Рассказ наложницы (гет)

Я давно смирилась с тем, что судьба не может быть счастливой для меня. Вся моя жизнь, все это жалкое существование — просто отбытие наказания. В крепости и то было бы лучше, потому что там я бы не чувствовала никакой боли.

Почти сразу я потеряла все, что у меня было, и все, что у меня могло быть.

Тот, кто рожден быть несчастным, не умрет так сразу, когда смерть ему избавление. Меня назвали не в честь Софьи Палеолог, а в честь Софьи мученицы. Но только даже ей Бог даровал детей.

Баязид был казнен султаном Сулейманом, а Селим, хоть и не участвовал в этом, все же был заинтересованной стороной и от своего имени посылал золото, чтобы выкупить сбежавшего шехзаде у вражеского государства. Я пыталась не обвинять себя, ведь это Елена объявила мне войну; она первая ворвалась в мои покои с угрозами. Это она надоумила Баязида отправить письмо султану о том, что в гареме Селима творится произвол, разврат, настоящее бесстыдство. А я слишком поздно узнала об этом, не перехватила письмо и не посчитала нужным. Вряд ли ложное донесение на многое повлияло бы, но оно стало одной из причин вражды шехзаде. Елена знала, что кто-то проиграет.

И не было смысла обвинять Нурбану, Селима или еще кого-то, потому что это моя вина. Я могла спасти их всех, но промолчала. Неважно, чьи были руки, — убила их я.

— Благослови, Господи, и помоги мне, грешной, совершить начинаемое мною дело во славу Твою.

Сегодня я сделаю это. Мне уже нечего терять. Елена погибла — не оставили в живых даже ее сына. И это все из-за него — он виноват в смерти Баязида.

Нет, виноват не он, а я. Если бы я не медлила, придумав себе любовь, если бы я сразу избавилась от него, как и планировала, возможно, Баязид был бы еще жив, и мне бы удалось спасти Елену. Но я воображала, будто мы с Еленой заслужили хотя бы немного счастья за все выпавшие нам страдания.

Дети отвечают за грехи родителей, и наш не рожденный ребенок расплатился за них. Елена, Господи, прости ее прегрешения вольные и невольные, была права. Бог наказывает меня. Поэтому мне терять уже нечего — и так сгорю в аду. Теперь Селим будет отвечать передо мной.

Интересно, что будет с государством, когда у султана Сулеймана не останется ни одного наследника? Но я этого не узнаю. Я даже не увижу, как убью любимого, потому что я умру раньше.

Я его любила.

— А я так и думала, что ты не спасешь подругу, — сказала Нурбану. Покачала головой, но выглядела не ехидной, а какой-то задумчивой. — Но я не виню тебя. Я даже понимаю. В этом дворце дружбы нет. Я бы поступила также.

— Что ты от меня хочешь? Зачем ты явилась? — вскричала Софья, с трудом сдерживая слезы злобы, и вскочила перед ней с дивана. — Уходи! Решила добить меня? — В исступлении она выхватила кинжал из-за пояса и стала им размахивать. Нурбану испуганно отстранилась и подняла руки, готовясь остановить ее. — Бери! Бей меня! — в припадке кричала Софья.

— Пожалуйста, опусти кинжал, Айнишах, — дрогнувшим голосом сказала Нурбану.

От ее жалкого вида ей хотелось расплакаться — Нурбану сочувствовала ей по-женски, но не могла показать свою слабость. Айнишах так и не сняла траур после смерти сына, но теперь у нее и вовсе не осталось причин для этого.

— Лежащих не бьют. Я пришла выразить соболезнования. Мне жаль твоего ребенка и твою подругу, — сказала Нурбану беззлобно. Айнишах опустила кинжал, но не убрала его.

— Как ты изволила заметить, дружбы нет, Нурбану-султан! — продолжала Софья. Потекли слезы, но она не стала их прятать. Нурбану смотрела на нее в замешательстве, снова ожидая истерики и даже драки, но Софья успокоилась. — Как тебе не стыдно говорить такие вещи? Разве не ты избавилась от Хафизе?

— Если тебе вздумается обвинить меня еще и в том, что твой сын родился мертвым, то побереги силы, — ответила Нурбану. — Это наша с тобой личная война. Ни твой ребенок, ни Хафизе тут не при чем. Я бы не стала. — Подумав, она добавила неуверенно: — Возможно, ты забеременеешь снова, и, если на то будет воля Аллаха, на этот раз ребенок будет здоровым.

После войны с братом Селима отправили в Кютахью, что по-прежнему далеко от столицы, но Нурбану радовалась новому дворцу. Избавившись от всех соперников, она могла только с предвкушением смотреть в безмятежное будущее, и даже существование Айнишах больше не волновало ее. Хоть и благосклонность к ней Селима не давала Нурбану покоя, горе так сломило Айнишах, что она уже вряд ли когда-нибудь станет ей соперницей. Проснувшись только к обеду, она до самого вечера не давала себя труд одеться, блуждала по дворцу, как привидение, босиком и без платка, словно периодически забывая, где она. Никакие замечания евнухов не заставляли Айнишах очнуться от этого сна наяву, а потом Селим и вовсе запретил кому-либо беспокоить ее. Нурбану не могла не сочувствовать ей мысленно, и суеверно она боялась, что Всевышний и ей пошлет такое испытание.

Софья решила не пытаться проникнуть в покои Селима и даже не ждать ужина и воспользовалась другим планом, который совсем не навлечет на нее подозрений. Она знала, во сколько Селим отправится по делам, знала его лошадь, знала, как пробраться в конюшню незамеченной. Она носила с собой яд не только для Селима и себя.

Если ее не обманули, лошадь впадет в безумство, побежит изо всех сил, а потом в припадке сбросит наездника, и он расшибется. И никто не решит, что это Софья как-то повлияла на лошадь.

Она совсем не понимала, что делала, впала в настоящее забытье, будто плыла где-то между жизнью и смертью и почти ни о чем не думала. Не на своих ногах прошла в конюшню — подоткнула юбки, чтобы не испачкаться. Конюха не было — он закончил с делами и ушел. Ошивался один стражник, но Софья его услала. Даже если ему вздумается упомянуть ее, ей уже все будет неважно. Пока он об этом вспомнит, предательницу уже зароют в земле, как собаку. Уже будет поздно.

Это Селим во всем виноват. Из-за него она потеряла ребенка. Всевышний наказал их из-за него.

— Что ты здесь делаешь? — воскликнул Селим и даже побежал к ней, забыв сохранить серьезный, невозмутимый вид. Но потом немного замедлил шаг — как бы его стража ничего о нем не подумала. Она была такая бледная, что почти синяя, и он подумал, что она сейчас упадет в обморок. — Ты же должна была лежать. Почему лекарь отпустил тебя?

А она, уже впав в беспамятство, как-то странно посмотрела, будто сквозь него, взяла его лицо в свои руки и сказала не своим ледяным голосом:

— Я тебя люблю.

Он смутился, боясь показаться смешным, хотя стражники давно отвернулись, увидев Софью. Он накрыл ее руки своими и сказал, удивляясь:

— Я тоже тебя люблю, но все-таки зачем ты вышла? Иди отдыхай, Айнишах. — Он крепко обнял ее, надеясь таким образом привести в чувство.

Софья молча стояла и смотрела, как он забирался на лошадь. О чем-то заговорил со стражником — видимо, что-то веселое, раз он рассмеялся. Только потом она вдруг очнулась, словно ее окатили холодной водой. Он уже собирался поскакать, взял поводья, и Софья бросилась к нему, подхватив юбки. Так быстро бежала, что потеряла платок. Стражники в смущении отвернулись, а Софья, не помня себя от страха, потянула Селима за руку, и вдвоем они упали на землю. Он не успел даже изумиться необъяснимому поведению, как вдруг лошадь, словно сорвавшись с цепи, выскочила из конюшни и, сшибая на своем пути ограду и забор, побежала, сломя голову, в неизвестном ей направлении. Все стражники, Селим и Софья с земли провожали ее взглядами. А потом Селим медленно повернулся к Софье. На его лице отразилось смутное понимание, но было слишком поздно.