Дом без привидений (гет)

Полукровка

Я помню точно рокот грома

И две руки свои, как лёд.

Я называю вас. — Он дома,

Сейчас придёт.

М.И. Цветаева

Я и правда была рада, что застала профессора в добром здравии. После победы он перестал где-либо появляться и не дал ни единого интервью, хотя его регулярно об этом просили. А на последнее предложение неожиданно согласился. Мистер Поллард, наш главный редактор, просто не поверил своим глазам и минут пять ошалело взирал на пергамент, с которым вернулась его сова. Вокруг даже начали собираться озадаченные сотрудники редакции — все предположили, что издательство закрывают, или Волдеморт опять возрождается, или магглы объединяются с нами в единый мир. Но оказалось, что известие ещё неожиданней.

Диаметр мистера Полларда позволяет собраться вокруг него в полном составе, и вскоре уже все читали сенсационное послание. Но мистер Поллард на всякий случай показал мне письмо отдельно — вдруг это чей-то чудовищный розыгрыш? Никому не хотелось заявиться к профессору Снейпу непрошеным гостем. Но я вынуждена была удостоверить подлинность подписи. И, поскольку я при этом не вздрогнула, меня сюда и послали.

Нет, пишу я неплохо. Но пишут многие, и что бы я ни настрочила, всё это ещё сто раз перекроят редакторы во главе с самим Мариусом Поллардом. Моя незаменимость объяснялась исключительно тем, что я была в принципе не против многочасового общения тет-а-тет с Северусом Снейпом. Мне было даже интересно. Действительно, интересно. В конце концов, мы с ним делали общее дело. Когда-то. А меня всегда тянуло узнать побольше о чём угодно, и особенно о том, как всё было на самом деле.

Вот поэтому я стояла и улыбалась. А профессор, конечно, не улыбался. Он вообще никогда этого не делает. Я привыкла. Гриффиндор и Гарри Поттер слишком много значили в моей жизни, чтоб за все школьные годы я заслужила хоть один тёплый взгляд от декана Слизерина. На зельеделии или на ЗОТИ, хотя я хорошо знала его предметы. Или просто в связи с тем, что меня чуть не слопал тролль. Или потому, что кое-кто из его студентов нарастил мне зубы, как у бобрихи. Зато именно я украла шкурку бурмсланга. И Экспелиармус в Визжащей хижине на него тоже наслала я — так обидно было за мистера Блэка!

— Здравствуйте, сэр! — произношу я с нескрываемым облегчением. — Еле нашла ваш дом!

Знакомая усмешка.

— Так вот кого они решили ко мне заслать! Мисс Грейнджер. Прошу прощения, или вас уже следует называть миссис Уизли?

Начал с хорошего.

— Ещё нет, — я едва не прибавляю привычное «сэр» и спешу продолжить, чтоб не вдаваться в подробности личной жизни: — Вы разрешите мне войти, а то на улице холодно?

— Входите, раз уж вы здесь, — отвечает он равнодушно. — Но в доме ненамного теплее — я не топлю камин.

Зимой? Почему? Потому что привык к подземельям и предпочитает согревающие чары? По-моему, огонь всё же приятнее чар. Без огня в маленькой полутёмной гостиной как-то совсем безрадостно.

— А можно его разжечь? — спрашиваю я, пока он взмахом палочки запирает дверь.

— Ну попробуйте, — с прежней интонацией отвечает мой бывший учитель. — Чувствуйте себя, как дома — не стесняйтесь.

Такое ощущение, что я уже сделала нечто неприличное. Ох. И это мы ещё не начинали работать! Что ж, я ведь не надеялась, что из нас получится слаженная команда? Моё дело — собрать максимально полный материал для книги и постараться, чтоб меня не выгнали раньше. Я знаю, что и такое бывает. До сих пор гадаю, что такого произошло между ним и Гарри, но даже ради общего блага профессор не согласился продолжить индивидуальные занятия окклюменцией. Хорошо, что мне придётся в основном молчать, а ему — диктовать, что захочет. С его-то преподавательским опытом — что может быть проще?

Наверное, он рад, что больше не преподаёт. Не удивлюсь, если после всех перипетий бывший директор смотреть не может на Хогвартс. Я-то думала, он вообще не выживет. А он ничего, выкарабкался. Ещё мемуары пишет про всё это. Железная, однако же, воля у человека!

Пока я размышляю про всё это, водя перед камином волшебной палочкой, хозяин дома устраивается в кресле, под тусклой люстрой, в которой не горит добрая половина свечей, и смотрит на меня так терпеливо-выжидающе, что мне становится неудобно. И вдруг меня осеняет.

— Простите, профессор Снейп, но разве вас не предупредили, что приду именно я? — спрашиваю я, замерев с подвешенными на Акцио дровами. — Мистер Поллард посылал вам письмо.

— Возможно, — безразлично отвечает профессор. — Но я был в отъезде и ещё не разбирал письма.

Как неудобно-то! Свалилась, как снег на голову, да ещё на ночь глядя! Мистеру Полларду следовало дождаться ответа, но он, видимо, рассудил, что Снейп способен не только не ответить, но и вообще передумать. Не говоря о том, что я могла два часа прокружить вокруг старой фабрики совершенно напрасно. Впрочем, почему — могла? Не исключено, что мне так и придётся уйти ни с чем.

— Профессор Снейп, простите, это просто недоразумение, — расстроенно бормочу я. — Вам, наверное, хочется отдохнуть, раз вы только что вернулись. Я зайду в другой день. Скажите, в какой?

Он смотрит на меня и почему-то морщится.

— Кажется, вы уже зашли. К чему это повторять? — с чем с чем, а с логикой у него всегда всё было в порядке. — Да, если вам так приятнее, продолжайте звать меня профессором, но это не соответствует действительности.

Верно, это я по привычке. Но что тут обидного? Впрочем, мистер Снейп всегда найдёт, на что обидеться, а не найдёт, так придумает — лучше не вникать. Помедлив, я всё же доношу дрова до камина, направляю в них Инсендио и присаживаюсь на край дивана.

— Значит, мы сегодня начнём работу? — уточняю я, открывая сумку.

Профессор глядит на меня всё с тем же непроницаемым выражением лица.

— Могли бы начать двадцать минут назад, — замечает он, глянув на стенные часы.

О Мерлин! Долго мне не продержаться. Может, хоть крохотную заметку успею набросать?

Молча кивнув, я вынимаю из сумки зачарованный самоудлиняющийся свиток, специальные чернила, чтобы писать одновременно две копии, и обычное перо.

Профессор Снейп с интересом наклоняет голову:

— Вы будете писать сами? — недовольно осведомляется он.

Разумеется, а кто же ещё?.. А! Вот он, про что. Да, я не люблю самопишущие перья — всегда лучше соображаю, когда сама вывожу буквы. И в своём почерке мне легче разобраться. Но это мои профессиональные особенности — ему-то какая разница?

— Да, я пишу сама, — отвечаю я как можно ровнее. — Не беспокойтесь, сэр, на результате это не отразится.

— Это отразится на сроке достижения результата, — замечает он так недовольно, будто собирался уложиться в пару часов. — Что ж, будем работать более интенсивно.

— Если это не отвлечёт вас от других дел, профессор, — всё-таки я не могу пересилить себя и избавиться от школьного обращения. Наверное, потому что начинаю нервничать.

А когда я начинаю нервничать, сразу начинаю что-нибудь доказывать. В данном случае я пытаюсь доказать, что в состоянии качественно работать хоть двадцать четыре часа в сутки. У меня сейчас только одно задание — заниматься книгой его воспоминаний. И чем быстрее мы закончим, тем лучше. После двойной учебной нагрузки с Хроноворотом меня ничем не испугаешь.

Подозреваю, что у профессора Снейпа бывал даже более напряжённый график, и без всякого Хроноворота. Поэтому он только пожимает плечами на мои неубедительные потуги изобразить профессиональное рвение.

— Я как раз закончил все дела, — произносит он с едва ощутимой издевкой. — Так что раньше сядем, раньше встанем. С чего вы предлагаете мне начать?

— На ваше усмотрение, сэр, — отвечаю я, подтягивая к себе обшарпанный журнальный столик. — Обычно начинают с рассказа о родителях и о том месте, где появились на свет.

Я выбираю самый нейтральный вариант — про детство люди, как правило, не боятся рассказывать. На самом деле с той самой минуты, когда мне было поручено вести жизнеописание Северуса Снейпа, я нахожусь в глубоких сомнениях. Не могу представить, что из этого выйдет. Либо всё, либо ничего, но скорее ничего.

Профессор Снейп при всём моём к нему уважении — самая закрытая личность, какую я когда-либо встречала. Какую кто-либо когда-либо встречал. И дело не только в двойной, и даже тройной игре, которую он вёл долгое время. Дело в нём самом. Подозреваю, что даже Волдеморт был бы откровеннее. Но всё же лучше Снейп, чем Волдеморт. Хотя сейчас лицо у профессора очень недоброе. Я что-то не так сказала? Опять? Я начинаю уставать. Я вообще могу сказать что-нибудь так, чтоб не разозлить его?

— Я родился на том месте, где вы сейчас сидите, — произносит он без вступления, и я невольно подпрыгиваю. — Этот диван прежде стоял в комнате наверху, — профессор на секунду поднимает взгляд к тусклой люстре, чтобы я правильно поняла, где верх. — Мой отец в очередном запое избил мать, отобрал у неё волшебную палочку и запер в спальне на ключ, чтоб она не побежала в полицию. И вернулся только через три дня.

Он действительно умеет диктовать — произносит всё это ровно, с правильной интонацией и нужной скоростью — но я вдруг понимаю, что забыла буквы. Я не выдерживаю, откладываю перо и несколько секунд смотрю на него в немом изумлении. Открываю рот, но не сразу нахожусь, что сказать.

— Мне так и писать, сэр? — уточняю я после паузы, стараясь придать своему тону оттенок профессиональной вежливости.

Я не понимаю — он говорит серьёзно или это какая-нибудь проверка? Или такой своеобразный юмор? Если я начну подобным образом его биографию, он не вышвырнет меня сразу же в Паучий тупик?

— Пишите, как считаете нужным, — отвечает он терпеливо. — Это ведь вы, а не я, наделены даром художественного слова. Но каждую главу я буду за вами проверять и вносить правки.

Да, это упоминалось в договоре с редакцией, и это обычная практика. Я продолжаю растерянно хлопать глазами вовсе не потому, что мне ни на йоту не доверяют. Я не могу понять, откуда вдруг такое доверие. Но, раз он не шутит... Мне вдруг становится жарко — не иначе как от разгоревшегося камина — и я всё-таки решаюсь снять куртку. Больше заняться нечем, и глаза отвести некуда.

— Хорошо, сэр, — выдавливаю я, наконец, снова берясь за перо. — Чему вы хотели бы посвятить первую главу?

Профессор глядит на меня со странной усмешкой и отбрасывает волосы от лица знакомым по школе движением головы.

— Мы посвятим её моему счастливому детству, мисс Грейнджер, — отвечает он, откидываясь в кресле. — Точнее, первым десяти годам. Начнём с моих родителей...

* * *

Я не сплю полночи, а утром просыпаюсь и ещё полчаса плачу, прежде чем подняться с постели. Эта мрачная улица Прядильщиков очень угнетающе на меня действует. Или дело в Роне. Или в тех двадцати дюймах, которые я вчера записала под диктовку профессора Снейпа — надо бы, кстати, их перечитать и проверить, а то он поставит мне «тролль». Чем скорее мы соберём книгу, тем скорее я отсюда уберусь.

Почему бы мне не убраться прямо сейчас, не прогуляться и не развеяться? Хороший вопрос. А ответ ещё лучше. Потому что, если я уйду, то уже не вернусь. Это утверждение может показаться странным, но профессор Снейп состоит из сплошных странностей. Вчера он заявил мне, что пока биография не будет закончена, он меня за порог не выпустит. Вдруг я вздумаю кому-нибудь что-нибудь разболтать или уволочь в редакцию недоделанный отрывок? И это якобы тоже было прописано в договоре. Но ничего подобного договор, разумеется, не подразумевал и подразумевать не мог. Даже домашних эльфов уже освободили от рабства, а для корреспондента «Ежедневного Пророка» такие кабальные условия и вовсе неприемлемы. Ну и что? Это же Снейп!

Я прекрасно помнила, что его договор с издательством опирался исключительно на моё честное слово и подпись под пунктом о неразглашении любой информации, связанной с книгой. Это всегда пожалуйста — я не болтушка, это все знают! Но профессор (буду уж так его звать по старой памяти, чтоб не назвать хуже) даже не стал спорить, когда я возразила, что могу уйти в любой момент. Он только предупредил, что остальные главы я буду дописывать без него.

И я, конечно, осталась — я же дура. Ну что, что?! Признать, что я не справилась с заданием, уступить такой уникальный шанс кому-нибудь менее привередливому? А если профессор опять откажется о себе рассказывать? Меня же с работы выгонят! Судя по издевательской ухмылке, он всё это понимал. Так что говорить было особо не о чем.

Переписываться с кем бы то ни было он мне тоже запретил. Тем же вечером ко мне прилетела первая и последняя до окончания книги сова — от главного редактора. Мистер Поллард интересовался, как идут дела, и жива ли я до сих пор. Я объяснила ему ситуацию в ответном письме и попросила предупредить родных и близких, чтоб не пытались меня спасать — профессор Снейп очень сильный и опасный волшебник. Отпускать сову было страшно, но не держать же и её в заточении? Тут и мне-то едва нашлось место — свободных комнат в доме, оказывается, нет.

«Ничего, — утешала я себя, карабкаясь на чердак, — всё равно надо было искать отдельную квартиру. А так — и к работе ближе некуда, и полное погружение в тему, и никакой вероятности случайно столкнуться с Роном».

Ничего. Чердак — хорошо. На нижних этажах комнаты махонькие, а тут одна большая. Холодно, но если придвинуть кровать к каминной трубе, закутаться в согревающие чары и завернуться в одеяло, то с утра будет лишь лёгкий насморк. А бодроперцового зелья у профессора, кстати, полно.

Недостающие вещи я могу себе натрансфигурировать. Я очень хорошо всё трансфигурирую. Еду буду заказывать по каминной сети — карточка Гринготтса у меня с собой. Всё будет в порядке — это ж на несколько недель, не больше! Немного неожиданно, но не смертельно.

Несколько недель наедине с профессором Снейпом! Я издаю сдавленный стон. Может, ну её, его биографию?

С другой стороны, мы же не будем вместе целыми днями! У него наверняка куча дел. Не исключено, что я даже увижу других людей. Ходит же к нему кто-нибудь в гости? Или нет? Да кто к нему может ходить?! Судя по состоянию дома, тут и хозяин-то бывает раз в десять лет! После его вчерашних откровений я просто кожей отторгаю этот дом. Не понимаю, почему он до сих пор его не продал?! Может, потом расскажет?

Несмотря на все странности, мне ещё больше хочется дослушать его историю до конца. В смысле, до настоящего момента. Это такая творческая болезнь — ничего не могу с собой поделать. Профессиональный синдром журналиста — азарт и любопытство. Иначе вообще невозможно работать журналистом. Боюсь только, что после этой книги я захочу навсегда оставить перо.

И почему всё это так сильно на меня действует? Точно, дело в Роне. Надо поскорее что-нибудь съесть и браться за дело. И не думать, не думать, не думать...

Волосы без специального бальзама не урезонишь, но не отправляться же к профессору со срочным заказом? С помощью магии и расчёски я кое-как затягиваю в хвост свою гриву и одеваюсь. Точнее, свитер уже на мне, остаётся только влезть в джинсы — ничего, что вчера я шаталась в них по грязным переулкам. А очищающее заклятье на что?

Спускаюсь на второй этаж — все удобства там, в крохотном чуланчике, ещё и поделённом надвое фанерной стенкой. Явно, модернизация дома производилась спустя много лет после постройки. И явно — нынешнему хозяину наплевать на какие бы то ни было удобства. Иначе мог бы втиснуть сюда ванну посредством магии. Или хотя бы нормальную раковину. Но раковина крохотная и обшарпанная, и душ такой же, даже без занавески. Честное слово, это выше моего понимания! Нарочно он издевается, что ли?

Вода только холодная. Без проблем, подогрею чарами. У меня кончаются мелкие предметы, подходящие для трансфигурации, а брать чужое как-то неудобно, и в зубную щётку я временно превращаю заколку. С пастой сложнее — её так просто не наколдуешь. Но тут мне везёт — в шкафчике за несуществующим зеркалом я обнаруживаю коробочку с окаменевшим зубным порошком. Зубной порошок. Без комментариев. Отложу комментарии до той поры, когда опишу это всё в пресловутых мемуарах.

Хозяина дома, кстати, нигде не видно. Возвращаясь из ванной по узкому тёмному коридорчику, я вторично прохожу мимо его двери, но не слышу за ней никакого движения. Проще всего было бы постучать, но только не в случае с профессором Снейпом. К нему лучше не приставать, пока сам не выйдет. Вряд ли меня вообще пустят когда-либо на частную территорию, несмотря на почётное звание мемуариста. А жалко — это было бы полезно для книги. Я ведь подхожу к работе со всей ответственностью. Я всегда и ко всему подхожу очень ответственно. Не этим ли я и доконала Рона?

Как ни стараюсь отвлечься, всё равно скатываюсь в тоску по неудавшейся личной жизни. Два года насмарку — достойный повод для досады! И, главное, никакого шанса помириться. Мы вроде как и не ссорились. Даже не знаю, почему расстались. Конечно, Рон заглядывался на мелькавшие мимо юбки и разбрасывал повсюду носки. Конечно, я готовила сплошные яичницы и до ночи пропадала на работе. Но ведь дело не в этом! Нам просто стало не о чем говорить. В какой-то момент мы поняли, что говорим исключительно о прошлом — о Волдеморте, о Дамблдоре, о Гарри... только не о нас. Мы всё это поняли и решили остаться друзьями. И это ничего не изменило. Вообще ничего. Настолько, что у меня зародилось подозрение — а вдруг мы никогда и не были никем, кроме друзей? Друзьям всё легко и весело делать вместе — учить уроки, бороться с врагом, терять девственность...

У Гарри с Джинни всё не так. Я знаю, она ему глаза бы выцарапала, заглядись он на кого-то ещё. И Гарри никогда не отпустил бы её так просто — он бы мучился, боролся, требовал объяснений. А Рон ничего не требовал. Даже не попросил, чтобы я съезжала. Друзьям привычно и удобно жить вместе. И поэтому я сразу собрала чемоданы. Раз вышла промашка, тут уж ничего не поделаешь. Да ладно, я не убита горем. Просто расстроена. Поди пойми, что такое любовь, если раньше с ней не встречалась! Может, мне кто-нибудь растолкует, чтоб я опять не ошиблась? Кто-то же должен это знать?

Внизу, в пасмурной и пыльной гостиной я заказываю через камин пару круассанов в любимом кафетерии на Косой аллее. Нам с Роном нравилось туда ходить, мы жили совсем близко... Мне опять делается грустно. Но всё-таки это не любовь — это привычка, это пустота и тоска по тому времени, когда я верила, что вот оно, то самое. И почему ничего не получилось? Не вспыхнуло? Не щёлкнуло? Гарри объяснял, что должно щёлкнуть. Или ёкнуть. Но как оно ёкает и отчего?

Заказ придется ждать минут десять — не меньше, у них там большая очередь, а мой камин очень далеко. Я вяло плетусь на кухню, скрытую за увешанной книгами скрипучей дверью. В гостиной книги вообще повсюду на стенах, на подоконнике, на каминной полке... Странно, что профессор ещё и потолок не приспособил под книжные шкафы! Но книги я люблю, книги это здорово, хоть не скучно будет коротать вечера. Подтяну своё магическое образование. Надо будет только спросить разрешения — что-то мне подсказывает, что у Снейпа просто так книжку с полки не возьмёшь.

На кухне в противовес гостиной все полки пусты. Пусто, пусто, пусто... Он не только не моется, но и не ест. И не пьёт. Он призрак. Или тёмный маг, равный Волдеморту — тот тоже не нуждался ни в еде, ни во сне, ни в обогреве. До чего скучная жизнь была у Волдеморта, если задуматься...

На верхней полке я нахожу затянутую паутиной банку кофе времён первой войны с Тем-Чьё-Имя-Не-К-Ночи-Будь-Помянуто. Надеюсь, одна ложечка мне простится. Чашки, как ни странно, имеются. Завариваю кофе, запах которого слегка отдаёт плесенью, и возвращаюсь в гостиную — доставать из огня свой заказ.

Пламя в камине теперь горит постоянно — я его так заколдовала, чтоб больше не мёрзнуть. Хозяина дома по-прежнему не видно. Я нахально оккупирую его кресло возле окна, отодвигаю пыльную штору и смотрю, как засыпает снегом улицу Прядильщиков. Если честно, выходить туда совершенно не хочется. Снаружи опять только пасмурная холодная слякоть. Такое ощущение, что здесь не бывает другой погоды!

Удивительно, но два года на Косой аллее запомнились мне как сплошной солнечный день. Хотя и в Лондоне наверняка бывали перебои с погодой. Я прикрываю глаза, пытаясь насладиться лежалым кофе, и на мгновение меня снова охватывает тоска. Ещё месяц назад кофе непременно был бы свежий, со сливками, в большущей полосатой кружке. И утро было бы совсем другим. Поскольку сегодня суббота, оно началось бы с Джорджа. Джордж бодро барабанил бы кулаком в дверь и орал что есть мочи: «Рональд! Рональд!» Я бы закрыла уши подушкой, а Рон, осторожно вытянув свою руку из-под моей головы, начал бы поминать штаны Годрика и искать свои.

«Рональд! Чтоб через три минуты был в лавке! И захвати блевательные батончики из кладовки!» — Джордж неумолим в вопросах семейного бизнеса. «Сейчас блевану без батончика», — мрачно пробормотал бы Рон, но в адрес старшего брата он только буркнул бы: «Иду!» — бизнес есть бизнес. Но Джордж, конечно, не унялся бы:

«Гермиона! Гермиона!»

Вторая подушка на уши. И еще одеяло — для верности.

«Гермиона!»

Скрип зубов.

«Гермиона Джин Грейнджер! Ты умерла?!»

Окончательный провал попытки заново заснуть:

«Нет...»

«Тогда спи! У тебя сегодня выходной!»

Через полчаса я, замотавшись в халат, сползла бы в лавку, чтобы чмокнуть Рона и обменяться парой любезностей с Джорджем. А потом откопала бы свою полосатую кружку, забралась на широкий подоконник тут же на кухне и занялась бы доработкой очередной статьи про магэкологию к понедельнику. И чего мне не хватало? Всё было так хорошо и правильно. Рон — отличный парень. Волшебные Вредилки — стабильный доход. Магэкология — важная и нужная тема.

Не моё. Всё это не моё.

В огне камина, наконец, появляется несгораемый пакет с моим завтраком, я приманиваю его волшебной палочкой, спускаю с кресла онемевшие ноги и по скрипучей лестнице отправляюсь обратно на чердак. Не сказать, чтоб обивку на мебели ещё можно было чем-то испортить, но надо соблюдать приличия — не всем нравится, когда посторонние барышни крошат выпечкой в их гостиной. К тому же мне хочется переписать на чистовую первую главу — чем скорее управлюсь, тем скорее отсюда выберусь.

Но спрятаться на чердаке я не успеваю. Профессор смотрит на меня с площадки второго этажа с таким видом, что сразу ясно: в его доме не принято есть на чердаке. Или ходить босиком. Или воровать кофе. В общем, не принято. Сам он, похоже, завтракать не собирается. И даже дома одет в глухую чёрную мантию. Он точно не призрак?

— Доброе утро, сэр, — я почти не давлюсь кофе. — Мы сегодня будем работать?

— Доброе. Если вам угодно, — да, вежливой улыбки мне не дождаться. — Непременно поработаем. Как только вы прожуёте и освободите руки для пера.

Мило, мне разрешили позавтракать! Но неужели у него и впрямь нет других дел? Я скрываю разочарованный вздох. Сесть за редактуру не получится. Спокойно поесть — тоже. Ну ничего, займусь всем этим вечером. Надо просто подстроиться под график профессора. Есть же у него какой-нибудь график?

— Между прочим, раз уж вы здесь, — произносит он, пока я переминаюсь с ноги на ногу на холодной лестнице. — Идёмте, я проведу для вас экскурсию, пока мы не засели за мемуары. Вам это наверняка пригодится.

Я киваю, поудобней перехватывая тёплый пакет с завтраком, и мы отправляемся в его кабинет. То есть, это я так говорю — кабинет. Это комнатка над кухней размером даже меньше, чем та, потому что часть пространства отнял коридор. Все стены увешаны полками, а полки уставлены мутными банками, закопчёнными тиглями и коробками с сушёными жабьими глазами. В общем, вполне ожидаемо.

Вполне ожидаемо здесь притёрты друг к другу три стола, заляпанных пятнами всех известных и неизвестных цветов. Вполне ожидаемо на столах громоздятся невероятные конструкции из штативов, пробирок и спиртовок. Но, по крайней мере, здесь хоть что-то говорит о личности хозяина дома. Может, неприятной, может, странной, но определённо — личности.

Окон нет, горят только несколько свечек, помещение выглядит загромождённым и мрачным. Но мне здесь необъяснимым образом нравится. Гораздо больше, чем в спальне, куда хозяин распахивает дверь с тем же непоколебимым равнодушием. В спальне вообще не на чем остановиться взгляду. Серый свет из пыльного окна. Кровать под старым пледом. Тумбочка со стаканом воды. Всё это говорит только о том, что не должно ничего о себе говорить. И никак, ну совершенно никак не вяжется с его вчерашней откровенностью. Может, он приболел вчера? Или выпил что-нибудь не то — вон, у него какие запасы!

Я заинтригована, мне уже не терпится узнать, как и что он будет диктовать сегодня, но я только спрашиваю:

— Простите, сэр, а можно мне как-нибудь ещё побывать у вас в кабинете?

— Разумеется, — безразлично отвечает профессор. — В любое время, — и отправляется в гостиную — ждать, пока я съем свои круассаны.

Я запихиваю их в рот один за другим тут же на лестнице, запивая остывшим кофе. А через минуту уже сижу на своём месте в углу дивана. Полностью готовая к работе. Профессор обосновался в кресле напротив в позе, неотличимой от вчерашней, и голосом, неотличимым от вчерашнего, произносит, глядя не на меня, а в огонь камина:

— Сегодня я расскажу о Лили Эванс.

Состоявшаяся накануне тренировка принесла пользу, и моя рука лишь немного дрожит, и то в самом начале. Но начало звучит совсем не страшно. Люди действительно с охотой вспоминают о детстве. А профессор, даже спустя тридцать лет, без труда воспроизводит все детали и даты. Записывать за ним очень легко. И я пишу. Про скрип качелей на детской площадке. Про стук колёс Хогвартс-экспресса. Про ворчливый голос Распределительной Шляпы. Пишу и недоумеваю всё больше. Гарри говорил, что профессор Снейп буквально посвятил жизнь его матери. Вернее, её памяти и своей вине. Но ни с кем не хотел говорить об этом. Как, в таком случае, он намеревается жить после выхода книги? И зачем вообще выносит себя на суд толпы? Его ведь никто не заставляет!

Очень трудно писать о человеке, в котором совершенно не можешь разобраться. Может, он до сих пор скучает по Лили Эванс и хочет увековечить память о ней? Или ему так легче — хоть как-то выговориться? По нему не угадаешь. С таким бесстрастием можно повествовать о зелье против фурункулов, но не о женщине, которой дорожил больше, чем жизнью. Или я чего-то не понимаю. А я ужасно не люблю что-то не понимать. Я привыкла понимать всё. Но я пишу и ни о чём не спрашиваю.

Но когда-нибудь спрошу обязательно. Потом. Когда-нибудь. Я у него спрошу.