Гордиев узел (гет)

(ООС Снейпа, да! Сильный! Но я предупреждала!!!)

Гермиона не знала, что и думать.

Впрочем, если честно, не она одна. Последние несколько дней события развивались слишком быстро, она уже не успевала за ними следить — не то что анализировать. Произошедшее неделю назад совершенно выбило ее из колеи.

Феникс оказался Гарри Поттером…

Волдеморт убил Дамблдора…

Жизнь в замке как-то затихла. Преподаватели механически проводили уроки, но в кои-то веки никто никому не назначал отработок — всем было не до того. После занятий они почти всем педсоставом собирались в лазарете, у постели все еще находящегося без сознания Феникса.

Макгонагалл, которую замок выбрал на должность директора, всхлипывая, все время спрашивала одно и то же:

— Как? Как это может быть?..

Флитвик, как никто другой, умеющий успокоить ее, приговаривал, поглаживая директрису по руке:

— Ну-ну, Минерва, не волнуйся так сильно, — и вздыхал: — В конце концов, мальчик ведь был в чем-то прав в своем недоверии, и мы не вправе осуждать его за это.

Сириус был согласен с ним:

— Его жизнью достаточно поиграли, и это касается не только Волдеморта.

— Сириус! — возмущенно воскликнула мадам Помфри.

— А что — «Сириус»? Разве я не прав? Разве не Дамблдор постоянно давил на Гарри: «Мальчик мой, ты должен то, ты должен это…»? С какой, скажите мне, радости он должен что-то миру, который, требуя от него свершений, ничего не дал ему взамен?..

Гермиона слушала и не слышала эти препирательства. Когда преподаватели собирались в Больничном крыле, она, не имея сил ни уйти отсюда, ни остаться, забивалась в дальний угол, садилась прямо на пол, обнимала руками колени и — думала. Вспоминала о том, что было, мечтала о несбыточном, с новыми силами ругала себя за прошлые ошибки и все больше погружалась в пучину отчаяния. Тоска сжимала ее сердце ледяными пальцами, мешала дышать, вымораживала изнутри. И когда мир перед глазами расплывался от слез, а долго сдерживаемые рыдания вот-вот готовы были прорваться наружу, приходил Рон. Садился рядом, притягивал в объятия, гладил по волосам и позволял выплакаться на своем плече, шепча что-то успокаивающее севшим голосом, перемежая слова утешения с просьбами о прощении.

А по ночам приходил профессор Снейп — неизменно в то время, когда все расходились по своим комнатам, и даже мадам Помфри удалялась на отдых. Садился у кровати Гарри и смотрел. Гермиона, выходящая по ночам проверить состояние больного, пару раз возвращалась, не желая мешать, а потом услышала усталый голос:

— Гермиона, прекратите прятаться по углам. Присоединяйтесь — если желаете, конечно.

— Не имею ничего против, профессор, — ответила она, присаживаясь с дугой стороны кровати.

Некоторое время прошло в молчании. Гермиона безотчетно поглаживала руку Гарри, профессор же сидел неподвижно, выпрямившись на стуле. В какой-то момент он скрестил руки на груди. Гермиона с удивлением заметила, что его пальцы слегка подрагивают. От волнения? Или... Догадка пронзила сердце раскаленной иглой: если бы ее здесь не было, профессор, может, тоже взял бы Гарри за руку, или пригладил бы ему волосы, или еще что-то... Вдруг показалось, что она лишняя здесь. Остро захотелось уйти. Но когда она уже сделала движение, чтобы подняться, спокойный, чуть глуховатый голос остановил ее:

— Вам действительно хочется уйти?

Поколебавшись мгновение, Гермиона ответила честно:

— Нет, не хочется.

— Тогда зачем вы себя насилуете?

— Я подумала… — внезапная робость охватила ее — а вдруг она была неправа? Напридумывала себе ерунды... Но вслух все же договорила: — Мне показалось, что вы хотели бы остаться с Гарри наедине. Простите, если я лезу не в свое дело…

— Это действительно не ваше дело. Да, вы сделали верные выводы, но… — профессор невыразительно взмахнул рукой, — на самом деле, это не имеет никакого значения. Теперь. Это доказывает его поведение на протяжении и последних месяцев, и последних нескольких лет.

— Не знаю, профессор… — Гермиона снова погладила руку Гарри, поправила одеяло. — Мне кажется, Гарри не умеет ненавидеть. По-настоящему, так, чтобы хотеть отомстить или уничтожить в ответ на причиненные ему страдания.

— В таком случае, что здесь делаете ВЫ?

Это был резонный вопрос. И хотя Гермиона внутренне была к нему готова, как ответить на него — не знала. А профессор Снейп смотрел на нее внимательно, и казалось — заглядывал в самую душу, видел все — ошибки и сомнения, мысли и переживания… и ее предательство тоже…

Гермиона глубоко вдохнула — раз, другой... А затем — словно прорвало плотину — слова полились из нее, перемежаемые всхлипами. Потребность выговориться, ставшая к настоящему времени просто нестерпимой, привела к тому, что Гермиона рассказала внимательному слушателю в лице профессора все. В том числе, обрисовала в самых резких выражениях свою собственную роль в этой неприятной истории.

Выдохшись, она умолкла, закрыв лицо ладонями и вздрагивая всем телом от недавних рыданий. И тем большей неожиданностью для нее стало мягкое осторожное прикосновение. Гермиона подняла голову. Профессор Снейп стоял рядом, сжимал ее плечи, и лицо его при этом выражало самое настоящее участие. Впрочем, это недолго продолжалось.

— Что вы так на меня уставились, мисс Грейнджер? Что-то в моих действиях показалось вам предосудительным?

— Нет, что вы, сэр! Просто… я никогда раньше не видела у вас такого человеческого лица... Ох, простите, пожалуйста, профессор! Правда, простите, я сама не соображаю, что несу!

Последняя фраза разбилась о затянутую в черное сукно спину: профессор резким движением отвернулся и отошел к окну.

— Идите спать, Гермиона, — голос Снейпа звучал ровно и спокойно, и только побелевшие от напряжения пальцы, вцепившиеся в подоконник, выдавали нешуточное волнение. — Хотите зелье Сна-без-Сновидений? Или… Обливиэйт?

От последнего предположения Гермиона даже опешила:

— Но… зачем?

— Чтобы вы смогли забыть, что и кому говорили и перед кем открывали душу.

— Но я не хочу забывать! — Гермиона сама не заметила, как оказалась за спиной Снейпа и, так же как он сам недавно, сжала ладонями его плечи и силой развернула лицом к себе. — Я очень хочу помнить, что видела лицо человека, а не каменную маску! Простите, конечно, профессор, но иногда вы слишком усердствуете в сокрытии собственных чувств! По-моему, вам самому не мешало бы выговориться.

— Мисс Грейнджер! — профессор вырвался из ее рук и отступил на несколько шагов. — Убедительно прошу вас не рассуждать о том, о чем вы понятия не имеете. Признаться, я рассчитывал, что с течением времени ваше желание влезать в дела, вас не касающиеся, немного поутихнет. Увы, все указывает на то, что я ошибся в своих выводах. Вы все так же невыносимы. Но с этим вам придется справляться самой. И не вам меня учить, ясно? Доброй ночи, Гермиона.

Машинально отвечая на пожелание, Гермиона не могла отделаться от ощущения, что поспешное исчезновение профессора — всего лишь плохо замаскированное бегство. Конечно, предложение поговорить было с ее стороны довольно спонтанным решением, но она не сомневалась в том, что готова выслушать и понять. И не только в качестве ответной любезности. Просто по себе знала, как душит непонимание окружающих, какой удавкой на шее оборачиваются собственные «а если бы…», которые, в принципе, не в силах что-либо изменить, но способны очень качественно отравить жизнь.

Когда следующей ночью дверь Больничного крыла бесшумно открылась, впуская Мастера-зельевара, Гермиона едва подавила вздох облегчения. Если он и сердился на нее за все то, что она вчера наговорила, то, видимо, решил не показывать этого.

Спустя час Гермиона уже не была так уверена в своих выводах. Молчание в палате было поистине гробовым. Они с профессором так же, как и прошлой ночью, сидели у кровати Гарри, только кроме взаимных приветствий ничего больше произнесено не было. Снейп застыл на стуле и, кажется, даже ни разу не пошевелился за это время. Она сама лишь единожды встала со своего места, невербально наложила чары диагностики и, проверив результаты, снова села. И все это в полнейшей тишине! В какой-то момент Гермиона почувствовала глухое раздражение, но, заставив себя еще раз все обдумать и проанализировать, просто устало вздохнула. В конце концов, какое право она имеет навязывать Снейпу свою точку зрения? Это ей стало легче, когда она выговорила все, что мучило на протяжении стольких лет. Но ведь если посмотреть на это с другой стороны, то получалось, что Гермиона просто переложила свои проблемы на плечи профессора Снейпа. В дополнение к его собственным. О, просто отлично, дорогая! — сарказма внутреннему голосу было не занимать, а как теперь исправить ситуацию, Гермиона не знала.

Она снова вздохнула. И услышала точно такой же вздох с другой стороны кровати. Казалось, этот тихий звук разбил застоявшуюся тишину. Гермиона подняла голову и встретила внимательный взгляд черных глаз.

— Идите спать, Гермиона, — голос был против ожидания спокойным и… незлобным. — О чем бы вы ни думали — успокойтесь. Все у вас будет хорошо.

— А у вас? — вопрос сорвался с языка раньше, чем она сообразила промолчать.

Профессор приподнял уголок губ в невеселой улыбке.

— Научитесь не задавать лишних вопросов, Гермиона. Это избавит вас от выслушивания лживых ответов на них.

— Простите, профессор, — еще один тяжелый вздох совершенно помимо воли вырвался из ее груди. Сказать было нечего; Гермиона встала. — Доброй ночи.

— Доброй ночи, — Снейп опять застыл на своем стуле, сцепив пальцы в замок на коленях, и Гермиона была твердо уверена — он просидит в такой позе всю ночь, а утром пойдет на уроки, неотдохнувший и вымотанный, чтобы следующим вечером снова появиться в Больничном крыле…

А еще Гермиона точно знала — он откажется от любой предложенной помощи, огрызнется в ответ на малейшую попытку поддержать. И не потому, что вот такой уж у него характер, просто — с каждым днем уверенность Гермионы в этом крепла — не считает себя достойным помощи и твердо уверен, что любые испытания, выпавшие на его долю, — это его искупление. Откуда взялась подобная уверенность, Гермиона не знала, но всем сердцем чувствовала, что права.

* * *

Гарри очнулся спустя еще неделю.

Сначала сработали сигнальные чары, и мадам Помфри, охая и прижимая руки к груди, помчалась на их зов. Мгновение спустя и Гермиона очнулась от некоего подобия ступора и бросилась следом. И услышала тихий стон.

— Лежите-лежите, молодой человек.

— О Мерлин, да я уже отлежал себе все, что только можно и нельзя!

Однако для Поппи, как обычно, не было разницы между пациентами, и одинаково она отчитывала бы и Северуса Снейпа, и Эйдена Макгрегора, и Гарри Поттера, даже если последние два — один и тот же человек.

— Ничего, еще немного постельного режима не помешает. Заставили вы нас поволноваться!.. Гермиона, будь любезна, принеси мне еще Укрепляющего и Восстанавливающего. А вам, мистер Поттер…

— Макгрегор, — голос хоть и был тихим, но звучал твердо.

— Прошу прощения?..

— Меня зовут Эйден Утер Ансельм Макгрегор. А Гарри Поттер умер пять лет назад.

— Но как же…

— А все остальное вас не касается!

— Что? — мадам Помфри растерялась всего на несколько секунд, но быстро взяла себя в руки. — А ну, тихо! — выведенная из себя, она рявкнула гораздо громче, чем следовало. Гермиона вздрогнула. — Мне абсолютно безразлично, Поттер вы или Макгрегор, — да хоть сам Мерлин! — но если вы будете буянить, я вас усыплю до полного выздоровления!

Гермиона наблюдала, как Эйден прикрыл глаза и уже совершенно другим тоном проговорил:

— Прошу прощения, мадам Помфри, я был неправ. Я… немного вспылил.

Колдоведьма тут же растаяла и перестала сердиться.

— Так-то лучше, мистер Макгрегор. А сейчас вы выпьете кое-какие зелья и отдохнете…

— Но я уже наотдыхался на полгода вперед!

— И тем не менее, вставать или даже просто садиться вам еще рано. Вы пережили сильнейшее магическое истощение, две недели пробыли в коме — вам нужно очень постараться и поберечь себя, чтобы полностью восстановиться.

— Я понял, мадам Помфри, — пациент издал обреченный вздох, одновременно хитро подмигнув колдоведьме. Та в ответ улыбнулась, погрозила ему пальцем и ушла к себе.

Гермиона заставила себя сделать несколько шагов и остановилась, вцепившись пальцами в спинку кровати. Поймала взгляд Эйдена и замерла, как кролик перед удавом. Сказать хотелось так много, но слова почему-то не шли с языка, она только пару раз беззвучно открыла и закрыла рот.

Эйден молчал. Смотрел на нее серьезно и прямо, словно читал в ее душе — все эмоции, все страхи, все надежды и разочарования. А потом… просто закрыл глаза и отвернулся.

Силы покинули Гермиону. Колени задрожали, захотелось упасть прямо там, где стояла, свернуться калачиком и дать волю слезам. С трудом расцепив судорожно сжатые пальцы рук, она на негнущихся ногах пошла в свою комнатку. Шаг… еще один… еще несколько ярдов, а там можно будет, торопливо наложив заглушающее на дверь, сползти по ней спиной и хрипло завыть, вцепившись руками в волосы, выдирая их с корнем и совершенно не чувствуя боли. Потому что больнее всего — внутри. Потому что сердце рвалось на части и обливалось кровью, а душа задыхалась в агонии. Потому что стало ясно — надежды для нее нет.

И не будет.

Не в этой жизни.

* * *

Поздно вечером, как обычно, пришел Снейп. Одного взгляда на нее ему хватило, чтобы уверенно констатировать:

— Очнулся.

Гермиона смогла лишь кивнуть в ответ.

— На вас лица нет! Что-то случилось? Осложнения? Да не молчите же вы!

С трудом разлепив пересохшие искусанные губы, Гермиона, наконец, выдавила еле слышно:

— Все в порядке. Только остаточная слабость. Пара дней и пара зелий — все пройдет без следа.

— Тогда что с вами такое?.. Впрочем, можете не объяснять. Я понял, — Гермиона неожиданно оказалась в объятиях Снейпа. И — Мерлин! — до чего же приятно было почувствовать его поддержку! В носу снова защипало; она тихонько всхлипнула. — Ну-ну, хватит сырость разводить. Это ведь только начало. Он обязательно простит, только дай ему время, — профессор вздохнул и отстранился. — А вот мне, пожалуй, лучше уйти.

— Нет, — Гермиона вцепилась в рукав его мантии с неожиданной силой. — Пожалуйста, поговорите с ним. Мне кажется, он вас ждал, — почти неслышно добавила она.

Бросив на Гермиону быстрый недоверчивый взгляд, Снейп все же прошел к кровати и сел на стул.

— Он сейчас спит, но скоро должен проснуться — действие зелья заканчивается.

Получив в ответ кивок, обозначавший, что ее слова были услышаны, Гермиона тактично удалилась к себе и наложила на дверь запирающие и заглушающие чары — чтобы даже мысли не возникло подслушать или подсмотреть, и выпила заранее приготовленное сонное зелье. День был очень тяжелым, а завтра будет не легче, если не тяжелее, и надо просто выспаться…

* * *

Северус разглядывал спящего сына. Выглядел он неплохо: мертвенная бледность почти прошла, и на лицо стали возвращаться краски. Но темные круги под глазами яснее ясного показывали, какая же все-таки страшная участь его миновала. Северус зябко повел плечами, всего лишь на минуту представив себе, что было бы, если бы... Думать о подобном не хотелось — ни сейчас, ни когда-либо в дальнейшем. Но он также не мог позволить себе думать о других вещах — о случившемся пять лет назад, о том, что рассказала Гермиона, о том, что Гарри ее не простил… Не мог — потому что от подобных мыслей тряслись руки (чего с ним не случалось практически никогда) и страх заползал в душу липкими лапами. И хоть здесь, в полутьме лазарета, можно было не цепляться за маску и не «держать лицо», Северус все же не мог позволить себе дать слабину. Не здесь. И не сейчас. Не перед сыном, только не снова! Иначе попытка отпустить эмоции может грозить очередным срывом в истерику, а он и так в последнее время слишком расслабился.

Глупое сердце не желало мириться с существующим положением вещей и с тем, что подсказывал рассудок. Оно ошалело рвалось из груди, стоило только появиться малейшему намеку на надежду. А Северус не хотел надеяться. Знал, что не на что. Он сам вынес себе приговор, и сам неукоснительно соблюдал его исполнение. И сам же, своими ногами, затаптывал глупые ростки веры, имевшие наглость прорасти на том выжженном поле, которым являлась сейчас его душа.

— Добрый вечер, сэр.

Чуть хрипловатый со сна голос вырвал его из раздумий, и Северус невольно вздрогнул. В горле немедленно встал комок, а руки снова мелко задрожали. Северус ненавидел собственную слабость, ненавидел чувствовать себя зависимым — от чьего бы то ни было мнения или вердикта. Но в данном случае он понимал, что ничего не решает. И ничего не может противопоставить сыну, внимательно разглядывающему его в упор.

Он скрестил руки на груди, пытаясь скрыть дрожь пальцев. Гарри приподнял одну бровь в выражении ехидного вопроса. Северус откинулся на спинку стула и скопировал его мимику. Гарри фыркнул и выставил перед собой ладони.

— Ваша взяла, сэр. Признаю свое поражение.

— Я не собирался с вами ни в чем соревноваться, — Северус встал и нервно прошелся по проходу между кроватями. Наконец, он остановился и задал один-единственный вопрос, ответ на который очень желал услышать: — Почему?

— Почему — что? — Гарри снова выразительно изогнул бровь и насмешливо ухмыльнулся. — Почему я ушел? Почему не давал о себе знать? Почему не бросился тебе на шею с криком: «Папочка!», как только появился в Хогвартсе?

Северус вцепился пальцами в ворот мантии — почему-то вдруг стало тяжело дышать. Сердце заколотилось с такой силой, что это причиняло боль. Он расстегнул верхнюю пуговицу и опустил руку, сжатую в кулак так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Я искал тебя, — Мордред, не голос, а воронье карканье! — Все эти пять лет я чего только не использовал, чтобы найти тебя.

— Зря старался. Я не собираюсь оставаться в этом мире после окончания войны.

— Но… почему?

Гарри хмыкнул и с вызовом вздернул подбородок.

— Когда Избранный исполнит свой долг, — он выделил голосом последнее слово, — он автоматически перестанет быть кому-то нужен. А навязываться я не собираюсь. Хватит. Больше такой ошибки я не совершу.

Эти слова отдались острой болью в груди…

Откашлявшись, Северус с трудом выдавил:

— Я был не прав тогда. Не буду объяснять причины, поскольку полагаю, что тебя не интересуют оправдания... Но я прошу прощения. За то, как себя повел, и за то, что сказал. На самом деле, я никогда не думал так, и…

— И во всем виноват твой сволочной характер, который ты не считал нужным сдерживать даже в отношении собственного сына — это ты хочешь сказать? — Гарри презрительно прищурился и скрестил руки на груди. В положении лежа этот жест выглядел несколько комично, но Северусу сейчас было совершенно не до смеха. — Так вот, можешь не утруждать себя. Надеюсь, я ясно выразил свою точку зрения — менять ее я не собираюсь, — и демонстративно отвернулся

Северус заставил себя сдвинуться с места и подойти ближе.

— Гарри, я…

Мальчишка (хотя нет — уже вполне взрослый молодой человек) взвился на кровати, приподнимаясь на локтях:

— Никогда! Не смей! Называть меня! Этим именем! — откинулся на подушку и проговорил уже тише: — Гарри Поттер давно уже прекратил свое существование. Так что можешь успокоиться — твоего сына больше нет, а перед Эйденом Макгрегором тебе не за что извиняться.

— Но послушай…

— Нет, это ты послушай! — лицо сына потеряло бесстрастную маску, и черты исказились болью: — Раз уж ты не хочешь оставить это, я скажу. У тебя был сын. Пусть — как видишь, я допускаю это — ты не знал, где я находился до поступления в школу, но в самом Хогвартсе я был у тебя пять с лишним лет! Я понимаю — Нерушимый обет и все такое, детишки Пожирателей, следящие за каждым твоим шагом... Но, Мерлин, неужели действительно — действительно! — нельзя было обойтись без того, чтобы отравлять мне каждую секунду моего существования?! И в то самое время, когда я, наивный, думал, что все поменялось, ты опять повел себя, как полный ублюдок!!! — Гарри… нет, теперь уже Эйден, провел ладонью по лицу, восстанавливая ничего не выражающую маску, и устало продолжил: — Я допускаю, что в какой-то момент ты захотел изменить тогдашнее положение вещей. Могу даже предположить, почему: возможно, срок, оговоренный Нерушимым обетом, подходил к концу, или были еще какие-то причины — сейчас это уже не имеет значения. Но ведь ты тоже — в числе многих и многих других — смотрел на меня и видел Избранного, который должен спасти магический мир! На пару с Дамблдором ты вел меня через все испытания, и спасал мне жизнь не столько потому, что я твой сын, сколько по другой «важнейшей» причине, обозначенной «глубокоуважаемым» директором, — Герой не должен помереть раньше времени, а то ведь некому будет мир спасать! Потому что никто не захочет подставить свои плечи под такой груз, ни один из вас, взрослых и опытных, даже не подумает о том, чтобы взять на себя такую ответственность!

Северус слушал молча, просто физически ощущая, как бледность покрывает щеки. Ведь сын был прав, прав, тысячу раз прав во всех своих предположениях! И не имело значения то, что самого Северуса передергивало всякий раз, когда он думал о предстоящем поединке между Эйденом и Волдемортом — и тогда, и теперь. Это действительно было неважно, ведь разве он хоть раз высказал свои претензии по этому поводу хоть кому-то, кроме себя самого? Разве хоть раз пришел к Дамблдору, грохнул кулаком по столу и заявил, что его сын во всем этом участвовать не будет?

Нет, он вел себя, как послушный телок на веревочке — куда потянул добрейший дедушка, туда Северус и пошел. Принял как нерушимую догму тот факт, что больше некому выступить против Волдеморта, кроме сына, и только молча ужасался тому, через что придется пройти мальчику…

«А что ты сделал для того, чтобы ему было хоть чуточку легче нести свою ношу?»

Внутренний голос поразительно походил интонациями на вопли Молли Уизли, и Северус едва сдержал желание закрыть уши ладонями — все равно ведь не поможет. От себя спрятаться не то что трудно — подобное просто невозможно.

Именно поэтому он не сделал ни одной попытки объяснить свою точку зрения. Потому что понимал — каждое слово сына сотни раз обдумано, выстрадано, вынуто из горящего обидой и болью сердца и выложено перед ним на рассмотрение. И еще Северус понимал, что, несмотря на откровенный разговор, ничего не изменится — былого доверия, заработанного с таким трудом, уже не вернуть, а строить новые отношения на обломках старых нереально, по той простой причине, что обломки трансформировались в глухую стену между ними. И сколько бы Северус ни оббивал кулаки в надежде что-то изменить, ничего у него не получится. Конечно, это не значит, что он не будет пытаться, но также это не обозначает и того, что в подобном начинании будет хоть капля здравого смысла…

Северус сдавил ладонями виски и зажмурился — головная боль, уже несколько дней караулившая его, сейчас подобралась вплотную, да еще этот нелегкий разговор... В общем, нужно было как можно скорее озаботиться наличием порции обезболивающего зелья, а для этого просто необходимо оказаться в подземельях. Северус встал и отвесил церемонный полупоклон:

— Благодарю за то, что согласились-таки поговорить со мной, мистер Макгрегор. Весьма сожалею, что наш разговор не только не разрешил конфликт между нами, но и выявил непримиримые противоречия, кои мы в силу обстоятельств не способны преодолеть. Не смею более раздражать вас своим присутствием. Всего доброго.

Кто бы знал, сколько сил понадобилось ему, чтобы произнести это — и удержать дрожь в голосе, устоять на подгибающихся ногах и ровным шагом подойти к камину! Спина одеревенела — настолько он выпрямился.

Но не успел Северус даже зачерпнуть летучего пороха, как пламя окрасилось в зеленый, и в нем появилась голова весьма чем-то взволнованной директрисы.

— Северус! Хвала Мерлину, я тебя нашла! Прошу тебя, срочно зайди ко мне!

Голова Минервы тут же исчезла, и Северус вздохнул — по всей видимости, зелья от головной боли не видать ему еще парочку часов…

Пару часов спустя Северус думал о том, что ему нужно уже даже не зелье, а сразу гильотина. Полученные известия побуждали одновременно напиться, чтобы забыться хоть ненадолго, и от души постучаться этой самой головой обо что-то твердое — с той же целью.

Передернув плечами, отгоняя неуместное истерическое веселье, он все-таки призвал бутылку скотча и бокал. Посмотрел на свое кресло у камина и снова содрогнулся. Он совершенно не мог себе представить, как сможет спокойно здесь сидеть, когда сердце колотится у горла, и кровь вскипает в жилах, и хочется побежать, рассказать, предупредить, закрыть своим телом ото всех опасностей... Да даже умереть, если понадобится, лишь бы потом оказалось, что это всего лишь чья-то глупая шутка, а на самом деле ничего не было, и все хорошо, и — главное — никому, НИКОМУ не надо умирать…

Северус прислонился к каминной полке и отпил глоток из бокала. Виски не дарил ни забытья, ни успокоения, но, по крайней мере, он хотя бы смог думать, не опасаясь снова сорваться в неконтролируемую истерику.

Минерва позвала его, потому что обнаружила в директорском кабинете тайник. В нем оказалось письмо Дамблдора и фиал с его воспоминаниями. В думосброс они нырнули вместе… а вытаскивала его оттуда Минерва сама, перепуганная, усаживала в кресло, трясущимися руками набирала летучий порох и кричала в камин, даже не пытаясь скрыть собственную истерику... А Северус в какой-то момент обнаружил, что просто не может вдохнуть, и тело налилось тяжестью, и руки-ноги показались совсем чужими, а голова сделалась легкой, как воздушный шар... и он бы хихикнул над таким нелепым сравнением, если бы ему было чем дышать…

Пришел в себя Северус в том самом кресле, с усилием собрал себя в кучу, застегнул рубашку и сюртук — даже пальцы почти не дрожали! — и, придав лицу обычное презрительное выражение, спросил:

— Что вы намерены со всем этим делать, Минерва?

Та прерывисто вздохнула, переглянулась с мадам Помфри, прошлась по кабинету, явно оттягивая время принятия решения, зачем-то провела ладонью по насесту, на котором еще недавно сидел Фоукс, и, наконец, подняла на него усталые, какие-то больные глаза:

— Я не знаю, Северус... Правда, не знаю, — она отошла к окну и прислонилась к подоконнику, обхватив себя руками за плечи, словно ей внезапно стало холодно. — О чем думал Альбус, когда оставлял это послание? Я не понимаю, объясните мне, Северус, Поппи, как, во имя Мерлина, сказать мальчику, что для победы над Сами-Знаете-Кем ему нужно умереть?!

Голос Минервы сорвался на крик, и она закашлялась. Медиведьма тут же подлетела к ней, усадила в кресло и напоила успокоительным. Затем повернулась к Северусу. На лицах обеих женщин появилось одинаковое просительное выражение. Северус непроизвольно отступил на шаг, затем еще на один.

— Нет! Даже не просите! С чего вы взяли, что сообщать самые неприятные новости всегда должен я?

— Ну, Северус, — заискивающе заглядывая ему в глаза, заговорила Помфри, — ну, поставь себя на наше место…

— Мне и на своем жить не хочется, — мрачно перебил ее Северус и скрестил руки на груди.

— Так, стоп! — Минерва поднялась из кресла и подошла к Северусу вплотную. Положила свои ладони поверх его рук и взглянула ему в глаза. Просто посмотрела. Снизу вверх. Северус тут же ощутил себя нашкодившим великовозрастным оболтусом. Как-то вдруг пришло понимание, что он пойдет сейчас и сделает все возможное, чтобы Минерва не волновалась. И не потому, что на него надавили, а потому... да просто потому, что, Мордред побери, так будет правильно! Из всего преподавательского состава Минерва была единственной, кто принимал его таким, как есть — со всеми его «тараканами». Виной ли тому было обостренное чувство справедливости, присущее ей, или еще что-то — Северус не знал. Но она всегда разговаривала с ним ровно и доброжелательно, и ни разу, как бы он ни старался вывести ее из себя, не опустилась до оскорблений в ответ. Иногда — очень редко — он даже позволял себе думать, что Минерва на самом деле могла бы стать ему настоящим другом. Видимо, что-то такое отразилось в его глазах, потому что Минерва вдруг подняла руку и… погладила его по голове. Как маленького! И прошептала: — Спасибо тебе, Северус, — а он смог только кивнуть в ответ.

И вот теперь Северус мерил шагами свою гостиную, не представляя себе, как сообщить сыну, что он — крестраж Волдеморта, и для того, чтобы победить, ему необходимо принеси себя в жертву. Голова кружилась, и тупая тянущая боль за грудиной мешала мыслить здраво.

Его сын должен умереть!

Эти слова отпечатались где-то на подкорке, и даже когда Северус закрывал глаза, они вспыхивали перед внутренним взором нестерпимо-ярким белым светом.

Его сын должен умереть!

Именно сейчас, когда он только-только нашелся, когда Северус получил возможность видеть его, гордиться им!

Северус упал в кресло и сжал виски ладонями. Выбор. Чертов выбор!

Казнить нельзя помиловать.

Разрубить нельзя развязать.

Что ужаснее — смерть сына или смерти многих и многих магов и магглов, которые совершаются сейчас и непременно совершатся в будущем?..

Северус не замечал течения времени, но, наконец, приняв решение, он поднял голову и осмотрелся. Дрова в камине почти догорели, и по гостиной начала расползаться сырость. За наколдованным окном занимался серенький рассвет.

Северус встал и поворошил угли. На миг прижался пылающим лбом к холодной каминной полке и, резко развернувшись, вышел в коридор, хлопнув дверью.

Эхо пустых коридоров гулко отражало каждый его шаг.

Разрубить. Нельзя!

Развязать. Нельзя!