Чудовище (джен)

Февраль девяноста первого прошел под девизом «Erin go Brach» (п/а: Да здравствует Ирландия!): мои доблестные соотечественники из ИРА обстреляли из минометов Даунинг-стрит. Никто при этом не пострадал, но проблем мне эти уроды создали порядочно: меня чуть не уволили, а шипения и косых взглядов со стороны соседей ощутимо прибавилось. В остальном же дела мои неуклонно шли в гору, и магия мне в этом сильно помогла. Во-первых, чистить аптечные склады на предмет нужных мне препаратов при помощи палочки было гораздо легче и сподручнее, а во-вторых, в Лютном на отдельные части и органы человеческого тела был хороший спрос. Прах всяких там утопленников и самоубийц тоже шел на ура. Конечно, нужно было опасаться конкурентов и тамошних легавых, но Бонни Райан, рыжая слепая на левый глаз ирландка со шрамами через все лицо была не лыком шита. Ее палочка и смазанные ядом кинжалы всегда были готовы защитить хозяйку. Способная вызвать ненужные вопросы и ужас окружающих татуировка была надежно скрыта чехлом из особым образом выделанной человеческой кожи. Крепилось все это при помощи медицинского клея, края были почти не видны и похожи на старые шрамы, но на запястье на всякий случай я носила плотный напульсник. Носить чехол долго было трудно, снимать — сущей пыткой, но оно того стоило: если б меня раскрыли, то, согласно Закону о потусторонних существах и нежити от 1357 года, меня бы тотчас же убили, а тело сожгли. Легальных способов извлечения моей сущности из тела Твари не существовало.

Мне больше не нужно было экономить на всем подряд. Я купила машину (к дьяволу эту магию, так надежней!), перенесла лабораторию из дома. Консервированные бобы в томате наконец-то исчезли из моего рациона. Мне больше не нужно было рисковать из-за мелочей. Тварь — а, даже узнав, как ее звали на самом деле, я называла только так — сидела за своими запорами как мышка. Мы с ней иногда могли вполне мирно общаться. Ну, как мирно… Она не срывалась на злобу и ярость после первого к ней обращения.

С магией дела обстояли не так радужно. Простейшие заклинания я освоила с грехом пополам. Те, что посложнее — не всегда получались. Я выучила несколько простых, но эффектных комбинаций, довела их практически до невербалики, не без помощи мелкого научилась проникать в чужое сознание, на чем мои достижения в освоении магии практически и закончились. Но самым неприятным было то, что сама по себе колдовать я не могла. Колдовскую силу я получала от Твари, а вместе с ней — и частицу ее безумия, ее самой. И до поры до времени я не подозревала, что с каждым заклятием замки и запоры, не позволяющие Твари завладеть телом, становятся все слабее.

У Воробья дела тоже шли неплохо. Мне не удалось откормить его до размером его братца, он по-прежнему был мелким юрким пацаненком, но взгляд вечно голодного заморыша ушел в прошлое. Наши с ним занятия помогли ему «перерасти» аутичность, он стал казаться обычным, пусть и немного странноватым. Окружающие его больше не считали блаженным дурачком. Теперь в глазах преподавателей и опекунов он был отъявленным хулиганом, по которому плачет если не тюрьма, то спецшкола. И это был его выбор. Ведь теперь кузен и его дружки больше его и пальцем не трогали, предпочитая кричать оскорбления издали. Пацан научился хамить и дерзить — и это, между прочим, огромное достижение для человека его склада. Он вообще оказался талантливым учеником, пусть и склонным к рискованным поступкам. Даже Тварь была в восторге от его способностей, при всей ее небольшой любви к парню.

Как относилась к мальчишке я? Сложно сказать. Возможно, какой-нибудь мозгоклюй с дипломом — узнай он обо всем об этом — сказал бы, что я подсознательно восприняла никому не нужного ребенка за своего собственного, пытаясь хоть как-то скомпенсировать отсутствие даже надежды на появление семьи и детей. Наличие в моей голове — или где там еще — Твари и необходимость сдерживать ее под замком как-то не способствовали появлению моей личной жизни. Да и не очень-то хотелось, с тем-то количеством химии, что я регулярно принимала. Так что да, чем дальше, тем сильнее Воробей казался мне моим сыном. Кем считал меня сам Поттер, не так уж и важно: он доверял мне, а это дорогого стоило. И я доверяла ему.

Он знал правду обо мне: пройти мимо вороха газет и не сунуть в них свой нос было выше его сил. К моим подозрениям же в свой адрес — а пока не было точного подтверждения, что он тот самый Поттер, я была склонна считать, что Тварь ошибается — отнесся равнодушно. У этого странного, но талантливого ребенка была своя шкала ценностей. А он был талантлив, что бы ни утверждали тесты школьного психолога. Правда, в весьма специфичной области.

К десяти годам Гарри научился считывать чужие эмоции, угадывать, о чем в текущий момент думает человек, и делать простенькие внушения через прикосновения. С защитой собственных мыслей у него, впрочем, были большие проблемы: при малейшей попытке проникнуть в них он раскрывался во всю ширь, позволяя читать себя до донышка. Ни я, ни Тварь не знали, как с этим бороться. Наконец, выход из положения нашел сам Воробей, увидев у тетки отрывок фильма про лабиринт. Ко дню Святого Патрика девяноста первого у него получилось создать, выражаясь его словами, «первый уровень». Впечатляюще, надо заметить. Вроде бы совершенно открытый разум доброго ребенка, но, тем не менее, я не фигурировала ни в одном воспоминании. Тварь же, каждый раз незримо присутствовавшая со мной на наших занятиях, была уверена, что такая защита сама по себе довольно слабая, и воспоминания со мной вполне можно найти, если знать, что искать, конечно. Так что на первое время сойдет, тем более что на достигнутом Гарри останавливаться не собирался.

У него вообще в принципе была беда с умением остановиться вовремя. Нахаленка порой заносило так, что дай боже! Чего только стоило то, что он стал целенаправленно пытаться научиться мгновенному перемещению — трансгрессии, что ли — и это не смотря на то, что он был предупрежден о возможности расщепа. И ладно бы пытался в моем присутствии, так нет, сам, в одиночку. Ну и однажды его расщепило, конечно. Приполз ко мне весь в кровище. Уши в тот раз я ему намяла знатно. Заодно Воробей выучил много новых слов на гаэльском. Трансгрессировать в итоге, как взрослые маги, на большие расстояния, у него так и не получилось, а вот в пределах видимости — вполне, и делал он это легко и практически бесшумно. Боль оказалась превосходным учителем: после этого он стал хоть чуть-чуть притормаживать. Как говорится, и то хлеб!

Он обладал уникальной способностью быстро запоминать и применять на практике большое количество информации, но лишь по ряду тем: как и все аутики, Воробей был достаточно узко специализирован. Он прекрасно оперировал трех— и четырехзначными числами при арифметических операциях, но был совершенно не способен запомнить две исторические даты. Наизусть цитировал отрывки из книг по фармацевтической химии, понимая суть изложенного — и не мог соотнести изображение той или иной травки с ее названием и свойствами.

Со своими опекунами у него были сложные отношения. Воробья те инстинктивно боялись, и абсолютно были в этом правы. Мальчик быстро перерос свой страх перед ними, почти изжил ненависть, но так и не смог им простить их к нему отношения. Хотя, я была бы разочарована, если бы он это сделал: такое не прощают. По моему мнению, если уж люди были достаточно глупы, чтобы морить голодом и оскорблять мага, то пусть получают сполна. Они и получили. В результате тетка стала еще более нервной, чем была, она и ее муж стали панически бояться сплетен и шепотков соседей, а их сын перестал наедаться. Нет, ел он по-прежнему достаточно, но сытым чувствовал себя редко. В результате через пару лет обещал наесть себе ожирение либо диабет. Насколько я поняла, повышенным аппетитом стал отличаться и папенька. Как пояснил, усмехаясь, сам Воробей: «Если уж меня попрекают каждым куском хлеба, то пусть жрут, может, однажды и наедятся». Внушение через неделю сошло на нет, но вот привычка есть в три горла и переживать о том, что же там говорят о них соседи, осталась. Чем была награждена сестра опекуна, я не знала, но что-то мне подсказывало, что это было чем-то из той же серии.