Гордиев узел (гет)

Перечное зелье булькало в котле, надуваясь большими переливчатыми пузырями. Когда они лопались, получался звук, похожий на то, как если бы где-то в горах эхо разносило рев какого-нибудь дракона. Когда-то подобный эффект казался Гермионе забавным, теперь же она лишь уменьшила огонь и отвернулась. Рядом настаивалось Кроветворное, медленно меняя цвет с пурпурного на почти черный цвет запекшейся крови, обозначавший, что до готовности остались считанные минуты. Гермиона накрыла его крышкой, взмахом палочки поставила на огонь третий котел и залила в него основу для Умиротворяющего бальзама.

Руки совершали привычные движения: нарезали, перетирали, измельчали и смешивали, а мысли — упрямые, настойчивые — все лезли в голову.

Феникс — тогда они еще не знали, как его зовут — появился совершенно неожиданно. Не потревожив охранного контура вокруг школы, он вышел из Запретного леса и наскочил прямо на отряд, патрулирующий окрестности. В ответ на требование сдать волшебную палочку он лишь демонстративно пожал плечами:

— Даже если бы она у меня и была, как, по-вашему, я ею воспользуюсь?

И, развернувшись, направился в замок, неся на руках профессора Снейпа.

Об этом Гермионе рассказал Рон — он патрулировал как раз в тот день, — а тому, что произошло дальше, она была непосредственным свидетелем. Командир отряда прислал Патронуса, был активирован сигнал тревоги, и нежданного гостя встречали у главного входа все взрослые обитатели замка. Дамблдор сделал попытку призвать палочку Феникса, но у него ничего не получилось. Феникс в ответ на эти действия только ухмыльнулся насмешливо, а затем ровным тоном, предельно спокойно и с убийственно-холодной вежливостью сделал выговор директору «за столь пренебрежительное отношение к соратникам, коих и так не очень много». Гермиона имела удовольствие лицезреть непередаваемое выражение лица старика в тот момент — словно все лимонные дольки, что он съел за свою жизнь, разом возымели положенный им эффект. Проще говоря, Дамблдора основательно перекосило; он, конечно, постарался побыстрее прогнать с лица неподобающее выражение и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, однако возразить ему не дали. Директор вынужден был прилюдно выслушать о себе много нелестного, в частности, и то, что он ничем не лучше Темного Лорда, раз позволяет себе, не дрогнув, посылать людей на смерть.

И весь этот монолог продолжался в то время, пока Феникс быстрым шагом, даже не спрашивая дороги, направлялся в лазарет.

Уже позже в тот вечер Гермиона вспомнила одну деталь... вернее, одну-единственную фразу — и застыла на месте, пораженная. У Феникса не было волшебной палочки! Подобное находилось за гранью ее понимания. Это было немыслимо, неслыханно! Но это было именно так...

Феникс остался в Хогвартсе; Дамблдор довольно потирал руки. Он даже закрыл глаза на нелицеприятные выражения, которые ему пришлось выслушать. Гермионе иногда казалось, что при взгляде на Макгрегора мысли директора прямо-таки приобретают материальность, и глаза его светятся расчетливым удовлетворением: пусть он потерял шпиона, зато какого сильного союзника обрел!

Макгрегор был нелюдим. Он не выказывал желания общаться и почти все время проводил в выделенных ему комнатах. В Большой зал вместе со всеми ходил лишь изредка, и Гермиона заметила, что в подобных случаях к нему подлетала неприметная горлица с письмом. Послания Макгрегор прочитывал прямо в зале, хмурясь и покусывая губу, потом едва заметно улыбался уголком рта и испепелял записку огоньком с ладони. После он исчезал на несколько часов, но неизменно возвращался снова.

Гермиона старалась поменьше с ним встречаться. Было в этом человеке что-то такое, от чего холодные мурашки ползли по позвоночнику, и хотелось срочно уменьшиться в размерах и спрятаться под ближайший стул. «Герми, согласись, это все — лишь игра твоего воображения», — сказал Рон, когда она поделилась с ним своими ощущениями.

Рон, конечно, мог не замечать очевидного, но сама Гермиона была твердо уверена: по какой-то причине Макгрегор ее — нет, не ненавидит, ненависть слишком сильное чувство — скорее, презирает. А как иначе назвать и этот ледяной взгляд, и приветствия, произнесенные сквозь зубы, когда им доводилось случайно столкнуться в коридоре, и даже то, что он ни разу не обратился к ней по имени, ограничиваясь безликим «мисс»? На собраниях Ордена он устраивался в углу, чаще всего с Невиллом и Луной, и молча наблюдал за дебатами, никогда не вмешиваясь. Принятые решения не оспаривал, все, что от него требовалось, — выполнял, но не более того.

А еще... Гермиона постоянно чувствовала, что каждое ее слово, каждый жест и взгляд словно изучались под невидимым микроскопом, тщательно препарировались с точки зрения какой-то извращенной логики и — запоминались. Как будто на нее собирали досье, как в маггловской полиции! Ощущать себя подследственной было неприятно, да и не очень хотелось. Однако спрятаться от постоянного взгляда в спину не было никакой возможности.

Гермиона вздохнула и, отодвинув для себя стул, села на него, потирая поясницу. От долгого стояния у разделочной доски спина затекла и ныла, но чтобы пойти в свою комнату и ненадолго прилечь, нужно было совершить поистине героическое усилие над собой. К этому Гермиона пока не была готова. Да и нельзя было исключать вероятность того, что бдительная мадам Помфри перехватит помощницу с целью загрузить ее ворохом разнообразных поручений, не слушая никаких возражений с ее стороны. Лучше уж просто посидеть в тишине...

В этот момент в дверь лаборатории дробно постучали.

Нда... не получилось...

Гермиона вздохнула еще раз и поспешила встать, потому что на пороге уже стояла мадам Помфри.

— Герми, ты уже закончила? Отлично. Идем скорей, мне нужна твоя помощь.

За дверью стоял профессор Снейп. Кивнув на ее приветствие, он развернулся и стремительным шагом направился к выходу. Гермиона поспешила следом. Она знала, что от нее требуется.

Дело было в том, что определенные виды зелий нельзя было перемещать магическими способами — ни через камин, ни с помощью домовиков — и примерно раз в полтора-два месяца она спускалась в подземелья и возвращалась оттуда с небольшим, но очень тяжелым чемоданчиком.

Сегодня знакомый медицинский кофр уже ждал ее. Гермиона заглянула под крышку: внутри ровными рядами стояли пузырьки со сложносоставными зельями, надписанные знакомым до последней черточки чуть угловатым наклонным почерком. Она вытащила наугад необычной формы флакон из темного стекла. Это оказалось зелье от последствий Круциатуса. Гермиона вспомнила, как профессор отказался от точно такого же зелья, приготовленного ею, и обиженно вскинулась.

— Сэр, но чем вам не угодило...

Снейп, стоявший до этого за спиной Гермионы, обошел ее, уселся за стол и устало потер руками лицо.

— Мисс Грейнджер... Гермиона. Все было так, и ваше зелье было сварено абсолютно правильно. За исключением одной детали: если бы я его выпил, я бы сейчас с вами не разговаривал.

Гермиона удивленно распахнула глаза.

— Сэр?..

— Да-да, мисс... Гермиона, — Снейп усмехнулся почти весело и чуть наклонился к ней через стол. — Открою вам страшную тайну, — он заговорщицки понизил голос, — очень надеюсь на ваше молчание, — Гермиона затаила дыхание, а Снейп внезапно выпрямился и договорил уже обычным тоном: — Аллергия, мисс... Гермиона, банальнейшая аллергия, — и скрестил руки на груди, наблюдая за ее разочарованным и растерянным лицом.

Гермиона же не знала, плакать ей или смеяться: такой Снейп — расслабленный, способный на подобные шутки — был совершенно незнакомым, но... ей определенно нравилось это. Хотя, возможно, перемены были обусловлены тем, что впервые за последние двадцать с лишним лет он получил возможность просто жить и спокойно работать, а не рисковать каждый день своей жизнью. Он получил второй шанс.

— Ложная болотная мята — сильный аллерген. А вытяжка из ее лепестков...

— ...входит в основной рецепт, — закончила Гермиона.

— Именно. Здесь, — Снейп кивнул в сторону чемоданчика, — этот ингредиент отсутствует. На тот случай, если еще кому-то понадобится. Конечно, такого пока не случалось, но все же...

— Спасибо, сэр, — выдохнула Гермиона и, бережно подхватив чемоданчик, покинула кабинет.

— Не за что, — сказанное еле слышно, догнало ее уже на пороге. Гермиона тихо прикрыла за собой дверь.

Странный, невозможный человек!

Пробыв в лазарете едва ли половину времени, отведенного ему для полного выздоровления мадам Помфри, он вернулся в свои подземелья и заперся в лаборатории. И выходил оттуда, только чтобы поприсутствовать на очередном военном совете и выслушать в процессе еще одну порцию колкостей от Сириуса. Молча. Без единого ответного жеста или слова.

А еще — варил зелья для Больничного крыла, что в свете участившихся стычек с Пожирателями было более чем актуально.

И почему-то избегал Макгрегора.

Хотя, стоило бы признаться, тот тоже не горел желанием общаться со спасенным им шпионом. Только наблюдал за ним с той же настороженной подозрительностью, что и за ней самой — Гермиона чувствовала это на каком-то подсознательном уровне.

Возвращаясь с уже пустым чемоданчиком по обезлюдевшим из-за близости комендантского часа коридорам, она все никак не могла отвлечься от своих размышлений.

Странное поведение Макгрегора настораживало. Что-то с ним было не так, и это что-то не поддавалось объяснению. Хотя, кажется, никто, кроме нее, не обращал на это внимания...

Дамблдор был очень рад такому сильному союзнику, и его радость в равной мере разделяли и преподаватели, и члены Ордена, и даже авроры во главе с Грюмом. Минерва Макгонагалл опекала его, как еще одного своего «львенка»; волновалась, когда он отправлялся на очередное задание, и первой встречала на пороге школы, когда возвращался. Сириус глядел сочувственно — наверное, вспоминал тот давний разговор, что состоялся между ним, Роном и Гермионой в Больничном крыле, — и нередко позволял себе ободряюще похлопать Макгрегора по спине или на мгновение сжать плечо. Мадам Помфри же просто радовалась, что с появлением Феникса в ее вотчине стало появляться на порядок меньше раненых и умирающих.

А бывшие члены ОД отнеслись к нему несколько равнодушно. Возможно, потому, что сам он был так молод...

Но нет, не стоит кривить душой хотя бы перед собой. Несмотря ни на какие отговорки и убеждения самой себя в том, что неправильно это — лезть в чужую жизнь, Гермиона не могла не признать, что ее очень интересует, какие отношения связывают Феникса и чету Лонгботтомов.

Начать с того, что, когда он был не один, он был с ними. Сидел рядом на совещаниях и в Большом зале, гулял у озера и даже присоединялся к ним, когда они патрулировали коридоры...

А вчера Гермиона стала свидетелем еще одной странной сцены.

Неразлучная троица остановилась в одном из боковых коридоров недалеко от Большого зала, видимо, желая завершить начатый за ужином разговор. Невилл рассказывал что-то приглушенным голосом, жестикулируя одной рукой — второй он обнимал Луну. Макгрегор слушал, вставлял какие-то свои комментарии и — о чудо! — изредка улыбался. Гермиона успела заметить — и тут же одернула себя за это, — что у него была очень красивая улыбка, даже несмотря не обезображенное шрамами лицо. И эта улыбка моментально исчезла, как только мимо прошел Снейп. Небрежно кивнув в ответ на приветствие, профессор исчез за поворотом, а Луна вдруг выпуталась из-под руки мужа и крепко обняла Макгрегора.

— О, Эйден! Все будет хорошо, вот увидишь! — затем чуть отстранилась и погладила его по щеке: — Верь мне.

— Я верю, — Макгрегор, прикрыв глаза, сильнее прижал ладонь Луны к своему лицу, осторожно поцеловал выступающую косточку на запястье и выпрямился. — Спасибо, Лу.

— Эй, это моя жена! — возмутился Невилл, но в его голосе слышался смех.

— О! Покорнейше прошу простить меня, благороднейший лорд Лонгботтом, я никоим образом не собирался посягать на честь вашей супруги...

Гермиона прикусила губу, чтобы сдержать невольные слезы и сочла за лучшее поскорее покинуть свой нечаянный наблюдательный пункт.

...Отдав профессору Снейпу пустой сундучок, все еще погруженная в мысли Гермиона, приближаясь к лестнице из подземелий, совершенно случайно столкнулась с кем-то и едва удержалась на ногах. Упасть ей не дала сильная рука, ухватившая ее поперек груди.

— Вы бы хоть изредка смотрели, куда идете, мисс, — раздался над ухом холодный голос. Рука, поддерживающая ее, исчезла.

Гермиона непроизвольно нахмурилась. Снова это резкое движение, словно Макгрегор боится обжечься. Или... ему просто до такой степени противно прикосновение к ней? Но тогда почему он продолжает стоять так близко? Почему не отодвинется?..

Неловкое молчание затягивалось, и Гермиона откашлялась, прежде чем заговорить:

— Извините. Спасибо, что не дали упасть, — и снова поморщилась: собственный голос показался жалким, дрожащим и донельзя фальшивым.

— Не за что.

Он все еще стоял рядом, хоть и смотрел при этом куда-то за ее плечо. Гермиона ощутила странное волнение и следом — уже привычную волну злости на саму себя. Этот человек, несомненно, очень интересовал ее, но она никак не могла придумать безопасную тему для разговора. Да и будет ли он с ней говорить? В конце концов, последние несколько недель Макгрегор выказывал упорное нежелание не то что общаться, но даже находиться с ней в одном помещении. И все же — вот он, стоит практически вплотную к ней и демонстративно разглядывает что-то в глубине коридора.

А он довольно красив...

Ох, Мерлин!.. Гермиона вздрогнула и ощутила, как краска заливает щеки, но прекратить рассматривать Макгрегора не смогла. Тем более, он стоял так близко...

Черты его лица были очень правильными — намеренно или нет, но он стоял, повернувшись к ней неизуродованной стороной лица, ресницы — длинными и пушистыми, а глаза — темными и глубокими. Крылья тонкого носа нервно вздрагивали, а уголок губ изогнулся в саркастической усмешке. Макгрегор вдруг резко повернулся, застав ее врасплох:

— Насмотрелись, мисс?

Да что же это такое? Почему она рядом с ним вечно попадает впросак? Глубоко вздохнув, Гермиона попыталась ответить как можно более безразличным тоном:

— Да нет, просто думаю, что вы здесь делаете в столь позднее время.

— Не кажется ли вам, что вас это совершенно не касается?

— Ну, почему же? Меня касается все, что происходит в этой школе. Впрочем, как и всех остальных.

— И что, по-вашему, я делаю здесь?

И что сказать сейчас?..

— Ну, вариантов, на самом деле, не так уж много...

— Однако мне хотелось бы, чтобы вы их озвучили. Чтобы знать, в случае чего, в чем меня обвиняют.

— А что, вас уже можно в чем-либо обвинить? — Гермиона начала терять терпение. Этот бессмысленный разговор раздражал; хотелось поскорее закончить его и вернуться в свою комнатку при Больничном крыле, чтобы спокойно подумать. Привести в порядок мысли и понять, почему этот человек так раздражает ее... и чем так привлекает... Последняя мысль показалась настолько нелепой, что Гермиона с трудом подавила готовый вот-вот вырваться растерянный смешок, и немного более резко, чем того требовали обстоятельства, произнесла: — Собственно, предположение у меня только одно — вы в чем-то подозреваете слизеринцев, и решили проследить за ними на их территории...

— И что же я могу узнать, находясь в пустом коридоре? — Феникс взмахнул рукой, как бы подтверждая свои слова, и насмешливо на нее посмотрел. — Впрочем, предположение ваше в корне неверно, — он сунул руки в карманы и, наконец, отодвинулся от нее на безопасное расстояние. Гермиона неслышно облегченно вздохнула. — Неужели так трудно вообразить, что я просто прогуливаюсь?

Макгрегор зашагал вверх по лестнице, и Гермионе ничего не оставалось, как только последовать за ним.

— Мне всегда казалось, что подземелья — не самое лучшее место для прогулок. Здесь холодно и сыро, и мрачно...

— Тихо! — Макгрегор вдруг остановился, прислушиваясь.

— Что случилось? Вы что-то...

— Да помолчите же вы! — раздраженно бросил он и побежал вверх, перескакивая через две ступеньки. Гермиона поспешила следом.

На площадке между двумя этажами они остановились. Макгрегор прижал палец к губам и снова прислушался. Гермиона затаила дыхание.

Откуда-то справа, из крохотного темного тупичка, послышался странный тихий звук — то ли всхлип, то ли стон. Макгрегор устремился туда, Гермиона старалась не отставать.

— Люмос!

Поток света залил пыльный коридорчик, и она увидела...

— О, Мерлин!..

Гермиона бросилась вперед, отпихивая с дороги Феникса. На грязном полу, скорчившись, скрутившись в дрожащий комок, лежал мальчик. Ребенок прижал руки животу, подтянул колени к груди и уткнулся лицом в стылые камни. От ее прикосновения он вздрогнул всем телом и застонал.

Рядом опустился на колени Макгрегор. Бережно, едва касаясь, он уложил ребенка на спину, отвел с лица грязные спутанные волосы и вытер слезы с его щек.

— Не волнуйся, сейчас тебе не будет больно... Все будет хорошо, малыш, — его руки проворно ощупывали худенькое тельце, поглаживали мальчика по голове... Из карманов Феникс извлек целую батарею пузырьков и принялся поить ими ребенка. Гермионе оставалось только наблюдать и подсвечивать Люмосом.

Наконец, Макгрегор наколдовал платок и, проведя над ним ладонью, намочил его. Затем он очень аккуратно вытер кровь и грязь с лица ребенка.

— Вы знаете, кто это?

— Да. Это Октавиус Макнейр, первокурсник со Слизерина.

— Сын того самого Макнейра, министерского палача, убитого в начале зимы?

— Именно.

— У него остались родственники?

— Близких вроде бы нет. Есть какая-то троюродная бабка со стороны матери, но, насколько мне известно, семья не одобрила ее брак, они очень давно не общались. Не знаю даже, где теперь будет жить этот ребенок, когда начнутся летние каникулы...

— А как же мать?

— Оливия Макнейр умерла при родах. Мальчик жил с отцом.

— Видимо, не очень-то сладкая была у него жизнь... — Макгрегор еще раз провел ладонью по темно-русым вихрам и выпрямился, легко подхватывая ребенка на руки.

— Откуда вы знаете? И куда вы его несете?

— Мои комнаты находятся на втором этаже в центральной части замка, тогда как лазарет — на третьем и в восточном крыле. Следовательно, я отнесу Октавиуса к себе и тщательно прослежу за его выздоровлением, — Феникс дышал ровно, поднимаясь по многочисленным ступеням, и даже не запыхался. — А насчет того, откуда я знаю о его жизни... Скажем так, из личного опыта. Мальчик никак не выглядит на одиннадцать лет, он очень худой, если не сказать — тощий, и бледный, словно долго не видел солнца. И боится прикосновений. Вполне возможно, отец воспитывал его своими методами. Не удивлюсь, если узнаю, что его часто запирали в темном холодном месте, скорее всего — в подземельях, лишали еды или даже физически наказывали.

— То есть... вы хотите сказать, что отец его... бил? — у Гермионы задрожали руки, ей пришлось с силой прикусить губу, чтобы вернуть себе хоть часть самообладания.

— Избивал — будет точнее.

— Не может быть! Это же ребенок!

— А Макнейр — палач! — жестко припечатал Макгрегор, плечом толкая дверь в свою комнату. — Или вы думаете, что он согласился на эту работу исключительно из-за тонкой душевной организации?

На это Гермионе нечего было возразить, а потому она, повинуясь кивку, расстелила постель и помогла поудобнее устроить мальчика.

— Может, все-таки лучше в Больничное крыло?

— Сомневаюсь, что, если он падет туда, вы сможете выпытать у него имена его обидчиков.

— А вы собираетесь?..

— Да.

— Но он слизеринец! А все слизеринцы — хитрые, скрытные...

— ...беспринципные сволочи. Это вы хотели сказать? Однако слизеринец Северус Снейп чуть не умер, когда был раскрыт как шпион, а гриффиндорец Питер Петтигрю предал своего лучшего друга, выдав его местонахождение Волдеморту, — отмахнувшись от готовой заговорить Гермионы, он продолжил: — Я здесь всего лишь несколько недель, но случаев, подобных этому, видел более чем достаточно. Согласитесь, это прекрасно показывает как работу вашего директора, так и работу педагогов, — губы его скривила горькая ухмылка, он встряхнул головой и, отвернувшись, спрятал лицо за выбившимися из косы прядями. — А этот мальчик, как вы совершенно справедливо заметили, — всего лишь ребенок. И то, что он подвергается издевательствам в школе, где, по идее, должен был обрести поддержку, — это, в конце концов, неправильно! И я намерен в дальнейшем всеми силами препятствовать подобному! — К концу своей обличительной речи МакГрегор едва не сорвался на крик, но, покосившись на спящего Октавиуса, благоразумно понизил голос и наложил на кровать заглушающие чары. — В общем, так... — он нервным жестом запустил руку в растрепавшуюся шевелюру; коса его окончательно расплелась, а Гермиона непроизвольно вздрогнула — этот жест был таким до боли знакомым... — Так я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Что?.. — оказывается, задумавшись, она прослушала все, что ей говорили.

Макгрегор нетерпеливо вздохнул.

— Зелья, мисс. Мальчику понадобятся зелья, чтобы его вылечить. Конечно, у меня есть небольшой запас «на крайний случай», но его надолго не хватит. Кроме того, не думаю, что ваш уважаемый профессор допустит чужого в свою «святая святых».

— А... да-да, конечно. Я принесу все необходимое.

— Благодарю, мисс Грейнджер.

Гермиона была так потрясена тем, что Эйден Макгрегор — нелюдимый, недоброжелательно настроенный по отношению лично к ней — обратился к ней без своего обычного безликого «мисс», что безропотно позволила выставить себя за дверь и, не сопротивляясь, отправилась в лазарет за зельями.

* * *

Следующие несколько дней были более-менее спокойными. Октавиус почти поправился и смотрел на своего спасителя восторженным обожающим взглядом. Гермиона по два-три раза в день заходила в комнату Макгрегора, чтобы проверить состояние мальчика. По крайней мере, она это так себе объясняла. В действительности же ей очень хотелось понять этого человека, узнать, что кроется за маской невозмутимости и холодности, которую он никогда не снимал. Поставленная цель казалась совершенно невыполнимой. К ней Феникс относился все так же ровно и безразлично, как и раньше, но в общении с ребенком полностью преображался. Голос его мгновенно утрачивал резкость, движения становились плавными и осторожными. Неудивительно, что Октавиус всей душой потянулся к первому в своей жизни взрослому, который одарил его частицей тепла.

К тому, что Макгрегор опекает маленького слизеринца, отнеслись по-разному. Некоторые — в основном, это были авроры во главе с Грюмом — громогласно возмущались по поводу того, что детям Пожирателей самое место в Азкабане, в соседних камерах с родителями. На вкрадчивый вопрос Феникса: «А если родители мертвы — детей тоже убивать? И чем же вы тогда отличаетесь от Волдеморта?» — ответ так и не был дан, и дискуссию замяли. Однако большинство все же было на стороне Макгрегора, в частности, преподаватели, а профессор Снейп искренне поблагодарил его за участие в судьбе ребенка. На общем совете решено было усилить меры безопасности, чтобы предотвратить подобные инциденты в дальнейшем. И лишь только директор недовольно поблескивал глазами из-за очков-половинок, хотя что именно ему не нравилось, не представлялось возможным узнать.

Впрочем, Макгрегора, очевидно, меньше всего волновало мнение директора относительно своих поступков.

А еще через неделю грянул взрыв.

И началось все, как обычно, с появления в Большом зале серенькой невзрачной горлицы...