Годовщина (гет)

Ральф — Тень (перевод Макса)

(продолжение)

Они всегда жили уединенно. И пока обитали на квартире Ральфа, и когда перебрались в дом Птицы. Сначала из-за адаптации Стервятника — он весьма нервно воспринимал чужаков, потом из-за затянувшегося ремонта — тоже не до гостей. В этом был и несомненный плюс — ради встреч с тем же Лордом или Рыжим Стервятник заставлял себя выползать из дома и, перебарывая неприязнь к переполненным автобусам, преодолевал дорогу до какого-нибудь кафе. Сдав на права, с облегчением сел за руль и навсегда распрощался с ненавистным общественным транспортом. Но их с Ральфом жилище оставалось табуированной для посторонних территорией, словно Стервятник раз и на всегда разделил мир на себя, Ральфа и всех остальных. По негласной договоренности, они всегда предупреждали друг друга, если задерживались, или у кого-то из них намечалось свидание.

— Почему ты никого не приглашаешь домой? — как-то за завтраком поинтересовался Ральф. — Ты же встречаешься с кем-то? У тебя есть друзья.

— С друзьями я предпочитаю встречаться в баре, а остальным здесь делать нечего. Ты вообще-то тоже своих женщин сюда не водишь, — заметил Стервятник.

— У меня для этого собственная квартира есть. Это твой дом. Если ты стесняешься меня, я могу хоть завтра переехать. Ты уже взрослый, и наверное, пора устраивать свою жизнь более основательно.

Ральф не первый раз заводит этот разговор. Что птенцу пора лететь из гнезда. Вернее, Ральфу пора перебираться обратно «к себе». Стервятник подобные разговоры терпеть не мог — начинал нервничать и раз от раза психовал все сильнее. В тот раз он даже шваркнул вилкой об стол.

— Я ненавижу, когда ты так говоришь — «мой», «твой». Я давно бы подарил тебе половину дома, но мы не родственники! Ты прекрасно знаешь, что налог с него ни тебе, ни мне не потянуть. Если ты хочешь приводить сюда своих друзей или подружек, я не против. Правда, не против. То, что я никого сюда не вожу, это мое дело, мой выбор. Тебе не зачем уходить.

— При чем тут дом! Я не об этом говорю. Тебе пора жить самостоятельно!

— Что значит «пора»? У тебя есть специальные часы, календарь? — хрипло каркал Птица, откашливаясь. — Финансово я от тебя не завишу и считаю, что неплохо справляюсь с наружностью. Это и твой дом, Ральф. Лучше признайся, что ты снова хочешь сбежать, вот и все!

— С тобой не возможно разговаривать!

— Вот и не разговаривай! Ешь лучше.

Однажды они все-таки разругались из-за этого вдрызг. Ральф в сердцах собрал сумку, но на пороге его опередил Стервятник. С рюкзаком наперевес.

— Нет, это я уезжаю, а ты остаёшься.

— Ты куда?!

— Да куда, блин, угодно! В Таиланд! А вот ты поживи в свое удовольствие один.

Твою ж дивизию!

— Цветы не забывай поливать!

И ушёл. И зачем-то забрал машину. Нельзя было до аэропорта на такси доехать? А Ральф остался в полном офигении. Один. И без машины.

Бросить любимое гнездо без присмотра он не решился. Исправно поливал стервятникову зелень, возился с ремонтом половиц и целую неделю получал язвительные, колючие СМСки, воображая, как его пернатый неврастеник нежится с каким-нибудь дружком на пляже, потягивая коктейли. Ну хоть кому-то хорошо.

Потом Ральф стал думать, что бы он делал в своей небольшой квартире один. Жить? Дом-работа-дом? Жениться? Это было не так уж трудно. Ральфу пятьдесят один. Одиноких неспившихся и неопустившихся мужиков его возраста, да с собственной квартирой, еще поискать. Завидный жених, усмехнулся Ральф. А незамужних женщин всех возрастов — вагон. Было бы желание. А вот желания особого не было, разовые встречи с парой-тройкой постоянных подруг Ральфа вполне устраивали. Вариант «влюбиться без памяти» он даже не рассматривал. Прошли те времена.

Копаться в огороде? Дедов сад он давно продал, когда они со Стервятником остро нуждались в деньгах. Путешествовать? Кстати, Стервятник впервые уехал без него — путешествовали они редко, но всегда вдвоем. Значит Стервятнику он уже не так необходим, как прежде. Все, птичка выросла. Казалось, Ральф должен был радоваться, но радости никакой не испытывал. Мыкаясь по пустому дому, вскоре обнаружил, что все время разговаривает с пустотой. А потом, представив бродящего по комнатам одинокого Стервятника, осознал, чего тот боялся. Ральф слишком хорошо знал, на что способен Стервятник в состоянии одинокого отчаяния. Значит, потом опять все с начала? Попал ты, Ральф.

Вскоре выяснилось, что Стервятник писал свои СМСки не с Пхукета, а ловил сигнал на сеновале в общине Рыжего, заливая обиду настойками. Сначала грозился, что его не будет месяц, но по итогу выдержал чуть больше недели. Ральф успел по нему соскучиться, поймав себя на том, что ему не хватало не только Птицы, но и собственной заботы о нем. А еще — и Ральф не мог в этом не признаться — ему страшно не хотелось бросать ИХ дом, в котором Ральф знал каждый уголок, каждую дощечку. Где «план реставрации» расписан на много лет вперед.

— Вот тогда, Макс, до меня дошло, что это навсегда.

— А у тебя были сомнения? — Тень покачивался на могильном камне медленно и завораживающе, как пламя свечи.

— Я ж говорю, что вы два ублюдочных, хитрых сиамца, только, похоже, третьим сиамцем вы назначили меня, — рыжий Макс слышит, как по кладбищу разносится тихий призрачный смех.

Но кое-чего Ральф не учел. Наивный старый дурак.

…Первый звоночек прозвенел давно, лет через пять после выпуска, когда он столкнулся на улице с Щепкой. Как раз, когда они со Стервятником начали ремонтировать дом. После второй кружки пива Щепка брякнул что-то вроде «не ожидал от тебя старина, но хорошо, хотя бы до выпуска не светился, дотянул» и странно хихикнул. Ральф сначала даже не понял, о чем он, а когда понял, то, обомлев, не знал, что и ответить. Он никогда не умел оправдываться. Доказывать собственную невиновность, непричастность, подбирать аргументы, спорить. Это всегда ему казалось глупым, и он всегда верил, что правда восторжествует. Он умел отстаивать других, но не себя. Ему проще было или вмазать в рожу (в юности) или молча отступить (во взрослой жизни). Пусть сами разбираются.

Посвящать кого бы то ни было в свою личную жизнь он не желал. Объясняться он не желал, тем более перед Щепкой. Перед Стервятником, перед обществом, перед законом Ральф был чист. Захотелось немедленно уйти. Но сначала хотелось расквасить довольную рожу бывшего коллеги. А хмельной Щепка не унимался и, видимо, решил прояснить все волновавшие его позиции:

— Но вы молодцы, долго держитесь. Такое, знаешь ли, не часто в вашей-то среде. Еще и наследство отхватил. Класс! Большое наследство-то?

Ральф сказал что-то вроде — «тебе и не снилось», и даже, кажется, «пошел ты», одним глотком допил пиво и ушел, хотя послевкусие осталось, будто наелся несвежего мяса. Больше они не виделись. Про эту встречу он ничего не рассказал Стервятнику. А настоящую силу гнусных сплетен он почувствовал гораздо позже.

…Он читал заявление, и все происходящее казалось ему несмешным, дурно сколоченным спектаклем — картонные персонажи, актёры играют плоско, неубедительно. И вязкое, тоскливое чувство где-то в кишечнике, что уйти не получится. Не сбежать. Потому что, по прихоти малолетнего хитрожопого говнюка, балующегося в туалетах спайсами, Ральфу в этой пьеске отведена главная роль, и его педагогической карьере, а, может быть, и свободе пришел конец.

— Мы не можем позволить выйти этой истории за стены нашего лицея.

— Это абсолютный бред. Я к нему не приставал, только заставил его вывернуть карманы и отобрал у него наркотик.

— Каким образом заставили?

— Если вас это интересует, я его не бил. И даже не обыскивал. Просто прикрикнул. Или я должен был его мороженым с ложечки кормить?

— Вы прекрасно знаете, что мы не имеем права оказывать давление на учащихся.

— Сделайте ему тест на наркотики и результаты покажите родителям.

— Вы в курсе, кто его отец?

— Давайте, я сам с ним поговорю.

До этого Ральф встречался только с его матерью — ухоженной шатенкой, со следами неброской омолаживающей пластики на лице и испуганными тревожными глазами. Ральф застукал ее сынка и еще парочку оболтусов прямо за школой, безошибочно вычислив по узнаваемому запаху травки. Всем своим видом мамаша давала понять: не трогайте меня, не надо меня пугать этой страшной жизнью, я тут не при чем!

Отец мальчика оказался спортивного телосложения моложавым мужиком, примерно одних с Ральфом лет. Казалось, его дорогой серый костюм скоро затрещит на атлетических плечах (видимо, тот специально носил пиджак на размер меньше). Что-то смутило тогда Ральфа в его облике, что-то сбивало с толку, что-то очень знакомое. Разговаривал мужик отрывисто, с оттенком раздраженного презрения, как человек, у которого мало времени, и потому он привык общаться только по делу. Он выслушал Ральфа, не перебивая, а потом спросил, странно понизив голос:

— Каких мальчиков ты любишь? Блондинов, да? Ты, надеюсь, понимаешь, что много лет под статьей ходишь?

— Что? — Ральф был готов к чему угодно, но не к такому повороту. — Вы соображаете, что говорите?! Каких мальчиков?

— Таких. Если ты еще хоть раз приблизишься к моему сыну ближе, чем на метр, я тебя закрою в два счета. И чтобы через неделю тебя в школе не было. Я лично прослежу.

— Ваш сын — малолетний наркоман. А спайсы — очень быстрый процесс. Вы можете потерять его через год.

— Ты меня слышал. Со своим сыном я разберусь сам. А свое педофильское дерьмо упаковывай в портфель и вали. И можешь распрощаться с преподаванием.

Сев в машину, Ральф на автомате ткнул пальцем в радиолу — надо было хоть чем-то заглушить этот неправдоподобный разговор. В колонках лихо лупасили по гитаре и задорный дуэт выводил бодро и радостно:

Мои кенты кричали «Здорово!»

Вот это первая любовь твоя!

Тебе четырнадцать исполнилось,

А мне пятнадцать дали строгого…*

До него дошла вся чудовищность ситуации и вероятных последствий. Ральф чуть не с проводами выдернул радиолу из панели.

...Директор замялся и, стараясь не глядеть Ральфу в глаза, проговорил, сбиваясь в скороговорку:

— Самым разумным будет написать в ближайшие дни заявление по собственному желанию… Поймите меня правильно, лично у меня нет никаких предрассудков, каждый может жить, как хочет, но поймите, существуют границы, которые не следует переходить людям, связавшим себя с педагогическим поприщем.

Так и сказал сука — «поприщем».

— Тем более, вы работаете с мальчиками, и у вас были прецеденты.

— Вы о чем? — оторопел Ральф.

— Вы же не будете отрицать, что живете со своим бывшим воспитанником? — вкрадчиво поинтересовался директор.

— Но мы совсем не… При чем тут он?

— Охотно верю, все из лучших побуждений, юноша — калека, сирота, но и с общественным мнением тоже надо считаться. Особенно теперь. Но ведь своей ориентации ваш воспитанник не скрывает.

— Это не ваше дело. И… позвольте, откуда вы знаете?

— Город маленький.

… Он ни за что бы не рассказал Стервятнику! Да мало ли, почему уволился! Да, впервые за много лет у него появилась достойная зарплата. Впервые прожили год без долгов. Социальный педагог, да еще в частном «закрытом» лицее, где детей наперечет — только мечтать. Мало ли причин для ухода? Найдет новую работу. Да, пока на все его резюме — отказ, и Ральф догадывался, откуда ветер. Ладно. Перекантуемся как-нибудь. Квартиру сдам, в конце концов. Рано или поздно эта история забудется. Но Стервятник ничего знать не должен. Эта история не должна его коснуться.

Кого я хотел обмануть? Да и сердце… Чертово предательское сердце.

Стервятник забрал его из больницы и кормил обедом. Сидел рядом на стуле прямой, как клюшка, и негромко рассказывал, наблюдая, как Ральф жадно ест его стряпню.

— …Взломать твою почту не сложнее, чем взломать дверь в твою комнату, Чёрный Ральф. Зная тебя, не так уж трудно было подобрать пароль. РtichkaR1 — я тронут. Но было бы лучше, если бы ты рассказал мне все сам.

— Ты залез в мой компьютер, — голос Ральфа все ещё слаб, а лицо, белое и жесткое, как казённая простыня. — Тебе не говорили, что читать чужую переписку нельзя?

— Ты считаешь, что если ни с того, ни с сего уволиться с высокооплачиваемой работы, потом молчать, неумело делая вид, что все зашибись, потом ни с того ни с сего сдать квартиру, тайком рассылая резюме и получая пачками отказы, думаешь, я ничего не замечу?

Ральф отворачивает голову.

— Кто этот урод? Который угрожал тебе? Это родитель одного из твоих учеников?

— Не важно. Оставь это, Стервятник. Все кончено.

— Нет, не все. Тебе нужно вернуть свое имя. Работа для тебя много значит.

— Я ни в чем ни перед кем не собираюсь оправдываться.

— Ведь тебя выгнали не только из-за этого урода, но из-за меня тоже? Тебя обвиняют в том, что ты меня склонил к сожительству? Ведь так?

Ральф промолчал.

— Хочешь, я завтра же пойду к твоему начальству и расскажу, сколько ты для меня сделал, что ты меня не совращал, и вообще, ты натурал, каких поискать.

Ральф поднял глаза на Птицу и представил, как Стервятник — вот такой, какой он есть, с его пирсингом, его интонациями, с его выражением глаз явится к директору или заявится в суд в качестве свидетеля. Даже если он наденет костюм-тройку, снимет все свои сережки и кольца и сделает стрижку-полубокс, его истинная сущность будет видна за версту. Что бы он ни сказал, ни одному слову никто не поверит.

— Не вздумай, Рекс. Будет еще хуже.

Два месяца они почти не разговаривали, молча смотрели телевизор, в полном молчании ужинали, обменивались хозяйственным фразами. Пока Стервятник был на работе, Ральф тенью слонялся по пустому дому, успокаиваясь только во время своих вечных ремонтных работ. Стоило Птице заикнуться об этой истории, Ральф резко и невежливо обрывал его. Пожалуй, если бы не ремонт, он бы сошел с ума.

Когда становилось совсем невыносимо, Ральф выбирался в лес. Свободного времени теперь ведрами меряй. Особенно ему нравилось бывать там зимой. Он извлекал старые лыжи (один из немногих осколков дедовой проданной дачи) и уезжал подальше от города. Он жалел, что Стервятник не мог разделить с ним эту радость. Представляя мерзлявого Стервятника, колдыбающего сквозь зимнюю чащу на лыжах, Ральф сам понимал абсурдность своей мечты, потому замёл ее в дальний угол неисполнимых желаний. Иногда он подумывал нанять снегоход и свозить Папу в снежную чащу. Костёр развести. Но все не выходило. А с этим школьным скандалом как-то не до снегохода стало.

…Толстая шуршащая пачка шлепнулась на стол.

— Что это?

— Посмотри сам, — Стервятник глядел на Ральфа так, словно через минуту собирался вручить ему кольцо с бриллиантом.

Фотографии, какие-то распечатки. Сначала Ральф не узнал его из-за плохого качества снимков. Снимали явно откуда-то сбоку (из-за соседнего столика?), освещение жуткое. А когда узнал, долго не мог поверить.

— Что это такое, Рекс?

— Это ведь он?

Ральф растерянно кивнул, продолжая перебирать фотографии. Атлетические плечи теперь обтягивал не дорогой костюм, а водолазка, футболка. А к плечу прижимался круглолицый розовощекий, как херувим, юноша с пухлыми губами, с серьгой в ухе. На другом снимке они вместе курили кальян, юноша явно выдыхал дым прямо в моложавое, гладко выбритое лицо.

— Теперь понимаешь, почему он это сделал? Он — гей. И, как ты видишь, сам очень любит молоденьких мальчиков. Проще всего другого обвинить в том, в чем у самого рыло в пуху.

— Но как такое может быть? — бормотал Ральф. — У него семья! Сын...

Стервятник посмотрел на него с жалостью.

— Ральф, ты как ребенок, ей-богу. Он депутат с жирным бизнесом, записанным на жену. Разумеется, в своем заксобрании топит за традиционные ценности. Там много таких. В отличие от меня, он не может себе позволить роскошь быть открытым геем. Мне-то терять нечего. Чисто технически детей и я могу иметь, если что.

— Как ты его откопал?

— Ничего сложного. Имя и адрес электронной почты у меня были. А когда увидел фотку, то узнал его. Он частенько бывает в нашем баре со своими мальчиками. Да если бы приходил один, все было бы понятно.

— В вашем баре?

— Ральф, думаешь, почему я выбрал именно этот бар?

— Где он их берет, мальчиков этих? Им же... восемнадцать-то есть?

— Восемнадцатьь-девятнадцать. С несовершеннолетними он не путается. Осторожен. Это проститутки. Провинциальные пацаны. Легкие деньги, знаешь ли. Многие возрастные дядьки не брезгают такими. Дешево и сердито.

— Постой, это еще что?! — на снимке рядом с мужиком за столиком сидел Стервятник. Со знакомой самокруткой в пальцах, он улыбался змеиной своей улыбочкой, скосив янтарные глазища на «депутата». — Ты же с ним не…

И тут Ральф понял, что его тогда смутило в этом мужике. Парфюм. Тот же самый, что у Стервятника. Ральф безошибочно вычислял его запах среди множества других. Дико дорогая туалетная вода. Стервятник как-то пошутил — попшикайся, мол, Ральф, сойдешь за своего в гей-тусовке. Как он сразу не догадался? Парфюм — не доказательство, разумеется, но хотя бы что-то стало понятно.

— Пффф, — фыркнул Птица. — Очень надо! Я с таким старьем не связываюсь. Но если потребуется, я могу подтвердить, что с ним спал. Вот доказательства. И даже могу рассказать о том, что он предпочитает. Например, он обожает римминг.

Ральф на него так посмотрел, что Стервятник на секунду осекся.

— Ты чего? Это вообще-то и с женщинами делают. Римминг — это…

— Я знаю, что это. Вы настолько откровенно разговаривали? Это он тебе рассказал?

— Лорд поговорил с пацанами, которые его обслуживали. Вот распечатки интервью. Все-таки Лорд профессиональный журналист, умеет разговорить. А пацаны голодные — за деньги они мноого чего ему рассказали. Тут компромат ого-го, на десятерых хватит. И фотографировал, кстати, тоже Лорд. Смотри, как удачно.

— Вы с ума сошли! Зачем ты впутал Лорда?

— Ральф, послушай. Это будет бомба, если мы опубликуем! Этот урод вылетит из своей депутатской ложи, как пробка. И он уже не сможет навредить тебе.

— Это отвратительно, Рекс! Какая публикация? Вы сдурели?! — Ральф почти орал.

— Но ведь это правда!

— Ни в коем случае!

— Да почему?! — теперь уже орал Стервятник.

— А вы подумали, что будет с его сыном, когда весь город узнает, что его отец… гомосексуалист, который встречается с проститутками?

— Ты серьезно? Он же накатал на тебя донос, Ральф. Он оговорил тебя. И ты его защищаешь?! Этого наркомана?

— Рекс, ему всего пятнадцать лет. Не забывай, ты сам был наркоманом! И вспомни, каких усилий нам стоило справиться. И пока проблема мальчика только в этом. А потом прибавится еще одна. Ни ты, ни я не имеем право рушить его жизнь. Если хотя бы один снимок уйдет в печать, я тебе не друг. И Лорду передай. Я не даю согласия на публикацию. В конце концов, вы оба мне кое-чем обязаны.

Они не разговаривали еще месяц, а потом все как-то разошлось. Правда, понадобилось еще года два, чтобы эта мерзкая история забылась, сгладилась. Ральф даже удивился, что все решилось так быстро. Лорд и Птица сдержали свое слово — никаких публикаций не появилось. Правда и депутат этот куда-то исчез. Наверное, пошел на повышение. Или уехал. Ральф специально не следил. Наверное, есть справедливость, думал он.

Вернуться в профессию помог Сфинкс, спасибо ему. Некоторое время они работали в одном интернате. Но Ральф с тех пор очень сильно разочаровался во всей системе социальных учреждений, и несколько лет назад стал пробивать свой проект, свою школу. С годами энергии и энтузиазма становилось меньше. Стервятник ему помогал. К тому моменту он заполучил все семейные деньги, выкупил бар, в котором работал, превратив его в легендарную «Хромую птицу». Занялся бизнесом. Что-то неуловимо поменялось между ними. Теперь он взял их вертлявую лодку на буксир.

Как-то в декабре Ральфа по старой памяти вымело из города в лес. Сперва он добросовестно нарезал круги между кустов, завладев чужой лыжнёй, радовался своим усилиям и шаркающему скольжению по снегу, но оказавшись в чаще, остановился и замер, слушая тишину. Тишина стояла такая, что слышно было шуршание волос внутри шапки от малейшего движения, даже шелест снежинок, медленно падающих на куртку. Над ним нависали упирающиеся в серое небо корабельные сосны, темные ёлки в пенных белых шапках и могучие черноствольные лиственницы. И среди прочих деревьев Ральф разглядел две молоденькие сосенки, растущие из одного ствола. Сосенки были длинные и хиленькие, неустойчивые, видимо выросли на чем-то ненадёжном. Одна из них, не выдержав собственной высоты подломилась и упала, а вторая выжила, оперевшись о темный широкий ствол вековой лиственницы. Ральф долго их разглядывал. Вернулся домой приятно уставший, пропотевший и чуть более живой.

Так ли важно найти имя их отношениям, их жизни? Так ли важно знать, кем они друг другу приходятся, если уже понятно, что друг без друга они не смогут? Кто я ему? часто думал Ральф. Такой специальный мужик, которого случайно приставили к подбитой Птице, чтобы он не сдох, отвечал он сам себе. Но чем дальше, тем большей опорой становится Рекс.

— Значит я для тебя что-то вроде грелки или трости? И медбригады по требованию?

— А что такого? Тебе же нравится, как я готовлю? Как варю кофе?

— Нравится.

— Ну вот. Значит, я для тебя что-то вроде кофеварки.

— Грелка с кофеваркой — прекрасно.

— Не хуже других. Меня устраивает.

— Больше всего, Макс, я мечтал, чтобы Рекс полюбил жизнь, но то, что я вижу — это постоянная балансировка на грани. Он по-прежнему цепляется за меня. Впрочем, как и я за него. Он заботится обо мне, и понимаю, что так будет до конца. Но ведь я не вечен.

Ральф обернулся влево — там уже стоял Стервятник, задумчиво и нетерпеливо поглядывал на них с Максом, ковыряя тростью землю.

— Так ты не жалеешь о моей просьбе, Ральф? — Тень мерцал на неярком сентябрьском солнце, как гаснущий фонарь.

— А у меня был выбор? — усмехнулся Ральф и добавил. — Нет, не жалею, Макс. Без Рекса я бы спился года через три после выпуска. А так прожил неплохую и, кажется, небесполезную жизнь. А в остальном… Что выросло, то выросло.

— Я рад, что ты смог полюбить его, Ральф.

Тень сжал прозрачными пальцами руку в перчатке. Макс осторожно повторил его жест и поразился, сколько тепла в ладони, накрывшей его озябшую руку сверху.

* Песня «Чува» группы «Ботва».