Практическая география (джен)

"Жив, — подумал он. И сразу: — Больно!"

Попробовал открыть глаза, но голову тут же прострелило, и под веками полыхнуло слепяще-белым. Шевелиться нельзя, понял он.

Хорошо было бы и не дышать, но здесь выбирать не приходилось.

Думать ни о чем, кроме "больно", он попросту не мог.

Болело все. Особенно руки: их тянуло, выворачивало, ломило, и впору было почувствовать себя мухой, которой кто-то — паук? — пытается вырвать лапки. Ну да, он знал, что пауки не по этой части, но почему-то всегда представлял именно их, все долгие месяцы после той ночи в Министерстве, на пятом курсе. Никому не рассказывал, конечно, и шрамы старался прятать — боялся, что засмеют. "Что это у тебя?" — "Мозги напали!" У кого-то боевые ранения, а у Рональда Уизли, как всегда, проблемы с мозгами.

Он попробовал подвинуть руки, пристроить половчее — боль прокатилась внутри адским пламенем и снова швырнула в черноту.

"Лучше б мне там и остаться", — подумал он время спустя.

По подбородку текло — то ли из носа, то ли губу прокусил.

Снизу тоже было мокро — обоссался, как младенец.

Хотелось пить, чем дальше, тем сильнее.

Хотелось, чтобы кто-нибудь пришел. Себя было жалко так, что он не удержался и беззвучно всхлипнул:

— Мама…

— Она не придет, — сказал Фред.

Даже не раскрывая глаз, Рон знал: Фред сидит сейчас рядом, но как-то неправильно — на спинке кровати, или на стене, или вообще в воздухе завис.

— Не может, — сказал Фред. — Ты же знаешь.

— Больно, — снова всхлипнул Рон.

— Узнаю братца Ронни, — сказал Фред, — пусть эта сука убивает Джин, лишь бы мама по-прежнему утирала тебе сопельки?

Удивляться или спорить не хватало сил. Тем более что Рон ни разу, ни на секунду не позволил себе усомниться: мама все сделала правильно. Она всегда любила Джинни больше остальных, вот и кинулась ее защищать. Так же, как мама Гарри, изо всех сил. Вот именно, всех, сколько было — то заклинание, которым она убила Беллатрикс, так никто и не опознал. Уникальное, именное — потом, в Сент-Мунго, им объясняли, что так бывает: заклятье, которое создается мгновенно и работает единожды. Сама она не помнила, что кричала, а от палочки остался почерневший обломок. Рону-то, в общем, было без разницы — мама есть мама. На маггловской кухне она готовила ничуть не хуже, чем раньше, хотя, конечно…

Он вспомнил, как отец вскоре после Битвы взял его с собой в Нору. Он примерно представлял, что увидит — то есть что могло остаться от их дома, если исчезла магия, которая скрепляла его, — но, увидев, едва не рехнулся: безумное месиво обгоревших камней, скрученных, как тряпки, досок и раздробленного стекла не могло, не имело права быть их Норой. Отец стоял белый как стенка, и Рон, вконец напугавшись, решил обойти вокруг — поискать что-нибудь целое, но нашел только покоробившийся учебник по уходу за волшебными существами да надбитую супницу от праздничного сервиза, а потом разглядел под завалившимся забором серую скрюченную ножку садового гнома и сбежал обратно к отцу. Дальше были страховка, компенсация, кредит, новый дом с электричеством и водопроводом, который все, не сговариваясь, называли Норой, и более-менее безуспешные попытки вернуть жизнь в колею. Вот только Джинни… До него с трудом доходило, что она попросту стыдится и матери-сквибы, и братьев-неудачников и больше всего желает, чтобы все скорее позабыли Джинни Уизли и помнили только Джиневру Поттер, жену Героя магической Британии и мать его наследника. Джордж как-то по пьяни пытался объяснить: дескать, это потому, что Джинни винит себя, а исправить ничего не может. В конце концов Рон просто запретил себе об этом думать; еще один пункт в списке, всего-то делов. И не думал, до того письма про свадьбу. Но он-то ладно, а вот мама… Фред прав, конечно — часов с их именами мама сейчас не увидит, даже случись им уцелеть.

— Ну что, полегчало? — спросил Фред.

— Ага, — ответил Рон, — Спасибо, Фредди.

— Потерпи, Ронни. Кто-нибудь да придет, — сказал Фред.

Да уж. И найдет его в луже собственной мочи.

Никто ему не ответил — Фред ушел. Исчез.

Теперь унимать боль было некому, она гуляла внутри как хотела — уже не огнем, а медленной темной волной, вверх и вниз. Он хватал воздух, пытаясь выплыть, уцепиться за что-нибудь, вспоминал, что нельзя шевелить пальцами — будет хуже, и снова проваливался в несвязный бред, в котором кто-то действительно подходил к нему, убирал простыню, недовольно хмыкал, накладывал сначала Excuro, а потом согревающее, осторожно вливал в пересохший рот зелье и, наконец, садился рядом, положив руку на лоб.

* * *

Когда Рон проснулся, было темно — обычной вечерней темнотой. Он не сразу понял, что открыл глаза и теперь таращится в пятнистый потолок госпитальной палатки. Руки по-прежнему ныли, но как-то лениво, будто тот, кто выкручивал их, наконец-то устал. Было тепло и сухо — к нему действительно приходили? Надо было… он задумался, чего хочет больше: пить, или отлить, или узнать, что творится снаружи? Так или иначе, надо было рискнуть. Он осторожно кашлянул — получилось.

— Эй.

Нет, погромче:

— Эй, кто-нибудь!

Кейт подошла беззвучно — он, должно быть, лежал головой к двери и не заметил ее, пока свет не зажегся.

— Ну наконец-то!

— Что?.. — прохрипел Рон — предыдущая попытка далась ему тяжеловато.

— Потом, — сказала она, склонилась к нему и улыбнулась ласково и прохладно, как обычно улыбалась пациентам. — Сначала дела.

И откинула одеяло.

Драный Мерлин!

Рон зашипел сквозь зубы и зажмурился.

Она его врач, она ему вчера белье меняла — ведь меняла же? — она его босс, наконец! Бесполезно, он прямо чувствовал, что краснеет.

Он вытерпел очищающие и диагностические чары нескольких видов, очередное зелье — как обычно, омерзительное, и пальцы на затылке — как обычно, жесткие и холодные, и только потом открыл глаза.

— Вот и все, — сказала Кейт. — Постельный режим, покой, и все будет в норме. Конечно, кроме рук.

— Что? — опять выдавил он.

— Ты понимаешь, что фактически совершил преступление?

— Что?!..

От нее он такого не ждал, точно. Он же спас!.. То есть не он один, конечно, но все-таки!

— Скрыть не леченую магическую травму! Ты же мог подвести всех! Как ты вообще комиссию проходил?

"А-а-а…" — Рон выдохнул.

— Меня лечили!

— А что при первом же рецидиве необходимо было обратиться к врачу, ты не подумал?

— Кейт, — пробормотал он. — Они что, всё?

— Как минимум неделю без палочки, — сказала она. — Я бы порекомендовала стационар, но…

— Нет! — взвился он. — Не поеду!

Крик вполне предсказуемо отозвался приступом боли.

— Да подожди ты!

Она уже не улыбалась.

— У нас довольно странные новости. Я бы сказала, что нас шантажируют, если бы это был не директор Бернар.

Рон молча хлопал глазами:

— Так вот, он прилетает завтра или послезавтра, в основном чтобы забрать Пьера, — она нахмурилась, — и Алекс.

— Алекс?!

— Жива, но сильное нервное потрясение. Мы сделали кое-что, но нужны маггловские специалисты.

— А Софи? Дилан?

Кейт вдруг усмехнулась:

— В порядке. Не поверишь, Стивен сделал Софи предложение и уже объявил, что шафер — ты… Как тебе?

Рон кивнул. Про свадьбу, раз уж у них все нормально, можно было подумать и позже.

— А Бернар?

— Он говорил с Джорджем. Очень просил не прекращать работу, чуть ли не обещал, что сам встанет к столу… "Не сдавайтесь", — прямо так и сказал.

— Что… что он знает?

— Да все, думаю. Я с ним тоже говорила.

Ох, нет. Повелительный голос в деревне, который кричал им: "Мудуг не защитит вас, только Пунт!" — о нем рассказать было некому. И если кто-то из этих жив — может напасть в любой момент, хоть сейчас…

Он рванулся, удивился, что не вскочил с кровати, а только слабо затрепыхался, да и то… Кейт надавила на плечо и заставила лечь.

— Они не знают! Я должен…

— С ума сошел! Тебе нельзя вставать! На лагере защита, после заката мы вообще никого не пускаем…

— Но я…

— Завтра все расскажешь, ничего не случится, — и вдруг вздохнула. — Зря я все-таки согласилась, проклятье — оно проклятье и есть…

— А что я-то? — возмутился Рон. Он и сам не заметил, как вымотался, хотя и не шевелился почти. Идиотская слабость, и мокрый опять, как мышь.

— Ничего, ничего, лежи.

Она покрутила головой, как будто искала что-то, недовольно поморщилась — и ладонью вытерла ему лоб, как тогда, во сне.

— Вот так, все хорошо…

И правда, хорошо. "Посиди так", — хотел сказать Рон и не успел — пальцы вдруг отдернулись, Кейт вскочила и сказала звонко и деловито:

— Ну, займемся твоими руками.

— Больно будет?

Она отошла, отвернулась — голос зазвучал глуше.

— Немного.

Знал он это "немного".

Кейт что-то делала там, в углу, и вдруг оттуда — Рон потянул носом — запахло чем-то странным, не больничным, знакомым и незнакомым сразу: медом? Ревеневым пирогом? Вареньем из дынных корок? Даже есть захотелось. Он шумно сглотнул.

— Что это?

— Твое лекарство.

— Внутрь? — с надеждой спросил он.

— Наружное, к сожалению. Как маггловский кофе — запах лучше, чем вкус.

— Не любишь кофе? Ты пила, — удивился Рон и снова втянул воздух. Пахло… упоительно. Гермионино слово, но сейчас оно подходило. Голова кружилась, как после первого глотка Огденского, голос и тело казались чужими — и боль тоже.

— Не то чтобы не люблю, — сказала Кейт, — у меня с ним сложные отношения.

— Отноше-е-ения? — переспросил Рон, окончательно уплывая. — С кем — с ним? Ай!

— Вот и все!

На руку, которую Кейт умудрилась переложить к себе на колени, шлепнулось что-то мокрое и холодное. Запах усилился, но сладкий дурман, в котором Рон пребывал последние десять минут, на мгновение отступил.

— Ты опять! — прошипел он. — Опять! Обманула!

— Лечебные чары тебе нельзя, — сказала она, — а зелья можно. Подействовало? А сейчас потерпи.

Холодное и мокрое растекалось по руке, отгоняя боль, заставляя отступить на подготовленные позиции — вдоль старых шрамов. Рон закусил губу, но молчать было невмоготу.

— Что… за…. отношения?

— У меня с кофе. А ты думал?

— Я… не думал, — пропыхтел он. — Говори… еще… Что… с руками?

Она вздохнула.

— Болевой синдром я сниму, конечно. Но приступы без нормального лечения будут повторяться.

— Часто?

— Будешь перенапрягаться, как сейчас — чаще. И тяжелее. Прямо хоть клятву с тебя бери…

— Не надо… клятву… Долго еще?

— С этой — почти все.

И вдруг надавила так, что он дернулся и заорал.

— Ну, тихо, тихо, — шептала она, не давая смотреть, что там с рукой — да он и не смог бы. — Ты же герой, терпи…

— Ге…рой… — прохрипел он. — Лягушка…

— Какая еще лягушка?

— Шоколадная…

— Будет тебе шоколадная… Пошевели пальцами.

Он шевельнул — мизинцем, всей пятерней, сжал кулак.

— Попробуй согнуть.

Он согнул — сначала медленно, стараясь поберечь, потом все резче, радуясь, что может, покрутил запястьем, примерился и тут же спохватился — а его палочка?

— Не получишь, — сказала Кейт, — и не проси.

Ну и ладно, не сегодня, так завтра.

Главное, что правая работает, и даже левая, до которой Кейт еще не добралась, не мешает. Кайф! Запах опять забирался в ноздри, щекотал, наполнял голову бездумной удалью.

— Теперь вторую?

— Погоди, — сказал он тихо, так что ей пришлось наклониться, чтобы расслышать, — нет, погоди, я привыкну…

Он вытянул руку — изобразил, что разминает, завел ей за спину, зажмурился и обнял, будто в воду нырнул.

— Рон? — она подняла голову. — Что такое?

— Ничего, — он растопырил пальцы, нажал — вот так, ближе, ныряя носом в этот благословенный, одуряющий, невыносимый запах.

— Рон, ты что? Пусти!

— Ке-е-ейт, — протянул он — в голове было невыносимо легко и сладко. — Ке-е-ейт… Ка-а-аттель…

И услышал, как она охнула в ответ.

Он и забыл, оказывается, когда в последний раз целовался по-настоящему. Сколько угодно мог врать себе, что в Женеве слишком беспокоился, как оно будет с магглой, и что сейчас виноваты этот проклятый запах, или слишком тонкий халат, или приступ, после которого все было как в первый раз, но все равно знал, что дело не в этом, а в том, что она больше не говорила "нет" и вообще ничего не говорила — только склонялась над ним, трогала пальцами и губами, отодвигала в сторону одеяло, спускалась все ниже — и только там, внизу, пробормотала вдруг:

— Проклятье…

Рон хотел сказать, что нет никакого проклятья, но не смог, потому что единственное, что получалось, было "да" и "еще". Он старался лежать неподвижно, и все-таки выгнулся, правой рукой вцепился ей в волосы, а левой сгреб простыню, едва не завывая от подступивших разом блаженства и боли — и, кажется, вырубился снова.