Рассказ наложницы (гет)

— Можешь войти, — сказал он.

Я не нуждаюсь в твоем позволении. Я не хочу здесь быть. Я хочу убить тебя, Селим. Хотела сказать я.

— Слушаюсь, шехзаде, — сказала я.

Мне нужно было молчать и смотреть в пол. Стоять, сомкнув руки перед собой, словно я совершила преступление. Словно я пришла молить его о милости. Словно его внимание это все, чего я достойна. Чего я могу желать. Мне нужно было притворяться, что мне не противно, когда он касается меня.

Хорошо, что он много пил. Пьяный сумасброд толком не видел моего лица — наверное, оно перед ним скакало. В тюрбане набекрень, с пьяной улыбочкой он рассматривал мое лицо, будто что-то диковинное, и каждый раз в изумлении, будто не видел его вчера, изрекал, что это — самое невероятное, что он мог представить. После каждой моей фразы следовал взрыв неудержимого хохота — он уже не мог стоять на ногах. Ничтожный сынишка султана, издевательская карикатура на будущего повелителя трех континентов, каждый день он что-то праздновал, словно у него, как и у меня, дожить до вечера — это уже победа.

Мне было бы легче, будь он безобразным в той степени уродства, которую не спас бы даже его титул. Чтобы даже самая неискушенная женщина, увидев его, подумала бы, что лучше ей умереть на месте, чем позволить, чтобы это чудовище уселось рядом с ней. Но, обладая самым приятным лицом среди наследников, самыми яркими голубыми глазами и самыми светлыми волосами, он, видимо, полагал, что он — сердце этого дворца. Он такой был единственный, и поэтому он считал себя самым завидным шехзаде.

Я представляла себя у реки. Представляла, что я лежу на траве, пахнет летом, поют птицы, а я смотрю на чистое небо. Я представляла, что я где угодно, только не здесь. Я представляла это, чтобы не закричать от омерзения. Но он все равно лежал рядом. Так близко, что мне хотелось накрыть его лицо подушкой. И уже не отпускать ее. Мне хотелось спрятать голову под одеялом.

Но вместо этого я целовала его. Будто по-настоящему, с душой. Держала его лицо в своих ладонях и боролась с тем, чтобы не опустить руки на шею. Чтобы не сжать их изо всех сил. Я боролась с тем, чтобы не попытаться пальцами выдавить его глаза.

В постели с ним я должна была делать все, что ему нравится, и разыгрывать желанное ему удовольствие. За своим тщеславием, считая, что нет женщины, которая перед ним устоит, он даже не замечал, что оно настолько ненатурально, что уже даже вызывающе. Мне требовалось много сил, чтобы владеть с собой и изображать влюбленность. Видимо, из-за таких представлений о себе он и не видел мое дурное расположение духа, хотя мне не всегда хватало терпения подавить в себе ненависть.

Я должна была улыбаться каждый раз, когда он смотрел на меня, и смеяться каждый раз, когда он говорил что-то смешное. Напыщенный простак оставался настолько слеп к собственной глупости, что даже не замечал, что этот неестественный бесстыдный смех привносил в беседу только пошлость.

Я должна была показывать ему, как он мне важен. Словно быть с ним моя единственная мечта. Сбывшаяся мечта. Словно я не обдумываю каждый день свое самоубийство. И его убийство тоже.

Я постоянно выдавала себя, и не знаю, как он этого не заметил — впрочем, он не замечал ничего, кроме себя. Лежа голая в его постели, пока он спал, обняв меня за грудь, я, закусив пальцы, беззвучно плакала от отвращения к себе. Я думала, что он спал, — прошло довольно много времени. А он вдруг развернул меня к себе и сказал:

— Ты плачешь? — Наивно взглянув на меня, он осторожно вытер мои слезы пальцами, будто боялся дотронуться. — Я тебя чем-то расстроил? — Проспавшись, он стал похожим на человека, хотя вечером он не помнил себя от выпитого вина.

— Так ты не спишь, — пришлось сказать мне, чтобы потянуть время. Я обдумывала каждое свое слово, потому что не было того, что я хотела бы ему сказать. — Мне приснился плохой сон.

А он как будто бы успокоился — я увидела облегчение на его сонном лице, хотя было темно, и только луна светила в окно, — и улыбнулся. Он сказал:

— Спи. Я рядом.

Он положил голову мне на плечо. Он всегда так спал — на моей груди или вообще на животе. А я охраняла его сон, считая минуты до утра. Удавалось досчитать до тысячи, а потом я сбивалась или засыпала — проваливалась в безумное забытье, забывая себя, но понимая, где нахожусь.

Каждое утро, уходя от него с брезгливым чувством, я ощущала себя убогой, дрянной, опустившейся женщиной. Будто перепачкавшись в отстойнике с нечистотами, я хотела помыться, но брызги грязи нельзя было очистить даже святой водой.

— Ты его даже не любишь! — крикнула Нурбану, ворвавшись в покои.

Она, видимо, только встала — была в ночном одеянии, без украшений и платка, босиком шлепала по полу, а лицо так опухло, что глаза казались маленькими и злобными. Двери со стуком ударились о стены, а Нурбану бросилась к шкафу расшвыривать книги.

— Ты выставляешь себя сумасшедшей. Уходи, пока еще больше не опозорилась.

— Какую цель ты преследуешь? Не пытайся обмануть меня! Я знаю, что ты с кем-то в сговоре. Но с кем? Кого ты поддерживаешь? Мустафу или Баязида? — кричала в исступлении она. Не потрудилась даже одеться, размахивала передо мной голыми руками, потрясая книгой.

— Ты совсем сошла с ума, Нурбану. Пусть Аллах даст тебе здоровья.

Вместо ответа она полезла под диван, стала шарить рукой за спинкой, переворачивать подушки. Запнувшись, попыталась отодвинуть диван, но не хватило сил. Подняла ковер. Устроила мне маленький погром.

— Я видела, как твой ага нес свиток! — воскликнула она и теперь стала листать книги и бросать их на пол. — Я найду что-нибудь… Ты ведь и не красивая вовсе. Какая-то… странная, жуткая, словно шайтан! Чем ты его пленила? Я это так не оставлю, Айнишах! — прошипела она, словно змея. Швырнув к моим ногам последнюю книгу, она ушла, с силой захлопнув дверь, и так и не узнала, что то, что она искала, и было в этой книге.

Теперь я просто наложница. Моей личности больше нет, и даже мое имя забыто, потому что он дал мне новое. Теперь я никто. Но я не одна. И вместе мы сделаем Мустафу султаном.

— Софья, что же ты? Зачем ты все записываешь?

Софья дернулась, когда двери резко распахнулись, но, увидев, что это всего лишь Елена, не спеша свернула свиток и убрала под матрас.

— Мне нужно с кем-то делиться. По-русски все равно никто не прочтет.

— А я тебе на что? Говори со мной. — Они сели вместе на диван — Софья расправила дорогое, расшитое изумрудом платье, а Елена — протертые, выцветшие от старости обноски. — Да и вдруг найдется охотник почитать? Мало ли, что подумают? На нас и так косятся, потому что мы говорим по-русски друг с другом. Если все раскроется, в живых нас не оставят, матушка.

— Может, судьба у меня такая — сдохнуть здесь, — отозвалась Софья. С горечью она отмахнулась, и на ее руке зазвенели браслеты.

— Перестань. И так тошно, — нахмурилась Елена.

— Оставь это. Скоро подадут кофе. Я забралась в покои Нурбану. Уж не знаю, где змея достала, но я и нам отсыпала немного. Да и никто из этих девиц не понимает русский.

Когда вошла Ширин-калфа с подносом, Елена подскочила — надо было притворяться, что она в услужении, а не сидеть на диване. Софья заговорщицки кивнула калфе — секрет останется только между ними, — и та вышла.

— Что из Москвы пишут? Нурбану ходит за мной по пятам, так что пока это дело на тебе. — Софья откусила лукум, но у Елены не было аппетита, и ей было неспокойно.

— Да все также. У власти князья безродные, смута, недовольство… Говорят, что-то намечается, ведь у Ивана скоро совершеннолетие. — Заметив, с каким удовольствием Софья пьет кофе, Елена сказала: — А ты не жалеешь, что мы поехали сюда? — Она так и не притронулась к чашке и лукуму, не привыкнув к такой еде — слуги хоть и бросались на остатки господ, Елена брезговала притрагиваться к объедкам. — Не скучаешь по дому?

— Это важное дело, Елена. Слезы лить я не буду. Меня ведь назвали в честь Софьи Палеолог. Матушка, царствие ей небесное, — они вдвоем перекрестились, — полагала, что я выросла похожей на нее. — Пока она говорила, в ее ушах тряслись серьги с рубинами.

— А она как узнала? Что же, разве видели ее? — У Елены из украшений был только серебряный православный крест на старой нитке, которую ей выдали еще при крещении.

— Нет, только бабка сказывала, какая красивая и волевая была женщина. Видела ее в церкви на службе. Хоть и великая княгиня, а приходила молиться с простыми людьми.

Елена, вроде бы, успокоилась, оглянувшись на дверь, приступила к кофе, а Софья добавила:

— Ты обо мне даже не думай. Мне терять было нечего. А ты? Не жалеешь? Через пару лет, может, пошла бы на смотр невест к самому Ивану. Ты ему ровесница, дворянка…

— На все воля Божья, — отозвалась она. — Да и ты сама знаешь, что в Москву нам не вернуться, пока там не установится власть, Софья.

— Глинскую ведь убили. — Они вдруг перешли на шепот, хотя в покоях никого не было, и никто не понимал по-русски. — Кому мы теперь нужны? Мы всего лишь преступницы, которые отбывают здесь наказание по ее указу. Нигде нам больше нет места.

— А думаешь, нас таких мало? Дочку нашей кухарки отослали в Литву. Я знаю, что одну забрали прямо из приюта и отправили в Ливонию. И скрыть не так уж и сложно. Будто бы вышла замуж или вообще… умерла! У тебя не осталось ни одного живого родственника. А у меня столько сестер, что исчезновение одной, наверное, никто и не заметил! На что я сгодилась бы Ивану? В роду одни девки…

У Елены от переполнявших эмоций затряслись руки, и она расплескала кофе на ковер. Вдали от дома, в чужом государстве за морем, было тяжело, и невозможно было смириться с этим даже за столько лет. Но ей повезло больше. Они понимали это обе, и от этого между ними установилась дистанция, потому что Софья каждый день боролась с чем-то недоступным Елене.

Поэтому Елена, быстро придя в себя, сказала:

— И все-таки, слава Богу, что мы не в Ливонии. Там ведь война недавно прошла. Я переписывалась с девицей, но оттуда плохо ходят грамоты…

Софья хмыкнула, словно прочитала ее мысли, и сказала:

— Женщин никогда не будут подозревать. Разве они что-то умеют? Так все и считают, вот и не отправляют лазутчиками мужчин. И неужели ты думаешь, что в крепости лучше, чем здесь? Тебе повезло пробыть там только несколько недель, а я за полгода потеряла рассудок.

— Но мы ничего не совершали, поэтому все зря. Пусть пошлют других. Думаешь, мы сможем? — испуганно спросила Елена.

— Попробуй теперь разберись, кто и что совершал, — покачала головой Софья. — А пока не исполним порученное, путь обратно заказан. На то воля покойной.

Распахнулись двери, и калфа закричала:

— Хафизе-хатун! Нужно прополоскать белье. Почему ты до сих пор здесь?

Елена закрыла лицо и только потом вышла из покоев — так ей было спокойнее. Словно лазутчица в этом дворце, никто даже не видел ее лица, никто не обращал внимания на прачку в чадре. Они обе понимали, что Елене повезло больше, потому что она не была ни в чьем гареме.

— Бог не отвернется от нас? Мне кажется, мы совершаем большой грех. Мы и так не постимся. Сгорим же в аду, Софья!

— Не наговаривай. Благое дело. Бог простит.

— Ах, да что уж тут говорить? Грешницы мы с тобой. Покарает нас Господь.

— Меня он уже покарал. Чего мне бояться?

Призыв на намаз был слышен даже в женской части дворца, поэтому мы в четыре утра вышли на веранду. Трудно было вставать в такой час, и я не видела смысла делать это ради чужой веры. Я не сказала Елене, но я думала, что Бог уже давно отвернулся от нас.

— Я потеряла крест. Это дурной знак, матушка. Ох, как неспокойно мне теперь, будто раздетая. И в церкви не были столько лет. Душа не на месте.

Она говорила шепотом. Впрочем, все были такие сонные, что почти не обращали на нас внимания. Правоверных мусульманок здесь было мало. Только калфы — и те будто бы для вида, чтобы и мы последовали их примеру. В основном, этнические. Некоторые христианки и иудейки приняли ислам ради своих любимых шехзаде. По-настоящему это или нет, они, наверное, не признавались даже себе. Люди Писания — таким элегантным выражением называли всех остальных неверных.

— А я не снимаю. Прячу в волосах, когда иду к Селиму.

— Господи, что же будет, если он увидит? Ты и так повесила крест за гобеленом. Вдруг найдут при уборке?

Впереди нас шла Айя. Она и была той единственной правоверной мусульманкой, которая раньше была католичкой. Она даже скрывала свое предыдущее имя, потому что считала, что теперь оно не имеет значения. И все говорили, что потому шехзаде Мехмед и забрал ее в Манису — потому что она приняла его веру. Теперь они смотрят на мир одними глазами; они стали одним целым. Циничные девицы с трудом в это верили — за спиной, опасаясь за ее рассудок, они от души смеялись над ней и обменивались мнениями, что причиной особого расположения может быть только постель. Не придумав тему, более подобающую завтраку, они с самого утра делились секретами и ухищрениями, с помощью которых можно завоевать любого шехзаде. Но находились и романтичные натуры, мечтавшие тоже повстречать такую любовь.

Айя шикнула, чтобы мы не шумели. Все в тишине стали рассаживаться на полу. Пришел имам, но нас ему не было видно — все покрыли головы и лица, а еще вынесли ширмы. Поэтому никто не видел, что я за ним не повторяю. А в волосах был запутавшийся крест, как напоминание того, зачем я здесь. После этого мы с Еленой читали один на двоих спрятанный молитвослов.

— Что ты, Айнишах-хатун, не выспалась? Легла ведь раньше всех.

Я не сразу поняла, что она обращается ко мне, потому что меня зовут не Айнишах.

У Айи тоже были покои на этаже фавориток, потому что их выделил ей Мехмед. Никто не знал, но меня ночью вообще не было в покоях.

При разговоре она всегда улыбалась. Никто не слышал, чтобы она кому-нибудь нагрубила или вышла из себя. Неужели она действительно была счастлива здесь?

— Конечно, не выспалась. В такую рань подниматься.

— Иди ложись. Есть еще хотя бы полтора часа. А я разберусь, если кто-то будет спрашивать.

А еще Айя была настоящим ангелом, и я не понимаю, почему Мехмед не дал ей имя Мелек. Только ее я любила во дворце. Каждый раз, когда она разговаривала со мной, улыбалась, ободряюще держала за руки и обнимала за плечи, я чувствовала себя нечестивой, мерзкой, гнилой, ведь по моей вине погибнет ее любимый.

Софья кинула бумагу в огонь, потому что вошел евнух и воскликнул недовольно:

— Вечером тебя ожидает шехзаде Селим, Айнишах. — Она разлила чернила от испуга, и он сказал еще более сварливо: — Аллах-Аллах, прибери уж здесь! Тебя подготовят девушки.

Когда он вышел, Софья перевернула столик, и остатки чернил залили ковер.

— Проклятье! — крикнула она, вскакивая с дивана. Услышав шум, пришла Елена, увидела, что озлобленная Софья нервно мечется по комнате. — Я не могу больше видеть это лицо. Меня тошнит! Я задыхаюсь! Может, сказать евнуху, что я больна? — Она выпила целый кубок воды залпом, чтобы успокоиться, но это не помогло, и она бросила его на пол.

— Воля твоя, но разве он оставит тебя в покое? Собака плешивая, на него бы я посмотрела, — ядовито ответила Елена. — Жива, мертва, а все равно идти надо.

— Почему нет никаких указаний? Или мне действовать по своему усмотрению? Я в любой момент готова отравить его и пожертвовать своей жизнью, Елена, — в отчаянии сказала Софья.

— Бог с тобой, матушка. — Она испугалась и перекрестилась, а потом покосилась на нее, не доверяя такой решительности. — Ты знаешь, что мы здесь не за тем, чтобы умереть. Мы должны приехать и лично передать все полученные сведения. Я скоро пойду на рынок с калфой, встречусь с нашим. Хоть бы пришел в этот раз, ведь договаривались каждый четверг.

— Надеюсь, нас здесь не бросили на произвол судьбы. Мы уже столько всего сделали, что отсюда одна дорога — с балкона, — желчно продолжала Софья, уже давно готовая ко всему самому худшему.

— Сама знаешь, сейчас бы боярам друг с другом разобраться, — попыталась успокоить ее Елена. — Потому и задержки в пути, наверное. Если будет важное донесение, постараюсь успеть к тебе.

— Селим постоянно спрашивает, почему я не беременна, — продолжала встревоженная Софья. — Я больше не знаю, что ему отвечать. Боюсь, как бы он не выкинул меня из гарема за ненадобностью. Вдруг решат, что я не способна иметь детей? Может, и в самом деле завести ребенка? Травы дурно на меня влияют, и легче, наверное, родить, чем вытерпеть эти муки.

— Да что ты, Софья Юрьевна! — вскричала Елена, поразившись. — Ребенок сделает наше дело невозможным! Неужели нет никаких других способов спастись от бремени? Так тяжело?

— Ты лучше не знай, Елена, — отмахнулась она. — Будешь крепче спать.

Подумав, Елена добавила неуверенно:

— А разве он не влюблен в тебя без памяти? Думаешь, так просто отвернется от тебя?

— Не разберешь эти порядки. Любит, не любит, а продолжение рода превыше всего, — мрачно бросила Софья. С дрожью в руках она пыталась представить себя матерью, но не могла. Определенно точно это невозможно. В ней это не заложено. — Да и кто я такая, чтобы так уж любить меня?

— Господи, а вдруг он заподозрит тебя? — вновь испугалась Елена. — Ты уже столько бывала в его покоях, а все никак.

— Заподозрит или нет, живой не дамся. И то маловероятно. Да ты посмотри на него. С одной стороны им крутит мать, с другой — Нурбану, а с третьей его Лала. У него уже не осталось своего мировоззрения, — пренебрежительно ответила Софья.

Софья спустилась на кухню, чтобы спросить у повара какой-нибудь успокоительный отвар. Она боялась потерять рассудок здесь. А Елена вместе с калфой ушла на рынок. В спутницы попалась калфа нерасторопная, падкая на украшения и ткани, поэтому до продуктов очередь дошла в последний момент.

— Софья Юрьевна ходит по краю, Федор Андреевич. Ты видишь, что я переживаю не за себя, а за нее. Мы не можем больше ждать. И так уже навели на себя столько подозрений.

Федор Андреевич, посланник из Москвы, в восточных одеждах, как обычно стоял у соседнего прилавка и, будто бы выбирая обувь, по-русски разговаривал с Еленой. Иногда приходила Софья, если ей это удавалось.

— В Москве опять новый наместник, а малолетний Иван пока не посвящен в дела государства. Над вашими делами почти никто не думает, — выдержанно ответил он.

— Раз уж так, почему мы не можем вернуться домой? — воскликнула она в нетерпении. — Мне начинает казаться, что мы уже никому не нужны, и о нас все забыли!

— Написанное не вырубишь топором, Елена Васильевна, — отозвался он. — Есть грамота с печатью Глинской, царствие ей небесное. Если и доберетесь, то вас схватят на границе, и тебя, и Софью Юрьевну. Пусть и не узнают, а просто так не проберетесь.

Она злобно молчала, поэтому он добавил:

— Сейчас нельзя открывать наши лица, потому что Мустафа ни за что не пойдет против отца и братьев. Но потом, когда он станет султаном, когда он узнает, кто ему помог, мы сможем управлять им. Он мягкий и податливый. Посмотрите, как мать вертит им все эти годы. А что другие шехзаде? Нам не сговориться с их матерью, да и с ними самими связываться опасно. Баязид — бунтарь. Он сам себя уберет. Мехмед это дело Махидевран. Остается избавиться от Селима. Это действительно сильный противник.

— Какие будут указания, Федор Андреевич? — Елена небрежно перебирала ткани и поглядывала на калфу в соседней лавке.

— Пока не высовывайтесь и не вызывайте подозрений. Первый в списке Мехмед. Мы ждем хода Махидевран.

Никто не знал, но в Старом дворце гостила Махидевран-султан. Было велено никому не сообщать, кроме Софьи — ее срочно вызвали туда. В Старом дворце никто не бывал, и вряд ли кто-то мог увидеть их и донести. Спрятанный на виду, он служил тайным местом встречи.

Взглядом отослав всех, даже самую верную служанку, Махидевран сказала:

— Почему ты медлишь? Ты уже так долго ходишь в покои Селима, но до сих пор ничего не предприняла. Или не смогла сдержаться и влюбилась в него?

Махидевран-султан строила честолюбивые планы и была уверена в себе и своем будущем, но все равно выглядела несчастной. С величественной осанкой она сидела на диване и смотрела на Софью потускневшими от невзгод и времени глазами. Душевные горести она пыталась прикрыть дорогими и кричащими платьями, а отчаяние — надменным тоном.

— Наш человек не выходит на связь уже две недели, Махидевран-султан, — с неудовольствием ответила оскорбленная Софья. Ей стоило большого труда не ответить грубостью.

Махидевран покачала головой. Хоть она и верила в эту отчаянную, безумную, русскую преступницу, тяжелый жизненный опыт еще не убил в ней все женское. И Махидевран часто представляла себя на ее месте. Она тоже попала в гарем Сулеймана не по своему желанию, но все равно полюбила его. А вдруг полюбила и Софья? Махидевран, будь у нее такое задание, не смогла бы убить любимого человека. А сможет ли Софья? Она оглядела ее с сомнением.

— Упаси Аллах от беды. Надеюсь, он еще жив, — наконец, ответила Махидевран. Софья промолчала, и Махидевран сказала нетерпеливо: — Садись же. Сколько будешь стоять?

Наверное, Софья была единственной девушкой за всю жизнь, с которой Махидевран не держалась высокомерно, в соответствии со своим статусом. Она не была ей соперницей не только в силу возраста. Софья не была здесь соперницей никому, но никто об этом не знал. Софья не была ей служанкой, и в ней не было того странного ощущения чего-то пресмыкающегося, что есть почти у всех людей во дворце. Они лебезили не только перед шехзаде, но и друг перед другом. Даже такое положение Софьи не казалось Махидевран унизительным, потому что она знала, что Софья здесь всего лишь гостья. Так преподносила себя Софья, выставляя свое пребывание здесь всего лишь затянувшимся путешествием.

Софья села, а Махидевран добавила:

— Как ты выбралась из дворца? Тебя никто не видел?

— Золото все любят.

— Сейчас мне нужно залечь на дно, поэтому, если будут важные сведения, передавай через Румейсу. — Подумав, собравшись с силами, Махидевран сказала: — Я свою часть уговора выполнила, Софья. Не знаю, как быстро разойдутся вести, но шехзаде Мехмед, да упокоит Аллах его душу, должно быть, уже в раю.

— Как? Что вы? — Софья опять вскочила на ноги и закричала потрясенная: — Что вы говорите, Махидевран-султан? Он умер?

— И теперь очередь за остальными, Софья.

У Софьи заслезились глаза от страха и тоски, и она закрыла рот руками, а Махидевран-султан даже не шелохнулась, продолжала сидеть с мрачным, холодным выражением лица. Ей и самой было непросто решиться на это, и бурная реакция Софьи заставляла Махидевран чувствовать себя еще тяжелее.

Когда кто-то по-настоящему умер, Софья впервые осознала, что она делает. Словно до этого все это было сном, просто словами, просто планами. И ее впервые посетили мысли, что она не сможет.

Дворец впал в траур, когда пришла весть о том, что шехзаде Мехмед скоропостижно скончался в походе — заразился оспой. Какая нелепая смерть для такого храброго шехзаде! Хюмашах-султан — его единственную дочь — прислали во дворец к Хюррем. Судьба Айи никому из наложниц не была известна. Да и я бы не смогла взглянуть ей в глаза. Ведь всему виной я.

Когда мы приехали во дворец, Айя уже была тут. И, как старшая подруга, взяла нас под свое крыло, чтобы другие нас не трогали. Мы не были ей соперницами — мы были маленькими девочками, а Елену и вовсе забрали выполнять грязную работу.

Я бы не смогла посмотреть в глаза Айе, и перед самой собой мне было стыдно тоже. Я никогда не прощу себя за то, что я причинила ей.

Но худшее еще впереди. Теперь я должна была переступить через себя и сделать то, ради чего сюда явилась. Только после того, как умер Мехмед, силы и решимость стали покидать меня.

Настоящий Селим не был таким, каким его описывали. И иногда мне казалось, что только я знаю ту его часть — скрытую и ранимую. Ту часть его мира, где он обычный мальчишка, который любит кататься на лошадях и стрелять из лука, а с братом дерется только потому, что он маленький и надоедливый, а не потому, что он мешает ему стать султаном.

Вообще-то, иногда мне нравилось, как мы проводили время вместе. Иногда я чувствовала себя спокойно, будто под его защитой. Это так и было — он защищал меня от всех, от Нурбану, от Хюррем. Иногда я чувствовала себя спокойно с ним, когда забывала, кто я.

Ему тоже нравилось забывать, кто он. Днем мы сбегали из дворца, переодевшись в скромные одежды, шли в город. Гуляли по рынку, ни от кого не прячась, сидели на низких деревянных табуретках и пили чай. Мы выходили даже ночью. Иногда он тоже хотел сбежать от этой жизни.

Только с ним я могла насладиться прогулкой. Чистота воздуха и тепло солнца пленили меня. Когда я сбегала по делам, то судорожно, не помня себя, прятала лицо, не глядя по сторонам. Я не обращала внимания на улицы, но, когда мы гуляли, стыдливо держась за руки, боясь, что кто-то увидит, все вокруг начинало интересовать меня — от несчастного деревца до улетевшей бабочки.

С ним я увидела много всего. На площади женщина — не знаю, кто она, — показывала кукольное представление детям.

— Что ты, ребенок? — сказал весело Селим.

Но мы все равно приходили туда каждый день, смотрели, затерявшись в толпе.

Однажды мы даже пошли купаться — у озера никого не было ночью и не могло быть, — хотя вода была ледяная. Мы резвились и плескались, как дети, прямо в одежде, а я невольно думала — смогу ли я удержать его голову под водой?

Мы с ним делали много чего интересного. А однажды я даже чуть не выдала себя. Мы провели шуточный поединок, но я забылась, и он понял, что я умею драться.

Нельзя сказать, что мне с ним было так уж плохо. Исполняя роль влюбленной, притворяясь каждый день, я уже не помнила, где настоящая я. А может, это и была настоящая я. Раньше я собирала всю свою волю в кулак, собирала по каплям последние остатки мужества, чтобы залезть к нему в постель, чтобы поцеловать его, чтобы просто улыбнуться. А потом я смеялась вместе с ним, потому что смешно, и улыбалась, потому что он говорил приятные вещи. Я надеялась, что это просто женское тщеславие, в отчаянии утешенное тем, что хоть какой-то мужчина говорит комплименты.

Но мне нравилось, когда он с воодушевленным видом рассказывал мне что-нибудь об истории их государства, о своих дедах. Иногда мы целыми ночами просто читали книги — уже даже догорали свечи, и приходилось звать кого-нибудь, чтобы их поменяли. И он слушал меня — с интересом, так, будто это важно, — когда я рассказывала об истории своего государства.

Однажды, когда мы переодевались в поношенные, выцветшие от времени одежды, чтобы пойти гулять, он даже сказал:

— Представляешь, какой был бы переполох, если бы мы с тобой поехали путешествовать к тебе на родину. — Это действительно было бы смешно. — Я бы хотел посмотреть, что там. Мой отец, наверное, умер бы на месте.

Еще мы играли в шахматы. Я не выиграла ни разу — мне не удалось победить его даже в игре.

По ночам, когда я не могла заснуть, я выходила на балкон и смотрела на звезды, но с ним это переставало казаться таким бессмысленным.

Мне нравилось, когда он дурачился. Когда он рассказывал что-нибудь смешное и смеялся раньше меня, когда он меня щекотал, когда он сам кормил меня. А однажды перед тем, как дать мне еду, он попробовал сам и сказал:

— Вдруг отравили. — Так, будто это шутка, будто это смешно. Мне было не до смеха. Я была его змеей, которую он пригрел на груди.

Он участливо спрашивал, не скучаю ли я по дому. Но у меня не было дома — родители умерли, не оставив ни гроша, ни земли. Из крепости меня отправили сюда, и нигде мне не были рады. Не знаю, как он поверил в то, что я отвернулась от Бога и приняла его религию, но я чувствовала себя настоящей вероотступницей.

Софья смяла лист, потому что в покои кто-то ворвался.

— Неутешительные новости.

Елена закрыла за собой дверь, а Софья развернула лист. Жалко выбрасывать, ведь это — все, что от нее останется.

Елена сказала:

— Мы считали, что в Манису снова будет назначен Мустафа, но туда едет Селим! Я подслушала.

— Будь он проклят! — злобно вскричала Софья, снова комкая бумагу. — Так дело было не в Мехмеде! Может, мы не того выбрали? Мустафа окончательно впал в немилость, это ясно. Может, не стоило этого делать?.. Черт бы его побрал! — снова воскликнула она. — Безвинный шехзаде точно в раю… Господи, прости его прегрешения вольные и невольные…

Софья, перекрестившись, стала молиться, а изумленная такой реакции Елена неожиданно сурово и нервно сказала:

— Да, мне тоже очень жаль, но мы здесь для того, чтобы выполнять задание, а не соболезновать, Софья!

Софья вся собралась, холодно посмотрела на нее, поняв, что маленькая подруга уже давно повзрослела. А Софья, наоборот, словно обмякла и испугалась. Ей стало неловко из-за того, что она высказалась.

— Кто знает? Это был не наш выбор, — добавила Елена, поглядывая на нее с каким-то сомнением. — Теперь уже поздно решать, на чьей ты стороне.

Елена села на диван, чтобы подумать, пока Софья нервно мерила шагами комнату. Она сказала с волнением:

— Все пошло не по нашему плану! Ты сейчас же должна бежать, чтобы оставить послание Федору Андреевичу, Елена.

— Как? Ночь на дворе!

— Я не знаю, под каким предлогом мне выйти. Не ведаю, когда мы отбудем в Манису, но потом мы не сможем связаться с ним. Нужно действовать сейчас же. Ступай. — Она добавила судорожно: — А я должна повидаться с Махидевран-султан.

— Что она тебе скажет? — воскликнула Елена. — Сейчас наша очередь действовать. Но, если тебе будет спокойнее, я передам ей твое письмо.

Софья почти все жалованье и подарки тратила на подкуп слуг и стражи. Вот и сейчас, получив золото, Елене пришлось тайно выбираться из дворца, чтобы оставить послание в установленном месте. Софья осталась ждать, не ложась спать, но Елена не вернулась. Все ли прошло хорошо? Она знала свое дело, но сегодня Софья волновалась за нее. Преследовали странные, неясные предчувствия, а, когда она разбила зеркало, то совсем перестала владеть собой, испугавшись дурной приметы.

Махидевран-султан — уже в Амасье — в эту ночь тоже разбила зеркало. Ни у кого не было ни единого доказательства. О том, что она совершила, почти никто не знал. Даже Хюррем, которая всю жизнь во всех своих бедах винила только Махидевран, в трауре ничего не подумала. Но ночью, когда в голову начинают лезть только страшные мысли, ей подумалось, что все было зря. Ей стало горько и противно, что покойный, при жизни отличавшийся только хорошими качествами, стал жертвой этих гнусных козней. Но у Махидевран не было выбора. Выбирая, кого спасать, разве она могла отвернуться от собственного сына? Она так и не сомкнула глаз, а потом уже послышался призыв на намаз, но вряд ли Аллах простит ее.

Никто толком и не знал, как мы с Еленой попали во дворец. Нам дали с собой много золота, и мы заплатили всем столько, сколько могли. Поэтому у всех была разная информация о нас, и никто не мог понять, откуда мы взялись. Впрочем, никто нами не интересовался — очередные неверные оборванки, тут таких много.

Мы старались не выделяться даже потом. Я заплатила повитухе, которая нас осматривала, чтобы она сказала, что Елена не девственница, и ее забрали стирать белье, толком не взглянув ей в лицо. А я, когда Селим начал осыпать меня платьями, украшениями, мехами, половину сбывала на тайные нужды, и в гареме даже не сразу узнали, что я бываю в его покоях, — я еще долго надевала старые потрепанные платья и стоптанные туфли.

Мне пришлось придумывать, как попасть в покои Селима. Он уже несколько раз приглашал Нурбану, поэтому у остальных девушек не было и шанса. Она была не такой уж красивой. Я помню день, когда она попала в гарем — с лицом простолюдинки, в поношенном ночном платье, она объявляла себя венецианской принцессой, а сама кричала как девица со двора. Бранясь, как извозчик, она осыпала проклятиями каждого, кто к ней подходил. Она угрожала расправиться здесь со всеми, включая самого султана Сулеймана, и ее голос поднимался до визга кухарки.

Впрочем, мы не раз становились свидетелями буйных помешательств. Мольбы, вопли отчаяния, забористая брань, изощренные угрозы слышались отовсюду, когда приезжал кто-то новенький. А потом они будто успокаивались. Будто осознавали, где находятся, осознавали, что выхода нет, и начинали преследовать свои амбициозные цели. Некоторые из этих прогнивших девок даже не были девственницами. Попав сюда после потасканного периода жизни, они надеялись с помощью обмана устроить свое будущее, хотя по их увядшим тусклым лицам было видно, что жизни их давно закончились, и будущего у них нет.

Нурбану не была красивой — она была обольстительной. Даже прохаживаясь в коридорах гарема, спрятавшись в хиджабе, было в ней что-то такое, что заставляло всех оглядываться на нее. И это не из-за ее высокомерия. Она сделала себя заново, забыв, кем она была.

Я подслушала, что Селим заказал себе танцовщиц на вечер, и заплатила калфе, чтобы и меня взяли тоже. Мне пришлось танцевать перед ним, и это самое унизительное, что я могла тогда представить. Он сидел на полу на подушках, широко расставив ноги, и так разомлел от выпитого вина, что у него уже качалась голова, и однажды он даже уронил свой тюрбан. Утомленный бессмысленными плясками, с безучастным видом он глядел куда-то в пространство, пока девушки прыгали и танцевали вокруг него, готовые умереть, лишь бы он выбрал их. И я была одной из них. Я тоже была готова умереть. Но только не поэтому.

Мне пришлось рассказывать Айе, будто бы я влюбилась в шехзаде Селима с первого взгляда, хотя, вообще-то, я даже лица его не видела. И она научила меня и держаться, и танцевать. Она тогда еще не уехала с Мехмедом в Манису, и я могла обратиться только к ней, хотя я не хотела осквернять ее — такую чистую — своими грязными планами и посвящать в свою подлую ложь.

Мне помогала Ширин — только с ней мы с Еленой подружились. Она не знала, кто мы такие, и никогда бы не узнала. А еще она была не из тех озлобленных надзирательниц, которые за каждую провинность назначали удары по пяткам. Она, наоборот, пыталась привить девушкам хорошие качества через заботу. Впрочем, девушек для грязной работы искали среди отбросов общества. С разгульным прошлым, выволоченные в грязи, они уже не понимали другого обращения, кроме как ударов плетьми.

Не знаю, чем я его приворожила, как влюбила, но мне повезло — если бы не тот раз, вряд ли бы мне удалось попасть в его покои снова. Нурбану называла меня ведьмой, колдуньей и как еще только не называла, переходя на итальянский, на своем уличном жаргоне, который она предпочитала скрывать. Я слышала много дурных слов на разных языках. Ни один день не проходил без склоки в этом проклятом месте. Развязные девицы, ядовитые, как змеи, кричали друг на друга во все горло, ругались, как прачки, исторгая искреннюю друг к другу ненависть. Не стесняясь, они с визгом бросались друг на друга с кулаками, царапали лица, выдирали волосы, рвали одежду, как бешеные звери. Мне даже повезло, что моя соперница считала так же, как и я, и, не желая пасть еще ниже, наверное, даже не помышляла о том, чтобы устроить драку.

— Только не обольщайся, что это любовь! — Вместо того чтобы бить, Нурбану предпочитала сражаться словами. Каждый раз, когда она говорила, ненависть клокотала у нее в горле, и она смотрела на меня так, будто я у нее в услужении. Она смотрела так на всех. — Скорее, неизлечимая страсть! А потом он выбросит тебя, как старое мочало, ведь ты не в состоянии даже забеременеть! — Она старалась подбирать мне самые гнусные словечки. — Не стать тебе госпожой!

Обычно мы завтракали вдвоем. Остальные наложницы держались от нас подальше. Они выясняли отношения прямо в центре веранды, не гнушаясь пускать в ход посуду и плескать чай друг другу в лицо. Ни один завтрак не проходил без скандала, и две или три девицы обязательно должны были поссориться, пригвоздив к себе всеобщее внимание. Мы с Нурбану, словно дворянки, делали вид, что ничего не происходит. Мы так и не освоили эти восточные нравы.

Софья хранила записи везде. Они были вложены в ее книги, спрятаны под подушкой и матрасом, под ковром. Тот, кто обыщет ее покои, тот, кто сможет прочитать по-русски, получит такой компромат, что ее можно будет казнить на месте.

Пришла весть от Махидевран-султан — она снова спрашивала, почему Софья до сих пор ничего не предприняла. В пренебрежительной форме указала на то, что Софья теперь питает надежды стать госпожой, раз Селима объявили главным престолонаследником. Она злобно смяла и сожгла. Как такое могло прийти ей в голову! Впрочем, Софья не знала, что сделать. Возможно, даже если не будет Селима, в Манису поедет Баязид. А тогда все пропало. Все будет зря. Селим погибнет зря, и Софья тоже.

Пришлось вместо Елены идти к послу, потому что у нее накопилось много работы в прачечной. Софье отчаянно хотелось поговорить с ней, ведь столько всего навалилось. Она боялась потерять рассудок от одиночества в этом дворце.

— Мы должны рискнуть, Софья Юрьевна, — сказал Федор Андреевич, а она удивилась так, словно никогда не должна была услышать это.

Она действительно надеялась на это? Она уже почти смирилась — раз указаний так долго нет, все останется на своих местах. Ожидание расслабило ее, и она испугалась, превратилась в маленькую, неуверенную девочку, которой когда-то была. Хотелось сжаться в комочек.

— Ты сделаешь это до отъезда в Манису. А дальше посмотрим, что будет.

— Этот план обречен на неудачу, Федор Андреевич! — воскликнула Софья. Лицо было спрятано, но Федор Андреевич видел ее большие глаза. Она быстро отвернулась, чтобы со стороны не казалось, что они говорят друг с другом. Они небрежно перебирали товары, и никто не обращал на них внимания.

— Иван повелел так, — отозвался он.

— Иван? — опять вскричала Софья. — Да что он понимает? Мальчишка! И как я сразу не поняла?

— Ослушаешься? — просто сказал он. — Дело твое.

— Даже если… — Софья осеклась. — Что сделает Баязид, как ты думаешь?

— Ведь он едет в Конью. Оттуда дороги в столицу нет. Не думаю, что ему суждено стать султаном, а Сулейман просто захотел отдалить его.

На всякий случай, чтобы не вызывать подозрений, Софья купила ткани, будто бы собиралась сшить себе платье потом. Словно поджидая, ее встретила Нурбану у самых дверей в покои. Небрежно оглядев ее дорожное пальто, Нурбану сказала надменно, покровительственно:

— Откуда ты идешь в такой час? Все занимаются чтением!

Софья промолчала, продолжила дорогу, только недовольно скривила губы, а Нурбану добавила:

— Куда ты постоянно ходишь? Почему тебе не сидится во дворце?

— Разве я животное, чтобы сидеть в клетке? — с неудовольствием ответила она. Сейчас совсем не хотелось разговаривать со столь неприятной особой. — Тебе что за дело? Я читать уже научилась.

Обернувшись по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет, Нурбану добавила, понизив голос:

— Почему я не могу избавиться от мысли, что ты замешана в смерти шехзаде Мехмеда, Айнишах?

Софья, так часто разыгрывавшая эмоции, в этот раз не справилась, и на ее лицо на мгновение отразились изумление и страх. Ошеломленная, она застыла, но Нурбану не выглядела торжествующей. Если ей и удалось добыть доказательства, смерть Мехмеда ей выгодна в той же степени, что и Софье, которую все считали Айнишах. Софья не выпускала Нурбану из виду и старалась быть осторожной, но какая-то оплошность все равно вызвала ее подозрения.

— Видимо, мне стоит благодарить тебя, — добавила Нурбану надменно, не дождавшись ответа.

— Покойный болел оспой, — вкрадчиво ответила Софья, справившись с собой. — Так распорядился Всевышний. Сомнительно, что к его смерти кто-либо причастен, Нурбану.

— Конечно, одна ты бы не справилась, — продолжала Нурбану, уверенная в своих словах. Подумав, она добавила еще тише, будто чтобы напугать: — Я знаю, что ты встречалась с Махидевран-султан в Старом дворце. — Произнесла это, стоя так близко, что Софья отшатнулась. А Нурбану, довольная эффектом, холодно улыбнулась и ушла.

Софья нервно закрыла двери. Помеха в лице Нурбану уже начинала раздражать ее и угрожала расстроить все планы. Делилась ли она домыслами с Селимом? Если так, он не воспринял ее всерьез, либо просто хорошо прячет свои мысли.

Вечером он вызовет ее, и нужно было готовиться — принять отвар, а после него долго тошнит, и болит живот. Осталось не так уж много, а постоянно ходить к той торговке запрещенными вещами и так уже слишком опасно. Все, что делала Софья, слишком опасно. Каждый раз, когда она выходила из дворца, ей мерещилось, что кто-то идет за ней. А когда она возвращалась, боялась, что стражники преградят ей дорогу и бросят к ногам Селима. Она не боялась, что ее раскроет Нурбану, Хюррем или сам султан Сулейман. Постоянно находясь во власти Селима, она страшилась только его, и что подумает о ней Сулейман, ее не заботило. Ей даже хотелось, чтобы Селим никогда не узнал о ее предательстве. Но вдруг он уже все знает?

— Наконец-то, ты явилась! — Елена закрыла за собой двери. — Помоги мне встать. Хотя сегодня мне не так плохо. Наверное, привыкла… Где ты ходишь?

— Ты перестанешь злиться, когда узнаешь, матушка, — ответила веселая Елена, поднимая ее с постели. Уже надо было одеваться к ночи, и скоро придут служанки. — Как ты и хотела, я узнала, куда делась Айя. Ее выдали замуж за визиря Пертева-пашу.

— Господи, спаси и сохрани, — испугалась Софья, вскакивая. — Я ведь видела его однажды. Чудовище, настоящая образина! Да и сколько ему лет?

— Не так уж и сильно он старше, — безразлично бросила Елена, которая раньше даже не слышала о нем.

— Затрудняюсь определить, сколько ему лет, но лицо у него высохло, как у покойника, а руки так дрожат, что он не в состоянии удержать свиток, не выронив, — продолжала Софья. — Говорят, он знавал лучшие годы, но он пережил пожар, и вот, то, что уцелело, стало совсем уж безобразным.

— По крайней мере, она тут, в столице, и сможет навещать дочку. Она ведь даже тайно являлась во дворец, лично испросить позволения у Хюррем-султан, — ответила Елена. А потом, хитро улыбнувшись, как ребенок, добавила с загоревшимися глазами: — Передадим письмо?

— Я еще не решила, что написать. Думаешь, мы имеем на это право?

— Чем ты сегодня занималась? Расскажи мне, как прошел твой день? Я хочу знать все. — Он улыбнулся и притянул меня к себе на колени, взял мое лицо в свои руки. Так внимательно смотрел в глаза, что мне было тяжело выдерживать взгляд, и я боялась, что он прочтет в них любую выдуманную заранее ложь.

Я встретилась с послом из Руси и подслушала заседание дивана через подземный тоннель. Ты знал, что у вас есть подземный тоннель, Селим? Твоя мать проделала его.

— Уроки закончились рано, и я вышла кататься на лошади, а вечером вышивала, шехзаде, — сказала я.

Любовь к лошадям мне привила Румейса-султан — единственная наложница Мустафы. У него действительно была одна любимая женщина, но никто особо в это не верил. Приезжая в столицу из Манисы, Румейса учила меня кататься. Втайне от всех мы даже упражнялись стрелять из лука. Наверное, поэтому он полюбил ее — она не была похожа ни на кого в гареме.

Пока я говорила, он перебирал мои волосы. И, вообще-то, у меня бежали мурашки от его прикосновений. Я уже не могла на него смотреть, опустила глаза и стала счищать волоски и катышки с его плеча — нервная привычка, с помощью которой я от него сбегала. От его взгляда. А еще чтобы занять руки и не делать то же, что и он, — не гладить по щекам, губам, волосам. Не касаться его. Хотя мне хотелось. Когда мы так сидели, я, чтобы он не видел мои глаза, прижималась к его груди и прятала лицо. Он держал меня, как маленькую девочку. Мне нравилось сидеть так и не двигаться, потому что мне было стыдно смотреть ему в глаза.

— Произошло что-нибудь интересное? Ты выглядишь взбудораженной. — Все тяжелее мне становилось скрывать от него свое настроение. Все легче ему удавалось читать меня, как книгу.

На меня напали разбойники, пока я шла через лес. А все остальное время — скука смертная, Селим.

Он бы никогда не сказал этого вслух — слишком уж он был самодовольным и своенравным, — но, мне кажется, он любил меня. Может, он даже сам об этом не знал и не думал. Любил ли он меня больше, чем Нурбану? У нас не было других соперниц. Больше никто не бывал в его гареме.

— Я должен тебе кое-что сказать, — вдруг серьезно сказал он, а я испугалась.

Я всегда боялась, потому что мне было стыдно. За все. Я боялась услышать что-нибудь страшное. Что меня рассекретили. Что меня казнят завтра. Что он убьет меня сам. Сейчас же. Я чувствовала себя преступницей постоянно.

Боже, не оставь меня.

Но он сказал:

— Я знаю, что вы не можете ужиться с Нурбану, но я не потерплю никаких склок в своем гареме, Айнишах. Ты понимаешь, что я должен обеспечить продолжение рода, но Нурбану не желает примириться с этим.

Просто Нурбану любит тебя, а я — нет. Просто ей не плевать. Просто она ревнует, а я каждый день мечтаю оказаться на чьем угодно месте, но только не на своем. Каждый день я представляю, а что бы было, если бы я была кем-то другим. Впрочем, ведь я и так каждый день притворяюсь. Я украла чужую жизнь. И разрушила ее.

Принесли еду, и я встала, накинула платок. Словно предоставляя мне шанс, словно делая мне подарок судьбы, Селим отвернулся от стола, поправляя подушку, а потом и вовсе встал и вышел за чем-то. Он оставил меня наедине со своей едой.

В потайном кармане, в рукаве платья у меня всегда был с собой маленький флакон яда.

Почему-то я испугалась, что сейчас упаду в обморок. Было страшнее, чем перед первой ночью, когда он вызвал меня к себе. И мне стало жаль его, ведь у него не возникло даже мысли, что я могу отравить его.

Могу ли?..

Когда он вернулся, он сказал:

— Я написал несколько стихотворений. Хочешь послушать?

Глядя на меня, он добродушно улыбался. За пределами покоев он ходил с хмуро сведенными бровями. Наблюдая за ним на совете дивана, видя, как он разговаривает со своим отцом-правителем, я чувствовала гордость за то, что знаю обе его стороны. За этими стенами он выглядел совсем по-другому — наверное, только тут я видела его настоящего.

— Я должен сказать тебе кое-что еще, Айнишах.

Я испугалась, что он снова начнет декламировать стихи. Тогда еще мне казалось это смешным и непонятным, но я стойко выслушивала до самого конца. Ранимый глубоко в душе, он мог всю ночь пить вино и исписывать свитки, глядя в окно до самого утра — я наблюдала за ним с постели, а потом уже засыпала. А иногда, когда мы гуляли, он вдруг восхищался какой-то птицей, которую я даже не видела. Разомлев от выпитого, он даже признавался, что не так уж горит желанием становиться султаном, и лучше бы он родился в семье какого-нибудь ключника. Мы оба хотели родиться кем-нибудь другим. Другие люди на нас возлагали большие надежды; непосильная ноша делала нас несчастными, и поэтому мы любили проводить время друг с другом.

А он сказал просто:

— Хочешь, мы поедем в Охотничий домик? Пока ты не успела сослаться на несуществующую болезнь — мы не возьмем Нурбану.

Он любил сбегать из своей жизни, и часто его не было во дворце.

Я носила с собой яд не только для него. В любой момент я готова сбежать из этой жизни. И никто меня не поймает. Даже он.

— И все-таки мне неспокойно, что ты делаешь эти записи, после того, как ведьма Нурбану разгромила твои покои, — сказала Елена. — Если уж ей что-то взбрело в голову, она это так не оставит. — Она наблюдала, как Софья пишет. Многие вещи она ей не рассказывала, и они становились для Елены полной неожиданностью.

— Орел на мух не охотится, — отозвалась Софья. — Что нам Нурбану?

Елена долго думала, говорить или нет, а потом сказала:

— Я думаю, ты предашь нас, матушка.

— Что ты такое говоришь?! — Она захлопала глазами, не ожидая такого удара.

— Я имела в виду, что ты не решишься. Софья, соберись уже с силами, а если не можешь, скажи сразу. Я уж придумаю, как попасть в постель Селима, — воинственно заявила Елена, глядя на нее с сомнением.

— Что ты? — воскликнула Софья. — Не порть себя. Пусть хоть у тебя останется шанс выйти замуж в Москве.

— Что нам Москва? — махнула рукой Елена. — Это уже чужое место. Представь, мы приехали. И куда ты пойдешь? Пострижешься в монастырь и будешь замаливать грехи до конца жизни? Да и мне некуда идти. Родители, если еще живы, наверное, уже забыли мое лицо…

Софья с недоумением покосилась на нее, захлопав глазами, но все-таки ответила с сомнением:

— Что за странное уныние, Елена Васильевна? Это грех. Я все сделаю, поняла? И мы уедем отсюда.

— Тогда почему ты медлишь? У тебя было столько возможностей отравить его и даже не вызвать подозрений. В гареме все говорят, что он любит тебя больше, чем Нурбану. Чего ты ждешь?

— Думаешь, мне нравится быть здесь, потому что у меня никого нет? Да, мне некуда идти. Когда меня обвинили в преступлении, даже в монастыре никто не заступился за меня. Но это не значит, что я забыла, кто я. Неважно, что я думаю. Я сделаю, что требуется.

Елена только покачала головой, оставшись при своем мнении. Софья, не желая больше продолжать разговор на повышенных тонах, порывалась уйти кататься на лошади, но Елена задерживала ее под всяческими предлогами.

— А тебя еще не потеряли в прачечной, Елена Васильевна? Раз у тебя нет дел, отправила бы мое послание Махидевран-султан, — бросила Софья. — Я до сих пор ей не отвечала, хотя она уже прислала письмо с угрозой, написала, что, если мы не приступим, она отправит на нас донесение.

— Она не станет компрометировать себя, — фыркнула Елена, не поверив. — Если откроется, что смерть Мехмеда не была естественной, это поставит ее в невыгодное положение. А я просто хочу написать Айе, Софья. Мне неспокойно, понимаешь? Но я не буду, пока ты не скажешь. — Она даже не могла усидеть на месте, периодически вертелась и меняла положение.

— Нам и не будет спокойно, — просто ответила она. — Назад дороги уже нет. Сгорим в аду.

Когда не было уроков и других дел, я могла просто сидеть в своей комнате и смотреть в окно. Моим самым увлекательным занятием было чтение утомительных религиозных трудов и вышивание. Обычно я вышивала образы для Елены — у нее никогда не было для этого времени. Поэтому, когда вечером меня вызывал Селим, я даже радовалась. Потому что за целый день я могла не видеть никого, кроме него. Задыхаясь от тоски, мне оставалось только писать письма Румейсе-султан — она единственная, с кем я могла поговорить прямо, потому что только она все знала. Но я боялась, что письма попадут не в те руки, и не писала всего, что думала.

Он подарил мне лошадь. Не представляю, как он узнал, что я люблю лошадей, ведь я ему не говорила. Я не смела ни о чем его просить. Я не заслужила ни одного подарка от него.

Только по началу я ничего не чувствовала к нему, кроме отторжения. Это было просто работой на благо родины. Или наказанием за совершение преступления. Но, что бы я ни пыталась придумать, в чем бы ни пыталась себя убедить, я привязалась к нему.

Каждый раз, когда я ощущала радость от встречи с ним, я чувствовала себя предательницей самой себя. Но это не так гадко, как быть предательницей родины и предательницей Бога, потому что я клялась перед иконой, что выполню задание.

Из-за того, что он был такой смешно взбалмошный и сумасбродный, мне было весело с ним, потому что я самый скучный, до зевоты, человек, которого только можно представить. Переодеваясь, мы выходили не только на улицу, но и бегали по дворцу, разыгрывали прачек и воровали еду с кухни, хотя нам бы принесли ее и так. Однажды ночью мы напугали наложниц, которые спали в общей комнате. Они повскакали с лежбищ, забегали, несколько девушек комически взвизгнули — началась суматоха, как в птичнике. Никто нас не увидел — стражника мы заперли. Хюррем-султан даже приказала найти дебошира, но она не там искала.

Если бы все было не так, если бы я была простой наложницей, если бы это было несчастливым стечением обстоятельств, я бы полюбила его. И не по привычке, из необходимости, от безысходности. Просто мне было с ним уютно. Ничто и никогда в моей жизни не давало мне ничего похожего на уют и тепло. Возле него я нашла свой дом; к нему я сбегала от мира. Мне становилось горько, стыдно и мерзко от мысли, что я должна — собиралась — убить его, и меня мучила мысль, что я недостойна его.

— Мне кажется, я люблю тебя, — вырвалось однажды у меня. Я даже закрыла рот руками и захотела выбежать из комнаты. Я почувствовала, как все лицо покраснело, как у девочки. Определенно так не должно быть.

А он ответил:

— Я думал, ты уже никогда не скажешь. — Он даже не улыбался, выглядел серьезным и смотрел на меня своими голубыми глазами. Он обнял меня, прижал к сердцу и положил подбородок мне на макушку. Он сказал: — Я тоже тебя люблю.

Определенно точно так не должно быть.

— Не попусти на меня, Владыко Господи, искушение свыше силы моей, но избави от них или даруй мне крепость перенести их с благодарением.

Софья уже сбилась со счета, сколько молитв она повторила, но имя, лицо Селима не выходило из головы. Было стыдно даже подумать об этом, но неужели и она полюбила его? Она чувствовала себя растоптанной — чем больше времени проходило, тем больше она уверялась, что не сможет сделать это. Она не сможет поднять на него руку. Лучшей ей самой умереть от его руки. Она заслужила все, что бы он ни пожелал с ней сделать. А сможет ли он убить любимую?

Кто-то захотел войти, но Софья закрыла двери кочергой от камина. Хорошо, что она сделала это, иначе ее застали бы на коленях перед образом.

— Прихватила тебе с кухни шербет и орехи. Знаю, как ты любишь.

— Да вознаградит тебя Всевышний, Ширин-калфа. — Улыбнувшись, она тихо вошла в покои Софьи с кубком и тарелкой, хотя все уже готовились ко сну. А Софья неловко убрала кочергу. Наверное, уже всем кажется странным, что она запирается. Подумав, Софья добавила: — Ты поедешь со мной в Манису, если я попрошу?

Ширин тоже думала какое-то время. Софья уже затушила почти все свечи, и было темно. Они просто стояли друг напротив друга. Наконец, она ответила:

— Если я нужна тебе там, Айнишах-хатун.

— Очень нужна.

Когда Ширин уже собралась уходить, Софья спросила:

— А где Хафизе-хатун? — Чуть не оговорилась и не назвала ее Еленой. — Я нигде не могла найти ее. И она постоянно пропадает. — Софья знала, что она ушла не по ее делам.

Ширин растерялась, но только на несколько секунд. Стоя уже у дверей, она сказала:

— Наверное, Хафизе-хатун хотела бы сказать тебе сама, но лучше ты услышишь это от меня, чем от девиц в гареме. Ее вызвал к себе шехзаде Баязид.

Софья только выронила кубок и ахнула от испуга. Окаменев, она перестала даже моргать и дышать, застыла с огромными глазами не в состоянии поверить своим ушам. А Ширин добавила неуверенно:

— Принесу тряпки…

Она вышла, а Софья закрыла рот рукой, чтобы не закричать. Стало так трудно дышать, что она решила, что у нее сейчас выпрыгнет сердце. За столько лет во дворце ни разу ей не пришлось бояться за свою подругу, младшую сестру. Это прихоть шехзаде или план Елены? Но Софья бы знала, да и посол еще не выходил на связь. К тому же, было решено бросить все силы на устранение шехзаде Селима, а в жизнь Баязида не вмешиваться. Где Баязид мог ее увидеть? Да разве такое может быть?

Софья вылетела из покоев прямо босиком и без платка. Она уже и забыла о том, что Елена ей не родная сестра, потому что не считала ее кем-то другим, и сейчас нужно было спасти ее. Но что она сделает? Ворвется туда? Или хотя бы подслушает? Впрочем, ведь там стража. Ничего не придумав, Софья поспешила обратно, заметив в другом конце коридора внимательный взгляд Нурбану.

— Уже слышала новости? — громко сказала она оттуда, даже не потрудившись подойти ближе. Тоже уже приготовилась ко сну, выглядела какой-то смешной в ночном одеянии. Некоторое время они жили в одних покоях, но Нурбану решительно взбунтовалась, и Селим разделил их. — Твоя служанка у шехзаде. Видимо, тебе придется искать другую девушку, чтобы стирала твое грязное белье. Советую подружиться с каким-нибудь агой. Он не станет тебе соперником. — Она не удержалась и ядовито рассмеялась, открыв рот.

Софья хотела просто закрыться изнутри, но неожиданно для себя разозлилась и подошла к Нурбану таким стремительным шагом, что та испугалась. Она точно подумала, что Софья сейчас ее ударит, потому что она еще и подняла руку. У Нурбану заслезились глаза, но она не отрывала взгляд, стойко приготовившись принять удар, каким бы он ни был. А Софья, придя в себя, легким движением смахнула с плеча Нурбану несуществующую пылинку, выдавила из себя язвительную, бездушную улыбку — такую, какой всегда улыбалась Нурбану, — и сказала:

— Спокойной ночи. — Она развернулась и заторопилась прочь, сдерживая слезы страха.

Поднялась Ширин с тряпкой и сказала:

— Я думала, ты действительно ударишь ее. — Нурбану, оцепенев, все еще стояла там и наблюдала, как они удаляются.

— Я не могу так опозориться. — Только после этого Нурбану захлопнула двери.

Всю ночь Софья не спала, размышляя об этом. Мысли метались из крайности в крайность — либо над ее сестренкой надругались, либо она предала ее. Как бы там ни было, она чувствовала себя оплеванной; было мерзко и гадко. Подумать только — Баязид! Софье даже не посчастливилось увидеть его лица, а Елена попала в его покои. Как же это возможно? Неужели Баязид так низко пал, что лично отправился в прачечную? Других мест, где он мог ее встретить, Софья не придумала. А вдруг он поймал ее, когда она передавала какое-то тайное послание или выходила из прохода? Точно, наверное, Елене пришлось выпутываться на ходу. В тревоге она придумывала разные исходы.

Хуже всего стало, когда Елена бросила меня. Только она уже не Елена, а Хафизе-султан. Я чувствовала себя опустошенной, будто у меня забрали частичку, ведь от меня отвернулся единственный дорогой мне человек. Она была мне больше, чем сестра, потому что сестра не кровная, а обретенная. Через все выпавшие невзгоды мы прошли вместе, держась за руки. Я смела завидовать ей и думала — ведь я тоже могу оставить все в любой момент — эту нелепую цель, ненужную никому, кроме Махидевран-султан.

Как было бы хорошо и спокойно, если бы можно было представить, что всего этого не было. Я даже мечтала — вот бы мы встретились снова хотя бы в другом мире.

После того, как я попала к нему, во мне скопилось много ненависти. Яд закипал во мне и буквально обжигал мне горло. Я криком срывалась на Елену, и мне до сих пор стыдно за это. Я злилась из-за того, что она не понимала меня, и кричала, что лучше бы и я была просто прачкой. Но я бы не смогла выполнять ее работу. Мы были разными — она лазутчица, и никто никогда не поймал бы ее. Она организовала настоящую сеть из наших помощников в гареме, но никто не видел друг друга в лицо и не знал, с какой целью они исполняют поручения. А я отдавала приказы, которые она не умела придумывать сама. Мы не смогли бы поменяться местами и обойтись друг без друга.

А потом ненависть прошла. Он излечил меня и сделал мягче — он нашел меня внутри, нашел мою душу, разглядел ее. Я стала ласковой, нежной и покладистой, но не из страха. Он вдохнул в каждую частичку моей души любовь. Я размякла и как будто бы стала растворяться в нем.

Не всегда мне удавалось сдержать свои эмоции. Однажды, когда передо мной только открыли двери, я вбежала в его покои и, даже не поздоровавшись, обняла его, прижалась головой к груди.

— Что-то случилось? — Я никогда так не делала раньше. — Ты в порядке? — Он сразу все понял. Не знаю, как он не понял, что когда-то я собиралась его убить.

— Я просто соскучилась по тебе.

— Мы ведь расстались сегодня утром. — Он усмехнулся, но ему было приятно. Он держал мою голову, зарывшись пальцами в волосы.

Мне бы хотелось больше не прятать любовь и делать то, что мне приходило в голову, но заслуживаю ли я эти чувства? Иногда я думала о том, что будет, если я во всем признаюсь. Несколько раз я даже открывала рот, чтобы заговорить об этом, произносила до нелепости банальную фразу:

— Я должна кое-что тебе сказать.

Но не из страха или стыда я не осуществляла задуманное. Он поднимал на меня свои голубые, как бескрайнее море, глаза, с детской наивностью на лице смотрел на меня и улыбался, наверное, ожидая услышать что-то вроде приторно сладкого «я люблю тебя» или «я не могу без тебя жить». Наверное, он думал, что я тоже начала писать стихи или сейчас спою ему. Я могла рассказать ему о неприятностях в гареме, хотя я никогда ему не жаловалась и молча сносила обиды. Потому что у меня не было прав на его защиту. Потому что он определенно точно не ожидал услышать, что я в сговоре с Махидевран-султан.

Воспитание в монастыре сделало из меня прагматика, а заточение в крепости — циника, поэтому я не считала, что это такая неземная, невозможная до беспамятства любовь, что он простил бы меня, даже попроси я прощения. Но прощения быть не может, потому что все с самого начала было ложью. Вероятно, он просто бросил бы меня в темницу. В лучшем случае меня выкинули бы из дворца без вещей и жалования. Вряд ли он нашел бы в себе силы простить меня.

— Как ты могла? Разве не ты кричала, что я предам государство? А теперь посмотри на себя. Втайне пробралась в постель нашего врага. А я столько всего вытерпела…

— Да что ты? — перебила ее Елена криком. — Что ты вытерпела, Софья Юрьевна? Разве ты не понимаешь, что любишь его? Очнись уже!

— Неважно, люблю или нет, а я свое дело знаю! — ответила Софья, гордо вскинув подбородок. Правда, голос едва не дрогнул предательски. Она захлопала глазами, чтобы не заплакать. — Эмоции прочь. Надо думать о важном, Елена! Как ты могла пойти на это?

В коридоре и даже на веранде услышали ссору, но никто не решался войти, чтобы не прервать потеху.

— Нашелся бы хоть кто-то, кто понимает по-русски. О чем можно так громко, не стыдясь, спорить?

— Известно, о чем. Были лучшими подружками, одна в услужении у другой. И теперь посмотрите, как Хафизе возвысилась, а Айнишах не может родить даже девочку.

— Да и они соперницы теперь, а не подружки.

Кто-то отметил, что они до сих пор называют друг друга старыми именами.

Софья уже и сама поняла, что их все слышат, и сказала тихо:

— Теперь ты не со мной?

Елене было больно говорить это. Но она все равно сказала:

— Да, теперь ты сама по себе. И знай, что бы ни случилось, я защищу шехзаде ценой своей жизни.

— Так ты пойдешь против меня? — воскликнула Софья, изумленно хлопая глазами. Она совсем не узнавала ее. В итоге все их планы оказались мелочью, не устояв перед любовью и детьми.

— Пойду. Тебе не понять меня. У тебя нет детей. И, думаю, не будет. Аллах наказывает тебя, Софья! Ты притворяешься набожной, но ты порочная, дурная женщина!

— Не произноси понапрасну слова грешные! Бог тебя не услышит! — У оскорбленной, униженной Софьи слезились глаза, но она старалась не плакать при ней.

— Ты лицемерка, — продолжала Елена. — Столько повторяла о нашем долге, родине, Боге, а в мыслях мечтала о Селиме. Думаешь, я ничего не видела? Ты в своем высокомерии всех вокруг считаешь дураками!

— Судить меня вздумала? — озлобившись, воскликнула Софья.

— Да что ты? Как я смею? Всевышний тебе судья, — холодно ответила она.

— Разве это я лицемерка, когда ты только ради меня переодевалась в обноски прачки? — вскричала пораженная Софья. — На какие только ужимки ты не пошла, чтобы скрыть от меня то, что живешь в отдельных покоях. Испугалась сказать все в лицо? Какой позор, что я узнала об этом последней!

— Я не говорила с тобой столько времени, Софья, и мне казалось, что я излечилась, но теперь ты снова заражаешь меня своей грязью, как болезнью, — ответила она. — Столько бед произошло по нашей вине, но я больше не буду в этом участвовать. И ты оставь свой безумный план! Это уже настоящее помешательство!

Софья сказала разочарованно:

— А ты совсем не изменилась, Елена Васильевна. Впрочем, я предполагала такой исход. Раз была на родине княжной, то и здесь решила вернуть титул? — Она собралась уходить, поэтому Софья, стараясь скрыть подступавшие рыдания, продолжала ей в спину: — Отлично. Ты мне не нужна. Я справлюсь сама. Мне, в отличие от тебя, не нужно притворяться, что я еду за пшеном! Мне и так позволено выйти!

— Это все, что ты скажешь? — спросила Елена уже у двери. — Мы ведь больше никогда не увидимся, матушка. Еще не поздно остановиться. Потому что я не хочу защищаться от тебя.

Трясущимися руками Софья закрыла за ней дверь кочергой и со слезами упала на колени:

— Ненавидящих и обидящих нас рабов Твоих прости, Господи… — А потом испугалась. Неужели Елена действительно теперь ненавидит ее?

Все еще не беременная Нурбану была в полном смятении. Пока ее мысли были заняты Айнишах, она не уследила за пронырой Хафизе. И как эта ничтожная прачка попала в гарем шехзаде? Нурбану старалась не думать о ней — уже даже непроходимо невежественные наложницы стали поговаривать, что Баязид больше не соперник Селиму. Но нельзя было забывать о ней. Нурбану не покидало чувство, что эти двое что-то замыслили. Не один раз ей удавалось практически поймать Софью с поличным, но ей не приходило в голову, что Хафизе может быть с ней в сговоре.

Уже завтра Селим и Баязид уезжали в санджак, поэтому Софья должна была в последний раз встретиться с Федором Андреевичем. Кто знает, доберется ли он до Манисы? Да и стоит ли? Софье казалось, что она больше никогда его не увидит.

— Елена Васильевна предала нас. Но я не удивлен, — задумчиво бросил он. — Наверное, поэтому выбрали тебя. Она взбалмошная, а ты рассудительная и стойкая духом.

— Мы ведь под защитой здесь? — неожиданно выпалила она. — Ей ничего не сделают?

— Нет, как мы вторгнемся в ваш дворец, Софья Юрьевна? — Он окинул ее странным взглядом. — Но ты все же не забывай, вы уж нигде не будете в безопасности. Если ваши османы узнают, кто вы, не сносить вам голов. — Подумав, он добавил: — Если и ты решила переметнуться, говори сразу. Туда и обратно путь неблизкий. Не заставляй пожилого человека столько недель скакать…

— Что ты, Федор Андреевич! — Когда Софья слышала эти слова вслух, то страшно оскорблялась. А потом почувствовала себя гадко, будто обманывала его. Неужели Елена права? Софья уже запуталась в своих личинах и забыла, кто она на самом деле.

Махидевран не ленилась отправлять столько настойчивых писем, что Софья забоялась, что их скомпрометируют. Потом стали приходить устные послания — бедный ага скакал днем и ночью, только чтобы выразить обыкновенное женское недовольство. Она долго пыталась добиться действий от своих союзниц, но дождалась только предательства — когда Елена бежала к врагу, она все поняла. Ничего удивительного. Теперь дело времени, когда сдастся и Софья — очевидно, что это случится тоже. Махидевран была разочарована. Она считала, что Софья исполнит задуманное, не моргнув глазом. Махидевран воображала, что она сильная, но, видимо, ошибалась — Софья оказалась обычной женщиной. Кем бы она себя ни считала, а все-таки она полюбила того, кто любит ее.

Если Селим прочитает это, ему будет больно. Если он прочитает это, я хочу, чтобы он знал правду; чтобы он узнал все, через что я прошла. Чтобы он знал, что я полюбила, и теперь не знаю, что делать с этим, потому что я не смогу себя простить. Я надеюсь, что хотя бы Баязид не узнает о вероломстве своей госпожи. Пусть хотя бы он живет в счастливом неведении. Даже если они не любят нас так сильно, как мы их, это гадко.

Знает ли Елена, что верная ей Зейнеп передает мне все, что посчитает нужным? Очевидно, должна, ведь Елена знает меня наизусть и может предусмотреть, что я предприму. Это она предсказала, что я не смогу выполнить задание. Или в тот момент она уже планировала стать Хафизе-султан?

Я собрала все сплетни в гареме и узнала, что перед тем, как попасть к Баязиду, она перестала носить платок, хотя обычно она прятала даже лицо. На самом деле там, под потрепанными платьями и не шедшей к цвету ее лица чадрой, Елена красивая — благородных кровей, с пышными волосами, яркими глазами. Если бы я не заплатила, она определенно точно попала бы в гарем, но мы решили, что у меня больше сил сделать это. Справилась бы она, будь на моем месте?

Иногда я думала — пусть она будет счастлива, раз так распорядился Господь. Судя по полученным сведениям, Баязид ценит ее и уважает, а других женщин в гареме у него не было.

Я выяснила все о Баязиде, хотя с самого начала это не было нашей целью. Я знала всех, кто ему служит, и чем он собирается заняться. Против него готовится заговор, но должна ли я предупредить Елену и остановить его врагов? Самое печальное, что я уже не могла предугадать, как бы поступила Елена на моем месте. Я больше не узнавала ее.

Каждый день перед сном я представляла, что бы было, если бы я поступала иначе. Селим спал рядом, но мысли так далеко уносили меня, что я переставала замечать его и забывала, где я. Мы посчитали, что, раз Елена княжна, а я безродная девица из монастыря, лучше всю грязную работу проделать мне. Как старшая, я привыкла принимать решения за нас обеих и брать всю ответственность на себя, и Елена просто повиновалась, но что бы сказала она сейчас?

Всю ночь перед дорогой Софья волновалась и не могла заснуть, а потом стало еще хуже, когда ее опять начало тошнить.

— Это отвратительно! Ты здесь не одна, Айнишах! — воскликнула оскорбившаяся Нурбану. Она, видимо, проснулась и проследовала за Софьей на шум. — Можно использовать ночной горшок, а не спускаться сюда. Мы все слышали!

Она продолжала осыпать Софью замечаниями, даже не увидев, что она ее не слушала. С ней стояли две девицы — все слетелись в коридор, как вороны, послушать, кого же это там тошнит. Софья рассеянно захлопала глазами. Она думала, что все спят; обычно никто не просыпался, потому что ее тошнило часто.

— Не обращай на нее внимания, Айнишах-хатун, — неожиданно вмешалась одна из девиц, и Софья посмотрела на нее с недоумением. Она не знала ее имени и ни разу с ней не разговаривала. — Видимо, Аллах услышал твои молитвы, и ты забеременела. А Нурбану от зависти сейчас лопнет.

Софья слушала ее с ужасом. А ведь и в самом деле — что за странная тошнота? От трав не тошнило до самого утра. Она даже не ела вечером. Нурбану продолжила склоку с наложницей, а Софья поплелась в свои покои. Торговка не могла ее обмануть. Столько времени отвар помогал; он не мог неожиданно утратить силу. Потеряв рассудок от страха, она прямо среди ночи отправилась к лекарке. Выслушав пару гневных замечаний из-за прервавшегося сна, она все-таки согласилась ее осмотреть.

— Ну, поздравляю, хатун, — небрежно сказала лекарка. С осторожностью мясника она шарила у нее под юбками огрубевшей, пожухлой от времени рукой. Второй рукой она держала подсвечник так близко, что Софья боялась, что у нее загорится платье. — Это ты хотела услышать? А до утра подождать не могла?

— Как же так? Ты уверена? — вскричала изумленная Софья, вскакивая с кушетки.

— Конечно, уверена. — Она светила ей в лицо подсвечником. — Тут не нужно быть лекарем. Ты разве свой живот не видела? Уже месяц третий, не меньше.

— Как? Что ты! — вырвалось у пораженной Софьи, и она закрыла рот руками. Она кожей чувствовала, что в одну секунду перевернулась ее жизнь, и земля ушла у нее из-под ног. От переизбытка эмоций она ни о чем не думала, даже забыв, кто она такая.

— Что-то ты не больно радостная, — бросила хмурая лекарка. — Ладно, ступай уже, хатун. Только запомни, кто рассказал тебе приятную новость. С позволения Аллаха станешь матерью шехзаде и озолотишь меня. — Дверь перед ней захлопнулась.

Она застыла, приложив руку к животу. Там… внутри… кто-то есть? Теперь все изменится, только в какую сторону? Найдутся ли у торговки травы для избавления от бремени? Может, она отвезет ее куда-нибудь, где помогут ей? Эта мысль ужаснула Софью — она не могла представить, что откажется от него. Не на своих ногах она дошла до покоев. Пыталась найти логическое объяснение, но не могла. Откуда-то издалека донесся голос:

— А ты все бродишь ночами! — Недовольно собрав руки на груди, Нурбану стояла возле своих покоев.

Какое неудачное соседство! Очнувшись, Софья устало нахмурилась и сказала:

— Спи, Нурбану. Что ты за мной ходишь?

— Просто я совсем не доверяю тебе, Айнишах, — ответила она и громко закрыла дверь.

Не в силах дождаться утра, Софья зажгла свечи и бросилась обследовать травы, которые она все это время заваривала. Внешне они ничем не отличались, да и вкус, как был противным, так и остался неприятным. Не помня себя от отчаяния, она побежала на кухню за кипятком, пока там никого не было. Нурбану не выходила — видимо, беспрестанное хлопанье дверей и шарканье туфлями уже больше не будило ее. А Софья разом заварила все травы, которые у нее остались, и выпила залпом, а потом ее сморил такой сон, что она заснула, не потушив свечи.

Рано утром Софью, блуждавшую всю ночь, с трудом добудились. Ширин-калфа застала ее в разбитом состоянии, хотя все уже давно собирались в дорогу. Софья с трудом поднялась, почувствовав, что ночью она, видимо, даже не двигалась, так и спала в одном положении, свесив руку. Свечи догорели сами и потухли.

— Ширин-калфа, что ты здесь делаешь? — сонно, хрипло спрашивала Софья, хотя Ширин уже несколько раз объяснила. Выглядела Софья изнуренной, словно не спала.

— Тебя уж ждут все, Айнишах-хатун, — отвечала она с недоумением. — Что с тобой? Тебя будто опоили. Приди в себя, иначе придется ехать нечесаной.

Весь гарем собирался в дорогу — Селим и Баязид уезжали в санджак. Софья собиралась в суете, в голове был туман; она никак не могла опомниться после сна. Неужели она беременна?

Не выдержав, она пошла к Елене попрощаться, хотя после всех слов, что она ей наговорила, Софья не хотела видеть ее никогда. И все же ей было тяжело бросить ее на произвол судьбы.

— Не думала, что ты придешь.

Софья с тревожным любопытством наблюдала за новорожденным шехзаде Орханом — еще ни разу ей не было позволено увидеть его. У нее заслезились глаза — при виде ребенка проснулись странные, неведомые материнские чувства. Неужели у нее тоже может быть такой?.. Это практически ее племянник, ведь она практически ее сестра. Все сестры ругаются. Так себе говорила Софья, придя сюда.

— Хотела попрощаться и посмотреть на твоего сына, пока еще не поздно, — ответила Софья.

У Хафизе-султан теперь было несколько наложниц в услужении, и она не услала их, потому что никто из них не понимал по-русски. Они так и копошились в комнате, собирая ее вещи, хотя Елена тоже собирала — она уже давно привыкла делать всю работу сама, доверяя только себе.

— Пока еще не поздно? — обронила Елена. Подождала ответа, но Софья промолчала. — Наверное, одна из нас не проживет долго. Это ты хочешь сказать?

— И это буду я, — решительно заявила Софья. — Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось, Елена.

— Хочешь подержать? — вдруг сказала она. Софья покачала головой, не решившись, а Елена добавила: — Ты этого не сделаешь. Ты не сможешь. Посмотри на себя. — Она усмехнулась, но улыбалась она добродушно. — Разве ты не чувствуешь этого? Это счастье, эту радость… Внутри все переворачивается, когда ты просто думаешь о нем.

— Ничего подобного я не чувствую! — озлобившись, надменно отрезала Софья. — И попрошу больше не поднимать эту тему.

— Моя жизнь перевернулась. Я люблю Баязида, и не знаю, настолько ли сильно он любит меня. Это вряд ли, но все-таки я сделаю все ради него и своего сына, Софья. Уже все потеряно. Нам уже неважно, станет Мустафа султаном или нет. И Москва нас не достанет, — сказала Елена.

— Как раз в твоих интересах, чтобы он им стал! — отвечала Софья. — Я не думаю, что у него поднимется рука на Баязида. Возможно, он изменит порядки в этом варварском государстве, и женщинам не придется терять своих сыновей.

— Баязид тоже не такой, — наивно сказала Елена. Не стесняясь, они называли имена шехзаде в присутствии рабынь.

— Ты и сама знаешь, что правитель из него будет никудышный. Кто угадает, что взбредет ему в голову? Сегодня он считает так, а завтра иначе, — продолжала серьезная Софья.

— Холодный расчет — вот и все, что тебя интересует, — с горечью отметила Елена.

Они долго молчали, а потом Софья, не совладав с собой, сказала:

— Мне некому больше рассказать, Елена. Кажется, я беременна.

— Поздравляю, — даже не удивившись, ответила она и улыбнулась.

— С чем ты меня поздравляешь? — вскричала Софья, окончательно теряя терпение. — Я не выдержу такого испытания. Почему Бог посылает мне его?

— Это я, — заявила она. — Я подменила твои травы на успокоительное.

Софья смотрела на нее, поразившись, остекленевшими глазами. Не ожидая такого удара, она окаменела. Елена больше ничего не сказала, продолжая непринужденно складывать вещи в сундук, и Софья, справившись с изумлением, крикнула:

— Как ты посмела принять за меня такое решение? Я доверяла тебе! Это и был твой план? Так ты уберешь меня с дороги? Думаешь, что теперь я испугаюсь и отступлю?

— Я не об этом думаю. Просто я знаю, что ты его любишь. Я же читала все твои записи. Поверь, так будет лучше для тебя. Я просто хочу, чтобы ты перестала притворяться, Софья, — с грустью ответила Елена. — Ты впала в заблуждение.

— Вся моя жизнь притворство!

— Но еще не поздно начать жить по-настоящему. Если на то будет воля Аллаха, и ты познаешь счастье.

Софья раньше не интересовалась судьбой Баязида, но теперь решила послать в его санджак верного агу, чтобы он передавал вести оттуда. Софья просто хотела знать, что там все в порядке. Задумала ли Елена что-то? Будет ли она теперь предпринимать все, чтобы Баязид стал султаном? Не без тщеславия она заметила, что Елена, всю жизнь находившаяся под ее крылом, вряд ли сможет придумать, что делать, собственным умом.

Софья хотела вернуться к сборам, но пришла весть от доверенного аги — ее послание Махидевран-султан перехватили люди Нурбану. Растерянной и пораженной, ей не оставалось ничего другого, кроме как бежать к Елене.

— Хоть ты сейчас и притворяешься, что ничего не было, но попадусь не только я, но и ты, — нервно, почти потеряв самообладание, сказала Софья.

А Елена уже, отослав рабынь, собиралась в дорогу. Она ответила:

— Что бы ни было, а я не оставлю тебя в беде, Софья. Только главное успеть до отъезда, пока нас не хватились.

— Еще даже не начали закладывать кареты, а дорога сюда одна, — сказала Софья. — Там мы их и перехватим.

— Не боишься, что ты растеряла форму и стала неповоротливой? — усмехнулась Елена. — Сможешь взобраться на лошадь?

— Опыт не пропьешь, Елена Васильевна. — Предвкушая приключение, они обменялись улыбками, вдруг забыв обо всем, что произошло, о начавшемся между ними соперничестве, словно его никогда не было.

Они даже толком не обсудили, что делать, потому что у них были заготовлены планы на все случаи жизни. И сейчас, переодевшись в мужскую одежду, закрыв лица черными платками, они тайно выбрались из дворца, взяли лошадей, заплатив конюху, и отправились за украденным посланием. Обычно они пользовались секретным ходом, после создания которого пришлось убить строителей.

— На людей, которых вы послали, напали бандиты, госпожа.

Нурбану, услышав эти слова, подпрыгнула на месте. Выяснив, что Айнишах отправила письмо в Амасью, она была в предвкушении, что, наконец, поймала змею за хвост. Ее радовала не только возможность удовлетворить любопытство и узнать содержание послания, ведь сам факт того, что Айнишах поддерживает связь с Махидевран, уже наведет на подозрения. Но теперь ей нечего предъявить в качестве доказательств.

— Что? — вскричала она и встала с места. — Я послала столько людей! Неужели они не смогли справиться с таким пустяком?

— Я и сам удивился, ведь нападавших было всего двое, — ответил ага. — Сказали, что они появились ниоткуда, и у них не было никакого оружия, кроме пары кинжалов.

— Это Айнишах! — воскликнула Нурбану.

— Что вы? Она ведь беременна, — изумился ага. — Да и где вы видели, чтобы женщина вскочила на коня и пошла драться, размахивая кинжалами?

— Они разглядели их лица? Может, они поняли, что это женщины? — не унималась взвинченная Нурбану.

— Они ничего не видели, и Айнишах не могла отлучиться из дворца, ведь все собираются в дорогу, — упорствовал ага, покосившись на нее.

Нурбану, едва дослушав, побежала в покои Айнишах, чтобы удостовериться, но она действительно была там. Впрочем, было бы странно, если бы Нурбану успела вовремя! Айнишах и на этот раз извернулась.

— Что за лохмотья? Ты меня прости, но наложнице шехзаде не подобает носить такие туалеты, Айнишах, — неожиданно сказала Нурбану.

Произошла путаница, и им Софьей пришлось ехать в одной карете, что страшно оскорбило обеих. Просто смотреть в окно было скучно, поэтому Нурбану решила завести беседу. Очнувшись от своих мыслей, Софья взглянула на нее с удивлением, будто только что увидела. Она оставила себе только несколько платьев, а остальные уже давно продала. Сегодня она надела самое поношенное, сшитое не по размерам, дорожное платье, опасаясь, что кто-то может обратить внимание на ее живот. Как же она сама не замечала?..

— Как думаешь, достойная ли у нас соперница? Она не выглядит такой уж сообразительной. Подумать только. Вчера я бросала поломойке грязные простыни, а сегодня она говорит мне, чтобы я называла ее Хафизе-султан. Разве это не смешно до абсурда? — высокомерно продолжала Нурбану в надежде добиться от нее хотя бы слова.

— Не так уж это и смешно, Нурбану, — мрачно отозвалась Софья и снова отвернулась к окну. Громко, с недовольством кашлянула Ширин-калфа — она пыталась вышивать, но карета то и дело подпрыгивала. Не удержавшись, Софья добавила: — Кого бы рядом с собой ни поставил Баязид, а я не верю, что он станет падишахом. Никто не поспеет за его настроениями, а с такой ветреностью, непоследовательностью, забывчивостью, как у него, не добиться великой цели.

Нурбану улыбнулась и сказала:

— Я тоже так считаю. Да и Мустафа не видится мне достойным претендентом. Может, у него и есть потенциал, но он размазня! Он не удержит государство в своих тщедушных ручках и непременно соберет вокруг себя одних предателей. — Она не дождалась ответа, поэтому сказала снова: — Так ты все-таки поверила в Селима, Айнишах?

— Раз сам султан Сулейман назначил его, что мне остается? — уклончиво ответила Софья, продолжая смотреть в окно. — Впрочем, я думаю, Сулейман еще сам не принял решение, раз он постоянно меняет его.

Неожиданно рассмеялся евнух и заявил ехидно:

— Что может быть нелепее, чем наложницы, рассуждающие о политике? И где вы успели так много выучить, интересно?

Софья хмуро промолчала, а Нурбану, оскорбившись за них обеих, ответила ядовито:

— Следи за языком, ага! Когда мы станем госпожами, ты у нас завертишься, как уж на сковородке! — Повернувшись к Софье, она добавила с хитрой улыбкой: — Предлагаю объединиться и убрать с пути Мустафу и Баязида, а потом уж как-нибудь разберемся между собой.

Софья с тревогой покосилась на нее — она теперь станет Айнишах-султан?

Когда стало невозможным скрывать беременность, мне пришлось рассказать ему, что у него будет ребенок. Я разузнала, как можно тайно избавиться от бремени и почти приготовилась к процедуре, но не решилась. Я провела много ночей в слезах. Я не чувствовала себя беспомощной, даже когда меня бросили к ногам Селима в первый день. Даже когда от меня отвернулась Елена, я не ощущала такого отчаяния. Но теперь я не знала, что делать.

А он выглядел таким обрадованным, таким безоблачно счастливым, что у меня замерло сердце, и мне стало противно от мысли, что я собиралась сделать это. Что я собиралась убить не только его, но и его ребенка. Покрыв мое лицо поцелуями, он в восторге обнял меня и оторвал от земли, стал кружить по комнате, как ребенок.

— Ты станешь матерью моего первенца, Айнишах! — восклицал он.

Я не могла представить себя матерью, зато он мог представить себя отцом. Впрочем, каким образом из такой недостойной женщины получится хорошая мать?

Упав на колени, он прислонился к моему животу ухом. С детским любопытством он надеялся что-то услышать там. Когда я только попала к нему, я стояла на коленях перед ним, а теперь он стоял на коленях передо мной. Он долго пробыл в таком положении — обняв меня, он разговаривал с моим животом, а я гладила его по волосам. Я бы хотела остаться в этом моменте навсегда. Чтобы не осталось никого, кроме нас.

Не так уж долго Софья и Елена не виделись. Вскоре после отъезда в санджаки братья решили посетить Бурсу; приехала даже Михримах-султан. Там Софья встретила Махидевран и Румейсу. Обменявшись призывающими взглядами, они отправились прогуливаться по саду. Никто их не заподозрил бы — они вышли из комнаты по очереди, а Махидевран отослала служанок.

— Рустем заполучил должность визиря! — с досадой воскликнула Махидевран.

— Это ловко придумано. Сулейман раздает должности мужьям всех своих родственниц, — покачала головой Софья. — Но стоит только развестись, и он высылает беднягу из столицы. И чем Лютфи-паша мог провиниться перед Шах-султан?

— Уж не знаю, что происходило в этой проклятой семейке, но Аллах воздал ей по заслугам, — ядовито отвечала Махидевран. — Враги окружают нас. Эта коалиция — Хюррем, Михримах, Рустем — расстроит все наши планы. Конечно, никому из них невыгодно, чтобы Мустафа стал падишахом!

— Мне передали, что, вероятно, они поддерживают Баязида, а не Селима, так что их союз может принести нам пользу, — сказала Софья, и оглянулась проверить, не идет ли кто. — К тому же, на нашей стороне народ и янычары.

Софью коробило, когда она произносила подобные слова, потому что она уже не чувствовала, что это ее сторона. Мысленно она давно предала Махидевран-султан, и надломленная совесть каждый день напоминала об этом. Софье казалось, что уже и Махидевран изобличила ее в коварстве.

— Мне бы твою уверенность, — мрачно бросила Махидевран. — Однажды я уже помешала Рустему получить должность визиря и пустила слух, будто он болен проказой, но ничтожный конюх все равно возвысился. Какое несчастье, что Аллах не даровал мне дочь!

— Но все же они полагают, что, если Мустафа придет к власти, он не казнит братьев, — вмешалась Румейса.

— Это только пока он так говорит, пускает нам пыль в глаза, стараясь поддержать доброе имя. Но неужели ты сможешь поручиться за него, Румейса-султан? Власть меняет человека до неузнаваемости, — сказала Софья. — Не так-то просто поменять существующие порядки, и они должны это понимать.

— С позволения Аллаха, мы и такие дни увидим, — задумчиво бросила она.

— Не могу отвечать за тебя, Софья, но мне нет никакого дела, что станет с его братьями после восшествия на трон, — сказала Махидевран и с недоверием покосилась на нее.

Они медленно прогуливались, останавливаясь возле цветов, чтобы понюхать их. Слуги стояли на почтительном отдалении, а из окна за ними наблюдала Михримах-султан, но вскоре они скрылись из виду.

— Кажется, все идет не так, как ты планировала, Софья. — Махидевран опустила взгляд в сторону ее живота. — Думаешь, я не заметила, что ты прячешь под этим мешком? Почему никто об этом не говорит и не раздает халву? Или простофиля Селим не заметил? — Она заносчиво усмехнулась.

— Я умоляла его молчать, — простодушно ответила она, рассеянно захлопав глазами.

— Пусть будет во благо, — неуверенно сказала Махидевран. — Только что потом ты будешь делать с ребенком? — Она промолчала, и Махидевран добавила: — Говорят, в вашем государстве переворот. Не опасно ли возвращаться туда?

Вместо ответа Софья вдруг сказала:

— А вы любили Сулеймана, Махидевран-султан?

Махидевран от неожиданности заморгала, и у нее заслезились глаза — никогда и ни с кем она об этом не говорила, потому что у нее здесь не было подруг. Впрочем, у кого они были? Румейса взглянула на Софью в изумлении, а Махидевран ответила:

— Почему ты спрашиваешь? — Только она уже знала ответ. Подумав, она добавила: — Любила. Только это в прошлом.

К огорчению Софьи, эта встреча продлилась целых сорок дней. Было скучно и неприятно терпеть на себе взгляды наложниц из других гаремов, а еще ей чем-то не нравилась Михримах-султан. Софья навлекла на себя ее подозрения своей необычайной любезностью с Махидевран и Румейсой, и Михримах даже устроила слежку, но ничего не добилась.

В отчаянии Софья думала, что быстрее хочет оказаться в Манисе. Когда она находилась там, у нее мелькало странное ощущение, что это ее дом. Там было тихо, уютно, лучше, чем в столице, и даже пребывание враждебной Нурбану неподалеку не отравляло эту атмосферу. Словно исполнив детскую мечту, с упорством маленькой девочки, она обустроила свои новые покои с нуля, велев вместо имеющихся там занавесок пошить новые. С небывалым ранее рвением, заново открыв себе волю к жизни, она заменила даже ковер, выбирала его несколько дней, будто собиралась остаться тут навсегда. Но останется ли? Будет ли ей это позволено?

— Беременность тебе к лицу, матушка. — Софья оглянулась — Елена поймала ее, пока она шла в свою часть дворца. — Поговорим?

— Осталось что-то, что ты мне не сказала, Хафизе-султан? — После молчания Софья добавила: — Посмотри на меня. Разве мое положение может быть еще смешнее? Только не строй амбициозных планов. Неужели ты думаешь, что, если место в Манисе освободится, туда мигом прискачет Баязид?

— Заговорила, как девицы из гарема, — горько усмехнулась Елена. — Возможно ли, что ты так и не узнала меня за эти несколько лет? Я никогда не гналась за титулами.

— Мы просто выживаем, и так было всегда, — хмуро ответила Софья. — Для людей, живущих здесь, нет ничего святого.

— Ты сказала — если? Видимо, ты, наконец, приняла для себя решение и поняла, что то, от чего ты так бежала, все равно настигло тебя, — подумав, она добавила как-то желчно: — Айнишах.

Нурбану озлобилась на весь мир, когда родила девочку. Хоть она с первой секунды полюбила эту малышку, это покрыло ее позором во всем гареме. А если Айнишах родит мальчика?

Вскоре пришли неутешительные вести — пока Софья размышляла и пыталась решиться на какие-либо действия, султан Сулейман казнил шехзаде Мустафу, заподозрив его в измене. Софья от страха обезумела — раскрылись ли их с Еленой имена? Она не справилась, и теперь могла только сочувствовать горю Махидевран и Румейсы. Впрочем, теперь это означало, что все закончилось. Они провалили задание, и больше ничего не имело смысла.

— Пустите меня! Откройте двери! Я Румейса-султан! — послышался суровый крик, а потом двери распахнулась, и в покои влетела Румейса — с таким шумом, словно ее толкали в спину. — А вот и ты! Спокойно пьешь кофе!

Она бросилась к Софье с таким видом, словно собралась схватить за воротник. На ней не было лица — вся бледная и заплаканная, в черном платке набекрень она продолжала кричать в исступлении:

— А ведь я еще защищала тебя перед Махидевран-султан, хотя она говорила, что ты предашь нас, Софья! Она не верила, что ты сможешь, но я доказывала, как ты преданна нам и своей родине!

У Софьи заслезились глаза, и она встала перед ней с гордым видом и ответила:

— Я никоим образом не участвовала в казни Мустафы, Румейса-султан. Я ничего не сделала.

— Я знаю, что не сделала! И именно поэтому он погиб! Махидевран-султан послала ему записку, но, видимо, он не поверил, что отец собирается его казнить.

— Я ничего об этом не знала! — воскликнула Софья. — Разве ты не знаешь, через что я прошла? Смерть Мустафы не была мне нужна! Я бы не поступила так!

— Ты могла бы прискакать туда сама. Я знаю, что ты успела бы везде, если бы захотела, — упорствовала Румейса, не помня себя от гнева. — В такой ситуации ты могла бы открыть свое лицо, но ты не изволила даже пошевелить пальцем, ведь его смерть выгодна твоему шехзаде. Вы с Еленой за эти годы построили здесь настоящую сеть шпионов, и теперь она оборачивается против нас.

— Все случилось слишком быстро. Никто не сообщал мне ни о планах Сулеймана, ни о донесении Махидевран-султан. — Софье было противно от нелепости этих оправданий, но сказать больше было нечего. Она только боялась, что кто-нибудь услышит этот разговор и то, что Румейса называет ее русским именем.

— Идя по трупам, счастье не построишь, — ничего не слыша, продолжала Румейса в слепой ярости. Гордо взмахнув платком, она объявила: — Я сейчас же пойду к Селиму и расскажу ему, какая ты двуличная мерзавка.

Поддавшись злобе, она собралась ударить Софью по лицу, но та перехватила запястье. Судорожно вырвавшись, Румейса бросилась к дверям, и Софье пришлось обогнать ее и преградить дорогу. Она сказала:

— Даже если теперь ты ненавидишь меня, то подумай о Махидевран-султан. Ее и так лишили всего и отослали. Если раскроется заговор, ее казнят. Ты отомстишь мне, но госпожа погибнет тоже. А что будет с тобой?

После той громкой сцены Софья Румейсу уже не видела — она надела траур и ни с кем не выходила на связь. Она послала письма с соболезнованиями ей и Махидевран, но не получила ответа.

Я давно смирилась с тем, что судьба не может быть счастливой для меня. Вся моя жизнь, все это жалкое существование — просто отбытие наказания. В крепости и то было бы лучше, потому что там я бы не чувствовала никакой боли.

Почти сразу я потеряла все, что у меня было, и все, что у меня могло быть.

Тот, кто рожден быть несчастным, не умрет так сразу, когда смерть ему избавление. Меня назвали не в честь Софьи Палеолог, а в честь Софьи мученицы. Но только даже ей Бог даровал детей.

Баязид был казнен султаном Сулейманом, а Селим, хоть и не участвовал в этом, все же был заинтересованной стороной и от своего имени посылал золото, чтобы выкупить сбежавшего шехзаде у вражеского государства. Я пыталась не обвинять себя, ведь это Елена объявила мне войну; она первая ворвалась в мои покои с угрозами. Это она надоумила Баязида отправить письмо султану о том, что в гареме Селима творится произвол, разврат, настоящее бесстыдство. А я слишком поздно узнала об этом, не перехватила письмо и не посчитала нужным. Вряд ли ложное донесение на многое повлияло бы, но оно стало одной из причин вражды шехзаде. Елена знала, что кто-то проиграет.

И не было смысла обвинять Нурбану, Селима или еще кого-то, потому что это моя вина. Я могла спасти их всех, но промолчала. Неважно, чьи были руки, — убила их я.

— Благослови, Господи, и помоги мне, грешной, совершить начинаемое мною дело во славу Твою.

Сегодня я сделаю это. Мне уже нечего терять. Елена погибла — не оставили в живых даже ее сына. И это все из-за него — он виноват в смерти Баязида.

Нет, виноват не он, а я. Если бы я не медлила, придумав себе любовь, если бы я сразу избавилась от него, как и планировала, возможно, Баязид был бы еще жив, и мне бы удалось спасти Елену. Но я воображала, будто мы с Еленой заслужили хотя бы немного счастья за все выпавшие нам страдания.

Дети отвечают за грехи родителей, и наш не рожденный ребенок расплатился за них. Елена, Господи, прости ее прегрешения вольные и невольные, была права. Бог наказывает меня. Поэтому мне терять уже нечего — и так сгорю в аду. Теперь Селим будет отвечать передо мной.

Интересно, что будет с государством, когда у султана Сулеймана не останется ни одного наследника? Но я этого не узнаю. Я даже не увижу, как убью любимого, потому что я умру раньше.

Я его любила.

— А я так и думала, что ты не спасешь подругу, — сказала Нурбану. Покачала головой, но выглядела не ехидной, а какой-то задумчивой. — Но я не виню тебя. Я даже понимаю. В этом дворце дружбы нет. Я бы поступила также.

— Что ты от меня хочешь? Зачем ты явилась? — вскричала Софья, с трудом сдерживая слезы злобы, и вскочила перед ней с дивана. — Уходи! Решила добить меня? — В исступлении она выхватила кинжал из-за пояса и стала им размахивать. Нурбану испуганно отстранилась и подняла руки, готовясь остановить ее. — Бери! Бей меня! — в припадке кричала Софья.

— Пожалуйста, опусти кинжал, Айнишах, — дрогнувшим голосом сказала Нурбану.

От ее жалкого вида ей хотелось расплакаться — Нурбану сочувствовала ей по-женски, но не могла показать свою слабость. Айнишах так и не сняла траур после смерти сына, но теперь у нее и вовсе не осталось причин для этого.

— Лежащих не бьют. Я пришла выразить соболезнования. Мне жаль твоего ребенка и твою подругу, — сказала Нурбану беззлобно. Айнишах опустила кинжал, но не убрала его.

— Как ты изволила заметить, дружбы нет, Нурбану-султан! — продолжала Софья. Потекли слезы, но она не стала их прятать. Нурбану смотрела на нее в замешательстве, снова ожидая истерики и даже драки, но Софья успокоилась. — Как тебе не стыдно говорить такие вещи? Разве не ты избавилась от Хафизе?

— Если тебе вздумается обвинить меня еще и в том, что твой сын родился мертвым, то побереги силы, — ответила Нурбану. — Это наша с тобой личная война. Ни твой ребенок, ни Хафизе тут не при чем. Я бы не стала. — Подумав, она добавила неуверенно: — Возможно, ты забеременеешь снова, и, если на то будет воля Аллаха, на этот раз ребенок будет здоровым.

После войны с братом Селима отправили в Кютахью, что по-прежнему далеко от столицы, но Нурбану радовалась новому дворцу. Избавившись от всех соперников, она могла только с предвкушением смотреть в безмятежное будущее, и даже существование Айнишах больше не волновало ее. Хоть и благосклонность к ней Селима не давала Нурбану покоя, горе так сломило Айнишах, что она уже вряд ли когда-нибудь станет ей соперницей. Проснувшись только к обеду, она до самого вечера не давала себя труд одеться, блуждала по дворцу, как привидение, босиком и без платка, словно периодически забывая, где она. Никакие замечания евнухов не заставляли Айнишах очнуться от этого сна наяву, а потом Селим и вовсе запретил кому-либо беспокоить ее. Нурбану не могла не сочувствовать ей мысленно, и суеверно она боялась, что Всевышний и ей пошлет такое испытание.

Софья решила не пытаться проникнуть в покои Селима и даже не ждать ужина и воспользовалась другим планом, который совсем не навлечет на нее подозрений. Она знала, во сколько Селим отправится по делам, знала его лошадь, знала, как пробраться в конюшню незамеченной. Она носила с собой яд не только для Селима и себя.

Если ее не обманули, лошадь впадет в безумство, побежит изо всех сил, а потом в припадке сбросит наездника, и он расшибется. И никто не решит, что это Софья как-то повлияла на лошадь.

Она совсем не понимала, что делала, впала в настоящее забытье, будто плыла где-то между жизнью и смертью и почти ни о чем не думала. Не на своих ногах прошла в конюшню — подоткнула юбки, чтобы не испачкаться. Конюха не было — он закончил с делами и ушел. Ошивался один стражник, но Софья его услала. Даже если ему вздумается упомянуть ее, ей уже все будет неважно. Пока он об этом вспомнит, предательницу уже зароют в земле, как собаку. Уже будет поздно.

Это Селим во всем виноват. Из-за него она потеряла ребенка. Всевышний наказал их из-за него.

— Что ты здесь делаешь? — воскликнул Селим и даже побежал к ней, забыв сохранить серьезный, невозмутимый вид. Но потом немного замедлил шаг — как бы его стража ничего о нем не подумала. Она была такая бледная, что почти синяя, и он подумал, что она сейчас упадет в обморок. — Ты же должна была лежать. Почему лекарь отпустил тебя?

А она, уже впав в беспамятство, как-то странно посмотрела, будто сквозь него, взяла его лицо в свои руки и сказала не своим ледяным голосом:

— Я тебя люблю.

Он смутился, боясь показаться смешным, хотя стражники давно отвернулись, увидев Софью. Он накрыл ее руки своими и сказал, удивляясь:

— Я тоже тебя люблю, но все-таки зачем ты вышла? Иди отдыхай, Айнишах. — Он крепко обнял ее, надеясь таким образом привести в чувство.

Софья молча стояла и смотрела, как он забирался на лошадь. О чем-то заговорил со стражником — видимо, что-то веселое, раз он рассмеялся. Только потом она вдруг очнулась, словно ее окатили холодной водой. Он уже собирался поскакать, взял поводья, и Софья бросилась к нему, подхватив юбки. Так быстро бежала, что потеряла платок. Стражники в смущении отвернулись, а Софья, не помня себя от страха, потянула Селима за руку, и вдвоем они упали на землю. Он не успел даже изумиться необъяснимому поведению, как вдруг лошадь, словно сорвавшись с цепи, выскочила из конюшни и, сшибая на своем пути ограду и забор, побежала, сломя голову, в неизвестном ей направлении. Все стражники, Селим и Софья с земли провожали ее взглядами. А потом Селим медленно повернулся к Софье. На его лице отразилось смутное понимание, но было слишком поздно.

Темница не была такой страшной, как ее описывали. Впрочем, после заточения в крепости в Москве Софью трудно было напугать. У нее отобрали всю одежду, украшения, крест и даже платок, оставили лишь черное платье, единственное, которое она носила в последние недели.

— Это подарок шехзаде. Пощадите! Позвольте оставить хотя бы его!

Только потом с чувством отвращения к себе она осознала, что перстень, который Селим подарил ей самым первым, теперь ставший памятным, был для нее дороже креста. Но и его ей не оставили.

Потом ее решили взять измором, кормили редко и скудно, не давали воды и зажигали свечи, но Софья радовалась тому, что в последние дни своей жизни увидит луну через маленькое окошко. Грешница, отвернувшаяся от бога, родины и близких. Какой конец ее ждет? Все время в темнице она провела, сжавшись в углу, — было холодно, а легкое платье совсем не грело. Она даже не смогла сосчитать, сколько дней и ночей пробыла в заключении, но ее настораживало, почему ее до сих пор не допросили.

— Тварь бесстыжая! — Селим так сильно ударил Софью, что она упала на пол. А потом крикнул: — Даже не признаешь вину? Не боишься меня? Не попросишь пощады?

— Я у Аллаха просить не стала и у тебя не буду, — ответила она, воинственно глядя на него снизу вверх, сидя на полу. — Христос мне все простит. Он видит, я делала это все не ради себя…

— Как ты можешь говорить это так спокойно? — Он, крепко схватив ее за локти, заставил встать. — Я ведь… доверял тебе… только к тебе мог встать спиной. А ты… — Он смотрел ей в глаза, но она молчала. — Так ничего и не скажешь?

— Мне нечего сказать, — ответила она, гордо вскинув подбородок. — Мой план не удался, и теперь моя судьба не волнует ни мое государство, ни меня. Мне остается только признать вину и промолчать.

Он, наконец, отпустил ее и, оглядев с каким-то разочарованием, сказал:

— А ты настоящий воин. Только жаль, что я полюбил тебя.

Софья с большим усилием скрывала слезы. Было стыдно и противно, особенно, когда он смотрел на нее так — с горечью, отвращением, затаенной обидой. Елена говорила, что не получится. Почему Софья не слушала ее? Она и сама в себя не верила.

Она уже мысленно прочитала молитву и попрощалась с миром, как он сказал просто:

— Уходи. — Сказал вялым голосом слабого человека. — Я даю тебе вольную. Уезжай, куда хочешь. В Москву или… оставайся в Константинополе. Меня тоже твоя судьба больше не интересует. — Он отвернулся, и она в изумлении смотрела на его спину. — Я выдам тебе жалованье, если понадобится… Можешь выйти. — Софья так и стояла, застыв. Очнулась, только когда он крикнул: — Стража!

Софья с большим усилием скрыла слезы. Но, едва двери с грохотом захлопнулись перед ее лицом, она расплакалась. Разрыдалась так громко, что Селим услышал, хотя она закрыла рот руками. Не удержавшись, она упала на колени. Селим сначала хотел выйти посмотреть, но потом решил, что это слезы счастья. Гнусная обманщица, наверное, вне себя от радости из-за того, что он ее помиловал! Хоть и пыталась показаться при нем такой гордой. А еще Селим тщеславно надеялся, что она плакала из-за него. Он боялся — неужели она не любила его ни капли?

Елена говорила, что она не сможет. И она была права. Трудно не привязаться к человеку, который всегда рядом. Который столько сделал для нее. Трудно не привязаться к единственному человеку, который ее любил. С тоской она вспоминала о лучшей подруге — она испытала это, познала и умерла. А что Софья?

Софья на жалкие сбережения ушла в караван-сарай. Только там ее могли принять. Растоптанная и опустошенная, она решила, что пришла пора воспользоваться ядом, который она носила с собой столько лет.

Селим никак не мог успокоиться и, все еще в гневе, направился в ее покои, но она уже ушла, даже не взяла вещи. Какая спешка! Видимо, так и мечтала вырваться из заточения! От бессильной ярости от перевернул ее столик. Стал злобно выбрасывать вещи из шкафа и швырять посуду на пол. Разбил зеркала и даже окна, разбросал книги, с силой сорвал шторы. На грохот сбежались слуги. Их растолкала обеспокоенная, испуганная Нурбану, но Селим, еще больше обозлившись, велел ей убираться.

Громко он захлопнул перед ней двери, а потом увидел, что по полу разлетелись письма. Так он подумал, ведь написанное было на незнакомом языке. Русский! Неужели лгунья осмелилась хранить предательские письма от врагов прямо в покоях? А теперь она так быстро исчезла, оставив их тут. Впрочем, ведь крысы сбегают первыми! Он обыскал всю комнату, собрал каждый листочек, а потом велел поверенному аге немедленно явиться к нему.

Селиму не хотелось никого посвящать в подробности этой скверной истории, поэтому ага с трудом нашел переводчика с русского, которому можно доверять.

— Я прочитал все твои записи. Какими только оскорбительными словами ты меня не называла! — вскричал он. — Я и не подозревал, что был настолько омерзителен тебе! И почему? Разве я был к тебе жесток? Хотя бы раз я обидел тебя? — Софья молчала, и он добавил в нетерпении: — Не стесняйся, говори все, что у тебя накопилось. Я сейчас же отвечу за это перед тобой. — Она так и молчала, поэтому он опять продолжил громко: — Я носил тебя на руках, Айнишах! — Поморщившись, он добавил: — Впрочем, ведь ты все еще считаешь себя Софьей, а то, что я дал тебе имя, только оскорбило тебя.

— Прощения просить не стану, — наконец, ответила Софья, с трудом собирая последние капли мужества. — То, что я совершила, невозможно простить.

— Поэтому даже не попытаешься? — изумленно воскликнул Селим.

— Раз ты прочитал все, — ответил она, но каким-то слабым, надтреснутым голосом, — то ты знаешь всю правду. Знаешь, что я ни разу не солгала тебе. Что я тебя любила. И все еще люблю.

— И ты думаешь, что это все исправит? — продолжал он. Она замолчала, поэтому он добавил нетерпеливо, даже схватил ее за плечи: — Даже теперь ты будешь показывать, какая ты гордая? Я тебе не враг! Верни мне ту Айнишах, которую я знал. — Он смотрел на нее с мольбой, что было так на него не похоже. — Ты же не притворялась. Я знаю. — Будто пытался убедить себя и хотел услышать это от нее.

— Ты прочитал мою душу без остатка, — ответила она. — Я делала эти записи для тебя, чтобы не осталось вопросов, когда меня не станет, понимаешь?

— Что это значит? — вскричал он пораженно. — Ты что-то сделала с собой? — Он опять схватил ее за плечи и уже начал трясти. — Отвечай! Что ты сделала?

— Ничего. Пока что. Но у меня больше не осталось ни одной причины жить.

— Я верну тебя в гарем, — взвинченный, заявил он. — Я еще не выписал тебе вольную, поэтому мои слова ничего не значат. — Испугавшись, он не поверил ей, потому что она выглядела больной и потерянной. После выкидыша она выглядела так всегда. В ее глазах больше не было искры и жизни. Она молчала, и он добавил нерешительно: — Впрочем, ты и так не сможешь никуда идти. Лекарь сообщил мне, что ты снова беременна. — Она стояла, опустив голову, но теперь подняла на него остекленевшие глаза. А Селим позволил себе улыбнуться. — Надеюсь, в этот раз Аллах пошлет нам сына, Айнишах.

— Почему ты не прогонишь меня после всего?

— Кто любит розу, полюбит и шипы.