Прекрасная смерть (джен)

После нашего разговора Эрна разве что не пинками выгнала меня из комнаты и очень ласково и нежно, поцеловав в макушку, попросила Женю отвести меня домой. Наблюдая такую разницу в отношении, я оскорбился. Что это, вообще, такое?

Правда, дома девочка быстро меня успокоила чаем с медом и своей игрой на флейте. Малышка оказалась просто безгранично талантливой. Я бы, пожалуй, мог наслаждаться ее игрой часами. Услышав такую похвалу, Женя гордо зарделась и принялась рассказывать, как Эрна ее учит.

К вечеру я окончательно пришел к выводу, что мне нравится проводить время с этой умной не по годам девочкой. Мы сидим в тусклом свете одинокой лампочки, и Женя подробно рассказывает мне, что же написано в той книжонке, которую я не смог перевести. А девочка, кажется, знает содержание чуть ли не наизусть.

В целом, я был прав. В книжке говорилось об истории культа, его смысле, покровителях-богах и основных выдающихся деятелях, где на первом месте значилась Элизабет Фогель — мать Эрны. Что, впрочем, понятно, ведь она и являлась автором книги. Ничего нового или полезного я для себя не вынес. Кроме одного. Как оказалось, у культа Арс Фатрум есть свой кодекс, нарушение некоторых пунктов которого карается самими богами.

Я скептически изучаю кодекс, переведенный Женей. Девочка сидит рядом, болтает ногами и ждет, когда я закончу.

1. Не возжелай силы и власти.

2. Не убивай того, кто хочет жить.

3. Чти Арс Фатрум и своих богов.

4. Храни тайну Арс Фатрум.

5. Передавай свои знания другим поколениям.

— Прям какие-то библейские заповеди, — качаю я головой, не в силах продолжать читать эту фанатичную ересь. Все-таки атеистические взгляды дают свое.

— Да, — легко подтверждает девочка. — Но Эрна говолит, что главное — запомнить пелвые две. Остальное во многом усталело. А эти два пункта должны защитить людей от адептов культа. Ведь они, на самом деле, голаздо сильней остальных людей. Адепт, возжелавший власти и воспользовавшийся силой не по назначению, калается самой Хель.

— И в чем это наказание?

Женя неуверенно пожимает плечами.

— Не думаю, что бог смелти плосто отшлепает тебя.

Я фыркаю и улыбаюсь. Ох уж эта детская непосредственность.

— Слушай, Женек, а Эрне правда семьсот лет? Или она это так, образно сказала?

— Нет, не облазно. Еще очень давно богиня Хель взяла Эрну в ученицы. А когда культ почти уничтожили, на нее легла ответственность за его возлождение. Это влоде договола: Эрна получает абсолютное бессмелтие, Хель получает своих адептов. Только благодаля Эрне в мире существует хотя бы маленькая голстка последователей культа. Она ездит по странам и континентам, обучает адептов. Это тяжелая лабота. И знаешь, Саша, иногда мне стлашно думать, что будет, когда Эрна уедет отсюда. Она ведь никогда не сидит долго на одном месте. А здесь она и так заделжалась. И если бы не появился ты, еще один потомок культа, она бы уже давно уехала.

— А как же твои родители? — участливо интересуюсь я, чувствуя, что подбираюсь к тайне этой девочки. Но замок входной двери угрожающе скрипит. Девочка разом веселеет и с криком «Элна велнулась» кидается в коридор, совершенно забив про свои старания выговаривать имя немки правильно. И я опять остаюсь с кучей вопросов без ответов. Но нужно учиться с ними жить.

Пока я размышляю на философские темы, мне на голову приземляется что-то тяжелое, закрывая обзор. Я устало вздыхаю и стягиваю кожаную куртку Эрны. Интересно, когда-нибудь она прекратит меня унижать?

— Что ти здьесь дьелаес? — недовольно интересуется она.

— Что-то к концу дня у тебя совсем акцент обострился. Я-то уж было хотел похвалить тебя за то, что ты говоришь с каждым днем все лучше.

Эрна фыркает мне что-то на немецком, кажется. Явно ругательное. Я оборачиваюсь, довольный тем, что тоже могу ее бесить, но не продолжаю говорить гадости. Девушка выглядит ужасно вымотанной. Тяжелые веки медленно опускаются и поднимаются, будто она сейчас уснет на ходу. Синяки под глазами стали еще темней.

— Саша сказал, что ты плигласила его сегодня с собой, — подает голос из-за спины Эрны Женя. — Вот он и ждет тебя. Я лешила напоить его кофе и немного поиглать на флейте. Я еще пелевела ту книжку, что ты ему дала. Так что мы не тлатили вдлемя зля.

— Так и не был дома? — Я киваю. — Похвальная самоотдача. Только, пг'ежде, чьем идти, я хочу немного отдохнуть.

Я с пониманием киваю. Эрна потягивается, поднимая руки вверх и становясь на носочки. Я чувствую укол самолюбия, ведь так она, кажется, будет выше меня.

— Евгена, сделай кофе. Я в душ.

Немка выгибает назад лопатки и запрокидывает голову. В ее движениях есть некая кошачья грация. Утомленные за день кости похрустывают. Эрна разворачивается в коридор и, явно забыв о моем присутствии, начинает расстегивать рубашку. Мои глаза стремительно расширяются, и я спешу отвернуться. Лицо и уши наливаются пунцовой краской. Я мысленно проклинаю эту девчонку за ее выходки. Замечаю, что на меня насмешливо смотрит Женя. Становится вдвойне неловко.

— У Эрны под лубашкой майка, — весело шепчет она. — Можешь не бояться.

Я болезненно хмурюсь и украдкой оглядываюсь в коридор. Немка стоит, опираясь рукой о стену, и стягивает тяжелые военные сапоги. Темно-зеленая рубашка висит на крючке. На девушке осталась белая майка-алкоголичка. Я закрываю глаза. Кретин.

— Was? — спрашивает она, заметив, что я на нее смотрю.

— Все нормально, — быстро отзываюсь я, но Женя только насмешливо фыркает.

— Пофырчи мне тут еще, — шепчу я. Дверь в ванную хлопает, включается вода.

Пока Женя кипятит воду и разливает по чашкам кипяток, Эрна заканчивает водные процедуры. Выглядит она куда бодрей и счастливей. Берет свою чашку и садится в уже привычный угол около окна. Из-за тусклой лампочки по лицу девушки скачут причудливые тени. От влаги волосы приобрели кроваво-черный оттенок и легли на плечи мягкой волной, а не плотными пружинками. Было теперь в Эрне что-то общее с беловой половиной богини Хель.

— Каково это — жить семьсот лет? — интересуюсь я, лишь бы скрасить нагнетающиеся почти мистическое молчание.

— Утомльяет, — пожимает плечами Эрна, слегка улыбаясь. — Особенно после смег'ти этак восьмой.

— Смерти? — изгибаю я бровь. Девушка поднимает глаза к потолку, будто там висит ответ. Я непроизвольно следую за ее взглядом. Но на потолке лишь подозрительные грязные пятна и трещины.

— То, что ты бессмег'тен не значит, что тебья не пытаются убить, — наконец говорит Эрна и резко опускает взгляд в чашку. Я понимаю, что девушке не хочется рассказывать об этом. Женя неуютно ведет плечами и смотрит на меня почти осуждающе.

— А куда мы сегодня пойдем? — пытаюсь перевести я тему. — Опять в онкологию?

— Nein. Но у человека похожая ситуация. Мы пойдем к ньему домой.

— Оу… А это этично?

— У нас своя этика, — разводит руками Эрна.

— Да-да, не возжелай силы, власти, — отмахиваюсь я. — Но как-то приходить к человеку домой, убивать его, а потом идти пить кофе и спать — это несколько дико.

— Можешь не спать и мучиться. А можешь выкинуть из головы слово «убийство», замьенить его на «освобождение» и жить спокойно. Все зависьит только от тебья.

— Да, я знаю, — вздыхаю я. — Я уже сейчас со многим смирился. Но когда ты все девятнадцать лет был убежден, что убивать — плохо, то как-то тяжело поменять свое мировоззрение за пару дней. Тебе еще крупно повезло, что я нормально отношусь к эвтаназии.

— Ja, ich bin das Gl?ck*, — закатывает глаза Эрна. Я вопросительно смотрю на Женю, но она лишь пожимает плечиками.

— Каждый раз, когда ты разговариваешь со мной на немецком, мне кажется, что ты меня тайно материшь.

Эрна ничего не отвечает, только слегка дергает бровями и улыбается. Здесь, наверное, стоит возмутиться, но я молчу. Если я что и усвоил, так это то, что с немкой спорить невозможно.

— А эта жуткая двулицая женщина тоже пойдет с нами?

— Фрау Хель? Nein. Она будет незг'имо оберегать нас. И не такая уж она и жуткая. Пг'осто нужно пг'ивыкнуть.

— Ты ее лицо видела?

— Кто бы говорил.

Я хочу возмутиться и толкнуть пламенную речь, но слышу у себя за спиной шуршание шелковой ткани. Оборачиваюсь, но никого нет. Эрна смотрит на меня исподлобья и улыбается. Она явно видит больше, чем могу я. Незримое присутствие скандинавской богини мертвых заставляет успокоиться и молча пить чай. Женя несколько обиженно оглядывает присутствующих.

— Почему меня никогда не белут? — наконец возмущается малышка, обращаясь к Эрне. — Я ведь дольше с тобой. И о культе знаю больше, почти все. А Колыбельной ты все лавно учишь его! Где сплаведливость?

— Ты совег'шенно не выговариваешь букву «р». А Колыбельная — это не попсовая песьенка, в которой можно импг'овизировать. Это могущественное заклятие, имеющее свои пг'авила.

Девочка надувает щеки и демонстративно отворачивается от немки. Нельзя сказать, что ту это сильно расстроило.

Допив кофе в полнейшей тишине, Эрна встает и, все также не сказав ни слова, выходит из кухни. Я провожаю ее недоуменным взглядом. Проходит минуты три, но она так и не возвращается. В комнате только слышится ее тихий голос. Женя печально листает книжонку с историей культа, обиженная на весь мир. Устав ждать, я иду следом за немкой.

Зайдя в комнату, я замираю. Эрна стоит у окна, задумчиво глядя куда-то вдаль, а высокая рыжая женщина в черной мерцающем плаще обнимает ее за плечи. Казалось, такие нежные отношения должны вызывать умиления, но от этой картины скорей веяло холодом и отчаянье. Мне хочется спросить, каково это, когда единственный, кто тебя обнимает — богиня смерти. Но я молчу и неприлично смотрю.

— Тебье стг'ашно, Алекс? — совсем тихо спрашивает Эрна, но это заставляет меня вздрогнуть. Я вижу, как голова Хель склонилась в сторону, будто она тоже ждала моего ответа.

— Мне все еще кажется, что это происходит не со мной, — неуверенно начинаю я. — Будто это какой-то психоделический сон, другой мир. Что угодно. Поэтому я, наверное, не до конца осознаю, как страшно мне должно быть.

Хель отпускает плечи Эрны и поворачивается ко мне белой половиной своего лица. Она что-то быстро и неразборчиво говорит, явно обращаясь ко мне. Голос у нее низкий, хриплый, почти мужской. Я растеряно моргаю. Неужто богиня смерти не может выучить русский язык? Мне кажется, у нее должно быть полно свободного времени.

— Фрау Хель говорит, что если ти боишься — это хорошо. Стг'ах — это именно то, чего не хватало пг'едыдущему поколению Арс Фатрум. Поэтому мы… они так быстро потеряли в себье льюдей. — Хель кивает и говорит что-то еще. — Возможно поэтому, дг'угие возненавидели нас и начальи уничтожать. Человечество не готово тег'петь в своих рядах чудовищ.

— Как еще совсем недавно человек, могу заявить, что люди недолюбливают тех, кто сильней их, — пожимаю я плечами, почесывая затылок. — И не важно, будут ли это адепты какого-то там культа или просто сильная личность.

Хель смотрит на меня своим бледно-голубым глазом и довольно кивает. Она что-то шепчет Эрне, а потом плотней кутается в черную мантию и будто превращается в тень, которая постепенно расползается по углам. Мне снова становится немного не по себе. Ведь если Хель — тень, то она точно может всегда незримо находиться рядом.

— Не бойся ее, — говорит Эрна, отходя от окна к шкафу. — Кто-кто, а фрау Хель точно не сделает тебье ничьего плохого. Скорее наоборот. Это ее обязанность — оберегать тебья. Так что, если ты кому и можешь довьерять абсолютно, так это ей.

— А что насчет тебя? — улыбаюсь я.

— Я должна быть в этом списке на последнем местье, — серьезно отвечает немка, извлекая из шкафа ворох тяжелой черной одежды. Улыбка сползает с моих губ. Эти слова будто въедаются внутрь и порождают новую тучу вопросов. Впрочем, я спешно их проглатываю.

Эрна, будто ничего странного не произошло, протягивает мне одежду. Я настолько растерян, что едва не роняю ее, когда беру. Это такой же черный кожаный плащ, какой был у Эрны в онкологической больнице. В него же была завернута белая птичья маска. Мои глаза расширяются.

— А это обязательно? Без этого пафоса заклинание не работает?

— Работает. Пг'осто это дань всьем тем, кто пал во вг'емя чумы и инквизиции. Они это заслужили.

Я пожимаю плечами и раскидываю плащ. Размерчик вполне подходящий. А если это так важно для Эрны, то мне не жалко нарядиться. В конце концов, на улице все равно уже темно. Я накидываю плащ. В целом, ничего, только немного жмет в плечах. Кожа тяжелая, но приятная на ощупь. Длина ровно такая, чтобы не путаться в плаще ногами. Чувствую я себя несколько неуютно, глупо. Хотя на немке наряд смотрится очень гармонично.

Она оглядывает меня ног до головы и делает кислую мину, потом вздыхает, мол, и так пойдет. Я кривлюсь. Что же ее вечно что-то не устраивает.

— А с этим что делать? — спрашиваю я, следуя за девушкой и указывая на птичью маску. На ходу прикидываю, не замерзну ли ночью ранней весны в кофте да кожаном плаще.

— Можешь одьеть** его и помолиться фрау Хель, чтобы нас никто не остановил за твой идиотский вид, — пожимает плечами Эрна и кидает в меня мотоциклетным шлемом, который я едва успеваю поймать, чуть не уронив при этом деталь амуниции чумного доктора. — А можешь положить его в багажник, как я.

Мне захотелось скорчить рожу, как маленькому ребенку, но я давлю в себе это желание. Кое-как укладываю в тесный багажник две немаленькие птичьи маски. Усаживаюсь на мотоцикл позади Эрны и неловко обнимаю ее за талию, чтобы не свалиться. Непроизвольно отмечаю, какая она тоненькая.

Но мысли мои сбивает громкий рев мотоцикла. Меня сильно ведет назад, я едва не падаю с этого монстра. Приходится отбросить свое смущение и вцепиться в девушку посильней. Я чувствую, что она, кажется, смеется, и понимаю, что этот резкий старт был задуман. Ну отлично, теперь она пытается меня еще и убить.

Мотоцикл быстро несся по ночным улицам, опасно огибая проезжающие машины. И это Эрна боялась, что нас остановят из-за птичьей маски на моем лице? Если тут что и несет опасность, так это ее стиль вождения. Однако сердце быстро успокаивается, и быстрая езда приносит удовольствие. Я постепенно теряю чувство времени.

Мотоцикл тормозит так же резко, как газанул. Я стукаюсь лбом о спину девушки. Мы в каком-то старом районе. Вокруг только разваливающиеся хрущевки. Чем-то местность отдаленно напоминает район, где живет Эрна.

Девушка оценивающе оглядывается вокруг и уверенно направляется в одну из пятиэтажек.

— А маски?.. — неуверенно бормочу я. Немка оглядывается и хмурится. Что-то резко говорит мне на немецком и идет дальше. Я предполагаю, что это была весьма вежливая просьба взять амуницию.

Немного повозившись с багажником, я быстро догоняю Эрну уже на третьем этаже. Она держится за ручку обшарпанной двери. Мое сердце глухо колотится, а под ложечкой сосет. Если мне предстоит каждый раз так переживать, то мои нервы не протянут долго.

Немка берет из моих рук маску и надевает ее. Сквозь темные линзы проглядываются внимательные глаза. Я верчу в руках свою, не зная, что делать дальше. Заглядываю внутрь. В клюв набиты какие-то травы и, наверное, чеснок, если все делалось по рецепту времен чумы. Эрна забирает у меня маску и бережно надевает на меня. В нос ударяет пряный приятный запах, от которого начинает слегка кружиться голова. Девушка еще немного возится с ремнями и делает шаг назад, любуясь своей работой. На сей раз я не чувствую себя глупо. Скорей наоборот, легко и просто, будто где-то в прошлой жизни я был чумным доктором.

Эрна легко открывает дверь и заходит в прихожую. Воздух здесь затхлый, сырой, пахнет капустным супом и котлетами так, что даже травы в маске не спасают. На стенке вешалки, заваленные старыми куртками, шарфами. На полу валяется обувь, о которую я сразу же изящно споткнулся. Девушка оглядывается и устало качает головой. Я развожу руками.

Бесшумно ступая, немка исчезает в одной из комнат. Я следую за ней, производя, казалось, колоссальный шум. Интересно, в этой квартире все знают, что мы должны придти, или есть вероятность, что я сейчас перебужу всех жильцов, и нас повяжет полиция? Какой нелепый конец.

В крохотной комнатушке стоит проседающая кровать, на которой лежит немощный старик. На прикроватной тумбочке разбросаны лекарства. Он дышит тяжело и хрипло. В углу я отмечаю кресло-каталку. Эрна подходит к нему и протягивает руку, чтобы разбудить.

— Может, не стоит его будить? — спрашиваю я, надеясь, что сквозь маску буду услышан. Эрна в неуверенности замирает. — Если ты не получаешь за это денег, то зачем ему знать, что он сейчас умрет? А родственники и так догадаются.

— Это просьба не родственников, — отвечает девушка, убирая руку. — Он сам позвонил мнье. Не знаю, каким обг'азом у ньего оказался мой номер, но его роднья вг'яд ли знает, что он задумал.

— Ну так тем более. Если ты хочешь, чтобы он умер без боли и страха, лучше это сделать, пока он спит.

— Эка ты заговорил, — усмехается Эрна, стягивая маску. Я следую ее примеру.

— Ты плохо на меня влияешь.

— Сядь, — командует девушка, указывая тонким пальцем на грязный пол. Я недоуменно на нее смотрю, но она лишь пару раз кивает.

— Что ж ты со мной делаешь? — возмущаюсь я, кряхтя опускаясь на потертый ковер. Эрна обходит меня и садится позади, опираясь спиной о мою спину. Даже сквозь два кожаных плаща я чувствую, как выпирает ее позвоночник.

— Слушай очень внимательно, — прошептала Эрна. — Я буду петь очень медленно, а ти повторяй за мной.

Я неуверенно киваю, полностью обратившись в слух. Голос девушки тихо разносится по комнате. Старик сонно бормочет. Мягкий звук «а» формирует тягучую мелодию. Я никогда не обладал особым музыкальным талантом, но, когда начинаю повторять за Эрной мелодию, голос мой звучит чисто и ясно.

Девушка замолкает, всего на пару секунд, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, и начинает петь. Слова явно нельзя отнести ни к одному из существующих в этом мире языков. Я нерешительно вторю голосу Эрны. Что-то внутри меня неистово требует, чтобы я заткнулся. Видимо, это умирающие моральные принципы.

«А ведь ты убиваешь немощного старика», — мерзко шепчет внутренний голос. Но следующие слова, которые я повторяю за Эрной, заглушают его. Внутри становится легко и пусто. На задворках сознания мелькает мысль, что я порожний сосуд, в который можно залить что угодно. И этим оказывается магическая Колыбельная.

Теперь я, кажется, не повторяю за Эрной, а пою с ней в унисон. Не существует больше ничего. Петь Колыбельную — умирать вместе с тем, кому поешь. Сердце замедляет темп, бьется через раз.

Я слышу звон колоколов. Он зарождается внутри моей грудной клетки. На языке появляется привкус переспевших, забродивших яблок, смешанный с горечью полыни. Мир медленно теряет краски. Я закрываю глаза, делаю быстрый вдох, продолжая петь. Мой голос одиноко взмывает вверх. Я начинаю понимать слова Колыбельной…

//Из-под оборванных тряпок торчат белые кости. Они абсолютно голые, будто обглоданные зверьем и выжженные солнцем. Под капюшоном не вижу лица этого существа, только изгиб позвонков на месте шеи да голос.

Мужчина мечется в лихорадке. Скелет в лохмотьях гладит его по волосам и тихо что-то напевает. Изо рта вылетают прекрасные звуки, хотя плоти у этого существа нет.

Я впитываю слова песни. Сердце стучит медленней, а ноги подкашиваются. По языку разливается горький яд. Я падаю на землю. Существо оборачивается и умолкает. У него под капюшоном лицо рыжеватой египтянки. Я почему-то понимаю, что это мое лицо. Быстро вскакиваю и убегаю. Мужчина уже мертв.

Мне срочно нужно передать эту Колыбельную Смерти старейшинам. Они должны знать, что делать.//

Этой песней валькирии звали за собой павших воинов. Этой песней убаюкивали смертельно больных или раненных. Эту песню пели детям, чтобы они покинули этот мир, застряв в своих трогательных фантазиях, а не скрючиваясь от голода. И в ней нет ничего плохого. Это просто спасение для тех, кто так жаждет его.

//Впервые я увидел эту женщину во сне. Кожа у нее была цвета молока, тонкая, будто бархатная. Идеально ровная спина. Волнистые волосы недвижно лежат на плечах. Сначала мне показалось, что она — совершенная скульптура, но бледно-голубой глаз пристально смотрел на меня.

Эта женщина была прекрасна. Я почувствовал, как во мне вспыхивает яростная влюбленность. Я сделал к ней несколько шагов, а она полностью повернулась ко мне. Я закричал. Вторая половина ее лица была сине-фиолетовой, кожа висела ошметками, обнажая кости. Второй глаз разительно контрастировал на фоне бледно-голубого — черный, впалый, пронизанный кровяными жилками.

Проснулся я в холодном поту. Не мог уснуть несколько ночей, боясь, что она снова явится мне.

Ее зовут Хель. Владычица Хельхейма — мира мертвых.

Она является ко мне каждую ночь. Я ее больше не боюсь. Мы много разговариваем. Она, вместе с другими богами смерти, хочет создать культ Матери Сущего. Он должен будет помогать людям, которые не хотят мучиться. Культ Арс Фатрум — Дети Смерти, как переводится с языка Хаоса — фельрида.

Хель хочет, чтобы я стал главой первого поколения культа.

Я согласился. Владычица Хельхейма поцеловала меня между бровей. Будто обожгло огнем. Улыбнувшись, богиня приложила два холодных пальца к месту поцелуя.

Я стою в лесу, на небольшом пригорке. Передо мной около полусотни растерянных людей самых разных возрастов. Все, как один — рыжие. Как и я.

Я набираю в грудь побольше воздуха и громогласно объявляю:

— Падите перед богиней нашей Хель! Теперь все мы едины. Арс Фатрум.

Все присутствующие медленно опускаются на землю, склонив головы. Я оборачиваюсь на фигуру в темной мантии за моей спиной. Хель кивает. Осталось только научить их Колыбельной.

У нас великая миссия.//

Комнату окутывает незримая паутина. В центре ее — я сам. Паук и муха. Палач и жертва. Эта же паутина является путеводной ниточкой в мир грез для освободившейся души.

//На шее наросли лимфатические шары — бубоны. Кожа покрывается язвами и омерзительной сыпью. Пальцы на ногах и руках чернеют изо дня в день. Ходить становится уже невыносимо больно.

Но я надеваю маску доктора в надежде, что она поможет протянуть мне еще немного, и иду по домам со своей песнью. Мне становится спокойней, когда людям больше не больно.

Когда я пою, из горла вырывается булькающий звук, а по губам течет кровь. Женщина на моих руках вздрагивает, вырываясь из мира грез, в который я ее укутываю.

Я кое-как беру себя в руки и продолжаю петь — едва слышно, глотая кровь и стоны боли. Если я умру в мучениях Черной Смерти, то эта несчастная на моих руках должна уйти из мира спокойно. Это мой долг.

Последнее слово я выдыхаю в ухо женщины, чтобы она точно меня услышала. Она улыбается. Мне становится легче. Кровь на губах и языке имеет сладковатый привкус.

Я закрываю глаза и ложусь рядом с ней. Всего на секунду.

Ни я первый, ни я последний.//

//Кровь. Кровь. Кровь.

Толпа неистовствует. Всем им весело.

Бледная, худая девушка лежит на мостовой, стонет, просит помощи.

Толпа кричит.

Пальцы девушки вывернуты под неестественным углом, волосы омерзительно красные от крови, ребра вдавлены в грудную клетку.

— Ведьма! — кричит кто-то.

В девушки летят камни и мусор, стирая с нее лицо. Алая жидкость впитывается в землю. Пахнет солью и железом.

Ей не страшно. Такое происходит уже давно.

Маленькая девочка вырывается из рук случайного прохожего и истерично кричит:

— Сестра! Сестра! Беги, пожалуйста! Пожалуйста. Спой им…

Когда толпа скучающе расходится, глаза девушки уже остекленели. Ее младшая сестра не смеет подойти к телу, закиданному камнями. Она может стать следующей. Но только за что? За безвозмездное желание помочь?//

//Искры вздымаются к небу, затмевая звезды.

Сено под ногами пахнет очень приятно, свежо, покалывает босые ноги.

Ветер треплет волосы.

Она смотрит на тех, кто стоит перед ней, боязливо сжимая факелы.

Смотрит и улыбается.

Веревка неприятно режет запястья.

Огонь осторожно лижет ступни ног, взбирается по платью вверх. Становится невыносимо жарко.

Она поднимает глаза вверх, пытаясь увидеть сквозь дым диск луны.

Запах ночного ветра и сена сменяется вонью гари, опаленных волос и жженной плоти.

Луну она так и не находит.

Огонь взметается по столбу далеко вверх, окутывая собой хрупкую фигурку девушки.

Она кричит. Огонь не позволяет ей заплакать.

Ей больно. Но не страшно.

Она смотрит на толпу и видит, какой ужас отражается в их глазах.

Из огня слышится смех.

Когда он обрывается, люди хотят думать, что все-таки смогли победить темные силы. Но были ли они в огне или перед ним?//

//— За что ты здесь? — едва слышно спрашивает женщина свою соседку. Та смотрит на нее устало.

— Не стала сотрудничать с Рейхом.

— Ты же знаешь, что нас ждет?

— Да.

Помещение, куда загнали женщин тесное и душное, провонявшее чем-то страшным. Их около ста пятидесяти человек. Разных национальностей, возрастов и статусов. Некоторые угрюмо молчат, другие плачут и душераздирающе воют.

Дверь со скрежетом закрывается, лишая всякой надежды.

Так решило руководство — лагерь Уккермарк нужно упразднить. Просто так бывает.

Рыжая девушка слышит, как в вентиляции что-то шипит. На языке появляется горечь, слюна начинает выделяться интенсивней. Под потолком видна легкая дымка.

Девушка медленно пускается на пол, чувствую непреодолимую слабость. Глаза закатываются. По телу проходит легкая судорога.

Как же все это легко и быстро.

Становится пугающе тихо.

Усилием воли она открывает глаза и видит, что многие женщины уже без сознания. Совсем слабые прекратили дышать.

И так раз за разом. Сколько еще повторится этот цикл?

На ее лице появляется судорожная безумная улыбка. А ведь Колыбельная имеет много общего с газовой камерой.

Так же быстро, легко и безболезненно.//

Первое, что я слышу — это собственный крик. Отчаянный, напуганный, болезненный. Но ощущение такое, будто я все еще наблюдаю со стороны. Я не помню, почему кричу, не чувствую, как рвутся мои голосовые связки.

Второе, что возвращается ко мне — чувство страха. Ощущение мелкой дрожи по всему телу, омерзительной тошноты, липкого пота. Мне тяжело начать заново дышать.

Потом я понимаю, что меня гладят по голове, прижимают к себе и горячо шепчут в ухо:

— Alles ist in Ordnung* * *

. Всье хорошо. Это пг'осто пг'ошлое. Не твое. Алекс? Es tut mir lied* * *

. Извини менья. Алекс...

Я обнаруживаю, что с силой сжимаю тонкую, холодную руку Эрны. Другой рукой она зажимает мне рот, стараясь заглушить крик. Когда возвращается рациональность, я замолкаю. Но меня все еще мелко трясет от страха и злости.

— All ok? — заботливо спрашивает немка, стараясь заглянуть мне в глаза. Я кое-как киваю. — Gut. Нам надо уходить. Сейчас же. Ти своим кг'иком перебудил всю кваг'тиру, навег'няка. А это плохо.

Девушка помогает мне встать. Ноги предательски подкашиваются. Я оглядываюсь на старика. Он улыбается, но грудь под одеялом больше не движется. Меня снова начинает тошнить. Эрна буквально за ворот тащит меня к выходу, ругаясь попеременно на английском, русском, немецком и других языках. Я все не мог взять себя в руки.

Когда девушка выпихивает меня из квартиры, сзади раздается визгливый голос хозяйки. Эрна быстро захлопывает дверь и шепчет что-то на том самом языке Хаоса. Мир мгновенно становится черно-белым, а движения оставляют едва заметную траекторию в воздухе. Возникает ощущение, что ты находишься в тягучей прозрачной жидкости.

Эрна берет меня за руку и, как маленького ребенка, ведет за собой. Я механически повторяю движения, все еще слишком поглощенный судьбой адептов культа Арс Фатрум. Теперь я все понимаю.

— Как ты с этим живешь, Эрна? — спрашиваю я, когда мы уже ушли достаточно далеко от дома, бросив мотоцикл. Девушка останавливается. Я едва не врезаюсь в нее.

— А я больше и не живу, — отвечает она.

Примечания:

* Да, я везунчик мне повезло.

** Нет, не ошибка автора. Эрна иностранка, поэтому имеет полное право путать надетьодеть, положитькласть и даже говорить тортЫ.

* * *

Все в порядке.

* * *

Мне жаль.