Как это было бы в... (джен)

С малолетства Фомушка нахлебался горюшка. Жизнь у сироты, что у гороха при дороге — кто пройдет, да всяк скубнет, на подзатыльник расщедрится и доволен: сироту уму-разуму учил. А ежели кто на ветхий лоскут не поскупится, портки рваные залатать, то благодарностей как за кафтан бархатный стребует. Так Фома и жил. Без мамки и тятьки. На скудных харчах да частых попреках. Однако и он был не промах, мозговитый. А уж той мозги у него было — в голове не вмещалась, из ушей перла. Через то ему и свезло. Заприметил его старичок один ученый, да вроде блаженненький: об чем ни спроси, все знает — что, да почему — а как до дела, так беспомощней кутенка слепенького. И не то, чтобы жар чужими руками загребать мылился, а этак и выходило, да не про то речь. Любили старичка того за нрав беззлобный, но за спиной посмеивались, а тому и горя мало — соберет детишек да начнет им про чудеса всяческие рассказывать и фокусы показывать. И уж очень любо ему было, когда малец, смекалистый какой, выспрашивать начнет, как чудо какое делается. Вот так Фома ему тем и приглянулся. Пристроил тогда старичок Фому в школу, да не простую, многим премудростям там учили, и вроде без арифметики и чистописания в большие чины оттудова выходили.

Стал Фомушка учиться, ума-разума набираться. Не больно сладко в школе ему пришлось. Кругом всё дети генеральские да купеческие, а он — сирота безродный, тятя не заступится, мамка пряника не пришлет. Обижать его не обижали: не таковский он был, чтобы обиды сносить — но сторонились, в игры не зовут, дружбу не водят. Вот и стал Фома в одиночку по школе расхаживать. И вдруг голос ему слышится. И не человеческий-то тот голос, и не звериный рык, не птичий свист, а вроде как шепчет кто и жалостливо так, вдруг осерчает-зашипит, а потом опять жалится-печалится. Прислушался Фома, слова различать стал. Вот и пошел Фома на голос да из-за озорства зашипел в ответ-то. Многое чудесное он в этой школе допреж видывал: и нежить неупокоенную, и домовых лопоухих — уж и не опасался ничего. А тут, мать честная! выползает змея огроменная — в двадцать саженей длиною, толщиною в три обхвата! Оробел Фома, рукой-ногой двинуть не может. А Змей на Фомушку поглядел и выпытывать начал: кто такой и откель взялся. Фома ему все, как на духу, выложил: мол, так и так, как есть круглый сирота — батюшки не знаю, матушки не помню — а в школе этой самый, что ни на есть, первый ученик. Вот ведь какой, почитай, смерти в глаза глядит, а хвалится. Так Змей его натуру сразу и раскусил, начал Фому нахваливать, что, дескать, раз он змеиную речь понимает, то умнее его не сыскать, что первый храбрец раз не испужался. А Фома и слушать рад. Долго ли мальчонке голову задурить? Указал Змей-Аспид Фоме тайный лаз в свои палаты и велел наведываться. Тот и доволен, а Змей все ему мед-патоку в уши льет. И раньше-то Фома шибко высоко себе метил, а тут уж вовсе загордился — до ясного месяца головой достает, звезды рвет пригоршнями, что ягоду.

Долго ли, коротко ли, а вот уже срок ученья выходит, все школяры уже по мамкиному родству да тятькиным деньгам на должности и чины наметились. А Фоме хоть и с аттестатом отличным податься некуда, разве что приказчиком в лавку. Мыкнулся он было к школьному директору, чтобы в этой самой школе учительствовать, так и тут ему на порог указали: дескать, молод еще, молоко-то с губы раскатанной оботри. Закручинился Фомушка — да к Змею за советом и помощью: как, мол, так, что за несправедливость такая творится — все науки превзошел, книги ученые до дыр зачитал, а последний ученик, да купеческого звания, на своей тройке по прошпекту фланирует да в кабаках серебром, что семечками, сыплет, а ему, Фоме разумному, и медная денежка — в радость. Змей Фому утешает-улешивает, обещает, что ежели Фомушка его послушает, так и деньги у него будет не меряно: пить-есть на золоте, серебром двор мостить; а уж власть такую Фома заберет: куда там генералы и министры, цари-императоры в ножки ему будут кланяться. Застлила обида Фоме глаза, зависть, что гадюка, сердце сосет, с того Фома Змею доверился. Тогда Аспид рассказал, что сам есть Змеиный царь, что владеет богатствами невиданными, и на те богатства все царства-государства купить можно, еще и останется. И будет Фома все этому хозяин, ежели задание Змея исполнит. А задание не из простых: пропала у Змея дочь меньшая, любимая. Вышла как-то по весне Скарапея из царства Змеиного, подземного, на белый свет поглядеть, так и сгинула — ни следа, ни весточки. Так коли Фома ее сыщет, то Змей награды любой не пожалеет, царевну свою в жены спасителю отдаст, а про приданое и не спрашивай — сколько ни пожелает и сверх того три раза с горкою. А сама Скарапея — раскрасавица, краше нет: и тонкая, и звонкая, и глаза, что камни самоцветные. Тут Фомушка и поплыл совсем, дал Аспиду клятву верную, что отыщет змеиную царевну и к батюшке честь по чести доставит. Дает Змей Фоме семь пар сапог железных, семь посохов кованых, семь хлебов каменных — в путь снаряжает. С тем и отправился Фома в дальнюю дорогу.

Скоро сказка говорится, нескоро дело делается. А все же стоптал Фома семь пар железных сапог, изломал семь кованых посохов, изглодал семь каменных краюх. Сам с лица спал, отощал: на таких-то харчах не разжиреешь; один волос седой пробиваться стал, другой волос совсем с головы долой. Да только дошел он до леса дальнего. Видит: посередь леса стоит пень, вокруг пня пламя жаркое так и пышет. А на пне том змейка вьется, вырваться не может. Взмолилась змейка: «Спаси меня, добрый человек, погаси огонь, а за это награжу тебя сверх меры!» Сжалился Фома над змейкою, погасил огонь-пламень. Змейка с пенька обгорелого лентою быстрою струится, вокруг ноги вьется, до груди поднялась, плечи крепко обвила. Глядит Фома: на змеином хвосте перстень блестит, яхонт в том персте радугою переливается. Протянул Фомушка руку к кольцу, а змейка хвост в сторонку отвела, стала Фому выспрашивать: кто есть такой, да куда путь держит? Фома ей все рассказал: ищет он Змеиного царя дочерь, и покудова не найдет не будет ему ни счастья, ни покоя. Зашипела змейка, вроде засмеялась, повела хвостом, а перстень тот чудесный Фоме на ладонь лег. Надел Фома кольцо на палец поскорее. А змейка ему: «Вот, мол, мил человек, закончилась для тебя дорога дальняя, я и есть царевна Скарапея, выполнил ты волю моего батюшки. Буду тебе женою верною, а ты мне — мужем любимым.» Отшатнулся Фома, хочет змею с плеч сбросить, а та лишь льнет крепче. Хочет Фома кольцо-перстень с пальца стащить, а оно — как приросшее. Смеется змейка: « Аль не по сердцу пришлась? Аль батюшка мой другое сулил?» Что Фома на то ответить может? Ведь невеста впрямь и тонкая, и звонкая, и глаза, что камни драгоценные. Не солгал старый Змей, только всей правды не сказал. А Фоме допреж думать надо было, чай, ума — полная палата, да, видно крыша прохудилась, раз в аспидову ласку поверил, на змеиную хитрость попался. А Скарапея Фомушку разглядывает: «Что-то ты, суженый мой, вид неприглядный имеешь… да то беда поправимая!»

Поцеловала-ужалила царевна Фому прямо в губы побледневшие. И стал он в змея оборачиваться — чешуёй покрываться. Да только давно Скарапея царство змеиное покинула, колдовская сила в ней уполовинилась, не хватило ее, чтобы Фому вовсе в змея превратить. Так и остался он: и не человек, и не гад ползучий…

Да чтобы без напраслины, и не хаять зазря, жил Фома со своей Скарапеюшкою душа в душу.