Rise (гет)

Молю тебя, избавь меня от этого кошмара.

Я так устал, и мне теперь подняться не дано.

Ты не спасешь, так что убей меня одним ударом.

Пойми же ты, что я уже не встану все равно.

Но ты зовешь и так кричишь, что мне от крика больно.

Зачем я нужен там тебе несчастный, но живой?

Хотел бы я тебя не слышать и сказать: «Довольно!»

Но не могу. Раз ты зовешь, я должен быть с тобой.

— Мистер Малфой! Мистер Малфой!

Кажется, кто-то звал меня, но голос звучал очень глухо, создавалось ощущение, будто меня и того, кто меня звал, отделяла толща воды. Всюду было темно. Я ощущал тепло, и мне было совершенно комфортно. Если я сейчас и спал, то не хотел просыпаться. Здесь не было боли. Но голос был настойчивым и звал меня обратно в реальный мир. Я бы остался здесь, но не за что было зацепиться, чтобы удержаться — вокруг не было абсолютно ничего. Только тьма. Я настойчиво шарил руками в темноте и сопротивлялся тянущей силе — обратно к боли я не хотел. Лучше уж здесь...

— Драко! — другой голос, очень встревоженный, приглушенный. — Драко! Да очнись ты! Драко!

Там, во тьме, я сжался в комок, присев и обхватив голову руками. Нет, нет! Мне не были нужны ничьи голоса, мне было хорошо в пустоте. Отсутствие боли делало это место самым лучшим на земле, и плевать, что больше здесь ничего не было. Я закрывал уши, чтобы не слышать голоса, но он продолжал звать меня по имени, методично, настойчиво. Я пытался уйти от него, но бежать было некуда. Я искал место, где можно спрятаться от умоляющего голоса, но темнота не давала мне никаких поблажек. Я был только заложником, по какой-то нелепой, но счастливой для меня случайности попавшим в ее сети. Она окутывала и сковывала меня, не позволяла сделать шаг. Сопротивляться тьме было невозможно.

* * *

Я медленно открыл глаза. Туман постепенно рассеялся, и перед моими глазами предстало встревоженное лицо Помфри.

— Слава Мерлину, вы пришли в себя! — выдохнула она и всплеснула в ладоши.

От громкого хлопка сразу же заболела голова. Я поморщился. «Не могли бы вы вести себя потише?» — хотел попросить я, но вслух удалось выдавить из себя только:

— М-м-м, — нечто среднее между ворчанием и стоном. Липкий страх тут же тяжелой гирей лег на грудь — кажется, я не мог говорить.

Вероятно, это как-то отразилось в моих глазах, потому что Помфри поспешила меня успокоить:

— Тише-тише, Драко, не паникуйте. Это от зелий, скоро вы придете в норму. Вы, мистер Малфой, переплюнули самого себя. Неделя без сознания. Неделя! Знаете, какого шуму вы тут натворили? Даже колдомедиков из Святого Мунго пришлось вызывать. Директор Макгонагалл всю неделю не перестает пить валерьянку. Ваши друзья по очереди являются сюда каждые несколько часов, я уже устала их прогонять. А Герм… профессор Грейнджер… Бедняжка ночами дежурила около вас, столько слез пролила. А все почему? — выражение лица Помфри сменилось, его просто перекосило от ярости. Я зажмурился. — Все потому, — перешла она на крик, — что некий умник решил, что следовать предписаниям старой целительницы слишком для него унизительно! Что можно литрами пить обезболивающее зелье, да еще и смешивать его с абсолютно новым, экспериментальным! Глаза откройте, не будьте трусом! — ослушаться этого приказа я не посмел, тут же распахнув глаза. — Я ведь вам говорила, что смешивать мое зелье с обезболивающим категорически нельзя! Чем вы слушали, мистер Малфой? — она сделала паузу, будто бы ожидая от меня ответа, но я по-прежнему не мог произнести ни слова. Выждав секунд десять, она махнула на меня рукой и продолжила: — Вы понимаете, что могли погибнуть? Если бы вы отключились не в общей гостиной, а в своей спальне, утром ни я, ни все медики Мунго вас бы уже не вытащили! И ладно, вы себя не жалеете, но вы представляете, что чувствовала ваша мать все эти дни?!

— Ма-ма... — с трудом прохрипел я эти два одинаковых таких родных слога. Неужели они написали маме, и она обо всем узнала? Нет, это было бы ужасно.

— Да, мама… — сердито и безжалостно отрезала Помфри. — Миссис Малфой уже три дня в замке. Не спит, не ест…

Я нахмурился и скривился. Каким же идиотом я был. Снова заставил всех волноваться.

— Вам больно? — встрепенулась медсестра.

— Нет, — пересохшими губами выдавил я. И удивился: боль практически не ощущалась нигде, кроме, пожалуй, головы, но виной этому были крики.

— Ах, значит, стыдно? — Помфри тут же успокоилась и снова перешла в наступление. — Ну, так и должно быть. Это должно теперь стать вашим перманентным состоянием хотя бы на ближайший месяц! И то этого будет мало, чтобы искупить вину перед всеми, кто так волновался за вас эти дни!

— Про-сти-те, — я привлек все свои силы, чтобы произнести одно короткое слово.

— Не у меня вам, мальчик, прощения просить, — сказала она, поморщившись. — Ну ладно. На сегодня с вас достаточно. Спите, — она собралась уходить.

— А… — все, что смог я произнести, язык меня совершенно не слушался.

— Молчите, Мерлина ради! Вам надо отдыхать и набираться сил. Мать и всех остальных увидите не раньше, чем завтра. А сейчас я им просто сообщу, что вы очнулись. Спите!

Я послушно закрыл глаза. Что же я натворил?..

Я понятия не имел, какое время суток было, когда пришел в себя в первый раз. Но когда я проснулся снова, за окном рассветало. Около меня кто-то сидел, и я повернул голову, чтобы выяснить, кто же это был. На стуле около больничной кровати в черной, наглухо застегнутой до самого подбородка мантии сидела мама. Темные круги под ее закрытыми на данный момент глазами свидетельствовали о том, что она была истощена. Они, а еще черный цвет наряда только дополнительно подчеркивали неестественную бледность лица. В руках у мамы был носовой платочек, который она нервно комкала.

— Мама, — тихо произнес я. Разговаривать было, похоже, уже легче.

— Сынок, — отозвалась она, тут же открыв блестящие глаза, полные готовых пролиться слез. — Как ты? — она погладила меня по лицу.

— Нормально, — выдавил я с трудом. — Прости.

— Ну что ты, — сказала она, заплакав. — Главное, что ты жив. Мадам Помфри заверила меня, что кризис уже миновал, ты скоро пойдешь на поправку. Ну почему ты не послушался ее указаний? — с укором в голосе спросила мама.

Мои глаза запекло. Как я мог допустить, чтобы она стала такой несчастной? Думал только о себе. Я шумно вздохнул, пытаясь успокоиться. Не лить же мне слезы.

— Прости, — снова повторил я надломившимся голосом.

Она прижала мою руку к своей щеке и на мгновение прикрыла глаза.

— Я позову мисс Грейнджер. Она тоже места себе не находила.

Мама ушла, а я стиснул зубы. Зачем еще и Гермиону звать? Она точно убьет меня и, кстати, будет абсолютно права…

Долго поразмышлять в одиночестве мне не дали. Мама вернулась, а с ней пришла и Грейнджер. Выглядела она примерно так же, как и мама: с темными кругами и бледным, как мел, лицом.

— Малфой, ты просто… — зашипела Гермиона, но тут же осеклась и взглянула на мою маму. — Простите, миссис Малфой.

— Нет-нет, все в порядке. Я, пожалуй, отойду пока, разговаривайте спокойно.

— Прости, — прошептал я сразу.

— «Прости»? — повторила она за мной. — Да как ты можешь? Ты… ты подставил себя, меня, мадам Помфри, директора Макгонагалл. Ты чуть не умер! Что ты за человек? Зачем ты врал про обезболивающие? Ты самоубийца? А способа полегче нельзя было найти? Идиот! — из ее глаз выступили слезы.

— Прости, — снова сказал я.

— Я думала, мы с мадам Помфри в чем-то ошиблись, думала, что я тебя довела до такого состояния, ты понимаешь? — она громко всхлипнула.

— Прости, — опять пробормотал я. Мне хотелось успокоить ее, стереть с лица эту печаль и боль. И эти чертовы слезы…

— Да хватит уже! — закричала она, вставая со стула, который заняла, как только мама оставила нас одних.

— Стой! — я неосознанно потянулся к ней, с трудом привстав, оперся на левый локоть, правую руку вытянув к ней, и чуть согнул правую ногу в колене.

— Малфой, — в удивлении и с испугом в голосе выдохнула Гермиона, плакать она мгновенно прекратила.

До меня дошло, что я сделал, и состояние эйфории лишило меня остатка сил. Я упал обратно на подушку.

— Ты… ты согнул ногу, Малфой! У тебя получилось! — закричала она. — Болит что-то?

— Н-нет, — заикаясь, ответил я — не до конца честно. Я продолжил: — То есть, боль есть... но она несравнима с тем... что было, до того как я… — невозможно было в таком состоянии выдавать длинные осмысленные фразы. Я с трудом по кускам проговаривал предложение. — Сейчас она как… фон. Терпеть можно.

— Оно действует, как надо, — выдохнула она, села обратно на стул и закрыла лицо руками.

— Что здесь за шум? — недовольно спросила появившаяся мадам Помфри. — Та-а-ак, — протянула она, увидев Гермиону. — Мистер Малфой, что вы еще натворили?

— Нога, — только и смог произнести я.

— Ох, — медсестра подошла ближе к кровати.

— Он согнул ногу, — уже более спокойным тоном произнесла Грейнджер, отняв руки от лица.

— Покажите, — приказала мне Помфри.

— Я не знаю как.

— Пошевелите хотя бы пальцем.

Я напрягся и, как уже не меньше тысячи раз раньше, попытался двинуть пальцем ноги, не особо надеясь на результат. Но палец дернулся раз, потом второй, а затем я даже смог пошевелить стопой.

Гермиона зачарованно смотрела на мою ногу, а Помфри улыбнулась и сказала ей:

— Я же говорила вам, милая, что наше с вами зелье сработает. Тем более, раз специалисты из Мунго это подтвердили. Конечно, если бы не их зелья и заклинания, не известно, очухался ли бы мистер Малфой, но вашей вины в его состоянии не было в любом случае. А теперь вы — виновница его успеха. — Грейнджер слабо кивнула, а Помфри обратилась ко мне: — Вот если бы вы послушались меня с самого начала и не стали смешивать зелья, то не оказались бы сейчас здесь, а уже учились бы ходить. А вместо этого всю прошедшую неделю зелье поступало к вам в организм благодаря нашей неустанной совместной работе с колдомедиками из Мунго!

— Да, я виноват, — неохотно признал я.

— Вам предстоит долгий курс восстановления, потому что зелье, придуманное мною и мисс Грейнджер, можно будет принимать еще только неделю. А дальше никаких, я повторяю, никаких больше зелий — все своими усилиями. Иначе ваш организм не выдержит.

— Я понял, — вздохнув, ответил я.

— Пойду поищу миссис Малфой, обрадую ее, — Помфри еще раз слегка улыбнулась и ушла.

Мы с Гермионой снова остались одни.

— Я забыл отдать тебе одну вещь, — прошептал я.

— Что? — нахмурилась она. — У меня, кажется, дежавю.

— У меня тоже, — слабо усмехнулся я. — Еще до принятия зелья, ты так же сидела здесь, у моей кровати, — я сделал паузу, чтобы перевести дух. Говорить большими фразами все еще было непросто. — А я хотел отдать тебе цепочку с кулоном, которую ты забыла в книге.

— Да, — кивнула она. — А все потому, что ты — идиот. Все время делаешь глупости.

Я шумно вздохнул.

— На этот раз вещь, которую я хочу тебе дать, изначально моя. Я хочу сделать тебе подарок.

— Какой еще подарок? — насторожилась она.

— Рождественский.

— Малфой, Рождество было почти месяц назад, — сказала Гермиона, нахмурившись, и скрестила руки на груди.

— Но я тебе ничего не дарил. Тинки!

Эльф тут же появился передо мной.

— Хозяин Дра-а-ако! — завопил он.

— Тише, Тинки. Я жив. Радость — потом. Принеси красный сверток из сундука. Живо.

— Да, хозяин, — эльф утер выступившие было слезы и исчез с негромким хлопком.

— Будь с ним повежливее, он, между прочим, тоже за тебя все это время переживал. И ухаживал за тобой, — сердито сказала Гермиона.

— Ладно, — согласился я со вздохом.

Тинки вернулся со свертком и посмотрел на меня в нерешительности. Он знал, кому предназначен этот подарок, потому что я сам просил его упаковать чернильницу и при нем надписал сверху: «Мисс Гермионе Грейнджер с наилучшими пожеланиями».

— Отдай это мисс Гермионе, — сказал я, и добавил: — Спасибо.

Эльф с радостной улыбкой подошел к ней и протянул сверток.

— Спасибо, Тинки, — улыбнувшись, сказала Грейнджер, забирая из маленьких рук подарок.

— Ты можешь идти, спасибо, — учтиво сказал я, и Тинки, поклонившись, аппарировал. — Ну, разворачивай, — обратился я к Гермионе.

На мгновение она застыла в нерешительности, а потом любопытство взяло верх. Аккуратно распаковав сверток, так, что обертка осталась абсолютно целой, она вынула яркую чернильницу и внимательно вгляделась в нее.

— Это магический артефакт, если можно так сказать.

— Что? — удивилась она.

— Успокойся. Темной магии в нем нет.

— Это ведь чернильница, да?

— Именно, — ответил я. — Наливаешь обычные чернила, потом касаешься пером стеклышка определенного цвета, а чернила внутри именно этот цвет и приобретут.

— Забавно, — она хмыкнула, и повертела вещицу в руках, осмотрев со всех сторон. — Но тут очень много разных цветов.

— Да. Будет тебе экономия на разноцветных чернилах, — усмехнулся я.

— Да мне и так было неплохо, — пожала она плечами.

— Это чернильница принадлежала моей маме, с ней связано много воспоминаний о маминой юности.

— Тогда я тем более не могу ее принять, — сказала Гермиона.

— Грейнджер, она сама сказала, что будет рада, если эта вещь достанется тебе. Не заставляй меня уговаривать тебя, — последняя фраза явно была лишней. Я еще плохо соображал.

— Ты, как всегда, просто невыносим, — сказала она и замолчала на некоторое время. — Спасибо, — после паузы продолжила она, — я принимаю твой подарок. Она очень красивая, — Гермиона еще раз бросила взгляд на чернильницу и снова покрутила ее в руках.

— Рад, что тебе нравится, — сказал я и слегка улыбнулся.

— Не думай, что я перестала на тебя злиться. Я по-прежнему в бешенстве. Ты — идиот, каких еще поискать надо! — выпалила она на одном дыхании.

— Я знаю, — вздохнул я.

— Но я рада, что ты жив, — тихо добавила она, опустив взгляд. — В общем, я пойду. Скоро занятия начнутся. Я и так неделю пропустила.

— Ты что, здесь все время была? — удивился я, не веря своим ушам.

— Ты умеешь привлечь внимание к своей персоне, — хмуро сказала она. — Пока.

— Постой, — попросил я.

— Что? — уже стоя ко мне спиной, спросила Гермиона.

— Спасибо.

Она ушла молча, так и не обернувшись.

* * *

Мама вернулась только спустя полчаса после ухода Грейнджер, и не одна, а в компании директора. Макгонагалл смотрела на меня со смесью сочувствия и гнева во взгляде.

— Мистер Малфой, я надеюсь, вы больше не будете совершать необдуманных поступков. Говорю при вашей матери: еще одно нарушение, любой проступок, и я буду вынуждена просить вас покинуть Хогвартс, — строго проговорила она, отчеканивая каждое слово. — Думаю, что до этого, конечно, не дойдет, — смягчила она тон, увидев, как побледнело лицо мамы. — Прошу вас, будьте осмотрительнее в дальнейшем. И поправляйтесь скорее.

— Хорошо, директор. Я понял. Спасибо, — ответил я, и Макгонагалл, отрывисто кивнув, ушла.

— Сынок, мадам Помфри мне рассказала о твоих успехах. Я так счастлива. Но... Прошу тебя, не делай больше ничего, что заставит всех волноваться о тебе.

— Не буду, мама, обещаю. Прости меня, — она наклонилась, чтобы обнять меня, и я с благодарностью обнял ее в ответ.

— Мне уже пора отправляться домой, — с грустью сказала она, выпрямившись. — Пиши мне чаще, чтобы я не волновалась за тебя.

— Хорошо, я буду, — ответил я.

— Пока, дорогой. До встречи.

— До встречи, мам, — почти шепотом сказал я.

* * *

Мадам Помфри дала мне порцию зелья и приказала спать, потому что с уходом мамы последние мои силы закончились. Спорить я не мог и уснул, едва она оставила меня одного. Я не видел снов и проснулся только один раз, когда мадам Помфри спорила с Алексом и Амелией. Они наперебой уговаривали ее пустить их ко мне, но переубедить медсестру было не под силу никому. Потому, вдоволь накричавшись, они покинули лазарет, хором пообещав прийти завтра и не уходить до тех пор, пока они меня не увидят.

Я улыбнулся. По крайней мере, они пришли вместе, а значит, случай со мной примирил и сблизил их, а это не могло не радовать. Я недолго думал об этом и скоро снова погрузился в сон.

Вечером меня разбудила Помфри, заставив съесть ужин, который, скорее, был предназначен какому-нибудь великану, а не мне. Она и слушать не хотела, что я совершенно не был голодным. Убедившись, что все до последней крошки направилось в мой желудок, она выдала мне еще одну порцию зелья.

— Теперь можете снова спать, — сказала она. — Если будете слушаться меня, через неделю сможете покинуть лазарет. И учтите, — она погрозила мне пальцем, — с завтрашнего дня у вас начинается интенсивный курс физических упражнений.

— Хорошо, — послушно кивнул я.

В дверь лазарета скромно постучали. Помфри, недовольно ворча себе под нос, отправилась открывать. Спустя несколько минут она вернулась с небольшим листком пергамента, сложенным вчетверо.

— Прочитаете — и сразу спать, — строго заметила она, вручила мне записку и ушла к себе.

На одной стороне пергамента зелеными чернилами была выведена надпись «Драко Малфою». Я развернул лист — текст внутри был сиреневым — и прочитал:

Добрый вечер!

Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше.

Учти, если ты не будешь выполнять все рекомендации мадам Помфри, я лично устрою тебе ад на земле.

Спокойной ночи.

Еще раз спасибо за подарок.

Г.Г.

Слово «ад» было подчеркнуто оранжевыми чернилами, а инициалы — красными. Я улыбнулся — Гермиона явно дала понять, что ей понравился мой подарок, несмотря на то, что она совершенно заслуженно злилась на меня.

Убрав записку под подушку, я закрыл глаза. В тишине можно было спокойно размышлять. Но тишина — это далеко не главный фактор, способствующий нормальному мыслительному процессу. Красной нитью сквозь все мои ощущения вилась одна единственная мысль: боли почти нет. Я мог расслабленно лежать, не ощущая, как она буквально разъедает меня изнутри, словно кислота.

Я был на самой грани, я чуть не сошел с ума, но я пережил это.

Боль ушла.