Короткие истории о некоторых обитателях Вестероса (сборник драбблов) (гет)

По заявке Fluxius Secundus: «И дал Иеффай обет Господу и сказал: если Ты предашь Аммонитян в руки мои, то по возвращении моём с миром от Аммонитян, что выйдет из ворот дома моего навстречу мне, будет Господу, и вознесу сие на всесожжение».

Примечание: Драббл основан на событиях сериала, жестоко надругавшегося над характерами а не книги.

Недокроссовер с ГП.

* * *

Давос не может уснуть и ворочается на жесткой постели. То ему мерещатся ручонки-веточки принцессы, обнимавшей его за шею, то чудится ее строгий голос. Она учила его читать. Она учила его складывать буквы в слова — и мысленно он видит эти буквы. «С» — согбенная, как горбатая старуха. «М». Как хижина с проломленной крышей. «Е». Как тело, пронзенное тремя кинжалами... «Р». Окровавленный топор. «Т». Меч с отломанной рукоятью. И «Ь».

«Смерть» — кричат буквы. Смерть, смерть! Ширен умерла, ты не спас ее, не спас!

«Надо было увезти ее тайком. Король... не осудил бы», — клянет себя Давос. Ему хочется верить, что Станнис был бы рад, если бы Ширен выжила.

И если смилуется над ним Матерь...

Давос вспоминает лживое лицо жрицы, но отодвигает видение. Слишком многое он увидел в этих глазах. Слишком многому не захотел поверить.

«Ее убили северяне, люди Болтона — причина ее гибели. Она не умирала в муках, не умирала, — как заклинание повторяет Давос, и с каждым словом ему становится все страшнее, будто тени сползаются из углов и проникают прямо в его глупую луковую голову, наполняя ее безумием. — Смилуйся, Матерь, смилуйся, — ах я глупец, отчего не увез ее вопреки воле Станниса?»

Не сберег своих сыновей. Не сберег своего короля. Не сберег несчастное дитя.

«Ш» — лежащее тело, пронзенное мечами. «И» — тонкая перемычка разрушенного моста меж двумя берегами. «Р» — окровавленный...

Страшные буквы не хотят складываться в имя. Вместо «Ш-И-Р-Е-Н» Давос упорно читает: «С-М-Е-Р-Т-Ь». Маленькой принцессы больше нет.

Но отчего ему кажется, будто она здесь, совсем рядом, — вот-вот рассмеется звонким колокольчиком и скажет: «Не шевели губами, когда читаешь. Так делают только дети».

Давос закрывает глаза.

* * *

Ширен снится ему — как обычно. В руках у нее такая толстая книга, какую Давосу, кажется, и до конца жизни не одолеть, помолодей он даже лет на сорок.

— Это сказки, — перехватывает его недоверчивый взгляд Ширен, светло улыбаясь. — Возьми. Прочти.

Давос перехватывает книгу из ее тонких ручонок и даже крякает — под обложкой будто не листы исписанные, а молот боевой припрятали.

И как девочка этакую тяжесть удержала?

Откуда-то с севера налетает резкий холодный ветер, и книга в его руках распахивается сама собой.

— Жил-да-был-в-тем-ных-зем-лях... — запинаясь, читает Давос.

Жил да был в темных землях могучий демон, сотканный из тьмы и пламени, и склонялись перед ним люди простые и благородные, как перед богом великим, и нравилось это демону. Вершил он чужие судьбы играючи — одних осыпал златом, других низвергал в ужасную бездну.

Но больше всего любил демон войны. Добра со злом. Добра с добром. Серости с серостью...

Падали тогда пред ним ниц короли и нищие, плакали кровавыми слезами и отдавали самое ценное.

Только одного демон заполучить никак не мог — детской невинной души, неподвластной его темным чарам.

Вот явился к нему однажды могучий король. Сулил и самого себя, и жену свою, и братьев ее демону предать. Только пусть демон с ним, королем, властью поделится и трон для него отвоюет.

«Не нужны мне, — ответил демон, — ни ты, ни жена твоя, ни братья ее; вы и так мои, раз пришли с поклоном. А отдай мне того, кто первым встретит тебя, когда вернешься ты домой с победой, осиянный славою».

И вышла навстречу королю его дочь. И спросила она...

— Я спросила, могу ли я как-то помочь ему, — говорит Ширен тоненько и звонко, перебивая Давоса как будто прежде начатой историей. — А он обнял меня, мой отец.

Она ненадолго умолкает, а затем говорит не по-детски серьезно:

— Когда я... кричала... и звала, он стоял и не двигался. Тогда я стала звать матушку.

— Не надо. Перестаньте, — просит Давос. А безумие заволакивает его голову алым плащом красной жрицы. Знал бы он — выдавил бы последнее дыхание из ее горла в первый же миг, как увидел ее в Черном замке.

Он очень хочет не слушать, не слышать — но Ширен упрямо продолжает:

— А она, матушка, бросилась меня спасать. Удивительно, правда? Я никогда не думала, что она меня любит.

Ужас окатывает спину Давоса холодным потом.

— Какие ужасные сны я вижу. Скажите мне, что это неправда.

Ширен тихо, растерянно улыбается.

— Прости, сир Давос, я не хотела тебя пугать, я просто... хотела тебя попросить.

— Отмстить? — сквозь матовую пелену перед глазами, сквозь тупую боль в груди выговаривает Давос.

Может, хоть на что-то он сгодится. Как же болит сердце...

— Нет, — улыбается Ширен, — нет-нет. Помнишь, ты вырезал для меня оленя?

Вырезал оленя — и не успел вырезать лань, припоминает Давос. Больше не для кого вырезать игрушки. Больше он не возьмет в руки нож, чтобы порадовать дитя.

— Вырежи лань, как я и просила, — голос Ширен вновь тих и серьезен. — Я видела мир, где они должны быть вместе — олень и лань. Видела мир, где у них родится маленький олененок. Это хороший мир.

— Хороший мир... Там тоже люди горят на кострах? — горько спрашивает Давос.

— Горят и не сгорают, потому что умеют замораживать огонь, — отвечает Ширен. — Этому миру без олененка не выжить. Сделай ему маму, Давос. Вырежи лань.

— Обещаю, — кивает Давос. — А к ней угрюмого, но славного рыцаря, у которого такое недовольное лицо, будто он объелся горького лука.

Каждому олененку нужен свой луковый рыцарь, думает Давос, просыпаясь.

Но не у каждого лукового рыцаря получается сберечь своего олененка.