[disturbed] zero (джен)

Музыка к главе: https://drive.google.com/file/d/1tEQQ7mzRh_2UcdY_QOUVyxi3Rv_GDG6d

Следующие несколько часов я помню плохо. Очень смутно — какими-то обрывками, вспышками, мелькающими перед глазами отдельными картинками. Замерший на путях в какой-то сотне ярдов от станции поезд с растерянно бродящими вокруг пассажирами, тёмные улицы и дома, тоннели, повороты, развилки, забитая мобилями тянущаяся к границе сектора трасса…

*nulla signum*

…не могу поручиться, что всё увиденное было на самом деле: откуда, например, в очередном переходе глубоко под поверхностью мог взяться яркий, как от прожекторов, свет, пыль в воздухе и плачущая девочка лет шести, с головы до ног заляпанная чем-то кажущимся в этом свете то ли чёрным, то ли красным? Но и тогда я не остановился — словно силком меня тащило куда-то, заставляя скорее переставлять ноги и замечать окружающее, только если оно может помешать. Это состояние несуществования…

*nulla signum*⁽¹⁾

…закончилось. Я стою позади собственного дома, точно перед тайным входом внутрь. Перед глазами, мигнув напоследок, гаснет какая-то сложная геометрическая фигура, и я совершенно автоматически отбарабаниваю по скрытой панели код. Стена раскрывается, пропуская на кухню. В такое время здесь всегда светло и шумно, а из-за дверей доносится гул зала, полного посетителей…

Сейчас всё тонет в темноте, а тишина режет слух. Заходить не хочется, будто что-то глубоко внутри меня шепчет: «ничего хорошего не будет…»

Зал внизу пустует и я поднимаюсь наверх, останавливаясь чуть не на каждом шаге и вслушиваясь в неясные шорохи да чувствуя, как колотится сердце. Дом не мирно спит, как бывало раньше, когда я возвращался затемно — сейчас он словно сторожевой робот: притаился и ждёт неизбежной беды. Не знаю, откуда у меня это чувство, но отбросить его не получается. Никак.

Успеваю обойти почти весь верхний этаж и захожу в кабинет, когда пол под ногами вздрагивает и трясётся — но это не землетрясение и не близкий взрыв. Ни на что не похожая, какая-то животная дрожь вызывает омерзение, подступающее к горлу и желание перестать чувствовать — лишь бы не ощущать её. Несколько мгновений спустя она исчезает, а я слышу снизу шаги — почти бесшумные, призрачные, совсем неощутимые, если бы… не контактник, неизвестно когда перешедший в активный режим и полную маскировку. «Это я сделал?..»

А потом часть пола в углу словно вспыхивает — то есть, конечно, едва заметно освещается, но в активном режиме… «Там ниша, — автоматически припоминаю я, — с окошком для наблюдения за залом в нижнем этаже, замаскированная под вентиляцию. Сколько ей уже не пользовались… с тех пор, как отец почти переселился в комнатку за баром?» Стараясь не шуметь, перебираюсь по толстому ковру туда, осторожно отгибаю уголок и становлюсь на колени, наклоняясь к окошку. А там…

Там, выхватывая из темноты стекло и хрусталь бара, мерцая в зеркалах и стенках стаканов на стойке, разгорается призрачное серебристо-фиолетовое свечение — красивое даже, но какое-то неживое: словно мертвенно тлеет сам воздух. И в самом его сосредоточении — прямо подо мной — почти теряются в этом полусвете четыре тёмные неподвижные фигуры. Они смотрятся не просто похоже — я знаю этот облик до мельчайшей чёрточки. Ведь точно так же в полностью активном контактнике выгляжу я сам.

«Кто это такие?..»

Со стороны подсобки за баром слышится шорох и громом по натянутым нервам бьют шаги — ровные, твёрдые, уверенные, такие знакомые — так что мне едва удаётся сдержать невольный вздох, когда я вижу отца. Он останавливается ровно напротив одного из тех четверых — в потустороннем свете лицо его кажется вырезанным из камня, а стёкла неизменных очков — тёмными провалами на нём. Тишина давит так, что тяжело дышать.

— Тёплого солнца, убийца многих, — разрушает эту тишину музыкальный голос, и у меня мелькает внезапная мысль: он звучит, словно не предназначен для обычных слов. Таким голосом проще петь, чем говорить. — Или же мне называть тебя «Дарителем»?

— Не я выбирал это прозвище, — после недолгого молчания произносит отец. — Ты разве заслужил произносить его, безымянный?

— Намереваешься оскорбить меня? — ледяной позёмкой веет в ответ. — Не получить дара? Напрасно: я и так оскорблён. Ведь это ты завершил пути тех, кто должен был начертать время моей смерти. Потому…

— Ты не обрёл имя, как не обрёл и её, — сухо прерывает его отец, пока я пытаюсь понять бредятину, которую они говорят. — Что же, мне жаль.

Стоящий ближе всех дёргается, словно хочет кинуться вперёд, почти шипит:

— Берегись, Даритель, ты чертишь линии в вихре! Имя принадлежит мне!

— Но не ты — имени, — равнодушно звучит в ответ.

— Довольно! Я обрёл его за знак пути!

— Потому похваляешься? Видно, слишком долго ты был лишён начертания. Твоё время стыло и мёртво.

Трое других, до того изображавшие статуи, совершенно синхронно поворачивают головы к первому — выглядит это жутко.

— Мои братья говорят… — мелодичный голос срывается, — что я предложил достаточно! Они разочарованы, как и я. Ты вымерз изнутри, Даритель!

Отец молчит. Те трое так же синхронно разворачиваются и уходят. Я не понимаю уже совсем ничего, только внутри вновь беззвучно поднимается — «ничего хорошего не…»

— Желаешь создать узор? — как-то очень уж ровно, точно с огромным усилием взяв себя в руки, спрашивает первый. В ответ отец медленно кивает, и начинает… читать стихи. А когда замолкает — поднимает голову, глядя, кажется, прямо мне в лицо, словно знает, где я, словно говорил это мне…

И не успеваю я сообразить, понять, что всё это значит — первый тенью кидается к нему, а отец, покачнувшись, словно подрубленный, падает на пол. Я не думаю ни о чём — но перекрытия под руками разлетаются обломками, а только начавший оборачиваться ко мне первый от сильного удара влетает в барную стойку, разнося её в щепки. Контактник реагирует, кажется, даже не на мысли, запуская аналитический комплекс и уже через несколько секунд выдав ответ. «Отец…»

Внешне он выглядит, как раньше — но с такими внутренними повреждениями не живут. Даже если немедленно доставить в больницу, даже если напичкать медицинскими нанитами, даже… даже…

Я выпрямляюсь и в упор смотрю на медленно, словно во сне, поднимающегося на ноги его убийцу, чувствуя, как в голове расползается, пожирая всё, мёртвая пустота. Замечаю, как он движется — идеально управляя собой, почти слившись в одно с боевым скафандром. Знаю, снаружи ещё трое — не сходят с места, хотя видят, наверняка видят, что происходит здесь. Понимаю, мне не справиться и с одним.

«Наплевать!»

Убийца делает вперёд шаг… и на середине движения припадает на колено, сцепляя пальцы в замок на груди и расставив в стороны локти. Резко поднимает голову, прямо глядя на меня, произносит длинную музыкальную фразу, больше похожую на перезвон ледяных капель, чем на человеческую речь. Замирает, будто…

«Ответа ждёшь, сволочь?!» — следующий удар, снося стену бара, швыряет его в подсобку, я залетаю следом, чувствуя, как те трое снаружи срываются с места, разворачиваюсь к ним, скалясь под маской контактника, в ушах становится всё громче какой-то надоедливый писк, и…

*nulla signum*

Глаза я открываю в полной темноте. Мысли путаются, в голове туман, достаёт навязчивое ощущение, что потерял нечто очень важное, а при попытке шевельнуться — всё тело пронизывает страшная боль: мышцы скручивает судорогой, нервы словно под удар «Чумы» попали — так что я через силу вытягиваюсь на полу ничком, стиснув зубами рукав, и пытаюсь дышать. Получается так себе.

Приступ проходит спустя несколько секунд… или минут, оставляя после себя чудовищную слабость и затихающую боль. «Что со мной?! Почему я не помню, как попал сюда?.. И куда это — сюда?» Рухнув обратно при попытке подняться, понимаю — мне только и остаётся, что отлёживаться. «Нужно понять, где… а там, если повезёт, и остальное. Если только я ещё не сошёл с ума и мне всё это не мерещится…»

Зрение бесполезно, а при попытке активировать хоть что-то из арсенала контактника — нервы вновь вспыхивают огнём. Чуть не завыв, пережидаю, пока утихнет жгучая боль, и зарекаюсь даже пытаться использовать его. Хотя бы сутки. «Если вообще когда-нибудь смогу… да что произошло?!» С трудом отгоняю мрачные мысли, возвращающиеся вновь и вновь, отбрасываю вопрос без ответа и заставляю себя переключиться на окружающий мир.

Здесь — где бы ни было это «здесь» — тепло и ни проблеска света. Я лежу на чём-то твёрдом, а издалека доносится неясный шум, похожий на мерное глубокое дыхание гигантского зверя. «Вот только не бывает таких зверей».

Через десяток минут мне удаётся кое-как подняться на ноги, опираясь о стену, а когда чуть унимается даже от такого незначительного усилия вышедшее на форсаж до разноцветных кругов перед глазами сердце — пойти вдоль той же стенки в сторону, откуда вроде бы идёт этот звук. Не знаю, что там, но других идей у меня всё равно нет…

Пока тащусь, делая частые передышки, пытаюсь разобраться, как оказался в этом месте. Последнее отчётливое воспоминание: я стою на земле снаружи бункера, чуть не кожей чувствуя завывания тревоги NSE, лихорадочно отправляю команду на активацию режима «руж» для нашей «базы» в Сети, пытаюсь связаться с мамой… потом — белый шум.

Морщась от вернувшейся при попытке вспомнить головной боли, пробираюсь в темноте… куда-то, когда на очередном шаге спотыкаюсь и падаю, чуть-чуть не успев выставить руки. К остальному концерту добавляется ещё ноющая боль в ушибленных рёбрах. Но зато понятно: лестница, вот оно что — ступеньки наверх.

Тяжёлая металлическая дверь, перекрывающая выход, отворяется тяжело, со скрипом несмазанных петель, и одновременно оживает связь с Сетью — до этого её словно экранировало. Озираясь, понимаю, где нахожусь — климатическая станция, такие расставлены по всем секторам, конкретно эта — в паре километров от моего дома. Бросаю взгляд на время: до рассвета часа два. «Во время тревоги был вечер… что случилось потом? Куда пропали эти часы? И как я оказался здесь?»

Станция построена в низине среди деревьев, так что всё, что отсюда видно — тёмное небо. Тёмное… уличные фонари не горят, внезапно доходит до меня, ни один, точно отрубило питание! Но станция-то работает! «Ничего не понимаю».

Успеваю сделать всего несколько шагов, когда в интерфейсе разворачивается непонятная программа, на ходу «цепляя» и подгружая какие-то модули — собирается, словно конструктор. Ничего хорошего в этом я не вижу, пытаюсь как-то остановить выполнение, но удаётся только замедлить. «Конструктор» раскрывается сложным узором — перед глазами виснет этакая навороченная «снежинка», начинает пульсировать, и я слышу:

— Синдзи-кун! Синдзи, ты в порядке?! Слышишь меня?

— М-мисато-сан?!

— Слушай очень внимательно! Связь неустойчива, это специальный прямой канал, долго не продержится! Все гражданские и военные линии заблокированы! Не пытайся выйти в Сеть как обычно, слышишь? Это смертельно опасно! Понял меня?!

— Д-да, а что…

— Это полномасштабное вторжение, Синдзи! Запомни — немедленно убирайся из сектора, спрячься где-то и постарайся покинуть город! Ясно?! Во что бы то ни стало выбирайся из города! Я найду тебя потом! Только не попадись ангелам, понял?! Во что бы то ни стало!

— Мисато-сан! Что с мамой?!

— С Юи-сан всё в порядке, не волнуйся! — без запинки отвечает она. — Твоя задача — уйти из города, и не оставайся подолгу в одном секторе, ясно?

— Но мама ведь говорила про какое-то оружи…

— Даже не думай приближаться к Институту! — выкрикивает Мисато-сан так быстро и грозно, что я ошарашенно замолкаю. — Твоя задача — скрыться и убраться из города! Только это! Понял?!

«Снежинка» вдруг как-то перекашивается, идёт рябью, меняет цвета…

— Линию засекли, идёт отслеживание, отключаюсь, — в отличие от остального разговора, это Мисато-сан произносит неестественно-спокойно. — Помни, не пытайся выйти в Сеть!

С оглушительным треском, больно ударившим по ушам, связь обрывается начисто. Выругавшись да то и дело поглядывая на небо, я словно на автопилоте добираюсь до ближайшего технического люка, спускаюсь вниз и только там, кое-как примостившись в колодце среди сотен тянущихся по стенкам кабелей, начинаю думать.

Мама говорила, что война закончится, не успев начаться… Вот только она уже началась. Началась раньше, чем рассчитывали. «И что бы там не говорила Мисато-сан — если бы у них всё получилось, зачем мне так срочно выбираться из города? А значит…»

Значит, план NERV провалился. И я ни за что не поверю, что всё остальное в порядке. Если бы всё было в порядке, мама бы сама связалась со мной. Если только…

Несильно ударив затылком о стенку, зло выкидываю из головы пугающую мысль, саму по себе пришедшую следом, и заставляю себя размышлять дальше. «Мисато-сан… я уже не ребёнок, беспрекословно верящий «старшей сестре», а твоя прямолинейность играет против тебя. Говоришь, даже не подходить к Институту? Извини, выходит, туда мне и надо. Там мама. Там Рей. Там ты сама, наконец!»

Задрав голову, изучаю светящуюся в темноте маркировку с этой стороны люка, прикидывая, где ближайший спуск в мои тоннели. «Семь сотен ярдов по поверхности. Могло быть и хуже».

Через несколько секунд я уже бегу, стараясь не выходить из-под деревьев, к нужному дому — замок на входе в подземное убежище там сломан давным-давно, а внутри какие-то дети устроили себе место для игр, так что я не почти пользовался этим ходом. «Но сейчас тут вряд ли хоть кто-то есть».

Внутри темно, и я ощупью пробираюсь мимо остовов железных трёхъярусных кроватей к дальней стене — в комнатку дежурного. Задействовать контактник не рискую, так что приходится помучиться, прежде чем удаётся попасть в широкий воздуховод под потолком, ведущий не только наверх. Вспомнить, как отпирается панель ложного «пола», где нужный поворот после, удаётся не сразу, и на нижнем уровне тоннелей я оказываюсь намного внезапней, чем рассчитывал — и только шипя от боли в отбитой спине, понимаю, как сглупил. Я слишком привык к контактнику, к «расширенным возможностям», а здесь нет света. Совсем. «Ну зашибись. Аска точно права — ты полный идиот, Синдзи». Можно попробовать влезть обратно и поискать фонарик… где-то. «Слишком долго!» Можно идти так — хотя я заблужусь уже через десяток шагов. «Чёрта с два! Должен быть выход!»

Он есть. Всего один. На всякий случай привалившись к стене, я стараюсь успокоиться и делаю единственное, что могу — не пытаясь активировать контактник, просто желаю рассеять темноту.

Когда только начинал осваиваться с ним, найдя в том бункере — по-другому не получалось. Сознательное управление сходу? Ещё чего! Одни намерения, попытки и провалы, эксперименты на ходу: какие-то что-то давали, а чаще — нет. До сих пор не знаю, как это работает, но…

…перед глазами словно возникает лёгкая дымка, и всё вокруг постепенно светлеет. Эта мутная серая картинка совсем не то, к чему я привык, глаза чуть печёт, вновь просыпается головная боль — но очертания стен видны. Мне хватит. «Поднялся и пошёл, Синдзи».

У меня нет карты — только память. У меня нет точного знания — только чувство направления. У меня наверняка почти нет времени, так что остаётся только идти как можно быстрее, иногда рискуя перейти на бег, если пол очередного тоннеля оказывается достаточно ровным и незахламлённым.

А ещё у меня есть очень много страха, которому так легко перейти в панику. Потому что войска Супрема уже здесь, в Эдо-3. Потому что я не знаю, что с моими родными и могу быть спокойным только за Аску — ко времени, когда завыли сирены NSE, она уже несколько часов как уехала из города-крепости. Потому что знаю своего отца — какие-то там ангелы не заставят его бросить всё нажитое и в страхе убегать. Да боится ли он вообще чего-то?..

…Потому что я даже не подумал, чтобы пойти к нему — и не важно, что если бы пошёл, то знаю, как бы он на меня посмотрел и кем назвал. От этого ничуть не легче. Я даже не сомневался, выбирая между домом и Институтом. Между отцом и мамой. «Между ним и Рей».

Так что я почти бегу по тоннелям, пытаясь сберечь дыхание, не запутаться в переходах и не сорваться — потому что прямо сейчас не могу ничего другого. «Если я правильно выбрал направление, если не свернул не туда, если… просто заткнись и поспеши!»

Могу только гадать, сколько времени проходит, когда за очередным поворотом пролетаю сквозь что-то, ударившее энергоразрядом, и выскакиваю на огромное пустое пространство — словно под землю упрятали целую площадь. Срываясь на бег — «только не ошибиться, только бы не ошибиться!» — огибаю усеянные странными острыми крючьями колонны, поддерживающие потолок, и ярдов через триста упираюсь в стену. Даже серая хмарь, заменяющая мне сейчас нормальное ночное видение, не мешает разглядеть, что она отполирована до зеркального блеска. Это означает лишь одно — я не ошибся. Здесь граница Белого сектора. Дальше под землёй хода нет.

Пора наверх.

Заградительного Парка с этой стороны нет — граница территории NERV прямо замыкается на границу сектора, и единственный очевидный путь — через автоматизированную подземную грузовую линию монорегулы. И линия — это изнутри, со стороны Института, а отсюда, с территории Старого сектора, видна только отливающая металлом стена в восемь ярдов, со стороны кажется, вплотную примыкающая к высоченной секторальной. За ней — вроде бы обычный унылый холм, но вот под ним — участок линии и развязка, здесь выходящие на поверхность, только, конечно, упрятанные под бронекупол, который и направленным взрывом не пробьёшь. Купол неуязвим, даже воздуховодов и тоннелей техобслуживания к поверхности нет. «Хорошо, что мне всё это и не нужно».

Потому что секторальная стена… нет, её тоже фиг разрушишь, а уязвимых мест и тайных проходов никто не оставлял — это не синематограф, а реальная жизнь. Но ничто не мешает просто пройти сверху. «Если есть коды отключения автономной защиты, конечно. И альпинистское снаряжение. А ещё много храбр… дурости».

Или контактник. Только…

«Я не знаю, смогу ли задействовать даже маскировку, не то что активный режим. Не поменяли ли коды за последние четыре месяца. Не свалюсь ли я со стены на полпути. Что меня ждёт по ту сторону. Не захватили ли уже ангелы подступы к Институту. Я вообще ничего не знаю. Я полный идиот, действующий наудачу. И у меня нет выбора. Я и так добирался сюда где-то два часа. Ну… вдох, выдох. Пошли».

Маскировка врубается неожиданно легко — если забыть о сверлящей виски головной боли. Выход из тоннеля, которым пришёл сюда — совсем рядом с серой металлической преградой, перебраться раз плюнуть, так что уже через пару минут я бегу по холму, останавливаясь только в трёх ярдах от секторальной стены. У меня один способ узнать, действуют ли постоянно передаваемые коды и активный режим. «И ноль шансов, если нет».

Активный режим подключается со скрипом и запозданием, а головная боль становится просто невыносимой. «Но… он… работает!» Шаг — и в шести ярдах надо мной из стены с визгом выдвигается турель, рыщет, не находя цель. Не найдёт за три секунды и коды не те — сработают мины под ногами, реагирующие на давление. Не дожидаясь результата, я прыгаю к стене, карабкаясь вверх. «Если откажет контактник, свалюсь вниз и рванёт так… да заткнись и лезь!»

Я помню, как выглядел с вершины стены Белый сектор в прошлый и единственный раз, когда забирался сюда. Сейчас, оказавшись наверху, я бросаю туда короткий взгляд перед тем, как начать спускаться — и меня словно приковывает к месту.

Станция монорегулы и Парк превратились в изломанный хаос блестящих под восходящим солнцем торосов, высоченных игл и кривых, словно изуродованных агонией, стен то ли стекла, то ли льда. «Какое оружие может сотворить такое?!» Перевожу глаза в сторону — и очередной вдох замирает в груди. Корпусов Института просто нет. Посреди пустого пространства, где они когда-то возвышались — несколько кратеров, в которых мерцает и перекатывается волнами что-то ало-синее. И ровно над «озёрами» висит в воздухе, словно гигантским цветком вырастая на столпе этой жидкости, огромный ярко-лазурный восьмигранник.

Видно, от шока я теряю концентрацию и маскировка слетает, потому что в нескольких шагах сбоку раскрывается амбразура и оттуда выбирается охранный робот — жутковатого вида шестилапая махина, возвышающаяся надо мной на целый ярд. Такие не говорят — стреляют сразу. Едва успев отпрыгнуть в сторону, пропускаю мимо энергоразряд, торопливо передавая коды — но если не подходят... Робот замирает, кажется, ровно перед тем, как пальнуть второй раз, прячет турели в корпус и ползёт обратно. Резко выдохнув, я закашливаюсь, а потом словно осеняет — он же выполз из технических тоннелей! «Институт уходит глубоко под землю! Нижние уровни должны были уцелеть! Да нет, точно уцелели — иначе как я бы говорил с Мисато-сан? Связь работала же!» А раз так…

Вновь врубив активный режим, несмотря на пронзившую голову боль, кидаюсь за роботом. По поверхности мне в Институт уже точно не попасть, а вот под ней — надеюсь, попаду куда надо.

Места здесь меньше, чем казалось — забравшись внутрь, робот прижимает «лапы» к телу и скользит вперёд на электромагнитной подушке, в секунды пропав из виду. Мне приходится тяжелее — попробуйте бежать, постоянно пригибая голову, чтобы не удариться о свод и перебираясь через то и дело встречающиеся ходы, уводящие вниз. Если бы не контактник, сильнее «оживающий» с каждой минутой — я бы просто потерялся в этом лабиринте, а так — спасает локация «методом летучей мыши» и на ходу составляемая карта-схема.

Но даже с ними я здорово поплутал, прежде чем достиг места, похожего на помесь склада с фабрикой, ярусами уходящего вверх — похоже, тут эти роботы хранятся, ремонтируются, может, даже новых собирают… И судя по направлению, расстоянию, примерной глубине — сейчас я или совсем рядом с защищёнными подземными уровнями Института, или уже в нём. «Повезёт мне, если второе, а если нет?.. Искать другой выход? Столько времени потратил! Да ещё та штука вверху — не знаю, что она делает, но уверен, не для красоты там висит!»

Кусая губы, торопливо обегаю всё немалое пространство, наконец, обнаружив на «третьем ярусе» массивный люк со знакомой маркировкой — гравилифт. Размер явно не для роботов, так что остаётся надеяться, что он приведёт меня, куда надо. Или хотя бы вообще куда-то приведёт…

Нервно усмехнувшись, прикладываю ладонь к сенсору — и люк медленно, рывками и с жутким скрежетом, начинает раскрываться: похоже, не пользовались очень давно. Только это не единственный эффект — за спиной слышится грохот, и оглянувшись, я обмираю — спрыгнувшие откуда-то сверху целых два робота сразу открывают огонь, наплевав даже на коды. От первого и второго разрядов кое-как уворачиваюсь, контактник почти полностью гасит ещё несколько попаданий, люк, наконец, раскрывается полностью — и уже нырнув в него, я получаю ещё одно!

В итоге там, куда меня приводит гравитоннель, я не приземляюсь на ноги, а мешком валюсь на пол, ничего не видя, не слыша и пытаясь вдохнуть. Лёгкие не подчиняются бесконечные девять секунд, и когда наконец удаётся сделать глоток воздуха — это кажется самым прекрасным ощущением в мире. Почти сразу возвращается слух — только лучше бы не возвращался: обрушившийся на меня звук сильнее всего напоминает шум текущей воды — но такой силы, что головная боль скачком усиливается и заставляет стиснуть зубы, чтобы не заорать. Контактник реагирует вовремя, приглушая чувствительность…

…и тут возвращается зрение. Я лежу на спине в длинном цилиндрическом помещении, тянущемся куда-то в темноту. Потолок надо мной искрит, словно под напряжением. Кое-где осталось освещение — стены красно-жёлтые, и я не знаю этого цветового кода — никогда не бывал в таком ареале Института. Шум доносится сверху и откуда-то сзади.

Но хуже всего — я не просто валяюсь на полу, а лежу в странной тёмно-оранжевой жидкости с резким металлическим запахом. И она прибывает. А мне не пошевелиться после разряда, и судя по скорости подъёма — через несколько минут меня накроет с головой. «Контактник продержится ещё сколько-то, но в таком состоянии и с почти пустыми энергоячейками…» Если даже ничего не случится раньше — примерно минут через десять я просто захлебнусь.

Против воли меня разбирает смех — столько возможностей сошлось, столько случайностей сбылось, чтобы я попал, наконец, в Институт, вот ещё одна — и я сдохну здесь, так ничего и не узнав! Смеюсь так, что слёзы выступают на глазах, сбивается дыхание и начинают мелко подрагивать руки — и не могу остановиться, пока не чувствую страх.

Этот смех пугает меня, он — совсем не то, чего я ожидал от себя перед смертью! Нет, я, в принципе, не прочь закончить свою жизнь, померев слишком рано — но всегда верил, что смогу сделать это спокойно и не бесполезно, лучше всего — ради друзей, родных, ради тех, кто мне близок по-настоящему. Уйду с достоинством. Вот только сейчас, трясясь от неестественного, меня самого пугающего смеха — я словно увидел себя, как есть: и не было в этом мне ни достоинства, ни спокойствия. Только злость на себя и страх, слишком близкие к безумию. «Это не я! Это не должен быть я! Только не таким!..»

Когда несколько минут спустя я поднимаюсь на ноги, заставив себя думать, перенаправив оставшиеся запасы энергии контактника и ещё одним, направленным внутрь, энергоразрядом вернув нервную систему в тонус, рискуя сжечь её напрочь — я… остаюсь тем же Икари Синдзи. Только этот Синдзи немного лучше понимает, каково это — вызывать ярость у самого себя. Каково это — узнать о себе довольно, чтобы осознанно ненавидеть. А когда нужно — обращать эти чувства в орудие.

«Кажется, теперь я почти знаю, каково пришлось Аске. Почему она такая сильная. И такая слабая».

Я бегом пролетаю ещё четыре ареала, чтобы после очередного гравилифта попасть, наконец, в лабораторные уровни — минус пятидесятый и ниже. Я не знаю, кто управляет перемещением, кто ведёт меня — Сеть тут совсем мертва или отрезана, а сколько ни пытался, то бредя по колено или по пояс в той же оранжевой жидкости, то бегом несясь к следующему люку, вызвать хотя бы вспомогательные AI Института — по нулям.

Но кто-то точно ведёт: в стенах и полу вспыхивают и гаснут указатели, двери и межуровневые мембраны открываются передо мной — и тут же блокируются позади. В полной тишине, не считая моих шагов — ни сирен тревоги, ни одного живого существа или бота. Куда они все делись? Что случилось? Есть ли тут вообще кто-то, кроме…

Очередная дверь, больше похожая на шлюзовые затворы убежища, приводит меня в абсолютно пустой тоннель с белоснежными — когда-то — стенами. Здесь явно бушевал пожар и совсем недавно — огня уже нет, но вонь сгоревшего пластика, оплавившийся биометалл и жар от почерневших стен явно говорят об этом. Тоннель дугой изгибается вправо, вперёд и почему-то вверх — плавно поднимается пол. Массивные тройные двери в конце со скрежетом замирают, так и не разойдясь полностью, так что я едва протискиваюсь внутрь, надеясь только, что им не взбредёт закрыться, пока кое-кто меж створок.

Большой двухуровневый овальный зал выглядит так, словно здесь ураган прошёл. В мигающем свете, идущем от стен и пола, видно, что оттуда вырваны целые куски, сам пол усыпан покорёженным металлом, пластиком и битым стеклом, да ещё валяются какие-то дымчато-красные кристаллы размером с человеческую голову. Подняв глаза, я невольно отступаю на шаг — ярдах в десяти надо мною под самым потолком криво висит охрененно здоровая штуковина, похожая на помесь часового механизма и гребного винта после того, как их попытались расплавить, но до конца не смогли. На чём она там держится — не знаю, но ощущение такое, что рухнуть может в любой момент.

— Икари… — голос слабый, но с такими знакомыми нотами холодного превосходства, что я, спотыкаясь на обломках, кидаюсь на звук и останавливаюсь, как вкопанный, едва одолев пологую лестницу в дальнем конце зала.

Доктор Акаги наполовину сидит, наполовину лежит у стены на груде искорёженного металлопласта, когда-то бывшего высокотехнологичной консолью управления. Нет, доходит до меня — её словно отбросила и впечатала в стену вместе с этой консолью какая-то сила, да так, что где заканчивается тело и начинается металл — не понять.

— Акаги-сенсей, что…?

— Насмотрелся?.. — обрывает меня она, не слушая, и командует, задыхаясь чуть не через слово: — Жёлтый бокс… слева, в стене… на уровне груди… достань.

С каждым обрывком фразы она говорит всё тише, а в конце заходится кашлем. Проглотив на время свои вопросы, я подчиняюсь. Бокс находится легко, внутри оказывается монструозного вида штуковина, отдалённо похожая на шприц и целая батарея ампул в прозрачной коробке, едва заметно опалесцирующих синим. Вернувшись к доктору со всем грузом, зову:

— Акаги-сенсей?

Она открывает глаза, с явным трудом фокусирует взгляд на мне и выдаёт ещё одно распоряжение:

— Заправь ампулу… вколи… две дозы.

Машинально выполняю требуемое и тут же спохватываюсь:

— Акаги-сенсей, что здесь произошло? Где моя мама?

Уколы действуют быстро — посеревшая кожа возвращает нормальный цвет, дыхание становится глубже и спокойнее. Доктор на миг закрывает глаза, а когда вновь смотрит на меня — в них видно что-то, похожее на сочувствие. Насколько эта холодная душа вообще способна сочувствовать.

— Юи осталась в контрольной рубке, — движением головы указывает она куда-то вправо и назад, я опрометью кидаюсь туда, но уже через несколько шагов замираю, словно наткнувшись на стену.

Массивные двери в соседний зал смяты и перекручены, словно бумажные, а за мерцающей стеной заградительного поля — бушует пожар. В груди что-то обрывается, но я не верю, не хочу верить и механически шагаю туда, пока не упираюсь ладонями в упругую и скользкую наощупь плёнку. Мне уже наплевать, что Акаги поймёт про контактник, наплевать на всё, и я «продавливаю» поле, и это почти удаётся — когда меня словно хватает за шкирку, отбрасывает назад, швыряя на спину и протаскивая по обломкам на полу. Упрямо поднимаюсь на ноги, чувствуя, как саднит всё тело и простреливает возвратившейся болью голова, но успеваю сделать лишь шаг — на плечи обрушивается огромная тяжесть, заставляя упасть на колени, пригибает к полу, и сквозь шум крови в ушах я слышу:

— Достаточно.

Этот голос принадлежит не Акаги, да и слышал я его всего пару раз в жизни, но вряд ли когда-то смогу забыть — столько внутренней силы, уверенности и непрошибаемого покоя звучит в нём. Даже и не поверишь, если не знать, что это AI.

— Пришёл в себя, Икари? — так же неторопливо и спокойно интересуется Фуюцки-сенсей, и меня накрывает — мама погибла, а ему всё равно! Его лучшая ученица, любимица ради их бесполезного «проекта» отдала жизнь, а этому сукиному сыну всё равно!

— В зоне горения больше двух тысяч градусов. Даже твой контактный скафандр долго не выдержит, а я слишком занят сейчас, чтобы отвлекаться ещё и на тебя. Акаги-сан объяснит. — Едва различимая пауза и, словно в пространство, словно не ко мне: — Прощай, Икари.

Тяжесть пропадает, но мне уже не хочется никуда кидаться: внутри всё будто мертвеет. По своей воле или нет, я его услышал. Только это не значит, что перестану ненавидеть. И насрать, что не могу ничего ему сделать.

Я буду поступать по-своему. До конца.

— Икари, — слышится со стороны Акаги. — Ты должен немедленно…

— Где Рей? — бесцветным голосом перебиваю я её, не слушая. «Мамы нет, — привычнее эта мысль не становится, но что она меняет?! — У меня осталась только Рей, и если…»

— Это не твоё дело. — Даже сейчас в голосе Акаги прорезается неприязнь. — Сначала сделай мне ещё один укол. Затем…

«Да, правда. Вам всем наплевать — и на маму, и на Рей, и на меня. Важны только ваши планы. Ладно. Тогда и мне на вас тоже».

— Вы, кажется, не понимаете, Акаги-сан, — горечь и боль прорываются в голосе, царапая горло, но я стараюсь говорить издевательски. — Вам перебило позвоночник, у вас сломаны рёбра и разрывы внутренних органов. Эти уколы помогают, но вы всё равно умираете. Конечно, это не делает вас совсем беспомощной. Вы смогли привести меня сюда. Вы можете меня остановить или даже убить — да просто раздавить гравиполем. Но заставить делать то, что вам нужно — не можете, — я заканчиваю, уже стоя над ней. Взгляд у Акаги ещё ясный, но щёки опять начинают сереть. Не знаю, чего доктору стоило не умереть в последние часы, но теперь ей осталось недолго. И она знает об этом.

Очередная ампула с шипением пустеет, Акаги дёргается, словно от боли, но просто игнорирует мои слова:

— Рядом с жёлтым боксом резервная консоль. Красная защитная пластина, код активации: тета-семнадцать-гамма-четыре-зет-тридцать два-омикрон. Голосовой пароль: «verba magistri»⁽²⁾. Дальше…

— Прощайте, Акаги-сан, — демонстративно отодвигаю подальше коробку с ампулами, аккуратно укладываю рядом инъектор, выпрямляюсь и иду прочь.

— Так легко бросишь всё? — вот теперь и я удостоился неприязни. — Всё, над чем так долго работала Юи?

«Мимо, Акаги-сан. Этим меня теперь не проймёшь».

— Ангелы убили её. Тебе всё равно? Не хочешь отомстить?

«Ангелы? Их здесь нет. А вот вы есть. Так кто убил маму?» Я уже подхожу к двери, которой пришёл сюда, когда в спину доносится, словно плевок:

— Аянами жива.

Не помню, как оказываюсь рядом с ней. Помню свой голос:

— Где она?!

— Отвечу, если сделаешь, как говорю, — Акаги даже не скрывает презрения. — Резервная консоль, код…

— Помню, — резко обрываю её, направляясь туда. В ответ на код и пароль — перед стеной причудливым цветком раскрывается голографическая панель. — Дальше!

— Синяя зона, сектор 17F... объект «M-4»… переключи на «активно».

Несколько долгих секунд ничего не происходит, а затем в уши врезается короткий резкий писк.

— Теперь… сектор 17R… объект «M-4»… поле свободных команд… вводи: «in silico», «ex-situ»⁽³⁾… ещё укол!

Следующие минуты я только и делаю, что активирую всё новые и новые поля и вбиваю команды да один раз привожу Акаги в чувство следующей дозой той синей фигни, пока после очередного действия над «цветком» голопанели не разворачивается... очень знакомое изображение.

— Ну и стерва же ты, подруга, — наконец, после паузы с чувством произносит Мисато-сан. — Больше двух часов в отклю… Рицко?!

Я невольно отхожу в сторону, чтобы не закрывать ей поле зрения и только потом соображаю, как это глупо.

— Протокол «vis unita»⁽⁴⁾, Мисато, — тихо, но твёрдо распоряжается Акаги.

— Свихнулась?! — мгновенно огрызается та. — Ты и так едва дышишь!

— Не… со… ещё укол, Икари…

— Предпоследний, — комментирую я и требую: — Я сделал, что вы хотели! Где Рей?

— Это… уже неважно… — почти шепчет Акаги, и я стискиваю зубы, чтобы не заорать от ярости. Ведь знал же, что обманет, чувствовал!! Но разве у меня был выбор?! — Укол, Икари… «vis unita»… должна успеть…

— Не раньше, чем скажете, где Рей.

— Вы оба с ума сошли?.. — как-то потерянно переспрашивает Мисато-сан. — Она же страдает, Синдзи!

— Да?! — сквозь зубы. — Мама погибла, Мисато! Из-за их «проекта»! А эта сволочь меня использовала и обманула! Пусть мучается!

— Синдзи-кун… — неверяще начинает Мисато.

— Или может, ты мне скажешь, что я хочу узнать? А?!

Акаги заходится кровавым кашлем, но, едва переведя дыхание, повторяет:

— Быстрее… Мисато… «vis unita»… Икари… совместимость… — у неё закатываются глаза и я, не выдержав, вгоняю очередную дозу — вдруг ещё смогу вытянуть?..

— С ним?! — непонятно восклицает Мисато. — С Синдзи?!

— Да, — коротко припечатывает Акаги и вновь корчится в приступе кашля.

— Но он же… я не…

Я не знаю, о чём они говорят. Мне совершенно пофиг. Меня цепляет только появившийся шанс.

— Сделка, Акаги. Ты помогаешь мне вытащить Рей и я сделаю всё, что ты хочешь.

— Синдзи, ты не понимаешь… — умоляюще начинает Мисато.

— Похер, — грубо обрываю я её. — Ну, Акаги. Твоё слово. Или бесполезно подыхай здесь. А я полюбуюсь.

— Твой личный интерфейс… сними защиту. Всю. Контактный… скафандр… тоже, — ага, так и разогнался. Она почти захлёбывается кровью, но до сих пор пытается приказывать. Нет уж. Пошла в…

— Последний укол, Акаги. Я сделаю его, чтобы ты помучалась подольше. Или чтобы успела всё сделать. Где Рей?!

Несколько долгих, очень долгих секунд она пялится на меня, но всё же сдаётся:

— Консоль… серая зона… сектор четыре-ноль-два… «завершить», «разблокировка».

В ответ на последнее нажатие та самая жуткая штуковина под потолком приходит в движение, медленно вращаясь, спускается к полу, пока ярдах в трёх от него не перекашивается и не обрушивается с грохотом вниз. Подбежав ближе, нахожу взглядом контуры люка — похоже на медицинский бокс — врубаю активный режим и дёргаю на себя. Пластик крошится под пальцами, но наконец, со скрипом механизм поддаётся и крышка, словно у раковины, отскакивает вверх.

Рей лежит внутри, погружённая в парящую оранжевую жидкость, которая сейчас выливается мне под ноги. Просто разорвав удерживающие ремни, я с трудом вытаскиваю её — пальцы соскальзывают с плотного материала реанимационного полускафандра, укладываю на ближайшее более-менее чистое место и прислушиваюсь: сердце бьётся неровно, едва заметно, но она совсем не…

Видно, начинка реанимационника ещё работает: несколько разрядов встряхивают безвольно лежащую Рей, и я едва успеваю повернуть её на бок, пока искусственные спазмы удаляют жидкость из лёгких. Аккуратно поднимаю её и несу к возвышению.

— Как она?! — встречает нас возглас Мисато-сан. В ответ я только торопливо киваю и требую:

— Как нам выбраться отсюда? Прежний путь…

В этот момент пол под ногами содрогается, откуда-то сверху доносится глухой удар — но ещё раньше гаснет свет. Ненадолго, правда — уже полминуты спустя начинают светиться сам стены: биометалл ведь живой, ему не нужны команды.

— «Высший», — непонятно, словно термин, бросает Мисато-сан. — Добрался до энергоснабжения.

Я отбрасываю ненужные вопросы: потом, всё потом, и напоминаю:

— Путь, Мисато-сан.

— Нет… — рвано и еле слышно выхаркивает Акаги, про которую я уже успел забыть. В зеленоватом свечении, идущем от стен, её кровь кажется чёрной. — Не… не сможешь… ты… обещал…

— Вы тоже, но солгали мне. Ничего я вам не должен.

— Синдзи-кун! — это Мисато-сан. «Да, многое она узнала обо мне в последние дни…» Мысль отдаёт горечью.

— Не сможешь… — повторяет Акаги явно из последних сил. — Энергия… полная… блокировка…

Глаза её вновь закатываются — доктор теряет сознание.

— О чём она, Мисато-сан? — наклоняясь за последней ампулой и шприцем, требую я. «Что-то здесь не так».

— При отключении основной магистрали питания все замки в дверях и люках блокируются индивидуальными кодами, — следя за мной, объясняет та. — Централизованное и удалённое управление невозможно.

— То есть… — я перевожу взгляд на Рей и словно мягкая лапа сжимает сердце. То есть — я не смогу вывести её. Не успею! Взламывать замки по одному… мне просто не хватит скорости. А ангелы и этот «Высший» — догадываюсь, о чём речь — ждать не будут.

«Нет. Нет! К чёрту! Быть не может! Выход всегда есть!» Вкалываю последнюю дозу прямо в сонную артерию Акаги — и та рывком открывает глаза.

— Как. Нам. Выйти. Отсюда, — раздельно, громко и чётко вопрошаю я.

— Выполни обещанное… и сможешь, — она умирает, умирает и знает это, а в глазах — то же, что и всегда, ледяное спокойствие. У меня перехватывает дыхание от злости.

— В одиночку?! — почти рычу я. — Да пошли вы…!

— Как захочешь, — припечатывает она, и я вижу, как из уголков рта и носа у неё каплями вытекает кровь — уже совсем слабо. — «Vis unita». Твой… единственный шанс.

Опять эта хрень! Только спрашивать, не лжёт ли Акаги и на этот раз — глупо: у меня что, тонна времени?!

— Как это работает? Ну?

— Нет! — встревает Мисато-сан. — Даже не думай!

Не обращая внимания, продолжаю в упор смотреть на Акаги. Она не заставляет ждать:

— Перенос AI… в псевдонейронную сеть… контактного скафандра.

Я невольно отшатываюсь. Здесь и ещё свежая память о том, что случилось в карцере Департамента, и то, что контактник неразрывно связан с моей нервной системой, и… понимание, о каком именно AI идёт речь. Самом ценном для NERV в Эдо-3.

— Полностью?!

— Да, — Акаги говорит об этом, словно о какой-то мелочи.

— Вы свихнулись! Да меня же просто выжжет! Фуюцки-сенсей «Полемарх», и…

— Нет… — вновь начиная задыхаться, прерывает Акаги. — Не он…

Я невольно поворачиваю голову к Мисато-сан. Она отводит глаза.

— Давно задумали? — ох, ну и голос сейчас у меня — впору воду замораживать. Мисато-сан собирается что-то сказать, но я поднимаю руку, заставляя её умолкнуть — чтобы опомниться, хватает взглянуть на Рей. «Нашёл время думать о себе, идиот! Я должен вытащить её! С Мисато-сан всё получится. А об остальном подумаю потом. Да. Потом».

— На сколько меня хватит? — «Если даже пара часов…»

— У тебя «ангельский» контактник, — сухо начинает Мисато-сан, и я слышу в этом: «...ты не рассказал мне», но она не выдерживает и заканчивает уже умоляюще: — Синдзи! Ты не представляешь…

— Сколько?

— Неизвестно… — признаётся Акаги. Она уже едва шепчет. — Никто…

«Да. Никто и никогда. Скажи «нейросупрессия»⁽⁵⁾ — и услышишь «строжайше запрещено». Эдиктом Императора. Без объяснений… ты тянешь время, Синдзи. Что, так боишься уничтожить себя?.. Не ты ли недавно думал, что хотел умереть за близкого человека?»

— Делайте, — отрывисто, чтобы не успеть передумать, бросаю я и закрываю глаза, сосредотачиваясь. Я помню, что Акаги говорила сделать — но даже подумать о таком…

Мы живём в Сети. Она — наш мир не меньше, чем тот, где мы родились. Но в ней живут и другие. Мы взрослеем не только возрастом тела — опытом, пониманием и опасениями. Мы наращиваем вокруг своих сетевых личностей новые и новые слои связей, контактов, знакомств… защиты, сигнализации и боевых систем. Мы укутываемся в них, словно в… нет, не одежду и даже не броню. Мы интегрируем. Они — часть нас, и постоянно действуют не только в Сети. Отказаться от них даже на время? Попробуйте на время содрать с себя несколько слоёв кожи и вырезать пару органов.

«Вот что действительно страшно».

Только этим я сейчас и занимаюсь. Кодон за кодоном, линия за линией, слой за слоем. Выключить, отрубить предупреждения, подтвердить, ещё подтвердить… стереть начисто подсистему, запрещающую очередное подтверждение — а вдруг я под чьим-то контролем? Получить с её уничтожением удар по мозгам — да, верно, так и должно быть, а вдруг спасёт? А вдруг я не понимаю, что делаю, а встряска поможет сбросить наваждение?..

Не знаю, сколько времени проходит, но когда наконец открываю глаза, чувствуя себя раскуроченной поделкой из покорёженных деталей конструктора — Акаги ещё дышит. Правда, едва-едва.

Зеленоватое мерцание стен померкло — словно что-то вытягивает из них энергию. В этом почти-мраке лицо Мисато-сан видно отчётливей всего — и она не отрывает взгляда от меня. Так тихо, что я слышу странный то ли шелест, то ли плеск над головой, который точно не заметил бы в другое время. Где-то там, в тоннелях и уровнях выше.

— Это… — начинаю я и замолкаю, услышав, как странно звучит мой собственный голос. Ну да, защитных фильтров же тоже нет, а они искажают часть спектра…

— Фуюцки-сенсей заполняет все верхние уровни бакелитом, — объясняет Мисато-сан. — Это их задержит. Ненадолго.

«Мне кажется, или она избегает говорить о том, что сейчас произойдёт? Значит…»

— Времени больше нет, так? — спокойный тон даётся мне нелегко. Чёрт, да к чему притворяться перед собой — мне до ужаса страшно.

— Так, — соглашается она, и срывается: — Зачем ты пришёл, Синдзи-кун?! Я же говорила тебе! Я же просила покинуть город! Мне…

— Ты тоже была здесь, — отвечаю я, и она затихает. — Мама. Рей. И ты. Понимаешь?

— Ты не должен был…!

— Хватит, Мисато-сан. Я уже здесь. Мамы больше нет. У меня остались только вы и отец.

Мы молчим. Не знаю, чем заполнены эти мгновения тишины для неё — для меня в них очень много страха, теплоты и надежды. Но страха всё-таки больше. Так что…

— Готов? — спрашивает меня та, которой выпало уничтожить меня потом, чтобы сейчас спасти две жизни — не считая её собственной.

— Готов, — отвечаю я. — Ты ведь расскажешь мне всё, да? Когда выберемся?

«Надеюсь, у меня хватит времени узнать. Что делала мама. Зачем вам понадобилась Рей. Кто такой «Высший» на самом деле. И почему ты ни на секунду не подумала, чего хочешь сама, стоило мне решить, Мисато-сан».

— Обещаю, Синдзи, — твёрдо отвечает она.

«Это будет похоже на слияние с контактником? Да откуда мне знать? Я просто успокаиваю себя так». Но пока в ушах только нарастает гул — сперва тихий, едва заметный, он наполняется каким-то звенящими нотами, становится всё громче и полнее, пока я не перестаю слышать что-то ещё кроме него, а потом…

…спину и шею обжигает кипящей кислотой, затылок взрезает сверлящая боль, а перед глазами пляшут в темноте багрово-красные всполохи, угловатые, острые, режущие, они мельтешат всё быстрее, всё тошнотворней, боль взвинчивается до совсем невыносимой, и…

…моя жизнь рвётся сквозь меня — проматывается, продёргивается, словно безумное синема, назад и вперёд, несвязанными кусками и целыми картинами, вперемешку, в хаосе, то быстро, то медленно — а я ничего не могу с этим поделать, и смотрю, вынужден смотреть и чувствовать все радости и мерзости, всё счастье и грязь, что сам натворил, всё, чем и была…

…мышцы словно разгрызает, разрывает изнутри, кости расщепляются на тысячи мельчайших острых полосок, и каждая из них болит так невыносимо, что нет ничего, кроме мучения — а потом сквозь всё тело проносится ледяная волна, и я даже чувствую мимолётное облегчение, но за ней приходит нечто ещё хуже…

…дальше и дальше, ярко и смазано — каждое воспоминание, ощущение, все вкусы и запахи, прикосновения, взгляды и, противней всего — колебания, сомнения, страхи, решимость и нерешительность, сны и реальность, Сеть и мир до неё — мир глазами младенца, подростка, снова младенца, ребёнка, новорождённого…

…наверное, я кричу, наверное, выплёвываю собственные лёгкие в вопле уже не боли — омерзения, тягучего беспросветного кошмарного сна перед мигом, когда эта боль, терзающая моё тело, исчезнет и сменится небытием реальности, в которой меня ещё не было — пусть лучше снова боль, пожалуйста, пусть!.. Но небытие так и не приходит — вместо него…

…моя жизнь начинает раскручиваться вновь, всё теми же рваными кусками, только к каждому её мгновению теперь добавляется что-то чужое, но не отталкивающее: не мои мысли, не мои слова…

…тело — моё ли? — поднимается на ноги, подхватывает на руки Рей и, бросив взгляд на недвижную Акаги, шагает к дальней стене зала — это делаю я?..

…не воспоминания и не суждения — будто невесомый эфир, пропитывающий каждый фрагмент не памяти даже — моей личной реальности; он словно сцепляет её, сковывает вместе так, как я никогда не умел, как нельзя уметь, чтобы не сойти с ума, не захлебнуться стыдом, радостью, унижением и величием, помня каждый их миг — как сейчас...

…меняются уровни, переходы и стены вокруг, руки почти не чувствуют веса бесценной ноши, а ум — команд, отдаваемых уцелевшим системам дверей, гравилифтов, охранным роботам, минировавшим и перекрывавшим собой пройденный путь…

…и в этой безграничной, чистейшей ясности я понимаю, вижу, знаю — куда исчезли те несколько ночных часов. Осознаю, как я попал тогда домой и — как смог уйти. Знаю, как принималось это решение — и это последнее разбивает сверкающий хрусталь единения вдребезги, в стремительно темнеющую крошку, в фиолетовую ранящую пыль…

…почти выбравшийся наверх Икари Синдзи спотыкается на ровном месте и замирает.

— Мисато-сан?!..

— Прости, Синдзи. Мне пришлось. Один ты не справился бы!

— Мой оте-…

— Прости! — в её голосе звучит искреннее страдание. — Потерпи ещё немного. Ничего ещё не закончилось. Прости… я должна.

— Дол-...?

*nulla signum*

1) *nulla signum* — как говорится: «не примите за плагиат». Конечно, я мог бы обойтись и без этого, подать в тексте «провалы самоосознания» другим способом, даже несколькими, но — да, я не удержался от «пасхалки» (только там было по-английски: *no signal*). В последующих главах этого *nulla signum*, само собой, не будет. Кто вспомнил, тот молодец — или та, конечно же. Несмотря на то, сколько боли принёс, как меня придавил, припечатал, повлёк за собой и в клочья разорвал тот фанфик — если его вообще можно так называть, а наверное, и благодаря всему этому — он того стоил и стоит. А ещё потому, что — неотделимо от боли — в нём очень много для такого мира теплоты, искренности и счастья.

Вернуться к тексту

2) «verba magistri» — «слова учителя» (лат.).

Вернуться к тексту

3) «in silico», «ex-situ» — первое выражение означает симуляцию биологических экспериментов исключительно посредством вычислительной техники; второе — многозначное понятие, но в данном контексте — обеспечение выживаемости вне естественного ареала обитания.

Вернуться к тексту

4) «vis unita» — «объединённые силы» (лат.).

Вернуться к тексту

5) Нейросупрессия — в данном контексте — внедрение личности AI с сохранением всего объёма памяти в личность человеческого существа. По наиболее распространённому среди учёных Империи мнению следствием станет постепенное подавление человеческой личности с заменой её личностью AI, которая, впрочем, также не сможет сохранить собственную идентичность и стабильность структуры. Особым эдиктом Императора любые эксперименты в области нейросупрессии запрещены и приравниваются одновременно к государственной измене и убийству с особой жестокостью с наказанием по совокупности преступлений. Отдельный интерес представляет формулировка «человеческое существо» вместо «человек» в тексте эдикта, из чего ряд приверженцев «теории заговора» в Сети делают вывод либо о том, что такие эксперименты проводятся под патронажем Императора над животными; либо, намного реже — что в эдикте имеются в виду и ангелы тоже, что в свою очередь порождает новые «теории заговора».

Вернуться к тексту