Heinrich Kramer

через два часа...

Говорят, что Алтунбалад никогда не спит! И правильно говорят! Ведь зачем спать, когда кругом столько всего интересного?

Тут и базары, где можно купить все, что нужно человеку, от булавки до грузовика. От опиума до оружия! Были бы деньги!

Тут и храмы, где можно вознести молитвы любым богам – жители Урхан-Эрема, пусть и сами хвалят Ахура-Мазду, готовы простить заблудшим веру в кого угодно! Не жертвуй человеков, не хвали Эрлика, а остальное – не запрещено! Хотя, можешь и правителю мертвых дары приносить, но чтобы не видел никто.

Здесь и тюрьмы, где сидят негодяи на любой вкус: от мелких воришек, до совратителей собственных бабушек! В Урхан-Эреме много праведников, но грешников – ещё больше, ибо слаб человек!

Тут и дворцы, один краше другого! И да, в них тоже сидят негодяи, да такие, что куда там обитателям самых глубоких и самых темных зинданов!

Тут и стены, которые построили великаны – полсотни локтей в высоту, да полстолько в ширину! Можно коней вскачь пускать! Потому и взят был всего раз, да и то, захватчики три года простояли под великим городом, разбивая лбы о камни.

Тут и башни до небес! Ползи облако по небу, да осторожнее – напорешься, запутаешься, навсегда над городом и останешься, будешь от солнца собой закрывать, пока ветром не растащит!

Ходи, смотри, восторгайся! Да не забывай рот закрывать, а то влетит муха и обедать не захочешь! Мухи в Алтунбаладе тоже отборные! Жирные, да блестящие!

Над никогда не спящим городом стоит неумолчный гул – словно водопад, словно ливень грохочет день за днем! Говорят, тут часто сходят с ума…

Камбизу иногда тоже хотелось стать сумасшедшим. Особенно по утрам. Когда, идя к берегу, он заглядывал в глаза дедушке Арашу. Безмятежность плескала в выцветших глазах старика. Безмятежность и вечная радость. Под перевернутой лодкой живет, у которой давным-давно проломлено дно – от дождя и не сбережет, укрыв разве что от пронзительного ветра, набегающего с воды. А глянешь – и понимаешь, что кажется она ему дворцом, выточенным из цельной жемчужины. И не плесневелая размокшая корка лаваша, а баранина с гранатовым соком...

Камбиз судорожно сглотнул, ощутив, как по горлу прокатился мучительный спазм – точно ракушку проглотил. Глаза разъедало от соленой воды, исколотые руки болезненно ныли, вопия о прощении...

Следом за завистью к убогим, пришла ненависть, чистая как родниковая вода. А за ненавистью – непонимание.

За что, Всемилостивый, караешь? Ведь немного прошу! Совсем малого! Не оставь жить так, как живу, ибо сил нет! Ведь Ты – всемогущ!

И да, пусть армии твоих воинов погибли под мечом проклятого Апарвеза, разбились о щиты его пехлеванов, как волна рассыпается, ударившись об утес! И пусть верные Тебе рассеялись по пустыням и трущобам. И молятся тебе втайне и шепотом – ибо в безбожном Урхан-Эреме, имя Твое ставят вровень с Эрликом! Но я ведь каждый день расстилаю коврик, и, склоняясь низко-низко в сторону Аль-Хааба, повторяю имя Твое!

И плевать, что ныне вокруг него урханы, да пожрут дэвы их печень, устроили музей астрономии и рассказывают детям о метеоритах! Чтоб эти самые небесные камни расколотили этим умникам головы! Понавыдумывают всякого! А оно грохочет так, что не только рыба, но и рыбаки пугаются!

Камбиз зацепил тяжелый трос за ворот, прицокнул языком. Оба осла взмахнули куцыми хвостами, и понуро зашагали. Старый ворот скрипел, будто жалуясь на свою печальную судьбу. Сеть понемногу начала выползать на берег. Теперь, главное, опередить наглых алтунбаладских кошек, которые считают, что рыбаки существуют только для того, чтобы услаждать их ненасытные животы свежайшей пелядью и скумбрией! Прозеваешь, половину добычи обгрызут! Будто и не коты, а ненасытные чубатые дэвы с берегов Дикого Поля!

Подходя к сети, Камбиз с трудом подавил невольный вздох. Да, среди водорослей и мусора бились на песке серебряные и полосатые рыбины. Но мало, слишком мало! Отдать долю “береговым” и останется два-три хвоста - только чтоб с голоду не помереть.

Найти бы и себе лодку с проломленным днищем, и пусть живут сами по себе?..

Камбиз замер на месте, не желая верить своим глазам. Выдохнул, поминая дэвов, чубатых свиноедов, Эрлика, белир-бея, его достопочтенную матушку и не менее почтенного отца... Сеть притащила мертвеца. Двух.

Не сказать, что берег меж двух мостов, тянущихся над проливом, никогда не видел мертвецов. Нет! В Алтунбаладе даже в трупах нет недостатка! Но обычно это рыбаки или контрабандисты, застигнутые шквалом или не поделившие добычу; горожане, коим не повезло оказаться на берегу в неурочное время; на худой конец, моряки, упавшие с кораблей – засмотрелись на великий город, плюхнулись, утонули – известное дело!

В сети же, запутались два человека войны. О, Камбиз не служил в войске – два дарика знающему писцу, и по всем бумагам он проходит как безногий инвалид, гадящий под себя – какая служба?! Но трудно ошибиться, глядя на этих мертвецов. Посеченные осколками, обгорелые... Один воткнул второму нож в грудь, пронзенный же – намертво стиснул шею убийце... Оба светловолосые, бледнокожие... Яваны, тут и так понятно!

Камбиз прикрикнул на осликов. Ворот завизжал вовсе уж противно, сеть потянулась быстрее. В ней, кроме рыбы, обрывков водорослей и двух яванов, было на удивление много кусков крашенного и лакированного дерева, исцелованного огнем, острых обрывков покореженного металла (придется штопать порванные куски, иначе не тюлька – тунцы будут проскальзывать).

А еще там был здоровенный мешок из прорезиненной парусины. С заковыристой печатью. Камбиз воровато оглянулся, сдернул с шеи кривой и острый нож. Оттянул за печать, словно задирая голову несчастному барашку, чиркнул.

В мешке были деньги. Очень много денег. Тугие пачки, которых не коснулась ни вода, ни огонь.

Камбиз заозирался. Никого! Все еще спят. И хорошо, что так. Просто чудесно!

Нужно срочно спрятать мешок! А то пронюхают “береговые”, а им даже если все отдашь, не поверят – спросят, где второй, где третий? А там и самого посадят в мешок, добавив туда нескольких крыс. Чтобы не так скучно тонуть! Мертвецы же пусть лежат, как лежат! Они мертвы, и ничего не скажут! Позвать “береговых”, пусть Кривой сам разбирается, что это за яваны, и что они не поделили! Камбиз же к ним и пальцем не прикоснется!

Рыбак с трудом подавил искушение сунуть в карман хотя бы одну пачку. Нет, нельзя! Это коварный Эрлик нашептывает!

Выпутав мешок, Камбиз еще раз оглянулся. Никого! О, Всемилостивейший, не пять, но десять раз с этого дня будет звучать молитва из его уст! Рыбак закинул добычу на плечо. Сделал пару шагов...

– Любезный, прошу прощения, а вы это куда собрались?

Богиня любви покидает внезапно все свои храмы. Все бросает без объяснения. В порыве вся! Внезапная!

Приходит к входу в подземное царство. У шумеров подземное царство называлось тогда Великий город. Там жутко было. Шумеры отличаются от нас своим четким пониманием: во всей грязи Месопотамии, под ударами палок и риском загреметь в рабы, с пятьюстами видами ядовитых змей, клопами, поносом и голодом, на земляном полу, с черепами предков во дворе - они живут лучшие годы. Под землей будет все гораздо хуже! Хотя куда? Но гораздо!

Вход в мир мертвых у шумеров был где-угодно. В колодцах обычно.

Семь ворот в мир мертвых. Богиня нарядная пришла. У неё семь магических ювелирных украшений по всему телу. Повязка под грудь носила название «приди, мужчина, приди», например. Хорошее название.
Богиню не пускают. Тогда она угрожает: всех двери разобью, открывайте немедленно, иначе я такое устрою, выломаю косяки, выпущу мертвых и мертвых станет больше!
Шумеры считали, что мертвых и живых поровну должно быть, иначе равновесие нарушится.
Пускают решительную богиню.

На каждом входе у богини отбирают ее украшения. То есть силу. Даже двойной шнур с талии сняли. У шумеров все носили эти шнурки. Наличие шнурка говорит, что ты одет. Нет шнурка - голый. Есть шнурок - добро пожаловать.

Голая богиня любви пришла к царице подземного ужаса. К родной сестре. Сестра гостеприимно спрашивает: а зачем? зачем пришла?!

У богини красоты ответа на это нет. Пришла и пришла. Сестра-смерть спрашивает у сестры-любви: ты больная что ли? что ты тут исполняешь?
А богиня-любовь на то и любовь, чтобы никто не ждал логики.
Тут царица ада смотрит на сестру «взглядом смерти» и любовь превращается в труп. Труп подвешивают на крюк.

Этот эпос учили в школах наизусть и мальчики, и девочки. У шумеров было совместное обучение.

Боги смотрят вокруг: ничего не радует, где любовь? Выясняется, что на крюке. Бог мудрости из грязи под ногтями делает двух волшебных помощников и те вызволяют Инанну.
Инанна бродит по городам. Ищет.
Ведь надо вместо себя кого-то отправить в подземный мир. А никого подходящего нет. Все хорошие.
Прошла домой. А там муж!
Бог молодости и весны! Пьяный и веселый! Назвал себе арфисток и гуляет!

Хватайте его! - кричит отважная любовь- убивайте и тащите к себе! Вот он! Давите!

Бог через стену убежал, его ловят, а он то зайцем, то рыбой, то шакалом каким бежит и не хочет помирать.
Типичный мужчина, во всём прекрасен!

Любовь на ним! В землю полезай! Во имя любви! Тварь такая!

Чудом выкрутился бог весны Думузи. Сестра его помогла ( богиня дорогого алкоголя). Из винограда. Она к любви не очень хорошо относилась.
Не получалось ни у кого любовь и алкоголь заставить дружить.
Полгода бог весны под землей, полгода - сестрица его. Набирает силу виноградной лозы.
А любовь посмотрела вокруг лучисто. На шумеров, на болота, на каналы, которые роют дети. И улыбнулась. Хороше же всё! Просто к сестре съездила, что такого?! Девочки! Что такого?!

Я просыпаюсь от шлепания босых ног по полу. Пару секунд я спокойна, сон еще не отпустил меня... Во сне были лужайка и день.

Шлепание отдаляется, и я осознаю, что происходит. Вскакиваю, первые шаги — быстрые, практически бег. Неимоверным усилием воли заставляю себя замедлиться. Перевожу дыхание: голос должен звучать спокойно и сонно. Буднично.

— Ты куда это собрался?

Он оборачивается, медленно, текуче, кажется, не совсем по-человечески... Черты лица смазанные, глаза блестят, отражая свет ночника. Или сами по себе?

— Спать иди, — говорю я как можно спокойнее.

Он вздыхает, трет глаза ладонями. Зевает.

— Пить хочу.

Теперь он выглядит совсем обычно, маленький мальчик в пижаме с разноцветными машинками.

— Так давай налью, — натянуто улыбаюсь я, стараясь вести себя как можно естественнее.

Все должно быть как обычно. Нельзя дать ему понять, что происходит что-то неправильное. Нельзя, чтобы он решил, будто то, что ему кажется — на самом деле существует. Нельзя, чтобы шепот темноты стал громче.

— Будешь сок или воду?

В первый раз я это упустила, эту самую простую уловку "хочу пить". Пришлось выйти с ним в темный коридор, держать его руку с длинными и холодными пальцами, слушать его дыхание, все медленнее и глубже... Выключатель был в пяти шагах, а мне показалось, что я обошла полмира. Кухня была в десяти.