Толкование сновидений (джен)

Многосерийный сон, как выясняется, может приносить сюрпризы.

Уже привыкнув находить на одном и том же месте раздвинутые ставни с видом на горы, низкое ложе и на нем — и надежно зафиксированного собеседника под теплым одеялом, Майлз оказывается неприятно поражен.

На этот раз ложе пусто, а перед ним сидит самый настоящий цетагандиец. Аут-лорд, не меньше. Почему так? Во-первых, тот одет в обычный для цетов ворох белоснежных — траурных? — накидок. Во-вторых, по плечам и рукавам этих накидок нарочито красиво стекают пряди длинных распущенных волос. А в-третьих, и цвет смоляной шевелюры, и хищный профиль, и крупные черты загорелого лица, и даже надменно-скучающее выражение у него точь-в-точь как у Флетчира Джияджи. Небесного Господина Флетчира Джияджи, цетагандийского императора, повелителя восьми планет и такого же числа сатрапий…

При том здешний Джияджа держит в руках длинную дымящуюся трубку — вот уж что-что, а курящим цетагандийского императора Майлз никак себе не воображал. Он пятится было, намереваясь сбежать, но в него упирается пронзительный взгляд из-под нависших век и удерживает на месте, словно тяговый луч.

— Наконец-то ты пришел. Стоило выкурить две трубки, чтобы дождаться перемен, — произносит аут вместо нормального приветствия. Где-то Майлз уже слышал подобное.

— С сяо Шу все в порядке? — рубит он с плеча, выясняя самое первое и важное и отбросив к черту формальную вежливость. Даже если Линь Шу — порождение его собственного сна, Майлз категорически не согласен отдать его цетам.

— Несомненно. Он — в руках моего отца, а в них любой немощный быстро обретет равновесие со вселенной. Как в моих — разговорится любой молчун. Присядешь?

Разговорится? Майлз медлит, осторожно потягивая носом дым. Его самого еще и в проекте не было, когда одна ушлая врачиха из бетанских спецслужб догадалась, что наркотики хорошо вводятся с дымком тлеющей сигареты. Сон — сном, но с его подсознания станется изобразить допрос у цетагандийцев в точно таком же стиле.

— Порошок грибов рейши с трехсотлетнего сливового дерева, способствует медитации, снимает боль и облегчает дыхание. Не опасен. — Сидящий делает плавный жест трубкой. Узкая полоска дыма вьется за ней, как косица за знаменем. — Как и я для тебя.

— Какие там опасности, если я сплю, — решительно напоминает себе самому и собеседнику Майлз, усаживаясь по-турецки на гладкий шелковый ковер. В конце концов, в этом сне он хозяин.

— Тогда пусть тебе приснится, что ты бабочка, которая парит в облаке благовоний, — покладисто соглашается царственный курильщик и откладывает свой агрегат в сторону. — С твоими недугами они тоже не помешают. Ты был искалечен в бою? Как давно?

— Это сделали врачи, а не враги, знаешь ли. — Майлз поднимает руку в пластиковом лубке и демонстративно ею крутит. А вот хрен тебе — крепкий, дендарийский, прямо с огорода! — а не допрос.

— Притворяться непонятливым у тебя плохо выходит. Я говорю про твою спину.

— Пренатальное повреждение, — коротко и по-научному рапортует Майлз и, не удержавшись, добавляет привычное: — Я не мутант.

«Вот и посмотрим, кто из нас непонятливый, господин всезнайка!»

— Верно. Ты Май Лзы, насмешка Небес над образом духа-хранителя и полезный урок для молодого командующего. А я — Линь Чэнь, здешний хранитель знаний.

Ну слава богу! Ему приснился не аут, а еще один персонаж того же мира: младший из владельцев фантастического Архива, тот самый, что отличается профессиональным вниманием к искалеченным пациентам и острым, как бритва, языком. Что тот и демонстрирует, переспрашивая:

— Удивлен? А ты кем меня сперва счел? Цилинем-единорогом?

«Ну что ж, — решает Майлз, — я тебе не простодушный Айвен, а ты мне… не я сам». Посмотрим, кто посмеется последним.

— Увы, это не ко мне. Единороги обычно падки на невинность.

Хотя соревноваться с порождением своего же сна в остроумии — это еще более безумная затея, чем пытаться обыграть самого себя в шахматы.

— Ты желаешь похвалиться своими успехами у женщин? — Крепкие белые зубы Линя-младшего сверкают в усмешке.

— Я говорю о невинности в общем смысле и в качестве дружеского предупреждения. — Майлз вежливо улыбается в ответ и вертит растопыренной кистью, в которой словно зажат невидимый мячик. — Явятся женщины — поговорим о женщинах. Но сейчас нас обоих, кажется, интересует мужчина?

— Хм. Допустим.

— Тогда не откажись объяснить, зачем вы спрятали сяо Шу от меня?

Если предположить, что рекламируемый мамой психоанализ — не полная чушь, тогда получается — что? Что одна половина его подсознания, приняв облик цетагандийского императора, прячет от него же вторую половину, калечную и лишенную способности перемещаться по собственному желанию, при том болезненно сейчас трансформирующуюся в нечто крайне ограниченное в своих возможностях (лорд Форкосиган, ау!), и это значит…

Значит, бетанский психоанализ — чушь. По крайней мере, в Майлзовом исполнении.

— Ничтожный просит высокочтимого гостя простить его за возникшее непонимание. — Вопреки церемонной фразе господин Линь снова улыбается во все тридцать два зуба. — Сяо Шу отлучился по делам. Мне же тем временем захотелось посмотреть на тебя собственными глазами.

— Ну и как оно? — спрашивает Майлз невежливо.

— Восхитительно и достойно вопросов. Первый: почему именно сяо Шу пригласил тебя в свой сон?

— У меня есть кое-какие предположения, — дает Майлз уклончивый ответ. А себе строго приказывает: «Не думать о бетанском психоанализе! И о белом слоне заодно». — Во мне тоже есть кое-что… скажем, слабое и лишенное возможности развернуться.

— У нас говорят: «Раковина-жемчужница сложена из двух створок». Так что вот тебе второй вопрос вдобавок к первому: почему младшему командующему Линю на одре болезни явился именно ты?

— А у нас в таких случаях говорят: «Мадам, это же ваш сон!» — язвит Майлз. Линь Чэнь вежливо поднимает бровь в непонимании. Гипотеза, что все, кто приснился Майлзу, будут понимать его анекдоты, терпит крах. — Если коротко: не знаю.

— Ты видел сяо Шу больным и страдающим — но еще год назад все было по-другому. Молодой и отважный генерал Шу из рода Линь командовал отрядом в несколько тысяч душ. Школу меча он постиг с безупречным искусством, сила в его пальцах, когда он натягивал лук, сделала бы честь любому, и он с равным талантом направлял лошадь и управлял людьми… Так почему в ночных видениях он избрал тебя? Ты не похож на солдата. Ты меча-то в руки не возьмешь и на коне не удержишься.

— Дались вам всем эти лошади! — роняет Майлз с досадой. — У меня Окружной кубок по конкуру, между прочим. — Внук генерала Петра Форкосигана в этом деда-кавалериста не посрамил. Хотя справедливость заставляет его добавить: — Был кубок. В пятнадцать лет.

— И как это тебе удалось, паренек? — по-простецки интересуется Линь Чэнь.

Анекдота он, заметьте, не узнал. Зато без объяснения понял и «конкур», и «пренатальное», и «мутант». Вот так древний сказочный мир. Или — вот так любопытный персонаж: врач с ног до головы в шелке, матовом и белоснежном, как… как бумага? И с распущенными черными волосами, которые стекают по плечам, напоминая струйки чернил. И с титулом «хозяин Архива», чтобы уж совсем для непонятливых…

И Майлз с изумлением понимает, что во сне ему явилась воплощенная метафора базы знаний, на котором этот фэнтезийный мир построен.