Прекрасная смерть (джен)

Я толком не помню, как мы добрались до квартиры немки. Кажется, на метро, потому что я явно не был в состоянии удержаться на мотоцикле. Все это время меня выкидывало из объективной реальности обратно к ужасам прошлого: костры инквизиции, концлагеря, чума, жестокость людей. В промежутках, кажется, Эрна гладила меня по голове и просила прощения. Впрочем, это могло мне и показаться.

Окончательно пришел в себя я уже в квартире. Обнаруживаю себя сидящим на постели, укутанным в плед. Рядом примостилась Женя, опустив мне голову на плечо. Девочка спит, тихонько что-то бормоча под нос. Я оглядываюсь по сторонам. Эрна сидит в кресле, подперев голову рукой, и, кажется, тоже дремлет. Сколько же времени прошло?

Я пытаюсь пошевелиться, но Женя цепляется в меня мертвой хваткой и что-то возмущенно бухтит. Я замираю. Немка поднимает голову и открывает глаза. Несколько раз моргает, фокусирую зрение, и хмурится.

— Отошьел? — Я киваю. — Kaffee?

— Не стоит. Женьке помещаю спать.

— Евгена спит, как убитая, — отмахивает девушка и идет на кухню. Я недоуменно моргаю. Погодите-ка…

Когда Эрна возвращается с чашкой ароматного кофе, я понимаю, что смущает меня в ее внешнем виде.

— Это что, моя футболка?

Девушка сначала удивленно смотрит на меня, потом на свою черную футболку с абстрактным принтом из брызг и геометрических фигур.

— Так вот откуда она… — задумчиво бормочет немка, снимая с себя невидимую пылинку. Я прикрываю глаза и качаю головой. Сколько еще она умудрилась вынести из моего гардероба? Теперь понятно, откуда она берет эти безразмерные вещи — просто отбирает их у малознакомых людей.

— Не понимаю, почьему тебья это волнует, — качает головой Эрна, усаживаясь в кресло и ставя чашку с кофе на пол. — Но если тебье дорога эта футболка, то могу вернуть.

Немка заводит руки за спину, берется за ворот и тянет вверх, явно намериваясь снять с тебя футболку. Я округляю глаза. Да что ж такое? Она меня совсем за парня не считает?

— Не надо, — быстро отвечаю я и отвожу на всякий случай взгляд. Девушка только пожимает плечами и берется за кофе. Но в ее глазах явно прослеживается насмешка.

Повисает неловкая пауза. Девушка флегматично пьет кофе, даже не прихлебывая. Может же, когда захочет.

— И что же будет теперь? — спустя некоторое время интересуюсь я. — Ну, то есть, ты же как-то говорила, что научишь меня петь, а дальше я смогу делать то, что захочу.

— Ja, — кивает Эрна. — Ты можешь уходить хоть сейчас.

Я смотрю на нее. Плечи опущены, медные пружинки волос закрывают глаза. Девушка задумчиво болтает в чашке кофе. Слишком уставшая от всего, что ее окружает.

— А что будешь чувствовать ты?

— Ich? — поднимает на меня удивленные глаза Эрна, склоняет голову набок. — Почьему это тебья волнует?

— Ну мало ли, — уклончиво пожимаю я плечами. — Вдруг тебе нужно, чтобы я еще ненадолго остался…

— Oh, nien, — усмехается немка. — Мне тепьерь нужно от тебья совсем немного: чтобы ти обьязательно передал Колыбельную дг’угому чьеловек. Фрау Хель покажет потому кому. И еще одна личная пг’осьба. Я хочу услышать о том, что ты увидьел, почувствовал в той кваг’тире.

Я недовольно хмурюсь. Совершенно не хочется возвращаться к этим воспоминаниям, но я ощущаю некий долг перед Эрной. Вряд ли она спрашивает это из садизма.

— Тяжело вспомнить какую-то целостную картинку, — неуверенно начинаю я, поглядывая на сползающую Женьку. — Сначала я просто повторял за тобой слова на этой вашей… верней, наверное, уже нашей тарабарщине. Окружающий мир начал терять цвет, оставляя только красные оттенки. А в какой-то момент я понял, что знаю, что петь, знаю, о чем. Что-то про следование за Матерью Сущего, погружение в первичный Хаос, вечность и замораживание во времени. Сейчас точно не помню. Но тогда я понимал каждое слово. И это действительно казалось восхитительным. В голове звенели колокола, а на языке был привкус гниловатых яблок и… полыни, кажется. Совсем не похоже на тот мед с вишней, который я чувствовал, когда ты спела мне. Казалось, что даже воздух вокруг вибрировал. Будто паутина от попавшей в нее мухи. Только не понятно, в роли кого я был там. Вроде рекурсии. Душа того старика попала в мою паутину, а я — в твою. А потом началась вся эта канитель с выбросами в прошлое. В некоторых от первого лица, в некоторых в роли зрителя. Сначала там была девушка-египтянка, подсматривающая за скелетом в оборванных тряпках. Сейчас я понимаю, что это была, наверное, та самая первая, кто услышал песню. Ты мне еще рассказывала про нее. А еще я был первым из культа Хель. И умирал от чумы. Видел, как девушку забили камнями. Она еще что-то шептала о том, что не держит зла на людей. А ее маленькая сестра кричала и просила ее спеть. А та девушка, вся в крови, тянулась к ней переломанными пальцами. А еще… еще я видел, как сжигали какую-то девушку. Не помню ее лица, но помню ее чувство собственного превосходства над теми, кто стоял там, у подножия костра. И помню, как остро она смеялась сквозь боль, ее тень в огне. Это было действительно жутко… Она ведь совершенно не боялась смерти. Будто была уже не человеком. — Я поднимаю глаза на девушку и ежусь от ее напряженного, почти немигающего взгляда. — Эм, все в порядке? Ты так странно смотришь.

— All ok, — вздыхает Эрна, зарываясь пальцами в свои волосы. — Продолжай.

— Ну… хорошо. Я, в общем-то, помню четко еще события в каком-то женском концлагере. Там девушка в газовой камере… Я прям чувствовал, как мне не хватает кислорода, как начинает тошнить от газа. Но опять никакого страха. Спокойствие и смирение. Ну, у той девушки. Сам же я, остатками своего сознания, был в панике. Это… это было действительно страшно. Не сами события, а то, как поступали люди. Я думал, что буду солидарен с людьми. Потому что такая сила и способности не могут быть приняты нормально. Но, если адепты культа убивали без мучений, по просьбе людей, то… их самих ведь всегда уничтожали самыми жестокими способами. Тотально уничтожали. Я никогда не думал, что обычные люди способны на такую жестокость, ненависть. Теперь я понимаю, почему тебе так больно за свой культ. Особенно с учетом, что ты вполне могла сама все это видеть, собственными глазами. После того, как мы ушли из той квартиры, у меня перед глазами начали мелькать разрозненные фрагменты прошлого, без хронологии и сюжета. Но там было очень много боли, страха, смертей. Наверное, я прочувствовал жизнь каждого из адептов. И я не помню из этого ничего хорошего. Только бесконечные гонения, презрение, ненависть, одиночество. Даже внутри самого культа. Интересно, кто-нибудь из вас, вообще, был счастлив, не одинок?

Я вопросительно смотрю на Эрну, всерьез ожидая ответа. Но вместо этого она просто встает и уходит на кухню. Я оторопело провожаю ее взглядом. Начинаю отодвигать от себя Женю, но она цепляется за меня и крепко прижимается.

— Не иди за ней, — шепчет девочка. — Она будет злиться. Все, что ей надо, Эрна уже получила.

— Я все понимаю, — отвечаю я, слегка трепля малышку по волосам. — Но не оставлять же ее снова одну.

Я встаю с кровати, прихватив с собой плед, и иду на кухню. Немка стоит около окна, всматриваясь в фиолетовую полоску зарождающегося рассвета. В окно задувает холодный весенний ветер. Эрна обнимает себя за плечи и слегка дрожит. Вся ее фигура напряжена, словно сжатая пружина, готовая раскрутиться в любой момент, задевая ближних.

Я стягиваю плед, чувствуя, как кожа покрывается мурашками от холода. Накидываю теплый плед Эрне на плечи, ожидая, что она вздрогнет, удивится. Но девушка лишь слегка кивает и сильнее укутывается. Я становлюсь рядом, опираясь локтями о подоконник.

— Уже представляю себе, сколько идиотских вопросов задаст мне Дима по поводу того, где меня всю ночь носило, — хмыкаю я.

— Скажи пг’авду, — пожимает плечами немка. — Что ты убивал старика, который был парализован больше пяти лет и устал быть обузой для родных.

— Ага, в компании семисотлетней ведьмы. Ты не ответила на мой вопрос. Про счастье.

— Потому что ты хочешь, чтобы я рассказала не об адептах культа, а лично о себье. А на это мнье нечьего сказать.

— Значит, ты ни разу не была счастлива?

— Была. Но сг’ок годности счастья ничьего не стоит на фоне семисот лет боли.

— Ты жалеешь о том, как сложилась твоя жизнь?

— Nien, — качает головой Эрна. — Я уже давно ни о чем не жалею. Со вг’еменем это, как и многие дг’угие чувства, сходит на нет. В моей жизни были потери, боль, одиночество, вера, пг’еданность, нищета и балы у королей. Лица людьей, пг’оходящих через мою жизнь, смешиваются в одно серое пятно. Я не помню тьех, кто меня оставил, и я не помню тьех, кто меня любил. Я не могу жалеть о своей жизни потому, что у меня ее нет. Я не существую нигде, кг’оме этого самого дня. Я даже немного завидую тебье, — склоняет немка голову и слегка улыбается. — У тебья есть жизнь, прошлое. А главное — есть будущее. И мнье очень жаль, что я была вынуждена вмешаться в него. Но тепьерь ти можешь идти. Больше тебья никто не потревожит. Разве что пару раз.

— Ммм, звучит заманчиво, — невпопад отвечаю я. — Так значит, ты даже не запомнишь ни меня, ни Женю, когда уйдешь? Ну ладно, черт с ним, со мной. Но ты ведь так хорошо относишься к этой девочке! Неужели от нее тоже ничего не останется? Даже самого маленького теплого воспоминания?

— Все стирается со временем. Не через десять лет, так через сто, тг’иста. Но не надо менья жалеть. Я ведь с самого начала знала, что такое бессмег’тие. Фрау Хель пг’едупреждала. Это мой выбор. А я о своих решениях никогда не жалею.

— А умереть ты когда-нибудь хотела? — совсем тихо произношу я и сразу пугаюсь своего вопроса. — Прости, если это слишком грубо или лично.

— Да ну? — внезапно начинает смеяться Эрна. — Глупо считать этот вопг’ос грубым с учетом, что я знаю о смерти больше, чем о жизни. Я знаю, что ждет людьей за чертой. Там нечьего бояться. Этот холодный покой завораживает. Первичный Хаос — это то место, куда стг’емятся все души, еще при жизни. Естественная сг’еда духовной материи. Иногда я жалею, что никогда не смогу это постигнуть. Даже если мой договор с Хель тг’еснет. У менья ведь нет души.

— Значит, и мне это не грозит?

— Не бойся, — с улыбкой треплет меня по волосам Эрна. — Я договорюсь с фрау Хель. Она найдет местьечко в вечном покое для твоего сознания.

— Вау, счастье-то какое, — мрачно отзываюсь я, но от руки девушки не отстраняюсь. — А до этого-то мне что делать?

— Живи, люби, твори свое будущее. Хг’ани в себе чьеловека. Я пг’авда очень надеюсь, что у тебья получится стать пег’вым адептом культа, который сможет стать счастливым.

— Я постараюсь оправдать твои надежды, — улыбаюсь я. — Спасибо тебе за все, фрау Эрна Фогель. Если понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать. Хотя бы ближайшие года три.

Немка кивает. Я протягиваю ей руку и осторожно пожимаю холодные костлявые пальцы. Пожалуй, сейчас действительно единственным правильным решением будет уйти.

Уже на выходе, когда я оборачиваюсь помахать Женьке, Эрна на удивление ласково улыбается и тихо произносит:

— Я буду скучать, Алекс. Auf Wiedersehen.