Рундил Уозлик — великий поэт! (джен)

Рон сидел в гостиной Гриффиндора, задумчиво уставившись в окно. На столе перед ним лежали книги и пергамент с начатым эссе по зельям, но он внезапно утратил к домашней работе всякий интерес. Гермиона плюхнулась в кресло напротив:

— Привет!

— Привет, — ответил ей Гарри.

— А что с Ро... — начала было Гермиона.

Гарри нахмурился и покачал головой, прерывая ее вопрос.

— Не знаю, он сидит так вот уже час. Опять.

— Это просто лень. Эй, Рон! Пора взяться за работу! — она пощелкала пальцами перед застывшим взглядом друга. Но Рон не отреагировал, продолжая пялиться в окно.

— Нет, это не лень, — возразил Гарри. — Возможно, это последствия яда или любовного зелья.

— Но мадам Помфри сказала, что он полностью здоров.

— Может, это психологические последствия. Я не знаю.

Гермиона с сомнением перевела взгляд с Гарри на Рона и обратно. Потом пожала плечами и достала учебники.

— Надо как-то ему помочь. — Гарри совсем не хотелось заниматься уроками.

— Но как?

— Эй, хватит говорить так, будто меня здесь нет, — неожиданно включился Рон. — Я все слышу, но вы мешаете мне думать.

Гарри и Гермиона удивленно переглянулись. Рон прикрыл глаза рукой, словно невыносимо от чего-то устал, а потом посмотрел на друзей прояснившимся взглядом.

— Ладно, надо вам пояснить, а то ведь не отстанете, — он откашлялся. — Понимаете, побывав на грани между жизнью и смертью, я решил пересмотреть свою жизнь и понял, что она ужасающе пуста, бессмысленна и ничтожна. В ней нет чего-то важного, нет страсти, нет души, нет стержня, на котором бы все держалось.

Гарри думал, не ослышался ли он? Услышать такие слова от Рона было чем-то невероятным! Он оглянулся на Гермиону, та была изумлена не меньше.

— ...и тогда я стал думать, что может составить основу моего бытия? Что может быть достойно того, чтобы стать центром моей новой жизни? И я нашел ответ. Да, нашел!

Распалившись от своей речи, Рон решительно встал, устремив взор вперед.

— Поэзия! Вот моя страсть. Вот то, чем не стыдно заполнить жизнь.

— Слушай, Рон, может сходим в больничное крыло? — заботливо предложила Гермиона тоном, каким обычно говорят с детьми. — Мадам Помфри проверит не осталось ли я...

Рон отмахнулся:

— Я здоров, Гермиона. Просто я изменился. Это неизбежно при столкновении со смертью. Я больше не Рон Уизли, которого вы знали, я хочу быть кем-то лучше.

Он собрал свои вещи и твердым шагом направился к выходу из гостиной, оставив обеспокоенных Гарри и Гермиону обмениваться тревожными взглядами.

Так и началась эта история...

— Моя душа в когтях... Нет. Моя душа истерзана когтями... Хм, хм... гиппогрифа, — шептал Рон, задумчиво посасывая кончик пера. Пергаменты с его поэтическими зарисовками неаккуратной стопкой громоздились столе. — Угу, отлично.

Гермиона, отложив учебник, неодобрительно смотрела, как Рон записывает строчки, только пришедшие ему в голову. Гарри с ужасом думал, что сейчас вновь придется слушать очередное кошмарное стихотворение, а Лаванда Браун за соседним столом влюбленно прижимала к груди стихи, сочиненные специально для нее. Для гриффиндора наступили тяжелые времена. Никто не мог скрыться от истребляющей силы поэзии, воплощенной в лице Рона, или хотя бы хоть как-то избежать ее проникновения в мозг. Рон открыл эпоху настоящего поэтического террора. И, кстати, теперь на свое имя он не отзывался, предпочтя взять псевдоним.

— Я же не могу быть просто Роном, — заявил он как-то Гарри. — Это звучит чересчур прозаически. Я буду Рундилом. Рундилом Уозликом. Так нарекла меня сама судьба!

— Да? А я думал, сломанное перо, — пробормотал тогда Гарри себе под нос.

— Моя душа истерзана когтями гиппогрифа. А сердце растоптано ногами... Нет, нет, нет! Тут нет рифмы!

Рон яростно скомкал пергамент и взял новый.

Гарри осторожно ухватил одно из творений Рона, выбивающееся из стопки, и медленно потянул, подбадриваемый кивком Гермионы. Он вытягивал пергамент медленно, опасаясь, что Рон заметит, но тот с головой ушел в творческий процесс и не реагировал на внешние раздражители. Стопка опасно накренилась, Гарри быстро дернул, и лист оказался у него в руке. Он перевел дух и всмотрелся в первые строки «Эпической баллады о Хагриде в Запретном Лесу», как гласил заголовок.

Однажды утром Хагрид пошел в Запретный Лес,

Но тут внезапно буря и молния с небес!

Под бешеным напором льющейся воды

Хагрид продирается сквозь колкие кусты...

Дальше он читать не стал. Глупо было бы надеяться, что в Роне действительно вдруг проснется поэтический дар. Гермиона сложными мимическими усилиями пыталась привлечь его внимание. «Что там?» — вопрошал весь ее вид. Вздохнув, Гарри передал ей балладу. Внимательно прочитав все и даже продолжение на обороте, Гермиона фыркнула и покрутила пальцем у виска. Гарри развел руками. Но с этим уже и правда надо было что-то делать.

К счастью, Рон не замечал гримас друзей и их неодобрения, а продолжал упорно сочинять, забросив все дела.

— Страдаю от любви я, как пьяный гиппогриф... Нет, ну почему меня сегодня все на этих гиппогрифов тянет?

Он положил локти на стол и уперся подбородком на руки, задумавшись. Было ясно, что гиппогрифы вообще ни с чем не рифмуются. Нужно было найти другую тему. Точнее, продолжить ту же — тему любви, но сменить антураж. Рон напряг фантазию и представил, как бродит по темным коридорам замка в поисках своей возлюбленной. Почти ночь, вокруг никого, только возможные враги таятся за углами. А Рон между тем храбро вышагивает сквозь тьму. Это было оно! Великолепная задумка. Стоило Рону только вообразить все это в мельчайших деталях, как строчки сами полились на бумагу.

Наконец Рон закончил сочинять. С довольным видом он откинулся в кресле и огляделся в поисках жаждущих поэзии слушателей. Их не было, но кого волнуют такие прозаические мелочи? Рон, простите, Рундил вскочил на стол и объявил:

— Поэма о любви и храбрости!

Окружающие отреагировали вяло: кто-то засвистел, кто-то захлопал, но большинство просто промолчали, стараясь не обращать внимания на сумасшедшего поэта застывшего в вычурной позе на столе. Рундил откашлялся и зачел:

— По темным коридорам замка

Брожу в тоске один.

Но, слизеринцы, знайте,

Что я непобедим!

Мой Гриффиндорский дух,

Моя отвага удалая,

Непереносим ее вам вкус,

Когорта мелкая вы, злая.

Так вот, брожу по коридорам,

Страдаю от любви,

Но где же, где же, где же

Ту девушку найти?

Небольшой кружок почитателей творчества Рундила Уозлика бурно и восторженно зааплодировал. Рон поклонился, довольно улыбаясь, и спрыгнул со стола.

— Ну как? — спросил он у Гарри и Гермионы.

Гермиона кисло улыбнулась, а Гарри, пробормотав что-то себе под нос, резко вскочил:

— Мне же нужно в библиотеку! Гермиона, ты идешь?

Он практически силой вытащил ее из кресла и потянул за собой в коридор, оставив обескураженного Рона общаться с поклонниками.

— Да в чем дело? — воскликнула Гермиона, когда они миновали портретный проем.

— Нам срочно нужно что-то делать, — ответил Гарри. — Это просто невозможно выносить. Эти стихи с утра до ночи. Он сочиняет их даже во сне, понимаешь? Бормочет что-то между всхрапами, просыпается среди ночи, записывает, зачитывает вслух. Скоро я сойду с ума!

— Ну, если он будет продолжать в таком духе, то уже в следующем году его вышвырнут из школы. Когда он последний раз делал уроки?

— Да лучше бы он сошел с ума на почве домашних заданий! — в сердцах выкрикнул Гарри. — Мы должны что-то сделать. Должны вернуть нашего Рона. Этот психованный Рундил точно не он.

— И что ты предлагаешь? Поговорим с кем-нибудь из преподавателей? Сходим к мадам Помфри?

— Не знаю, Гермиона. Кто тут гений? Неужели тебе ничего не приходит в голову?

Гермиона задумалась.

— Знаешь, надо вначале понять, почему его заклинило именно на поэзии. Вот так внезапно. Он же даже никогда не интересовался литературой, так?

— Да, — подтвердил Гарри, — только комиксы читал.

— Вот, это странно. Но если бы любовное зелье или яд повлияли на его организм, то мадам Помфри бы сказала. А она заявила, что он полностью здоров, значит, дело в чем-то другом. Но в чем тогда?

— Или она врет.

— Или его снова отравили, — сказал голос из темноты коридора.

Гермиона и Гарри резко обернулись и увидели, подходящую к ним Джинни.

— Что? — сказала она, увидев их лица. — Сколько можно от меня прятаться? Он мой брат и я хочу ему помочь. А этот ваш комплекс одиноких спасителей мира у меня уже в печенках сидит. Так что не спорьте, в этот раз я с вами.