Теорема любви (гет)

Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях, когда достигается через преодоление препятствий.

А. и Б. Стругацкие.

«Понедельник начинается в субботу»

Я окинул унылым взглядом стопку заявок — и это всё надо сделать сегодня! — потом посмотрел на часы. На душе чуть-чуть посветлело.

— Девочки, я на обед! — крикнул я своим программисткам и направился в столовую.

Получив тарелку горячего борща, я с удовольствием принюхался и мысленно облизнулся: всё-таки борщ, сваренный на плите, — это вам не материализация идеи борща! Материализацией можно насытиться, но не наесться. Говорят, на последнем Учёном совете отдел Универсальных Превращений предлагал к разработке тему «Материализация пищевых продуктов методом субатомарной сборки», но тему не поддержали.

Я стал оглядываться в поисках интересного сотрапезника.

— Привалов, топай сюда! — раздался на всю столовую голос Витьки Корнеева, и я пошёл на этот зов.

Витька уже приступил к первой из трёх котлет. Ел он левой рукой. Правая была в гипсе.

— Где это ты успел? — спросил я, кивнув на повязку. — Ещё ж утром целый был.

— Да представляешь, под осциллографом полка сломалась, и весь этот гроб…

— Не слушай его, жертва кибернетики! — пропел над моим ухом ласковый голос Эдика Амперьяна. — Подвинься на один стул — и я тебе всё расскажу. Посмотри, Сашка, вон туда, — он ложкой указал на стол в углу. — Знаешь ли ты сих юных фей?

— Нет.

— Естественно, — усмехнулся Эдик. — Это новые аспирантки. У нас ведь в этом году набор в аспирантуру был.

— Ага, — подтвердил с набитым ртом Корнеев. — Вчера приехали.

— А наш уважаемый Виктор Павлович, как известно, назначен в этом году читать в аспирантуре вводный курс по основам метафизики.

— С практическими занятиями, — уточнил Витька.

— И этот гипс нужен ему для привлечения внимания юных фей к своей непривлекательной особе.

— В целом ты прав, — сказал Витька, вытаскивая руку из гипсового муляжа и активно шевеля пальцами. — Но в причинности ошибка.

— Неужели?

— Да. На каком основании ты посчитал мою особу непривлекательной?

— Сопоставил твой образ с усреднённым образом мужского персонажа современных кинофильмов. Совпадений не нашлось.

Витька хотел что-то возразить, но махнул рукой, спрятал её в гипс и перешёл ко второй котлете.

— Сравнивай с кем хочешь, — сказал он Амперьяну, — твое мнение меня не волнует.

— Разумеется. Тебя волнует мнение юных фей.

— И когда ты начинаешь? — спросил я Витьку.

— Первая лекция сегодня в три. Кстати, заходи, если будет время. У тебя с основами до сих пор не основательно.

Витька и Эдик засмеялись. Я хмыкнул и углубился в борщ. Конечно, моя теоретическая и практическая подготовка в магистике была весьма далека от совершенства. Но всё-таки приглашать меня на лекции для аспирантов было оскорбительно.

— Не обижайся, укротитель ЭВМ! — на моё плечо обрушилась Витькина загипсованная лапа. — Я вот ни черта не смыслю в твоём программировании. Так что каждому своё.

Придя к себе с обеда, я покопался в стопке заявок, выудил оттуда задачу от смысловиков (всё равно придется решать, какая разница когда?), быстренько составил программу, загрузил в «Алдан» — и вуаля! В половине третьего «Алдан» отключился на середине расчета и категорически отказался включаться. Сдав свое кибернетическое горе в руки инженеров, я потопал в лекторий.

По сохранившейся с дней студенческой юности привычке я сел на последний ряд и приготовился дремать. К несчастью, Витька Корнеев относился к тому разряду лекторов, которые не то, что дремать — в окно посмотреть студентам не позволяют. Хотя в самом деле, чего пялиться на эти лабазы?

Витька городил заборы из терминов, возводил вавилонские башни определений, чертил на доске левой рукой системные таблицы и концептуальные схемы и иллюстрировал это всё самыми банальными фокусами. Зелёные аспиранты слушали, затаив дыхание и открыв рты. Они ещё не успели узнать, что телекинез, альфа и омега-метаморфозы, ку-прозрачность, левитация и трансгрессия — в этих стенах вещи обыденные и привычные.

— Итак, товарищи аспиранты! — Витька плюхнулся на парящий в десяти сантиметрах над полом стул. — Вам предстоит на собственном опыте убедиться, что грамотно сфокусированная и правильно промодулированная разумная воля суть есть мощная метафизическая сила, действующая одинаково эффективно как на космическом, так и на атомарном уровне. Исследования механизмов действия этой силы на элементарном уровне пока не завершены, но лично я убежден, что и там человек образованный способен на многое. На этом, товарищи, вводная лекция завершена. А поскольку до конца занятия у нас есть ещё десять минут, предлагаю прямо сейчас перейти к первой теме. Нет возражений?

У меня было, что возразить доценту Корнееву, но я решил не мешать.

— Итак, возражений не обнаружено, а посему записывайте.

Витька спрыгнул со стула и двинулся вдоль первого ряда, диктуя в такт шагам:

— Тема первая. Операции с простыми материальными неживыми неодушевленным объектами.

Корнеев выдержал паузу, затем обратил к слушателям грозный лик и вопросил:

— Кто может назвать хотя бы один неживой материальный неодушевленный объект в этом помещении?

Я открыл было рот, но меня опередили.

— Стул!

Висевший в воздухе стул с грохотом встал на пол. Кто-то из девушек ойкнул.

— В целом верно, — гаркнул Корнеев. — Про степени одушевленности поговорим позже. Ещё примеры?

— Стол!

В аудитории несмело захихикали.

— Великолепно. Ещё?

— Доска! Мел! Тетрадь!

— До-остаточно! — остановил этот поток Витька. — С вами всё ясно. Перечисленные вами объекты действительно материальные и на данный момент времени неодушевленные. Вы можете видеть, что они имеют плотность выше плотности воздуха, на них действует сила земного тяготения, вследствие этого они обладают весом, что не всегда удобно. Поэтому первая операция, которую мы можем осуществить в отношении этих объектов, это обнуление веса, или, в терминах ОТО, выпрямление пространства. Записывайте определение.

Витька, дошедший к этому моменту до стола, протянул руку, чтобы взять свой конспект. Но действовать левой рукой ему, правше, было всё-таки неудобно, и один лист, будучи объектом плотностью выше воздуха, плавно полетел на пол.

Витька уже собирался нагнуться, чтобы поднять его, как вдруг лист, едва коснувшись пола, так же плавно начал движение вверх. На уровне стола лист завис. Витька повернулся, и по его взгляду я понял, что к полету листа он не имеет никакого отношения. Он уставился было на меня, но я развёл руками. Вспомнив уровень моей подготовки, Корнеев повёл взгляд дальше. Аспиранты перестали дышать.

— Кто это сделал? — тихо произнёс Корнеев.

Ответом ему было жужжание мухи на окне, мечтавшей вырваться из аудитории не меньше, чем аспиранты.

— Я повторяю мой вопрос, — повысил голос Корнеев. — Кто это сделал?

Муха отчаялась вырваться, и тишина стала поистине абсолютной. И вдруг тихий девичий голос сказал:

— Это я. Извините.

Теперь все взгляды устремились на первый ряд. Там встала девушка… Обычная такая девушка — среднего роста, с темно-русыми волосами, не то, чтобы худенькая, но уж точно не пышка. Красивая такая фигурка, крепкая, ладная… Мои созерцания прервал голос Корнеева.

— Лекция закончена. Все свободны. А вы — останьтесь.

Аспиранты, перешёптываясь, заторопились к дверям. Через минуту в лектории остались только Витька, девушка да я на самом последнем ряду. Витька мельком глянул на меня, но ничего не сказал.

Дверь закрылась, стихли голоса в коридоре. Девушка всё стояла, опустив голову. Витька молчал. Наконец он спросил:

— Как вас зовут?

— Смирнова Татьяна, — едва слышно пролепетала девушка.

— А отчество?

— Васильевна.

— Что заканчивали?

— Первый МОЛМИ* (*1-й Московский Ордена Ленина Медицинский институт, позже Первый Московский медицинский университет им.И.М.Сеченова) , кафедра общей хирургии.

От изумления Витька выпал из своего амплуа гениального педагога.

— Вот это номер, — пробормотал он. — А что, в медицинском институте теперь учат выпрямлять пространство?

— Нет, — ответила Татьяна. — Я сама научилась.

— Са-ма? — ошарашенно произнёс Корнеев.

— Да. Я не знаю, как это произошло. Однажды в детстве попробовала — и получилось. Вот и всё. Извините, пожалуйста.

И она посмотрела на Витьку взглядом чище родниковой воды. Корнеев кое-как справился с изумлением.

— Да, в общем, ничего особенного, науке известны подобные случаи, — он сделал не очень успешную попытку усмехнуться. — Вы можете идти, Татьяна Васильевна.

Девушка обрадованно заспешила к двери. Уже открыв её, она обернулась.

— До свидания.

— До свидания, — ответил Витька. Я посмотрел на магистра и понял, что тот попал. И как вскоре выяснилось, не он один.

Слухи о талантливой самоучке мгновенно разнеслись по всему институту. Уже на следующей неделе директор вызвал к себе сначала Корнеева, потом пригласил Смирнову, а затем отослал Корнеева и долго беседовал с девушкой один на один.

Витька в пылу педагогического энтузиазма, а также (вернее — в первую очередь) преследуя сугубо личные цели, выдвинул идею о занятиях с одарённой девушкой по особой индивидуальной программе. Сам доцент Корнеев был готов вести эти занятия, причём в свободное от работы время и даже на общественных началах. Однако Невструев не оценил корнеевского энтузиазма и, конечно, разглядел его насквозь. Вердикт директора сразил Витьку наповал.

Ему позволили вести индивидуальные занятия с Татьяной Смирновой, но только по его специальности, то есть практической трансфигурации и универсальным превращениям. А вот занятия по теории и математическим основам магии и высшей магистики были поручены — о ужас! — кандидату метафизических наук Роману Петровичу Ойра-Ойре. А читать ускоренный курс халдейского, основы кабалистики и краткую историю магии, астрологии и алхимии было предложено — катастрофа! — Эдуарду Борисовичу Амперьяну.

Впрочем, сначала Витькины опасения казались совершенно напрасными. Роман, который только два месяца назад наконец развелся со своей второй женой, был озлоблен на всех без исключения особ женского пола. Кроме того, он готовился приступить наконец к докторской диссертации, и педагогическая нагрузка его совсем не радовала. Амперьян хоть ни разу не состоял в браке, но аспирантками не интересовался. Он читал в аспирантуре курс ИМАА, и этой педагогической деятельности ему вполне хватало. Тем более, что Эдик занимался этим не столько по зову души, сколько по требованию кошелька. И если бы он не поставил себе цель — скопить денег на ремонт дома родителей, живших в деревне в Армении, — он бы вообще бросил это дело и целиком посвятил бы себя научным изысканиям.

Так что первые пару месяцев магистры охотно уступали Корнееву «право последнего урока», которое давало возможность провожать Татьяну от института до общежития. Но однажды этому пришёл конец.

Шёл ноябрь. Погода испортилась, уже несколько дней дул холодный ветер и сыпал мелкий колючий снег. Ночью меня разбудили странные звуки. Где-то рядом что-то отчетливо булькало. Я открыл глаза.

— Витька, ты чего?

— Шуп полит, — промычал Корнеев.

— Какой суп в три часа ночи? — разозлился я.

Витька с шумом выплюнул какую-то жидкость в кружку.

— Какой-какой! Мой. Болит, зараза. Хоть на стенку лезь.

Я сел на кровати.

— Так у тебя зуб болит. Так бы сразу и сказал.

— Я так и сказал, — огрызнулся Витька.

— Ты чем полощешь?

— Чем-чем, — проворчал Корнеев, — живой водой, ясно-понятно.

Живая вода была веществом редким и при этом спорным. В институте был живоводоперегонный куб, но свойства искусственной аква вивификантем* (*Vivificantem aqua — лат. животворная вода) оставляли желать лучшего. Работы по повышению КПД живоводоперегонной установки много лет оставались одними из основных в институте, но на каждый новый промилле вивификантности уходило всё больше средств и лет. Для экспериментов искусственная живая вода ещё годилась, но реально оживить, как в сказке, конечно, не могла. Чем сложнее был объект, тем слабее был эффект. И если половинки дождевых червей в живой воде иногда даже срастались, то на крыс заметного эффекта она уже не оказывала. И тем не менее сотрудники института то и дело умыкали бутылки с вивификантом для личных целей.

— И как? — спросил я.

— Хреново, — буркнул Витька. — Не помогает.

— Ты водкой попробуй, — посоветовал я.

— Тоже мне, Парацельс нашёлся. Где я тебе водку достану среди ночи, Эскулап соловецкий?

— Но ты же специалист по универсальным превращениям.

— А вы, товарищ Авиценна, позабыли приказ за номером Брут его знает каким, категорически запрещающий сотрудникам НИИ ЧАВО превращать воду в экономически значимые жидкости, а именно в вино, пиво, водку, спирт, дизельное топливо, бензин и керосин, под страхом увольнения с занесением и навсегда?

— Но в научных целях ведь позволено, — возразил я.

— И где тут научная цель?

— Проверить действие водки на твой зуб.

— У-у! — взвыл Корнеев. — Он и так болит, а с твоими рассуждениями вообще невыносимо. Только никому ни-ни, обещаешь?

Я с готовностью кивнул. Витька налил в гранёный стакан воды, достал из-под подушки умклайдет и начал… Первый результат его ментальных воздействий имел какой-то мутный вид, но градус так и остался на нуле. Витька немного подумал, бормоча что-то себе под нос. По комнате распространился аромат сивухи. Корнеев осторожно отхлебнул из стакана, но тут же выплюнул.

— Гадость… Не могу сосредоточиться из-за этого зуба.

На третий раз явственно запахло медициной, а жидкость в стакане обрела исходную прозрачность.

— Ну-ка, ты попробуй, — сказал мне Витька.

Я с опаской взял стакан.

— Вроде получилось.

— Глазами я и сам вижу, — фыркнул Витька. — Ты на язык.

Я выдохнул и сделал маленький глоток. Рот, горло и даже нос изнутри обожгло. Я закашлялся и торопливо поставил стакан на стол.

— Получилось, — просипел я. — Даже слишком. На все сто вместо сорока.

В стакане был чистый спирт. Витька тоже попробовал. Потом вылил из кружки бесполезную трехпроцентную аква вивификантем, перелил в кружку половину стакана, плеснул обычной воды и снова принялся полоскать зуб.

Я лег, отвернулся к стене и закрыл глаза. Так и заснул под Витькино бульканье и фырканье.

Утром я обнаружил, что и стакан, и кружка пусты. А у Витьки к больному зубу добавилась ещё и больная голова.

Уже стемнело, когда в электронный зал заглянул Эдик.

— У тебя работы много на сегодня?

— В общем, нет. Надо одну программу дописать, но это не срочно.

— Тогда пошли.

— Куда?

— К Корнееву.

— А что?

— Надо что-то делать с его зубом.

— А он до сих пор?..

Эдик сокрушённо кивнул.

— Пошли. Может, вместе нам удастся уговорить его пойти к врачу.

Корнеев бродил по своей лаборатории, как медведь по клетке. Роман, сидевший на диване Бен Бецалеля, допрашивал его с пристрастием.

— Содой полоскал?

— Угу.

— А шалфеем?

— Угу.

— К Киевне ходил?

— Угу.

— А в медпункт?

Витька ничего не ответил и снова двинулся по траектории стол-окно-диван-стол.

— Есть такое мнение, — сказал Эдик, присаживаясь на край стола, — надо брать этого голубчика под белы рученьки и тащить к стоматологу.

— Идея, безусловно, правильная, — согласился Роман. — Но пока утопическая.

— Не угу! — сообщил от шкафа Корнеев.

— Не пойдет, — перевёл Роман. — А силовое преимущество, к сожалению, пока на его стороне. Ещё идеи есть?

Я развёл руками. Эдик покачал головой.

Тут дверь приоткрылась, и в лабораторию заглянула Татьяна Смирнова. Увидев всех своих индивидуальных преподавателей вместе, она заметно растерялась.

— Извините, если помешала, я только хотела узнать у Виктора Павловича, будут ли сегодня занятия?

— Боюсь, что нет, Татьяна Васильевна, — ответил за Витьку Эдик. — Виктор Павлович плохо себя чувствует.

Татьяна посмотрела на Витьку и тихо ахнула.

— Зубы болят?

Мы переглянулись. Татьяна тем временем проскользнула в приоткрытую дверь и плотно закрыла её за собой.

— Один зуб, — сказал Роман. — А идти к врачу он наотрез отказывается.

— Отказывается? — переспросила Татьяна.

— Отказывается, — подтвердил Роман.

— Это, конечно, неправильно, Виктор Павлович, — сказала Татьяна, повернувшись к Витьке. — Но я вас понимаю.

Витька шмыгнул носом и вздохнул.

— А может, вы какое-нибудь средство от зубной боли подскажете? — спросил её Эдик. — У вас ведь медицинское образование.

— Соду, шалфей и водку можно не предлагать, — сказал я. — Всё это уже пробовали.

— Понятно, — кивнула Татьяна. — Виктор Павлович, вы не будете возражать, если я вас осмотрю?

Витька замотал головой и замычал, но Татьяна уже шла к нему.

— Надо понять, какого рода лечение требуется, — очень спокойно говорила она, не сводя с Витьки глаз. — Может быть, и не надо в больницу идти.

Она выдвинула от стола стул и повернула лампу.

— Присядьте, пожалуйста, я обещаю вам, больно не будет, я только посмотрю, очень аккуратно посмотрю.

Витька глядел на стул так, словно тот был электрическим. Татьяна всё так же спокойно продолжала:

— Я практически не буду вас касаться, только самый необходимый минимум. Знаете, очень многие люди не любят обращаться к стоматологу, и этому есть объяснение. В нас природой заложено беречь свою голову, свой мозг. Поэтому мы интуитивно стараемся избегать прикосновений чужих людей к нашей голове. Согласитесь, что лечить ногу вы разрешите гораздо охотнее, чем зуб. Верно ведь? Садитесь, пожалуйста.

Витька опустился на стул. Эдик мотнул головой, отгоняя наваждение.

— Зубы заговаривает, — прошептал он.

— Причем буквально, — тихо подтвердил Роман.

Татьяна повернула лампу на столе, Витька зажмурился.

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, ничего не буду трогать. Только вот вашу руку…

Татьяна осторожно отвела Витькину ладонь от щеки. Магистры вытянули шеи и привстали на цыпочки.

— И рот чуть-чуть пошире, пожалуйста. Болит внизу, правда? Ага, есть воспаление на десне, но это не страшно. Этот зуб вам уже лечили, верно? И вам было неприятно, и вы это запомнили. Тихо-тихо… Вы этот зуб на днях, вероятно, подморозили. Без шапки ведь ходите и без шарфа, верно? Ну ничего, ничего, всё поправимо. Закрывайте рот.

Татьяна выключила лампу, и в лаборатории стало заметно темнее.

— Я попробую вам помочь. — сказала Татьяна Витьке. — Я не причиню вам лишней боли. Вам нужно будет только посидеть несколько минут не двигаясь.

Витька ничего не ответил, даже не кивнул. Можно было подумать, что он впал в транс.

А Татьяна бесшумно обошла стул, встала в него за спиной, протянула обе руки и остановила ладони в нескольких миллиметрах от его щёк.

— Закройте глаза, пожалуйста, — снова тихо и ровно потек её голос. — Вспомните, какое бывает небо в июле на закате…

Мы смотрели на Татьяну, широко открыв глаза (а я, кажется, даже рот открыл от удивления). Но она словно перестала нас замечать. Свет в комнате ещё немного померк. И тут Татьяна запела.

Её губы почти не двигались, слова были протяжны, мотив казался очень знакомым. Что-то похожее на колыбельную. У таких песен нет ни начала, ни конца, ни особого смысла. Никто никогда их не учит, но приходит время, и оказывается, что ты их знаешь.

Мне показалось, что мелодию ведет не только Татьянин голос. Где-то в углу запела то ли флейта, то ли скрипка. Не могу сказать точно, сколько это продолжалось. На часы никто из нас не смотрел. Мы вообще забыли о времени. А может, оно само изменило своё русло и текло мимо нас.

Но вот невидимая флейта смолкла, Татьяна перестала петь и опустила руки. В лаборатории сразу стало светлее.

— Всё, — с улыбкой сказала она, заглядывая в лицо Витьке. — Больше не болит?

Корнеев осторожно потрогал щёку и изумленно уставился на Татьяну.

— А теперь одевайтесь потеплее и идите к дантисту. Моей анестезии хватит на несколько часов, а зуб надо лечить, увы. Но всё будет хорошо. Я провожу вас.

Витька кивнул и стал доставать из шкафа пальто.

— Я сбегаю оденусь, — сказала Татьяна. — Две минуты — и я вернусь.

Она проскользнула мимо нас, опустив глаза, и бесшумно скрылась за дверью. Мы молча смотрели, как Витька тщательно повязывает шарф, надевает пальто, натягивает шапку. Роман подошёл и помахал перед его лицом ладонью.

— Да иди ты, — буркнул Витька и, отодвинув Романа, вышел.

Роман повернулся к нам и развёл руками:

— Это что было, товарищи магистры?

Эдик задумчиво погладил подбородок.

— По-моему, чудо.

Мы вместе смотрели из окна, как Витька и Татьяна вышли из здания института и пошли по улице. Вскоре они исчезли за снежной пеленой. А Роман и Эдик всё стояли у окна. Я посмотрел на них и понял: на этот раз попали все вместе. И попали крепко.