Частная жизнь в эпоху Волдеморта (джен)

— Вы предпочли бы оставаться в обличье волка все время? — спросил Бена Луэллина, оборотня, его странный собеседник. Оборотень посматривал на человека искоса: главным было не то, что он видел, а то, что он чуял, и чутье говорило, что собеседник в высшей степени опасен. Посмотри он прямо в глаза человеку, увидел бы красноватый отблеск.

— Да… милорд, — кивнул Бен. — Но разве это возможно?

— Все возможно, если сильно хотеть и добиваться. Сейчас таких средств нет просто потому, что нет людей… существ, которым это было бы нужно.

— Да, — тоскливо сказал Бен. Он давно жил на обочине человеческого мира и прочно усвоил, что никому не нужен — с того дня, как покинул родительский дом, и никто его не остановил, с того дня, как вдали растаяли крыши родного городка. Иногда он подворовывал по мелочи — нюх помогал чуять приближение опасности и вовремя смотаться. Были и другие способы заработать. Например, кровь оборотня дорого ценилась как ингредиент для зелий и ритуалов. По новому законодательству брать ее, не оповещая Министерство, стало нелегальным, но черный рынок пережил и не такие законы.

— И все же вы держитесь за то, что связывает вас с человечеством, — усмехнулся собеседник. — Живете в городах, сохраняете человеческое имя.

— Мне много раз хотелось сменить имя, — пробормотал Бен Луэллин. — Но я не думал взять волчье. Разве у них вообще бывают имена?

— Был один бог-волк в скандинавском пантеоне. Он вырос настолько опасным, что боги лишили его свободы и приковали к подземной скале. Там он будет лежать, пока не придет конец света. Тогда волк проглотит Солнце и убьет верховного бога.

— У него было имя?

— Фенрир.

И правда, сказал себе Бен ночью, глядя на неумолимо растущую луну, и правда, об этом стоит подумать. Ноктюрн-аллея вокруг кипела своей темной жизнью. Самым тяжелым после заражения оказалось одиночество. Волки — животные социальные, им необходима стая. Пусть будет Фенрир, решил он. И какое-нибудь подходящее волку прозванье. И собрать себе подобных, держаться с ними.

— — — -

Подходило время Фрэнку Лонгботтому идти в школу. Поскольку в Хогвартсе требовалось проживать безвылазно, подводный спорт пришлось бы бросить. Когда Фрэнк понял это, то ехать в школу отказался наотрез. Руперт провел с ним воспитательную беседу, Августа тоже попробовала силы, но результата не добилась. В конце концов обескураженные родители пожаловались Дамблдору.

— Как часто он бывает в этом хозяйстве? — спросил профессор.

— Обычно дважды в неделю.

— Оплатите ему портал на выходные. Пусть хранится у главы колледжа. Я разрешу и буду контролировать эти перемещения, но за время, проведенное мальчиком вне стен школы, сниму с себя ответственность.

— Но ведь тогда ему не хватит времени на уроки, — растерялся Руперт.

— Я всего лишь дал совет, — спокойно сказал Дамблдор. — Решайте сами. А вернее, предоставьте решать Фрэнку.

Конечно, портал был оплачен. Фрэнк попал в Гриффиндор, под руководство Минервы МакГонагалл, и минимум дважды в неделю посещал ее кабинет, где среди учебных материалов, научных журналов, кошачьих печений лежала и фигурка морского конька, которая обеспечивала ученику проход из школы на побережье и обратно.

Таким образом, Фрэнк пропускал все школьные матчи, и квиддичем так и не заинтересовался, что лишало его львиной доли взаимопонимания с соседями по спальне мальчиков. А оставшиеся будние вечера были полностью заняты домашними заданиями, которые он не мог, как одноклассники, откладывать на выходные. Другие ребята свободное время проводили в совместных забавах или болтовне и так завязывали дружбу. А Фрэнк ни с кем в Хогвартсе близко не сошелся, и своими продолжал считать только ребят из морского хозяйства.

Вокруг хозяйства толклись и маги, и подводный народ. Люди, чтобы держаться под водой, накладывали заклятие пузыреголовости или ели жабросли; были и другие способы. Скачки были делом зрелищным, и Фрэнку хотелось стать известным наездником.

С подводным народом Фрэнк был в неплохих отношениях и научился сносно разбирать язык русалок. Иногда вечерами все собирались посидеть, кто-нибудь трубил в раковины, остальные танцевали в глубине вод — или сплетничали, вспоминали прошлые скачки, судачили о букмекерах, ценах на корм и придирках со стороны Министерства.

Несколько гиппокампов, участок дна, освобожденный для гонок, грядки полезных водорослей, стайка лобалугов — вот и все, с чего они кормились.

— — — —

Когда Дамблдор в следующий раз увидел кентаврицу Пандору, рядом с ней ковылял на разъезжающихся ножках белоснежный жеребенок, тычась в бок матери.

— Это Флоренц, — сказала кобылица непривычно мягким, расслабленным тоном.

— Очень красивый, — вежливо ответил Дамблдор. — Поздравляю вас.

— Он — мой последний жеребенок. Я вступаю в пору старости…

Профессор наклонил голову. Век кентавров был короче человеческого. Грудь Пандоры раскачивалась при хольбе, и Дамблдор отвернулся.

— Что за ханжество, Альбус! — тряхнула гривой кобылица. Мягкость ушла из ее голоса. — Я же не отворачиваюсь от вашей дурацкой мантии!

— Простите, Пандора. Я не хотел обидеть вас, — спокойно сказал Дамблдор. — Я поступил так, как принято у людей.

— Впрочем, вздор, — отмахнулась Пандора. — Итак, мы вытурили оборотней из своего леса.

Дамблдор вздохнул.

— Боюсь, это не окончательное решение их вопроса.

— Я тоже боюсь… — вполголоса призналась Пандора. — Потому и говорю с вами. Звезды предвещают беды. Почему бы этим существам не оставаться со своими сородичами, людьми? Примите их в своих городах.

— Увы, я мало что решаю, — ответил Дамблдор. — Я пытался смягчить отношение к ним. Я ведь и вас просил о том же, Пандора…

— У вас свои интересы, у меня свои, — отозвалась кобылица. — Я не хочу оставить своему ребенку в наследство это безобразие.

— А что думает Имбрей?

— Он погиб, — после паузы отозвалась Пандора. — В той схватке… Его место в совете старейшин заняла я. Знаю, ненадолго. Но что-то я успею сделать.

— И что же за беды ждут нас? — спросил профессор немного погодя.

— Предсказания звезд туманны.

— А другие предсказания?

Пандора повернула голову, внимательно взглянув на спутника.

— Вам не откажешь в проницательности, — пробормотала она. — Основной удар примет на себя ваше племя. Что я полагаю справедливым, ведь в нем заключен и корень проблемы.

— Сколько времени у нас еще есть?

— Несколько лет. Быть может, семь или девять.