Дым и зеркала (джен)

Невилл Лонгботтом поднялся с колен и утёр пот со лба. Тыльной стороной подкатанного до локтя рукава. Ниже руки были измазаны красновато-коричневым: испанская красная почва, богатая железом, не слишком влажная — то, что нужно для горной камелии. Японская красавица, стройная и тонкая, с глянцевитыми тяжёлыми листьями и снежно-белыми цветами. Плавный изгиб лепестков делал цветок фактурным и слегка неестественным, словно бы сделанным из воска или отлитым из серебра.

Букеты из камелий считались плохим тоном. Взыскательные лондонские волшебницы морщили свои аккуратные носики и щебетали: «это пошло». Они предпочитали замогильную прозрачность ледяных хризантем (Невиллу они напоминали подсвеченных луной медуз), капризную хрупкость орхидей (один запах которых вызывал головную боль) и нарочитую простодушность гербер. И Невилл Лонгботтом выращивал хризантемы и герберы, орхидеи покупая у одного чудака-гоблина, променявшего банковское дело на строптивых цветочных фей из экзотических стран.

Камелию Невилл приобрёл совсем недавно, начхав на моду, прибыль и уместность. Купил для себя, не надеясь продать и цветочка. Сам выстроил для неё просторную теплицу, чтобы дерево могло расти вверх, а не горбилось, придавленное низкой крышей. Установил оптимальную температуру и отделил от остальных теплиц герметичной дверью — камелии был нужен чистый горный воздух температурой не выше 68˚F. Строго. Иначе она перестанет давать цветы.

Невилл уже успел порядком замёрзнуть, окапывая драгоценный саженец, подводя систему ирригации и накладывая заклинания смены освещённости, когда мигание лампочки над входом в теплицу возвестило: в магазин кто-то зашёл. Наспех ополоснув руки и сняв фартук, Невилл поспешил в лавку. И замер на пороге.

— Луна! Мерлин-хранитель, какими судьбами?

Он широким размашистым шагом подошёл к ней и едва не сгрёб в охапку. Но в последний момент вспомнил: Луна не любила прикосновений. Даже раньше, а теперь, после... Невилл даже мысленно не мог заставить себя произнести слово «приступ», «шизофрения» и «срыв», предпочитая жалкий и неуклюжий эвфемизм — «с тех самых пор». Руки, разведённые для объятий, бессильно упали. Невилл сцепил их за спиной, словно чтобы побороть искушение, и весь обратился в голос: восторженный, срывающийся, как у лающего щенка:

— Проходи, проходи, — он приветственно замахал ей рукой и приоткрыл дверь в подсобку. — Может, чаю выпьешь?

Луна блуждала взглядом по полкам, переводя внимание с тигровых лилий на переливающиеся всеми цветами радуги горные колокольчики, а оттуда — на синие розы, разложенные на столе. Невилл бросил на розы быстрый хозяйский взгляд и недовольно нахмурился: шипы не обрезаны, ствол не укорочен. Ассистент Невилла, помогавший ему в магазине, приготовил их, но обработать не успел, отлучившись куда-то на середине цикла. Невилл строго-настрого запрещал помощнику бросать цветы на разделочном столе — ведь там они сохнут. «Разложить — обрезать — удалить шипы и листья — наложить стазис — оформить букет, — наставлял Лонгботтом помощника. — И не дай тебе Мерлин даже в туалет отлучиться, пока не закончил цикла!»

В другой момент Невилл устроил бы помощнику разнос. Но сейчас его больше волновала Луна. Он хотел остаться с ней наедине, без посторонних. Поэтому, заметив в дверях беспомощно топтавшегося ассистента, Лонгботтом только коротко, досадливо махнул рукой, выпроваживая его. Помощник благодарно кивнул и стремительно скрылся где-то в теплицах.

— Нет, — наконец-то ответила Луна. — Не надо. Я пришла пригласить тебя на представление. Завтра. Если тебе не скучно, конечно, — быстро добавила она, по-прежнему не глядя ему в глаза.

Кончики её пальцев прошлись по прилавку, обёрточной бумаге, сваленной на столе, залипли в лужице сока от обрезанных стеблей. Луна растёрла жидкость между пальцами и осторожно понюхала. И снова молчала. Невилл — тоже, пока не сообразил, что её фраза была вопросом, а не утверждением.

— Конечно, я приду! — всё с тем же преувеличенным энтузиазмом продолжил он. — Я обожаю смотреть, как ты... — он замялся и судорожно вздохнул. Приказал себе успокоиться и закончил единым духом: — как ты работаешь под куполом.

Жуткий формализм. Нормальные люди не говорят такими изломанными, как крыло раненой птицы, по-чиновьичьи тяжеловесными фразами. Но Луна не заметила. Она вообще не замечала. Ни его неестественного тона, ни того, что, разговаривая с ней, Невилл путался и замирал на полуслове. Возможно, это было последствием её болезни. А может, она считала, что он всегда такой: что ещё ждать от безнадёжного ботаника, закопавшегося в свои любимые грядки едва ли не по шею? От безумной идеи, что Луна — Луна! — могла считать его более нелюдимым и «странным», чем она сама, Невилл едва не расхохотался. Поспешно подавил смех, но тот саднил горло, заставляя громогласно закашляться.

Луна наконец-то посмотрела ему в лицо, серьёзно и торжественно заявив:

— Будь здоров.

— Спасибо... — выдохнул он, красный от натуги, вытирая невольно выступившие слёзы.

Луна довольно улыбнулась и кивнула, словно хваля себя за правильно угаданную реплику. Слегка наклонила голову, будто птица на жёрдочке. Неподвижные, бледные губы ещё хранили след улыбки, только теперь она была какой-то непонятной — то ли радостной, то ли... издевательской.

«Показалось, просто показалось», — в который раз убедил он себя. Но избавиться от тревоги не мог. Иногда Невиллу казалось, что на самом деле Луна всё знает и видит, но просто не хочет этого показывать. И следит за ним с исследовательским любопытством совы, глядящей на пищащую мышь... Насмехается над ним... «У тебя просто разыгрались нервы», — попытался успокоить себя он и открыл рот, чтобы что-то спросить. Но Луна перебила на полуслове:

— А Ханна пойдёт?

— Конечно.

На этот раз ему удалось ответить почти без запинки. Мысли о Ханне успокаивали. Он женат. У него прекрасная жена, милая и очаровательная, золотисто-солнечная, словно букет пушистой мимозы. Словно весна. Любой волшебник был бы счастлив, будь у него такая жена. И Невилл был счастлив. Это было естественно и неизбежно, как то, что закопанные в грунт по осени луковицы тюльпанов весной пробуждались ото сна. Ещё недавно Невилл и сам осмеял бы любого, кто усомнился бы в его счастье.

Всё изменил тот вечер, когда Джинни вытащила его в цирк.

* * *

— Ну же, что ты сидишь здесь, как сыч. Грядки могут подождать!

— Джинни, ты не знаешь, о чём говоришь. Садоводство — точная наука, и я должен...

— А общаться с друзьями ты не должен, — Джинни всплеснула руками и упёрла их в бока. — Когда ты последний раз видел Гарри? А Рона? Меня? А там будут все! Там будет Луна!

Невилл не любил цирковых представлений чуть больше, чем совсем. Он не монтировался с цирком настолько, что когда стоял в очереди на вход, на него оглядывались дети и взрослые, словно прикидывая, что же этот чудак в добротной сероватой мантии мог забыть в подобном месте. Невилл проскучал всю программу, не впечатлившись ни дрессированными химерами, ни жонглёрами, перебрасывавшимися плюй-камнями, балансируя на спине летавших по кругу гиппогрифов. Гарри и Рон оживлённо переговаривались между собой, Джинни на них шикала, умоляя соблюдать тишину, Гермиона просто молча толкала Рона в бок... А Невилл сидел, глубоко утопая в обтянутом бархатом кресле, и гадал, чего ради согласился на это «общение», в котором он вновь молчал и вновь был где-то сбоку и не у дел.

А потом свет погас, и на арене появилась та, ради кого Джинни убеждала Невилла прийти:

— Она же твоя подруга. Соратница. У неё сейчас сложный период...

— Кстати, о периоде, — Невилл озабоченно потёр переносицу и уставился на Джинни. — Это не опасно? С её... Ну ты знаешь.

— Она контролирует свою болезнь! — отрезала Джинни, яростно мотнув головой, так что рыжие волосы мелькнули мгновенным всполохом пламени. — Всё, что ей нужно сейчас, — это любимое дело и помощь друзей. Помощь друзей, — ещё раз повторила она, выразительно глядя на Невилла.

— О’кей, — сдался тот, примирительно поднимая руки над головой. — Я приду.

Невилл оттягивал этот момент до последнего. Увидеть, взглянуть в глаза и заметить в них... он сам не знал что: пустоту, бессмыслицу, безумие, тускло светящееся в глубине зрачков, словно болотная гнилушка? Он боялся встречи с Луной, хотя никогда бы не признался в этом ни Джинни, ни кому другому из своих друзей.

Бояться встретиться с тем, в чём твой друг живёт каждый день, — трусость и предательство. А гриффиндорцы не предают. Но гриффиндорцы тоже имеют право на личные фобии. Невилл боялся безумия. Боялся даже резкого, зазубренного, как тупая пила звучания её диагноза: schizophrenia — шизофрения. И всё-таки он пришёл.

И сошёл с ума сам.

Хрупкая фигура в бело-серебристом трико парила ласточкой и юрко извивалась змеёй. Шагала по тонким провисающим паутинкам, натянутым над пропастью, и превращала их в гигантские качели. Стремительно падала, чтобы почти у земли найти новую эфемерную опору. Она скользила, как дым над водой, кружилась, словно пушинка, подхваченная ветром. Нет, это была не магия. Это было волшебство.

* * *

— Мне нравится Ханна, — произнесла Луна. Она снова опустила глаза, гладя тёмно-зелёные стебли роз с каким-то почтительным удивлением, словно первый раз касалась чего-то подобного. — Ты... счастлив.

«Счастлив». Раздвоившееся, растроившееся в его сознании. Одновременно вопрос, утверждение и приговор. Три интонации, наслоившиеся одна на другую. Счастлив — как «Все это знают, и я знаю. Мне всё равно, я говорю это просто чтобы поддержать разговор». Счастлив! — «Я знаю, о чём ты думаешь, но помни, — помни! — это не для тебя. Ты не разрушишь мой мир своей глупостью. Будь доволен тем, что имеешь, и оставь меня в покое». Счастлив? — «Я не верю, что тебе этого достаточно. Я хочу того же, что и ты».

— Да, — произнёс Невилл, снова нахмурившись. — Я счастлив.

— Как Гарри, — улыбнулась Луна. — Хотя, — пожала плечами, словно опровергая собственное же утверждение, — он в последнее время какой-то хмурый.

— Это из-за работы, — Невилл облегчённо выдохнул, как будто ему только что удалось спрыгнуть с тонкого льда на твёрдую землю. Голос окреп и полился без запинки. Гарри — это хорошо, это безопасно. Совсем не то же самое, что рассуждать о счастье и ловить оттенки интонаций: — Он слишком близко принимает к сердцу неудачи. Нераскрытые дела, тупики... А работа аврора всегда неровная — даже если сделал всё, что мог, терзают сомнения. И когда произошёл этот случай с Амбридж...

— Амбридж? — эхом отозвалась Луна. — Это... такая в розовом, она ещё, когда Гарри был на пятом курсе...

— Да, — прервал её Невилл. — Из-за этого его даже не хотели допускать до расследования. А теперь он рвёт и мечет, потому что следствие снова зашло в тупик.

— Как печально, — без всякого выражения заметила Луна. Невилл каким-то шестым чувством понял, что за мнимо «нормальной» фразой скрывалось что-то совсем иное, и точно: — ...что Гарри не научился принимать течение жизни таким, какое оно есть, — продолжила она, как ни в чём не бывало. — Это мешает наслаждаться моментом.

— Действительно, — охотно кивнул Невилл, широко и немного нервно улыбаясь. Если бы такую ересь произнёс кто-то другой, он поднял бы его на смех. Но с Луной он мог только соглашаться и кивать. И улыбаться, пока не задеревенеют щёки. — Но знаешь, в последнее время он повеселел! Клянётся, что вычислил серию и скоро устроит засаду...

— Ой!

Луна продолжала гладить стебли роз, но, заслушавшись Невилла, на секунду отвлеклась. Острый шип — загнутый, как петушиная шпора, и почти такой же огромный — глубоко вонзился в мякоть большого пальца. Она медленно, с усилием вытащила шип и непонимающим взглядом уставилась на быстро набухающую каплю крови. Хотела слизнуть, но Невилл не позволил: цветы были обработаны зельями и заклинаниями против вредителей. Кто знает, как эта смесь могла повлиять на человека?

— Мерлин-хранитель! — всплеснул руками Невилл, бледнея едва ли не сильнее самой Луны. — Его надо срочно перевязать. Но сначала промыть.

Он увлёк её в коридор, соединявший подсобку с теплицами, промыл рану и наложил бинт, а потом усадил на скамейку у самых дверей теплиц. Обхватил её за плечи, словно бы укачивая, а она упрямо зажимала большой палец правой руки левой, будто пытаясь совсем прекратить приток к нему крови. Луну трясло, как в лихорадке.

С самой Войны ей становилось нехорошо от запаха крови, а потом произошёл «тот самый эпизод»: двое Пожирателей хотели захватить её в плен. Луна отбилась от обоих, но ей пришлось применить Режущее проклятие. Несколько раз. Много раз.

Её нашли без сознания в луже крови. Чужой. Но когда Луна пришла в себя, стало понятно, что с ней произошло что-то серьёзное. Что-то ненормальное даже по её меркам. Она боялась крови. Боялась людей. Твердила, что волшебство — это зло, потому что от него умирают люди. И разговаривала с мертвецами, которых видела всюду. Дар некроманта? Нет, обычные галлюцинации, как установил психиатр из больницы Святого Мунго. Шизофрения. Скайзофрения. Зеркало, разбитое на кусочки.

И вот сейчас Луна дрожала в его объятиях, а Невилл думал одновременно о двух вещах: как бы с ней не случился приступ и... как нервно и сильно бьётся её сердце, какое от неё исходит волнующее тепло, какая она податливая и нежная. Невилл ощущал каждый удар её пульса, как свой. Не мешала ни грубая ткань его рубашки, ни тонкая шёлковая броня её платья. Повинуясь внезапному искушению, он слегка передвинул руку, покоившуюся на её спине, и коснулся нежной кожи шеи — там, где светлые белокуро-пепельные волосы ерошились и свивались непокорными завитками, выбившимися из косы.

Луна вздохнула и, извернувшись, посмотрела ему в глаза. Его рука, неловко мазнув по шее, соскользнула с плеча Луны, и второй раз обнять её Невилл уже не отважился.

— Почему у всех роз есть шипы? — одними губами произнесла она. — Почему нет красоты без жестокости?

Невилл смотрел на неё, не зная, что сказать. Как вдруг ему в голову пришла счастливая идея:

— Есть! Хочешь, я покажу тебе её?

Луна радостно кивнула и вскочила вслед за Невиллом, который уже нёсся к той самой, дальней теплице, где царственно раскинулась его любимица:

— Японская камелия! — гордо возвестил он, переводя взгляд с Луны на дерево и обратно. Тревожный, ревнивый взгляд: вдруг они не понравятся друг другу?

Но Луна смотрела восхищённо, будто лишившись дара речи. А камелия сияла в ответ снежно-белыми цветами, так напоминавшими розы... но без шипов. «Они похожи, — внезапно понял Невилл, глядя на Луну: светлую, воздушную, в немом восторге сложившую на груди тонкие бледные пальцы. Они обе — девушка и цветок — напоминали изваяния из безупречно белого воска или алебастра. — Беззащитные и прекрасные. Розы без шипов».

— Невилл?

— Да?

— Можно я возьму один цветок?

— Нужно, Луна, нужно!

Он аккуратно, двумя пальцами, сорвал с дерева едва распустившийся бутон и вложил в её пальцы.