Безликие (гет)

День, когда он прибыл в Лондон, был пасмурным, что, впрочем, было почти закономерно: когда у него ещё были мечты о возвращении на родину, он себе её такой и представлял — серой, невзрачной, испачканной грязью. Он думал, что когда только выйдет на главную улицу, простиравшуюся вдоль вокзала, то навстречу ему двинутся люди-пустышки с хмурыми лицами, с измождёнными глазами и серой-серой кожей. Они будут проходить мимо, беспечно разговаривая на бытовые темы, не замечая его на своём пути, а он, всматриваясь в их глупые лица, будет думать, как уничтожит каждого на своём пути; как они все в результате станут жертвами его цели. Цели всей жизни, той самой, ради которой и стоило жить.

Все это почти сбылось. Когда Скорпиус сошёл с вокзала, все его мечты в момент воплотились в реальность — только вот людей рядом почти не было.

— Блять, вот это да, — заметил Михель, слегка присвистнув. Они стояли в самом центре города, где слева виднелся Гринготтс, а впереди возвышались цветные витрины магазинов. Это явно был не Марсель. — Не то, что наша помойка, не так ли, Скорпи?

И он хлопнул его по плечу, из-за чего тут же получил предостерегающий взгляд. Скорпиус не любил, когда его называли «Скорпи». Но больше всего он не терпел, когда кто-либо смел нарушать его личное пространство.

— Да ты не злись, — рассмеявшись, Михель хлопнул себя руками по коленам, словно сказал что-то, заслуживающее бурной реакции. — Месяцок тут побудем и вернёмся обратно… поди, и по Марте соскучишься, до чего жизнь только не доводит, а?

Смех его стал почти надрывным, и Скорпиус, поморщившись, прикрыл на секунду глаза, как сейчас вспоминая её объятия. Марта Новак в меховой накидке стояла на перроне, вытирая слёзы с лица, и, заламывая пальцы, шипела, словно змея:

— Ты меня опять бросаешь!

Глаза её были наполнены немыслимыми эмоциями: в них читалась не любовь, а какая-то больная, изувеченная привязанность, помешанность, и Малфой, лишь кивнув на прощание, даже не обернулся, исчезая в вагонах поезда.

— Нет времени на шутки, Михель, — холодно и серьёзно заметил Скорпиус, слегка прищурившись. Краски расплывались перед глазами, становясь сплошным пятном, и это бесило больше обычного. — Ты же помнишь, зачем мы здесь?

В момент легкомысленное, весёлое лицо Михеля сделалось почти серьёзным, но потом широкая улыбка тут же появилась на устах, калеча лицо: оно становилось настолько… отталкивающим, что Скорпиус отвернулся, презрительно поджав губы.

Конечно, все понимали, что возвращение Скорпиуса в Англию было опасным: он знал это сам, а также знал, что один не справится с тем, что он задумал. Но приезжать сюда вместе со своим кузеном, ещё одним отпрыском чистокровных… насколько это было безопасным? Нет. Это было было глупостью. Оттого он и взял с собой Михеля, легкомысленного, весёлого Михеля, на которого никто в здравом уме не обратит внимание — он выглядел слишком неказисто, чтобы о нём пошли толки.

— Пойдем, — натянув на голову шляпу, чтобы его платиновые волосы не становились ярким пятном среди людей, Скорпиус впервые почувствовал азарт. — Нам нужно отметиться в отделении эмигрантов.

— Скорпиус, они дают тебе последний шанс, — звинел в ушах размеренный голос Рабастана, который смотрел на него прямо, прожигая в упор. — Ты должен будешь довести это дело и сделать так, чтобы Англия надолго запомнила Хаос. Понимаешь?

Скорпиус опять усмехнулся, окинув взглядом весёлый переулок. Уж Англия-то запомнит его непременно: последний отпрыск Малфоев сделает всё, чтобы его имя и фамилия отпечатались в памяти всех, но в особенности их, новых священных девяти фамилий, для которых наступит сущий ад на земле.

Дело было за малым. Документы, которые Том Круз передал аврорату Англии, были проблемой, но незначительной: планировавшееся мероприятия и терактом назвать было трудно, скорее маленькая шалость. Им хотелось лишь проверить, столь ли сильна система безопасности Англии и как же мощно защищает её Министерство.

Что ж. Стоило отдать им должное. Министерство берегли, как зеницу око, но… обстояло ли все так и с остальным?

У Хаоса были свои люди в Англии: за двадцать лет он смог завербовать себе агентов, но Скорпиус совершенно им не доверял. Как можно было верить тем, кто находился так далеко и не страшился своего наказания? Том Круз был лишь одним из сотни, и он их предал. Значит, веры им нет. И Скорпиус будет действовать сам: он воплотит свой хаос, создаст своё разрушение, не забыв, конечно, и о планах их.

В конце концов, кто бы мог упрекнуть Малфоя в том, что он командный игрок? В этом мире он был один, один против всех, и выбил он себе эту правду почти кровью. Потому что когда ты ни от кого не зависишь, ты не победим, не в чем упрекнуть, не за что уколоть — будь живы бы его родители, дела обстояли совсем иначе.

Они медленно шли вдоль кварталов, ища нужное здание, и когда, наконец, оказались в центре отделения эмигрантов, Скорпиус почувствовал какое-то странное чувство. Словно безразличие его, проверенное и временем, и опытом, надтреснуло где-то у основания.

Он смотрел вокруг, видя перед собой наконец толпы людей, английская речь била по перепонкам явственно, её нельзя было игнорировать, и когда Скорпиус шёл вдоль стеклянных офисов, он забылся настолько, что не услышали ни оклик Михеля, ни браные слова мужчины в чёрном.

— Эй, стоять, — когда он положил свою потную руку ему на плечо, Скорпиус поморщился, резко крутанув голову. И лишь потом, заметив перед собой человека, который явно занимался охраной чего-то, Малфой криво улыбнулся, приветливо кивнув головой. — Сюда нельзя.

Сделав вид, словно задумался, Скорпиус опять вперил глаза в дверь, массивную, железную, которая явно была надежно защищена. Или…

Скорпиус опять улыбнулся, заметив надпись «картотека», и, развернувшись, торопливо направился в регистратуру, чтобы взять свой талон на приём.

Он знал, какие вопросы ему будут задавать — это было вполне очевидно. Зачем вы вернулись, мистер Малфой? Что нужно вам от Англии? Вы приехали к родственникам? Насколько длителен будет ваше присутствие здесь?

Малфой репетировал все эти вопросы вместе с Рабастаном две долгих ночи, когда в перерывах между Круциатусом и вежливого похлопывания его по плечу, Лестрейндж удалялся в философию и говорил ему, до чего же встряхнет приезд отпрыска Малфоя привычный уклад Англии.

Да. Скорпиус был готов ко всему этому. Не готов он оказался лишь к одному — к встрече с Поттерами настолько быстро.

Это была тупая ирония: тот, кто направил Михеля в офис Лили Поттер был либо мудаком, решившим поиграть на нервах Малфоя, либо долбаным шутником. Иного пути просто не могло быть.

Он зашёл в кабинет почти равнодушно — лишь потом табличка с именем бросилась ему в глаза, и Скорпиус, не удержавшись, переступил порог. Лили Поттер была живым воплощением перепачканной в крови колдографией, и Малфой, решительно всматриваясь в её лицо, почти безразлично рассуждал, что же именно можно получить с дочки героя войны.

Наверное, он был не единственным таким: тем, кто желал с помощью неё пробраться в логово Поттеров. Отличие было лишь в одном: те идиоты отчаянно желали славы и величия, когда как он мечтал лишь о разрушение, о хаосе, который можно было запустить, только находясь непосредственно рядом с самым главным своим врагом.

Лили Поттер могла понадобиться ему. Но… Чем дольше Скорпиус смотрел на неё, тем сильнее какое-то разочарование продирало его. Ему-то казалось, что отпрыски Поттеров должны быть чем-то особенными, словно не принадлежащими этому миру. А Лили Поттер… она была обычной высокомерной офисной сошкой, которая смотрела на него так, словно он был очередным идиотом, которому она была вынуждена объяснять простейшие истины.

Она не воспринимала его всерьёз. Стоило ли говорить, что это была ошибка многих, тех, кто уже никогда не заговорит?

Скорпиус криво улыбнулся. Он видел, как по мере их разговора Лили теряется, видел, как в лице её отчаянно борется высокомерие и отвращение. Мистер Малфой был ей неприятен, и это забавляло до такой степени, что он почти расхохотался, бросая ленивое «Аu revoir» и видя, как искажается её лицо от пресловутого отвращения.

А уже потом вечером, оставив Михеля в одном из пабов, он стоял возле отделения эмигрантов и наблюдал, как с каждой минутой гасли огоньки в окошках. Он ждал её. Ждал Лили Поттер, которая быстрым шагом спускалась с лестницы, не оборачиваясь, не поднимая головы, настолько уйдя в свои мысли, что жизнь словно переставала для неё существовать.

Скорпиус шёл, словно тень, по пятам, зная, куда она выведет его — примерная дочка национального героя… она наверняка до сих пор жила со своими родителями. Так и оказалось. И когда он наблюдал с мрачной усмешкой, как быстро она скользит по ступеням вверх, как открылась и тут же захлопнулась роскошная, дубовая дверь, Скорпиус испытывал ленивое безразличие, чувствуя всем своим телом, какие мощные защитные заклятия были наложены на это здание.

Дом Поттер возвышался величественным изваянием — мрачное поместье, которое дико не контрастировало с тем образом, который носил Гарри Поттер. Это почти заставило его усмехнуться.

Нельзя было так легко проникать в его жизнь. Любое сближение с его дочкой вызовет подозрение, особенно с его стороны, но почему-то… Скорпиусу так отчаянно хотелось бросить открытый вызов, что он был готов ринуться в эту игру с головой. Ведь, право, кем была эта Лили Поттер? Разве не обычной избалованной, богатой сукой, которая могла купить всё, что только пожелала, и которая жила так, как ему только снилось?

Кривой оскал исказил его лицо лишь на мгновение, а потом синий дым трансгресации уничтожил перед его глазами поттерский дом. И вот он стоял уже намного южнее Лондона, почти в лесу, в кромешной темноте. Ничто не освещало его путь, когда он шёл по разрушенной тропинке, уже изрядно заросшей. Наверное, когда-то она была гладкой щебенкой, и по ней можно было спокойно проехаться даже на коне, но сейчас… грязные, поломанные камни впивались в подошву сапог, но даже это не останавливало его, когда он шёл по пути к своему дому. Дому, который он покинул на долгие-долгие годы.

Скорпиус остановился только у калитки, которую обвивал дикий виноград, и когда он поднял голову, чтобы хоть что-то разглядеть за узорчатой преградой, Скорпиус увидел, как вдалеке возвышался особняк. Во тьме он производил печальное зрелище: даже сейчас Малфой видел, в каком упадке находился это старинное, роскошное здание.

Сердце почему-то заныло. И это так взбесило его, что, не отдавая себе отчёта, Малфой схватился за железные прутья и сжал их в руках, чувствуя, как по венам начинает пробегать родовая магия — его руки светились в этой тьме, потому что дом признал его. Дом никогда и не забывал его.

Здесь все было не так, как он представлял. В мечтах своих Скорпиус видел убитый, запущенный сад и при этом чудом уцелевшее каменное здание, о старости которого могли бы напоминать лишь трещины на старинных колоннах. Но нет. В запущении было всё. Высокие деревья сцепились кронами, кусты роз разразились несимметричными фрагментами и трава была высокой, почти до его колен.

Дом был в таком же запущении, как и сад. Трещины на колонне были, но они были намного более опасными, чем он думал. Здание еле стояло, казалось, ещё совсем чуть-чуть, и оно рухнет, как карточный домик, а когда он решительным движением открыл дверь, которая громко скрипнула, наполняя тишину диким гулом живности, что проживала в этом заброшенном, диком саду, Малфой опять почувствовал тупую ярость.

Центральная комната была холодной, затхлый воздух пронзал лёгкие, оставляя следы, но при этом в каждом столике, в каждой картине, висящей на стене, в каждом кресле ещё чувствовалась роскошь прошлых лет. Мебель была пыльной, ножки её были надгрызаны, и когда Скорпиус наконец присел на диван, он слегка покачнулся.

Идти дальше не было сил. Они покинули его в тот момент, как в голове загудели воспоминания прошлого — он не видел перед собой ничего, лишь яркий, пронзительный, солнечный свет и высокую женскую фигуру, которая улыбалась, смотря на него. Это воспоминание погасло в тот момент, когда настенные часы вдруг пробили дробь, но так делко и так неловко, что Скорпиус даже не сразу мог сообразить, откуда же идёт звук.

Дом, признав наследника, приободрился. Он видел, как на картинах, чьи изображения замерли в тот момент, как умер последний Малфой на английской земле, постепенно едва заметно начинало что-то мелькать.

Малфой вернулся. Скорпиус Малфой дома. Но надолго ли?

— Ты же знаешь, что нам нужно будет сделать сейчас? — уже позже, найдя Михеля среди двух проституток и бутылки виски, бросил лениво Малфой, брезгливо оттолкнув ногой валявшийся на потрепанном ковре стакан. — Какого чёрта ты опять нажрался?

— Проваливайте, крошки, — вместо ответа, крикнул Михель тихо смеющимся, таким же пьяным девицам, на вид которым сложно было дать даже семнадцать. Только вот «крошки» едва ли понимали его полупьяную французскую речь.

И лишь когда Скорпиус внимательным взглядом посмотрел им в глазам, они наконец поняли, что от них требовалось и тут же исчезли, хохоча себе под нос и едва стоя на ногах.

— Еще раз такое произойдёт, и тебе придётся дорого заплатить за свои слабости, Михель, — вытащив из своего кармана зажигалку, Скорпиус методично щёлкнул крышкой, смотря лишь на неё. — Ты же меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.

— Да нахуй вообще всё это сдалось, Скорпи? — цокнув, пробормотал пьяный Михель. — Иногда хочется бросить всё это к чертям и хоть остаток жизнь прожить по-человечьи. Мы же никто, так, мясо, которое перебрасывают с места на место. А я, может, жить хочу… я может, по-человечьи…

— Уж не о любви и семье ты задумался, а? — насмешливо поинтересовался Скорпиус, резко закрыв зажигалку. — Или, может, ты затосковал по больнице, откуда они тебя вытащили? Ты никто, я никто, мы все — никто. Винтики. Но мы должны работать исправно, ради нашего же блага. Ведь ты же понимаешь? Есть вещи многим страшнее смерти.

Сделав паузу, Скорпиус внимательно поглядел на него, а потом сел напротив, едва поморщившись, думая о том, что именно могло произойти на этом стуле.

— Андрас прибудет уже через неделю. За это время должны каким-то образом легализовать его, да так, чтобы отчёт о его прибытии не попал на руки аврорам. Это довольно сложно провернуть, не так ли, Михель?

Но он лишь скривился, спрятав в своих широких ладонях грязное лицо. А уже через десять минут в беспамятстве повалился на спинку дивана, громко захрапев. И это жалкое зрелище вызвало в Малфое невиданное презрение: ему мерзко было находиться в этой комнате, в этом притоне, рядом с этим человеком и слушать, как ночная тишина разрывается надрывным хрипом, смешанным с кашлем.

Ему не нравилось здесь быть.

— Ты поедешь с Михелем, Скорпиус, — методично постукивал по столу, говорил ему Рабастан, когда он сидел на коленях, подле кресла и не смел поднять глаза, пряча в них неистовую жажду наброситься на Лестрейнджа и повалить его на пол, чтобы потом избивать и избивать, пачкая свои костяшки в крови. — Тебе нужен помощник, тот, на кого в случае чего можно было бы всё бросить, ведь, Скорпиус, ты слишком ценный игрок. Они не простят твою потерю. Поэтому ты возьмёшь Михеля, он всё равно умрёт, какая разница от чего? А Андрас тебе не помощник — если в Англию вернётся Нотт и Малфой, понимаешь, насколько подозрительно это будет? Ты один уже ввергнешь их в ужас. А вместе с Ноттом… впрочем, это же не говорит о том, что Андрас не может попасть в Англию нелегально, не так ли?

Скорпиус прикрыл глаза, усмехнувшись. Михель спал почти как младенец, и выглядел он столь… безобидно и жалко, что Малфой поспешил отвернуть свой взор, рассуждая. На самом деле, ему не нужен был никакой помощник — он всё сделает сам. Защита в Англии едва ли отличалась от французской, а что это значило? Лишь одно: Малфой сделает всё так, как и хотел. Он внедрится внутрь этой системы, чтобы её изжить.

И первое, что от него требовалось, это раструбить о своём присутствии. Давать бесконечные интервью, отвечать на одни и те же вопросы, улыбаться ненавязчиво, загадочно склонять голову. Это было несложно. Он сидел перед журналистами, не видя их лиц, будучи ослеплённым светом софитов; он отвечал на одни и те же вопросы с педантичной точностью, а сам в перерывах приходил иногда к отделению эмиграции и прощупал его защиту.

Они желали увидеть его раскаяние, чтобы лицо его, словно выточенное из мрамора с голубыми прожилками, печалясь открыто и искажалось в гримасе боли. Им хотелось добить последнего Малфоя, хотелось, наверное, чтобы он сам признал, что то, что произошло далеко девятнадцать лет назад — было правильным решением.

В конце концов, им было важно, чтобы Скорпиус Малфой, тот самый, чья фамилия когда-то имела вес, был лоялен к политической системе новой Англии.

Внутренне — он хохотал. Над их обезьяньими лицами, над их оскалами и насмешками. Им казалось, что он действительно сломлен: смертью родителей, депортацией, мучительным прошлым — они били его наотмашь вопросами об отце, о разрушенном поместье, о его жизни в Дурмстранге. И он видел своё лицо на самых передовых газетах, громкие заголовки пестрили его фразами, его раскаянием.

Это вселяло ему крохотную надежду, что дело его обречено на успех. До тех пор, пока однажды выходя из Министерства Внутренних Дел, куда он частенько приходил за всевозможными бумажными декларациями — бюрократия в Англии порой сводила его с ума, но он хотел быть паинькой, чтобы никто не мог раньше времени понять, насколько он далек от поведения законопослушного гражданина.

Она стояла у подножья длинной, каменной лестницы, и смотрела на него так прямо, что не оставалось ни единого сомнения — она сама искала встречи с ним. Они пришла к нему намеренно.

Короткие, завитые на концах белокурые локоны, чуть менее светлые, чем были его волосы, — он видел, как вздымались они, когда она медленно поднималась по ступенькам к нему.

Ничто, совершенно ничто в ней не изменилось: такая же высокая, она по-прежнему носила длинную шпильку, чтобы возвышаться ещё больше. Точеная фигура, выгнутые словно в полувопросе брови и жеманная улыбка, выдающая презрение.

Марлен Дитрих была первой красавицей Дурмстранга. О ней мечтали все — и старшеклассники, и мальчишки помладше. Он помнил, с каким благовонием на неё заглядывались его однокурсники в те немногие моменты, когда им, недоноскам коррекционного класса, разрешали покинуть строго обозначенную территорию.

Он помнил, с какой завистью шептались за её спиной девушки, как они осуждали её, брызжа ядом, неизбежно вспоминая её отца и тот замок, в котором жила её семья. Но Марлен Дитрих была выше всех сплетен. Она была просто высокомерной сукой, которая родилась в семье премьер-министра Германии и жила на полную катушку, соря деньгами на всевозможные развлечения.

— Мистер Малфой, — выгнув ещё выше левую бровь, протянула она, словно смакуя, а потом её бледно-жёлтые глаза сверкнули той искоркой презрения, с которой она всегда смотрела на него. — Так удивительно видеть вас спустя столько времени. Как поживаете?

Она сомкнула руки перед собой, посмотрев на него с позиции победителя. Право, он мог бы почувствовать себя униженным или хотя бы оскорблённым, но он-то знал Марлен Дитрих, знал её всю от и до, и видел в ней нечто большее, чем замечали остальные. За своей презрительной маской была спрятана маленькая, капризная дурочка, которая бесилась всякий раз, когда желаемое ускользало из его рук.

Однажды её желанием стал он. Так они и познакомились.

— Чем вы занимаетесь, Скорпиус? Зачем приехали? — тянула она с такой насмешкой в голосе, что он почти почувствовал укол раздражения. — Англия… не самый неожиданный выбор, но очень опрометчивый… для таких, как вы.

Марлен Дитрих всегда гордилась тем, что была немкой. И её язык, отчётливый, грамотный, всегда отчего-то вызывал в нём отвращение — потому что она знала, что он его почти не понимал и, пользуясь случаем, вынуждала его меняться, коверкаться, уродоваться ради… ради чего?

— Да-а, боюсь Германия с трудом переживает потерю вашей персоны, о чьих вечеринках и оргиях будут теперь писать в газетах? — А потом, хмыкнув, Скорпиус покачал немного головой. — Знаешь, Дитрих, я почти рад тебя видеть. Только вот... какая жалость, что мне совершенно нет дела ни до тебя, ни до твоих убогих попыток привлечь мое внимание.

Сделав шаг, так, чтобы их лица были в той близости, которая ещё не переходит рамки, но уже является пограничной, он вальяжно вытащил сигарету и, щёлкнув металлической, железной крышкой зажигалки, сделал первую затяжку.

— Я говорил тебе об этом ещё тогда, после выпуска, скажу и сейчас: у тебя больше нет ничего из того, что могло бы меня заинтересовать и вынудить терпеть твою высокомерную, надутую мину. Даже общество проститутки Марты более приятно, чем твоё.

Бледное лицо напротив ни вздрогнуло, ни сморщилось — выдержка Дитрих всегда была на высоте, и лишь её желтоватые глаза заметались и заискрились сиянием, выдавая тупую ярость.

— Фройляйн Дитрих, — жестко протянула она, резко вскинув руки в сторону.

— Да мне плевать. Веришь? — с коротким смешком бросил он, опять и опять чувствуя внутри себя скрытую, затерянную ярость, из-за которой вскипала кровь. Скорпиус не мог стоять рядом с ней, не мог видеть её напыщенное лицо. Годы Дурмстранга были как спуском крючком его ярости, и он ничего не мог с собой поделать: ненависть к ней была настолько тупой и безжалостной, что он мог сделать нечто, что явно не входило бы в его планы.

Вздернув носик, она быстрым движением схватила его руку и вытащила из неё сигарету, кинув куда-то позади себя, а потом, придвинувшись к нему на шаг, по-прежнему сжимая своими белыми тонкими пальцами его руку, прошептала ему в губы:

— Что, даже не хочешь поинтересоваться, как поживает твой сын? — холодная улыбка, напоминавшая змеиный оскал, заставила его дыхание отяжелеть, а глаза сузиться. Идиотка. Она, видимо, совершенно не понимала, с кем хотела поиграть. — Малыш Скорпиус… раньше ты не был таким холодным… когда, помнишь? — губы её широко растянулись в победной улыбке, а бровь дернулась ещё выше. — Мы трахались в закрытом классе Дурмстранга… тогда ты был очень сговорчив… что не сделаешь ради того, чтобы мой папочка походатайствовал о твоём переводе, да?

Её звонкий смех стал последней каплей. Не отдавая себе отчёта, он схватил Марлен за горло, сомкнув крепко пальцы на её тонкой коже так, чтобы она резко перестала смеяться. Ярость в её глазах была ничем, по сравнению с гневом, который буйствовал внутри.

— Повторяю для одарённых, — холодно, по слогам, надавливая на её горло сильнее, проговорил он. — Я больше не тот ребёнок, который стелился под тобой. Можешь смаковать прошлое, сколько тебе хочется, но запомни — ещё один выпад в мою сторону, и ты поймешь, что никогда не знала, что такое боль.

Он был зол. Просто в бешенстве, и остаток дней до приезда Андраса он пробыл запертым в своём поместье. Разные мысли мелькали в его голове: ночами ему снился Дурмстранг и её завитые локоны, а днём он иногда ловил себя на мысли, что что-то словно напрягало его. В какой-то момент он осознал, что неизбежно цепляется за одну единственную фразу: «твой сын», — и, не отдавая себе отчёта, начинал злиться ещё больше.

Это всё было в прошлом, но это прошлое могло ему навредить. Только лишь то, что он не смог сдержать свою агрессию при ней и прилюдно схватил её за горло — было ошибкой. Каждый день, скупая газеты, он боялся увидеть эти колдографии и статьи, боялся, что в какой-то момент Дитрих сама придет к одному из желчных репортеров и вывалит на него кучу дерьма.

Что она могла рассказать? Хотя бы то, что Скорпиус Малфой — опасный элемент. Он учился в коррекционном классе, которым в конечном итоге начал заправлять; он был лидером несистемных групп, которые вечно встревали в стычки с детками из красивых зданий напротив, и это из-за него, в конце концов, их заперли окончательно в этой отдаленной территории.

Скорпиус Малфой был далеко не пай-мальчиком, которым хотел казаться сейчас: он был столь агрессивным, что единственным, кто мог найти на него управу, был лишь его опекун — Рабастан Лестрейндж. Он приходил по вызову директора, а потом, заводя Малфоя в пустые классы, извечно ломал его волю Круциатусом, из-за чего сосуды его глаз, не выдерживая напряжения, лопались, делая взгляд Малфоя чуть ли не звериным.

Он говорил:

— Скорпиус, будь покорен. Будь сдержан. Будь покладист. Хотя бы на первый взгляд… зачем тебе твоя спесь? Зачем ты показываешь свою агрессию?

А иногда, когда боль была столь невыносимой, что Скорпиус начинал почти захлебываться и царапать пальцами свою кожу на груди, Рабастан цыкал и повторял методично:

— Всем насрать на твою боль, Малфой. Все срать хотели на твою агрессию. Пока они чувствуют от тебя опасность, они постараются тебя уничтожить. Будь покладист. Будь сдержан. Будь покорен. Тогда и только тогда ты войдешь в их доверие и сможешь заставить их лобызать перед тобой.

В такие момент он обещал себе, что попадёт в другой класс, тот, что был расположен в старинном здании из красного кирпича. Там были другие дети, другие правила… и разве он мог отказаться от единственной возможности исправить свое положение и выполнить завет Рабастана? Мог ли он отказаться?

Договор с Марлен Дитрих был выгодным и невыгодным одновременно. Но он был. И сейчас это старое соглашение, это прошлое… могло уничтожить его будущее.

С такими мыслями он взламывал защитную систему миграционного отдела. Это было так просто, что он был даже удивлён — видимо, никому не приходило в голову, что кто-то пойдёт на такой шаг.

В руках его была карточка Андраса, которую он собирался подложить в другие документы, тем самым легализовав его на случай непредвиденных обстоятельств и сделав его появление в Англии максимально незаметным.

Но мыслями Скорпиус был совершенно не здесь. Он думал о Дитрих и о проблемах, которые она провоцировала, и где-то на задворках сознания у него щелкала одна и та же фраза, брошенная ею явно специально, чтобы задеть его, чтобы напомнить: он не имел право на этого ребёнка. Этот ребёнок изначально был только её. Ребёнок… сколько ему уже исполнилось? Семь?

Что ж. Именно в семь лет Скорпиус вынужден был покинуть Англию. Будет ли у него такая же участь? Счастлив ли он, родившись в семье Марлен?

Да, судьба была просто навозной кучей, в которую он постоянно попадал и от которой так мечтал отмыться. Не выходило. Не вышло. Поэтому он едва ли удивился, когда дверь резко щёлкнула и над ней загорелись красные буквы: «Лили Поттер».

Она шла торопливо, слегка даже нервно, но между тем словно рассеянно. Удивительное дело, он натыкался на нее столь раз, и всегда в её лице было какое-то такое странное выражение… нечитаемое. Застывшая маска была неживой, и вся Лили Поттер словно была соткана из смерти. Было бы лучше, если бы она была очередной глупенькой дочкой богатых родителей, высокомерной, как Марлен, или убийственно надоедливой, как Марта. Но Лили Поттер не была похожа ни на одну его знакомую: право, это было так забавно — считывать с её лица желанием уйти от него подальше, словно она чувствовала, что он по локоть в крови и что он сам не жилец.

И каждый раз Скорпиус испытывал отчаянное желание поиграть с ней: наверное, поэтому, взмахнув палочкой, он погасил весь ослепительный свет, которые загорелся после её прихода.

Лили Поттер дрожала. Страх окутывал каждую клеточку её тела, и когда он подошёл к стеллажу, возле которого она замерла, то отчётливо, сквозь тьму смог разглядеть даже своим плохим зрением, как резко разогнула она спину и как сверкнул её взгляд.

Ах, судьба. Она мотала его из страны в страну, заставляя унижаться, испытывать боль и отчаянную ненависть; выбив из головы любое рациональное желание жить, оставив после себя пустоту, от которой спасения не было.

Скорпиус был полон ярости, и его агрессия подростка была лишь попыткой выплеснуть её.

В свои шестнадцать он заставил себя уважать весь свой класс, состоявший из отпетых отморозков.

В двадцать присоединился к ним и дослужился до отдельной команды.

Так что могло помешать ему в двадцать пять подобраться к Поттерам? Что могло помешать ему отомстить за свое уничтоженное детство?

Лили Поттер молчала, упрямо всматриваясь в его фигуру, и он лишь на секунду подумал, что она могла уловить, что здесь был именно он. А это было бы не к чему — она не должна была осознать, кем он был и кем станет в её жизни.

Только не сейчас.

* * *

Его судьба была ироничной сукой. Он знал это всегда: в те долгие, монотонные дни, когда скитался по бедным районам Франции; в бесконечные недели в коррекционном классе, когда, вглядываясь сквозь щель досок, наблюдал, как ученики из другого корпуса весело хохотали на улице. Но особенно сильно ощутил это именно здесь, в докучливой Англии. Право, всё это становилось какой-то насмешкой, и, вглядываясь в рыжие волосы, в нахмуренный взгляд, он понимал это особенно отчетливо.

— Ой, а это Лили, — задорно бросила девушка, имя которой он уже и не помнил. — У неё недавно умер жених, поэтому она довольно сумрачная.

Рядом слегка посмеялся Михель, попытавшийся обнять соседку за талию, но та ловко вывернулась, взглядом впиваясь в его фигуру. Скорпиус почувствовал отвращение, и криво усмехнувшись, склонил голову, тут же поймав взгляд Лили Поттер. Распаленная алкоголем, она больше не была похожа на саму себя: от выточенной на лице маски остались жалкие остатки, а взгляд её сверкал ещё более ярко, чем несколько часов назад, когда они вынужденно столкнулись в картотеке.

Она смотрела на него с таким вызовом, что ему почти стало смешно: что она хотела доказать? О чём думала? Выдвинув соседний от неё стул, Скорпиус специально сел вполоборота, ловя проступавший страх на её лице. Она боялась. Боялась его.

— Вероятно, она его очень любила? — проговорил он, внимательно наблюдая, как целая буря эмоций сменялась в её лице, начиная от непонимания, заканчивая лютой, лютой злобой.

— Нет, — ответила Лили Поттер, вкладывая в каждую букву с полдюжины той ярости, которой он был отравлен уже долгие годы. — Она его ненавидела.

За их столиком всего на секунду повисла тишина, а потом её приятельница разразилась искусственным смехом и торопливо пробормотала:

— Ой, у Лили такое специфическое чувство юмора… она всё ещё отходит от случившегося…

Да, наверное, именно так думали все вокруг. Но ему так не казалось. Оскалившись сильнее, он резко отвернулся, оперевшись локтём о столик.

Эмоции — это слабость. И самая сильная эмоция, а значит, и слабость — была ярость. Человек, ненавидящий, лёгкая жертва, и это было замечательно, потому что становилось очевидно: ничего не стоило бы заставить дочку Поттера плясать под свою дудку. Но что если её агрессия могла стать катализатором? Ведь и он стал тем, кем стал, не без помощи своей агрессии, безудержной, дикой агрессии, которая причинял вред другим.

Скорпиус не любил копаться в человеческих чувствах, не любил рассуждать об абстрактном, о том, чего не понимал, но между тем осозновал очевидное — не стоило ни списывать со счётов, ни терять из виду Лили Поттер. Она могла быть очень полезной, если не сказать больше.

— Руна на вашем пальце, — её хриплый голос, заставил его едва заметно обернуться и опять посмотреть на неё в упор. — «Отал»… Дом? Вы выбили на своей руке дом? — протянула она едва насмешливо, лениво отпив из бокала довольно крупный глоток.

— О, и правда, Скорпиус, у вас есть наколка? — тут же с живым интересом накинулась на него соседка напротив. — Это так романтично… дом. Вы так сильно скучали по Англии?

От ярости, что резко проснулась внутри, у него свело скулы, но, усмехнувшись, он лишь легко кивнул головой в знак согласия, бросив на Лили быстрый, оценивающий взгляд. И на кой чёрт она только изучала руноведение? Едва ли хоть кто-то из его знакомых знал о том, что именно он выбил на своем пальце ещё в далекие шестнадцать лет.

Он резко встал с места, напоследок улыбнувшись соседке Михеля, которая в наглую не отрывала от него взгляд, а потом, подав сигнал, отошёл слегка в сторону, обратно к барной стойке.

Они ждали возвращение Андраса, здесь, в этом кабаке, наполненном людьми и где никто не обращал ни на кого внимания. Но уже через час он стал вынужденной жертвой обстоятельств и чрезмерной тяги Михеля к легкодоступным девицам — не сказать, что встреча с Лили Поттер так уж сильно подрывала его планы, но он испытывал некоторое раздражение. Всё, что шло не по накатанной, вызывало осложнения.

— Михель, кажется, я предупреждал, — холодно проговорил он, почувствовав его присутствие позади себя. Разразившись густым кашлем, за которым ничего не было слышно, Михель лишь дёрнул его за рукав и проникновенно улыбнулся.

— Ну, Скорпи, ничего же не случилось… зато смотри, это же та самая, да? Дочка Поттера? — его губы растянулись в широкую, развязную улыбку. Ему явно приглянулась скорее Поттер, нежели её подруга. Какая ирония: а видел ли он перед собой девушку или скорее дочь Поттера? — Втереться к ней в доверие… к тому же, тут такое горе… — он расхохотался громким басом, и люди, стоявшие рядом, стали оглядываться. — А Балдер был не промах!

Схватив резко его за плечо, Малфой незаметно для окружающих вытащил свою палочку и ткнул ею ему в бок. Настроение веселиться у него не было, и, кажется, Михель тоже начинал это понимать.

— Сейчас ты идёшь и успокаиваешь свой кашель, а потом возвращаешься и ведёшь себя так незаметно, словно тебя здесь нет. Понял?

Один его взгляд говорил лучше любых слов и лучше любого заклинания, поэтому Михель, прикрыв рот ладонью, кивнул суетливо головой, а потом лениво поплёлся сквозь людей, скрываясь за деревянной дверью, ведущей к уборной.

И лишь тогда, расправив плечи и повернувшись обратно к барной стойке, Скорпиус позволил себе криво усмехнуться: его тонкие бледные губы сложились в полоску, и, отбив дробь пальцами по лакированной поверхности, он почти позволил себе задуматься.

Здесь было жарко и очень накуренно, запах алкоголя, рвоты и никотина, перемешиваясь, превращался в зловоние, и, казалось, во всём этом кабаке лишь один он владел собой на все сто процентов и мог позволить себе такую роскошь, как оценить ситуацию.

Неизбежно взгляд его опять повернулся в сторону того злополучного столика, и, заметив длинные рыжие волосы, он задумчиво посмотрел на её профиль.

А ведь можно было… можно было воспользоваться этой встречей иначе. С помощью неё, наконец, у него бы появилась возможность встретиться с ним, с Гарри Поттером. Какая бы это была встреча! Интересно, какое выражение лица было бы у Поттера? О чём бы он подумал, увидь Скорпиуса Малфоя рядом со своей явно обожаемой доченькой?

От одной только мысли, в каком бы ужасе исказилось его лицо, Малфой почувствовал некоторый азарт, и, вглядываясь всё более внимательно, он всё же предусмотрительно отвернулся, когда Лили Поттер, подняв глаза, поймала его взгляд.

Впрочем, уже через минуту он почувствовал, как его дернули за рукав, и, когда он обернулся, то с некоторым удивлением обнаружил подле себя Поттер. Впрочем… был ли он удивлен?

Она была порядком пьяной, и поэтому в лице её вместо страха проступала странная решительность, словно она хотела что-то сделать, но никак не решалась. Лицо её в какой-то момент исказилось в болезненном припадке, и, тяжело вздохнув, она резко отпустила из своих рук черную ткань и тяжело вздохнула, присев рядом.

— Не получается… — пробормотала Лили в тот момент, когда он размышлял, стоило ли осведомиться, что именно ей понадобилось от него. И, услышав её тяжелое дыхание, а потом опять поймав её косой, бегающий взгляд, Малфой лишь лениво приподнял надменно бровь. — Всё как он и говорил… Безликая.

На секунду ему показалось, что звуки в зале то ли потухли, то ли и вовсе исчезли, и, нахмурившись, сбросив с лица своего наигранную маску участия, он беспристрастно поглядел на Лили Поттер.

— Что?

— Я ни хорошая и ни плохая, — на удивление связно и громко проговорила она, а потом улыбнувшись какой-то горькой улыбкой, она склонила голову, и её рыжие волосы разметались по барной стойке. — Так, серое пятно. Он меня так и воспринимал — безликой.

Что-то было в Лили Поттер такого, что заставляло его воспринимать её слова немного иначе, как следовало их трактовать. Может, дело было в том, что он видел в ней спрятанную злость, а может, главная ценность её заключалась в том, чьей именно дочерью она являлась… но теперь ему начинало казаться, что опутать её было не такой уж плохой идеей.

— По правде говоря, я хотела подойти и поцеловать вас, — лениво протянула Лили в тот момент, когда он задумался над планом дальнейших действий, и, не ожидая, что она ещё что-то скажет, был вынужден рассеянно моргнуть. — Не получилось, — тут же добавила она, и все это время, смотря на него пронзительно и внимательно, Лили не выдержала и резко отвернулась, посмотрев в сторону.

Рыжие волосы напоминали расплавленную ржавую медь, и вся она была словно выплавленным, измученным металлом, который вот-вот раскрошится на мелкие частицы. В первый раз, когда он увидел её, то был разочарован — Лили Поттер была словно запуганным зверем; во второй же ему показалось довольно забавно то, с каким страхом и между тем яростью она взирала на него. А сейчас ему казалось, что под грудой неисправленных механизмов могло быть нечто очень нужное и… подходящее.

— Как думаете, ваша подруга обидится, если мы выйдем? — спокойно спросил он, тут же поймав её нервный, бегающий взгляд. Лили молчала, и, сощурившись, она явно хотела сказать что-то, но опередив её, Скорпиус схватил Лили за руку, слегка дернув на себя, вынуждая её подняться с места.

Он уверенно положил ладонь на её талию, и когда Лили обескураженно посмотрела на него, кивнул в сторону двери. Лишь на секунду смятение сменилось страхом, таким тонким, что Малфой уже подумал, что все его действия напрасны. Но, когда она сама сделала первый шаг, он едва усмехнулся.

Когда они шли, её приятельница, приподнявшись с места, с удивлением поглядела на свою соседку, и Малфой, криво усмехнувшись, лишь кивнул ей головой. В конце концов, он знал, что делал и на что шёл, а значит… ничто, совершенно ничто не сможет его остановить.

На улице было порядком темно и прохладно, но он не замечал этого — тишина, висевшая на улице, резко констатировала с тем шумом, что был в кабаке, поэтому именно здесь отчётливо было слышно молчание Лили Поттер. О чём она думала? Чего именно хотела? Едва ли у Скорпиуса была способность читать и осознавать чувства других, но, когда он завёл её за здание и решительно прижал податливое тело спиной к стене, Малфой отчётливо ощутил влечение.

Не давая ни минуты на размышления, Скорпиус уверенно поцеловал её, сомкнув свою руку на рыжем затылке, вынуждая её слегка приподняться на носочках. Тишина особенно била по перепонкам, и когда сквозь неё прорвался первый рваный стон, он незаметно завёл свободную руку за спину и вытащил свою палочку.

Почувствовав, как податливое тело в момент отяжелело и повалилось на пол, Скорпиус едва успел подхватить её и не дал удариться о брусчатку.

Лили Поттер была оглушена. И, взяв её на руки, он внимательно поглядел на умиротворенное лицо и слегка приоткрытый рот. Рыжие волосы разметались по его рукам, и, когда он трансгрессировал, то не мог не заметить, как синее пламя трансгрессии окрашивал их в фиолетовый.

Дом встретил наследника шелестом сухих веток и опавшей листвой, которую мощной волной бросил ему ветер в лицо. Дверь скрипнула, и когда он нёс ношу на своих руках, Скорпиус словно её и не ощущал — он думал. Думал о том, что именно и как именно воспользуется сложившейся ситуацией. В конце концов, он никогда не совершал ничего, не подумав над этим хорошенько.

В единственной жилой комнате этого дома, находящейся на втором этаже, чуть потрескивал камин, и, кидая в него деревянные бруски, Скорпиус то и дело поглядывал на кровать, на которой, посапывая, лежала Лили Поттер.

Она спала так безмятежно, что, подходя иногда к кровати, он внимательно вглядывался в её выражение лица, а потом взгляд его тускнел. В этой комнате, несмотря на то, что он жил в ней уже больше недели, было по-прежнему пыльно и слишком холодно. Этот холод не могло изничтожить ничто: дом был мёртв, и единственный очаг жизни погасал всякий раз, когда Скорпиус покидал свои владения, никогда не оглядываясь назад.

Только яркие рыжие волосы были ярким пятном этого помещения. Изумрудный балдахин, не чищенный, пыльный, напоминал чёрную тряпку, то же было и со всем остальным убранством этой комнаты. Здесь ничто не имела ни лица, ни формы.

— Безликая, — протянул он медленно, опять посмотрев на Лили Поттер, которая, в этот момент перевернулась на бок. Разве была она безликой? Нет, это его комната была такой.

Это он был таким.

В три часа ночи, когда старинные часы пробили три удара, и от звука ударов задрожал весь дом, к нему прилетел патронус: «Андрас в Лондоне». Усмехнувшись, Скорпиус едва потянулся в кресле, стоявшее возле камина, и на котором благополучно задремал, а потом встав, он огляделся вокруг и опять не заметил, как сон пронзил его сознание.

Ничто не нарушало его покоя и тишину, если бы не скрипнувшая половица, и, когда он подскочил с кресла, вскинув палочку, то заметил испуганный взгляд карих глаз и её беспомощное выражение лица.

— Мерлин, — протянула она с некоторым ужасом, — а я так хотела сбежать, пока вы не проснулись.

Хмыкнув, Скорпиус резко опустил руку, но взгляд его не стал ни добрее, ни приветливее, а лицо не изменило жесткому выражению. В конце концов, он не ставил перед собой цель её очаровать — нет, он лишь воспользуется этой девчонкой для того, чтобы встретить его.

— Скажите, — тихо проговорила она, и если бы ни тоска, которая была в этом голосе, он бы ни за что не посмотрел на неё вновь. — Что было прошлой ночью? Мы же не… не..?

— Вам стало плохо, и я привел вас к себе, — спрятав палочку, Скорпиус нахмурился и поглядел на камин. Огня уже не было, и в комнате в рассветных лучах было порядком холодно, промозгло. — Вы уснули почти сразу.

Подойдя ближе к камину, он присел на карточки, и с некоторым презрением заметил, что дров больше не было. Отсутствие домовика в доме было большой проблемой, но в современном мире… Мерлин, и где только были эти несчастные домовики сейчас? Чем они занимались в этой сумасшедшей Англии?

— Спасибо, — сказала она едва слышно, и, когда Скорпиус, преодолев внутри некоторое раздражение, поглядел на неё, то заметил, с какой все же опаской, но при этом прямо смотрела на него Лили Поттер.

— Давайте я проведу вас до дома, — спокойно, но напористо проговорил Малфой, тут же встав на ноги и подойдя ближе.

— О, — только и смогла протянуть она, когда Скорпиус резко распахнул дверь и быстро исчез за ней, спускаясь по ступенькам.

Больше Лили Поттер не сказала ему ни слова. Он видел, с каким интересом она разглядывала его дом, когда они спускались на первый этаж; видел, как тоскливо стало её выражение лица, когда она увидела сад, изничтоженный и мёртвый, с опавшей листвой. И даже когда он взял её за руку, не спросив у неё позволения, и резко трансгрессировал, даже тогда она молчала, прикусив губу и посмотрев на него таким блестящим взором, что он мог бы принять его за интерес или кокетство. Но нет. Это было раздражение. Или ярость. Мерлин, Лили Поттер была полна внутренней ненавистью.

Эта мысль нравилась ему: было приятно осознавать, что не только он съедаем этими чувствами и не только он смотрел на неё с некоторым презрением. И, когда она нетерпеливо ускорила шаг, стараясь вырваться вперед него, Скорпиус лишь усмехнулся, не думая нарушать наставшее молчание.

И вот они уже вышли на знакомую дорожку и через минуту глазам его показался маггловский дом. Но подойди ближе он не смог, Лили резко остановилась, не переходя дороги к дому, и, вскинув голову, уверенно посмотрела на него.

— Спасибо, дальше провожать меня нет нужды, — довольно прохладно пробормотала она, и глаза её рассеянно заморгали. — И извините за вчерашнее… обычно я не пью столько.

Судя по её дернувшемуся носику, это было ложью, но не став её разоблачать, Скорпиус лишь скрестил перед собой рукой, приподняв бровь.

— Прощайте, — помедлив немного, видимо, ожидая его реакции, бросила Лили, и во взгляде её опять и опять промелькнул этот лёгкий страх, испуг, словно она была в чём-то уличена.

Развернувшись, взмахнув рыжими волосами, она уже собиралась сделать шаг вперёд, но, не успела. Потому что он вдруг проговорил медленно, растягивая гласные:

— А я ведь знаю вашего жениха.

Она обернулась. Взгляд её, застывший и неживой, был переполнен изувеченными чувствами.

— И даже видел вашу колдографию у него, — ухмылка его стала чуть шире, когда она нервно взглянула, и, схватившись рукой за горло, неосознанно погладила его, выдавая нервозность. — Это он вас называл безликой? Вы же о нём говорили, не так ли?

Перед ним стояла не дочка великого Гарри Поттера. Нет. Перед ним стояла травмированная, маленькая девочка, он видел именно это, вглядываясь в её черты лица, и от осознания, что ей то же больно, что она страдает, ему почему-то становилось веселее. Потому что живя жизнью, полной горечи и адской боли, ему так хотелось знать, что кто-то так же, как и он, подвержен этим чувствам.

— Лили? — глухой мужской голос заставил их обоих вздрогнуть и нарушать зрительную связь. Первый обернулся Скорпиус, и, право, почувствовал, словно из-под ног его уходит земля.

Потому что стоял напротив Гарри Поттер. И смотрел он далеко не на свою дочь. Взгляд изумрудных глаз пронзал Малфой насквозь, и он знал, чёрт возьми, что аврор всея Англии прекрасно узнал его. Признал.

На секунду ярость запорошила сознание, и лишь сила воли вынудила его вежливо кивнуть головой.

В конце концов, когда он был лишён единственных надежд вернуться в Англию, шестнадцатилетний Скорпиус Малфой настолько возненавидел свою жизнь, что почти умер.

И лишь новая надежда, мечта вернула его к жизни, заставила встать на ноги и подчинить себе коррекционный класс; именно эта новая мечта заставила его выходить на кровавые разборки с теми, кто бросал ему вызов, заставила терпеть сквозь стиснутые до крови губы пытки Круциатусом, а потом заставила смириться с белокурыми кудрями и высокомерной мордой Марлен Дитрих.

Надежда эта расцвела неожиданно и негаданно.

Эта надежда была отмщением. А отмщение было смертью.

Смертью Гарри Поттера.