Рассказ наложницы (гет)

Дворец впал в траур, когда пришла весть о том, что шехзаде Мехмед скоропостижно скончался в походе — заразился оспой. Какая нелепая смерть для такого храброго шехзаде! Хюмашах-султан — его единственную дочь — прислали во дворец к Хюррем. Судьба Айи никому из наложниц не была известна. Да и я бы не смогла взглянуть ей в глаза. Ведь всему виной я.

Когда мы приехали во дворец, Айя уже была тут. И, как старшая подруга, взяла нас под свое крыло, чтобы другие нас не трогали. Мы не были ей соперницами — мы были маленькими девочками, а Елену и вовсе забрали выполнять грязную работу.

Я бы не смогла посмотреть в глаза Айе, и перед самой собой мне было стыдно тоже. Я никогда не прощу себя за то, что я причинила ей.

Но худшее еще впереди. Теперь я должна была переступить через себя и сделать то, ради чего сюда явилась. Только после того, как умер Мехмед, силы и решимость стали покидать меня.

Настоящий Селим не был таким, каким его описывали. И иногда мне казалось, что только я знаю ту его часть — скрытую и ранимую. Ту часть его мира, где он обычный мальчишка, который любит кататься на лошадях и стрелять из лука, а с братом дерется только потому, что он маленький и надоедливый, а не потому, что он мешает ему стать султаном.

Вообще-то, иногда мне нравилось, как мы проводили время вместе. Иногда я чувствовала себя спокойно, будто под его защитой. Это так и было — он защищал меня от всех, от Нурбану, от Хюррем. Иногда я чувствовала себя спокойно с ним, когда забывала, кто я.

Ему тоже нравилось забывать, кто он. Днем мы сбегали из дворца, переодевшись в скромные одежды, шли в город. Гуляли по рынку, ни от кого не прячась, сидели на низких деревянных табуретках и пили чай. Мы выходили даже ночью. Иногда он тоже хотел сбежать от этой жизни.

Только с ним я могла насладиться прогулкой. Чистота воздуха и тепло солнца пленили меня. Когда я сбегала по делам, то судорожно, не помня себя, прятала лицо, не глядя по сторонам. Я не обращала внимания на улицы, но, когда мы гуляли, стыдливо держась за руки, боясь, что кто-то увидит, все вокруг начинало интересовать меня — от несчастного деревца до улетевшей бабочки.

С ним я увидела много всего. На площади женщина — не знаю, кто она, — показывала кукольное представление детям.

— Что ты, ребенок? — сказал весело Селим.

Но мы все равно приходили туда каждый день, смотрели, затерявшись в толпе.

Однажды мы даже пошли купаться — у озера никого не было ночью и не могло быть, — хотя вода была ледяная. Мы резвились и плескались, как дети, прямо в одежде, а я невольно думала — смогу ли я удержать его голову под водой?

Мы с ним делали много чего интересного. А однажды я даже чуть не выдала себя. Мы провели шуточный поединок, но я забылась, и он понял, что я умею драться.

Нельзя сказать, что мне с ним было так уж плохо. Исполняя роль влюбленной, притворяясь каждый день, я уже не помнила, где настоящая я. А может, это и была настоящая я. Раньше я собирала всю свою волю в кулак, собирала по каплям последние остатки мужества, чтобы залезть к нему в постель, чтобы поцеловать его, чтобы просто улыбнуться. А потом я смеялась вместе с ним, потому что смешно, и улыбалась, потому что он говорил приятные вещи. Я надеялась, что это просто женское тщеславие, в отчаянии утешенное тем, что хоть какой-то мужчина говорит комплименты.

Но мне нравилось, когда он с воодушевленным видом рассказывал мне что-нибудь об истории их государства, о своих дедах. Иногда мы целыми ночами просто читали книги — уже даже догорали свечи, и приходилось звать кого-нибудь, чтобы их поменяли. И он слушал меня — с интересом, так, будто это важно, — когда я рассказывала об истории своего государства.

Однажды, когда мы переодевались в поношенные, выцветшие от времени одежды, чтобы пойти гулять, он даже сказал:

— Представляешь, какой был бы переполох, если бы мы с тобой поехали путешествовать к тебе на родину. — Это действительно было бы смешно. — Я бы хотел посмотреть, что там. Мой отец, наверное, умер бы на месте.

Еще мы играли в шахматы. Я не выиграла ни разу — мне не удалось победить его даже в игре.

По ночам, когда я не могла заснуть, я выходила на балкон и смотрела на звезды, но с ним это переставало казаться таким бессмысленным.

Мне нравилось, когда он дурачился. Когда он рассказывал что-нибудь смешное и смеялся раньше меня, когда он меня щекотал, когда он сам кормил меня. А однажды перед тем, как дать мне еду, он попробовал сам и сказал:

— Вдруг отравили. — Так, будто это шутка, будто это смешно. Мне было не до смеха. Я была его змеей, которую он пригрел на груди.

Он участливо спрашивал, не скучаю ли я по дому. Но у меня не было дома — родители умерли, не оставив ни гроша, ни земли. Из крепости меня отправили сюда, и нигде мне не были рады. Не знаю, как он поверил в то, что я отвернулась от Бога и приняла его религию, но я чувствовала себя настоящей вероотступницей.

Софья смяла лист, потому что в покои кто-то ворвался.

— Неутешительные новости.

Елена закрыла за собой дверь, а Софья развернула лист. Жалко выбрасывать, ведь это — все, что от нее останется.

Елена сказала:

— Мы считали, что в Манису снова будет назначен Мустафа, но туда едет Селим! Я подслушала.

— Будь он проклят! — злобно вскричала Софья, снова комкая бумагу. — Так дело было не в Мехмеде! Может, мы не того выбрали? Мустафа окончательно впал в немилость, это ясно. Может, не стоило этого делать?.. Черт бы его побрал! — снова воскликнула она. — Безвинный шехзаде точно в раю… Господи, прости его прегрешения вольные и невольные…

Софья, перекрестившись, стала молиться, а изумленная такой реакции Елена неожиданно сурово и нервно сказала:

— Да, мне тоже очень жаль, но мы здесь для того, чтобы выполнять задание, а не соболезновать, Софья!

Софья вся собралась, холодно посмотрела на нее, поняв, что маленькая подруга уже давно повзрослела. А Софья, наоборот, словно обмякла и испугалась. Ей стало неловко из-за того, что она высказалась.

— Кто знает? Это был не наш выбор, — добавила Елена, поглядывая на нее с каким-то сомнением. — Теперь уже поздно решать, на чьей ты стороне.

Елена села на диван, чтобы подумать, пока Софья нервно мерила шагами комнату. Она сказала с волнением:

— Все пошло не по нашему плану! Ты сейчас же должна бежать, чтобы оставить послание Федору Андреевичу, Елена.

— Как? Ночь на дворе!

— Я не знаю, под каким предлогом мне выйти. Не ведаю, когда мы отбудем в Манису, но потом мы не сможем связаться с ним. Нужно действовать сейчас же. Ступай. — Она добавила судорожно: — А я должна повидаться с Махидевран-султан.

— Что она тебе скажет? — воскликнула Елена. — Сейчас наша очередь действовать. Но, если тебе будет спокойнее, я передам ей твое письмо.

Софья почти все жалованье и подарки тратила на подкуп слуг и стражи. Вот и сейчас, получив золото, Елене пришлось тайно выбираться из дворца, чтобы оставить послание в установленном месте. Софья осталась ждать, не ложась спать, но Елена не вернулась. Все ли прошло хорошо? Она знала свое дело, но сегодня Софья волновалась за нее. Преследовали странные, неясные предчувствия, а, когда она разбила зеркало, то совсем перестала владеть собой, испугавшись дурной приметы.

Махидевран-султан — уже в Амасье — в эту ночь тоже разбила зеркало. Ни у кого не было ни единого доказательства. О том, что она совершила, почти никто не знал. Даже Хюррем, которая всю жизнь во всех своих бедах винила только Махидевран, в трауре ничего не подумала. Но ночью, когда в голову начинают лезть только страшные мысли, ей подумалось, что все было зря. Ей стало горько и противно, что покойный, при жизни отличавшийся только хорошими качествами, стал жертвой этих гнусных козней. Но у Махидевран не было выбора. Выбирая, кого спасать, разве она могла отвернуться от собственного сына? Она так и не сомкнула глаз, а потом уже послышался призыв на намаз, но вряд ли Аллах простит ее.