Lux in tenebris (гет)

Странно! Она совсем обнищала, но похорошела, — прежде она казалась неспособной на такого рода перемену. Она прошла двойной путь: к свету и к нужде. Она была босая и в лохмотьях, как в тот день, когда столь решительно вошла в его комнату, только теперь ее лохмотья были на две месяца старше: дыры стали шире, рубище еще отвратительнее. У нее был все тот же хриплый голос, все тот же морщинистый, загорелый лоб, все тот же бойкий, блуждающий и неуверенный взгляд. На ее лице еще сильней чем прежде проступало то неопределенное испуганное и жалкое выражение, которое придает нищете знакомство с тюрьмой.

Гермиона сидела у камина, нежась от теплого воздуха, обнимающего ее тело. Как же приятно немного расслабиться после тяжелого дня! Она сняла косынку и с наслаждением тряхнула головой, позволяя волосам рассыпаться по плечам. «Еще немножко посижу и пойду спать», — подумала она, чувствуя, что глаза слипаются, и прислонилась спиной к мешку с картошкой, устраиваясь поудобнее.

— Ау, соня, вставай! Мистер Макнейр зовет тебя, он у себя в кабинете, — вернул ее к действительности ласковый голос миссис Касл.

Гермиона нехотя поднялась, взяла в зубы косынку и вышла из кухни, на ходу пытаясь сотворить на голове пучок. Но не прошла и десяти шагов, как из-за поворота на нее буквально налетел невесть откуда взявшийся Малфой.

Она бы охнула, но зажатая в зубах косынка мешала. Гермиона повязала ее, кое-как приведя волосы в порядок, и тихо спросила:

— Что вы тут делаете так поздно?

Малфой усмехнулся.

— Пришел на свидание.

— С Макнейром? Я была лучшего мнения о вашем вкусе.

Люциус фыркнул и достал письмо из-под мантии.

— Кто бы говорил о вкусе. Знаете, что линялая тряпка, которую вы только что повязали, совершенно не подходит к платью?

— Простите, что оскорбляю ваше чувство прекрасного, мистер Безупречность, но другой у меня нет.

— Пожалуй, подарю вам новый платок на Рождество.

— Пожалуй, я его не приму, — Гермиона улыбнулась и протянула руку за письмом. Но Люциус, казалось, забыл о послании, что держал в руке. Он смотрел на вьющийся локон темных волос, который выбился из прически и прижимался к тонкой девичьей шее. Разрумянившееся от огня лицо Гермионы было так близко, улыбка на губах так притягательна, и ему захотелось заправить непослушную прядку ей за ухо, провести пальцами по шее, почувствовать нежность ее кожи. «Что за черт?!» — подумал он.

Гермиона смотрела на Малфоя с недоумением, не понимая, почему тот застыл, и сама вытащила письмо у него из пальцев. Люциус сглотнул и тряхнул головой, прогоняя наваждение.

— Мне пора.

— Мне тоже.

Однако он не двинулся с места. Гермиона пожала плечами, улыбнулась на прощание, развернулась и направилась по делам. Спиной она чувствовала взгляд Малфоя.

Если бы девушка задумалась тогда, почему Люциус так странно повел себя, то не смогла бы ответить на свой вопрос. А все было очень просто. В тот момент, когда Макнейр впервые обратил на нее внимание, она почувствовала свою привлекательность и изменилась. Неуклюжая, хоть и милая девочка превратилась в хорошенькую девушку. Эти метаморфозы случились так незаметно, что сама Гермиона не уловила перемен. И все же, глядя на себя в зеркало (а это бывало часто в последние дни), она не могла не отметить, что глаза ее стали больше, а взгляд глубже, из фигуры исчезла угловатость, в линиях тела появилась женственность, а в чертах лица – утонченность. Это по-прежнему была Гермиона, но совсем другая. Словно картина, которой талантливый мастер придал завершающий штрих, сделавший образ совершенным. Именно эта волшебная деталь, так изменившая девушку, и заставила Люциуса Малфоя несколько мгновений неподвижно стоять в коридоре, пытаясь сосредоточиться и избавиться от мыслей о нежной шее и чарующей улыбке.