Бандитская солянка (джен)

Медвежонку любопытно.

Он смотрит из-за палатки на людей (деревянный столб уже давным-давно надоел — скучный совсем, шершавый и на зуб невкусный ужасно), от безделья жуёт рыжие сапоги некрасивого охотника со сложным именем Аукштель и периодически завывает, плюхнувшись в песок.

Скучно!

— Замолчи, — ворчит немолодой длинноусый ловчий. — Думаешь, легко было тебя добыть на продажу в «котёл»? Я сидел на Дзо три недели, а получил только твою морду, белое несчастье.

Маленький дзойский медведь послушно глушит утробный рёв и внутренне соглашается — верно, было гораздо как непросто.

— И так подумают, что бешеный… Да ещё и альбинос! Всем известно, что белые — они к горю и слезам. Ох, зачем… Кому я его продам? Кто в «котле» бороться на такого выйдет?

Просмоленный жёсткий южанин вздыхает и набивает ноздри вонючим табаком.

Зверёныш жалеет Аукштеля и пробует понюхать его повисшую руку. Может, лизнуть?

— Отвали, — вяло отмахивается ловчий.

Медвежонку, впрочем, уже не до него, есть кое-что поинтереснее, — он оживляется и с интересом подковыливает к случайному прохожему: тот, щурясь, читает расценки и недовольно сплёвывает шелухой маранки.

От худого растрёпанного человека очень приятно, хоть и немного резко, пахнет какими-то настойками, солью и лесной травой, и медвежонок с неподдельным восторгом накрепко кусает его за кожаный сапог.

— Иди ты, башка! — сипло отзывается человек, подтолкнув его прочь от себя носком.

Разочарованный медвежонок откатывается, задирает чёрный нос и выражает неодобрение унылым воем, тайком наблюдая за человеком: он видел не очень много людей, но все они были грубые и старые, а у этого нет морщин и белой шерсти. Выходит, у людей тоже бывают детёныши, уверенно делает вывод медвежонок.

Смуглый человек на какую-то секунду задумывается, теребя пуговицу на мятой рубашке — на ключице у него шрам, а чуть глубже — драные рубцы, будто от ожога, — и садится на корточки.

— Ну, как тебя? Иди сюда.

Медвежонок нарочито подозрительно — надо же держать марку! — подходит боком и жмурится: рука у человека очень приятная.

— Катись-ка! Вшей подцепишь!

— Не страшно, отмоюсь, — хмыкает смуглый человек.

— Много чести! Я говорю с медведем, пиратское отродье, — свысока отвешивает ловчий. — На Комохи товар надлежит держать в порядке, а ваш брат вспоминает о мыле раз в неделю.

— Мессер охотник, — тот весело скалится, — ведь от вас он быстрее подхватит заразу.

Аукштель на секунду вспыхивает. Но быстро успокаивается.

— Пол-ляма, не меньше.

— Дороговато, — кривится человек. — У меня таких денег нет.

— Иди и возьми! Это ведь у вас так принято, морская псина?

Заслушавшись, медвежонок вертит головой и скулит, чувствуя, что молодой человек может уйти.

— Тогда в залог — нате! — веско говорит пират, вынув из ушей пару серег, и вкладывает их в корявую руку Аукштеля. — За три часа я достану деньги и заберу этого зверя себе.

Медвежонок радостно ковыляет на безопасном расстоянии и старательно выражает радость, неуклюже поднимаясь на задние лапы и стараясь задрать нос к небу.

— Не боишься неудачи, мальчик? Поди, твоя рельса тяжелее тебя. — Охотник со снисходительной жалостью щурится, зажимая серьги в кулаке, и с насмешкой рассматривает гарду тяжёлого двуручного меча. — А серьги-то серебряные… Тебе сколько лет? Шестнадцать? Меньше?

Молодой пират оскалисто улыбается, сощурив дикие птичьи глаза и блеснув необычно белыми широкими зубами — они ярко выделяются на скуластом загорелом лице.

— Я похож на тех, кто боится крови и стали, старик?