сказать, откуда он — из Тегерана, из Шахсавара или вообще из Исфахана. Никто не мог назвать его фамилию; имя его было Шахзад, а Мар — прозвище. Змея, гадюка — вот что оно значило. Поначалу шахиншах пытался прекратить такое обращение со своим слугой, но постепенно привык и стал называть его, как и все. Но Мар не показывал, что обижен. Он вообще ничего не показывал. Высокий, смуглый, тощий, с горбатым носом, он был везде и все слышал, слушал, а после либо передавал услышанное правителю, либо оставлял в тайне, чтобы воспользоваться потом. Никто не мог предугадать, что он сказал не так, когда это было сказано и в какой момент Мар расскажет об этом шахиншаху. Но в том, что расскажет, все были абсолютно уверены. Он умел увидеть неугодное в самых безобидных словах, и когда он проходил мимо, все невольно замолкали или понижали голос. Даже правителя, к которому Мар не применял своих методов, иногда чувствовал себя неуютно в его компании. Его тихий, вкрадчивый голос с елейными нотками почтения не внушал Насреддину доверия.

И сейчас, когда они ехали рядом на верблюдах, бежавших по пустыне, вдали которой угадывались влажные сады, поля и леса Мазендерана, шахиншах не мог побороть робость, настигавшую его, правящего члена династии Каджар, каждый раз при его свиданиях с Маром. А тому, казалось, было все нипочем: и жар песков, и тряска езды, и молчание правителя. Странное спокойствие, казалось, утвердилось на его угрюмом лице, змеиные глаза загорелись тусклым огнем бешеной скачки, захватившей его.

— Повелитель, — прошептал он, каким-то чудом ухитряясь перекрикивать топот животных и шум, создаваемый ими, — посмотри, как прекрасна природа страны твоей!

— С каких пор ты стал ценителем прекрасного, Мар? — спросил Насреддин с усмешкой, пытаясь скрыть трепет, охвативший его при этих словах, звучащих из уст самого мрачного человека Персии. Тот засмеялся, в ярости стегая верблюда хлыстом:

— Учись терпению, повелитель! Ты не дослушал фразы Мара. Видишь ли ты там, в пустыне, тучу пыли? Ведомо ли тебе, что это такое? Это любимец твоей султанши. Он по ее приказанию строит вам новый дворец. Проекты отображают замок, какого еще не было ни в одной стране мира. Но посмотри, сколько строительство заняло места! А сколько еще будет потрачено территорий и средств на помещения для слуг! Старый дворец будет заброшен. А чем он плох? Ты не следишь за Анизо, шахиншах. Она распустилась. Она все время веселится. Ты видел записи визиря твоего, Амир-Кабира? Сколько туманов потрачено впустую? Один? Два? Миллионы! У нее двадцать служанок!

— А что в этом плохого? — искренне изумился Насреддин. — Это не так уж много. Я не понимаю…

— Она дает им один выходной в неделю! — воскликнул Мар почти в полный голос. — Развлекающие ее дети — всего лишь дети. У них не должно быть выходных! Они ничего не делают, только веселятся вместе с госпожой. Зачем им еще и отдых?

— Это дело султанши, — мягко возразил ему шахиншах. — Если Анизо так хочет, почему бы и нет?

— Прости, повелитель, — смиренно кивнул Мар, потупив глаза. — Мар не хотел вмешиваться в дела султанши. Это было непростительно с его стороны.

— Непростительно, это верно, — надменно сказал Насреддин, с подозрением взглянув на слугу: не притворяется ли? — Но я имею право прощать непростительное. Однако, учти: если это повториться, я буду вынужден пресечь твою речь. И на этот раз не будет никаких шансов исправить свои ошибки.

— Как скажешь, повелитель, — смущение Мара выглядело вполне убедительно. Шахиншах довольно усмехнулся и, наградив верблюда ударом хлыста и вырвавшись на два корпуса вперед, дал знать, что разговор окончен.

Сегодня он был добр, необычайно добр. Мар чувствовал это, но не осмеливался говорить с ним, считая лимит своих реплик исчерпанным. Он верил своему чутью. Если не верить себе, то кому верить? А в особенности он верил тому уму, который возвел его на пост фаворита шахиншаха. Своему уму. Больше никто не удостаивался его доверия. Только Насреддин пользовался его глубочайшим уважением. Слово шахиншаха — закон. И Мар следовал этой аксиоме, оставаясь в тени, но всегда выходя на свет, если Насреддин нуждался в нем. У него не было родственников, он жил за счет шахиншаха, но он не боялся потерять его расположение, а то и голову, смело высказывая свои предположения насчет досуга таких уважаемых людей как Великого визиря, султанш, самого правителя или советников. И Насреддин, пораженный его бесстрашием и желанием угодить, оказывался бессильным перед ним, не мог достойно возразить ему. Это вовсе не значит, что властелин Персии был слабохарактерен. Просто Мар обладал потрясающей способностью к лести, неприкрытой, бесстыдной, обезоруживающей. И лесть его была так явна, что никто не мог ответить ему, а пока тот, к кому советник обратился, думал, что сказать, Мар уже делал так, как хотел он.

Именно поэтому шахиншах не мог прогнать его. Он знал, что Мару известно многое. Никто не мог представить, каким образом до ушей этого человека доходят все их неосторожные слова, и от этого подданные трепетали еще сильнее. Кроме этого, он оказывал Насреддину такую неоценимую помощь, что правителю казалось несправедливым выгнать верного слугу. Конечно, Мар позволял себе при шахиншахе такое, что не позволял себе даже визирь, говорил дурно о султаншах, но Насреддин терпел все, вполне понимая — или думая, что понимая, — противоречивую душу советника. Но по-настоящему Мара мог понять только сам Мар.

Верблюды — довольно быстрые животные, если позволить им найти ритм бега. Через несколько часов езды шахиншах, Мар и несколько телохранителей уже въезжали в ворота поселения, образовавшегося вокруг дворца Анизо. Жители, простые горожане, не очень бедные, не очень богатые, с восторгом наблюдали за тем, как Насреддин, не менее пыльный, чем остальные всадники, проезжает ко дворцу, окруженный телохранителями и шныряющим всюду Маром. Тот считал своим долгом первым заметить угрозу и предупредить шахиншаха раньше, чем охранники заметят подозрительного человека. Те же поглядывали на него с опаской, но не осмеливались ничего возразить: Мара боялись не только за страшный взгляд.

В поселениях новости расходятся быстро: Анизо уже знала о приезде мужа и послала ему навстречу визиря и всех советников, которые остались с ним в Мазендеране вместе с ним. Амир-Кабир не мог без приказа отойти от султанши, хотя ему и не сиделось на месте при мысли, что Насреддин едет по городу без всяких торжеств, и он был бесконечно благодарен женщине за подобное распоряжение.

— Мой повелитель! — визирь поспешно спустился с лестницы. Слава Аллаху, никто не имел права идти перед ним, иначе он наступал бы впереди идущему на пятки. — Хорошо добрались? Ничего из ряда вон?..

— Ничего, Амир-Кабир, спасибо, — ответил шахиншах, кивая своим телохранителям, которые, не узнав изменившегося в лице от волнения своего начальника, кидали на него настороженные взгляды. — А что случилось? Почему такие вопросы? Здесь все по-прежнему?

— Во дворце без изменений, — осторожно начал Амир-Кабир. — Однако, ситуация в этом остане оставляет желать лучшего. Помнишь, я одно время докладывал тебе о шайке преступников, орудующей здесь? Султанше ничего не грозит, пока она в поселении, а когда она выезжает за пределы ограды, ее охраняет верный Эрик.

— Эрик! — Насреддин в ярости стукнул ладонью по золоченым перилам лестницы. — Она не расстается с ним?

— Нет, мой господин.

— Так… — шахиншах задумчиво поднял глаза к высокому потолку, расписанному лучшими художниками Персии, надеясь, что Аллах пошлет ему решение этой вечной проблемы. Приступ ярости прошел, не успев продиктовать ему ничего разрушительного. — С шайкой пока ничего не делать. Я подумаю насчет этого. Эрика, забери его Иблис, пока не трогать. Он архитектор, а я хочу, чтобы наш дворец был как можно лучше. Я собираюсь бывать здесь часто.

— Но повелитель… — визирь недоуменно взглянул на шахиншаха. — Разбойники будут мешать тебе проехать сюда! Ты не позаботился о своей безопасности, о мудрейший!

Амир-Кабир неприязненно покосился на Мара, тенью следовавшего за ними. Слуга ответил ему надменным взглядом, недопустимым при общении с человеком, занимающим должность Великого визиря. Между ними всегда было непонимание, с тех самых пор, когда Мар осмелился возразить шахиншаху, а тот не обратил на это внимания. Визирь был на четверть века старше него и прекрасно понимал, что Насреддин просто попал в зависимость от слуги. Это не было грехом измены и извращения, но шахиншаху было скучно без своего верного пса так же, как Анизо скучала без Эрика. Амир-Кабир однажды осмелился намекнуть на этот факт правителю, но нарвался на угрозу смещения с должности. И с тех пор они с Маром тихо ненавидели друг друга, изводя оппонента едкими шуточками. Шахиншах прекрасно зал об этом, но не подавал виду.

— Мне ничего не угрожает, — последовал неизменный ответ, и Насреддин невозмутимо прошествовал в покои Анизо. Два советника остались стоять в коридоре: султанша запрещала Мару появляться у себя в крыле, а визирю не хотелось портить первый момент встречи супругов своим кислым лицом. Оба они сверлили друг друга пристальными взглядами, прекрасно зная мысли один другого. «Уничтожить, унизить!» — шипела змея в душе Мара. «Обезвредить, защитить Насреддина!» — рычал барс в груди Амир-Кабира.

— Что на этот раз привез ты с собою, Мар? — начала визирь размеренно.

— Всего лишь истосковавшегося мужа к не менее истосковавшейся жене, — парировал тот. — А вот что ты, визирь, приберег для шахиншаха, я не знаю.

— Зато я знаю, — успокоил его Амир-Кабир. — Что ты скажешь, если я сообщу правителю о первоначальном составе некоей шайки, обитающей здесь, в лесах Мазендерана? — ему показалось, или Мар едва заметно побледнел? Неужели он попал в цель? Хотя… Нет, это какое-то наваждение… Это же не может быть приближенный правителя?.. — Ходят слухи, будто бы они хотят напасть на шахиншаха.

— Если эти слухи обоснованны, надо удвоить охрану, — сказал Мар, приходя в себя. — Если же они беспочвенны, то удвоение охраны все равно не помешает. Я лично прослежу за этим.

— Прошу прощения, — прервал его визирь, — но это работа дароги Мазендерана. Он прекрасно знает все слабые места остана и сделает это гораздо лучше приезжего, Мар. Впрочем, если ты родился в этих местах…

— Нет-нет, — поспешно перебил его советник. — Я не настаиваю на своем примененном участии в этом деле. Ты мудр, о визирь, и ты знаешь, что делаешь. Да не покинет тебя Аллах в твоих начинаниях!

— Аминь! — поспешил ответить визирь на европейский манер. В Персии с недавних пор прощаться начали именно так. Они раскланялись — Мар поклонился ниже, чем обычно, — и разошлись каждый по своим делам. Визирь, у которого, по большому счету, делов первой важности не было, постарался уйти побыстрее, чтобы попытаться скрыть тихое злорадное ликование: кажется, он напал на след происхождения этого человека. Надо будет найти Керима… Впрочем, нет: он занимается сейчас с той девочкой… Аллах, как ее зовут? Зулейка!.. Он не будет пока ничего никому говорить: еще рано. Мар сам подаст ему знак, вольно-невольно, но сам. И в этом заключалось все коварство того плана, что тихо зрел в мозгу Амир-Кабира.

Советник же чуть ли не бегом отправился к себе, так как не был уверен, что сдержит себя дольше. На этот раз их словесную битву выиграл визирь, это верно. Но что мешает ему, Мару, взять реванш? Неужели Амир-Кабир оказался умнее него? Этот старик, которому давно пора на покой, как он смог победить его, молодого советника шахиншаха? Это не поддавалось никакому логическому объяснению.

Но, кроме этого, Амир-Кабир еще и намекнул на кое-какой момент из его биографии. Хотя, возможно, это ему просто показалось… Но как объяснить тогда эту фразу о мазендеранской шайке? Даже в Персии слова бывают довольно прозрачным, даже здесь, на пышном, но стыдливом Востоке, где все говориться с всевозможным преувеличениями. Часто слова одеваются в чадру предубеждений, вежливости или просто манеры говорить, и тогда бывает трудно узнать, что же скрывается за этим полупрозрачным покрывалом.

А на этот раз все было на удивление понятно. Обычно визирь говорил витиевато, щедро разбавляя речь туманными и пространными оговорками, а теперь смысл его высказываний был предельно ясен. Мар, мучаясь неизвестностью, заперся у себя в кабинете, закурил было кальян, но даже это испытанное средство не помогло расслабиться. Он ходил по комнате, длинный, тощий, с безумным взглядом, в развевающемся халате и съехавшем на бок тюрбане, и его длинная тень металась по освещенным занавескам. Окно его выходило во двор; слуги, проходившие мимо, торопились отвернуться, шепча «Змий приехал!». А змий шагал и шагал по дорогому ковру, терзаемый муками совести, и безумие постепенно поглощало его.