Хижина дяди Тома (гет)

— Что будем делать? — спросил Драко. — Вдруг это тоже ловушка, вроде той, которая заманила нас сюда?

— Я не думаю, Драко, — задумчиво ответила Гермиона. — Волдеморт планировал, что вы с Гарри убьете друг друга сразу, или Дом высосет вас досуха. Скорее всего, он не думал, что вы выживете, да еще и начнете наводить порядок, разбирать завалы в лаборатории, и уж точно не рассчитывал, что доберетесь до его кабинета.

— Хорош кабинетик, — огляделся Гарри. — Книг больше, чем в хогвартской библиотеке!

— Разве это плохо — тянуться к знаниям? — вспылила Гермиона. — Моя любовь к книгам еще ни разу не подвела ни меня, ни вас!

— Все, все! — Гарри дурашливо поднял руки. — Сдаюсь на милость победителя!

— Так что мы будем делать с этим? — Драко указал на свиток, придавленный высохшей чернильницей для того, чтобы тот не сворачивался.

— Я думаю, стоит рискнуть, — ответила Гермиона. — Кто начнет?

— Я считаю, что нужно сделать это всем одновременно. Если мы окажемся в новой ловушке, так хоть будем там снова вместе.

— Думаю, Поттер прав. Нужно сотворить круг Силы и в нем произнести заклинание, тогда мы будем относительно в безопасности, если, конечно, это не заклятие на мгновенное отрывание головы тому, кто прочтет его.

— А что, есть и такие?

— Мерлин, Поттер, ты как ребенок! — закатил глаза Драко, за что сразу же получил чувствительный толчок локтем в бок.

— Тогда приступим.

* * *

Они стояли в кругу Силы и, держась за руки, медленно и напевно зачитывали сложное и длинной заклятие. Хотя Драко и был сосредоточен на правильном произношении формулы, в голове, все же, проскочила мысль о том, что для ловушки это заклятие звучит слишком красиво.

К финальной фразе он начал чувствовать волнение. Какой вопрос задать Вселенной? Что для него важнее всего? Как он поймет, что ему отвечают, ведь размеры мира слишком велики и грандиозны, чтобы понять его ответ. Что, если мирозданию нет до них никакого дела? Что, если ответ на единственный мучавший его вопрос будет отрицательным?

Драко зажмурился от страха всего на мгновение. У кого бы не перехватило дыхание перед величием того, что может произойти? Когда он открыл глаза, то не увидел вокруг ничего. Только черная пустота без верха и низа, без каких-либо ориентиров. Сердце Драко бешено забилось от предощущения чего-то непоправимого. Ни Поттера, ни Гермионы рядом не было! Он оказался один в пустоте и безвременье!

И тогда он закричал. Отчаяние и боль последних месяцев нахлынули на него и затопили в так долго сдерживаемых эмоциях. Он рыдал и смеялся, как безумный, и впервые ему было все равно. Кто его здесь увидит? Кто укажет ему на то, что его поведение недостойно потомка древнего волшебного рода? Здесь это не имело значения.

Мама, — прошептал Драко, чуть успокоившись. Первое и единственное слово, живущее в каждом существе с начала времен. — Мама, — прошептал он и закрыл глаза, чувствуя, как растворяется, как перестает существовать боль, окутывающая его столько лет плотной непроницаемой пеленой. Только одно чувство смогло пробиться сквозь этот кокон. У этого чувства был горько-мятный запах полыни и леса. Чувство, которое так и останется безответным. Теперь он это ясно понимал.

Теплая рука легко коснулась его плеча. Драко резко открыл глаза и вздрогнул. Перед ним стояла Нарцисса.

Глаза его матери светились лаской и любовью. Она казалась юной девушкой — такой он ее не помнил. На ее голове, словно прекраснейшая из корон, был венок из полевых цветов. Ее тонкий стан обнимало нежное белое платье, такое легкое, что, казалось, ветер может сорвать его и унести, подобно облакам. Она была похожа на божество древних — лесную прекрасную нимфу.

— Мама…

— Ты позвал меня, и я пришла. Здравствуй, любимый мой мальчик! — Нарцисса порывисто обняла сына, прижимая его к себе, вдыхая его запах, так непохожий на тот ранний, младенческий аромат. Сейчас ее сын стал мужчиной, но все равно, не было ничего прекраснее его запаха!

— Значит, я умер?

— Нет, родной, — Нарцисса отстранилась и весело посмотрела ему в глаза. — Твое время придет еще очень не скоро. Когда-нибудь ты придешь к нам, но это будет через много-много лет.

— Нам? Папа с тобой?

— Конечно со мной, глупый! Настоящую любовь не в силах разлучить даже боги!

— А где он? Я так много хочу ему сказать!

— Позови его, и он сможет прийти.

— Папа! — выкрикнул Драко. Чувство счастья и ожидание невероятного чуда затопили его.

Он не понял, когда появился Люциус, но все было так, словно отец никуда и не уходил, а был всегда рядом, держа за руку свою юную жену.

Драко бросился на шею отцу, чувствуя, как сильные руки крепко обнимают его. Это было даже лучше, чем в воспоминаниях в детстве! Драко чувствовал обнимающие его руки и тепло тел своих родителей, и его сердце заходилось от счастья! Он, не скрываясь и не стесняясь, плакал, цепляясь за них. Все, что годами лежало под спудом внешних приличий и никому не нужной холодности, сейчас било чистыми, светлыми ключами родника, вырвавшегося из-под наслоений грязи и песка. Когда он смог немного отстраниться от родителей, Драко увидел, что и они не сдерживали слез.

— Простите меня, мое поведение недостойно потомка Малфоев, — неизвестно откуда взявшееся смущение чуть было не испортило все, но Люциус снова сгреб в охапку Драко и с силой прижал к себе.

— Кому нужны эти глупые запреты! Живи и радуйся каждой мелочи, сынок! Все это чепуха! Только оказавшись по эту сторону жизни, я понял, как смешны и нелепы эти дурацкие запреты! Только проявляя свои чувства, счастье и боль, любовь и злость, мы понимаем, что живы! Так что, забудь все, чему я тебя учил. Забудь и сделай свою жизнь прекрасной!

— Я постараюсь, отец, — теперь, когда первое потрясение прошло, Драко чувствовал неловкость. Он не знал, как вести себя с этими потрясающе открытыми людьми, в которых превратились его родители. Даже в минуты наибольшей близости, Люциус и Нарцисса продолжали следовать негласным нормам этикета, выработанными и привитыми предками своим потомкам в глубокой древности.

— Ты произнес заклятие Истины, сынок, и по правилам этого мира мы должны ответить на любой твой вопрос.

— Мне кажется, он знает ответ на тот единственный вопрос, который волнует его, — мягко сказала Нарцисса, внимательно разглядывая Драко.

— Да, я уже все понял, — на секунду огорчился тот, но подарок, сделанный ему Вселенной, оказался слишком велик, чтобы горевать по этому поводу. — У меня есть просьба к Истине, которую мы призвали. Мы можем провести этот день вместе? Я хочу запомнить этот миг навсегда!

— Все, что хочешь, родной мой, — звонко засмеялась Нарцисса, и пустота вокруг стала стремительно меняться.

Начал проявляться абрис улицы, выступали из небытия магазинчики и лавочки Косой аллеи, как призраки, стали появляться люди, постепенно приобретая объем и плотность. Еще мгновение — и безвременье пустоты сменилось оживленным кипением жизни. Люди улыбались и здоровались друг с другом. Воздух дрожал и искрился от опьяняюще счастливого смеха детей. Мир вокруг дышал такой любовью и радостью, что, казалось, эмоции сейчас взорвутся и прольются на всех фонтаном света и веселья. Драко стоял и не мог пошевелиться, оглушенный этим миром, живущим только по одному закону — Любви.

Нарцисса взяла его за руку, Люциус подхватил под другую, и они повели сына по улице, наперебой обещая ему все, что он ни пожелает. И уже через несколько шагов обитатели этого мира могли услышать счастливый смех Драко Малфоя, но ни у кого это не вызвало ни малейшего удивления.

* * *

Гарри вздрогнул, очутившись в кабинете директора Хогвартса. Он пораженно оглядел посвистывающие и сверкающие тонкие серебряные приборы, трудолюбиво что-то измеряющие еще со времён Дамблдора.

Портреты на стенах посапывали, делая вид, что им ни до чего нет дела. Мол, мы и так видели слишком много, чтобы удивляться чему-то еще. Гарри приблизился к столу и зачем-то заглянул под него. Естественно, там никого не оказалось.

— Вы что-то потеряли, мистер Поттер? — раздался за спиной знакомый до боли голос.

Гарри подскочил и ударился головой о столешницу. Потирая затылок, он выпрямился. Перед ним стоял профессор Снейп и ехидно смотрел на него. Только было в нем что-то такое… незнакомое, непонятное. Так мог бы выглядеть Снейп, относись он по-доброму к своей вечной мозоли и занозе в интересном месте — Гарри Поттеру.

Глаза Снейпа источали ровный дружелюбный интерес. Он внимательно следил за Гарри, как мог бы следить за непоседливым племянником любящий и отчаянно балующий его дядюшка. Гарри замер, подумав, что попал в какой-то странный и нелепый кошмар. Ну не может Снейп смотреть на него ТАК! У Снейпа просто нет таких мышц, приподнимающих уголки губ в несколько ехидной, но приятной улыбке — они просто атрофировались за ненадобностью!

— П-профессор, — запнулся Гарри.

— Поттер, ты так и будешь пялиться на меня, как баран на новые ворота? Или уже отомрешь?

— П-п-п…

— Привет? Я правильно угадал?

— Н-нет.

— Приведение?

— А?

— Я продолжаю угадывать. Давай, Гарри, соберись, иначе мы так будем еще долго беседовать. Чтобы ты пришел в себя, предлагаю совершить прогулку. Сейчас у нас тут начало августа, школьники прибудут только к первому сентября, и мы можем спокойно прогуляться по территории школы, не вызывая ничьего нездорового любопытства. На этой стороне все еще существуют люди, охочие до сплетен, — Снейп скривился, словно от уксуса, и на мгновение снова стал похожим на себя прежнего. Это дало Гарри сил собраться с мыслями. — Твой любимчик Криви точно не дал бы нам поговорить спокойно. Вся его комната завешена твоими фотографиями.

— Как это?

— Прогрессируешь, Поттер, уже почти не заикаешься. Да ты дыши, дыши. Люди сохраняют в своей памяти все, чем дорожили в той пред-жизни.

— Пред-жизни?

— Эх, Гарри, Гарри, то место, где вы живете узниками плоти, тут называют пред-жизнью или предтечей жизни. По-настоящему человек начинает жить, только сбросив оковы плоти. Настоящая жизнь начинается только тут!

— А почему тут все так похоже на наш Хогвартс?

— Минус пять баллов с Гриффиндора! Шучу, шучу! — засмеялся профессор Снейп. — Я уже сказал, что человек привносит с собой кучу всего, что ему было дорого там. Для очень многих таким местом стала бывшая школа.

— То есть, вы тут все призраки?

— О, мой Мерлин! — закатил глаза Снейп, — ну, как же до тебя долго доходит! Все здесь настоящее, все созданное с помощью любви и воспоминаний людей. Но только тут фантазия обретает плоть! Смотри, — он сделал приглашающий жест рукой, и Гарри подошел к окну.

Сверху ему была видна опушка Запретного леса, на которой пасся прекрасный белоснежный единорог. Гарри увидел, как к нему подошел кентавр и потрепал его по шелковистой холке. Вопреки всему, единорог не убежал, а продолжал подставлять шею под ласковые пальцы кентавра, иногда тычась ему в плечо влажным бархатистым носом. Кентавр смеялся и легонько отталкивал его морду.

— Ну, прямо-таки рай с единорогами, — проворчал Гарри.

— Это еще не рай, — вздохнул Снейп. — Здесь мы должны много работать над собой, чтобы достичь совершенства.

— Профессор, это все замечательно: единороги, там, мир, дружба, жвачка, но как-то слишком уж слащаво. Никогда не поверю, что вы, простите, сможете общаться со мной в таком тоне. Вы же презираете и ненавидите меня, вы что, забыли? Умерли и воспылали ко мне отцовской любовью? — Гарри хотел еще много выкрикнуть в лицо этому человеку, так мучившему его в свое время, но наткнувшись на грустный и виноватый взгляд профессора, осекся. — Извините.

— Ты прав Гарри. Ты тысячу раз прав. Я, действительно, был очень жесток к тебе. Мерлин знает, чего мне это стоило! Ты уже видел воспоминания о том, как я пришел к Петунье?

— Да, и многое мне показалось странным, хотя, все же, это многое и объясняло. Почему? — этот вопрос вырвался у Гарри помимо воли. В нем была вся горечь, все недоумение маленького ребенка, непонимающего, почему его ненавидят самые родные люди. В этом вопросе сконцентрировалась вся боль его жизни.

— Почему я и твоя тетя были жестоки к тебе? Почему Темный Лорд пришел в твой дом? Почему все случилось так, как случилось? Ты уже догадываешься об ответе. Давай пройдемся к озеру? Скоро будет закат, а я так люблю смотреть на Хогвартс на закате дня.

Гарри ошеломленно поплелся за деканом Слизерина. Они спустились по каменным лестницам старинного замка, прошли несколько коридоров с обескураженными портретами.

— Теперь им на сто лет хватит поводов для сплетен, — хмыкнул профессор. — Какой шум будет тут в начале сентября — боюсь представить!

— Я думаю, вы это переживете, — угрюмо буркнул Гарри, не обращая внимания на недоуменный взгляд профессора Снейпа, брошенный через плечо.

Ему сейчас было наплевать, как выглядит его поведение со стороны. Именно сейчас Гарри Поттер впервые ощутил всю горечь и разочарование своей жизни. Впервые он задал себе вопрос, а что было бы, если…

Если бы мама и папа остались живы…

Если бы тетя и дядя были чуть добрее…

Если бы не существовало в мире Волдеморта…

Если бы он жил ужасающе скучной, но такой прекрасной жизнью…

Что было бы, если?..

Жалость к себе нахлынула на Гарри, и он вдруг с отвращением подумал, что слишком уж распустился. Это чувство отодвинуло прочь всю эту унижающую и эгоистичную чепуху. Что было — то было! Это была его жизнь! И она все еще принадлежала ему! И только от него самого теперь зависело, как прожить ее. Топить свою боль в вине и самоуничижении? Нет уж, довольно! Хватит быть ведомой марионеткой! Пусть ему будет больно и противно, но он будет хохотать судьбе в лицо, не принимая больше ее пощечин и ударов!

Жажда деятельности и боевой настрой подняли его над всем этим мусором, что он так тщетно пытался разгрести, но только барахтался, как лягушонок в молоке, постепенно опуская лапки. Что ж, мы еще посмотрим, у кого больше сил! Он докажет самому себе, что достоин только лучшего.

При мысли о лучшей доле, Гарри улыбнулся. Ассоциации неизменно подводили его к мыслям о Гермионе. Он вдруг представил, какие крепкие и здоровенькие, а главное, занудно-умненькие родятся у них детки! Создавать свою семью, дарить ей то, что так и не смог растратить, вот что должно стать смыслом его жизни! В этих видениях, внезапно представших перед ним, он увидел свою жизнь, свое предназначение.

Перед его мысленным взором мелькали картинки того, как вся его большая семья собирается за праздничным столом, как гомонят и смеются дети. Как он помогает жене накрывать на стол, как целует ее украдкой, зажав в укромном уголке, пока не видят гости и дети, как жена смеется и шутливо бьет его по расшалившимся рукам. В этих мечтах даже мелькало улыбающееся лицо Малфоя, приглашенного к столу со всей его семьей. Гарри тихонько засмеялся, представив, как они будут перешучиваться, вспоминая былые приключения, как дети будут слушать их, открыв рот.

В какой момент видение, где Гермиона — его жена, сменилось другим, где за столом собрались не две, а три семьи, он не знал. Но вдруг четко осознал, что счастье, нарисованное в его воображении, он разделит с другой женщиной. Он еще не видел ее лица, так же, как не видел лиц супругов Драко и Гермионы, но Гарри понял, что им троим суждено остаться только друзьями, и то, что он принимал за страсть, выльется в крепкие узы, связывающие крепче родственных. Они будут только друзьями. Но разве это плохо? Это же просто великолепно!

Уродливый монстр в глубине души Гарри захрипел, заскреб когтями, пытаясь вызвать ненависть к Малфою и ревность к Гермионе, и испустил дух, не найдя привычной подпитки в виде обиды и злобы. Внезапно Гарри почувствовал, что ему стало легче дышать, словно обручи, сдавливающие его грудь всю жизнь, исчезли, и он, не веря себе, смог сделать полный глубокий вдох, чувствуя, как по жилам побежала радость предощущения неведомого ожидание счастья внезапно показалось слаще, чем оно само!

Все это время, пока в нем шла внутренняя борьба, Гарри не обращал ни на что внимания, сосредоточившись только на себе. Он не видел, как легкий налет опаски сменился радостью и гордостью на лице Северуса Снейпа. Так мог бы радоваться отец, увидевший первые шаги своего маленького сына. Так выглядит любой человек, которому не безразлична судьба близких.

Постепенно вынырнув из таких греющих душу мыслей, Гарри увидел, что они стоят у пологого бережка озера. В воде наперегонки носились подводные жители, и немногочисленные болельщики подбадривали своих претендентов на победу. Обычно такое спокойное и умиротворенное, сегодня озеро кипело от криков, бульков, плеска и радостного гортанного смеха. Ощущение нереальности происходящего захватило Гарри. Все было слишком хорошо в этом идеальном мире. Но только тут могли существовать добрые и понимающие глаза профессора Снейпа.

— Расскажите мне все, — потребовал Гарри, чувствуя себя не в своей тарелке.

Они опустились на мягкий, прогретый солнцем песок и некоторое время молча наблюдали за кипучей жизнью озера. Хогвартс за их спинами излучал спокойствие и уверенность тысячелетнего существа, живого, медлительного, но все понимающего.

— Все началось с того, когда умерла сестраАльбуса Дамблдора. Ее смерть стала шоком для него, и постепенно этот шок вылился в ужаснейший страх — страх перед неизвестностью, перед смертью. Никто из умерших не возвращался и не рассказывал об этом мире, — Северус обвел рукой, словно приглашая еще раз насладиться видами окружающей его действительности.

— Ты сам дважды попадал в преддверие этого мира. Второй раз ты даже запомнил его, — продолжил профессор. — Ты видел промежуточный мир, который многие из вернувшихся описывают по-разному. Скажи, что это было для тебя?

— Вокзал Кингс-Кросс.

— Как интересно. Граница между миром магов и магглов… Ты должен понять, Гарри: люди, которым суждено вернуться, видят только эту прихожую нашего настоящего мира. Для каждого она выглядит по-своему. Возможно, когда Альбус экспериментировал с людьми, он увидел нечто неприглядное, что только укрепило его страх перед смертью.

— Он ставил эксперименты на людях?

— А что тебя удивляет? Ты сам был в роли его подопытного. О многом я догадывался, но подробности узнал только здесь. Альбус намеренно вводил людей в состояние, близкое к смерти, и с помощью Окклюменции видел происходящее их глазами. Многие из его подопытных были те еще фрукты, и, соответственно, перевалочный пункт не вызывал у них каких-то радостных эмоций. В мир, где мы находимся сейчас, допускаются только прошедшие свой путь до конца.

— А что происходит с теми, кто не достиг такого духовного совершенства?

— Они снова рождаются на земле, маленькие, испуганные, ничего не помнящие, но имеющие шанс начать все сначала и возвысить себя.

— То есть, тут есть и магглы, и маги?

— Тут есть все, Гарри, — улыбнулся Северус. — Мы все тут немножко люди, немножко маги и совсем капельку — боги.

— Я польщен, — пробормотал Гарри. — И что же было дальше?

— А дальше Альбус все сильнее запутывался в паутине своего страха. Он искал выходы, но их не было, а те, что были — не подходили ему.

— А как же его слова, тогда, на первом курсе? Он сказал, что смерть — это просто еще одно приключение для высокоразвитого разума.

— Сказать так — не значит перестать бояться. — Ты уже видел то, что он сотворил над Меропой?

— Да. Это было похоже на то, что он сделал и со мной.

— По замыслу Дамблдора, пока был жив Том Риддл, пока рождались и росли его дети, внуки и правнуки, их сила не дала бы Альбусу умереть. Кровь старинного рода, рода первых волшебников была бы ему в этом порукой. Но Альбус был слишком небрежен. Посредством ритуала он вложил в Тома не только часть своей силы, но и почти весь свой страх перед смертью. Он думал, что избавился от него, но всего лишь наделил им другое существо, связанное с ним узами более прочными, чем все существующие. Только потом Альбус понял, какую ошибку совершил.

— Он попытался исправить ее с тобой, но у него не получилось, — раздался голос позади. Гарри обернулся и замер. — Он только крепче связал нас всех. Тебя, Невилла, себя и меня.

За его спиной стоял Том Риддл. Гарри сидел и смотрел на него, не в силах понять, чудится ему это или нет. Рядом с Томом стояла Меропа, исполненная такой любовью и счастьем, что ее некрасивое личико становилось ослепительно-прекрасным. Молодая женщина с нежностью смотрела на Тома, и Гарри показалось, что она едва сдерживается, чтобы не заключить его в объятия. Поймав ответный взгляд, брошенный Томом на мать, Гарри окончательно убедился, что спит или сошел с ума. Никогда Том Риддл не умел смотреть с любовью ни на кого, существующего в мире. Ясно, что это было бредом.

— Гарри, разреши тебе представить нашего преподавателя, — хмыкнул Снейп, прекрасно понимая, что сейчас творится в душе Гарри.

— От Темных сил?

— Здесь нет Темных сил, Гарри, — ответил Том. — Я преподаю маггловедение.

— С ума сойти! Я спятил и лежу сейчас в Мунго! Если в этот мир пускают волдемортов, то я лучше сразу в ад!

Гарри увидел, как на мгновение омрачилось красивое лицо Тома, как Меропа взяла его за руку, передавая всю свою любовь и поддержку. Том взглянул на мать и улыбнулся. Гарри видел в воспоминаниях, да и в Тайной Комнате, как улыбается Волдеморт, но никогда не видел тепла, которое сейчас излучали его глаза. Зажмурившись, Гарри помотал головой, пытаясь разогнать видения, но все осталось, как было.

— Мне кто-нибудь объяснит, что тут происходит? — он бы очень хотел, чтобы это прозвучало, как приказ, но голос дрогнул, и интонация получилась испуганно-просительной.

— Давай по порядку? Но сначала я хочу извиниться. За все. Только тут я понял, насколько ценна жизнь, и как бесконечно мала смерть. Смерть длится мгновение, а жизнь вечна.

— Боже, я чувствую себя участником театра абсурда. Давай не будем торопиться с братскими объятиями и слезами прощения. Я просто хочу понять, по какой причине моя жизнь была похожа на кусок драконьего дерьма? Остальное — потом. Мы остановились на том, что Дамблдор связал нас общим заклятием. Только при чем тут Невилл?

— Он тоже подходил для заклятия. Чистокровный волшебник, необычайной силы.

— Невилл?

— Его, как и тебя, опоили Сдерживающим зельем. Тебя это зелье лишило доброй толики силы и наградило плохим зрением, а Невилла сделало почти сквиббом, причем, очень неуклюжим.

— Ну, профессор Снейп это подтвердит, — впервые улыбнулся Гарри. — У Невилла могла взорваться даже вода, правда, профессор?

— Теперь мы понимаем, что это проявляла себя его сжатая и почти умершая сила. А тогда он доставлял мне немало хлопот.

— Так значит, мы все оказались связаны этим дурацким страхом Дамблдора перед смертью. Но ни я, ни Невилл никогда не боялись умереть. Мы были готовы на все, лишь бы выжили наши друзья.

— Весь страх, весь кошмар перед смертью достался мне, — Гарри увидел, как помрачнел Том, словно отгоняя неприятное назойливое воспоминание. — И я тоже начал искать выход. Я решил, что создание хоркруксов даст мне желанное спокойствие, но я ошибался. В каждом новом кусочке моей расколовшейся души оставался этот страх. Более того, он усиливался обратно пропорционально количеству хоркруксов.

— Не понял.

— Первый раз я расколол свою душу напополам, вложив воспоминание о себе молодом в дневник. В том дневнике была половина моей души. Далее я откалывал все новые кусочки, каждый из которых был меньше предыдущего, но и та часть, что существовала в моем теле, становилась все меньше и меньше. В итоге, от того, что составляет личность и целостность человеческой души, у меня осталась 1/64 часть. Можешь представить себе, как это мало? Но когда я опомнился, было уже поздно. Соединить осколки души очень проблематично.

— Но теоретически такое возможно?

— Возможно, но с гораздо большими энергозатратами, чем для раскола души. Ты замечал, что совершение Темных заклятий требует гораздо меньшей силы самого мага — эта сила частично компенсируется объектом, на которого направлено заклятие, частично из окружающих и совсем чуть-чуть — от себя. Творение Светлой магии требует жертвы, прежде всего, от тебя самого. Именно поэтому путь Зла так прост и приятен, а Добра — тернист и полон самоотречения. Чтобы собрать мою душу в том мире, мне потребовалось бы энергия всех магов планеты без исключения.

— Как же так получилось, что ты сейчас здесь, целый и невредимый, без спецэффектов с красными глазами и прочей злобной чепухой?

— Когда я заново открыл заклятие Истины, благодаря которому мы здесь беседуем, я задал один-единственный вопрос: как мне снова стать человеком. Понимаешь, Гарри, есть определенные законы гармонии, существующие во всех известных нам мирах. Разделив свою душу на семь частей, я начал чувствовать, как опустевшую и покалеченную мной же душу хлынуло все Зло мира. Оно переполняло меня все больше и больше. Я перестал быть собой, я стал куклой, ведомой абсолютным, беспринципным, не имеющим никакого представления о морали существом. Я стал носителем паразита, умеющего только пожирать доброе и устранять непонятное. Именно таким существом я появился на твоем пороге много лет назад. Именно таким существом я воскрес. Технически я не был мертв. Та сущность, которую я впустил в мир, была бессмертной. Именно ее ты видел тогда на вокзале Кингс-Кросс.

Когда я задал вопрос Вселенной, я уже знал ответ. Чтобы убить существо, порожденное мной и Дамблдором, я был должен убить его в тебе, чтобы ты потом смог уничтожить его вместе со мной.

Ты этого не знаешь, но через несколько дней, после того, как меня нашел Хвост, ко мне пришел Дамблдор. Он мог запросто вышибить из меня дух, заставив скитаться еще очень долгие годы, но он просто вырубил Петтигрю и рассказал мне обо всем, что сделал много лет назад.

Я был беспомощен в своем облике. Существо внутри меня бесновалось и хотело выгрызть глотку старику, но истинный я ловил каждое его слово. К тому моменту я уже осознал, кем являюсь и кто мой истинный господин, и я жаждал избавиться от него любыми средствами. Уже тогда я знал, что мой час наступит, и готовился к нему.

Дамблдор поделился со мной своими воспоминаниями о моей матери, и я впервые понял женщину, давшую мне жизнь.

Том ласково посмотрел на Меропу и погладил ее по щеке.

— Я понял, что она не бросала меня, что все могло бы быть по-другому, если бы не вмешательство Дамблдора. Это знание поселилось во мне, постепенно подтачивая силы и власть надо мной того существа, заменившего мне душу. Порабощенный, но уже начинающий прозревать, я стал искать выход из ловушки, в которую загнал себя сам.

Тогда нам не удалось поговорить с Дамблдором, но я понял, чего он хотел. И он понял, чем это ему грозит. В нас еще оставался тот страх, толкнувший на преступления, но этот страх становился несущественным перед тем, чем он мог обернуться.

С моего молчаливого согласия ты уничтожал хоркруксы. Каждый раз я чувствовал эту боль, когда умирала еще одна частичка моей души. Монстр, завладевший моим телом и разумом, не чувствовал этого, ведь у него никогда не было ни единой частички света внутри. А душа — это, прежде всего, свет, который мы всю жизнь зачем-то ограждаем разными фильтрами и препятствиями. Я чувствовал, как постепенно, хоркрукс за хоркруксом гаснет мой светоч, и мне становилось жутко, что скоро я совсем исчезну, не останется ничего хорошего, чтобы помнило обо мне. Вся моя жизнь была направлена на разрушение, и только оказавшись один на один с чудовищем внутри меня, я понял это. Я видел, как от моего имени творилось Зло. Я видел, как оно стало нарицательным для самых страшных преступлений. И я испугался этого. Я понял, ЧТО я выпустил в наш неподготовленный мир.

Когда мы встретились в Битве при Хогвартсе, я убил ту часть Зла, что засела в тебе, после нашей первой встречи. Потом дал тебе возможность убить себя.

В тот момент, когда я оказался по ту сторону жизни, я вдруг понял, что не исчез. Осколки моей души погибали в том мире, но собирались и нежно восстанавливались в этом стараниями моей матери.

Том снова сжал руку Меропы и уже не отпускал ее. Меропа погладила его по темным волнистым волосам и улыбнулась, как улыбаются самому дорогому.

— Энергия, которой не хватило бы в том мире, была в избытке в этом. Я смог не только освободиться от страха, снедавшего меня всю жизнь, но и избавиться от паразита, захватившего меня. Я смог войти в новый мир очищенным и обновленным. Любовь, которая так страшила меня там, спасла меня здесь. Я стал тем, кем мне было предназначено судьбой.

— А что же, если Дамблдор так раскаялся, что разрешил себя убить, то почему во мне и Невилле оставалась та гадость, которую Гермиона обнаружила чисто случайно?

— Что ж, может ли нам всем служить оправданием то, что мы не воспринимали всерьез возможность того, что вы оба переживете Битву? — раздался еще один голос позади их компании.

— Вечер встреч продолжается, — процедил Гарри и, не оборачиваясь, бросил: — Желать всего хорошего вам язык не поворачивается, директор.

— Я не прошу, чтобы ты простил меня, Гарри, — ответил Дамблдор, — я сам себя никогда не прощу за то малодушие и горе, что причинил вам всем. Я ждал тебя здесь, чтобы сказать это. Мой срок в этом мире заканчивается. Я начну новую жизнь, буду отрабатывать все зло, что сотворил. И никакие мои прежние заслуги не оправдывают меня. Мне жаль.

— Лучше исчезните, директор, иначе я за себя не отвечаю. Я не такой благородный, как вы думаете, у меня нет сил видеть вас.

— Когда-нибудь ты найдешь в себе эти силы. Ты сможешь понять и простить меня. Я надеюсь на это. Прощайте.

За спиной раздался шорох мантии, и ощущение чуждого присутствия покинуло Гарри. Он сидел с закрытыми глазами и едва сдерживался, чтобы не завыть от боли. Он не сразу ощутил прикосновение теплой ладони к своей щеке, а когда понял это, то резко распахнул глаза и отшатнулся.

— Здравствуй, милый, — на него смотрела, нежно улыбаясь, его мама.

Ее глаза были полны тревоги и печали за своего ребенка, но в тоже время она очень радовалась, что может видеть его, может обнять. Гарри уже не мог сдерживать тот поток чувств, что переполняли его, он бросился в объятия матери и разрыдался, как не плакал никогда в детстве.

Видеть ее лицо, чувствовать ее запах, утыкаться носом в ее колени и ощущать ее руки, перебирающие его волосы, слышать ее тихий голос, нежно повторяющий, что все будет хорошо — это стало неисчерпаемым источником такого необъятного счастья, что один только отблеск этого воспоминания мог вызвать Патронуса такой силы, которая уничтожит всех дементоров на свете!

Когда он немного успокоился, то увидел, что остальные его собеседники тактично удалились, оставив их наедине.

— Мама, — Гарри произносил это слово и не мог до конца проглотить комок, мешающий дышать. Какое волшебное, какое необыкновенное это слово — «мама»! Какое счастье, что можно произнести его и быть услышанным!

Тут он увидел, как недалеко, всего в десятке шагов от него, стоят и дружелюбно беседуют его отец, Сириус, Ремус и Северус.

— Неужели то, что я вижу — правда? Мародеры и Снейп стоят рядом, смеются и не пытаются друг друга убить или, хотя бы, поддеть?

— О, еще как пытаются, но, в основном, это касается квиддича или покера. Оказавшись здесь, люди меняются.

— Что-то слишком сильно они меняются, — проворчал Гарри, все еще не в силах переварить увиденное. — Прямо-таки, утопия какая-то.

— Каждый из нас создает свой рай, сынок, — сказала Лили, а у Гарри снова защипало в глазах от этого проникновенного «сынок». — Но все мы стараемся сделать его общим. А если больше нечего делить, то зачем враждовать?

— Неужели он тебя разлюбил? — с ехидцей спросил Гарри.

— Нет, Северус по-прежнему любит меня, — тихо ответила Лили, — но он слишком много повидал и слишком много потерял, чтобы разрушать себя ревностью.

— Как вам это удается? — спросил Гарри, вспомнив про свои чувства к Гермионе.

— Привет, крестничек! — завопил Сириус, увидев, что Гарри уже просто беседует с Лили.

Он подбежал к нему и крепко обнял, да так, что у Гарри дыхание перехватило! Тут же подоспели Ремус, отец и Северус. Гарри, словно кубок по квиддичу, передавался из рук в руки, пока не оказался в крепких объятиях отца. Ему даже стало неловко — настолько он стал выше. Отец, не очень высокий, худощавый человек казался меньше него раза в полтора, но в его руках таилась удивительная сила, а глаза светились любовью и радостью встречи.

«Это все не взаправду!» — подумалось Гарри. — «Не бывает такого полного и идеального счастья!»

Когда восторги немного поутихли, а отец и Сириус перестали тянуть его каждый в свою сторону, Гарри замер в кругу любящих его людей и зажмурился от счастья.

«Плевать, бывает так или нет, но если я сейчас так безгранично счастлив, то какого черта я еще задаюсь вопросами!»

— Профессор Снейп, — вдруг вспомнил он. — Скажите, теперь, когда вы больше не присылаете тете Петунье зелье, она сможет принять меня?

— Я уверен, что она это сделает. Мое зелье вмешивалось в ее эмоции, заставляя переступать через себя, идти против ее природы. Именно поэтому она так гипертрофированно баловала твоего кузена. Она чувствовала, что в ней существуют две равные части любви, но зелье запрещало ей изливать ее на тебя, вот поэтому все плюшки доставались Дадли, — усмехнулся профессор.

— То есть, на самом деле моя родня, по крайней мере, тетя, любят меня?

— Конечно! Ты сам в этом убедишься, когда найдешь ее.

— А зачем вы это сделали с ней и с собой?

— Альбус не должен был догадаться, что я знаю о его экспериментах, иначе бы ни ты, ни я, ни Невилл не были бы живы. Это слишком Темная часть магии, чтобы Альбус мог допустить хотя бы малейшие слухи.

— Но все равно, почему? Как хорошее отношение ко мне могло заставить его насторожиться?

— Я слишком переживал за тебя и слишком был виноват перед тобой, чтобы пренебречь любой мелочью. Это из-за меня Том убил Лили.

— Понятно, что ничего не понятно. Ну, ладно, это лирика.

— Солнце уже садится, — грустно проговорила Лили. — Тебе пора, дорогой.

У Гарри перехватило горло. Столько еще не рассказано, о многом еще не расспрошено! Как же уйти? Как оставить тут все то, что олицетворяет собой для него счастье? Как?

— Не хочу уходить, — Гарри было все равно, что это прозвучало так по-детски. Он хотел быть ребенком. Он хотел стать тем, кем не был никогда. Узнать, наконец, что же это такое — сказки на ночь и поцелуи перед сном. Что такое завтрак, приготовленный мамой, и квиддич с отцом на десерт.

Лили залилась слезами и порывисто обняла его. Когда они смогли оторваться друг от друга, уже совсем стемнело, но Гарри смог различить вдалеке фигуры Тома и Меропы. Рядом с ним стоял Фред и отчаянно махал ему рукой. Другие жители потерянного мира стояли и прощались с ним. Кого-то он узнал сразу, кого-то — спустя некоторое время, кто-то был совсем незнаком, но все они стояли и прощались с ним, как прощаются на долгие годы. Чувство неизбежной разлуки и нескорой встречи заставило Гарри судорожно вздохнуть и еще крепче прижать к себе маму. Какая же она мальнькая в его руках!

Мужчины, окружавшие его, начали прощаться, крепко пожимая руку и обнимая так, что хрустели кости. Ничто не может длиться вечно, и мир, где жили по ту сторону смерти, начал таять. В самый последний момент Гарри смог различить высокого белобородого человека на крыльце Хогвартса.

— Я прощаю вас, профессор! — вдруг закричал Гарри, повинуясь внутреннему порыву. — Я прощаю вас, старый интриган!

С этим криком он выскользнул из небытия и сел, ошарашено оглядываясь кругом. Дыхание перехватывало так, будто он пробежал много миль без остановки. Наконец, он смог различить и осознать, где он, и кто перед ним.

* * *

Для Гермионы это заклятие стало страшнейшим испытанием, как для всякого человека, получившего вдруг возможность сделать что-то великое, загадать какое-то желание, но только одно. Как можно выбрать, когда так много тем волнует тебя! Какой вопрос задать из тысяч, готовых слететь с языка? Но она взяла себя в руки и не стала спрашивать глупости вроде того, что появилось первым — курица или яйцо. Гермиона задала Вселенной только один вопрос, и ответ поверг ее в такое изумление, что она почти сразу выпала обратно, в библиотеку на чердаке.

Рядом с ней, почти друг на друге лежали в отключке Драко и Гарри. По их умильно улыбающимся физиономиям можно было бы только догадываться о том, какие вопросы они задают Вселенной. Покачав головой — «Мальчишки, что с них взять!» — Гермиона с трудом оттащила Драко из-под Гарри и положила их рядышком. Сдвинуть Поттера у нее не получилось.

«Вырос же, кабан!» — с долей неодобрения, но и с толикой восхищения подумала Гермиона. Она поняла, что ей снова придется их дожидаться. Побродив между стеллажами, она выбрала себе книжку, и удобно устроившись между парнями, приступила к чтению.

Прочитав добрую половину книги и так увлекшись ею, она не сразу сообразила, что одна из ее таких удобных подушек вдруг зашевелилась. Это пришел в себя Драко. Гермиона посмотрела на его лицо и сразу же забыла о книге.

Глаза Драко были подернуты пеленой блаженства, а улыбка была такой счастливой и открытой, что Гермионе захотелось протереть глаза — уж не приснилось ли ей это? В этот момент он был таким красивым, что у нее перехватило дыхание. Она видела, как постепенно взгляд Драко принимал все более осмысленное выражение, как он медленно, но верно возвращался из мира грез. Наконец, он увидел Гермиону и узнал ее.

— Привет, — мягко проговорил он.

— Привет, — машинально ответила она, пытаясь понять, что за новые нотки слышатся ей в его голосе.

— Я так счастлив, Гермиона! Я видел отца и маму! Они такие красивые, такие молодые и счастливые! И главное — они вместе! Они показали мне…

Слова потоком лились из Драко. Он был так счастлив, что, казалось, вокруг него распространяется какое-то сияние. Его глаза были полны нежности, а улыбка — намерения поделиться всем миром своей радостью. Гермиона поневоле залюбовалась им. Впервые из куска холодного мрамора Драко стал источником света. К нему нынешнему сама собой потянулась душа, как озябшие на морозе люди тянутся к огню, чтобы согреться. Гермиона не могла понять причин такого перевоплощения, но оно пришлось ей по душе!

Поняв, что Драко смог разрешить все свои проблемы, раздирающие его долгое время, Гермиона успокоилась за друга.

— Знаешь, Гермиона, — сказал вдруг после непродолжительного молчания Драко. — Я всегда боялся показывать свои чувства, считал, что это недостойно мужчины, старался во всем подражать отцу… Но я был не прав. Я прошу тебя выслушать меня и не перебивать. Я люблю тебя, Гермиона, — он резко поднял руку, пресекая ее возражения, — я не закончил. Я полюбил тебя давно, наверное, еще в школе. Меня восхищала твоя сила, твоя настойчивость и упорство. Меня восхищал твой ум и преданность, но по-настоящему я узнал тебя только тут, и понял, что чувствую к тебе то, чего ни к кому больше не испытывал. Ты показала себя, как надежный друг. Я понял, что искали и находили в тебе эти балбесы — Поттер и Уизли. Я понял, как ошибались все, приписывая вам несуществующие романы. Я увидел в тебе самого доброго и искреннего человека, неспособного никому причинить боли, готового всегда подставить плечо, поддержать. Ты — воплощение идеальной женщины для меня, но я люблю тебя не только поэтому. Я знаю, что твое сердце никогда не будет моим, но я хочу, чтобы ты знала, что мое всегда будет принадлежать тебе.

Драко бережно взял ее ручку и легонько прикоснулся к ней целомудренным поцелуем.

— Я хочу, чтобы ты знала, что у тебя есть, по меньшей мере, один преданный тебе рыцарь. Я никогда не буду претендовать на твою благосклонность. Я знаю, что ты не станешь моей. Но я хочу, чтобы ты знала о моих чувствах к тебе.

— Драко, я не знаю, что сказать…

— Не надо ничего говорить, — с ноткой грусти проговорил Драко. — Мне достаточно знать, что в этом мире есть ты. Мне достаточно того, что я способен на такие чувства. И все это благодаря тебе.

Они замолчали, думая каждый о своем, но оба поняли, насколько легче стало им обоим. Любовь не обязательно должна быть взаимной. Она просто должна быть.

* * *

— Значит, вместо того, чтобы узнать, как отсюда выбраться, вы решали свои личные проблемы? — голос Гермионы звенел на высоких нотах, но парни откуда-то чувствовали, что грозы не будет, и смирно сидели на полу, скрестив по-турецки ноги и тайно перемигиваясь друг с другом.

— Опять всю работу я выполняю одна, балбесы! — Гермиона перестала ходить из угла в угол и села рядом с ними. — Собирайте вещички, мальчики. Мы отправляемся домой!

— Что? — хором воскликнули оба, и Гермиона засмеялась от их недоуменных взглядов.

— Оказалось, что ключ был у нас под носом. Помните, в письме Люциус прямо говорит, что любовь может открыть двери Дома? Так вот, Гарри открыл эту дверь. Вернее, вышиб ее напрочь.

— Это как? — Гарри удивленно вытаращился на Гермиону.

— Когда ты признался мне в любви, то ослабленный защитный механизм Дома просто развалился. Помните небольшое землетрясение?

— Я так и знал, что это был Поттер виноват, — довольно протянул Драко.

— То есть, все это время мы могли уже быть дома?

— Да.

— А знаете, — проговорил Гарри, — я ни капли не жалею, что мы сюда попали, и что выберемся не так скоро. Мне многое открылось тут, многое было просто подарено. Я уверен, что мы все станем счастливее, когда покинем это место. Кстати, Гермиона, ты нам так и не сказала, кто наш счастливый соперник. То, что это не Малфой — я уже давно понял.

— Эй, эй! Ты что, сомневаешься в моих чарах вейлы? — шутливо «поиграл» бровями Драко.

— В чарах вейлы я не сомневаюсь, а вот в твоих — очень даже! Тоже мне вейла! — засмеялся Гарри.

Некоторое время они хохотали, подталкивая друг друга. Никогда прежде ни один из них не чувствовал такого единения с другим человеком. Никогда прежде они не были в таком ладу с собой.