Бандитская солянка (джен)

— Что это? — Ло хмуро и тяжело смотрит на маленький свёрток желтоватой бумаги и озадаченно взвешивает его на ладони. — Я не употребляю. Никогда не буду. И наркотики не перевожу, вы же знаете.

— Дурень, — харкает в сторону грустный седой Циммер, затягиваясь табаком ещё раз. — Это персонально тебе как хирургу. Медицинское средство с Нойшванштейна. Полграмма растворить и в вену ввести. Самая надёжная анестезия.

— Мне-то к чему контрабандное? У меня морфий есть на корабле, — Ло протягивает свёрток Циммеру, но тот мягко и твёрдо складывает пальцы младшего коллеги так, чтоб наркотик оказался зажат в его кулаке.

— Ду-рень.

Циммер вздыхает и грузно оседает в старом кресле, щурясь на полуденное солнце за немытым окном.

— Я свою практику закончил, мне ни к чему, руки трясутся. Будешь ранен — вколи себе половину от дозы, на три часа боль отключится. Будешь кого зашивать — ему влей. Считай, благодарность.

— За что ещё? — Молодой коллега хмурится, но пальцы не разжимает.

Старый хирург улыбается.

— За то, что ты такой же доктор, как и я.

* * *

— Капита-а-ан, — уныло зовёт Арнетт, моргая и отирая с локтя кровь, и нервно подтягивает на худом бедре кожаное голенище мягкого сапога, — подите сюда.

— Чего тебе?

Ло не без брезгливости переступает через наваленные безвольные тела: стычка с пиратами Серого Пса так толком и не получилась. Ещё до их приезда пожрали псы друг дружку.

— Ты ранен?

— Это не моя. — Арнетт тычет в тело под ногами. — Вот его…

Задним мозгом Ло завидует сообразительности Арнетта — тот выбегает на стычки полураздетым, чтоб одежду не портить и не выбрасывать, — а докторское соображение уже лихорадочно работает, обгоняя руки, автоматически щупающие пульс — нитевидный — и оценивающие ранения — крайне скверные. Не факт, что ещё сможет потрясти костями на гулянке. Кажется, только лицо более-менее цело.

Хотя, скорее, не лицо — рожа…

— Стопуленьки. Где его рука?

Вездесущий Пингвин, засучив повыше рукава, без тени опаски или пренебрежения на румяном лице роется в ещё тёплых трупах, нетерпеливо отворачивая их с пропитанного кровью песка.

— Вот она, родимая! — торжествующе выдаёт он, но тут же с опаской интересуется: — Капитан, а мы его будем спасать?

Ло кривится.

— Болван! Пульс я пощупал, ранения оценил, починить можно. Куда я уже денусь? Доктор я или кто?

* * *

— Та-а-ак… С чего прикажете начинать?

— Пан доктор, — вихрастый Тико щурит единственный глаз — светлый и пронзительный, голубовато-зелёный — и сосредоточенно ищет слабый пульс. — Пациент-то наш, сдаётся, совсем притих. Не заглохнет?

Ло задумчиво смотрит на то, что с натяжкой можно назвать человеком, и думает, что надевать передник и перчатки уже вообще не имеет смысла: крови от пирата — как тюленя резали, уже весь измазался.

— Блю, достань-ка контрабандный изокаин. Тико, надо будет кровь перелить, так что готовь плазму…

Пауза.

Ло нервно вытирает шапкой проступивший пот, стараясь не думать о худшем варианте и прикидывая, сколько это займёт времени, и вспоминает, что рука сейчас лежит от пациента отдельно.

Да и вообще дотянет ли он до конца операции, даже если применить все оставшиеся силёнки?

— И дайте мне спирту. Стакан. — Пауза. — Нет, лучше два.

* * *

Больной приходит в себя через полчаса после окончания операции; грязный взмокший Ло как закончил работу, так и остался в медотсеке — сел на табурет, стянул одну перчатку и сидит, уставясь в ножки стола и вяло осознавая, что операция длилась почти пять часов и закончилась вроде бы как нормально (по крайней мере, руку пришить удалось и вправить внутренности — тоже), а он, кажется, вообще с места теперь не сдвинется — все силы фрукта на поддержание "пространства" вылились, и позвоночник ломит так, будто за плечами не неполные двадцать два года, а все семьдесят.

Господи, пожрать бы — в животе хоть шаром покати…

К горлу накатывает тошнота.

Ло, зажав ладонью рот, бредёт к выходу, подпирая плечом почему-то покосившуюся стену.

— Эй… — сипло, почти шёпотом зовёт пациент.

Хирург мутно смотрит на него: тот моргает карими глазами и улыбается.

— Ты… ты будешь… костоправ здешний?

Ло кивает с самым несчастным видом: стоять с каждой секундой всё труднее и труднее, а холодный пот щиплет глаза.

— Спаси… бо…

— Эй, — хрипло бормочет Ло, облизывая пересохшие губы и глотая тошноту, — останешься в моей команде?

Чужой человек улыбается чуть яснее.

— Как тебя зовут?

— Обара… Тору… а ты… ты как будешь?

Пропустив мимо ушей беспомощный вопрос, Ло дюйм за дюймом почти что ползёт к фальшборту в обнимку со стеной — милая, родная, хорошая ты моя!

Господи, как хорошо, что они пока не погружались. До гальюна тащиться на-а-амного дольше и труднее.