Толкование сновидений (джен)

Достойно ли благородного мужа орать благим матом, присутствуя на собственном вскрытии?

Плоть на его руке расходится, как мякоть под шкуркой лопнувшего плода, и он видит сахарно-белый слом кости. Боли не чувствуется вовсе: лекарство отсекает его от происходящего надежнее, чем меч — склоненную голову. Бесчувственный, оцепеневший, он созерцает собственную распластанную руку равнодушно, словно приготовленную для сковороды рыбину. В этом есть какая-то жестокая красота: рыба — серебряный блеск чешуи — блики на поверхности горного озера — острый серебряный зайчик на стали, безжалостно рассекающей его тело…

Ну их, эти сравнения; с изящной поэзией у него никогда не складывалось. В них не укрыться, когда тебя потрошат ради твоего же блага: сохранять молчание — тяжко, а спастись — некуда.

Слава всем богам, что ужас делается непереносим и вышибает его из кошмарного сна, как высаживает из седла взбрыкнувшая лошадь. Он вскидывается на постели, задыхаясь в панике. Что?! Как?!

Ничего и никак. Вокруг темно и беззвучно, рядом никого. А что заживающие руки даже под туманом лекарств скручивает тихой ноющей болью от сращения костей, так эта боль привычная, нестрашная.

— Приснится же, — выдыхает Майлз Форкосиган. Перехваченное горло не дает нормально дышать. «Время!..» — требует он, сглотнув, и на потолке послушно вспыхивают красные цифры. Полчетвертого. До рассвета еще далеко, но вряд ли получится спокойно заснуть.

Чего он перепугался, скажите на милость? Очередная хирургическая операция, эка невидаль: по части врачебных манипуляций он повидал лиха с самого детства, а уж с болью до сих пор оставался на «ты». Он и не припомнит, сколько раз за всю жизнь его полосовали медики: и в полном беспамятстве, и под местным наркозом, и даже наскоро хлопнув по ране медпарализатором в горячке боя. Через последнюю операцию по замене костей рук на пластик он прошел всего пару недель назад, и ничего запредельно ужасного в ней не было.

Нынешнему кошмару определенно недостает искушенности. Можно понять, откуда берутся сны про падения. Про типичные неловкие ситуации. Про спасение от преследующих врагов, в конце концов, тоже — нормальное дело. А уж смесь того другого и третьего — это и вовсе как по учебнику. Вот вроде позавчерашнего:

…Ему подводят прекрасного коня и почтительно подставляют ладони чашечкой, чтобы он мог подняться в седло. Он подергивает шелковый рукав и берет поводья.

Над его головой раскинулось небо, за его спиной ждет армия из отборных воинов. Закованные в стальные латы, одни всадники держат в руках копья под черным лаком, обвитые серебряной проволокой, другие — обитые шелком луки со стрелами. Реют конские хвосты на высоких шлемах. Над головами плещутся киноварные знамена, отмеченные знаками удачи.

Клич сотен воинов ударяется в купол небес, расплескиваясь на мелкие брызги эха, сотни копыт выбивают пыль из земли. И первым с места срывается его конь.

Здоровенная какая скотина, думает Майлз одобрительно. Похож на дедова привозного жеребца — такой же гнедой и с норовом. Он летит вперед, ловит губами ветер, его сердце колотится от восторга. Конница с улюлюканьем мчится по его следам.

Мчится за ним в погоню!

Майлз хватает воздух внезапно пересохшим ртом и в панике пригибается к гриве своего скакуна. Восторг сменяется ужасом. Воздух, пронзенный сотнями стрел, поет ему что-то несомненно издевательское.

— С западного угла заходи! Го-о-ол! — вопят преследователи.

«Только не конное поло!» — мысленно орет Майлз в ответ. Та самая игра в конное поло против команды мертвых цетагандийцев, в которой он традиционно падает из седла и его затаптывают. То, что цетагандийцы сейчас вооружились древним метательным оружием, принципиально ничего не меняет.

Он рискует оглянуться. Оранжевый мячик солнца, подкинутый в небо каким-то ретивым игроком, стремительно падает к горизонту, по ходу уворачиваясь от стрел. «Значит, так, после заката игровое время кончится, — соображает Майлз. — Сколько мне там остается?»

Он подносит к глазам запястье, собираясь взглянуть на хроно.

На нем розовая пижама. Розовенькая шелковая пижама с глазастыми птичками.

— Лови! Он в девчачьих тряпках! — радостно подтверждает вопль за спиной.

Боевой жеребец, оскорбленно заржав, высаживает его из седла прямо под копыта конной лавы. Майлз дробится на мелкие части, пропадает, исчезает, только в воздухе остается трепетать, как бабочка, розовый лоскуток…

Вот это был образцовый кошмар, да. Но почему-то, без видимых причин, именно нынешним простым сюжетом Майлз напуган до чертиков. Как будто… будто испытал не свой собственный страх.

— Терпеть не могу седативные. Снится всякая дрянь… Пойду посижу, — бурчит он себе под нос и босиком шлепает к комму.

Шеф СБ Иллиан оказался прагматичен. Вместо того чтобы до полного выздоровления после операции продержать своего подчиненного в Имперском госпитале или отпустить отлеживаться в Форкосиган-Сюрло под присмотром домашнего врача, он широким жестом совместил неприятное с полезным и на неделю поселил лейтенанта Форкосигана в одной из охраняемых квартир для свидетелей в здании СБ. Все удобства, круглосуточное медицинское наблюдение… и рабочий комм-пульт с легкой канцелярской работой для выздоравливающего прилагаются. «Заодно и руки разработаешь».

Майлз торопливо включает экран, стараясь как можно надежнее прогнать из мыслей картинку острых осколков кости, торчащих из живого тела, и заливающего их потока крови.

— А и поработаем, — бормочет он, привычными движениями разворачивая полупрозрачные паруса файлов над пластиной комма. — Цетагандийская информационная база, говорите? Сдавайтесь, цеты: Форкосиган идет.

С оптимизмом на этот счет он переборщил, конечно. Роскошная эвристическая база, украденная агентами СБ из-под носа цетагандийцев и отданная ему на анализ, все эти дни не дается никак, подобно тому, как уворачивается из рук юркий алый карп в тихом пруду… (Тьфу! Какие карпы? Какой пруд? Набрался же! А как еще быть, если ты уже не первый день безуспешно расколупываешь трофейную базу, представляющуюся при входе скромным названием «Драгоценный яшмовый архив скрытой горы»?) Добро бы ее защищал хитрый ключ шифрования: тут Майлз мог бы с чистой совестью свалить все на спецов-дешифровщиков и оправдаться перед шефом тем, что криптология — не его сильная сторона и вообще, должны же быть у него хоть какие-то недостатки! Но нет, создатели базы просто-напросто были безумными цетскими эстетами, поехавшими крышей на понятии изящного. Возможно, даже какими-нибудь полуаутами, у гемов с этим попроще. Чтобы задать системе какой угодно запрос, нужно сперва надругаться над собственными мозгами: вместо нормальной идентификации на тебя высыпаются десятки вопросов-угадаек, всякий раз иных, бессмысленных и не имеющих отношения к делу («шахматы или камни?», «сливовое вино или белый чай?», «благоухающий пион или южный ветер?»), а то и вовсе головоломка из завитков декоративного шрифта. Как будто этот Драгоценный Архив задался целью изучить всякого, кто посмел в него сунуться! Иллиан со своей неизменной присказкой «наше дело собирать информацию, а не выдавать ее» был бы счастлив найти такого единомышленника. А на выходе ты все равно получаешь свернутое сообщение с кучей ссылок и косвенных смыслов. Всякий раз отличающееся. Вот зараза.

Брать эту цетагандийскую гору можно только измором / перебором / методом проб и ошибок, за что Майлз добросовестно и принимается. Занятие выходит изрядно медитативным, и через какое-то время он ловит себя на том, что голова у него неудержимо клонится вперед. За долю секунды перед глазами успевает промелькнуть сон: дурацкие полупрозрачные двери в клеточку и клубящиеся облака в их распахнутом створе…

«Сон. И ладно. Лучше уж бумажные ширмы, чем распаханная до кости рука».

— Еще бы, — отвечает ему невнятный, словно пьяный, молодой голос. — Но иначе нельзя. Надо сломать все кости.

Во сне люди не удивляются, так что и Майлз всего лишь пунктуально поправляет, припомнив давнишние угрозы старины Метцова:

— В человеческом теле двести шесть костей, кстати. Столько даже я переломать себе не успел, а поверь, у меня опыт…

…Секунда сна истекает, и Майлз встряхивается, чуть не встретившись носом со стеклом стола. Хорош бы он был, выходя из недр СБ с расквашенной физиономией. Иллиан и так дал весомый повод думать, что выкручивает ему руки, добиваясь показаний на слушании. Нет, спать, спать, а то уже с голосами в голове беседует! Пару шагов до кровати, и он уже утыкается щекой в сжатый кулак поверх подушки, тут же проваливаясь в дрему.

— А зачем ты их себе ломал? — задыхаясь, словно говорит сквозь зубы, спрашивает тот же голос.