Частная жизнь в эпоху Волдеморта (джен)

Филиус обошел стол и взгромоздился на свое высокое сиденье рядом с Помоной Спраут. Улыбнулся ей и махнул ладонью, потом посмотрел налево, где профессор Грайм сидел с одиноким стаканом воды. С ним поздоровался церемонно:

— Добрый день, коллега.

Подтянул к себе блюдо с мясным пирогом.

— Добрый? — холодно переспросил Грайм. — День Памяти. Но вы едите, как вижу.

— Я не соблюдаю, — сдержанно ответил Филиус. — Я полукровка…

— И выбрали придерживаться человеческого обычая. Понимаю. Жизнь сразу становится гораздо удобнее. — Грайм так резко отодвинул стакан, что остатки с донышка доплеснулись почти до верха, слез со стула и желчно выплюнул на прощание: — Приятного аппетита.

Помона молча смотрела, как он шагает к выходу из Большого зала — маленький, злой и несчастный, потом пробормотала:

— Ужасно несправедливо, Филиус. Не принимайте близко к сердцу.

— Что ж поделать, — Флитвик вздохнул, уперев подбородок в маленькие ручки. — Двух гоблинов много для одного коллектива.

— Но вы же не гоблин, — сердобольно утешила Помона.

— Вы думаете… — пробормотал профессор, отвернувшись. Глаза у него блестели, и Помона подумала, что вот эта эмоциональная несдержанность, конечно, от гоблинской крови.

Филиус закрыл лицо руками. День памяти гоблинов, погибших в какой-то из бесчисленных войн с волшебниками. Он даже толком не знал, в какой, почему именно этот день. А Арпа Грайм, наверное, считает серьезной фрондой сидеть с волшебниками за одним столом и напоказ держать пост. Вежливо здоровается с коллегами, смотрит в глаза и думает: «Мы все помним. Если завтра будет новая война, ваша палочка может отправить меня на тот свет». Идиот. А может быть, это я идиот.

Через день на вечеринке у Слагхорна Эвальд Туайт спросил походя:

— Видели, как наши недомерки поссорились?

— Какие недомерки? — не поняла Лигейя.

— Гоблины. Этот… — Эвальд защелкал пальцами, — учитель гоблинского языка. И Флитвик.

— Кстати, Флитвик прекрасный учитель, — немедленно вмешался Кассий, — на прошлой неделе…

— С чего вы взяли, что он гоблин? — с обидой перебила Лигейя. — Профессор Флитвик. У него просто маленький рост. Но пропорции конечностей совершенно человеческие.

— Обязательно ли быть таким говнюком? — спросила Белла. Они с Рабастаном и Эдной сидели неподалеку, так что она понизила голос, чтобы Эвальд не услышал. А вот Кассий, который как раз к ним подсел, успел услышать — и про себя порадоваться.

— Не любит этих тварей, — примирительно сказал он. — Я тоже не в восторге, но не считаю это поводом обижать девочку из приличной семьи.

— Белл, неужели ты тоже не знала? — рассмеялся Рабастан. — Тоже скажешь про человеческие пропорции?

— Слышала, что о нем болтают, — небрежно ответила Белла. — Какая разница. Среди них попадаются и приличные. Он же не рудокоп из Студеных пещер и даже не клерк из Гринготтса.

— Ты говоришь ужасные вещи, — весело возразил Рабастан. — Неужели чистокровная гордость отправилась на помойку? Неужели Дамблдор переубедил тебя?

--

Лигейя теперь все смотрела на учительский стол, сравнивала своего декана и профессора Грайма. Наверное, у профессора Флитвика и правда гоблинская кровь. И что же теперь? Мало того, что она влюблена в учителя, он еще и полугоблин. Влюблена, да, это Лигейя окончательно поняла. С Мэттом она гуляла, ходила целоваться к теплицам, куда с той же целью бегала вся школа; он говорил комплименты, на редкость неискусно, иногда брал ее с собой в компании. В сущности, неплохой парень, и Лигейя не хотела, чтобы он ее бросил, но во время поцелуев или ночных прогулок она часто представляла Флитвика на его месте. С мучительной неловкостью думала об их физической несоразмерности — если бы ее мечта стала явью, над странной парой смеялись бы… Возможно, над Лигейей смеялись и раньше, но до того ей дела не было.

Любовь так внезапно открылась, назвалась своим настоящим именем. И отношения со сверстниками тоже стали интересны — прежняя полудружба с Арахной Хиббинс не шла в сравнение с отношением к нынешней компании. С Мэттом — любовь, с Фрэнком — дружба, понимание; и то, и то захватывающе новое, непривычное.

— Что важнее — любовь или дружба? — спросила Лигейя; ребята под вечер сидели в комнате старост, Фрэнк принес учебники, но за полчаса даже страницу не перевернул. Он покрутил палочку в руках:

— Гм. Ну, скажем так. Любовь обязательно содержит в себе дружбу. А дружба вовсе не обязательно предполагает любовь. Следовательно, любовь важнее.

Лигейя не согласилась:

— Магия умозаключений в том, что их формальную стройность легко спутать с содержательной убедительностью. Но я возражаю против первого же члена рассуждения. Любовь не обязательно содержит дружбу.

Она не дружит с профессором. И даже с Мэттом — они мало разговаривают, мало в чем понимают друг друга.

— Как много слов, — Мэтт притянул Лигейю, легонько поцеловал в губы. Она прикрыла глаза, раздумывая, что сказал бы на его месте маленький профессор. Фрэнк смотрел сквозь них невидящим взглядом, представляя Диону в волнах. Мэтт был ближе всех к реальности, если что и мелькало в его голове в этот момент, то только мысли о раздетой, возбужденной Лигейе — как на картинках, которые передавали друг другу в спальне мальчиков. В жизни он еще ни с кем не заходил дальше объятий и поцелуев.

Ворон был частым гостем их посиделок. Издавал отрывистые крики, царапал когтями шкафы, усеивал поверхности блямбами полужидких испражнений, которые Лигейя аккуратно убирала заклинанием. В начале романа Лигейи с Мэттом Ужас уронил помет ему на голову, и Фрэнк бессердечно рассмеялся:

— Это ревность!

Мэтт, впрочем, повел себя добродушно и не затаил зла на птицу.

Учителя чуть не на каждом уроке твердили про СОВ и задавали многофутовые задания. Программа у разных факультетов в основном совпадала, так что ребята часто делали задания вместе. Лигейя иногда рассказывала что-нибудь о чарах. Фрэнку слушать ее было интереснее, чем учителей. Те были наняты для разговоров об искусстве магии, и это мешало поверить в их непосредственную любовь к предмету. Трудно было понять, где заканчивается их искренняя заинтересованность предметом и учениками и начинается принужденная, которую нужно изображать, чтобы соответствовать служебному положению. А Лигейе не было резона притворяться, она исследовала вещи для собственного удовольствия, и, значит, это удовольствие можно было разделить.

О своей семье она заговаривала редко. Однажды обмолвилась:

— Когда-то мои предки основали Ноктюрн-Аллею.

— Так и знал, что вы были черными магами! — торжествующе заметил Фрэнк.

— Да нет, тогда там не было ничего черномагического. Всей аллеи было с пару мастерских для изготовления магических приборов. Тут же их и продавали, когда находился покупатель.

— И что за приборы?

— Мэтт, это было полтысячи лет назад, если не больше!.. Но я знаю, например, что Фредегар Ноктурна трудился над обработкой человеческих воспоминаний. Делал ранние модели думосборов. Правда, он так и не довел их до ума. Потом нашлись люди пошустрее, доработали.

— Так вы совладельцы Аллеи. Вы же должны быть богаче Блэков! — недоверчиво воскликнул Фрэнк.

— Нет, — флегматично ответила Лигейя. — Мы все потеряли. Были какие-то неудачные политические альянсы во время войн Гуся и Жабы.

— Э-э-э, — протянул Мэтт, и Лигейя торопливо пояснила:

— В восемнадцатом веке. Вообще-то у нас интересная семейная история, я знаю только малую часть. Мой отец… — рейвенкловка запнулась. — Так или иначе, сейчас мы ничем не владеем на знаменитой улице. И политического влияния у нас нет. Даже какие-нибудь выскочки Уилксы имеют больший вес.

Фрэнк бросил косой взгляд на ведьму. О болезни ее отца он знал от Августы. На зимних каникулах упомянул о новой подруге, мама выслушала с задумчивым и озабоченным видом, как будто эта тема навела ее на какие-то мысли, и потом немножко рассказала о семье Ноктурна. Про Ноктюрн-аллею, правда, не говорила.

Мэтт погулял с Лигейей до конца года. Сначала она очаровала его — такая изысканная и аристократичная. Потом то же самое начало раздражать. Теперь Мэтту казалось, что Ли смотрит на него свысока, на квиддичных матчах ей скучно, а в компании она старается отсесть в уголок, молчать или тихо беседовать с Фрэнком. При этом любви между ней и Фрэнком вроде бы не было. Просто оба были одиночками и больше привыкли наблюдать, чем действовать.

Мэтт даже спросил приятеля, не решил ли тот все-таки закрутить с Лигейей: «Если что, я пойму и не обижусь». Но Фрэнк покачал головой. Диона, маленькая русалка с Северного моря, занимала бОльшую часть его мыслей. Фрэнку казалось, что он попал в сказку, и он не собирался разрушать ее.

Мэтт подумал, что хотел закадрить Лигейю из своеобразного соперничества с Фрэнком, в котором сам себе не признавался. Но Фрэнк все равно его обошел, даже не подбивая клинья к Ли. Просто его мнение значило больше, чем Мэтта, и ему было достаточно рот раскрыть, чтобы отодвинуть Мэтта на второй план.

Ну и хрен с этими умниками. Ничего не делают, как нормальные люди, и договориться с ними невозможно. Мэтт решил, что теперь он сам поступит так же: смотает удочки, ничего не объясняя.

Лигейя и сама видела, что дело идет к разрыву, и понимала, что будет переживать его, даже не будучи сильно влюбленной. Летом ведьма написала Мэтту. Тот, конечно, не ответил.

В середине июля отцу снова привиделось что-то, и он едва не сжег дом, Лигейя с матерью вовремя успели.

В августе вышла новая книга Оскара Гэмпа, потомка знаменитого исследователя трансфигурации, и Хлоя с Лигейей посетили его выступление, приуроченное к публикации. Среди гостей был профессор Флитвик, и Лигейя держалась к нему поближе.

— Надеюсь через несколько лет обсуждать с коллегами ваши труды, — любезно сказал ей профессор. Лигейя со смесью страха и стыда подумала, что весь последний год совсем не занималась наукой, и никаких новых мыслей ей в голову не приходило. Что, если она — пустоцвет, что, если ее одаренность иссякла?