Lux in tenebris (гет)

Чувство вины. Омерзительное чувство вины. Чувство вины, разъедающее, как соляная кислота. Токсин вины может сидеть в человеке всю жизнь, подобно микробам тифа.

У. Стайрон «Выбор Софи»

Гермиона в одиночестве чистила картошку на кухне возле камина, когда ощутила на себе пристальный взгляд. Она не обернулась, продолжая методично срезать кожуру, благо это занятие чудесно избавляло от мыслей. Но через минуту почувствовала, как на плечо легла чья-то рука, и подняла голову.

Позади нее, почти вплотную, стоял Люциус. Внешне он казался совершенно непроницаемым.

Гермиона отвернулась и взяла новую картофелину.

— Я не должен был говорить все это.

Молчание.

Прошло несколько минут, за это время она почистила полдюжины картофелин, а он так и не сдвинулся с места.

— Вообще-то вам не следует здесь находиться. В любой момент может кто-то войти, и как тогда вы объясните свое присутствие? – Гермиона наконец-то разрушила тишину.

— Никто не войдет.

Она отложила нож с тупым лезвием (из соображений безопасности прислуге не доверяли острые предметы, поэтому все манипуляции, связанные с приготовлением пищи, были долгими и выматывающими, но уже довольно привычными) и, поднявшись, наклонилась за кастрюлей с очищенным картофелем. Но Малфой опередил ее. Он легко поднял тяжелую посудину.

— Куда поставить?

— Сюда, — Гермиона махнула рукой в сторону стола. Надо же, Люциус Малфой таскает кастрюли безо всякого волшебства, чтобы помочь грязнокровке! Жаль, никто, кроме нее, этого не видит! Она понимала: Малфой раскаивается в том, что наговорил в кабинете, и теперь хочет загладить свою вину перед ней. Люциус стоял в одном шаге от Гермионы, свет от камина окрашивал его лицо и руки в более теплый оттенок; весь облик волшебника внушал чувство доверия и защищенности. И вместе с нежностью, волной разлившейся в ее сердце, пришло осознание: в эту минуту для Гермионы Грейнджер нет никого ближе Люциуса Малфоя. И обида, еще недавно так мучившая Гермиону, пропала, будто ее и не было.

Он медленно обернулся и начал снова, еще более нерешительно:

— Я… должен извиниться перед вами. То, что я сказал тогда… Вы ни в чем не виноваты, я просто…

— Не надо, — Гермиона коснулась его плеча, давая понять, что не сердится. — Все в порядке, я уже забыла.

Люциус посмотрел ей в лицо, и в серых глазах заиграли блики огня, а уголки губ приподнялись в легкой улыбке.

— Значит, мир, мисс Грейнжер?

Гермиона немного помедлила, но не потому, что сомневалась в ответе: ей хотелось чем-то закрепить возникшее между ними доверие. Жаль, что она не может звать его по имени. Все эти "мистер" и "мисс" звучат так холодно и официально... Слишком безлико для... Для кого? Кто они друг другу? Интересный вопрос...

— Мир, мистер Малфой.

— Люциус.

— Гермиона, — она удивилась тому, что Малфой, казалось, прочел ее мысли.

— Знаешь, твое имя я выучил еще с тех пор, как получил первое письмо от Драко из Хогвартса...

— Неужели? Я польщена...

— Еще бы... Он упоминал о тебе чаще, чем просил прислать чистые носки... — отозвался Люциус. Гермиона не смогла подавить смешок.

Он накрыл ее ладонь своей; так они стояли несколько мгновений, не шевелясь. Потом Гермиона, вспомнив об одной важной вещи, опустила руку в карман, достала какой-то предмет и, раскрыв ладонь Люциуса, вложила в нее маленький изящный серебряный медальон с выгравированной буквой М.

— Кстати… я давно собиралась отдать.

Щелкнула пружинка, и крышка отскочила, являя взору два изображения: отца и сына. Только вот лицо Драко было испачкано кровью. Кровью Нарциссы. Люциус глубоко вздохнул и сжал руку в кулак.

— Она была дорога тебе, — взгляд Гермионы светился искренним сочувствием. – Что ни говори, ты все же любил ее.

— Нет, — неожиданно глухо сказал Малфой. Гермиона вздрогнула — таким чужим показался ей этот голос. – Вся беда в том, что я совершенно ее не любил.

Он устало присел на низкую деревянную скамью, стоящую у стены.

— О чем ты?

Казалось, Люциус не слышал вопроса; он прикрыл глаза, словно о чем-то глубоко задумался. Гермиона уже собралась отвернуться, когда Малфой "очнулся", встретил ее взгляд и произнес:

— Я никогда не любил Нарциссу. Будь моя воля, ни за что не женился бы на ней. Она была красивой женщиной и хорошим человеком, в последние годы мы даже подружились, но любящими супругами так и не стали. Да что там, я почти ненавидел ее.

— Почему? – вопрос сам сорвался с языка.

Люциус опустил голову.

— Когда-то давно я готов был отдать все на свете, лишь бы избавиться от нее. Сейчас мне стыдно за это, но лет десять назад я мечтал о том, чтобы… чтобы она умерла. Представлял, что стану свободным… — он резко замолчал.

— У тебя была… другая женщина? – Гермиона даже не задумывалась о том, насколько невероятным мог бы показаться ей самой подобный разговор еще совсем надавно, но теперь все получалось так естественно. Последняя преграда, существовавшая между ними, оказалась стерта ссорой и последующим примирением. И они оба это почувствовали.

Люциус кивнул, отвечая на ее вопрос.

— Мы познакомились во Франции, летом, когда я только окончил шестой курс. Она была на два года старше меня, выпускница Шармбатона. Ее звали Джулия. Мне казалось, что на свете нет более веселой и очаровательной девушки. Она увлекалась квиддичем, а целовалась просто потрясающе, — тень улыбки скользнула по его губам. — Мы не могли пожениться, хотя ее родители были чистокровными. Какие-то старые счеты между нашими семьями… Я всерьез собирался все бросить, уйти из дома и звал ее с собой. А Джулия только смеялась. «Мы ведь и так счастливы, — говорила она. – Зачем нам жениться? Ты готов испортить всю романтику». После моей свадьбы мы продолжали встречаться, и жена знала об этом… Кажется, Нарцисса все же любила меня, хотя я могу ошибаться... Впрочем, теперь это не так важно, – он замолчал, отрешенно глядя перед собой.

— А что было потом? – осторожно спросила Гермиона.

— Потом?.. Шесть лет назад во время тренировки Джулия не справилась с метлой. Так глупо... Она разбилась насмерть. Тогда мне казалось, что мир перестал существовать. Все, что было счастливого в моей жизни, разом исчезло, — Малфой покачал головой, словно отгоняя тягостные воспоминания. В этот момент он выглядел таким измученным, что Гермионе захотелось хоть как-то утешить его. Она села рядом и взяла Люциуса за руку, приготовившись выслушать неожиданную исповедь до конца.

— Нарцисса очень помогла мне. Она была единственным человеком, который поддержал меня тогда. Ее доброта и сочувствие в тот момент… растопили лед в наших отношениях. Мы стали друзьями. И сейчас, когда я думаю о том, что желал ее смерти… — он сжал медальон в руке так, что побелели костяшки пальцев.

Гермиона ободряюще погладила его по плечу.

— Не кори себя, здесь нет твоей вины. Не думаю, что ты хотел этого всерьез. Никто бы не захотел, — добавила она, с содроганием вспомнив окровавленные куски, оставшиеся от миссис Малфой.

Люциус покачал головой.

— Никогда не прощу себе этого. Я не заслуживал ее. Нарцисса посвятила жизнь мне и Драко, а я не смог уберечь собственную жену… И даже не успел сказать, как благодарен ей за все…

В его голосе слышалась глубокая безнадежность; Малфой смотрел в одну точку, и этот взгляд был таким безжизненным, что у Гермионы сжалось сердце. Она знала, что ничем не может ему помочь: в такой ситуации любые ободряющие слова казались фальшивыми. Знала потому, что сама испытывала нечто подобное. Тяжелые мысли иногда почти исчезали, вытесняемые повседневными заботами и усталостью, но всегда возвращались и отзывались ноющей болью в душе, которую невозможно было ничем исцелить или уменьшить. Оставалось только мириться с этим и прятать ото всех, потому что никто не сумел бы ее понять… Никто… Кроме…

— Знаешь, — медленно сказала Гермиона, старательно подбирая слова, которые, казалось, застревали в горле, — я ведь осталась практически сиротой… Мои родители… Перед тем как… В общем… Это было за несколько месяцев до того, как мы с Гарри и Роном попали к вам в мэнор… В прошлом году… — Люциус кивнул. Гермиона сглотнула и с усилием продолжила: — Так вот… Я знала, что папе и маме угрожает опасность… Я и Рон… Мы отправились вместе с Гарри искать хоркруксы… А мои родители… Нужно было позаботиться об их безопасности. И поэтому перед тем как уйти из дома, я стерла им память… Все воспоминания, связанные со мной… Подкорректировала их сознание таким образом, как будто у них никогда не было дочери, и внушила желание переехать в Австралию… Что они потом и сделали. И это последнее, что я знаю о своих родителях. А для них даже мое имя теперь – пустой звук… — Гермиона закусила губу, пытаясь справиться с волнением. Люциус, почувствовав это состояние, слегка сжал ее руку, и Гермиона благодарно улыбнулась ему. – Когда я думаю о своем поступке… Не то чтобы я жалею… Я хотела как лучше… Судя по тому, что происходит сейчас… Их бы убили… Или отправили бы вместе со мной в спецлагерь… Даже если бы папу и маму не тронули, меня все равно забрали бы, чтобы поместить сюда, а значит, я была бы для них потеряна… Они страдали бы, мучились, зная, что ничем не могут мне помочь… Но… — в голосе Гермионы послышались слезы. — Ведь это все равно неправильно… Мои родители никогда бы не согласились с таким решением… Я готова пожертвовать своей жизнью ради их блага, это правда… Но ведь и они не раздумывая умерли бы за меня. Мама и папа всегда внушали мне, что любить — значит разделять участь того, кого любишь, и жертвовать собой ради него, если понадобится. А я решила сама, как будет лучше, сохранила им жизнь, лишив того, что давало этой жизни смысл. Вычеркнув все самое счастливое, что в ней было… Мама уже не помнит о том, как играла со мной в прятки в саду… Как мы вместе шили куклам платья… А папа забыл о наших походах в парк аттракционов по воскресеньям, и… — Гермиона не выдержала и заплакала, закрыв лицо руками.

— Ш-ш-ш, — Люциус привлек ее к себе, и они сидели, прижавшись друг к другу, а время, казалось, застыло. Гермиона поймала себя на мысли, что ей уже давно не было так хорошо и спокойно, словно вся горечь, долгое время копившаяся в ее сердце, ушла вместе со словами признания. И такое чувство – она знала – было взаимным. Это ощущалось по тому, как руки Малфоя, еще недавно такие безвольные, сейчас обнимали ее за плечи с прежней силой и уверенностью.

Наконец на лестнице послышались чьи-то шаги, Гермиона встрепенулась и испуганно посмотрела на Люциуса. Тот кивнул.

— Наверное, надо снять чары. Я заколдовал вход на кухню, но ведь рано или поздно кто-нибудь вспомнит о том, что пора ужинать, — улыбнулся он в ответ на ее немой вопрос.

— Ты останешься на ужин? – спросила Гермиона, быстро ставя на плиту кастрюлю с сырой картошкой. «Повар пустит меня на котлеты за то, что я столько возилась», — подумала она, но эта мысль не вызвала беспокойства – ради того чувства доверительной близости, которое возникло между нею и Люциусом, она готова была отдать на фарш собственную руку. Малфою, похоже, пришло в голову то же самое, потому что он усмехнулся и, махнув палочкой в сторону кастрюли, мгновенно превратил сырые корнеплоды в горячее пюре. Потом лукаво прищурился:

— Чем угощать будешь?