Безликие (гет)

— Ты должна быть сильной, Лили, — говорила ей мать, и голос её, такой глубокий и проникавший в самую душу, до сих пор стоял звоном в ушах. — Милая, это больно, да. Но там будет столько людей, столько всего… Ты по-другому не можешь, слышишь?

В комнате, где окно было открыто нараспашку и, если прислушаться, можно было услышать замогильный вой ветра, было очень чисто: все вещи стояли на своих местах, словно припечатанные заклятием; кровать была с раннего утра аккуратно заправлена и лишь одна складка, появившаяся под давлением веса, могла начать мозолить глаза. В этой комнате, казалось, не было ни пылинки, а вся мебель стояла такой целёхонькой, что создавалось ощущение, будто тут совсем и не жили.

Комната просто была пустой. В ней вроде было всё: ящички, полочки, бесконечная череда статуэток, детских рисунков и прочих мелочей жизни, — но между тем в ней совершенно не за что было ухватиться взглядом. И эта пустота так отчётливо бросалась в глаза именно сейчас, что Лили даже позволила себе с силой сжать покрывало, теребя его, разрушая этот уродский порядок.

Лили Поттер была долгожданной девочкой, которую одевали в розовые платьица, которой заплетали длинные роскошные волосы в тугие косы и, научив её улыбаться с пелёнок, без зазрения совести выводили в свет. Она была столь прелестна, что, наверное, от потока комплиментов её сладкое личико могло в момент засахариться окончательно; она была столь… нестоящей ожиданий окружающих, что о ней, конечно же, помнили, но забывали тотчас.

Лили Поттер была долгожданной девочкой, с которой, правда, совершенно не знали, что делать.

— В твои годы я таскала у братьев мётлы, — с придыханием рассказывала Джинни, держа ухо в остро: звуки радио стояли на весь дом, квиддичный матч был в самом разгаре, и сколько Лили себя помнила, мать просто сходила с ума от своей спортивной карьеры. — Или сбегала из дома в соседские сады, чтобы наворовать фрукты. А ты, Лили, как будто и не в меня пошла.

Стоило отдать должное, она говорила всегда с улыбкой и без претензий: Джинни Поттер просто была такой — лёгкой на подъём и немного даже беспечной. Ей, наверное, хотелось видеть в дочери своё отражение, а Лили… Лили терпеть не могла спорт и по-настоящему любила свои розовые платьица. Ей нравились эти тугие косы, нравились эти выбитые улыбки — она даже плакала, улыбаясь, и все, оглядываясь, говорили, какой же она прелестный ребенок.

Она росла, словно спрятанная ото всех за спинами родителей. Позже всех научилась читать, позже всех научилась колдовать, позже всех уехала в Хогвартс. Наверное, именно это сыграло такую огромную роль в том, что она была сильнее всех переплетена с родителями и со своими родственниками — Лили Поттер была маленькой, славной девочкой с прелестной улыбкой, за которой скрывалось многое. Жаль, наверное, что это «многое» было почти никем не замечено.

В центре внимания, окружённая заботой, Лили любила это — беспокойство родных, искренне наигранные вздохи бабушки и даже тихое ворчание матери, чьи мечты о воплощении себя в своей дочери треснули в одночасье. Ей нравилось, когда её хвалили, нравилось, что она была маленькой, а значит, ей можно было нечто большее, чем её братьям; ей даже нравилось то несправедливое снисхождение, которое было очевидно для всех, а оттого и бесило кузин и кузенов, что были старше её.

Лили Поттер была особенной с самого детства: она была принцессой в розовом платье, и жизнь у неё должна была быть такой же сахарно-ватной. Дело ли, что от передоза сахар отдаёт горечью или и вовсе можно получить летальный исход? Дело ли, что Лили больше не могла жить иначе?

Можно было сказать, Хогвартс поломал её надвое. Родителей и бабушки рядом не было, кузины и кузены давно имели своих друзей, какое им дело до крохи Лил-с? Лили почти не плакала, право: сначала она искренне думала о том, как завести себе друзей, какие книги стоило читать и как замечательно было бы получать самые высокие баллы по всем предметам. Сначала она думала играть по-честному: Лили была сахарной девочкой, которую хоть и не хвалили за что-то, но всё-таки носили на руках, как самую маленькую, самую неспособную.

Честная игра длилась долгие два курса, пока слёзы резко не перешли в тихую зависть, а сахарное личико не стало искажаться от тупой ярости. Когда Лили вдруг не поняла очевидное — честная игра, она для тех, кто способен от природы, кто усидчив и кто готов трудиться. Но для неё же, сахарной принцессы в розовых платьицах, у которой ни способностей, ни талантов, а только милый лик, был лишь один путь — связи, манипуляции и умение списать так, чтобы никто никогда не догадался.

Тяжелый вздох сорвался с губ, когда складка на кровати, не желая исчезнуть, поделилась на две. Лили смотрела почти безразлично, сжав нервно ткань в руке, а потом, резко подняв голову, посмотрела в зеркало, что висело над столом. Бледная, немного взлохмаченная, в чёрном — интересно, так ли выглядят те, кто переживают близкую утрату? Так ли она должна выглядеть?

Лили хотелось улыбнуться. Сахарная принцесса без улыбки… да и принцесса ли она? Осталась ли ей за эти долгие, беспощадные годы?

Дверь с тихим хлопком открылась, и Лили, чьи нервы были натянуты до предела, молниеносно повернула голову, сощурив глаза, боясь, наверное, увидеть мертвеца на своём пороге. Но только там стояла Роза, выглядевшая, казалось, намного более обречённой, чем она, и это едва ли не заставило Лили почти усмехнуться.

— Мама просила подняться к тебе, — уверенно начала Уизли, вступив в комнату, прикрыв за собой дверь. С её появлением, можно было подумать, комната словно ожила, или это Лили отмерла от своих воспоминаний, наконец вспомнив, что она все еще здесь, у себя дома. — Просила передать тебе соболезнования… но знаешь же, мне не жаль тебя, кузина.

Взгляд голубых глаз был, как всегда, до жути переполненный нравоучением и понимаем; тем самым блядским понимаем, которое, растекаясь, вызывало тошноту. Лили ненавидела Розу за это: за то, что была столь хорошей, такой правильной и дотошной; за то, что была по-настоящему сахарной с тугими косами и принципами во всём.

— Я не виновата в том, что он выбрал меня, — прохладно заметила Лили, сильнее вцепившись пальцами в покрывало на кровати. Врать она не любила, но лгала постоянно, чем и изводила себя.

— Мы обе знаем, что это не так, — уверенно качнув головой, сказала Роза, горько усмехнувшись. А потом, заметив на столе фотографию, перемотанную чёрной лентой, подошла к ней ближе, склонилась, изучая каждую чёрточку. И, Мерлин, когда Роза стояла так — спиной, Лили едва удерживалась, чтобы не подняться, вцепиться в её волосы и с ревом разбить череп на груду мелких осколков.

Но сахарная принцесса Лили, которой нельзя было улыбаться, молча сидела на месте, внимательно наблюдая за кузиной, чувствуя невольное, тугое превосходство.

— Ты никогда не любила Балдера, — наконец продолжила она, опять поглядев на Лили. — Ты гадина, кузина. Поэтому мне тебя и не жаль. Было бы лучше, если бы ты вообще не спускалась сегодня вниз.

Резкий хлопок выдавал нервозность Розы, и когда та наконец исчезла, оставив дверь слегка приоткрытой, Лили резко расслабила руку, сомкнув её, задумчиво поглаживая вдоль ладони.

Роза. Роза. Роза. Знала ли она хоть что-то? Понимала ли? Умная кузина с багажом побед и восторгом окружающих — вот кто был всегда талантливее и ярче, кто всегда получал похвалу не за то, что был самым малым и беспомощным, а за то, что действительно заслужил.

Какая ирония. Сахарная принцесса Лили до одури завидовала своей кузине, и началось это именно тогда — в Хогвартсе, когда осознание собственной никчёмности и иллюзорности всех надежд обухом огрели Лили Поттер по голове, словно приговаривая: «Не старайся стать лучше тех, до кого тебе никогда не дойти».

Но только ей не нравилась такая трактовка. Ей не нравилось, когда внимание медленно ускользало из тонких пальцев, обращаясь на другую — на более лучшую, более умную. И Лили Поттер не была готова с этим мириться, зная, что из преимуществ у неё только сахарное личико и прелестная улыбка.

Всякий раз, когда за семейным столом у бабушки все вспоминали о Розе Уизли, всякий раз, когда кузина улыбалась якобы скормно, но в глазах её горел огонёк счастья, всякий раз, как они забывали о маленькой Лили Поттер, которую только и взращивали с мыслью о её прелестности, она давала себе, клятву при любой подвернувшейся надежде просто взять и разорвать свою кузину на кусочки, забрать у неё не её внимание и заставить страдать, так же горестно и одиноко, как это делала Лили.

От присутствия Рози в комнате остался лишь горький парфюм, и Лили, почувствовав, как изгибаются уголки губ, тут же резко встала с постели. Сегодня улыбаться было нельзя. Сегодня нужно было если не плакать, то хотя бы делать тоскливый вид. Но Лили не могла! Не могла выдавливать из себя грусть, когда на самом деле чувствовала облегчение, не могла не спуститься прямо сейчас на первый этаж, где начинались проводы, хотя лучше бы ей было сидеть в своей комнаты до конца церемонии.

Несчастная сахарная принцесса. Так они думали, сидя сейчас внизу за длинным столом, одетые все в черном. Им было жаль Лили, жаль, потому что будучи невестой, она за неделю до свадьбы потеряла своего жениха. Им было жаль Лили, потому что они, наверное, думали, что между Лили и ним были светлые, настоящие чувства. Впрочем, стоило ли их разочаровывать? Не ей, а им нужно было это горе; не ей, а им нужна была эта свадьба.

Резко дёрнувшись, хмыкнув неопределённо, Лили подошла к тому самому столику, на котором стояла колдография с перевязанной ленточкой. Высокий мужчина, в длинном чёрном пальто улыбался, смотря в объектив: его светло-русые волосы с проседью были аккуратно зачесаны назад, а лицо, идеально чистое, без единой чёрточки или шрама приобрело то самое выражение превосходства, которое просачивалось даже через фотографию.

Балдер Томас был старше её на девять лет, и она бы никогда не узнала о его существовании, если бы однажды, окрылённая счастьем Роза в один из вечеров не обмолвилась о нём томным шёпотом. В Норе, когда они иногда собирались всем скопищем кузин, каждая рассказывала о своих романтических похождениях, и даже скучная, дотошная Роза не смогла устоять перед настоящими чувствами.

Единственной, кто никогда не принимал участие в дружном смехе и весёлом перезвоне, была Лили, сидевшая всегда в стороне, слушавшая с тенью зависти и даже презрения — потому что не умела любить, потому что ей никто не нравился, а единственное любовное происшествие, которое у неё было, закончилось отказом с его стороны.

Если бы в тот день Рози держала бы свой язык за зубами и не была столь счастливой, Лили бы никогда и в голову не пришло даже попытаться обратить на себя внимание этого человека. Если бы в тот день, девятнадцатилетняя Лили Поттер просто проигнорировала этот вечер встреч кузин, то ничего бы из этого просто не произошло.

Ах как жаль, что столько много этих «если бы». Без них жизнь казалась бы куда проще.

С громким хлопком Лили положила колдографию на стол, с силой сжав на последок деревянную раму. Сидеть здесь — означало потакать словам Розы и показывать свою слабость всей своей семьи. Но Лили никогда не была слабой: сахарная принцесса всегда знала, что ей нужно для счастья и вырывала это счастье из чужих рук. Сахарная Лили не была ни милой, ни доброй, ни умной, ни даже талантливой, а её улыбка сквозь слёзы были налётом скорее постоянной внутренней напряженности, а не лёгкого характера.

Лили Поттер, наверное, и любить было не за что, оттого вся её жизнь была наполнена скорее тайной завистью, нежели весёлыми похождениями.

Потому, бросив последний взгляд в зеркало, она медленно начала спускаться вниз, к длинному столу с чёрной скатертью, за которым восседали её родители, отец и брат Балдера. Перепачканные грустью лица едва оживились при виде тоскливой напыщенности Лили. Она стояла, ухватившись рукой за перила лестницы, не смея переступить последнюю ступень, и, сглотнув ком, образовавшийся в горле, села рядом со своим отцом.

Шёпот загудел таким диким рёвом, что она бы непременно схватилась руками за голову или попросила бы всех замолчать. Но Лили ничего не говорила, почувствовав лишь, как легонько Гарри Поттер сжал её руку, как с тоской посмотрела мать.

— Нам так жаль, Лили, — началось в перебое, голоса смешивались, превращаясь в поток однотипных слов. А было ли им жаль? Лили смотрела почти бессмысленно, не различая толком никого, и, не выдержав этого, бросила утомлённую улыбку родителям и поднялась с места, направляясь прямиком к столикам с напитками.

Пить не хотелось, но именно там стояла Роза Уизли, которая долгим взглядом прожигала её, и, право, не было ничего приятнее этого: видеть, как должное внимание наконец перетекло к Лили, видеть, как зла и разбита, по-настоящему, а не как Лили, разбита Роза.

— Запомни, Роза, — нагнувшись к стаканам и сделав вид, словно выбирает, пробормотала Лили, бросив беглый взгляд. — Ты можешь говорить, что хочешь, это не отменит одного: он сам выбрал меня. Без приворотного зелья, без никакой магии. Это был его выбор. Потому что меня он любил по-настоящему, а ты лишь проходящий материал. Мы любили друг друга. Запомни это.

Ложь била по лёгким, вызывая тошноту, но Лили, не взирая на собственную внутреннюю агонию, внимательно смотрела на Розу, которая от каждого её слова, казалось, теряла по кусочку самообладания.

Потому что ей-то было неизвестно, что всё это было ложью. И что Балдер Лили нужен был только из-за того, чтобы насолить ей; и что сам он никогда бы не обратил внимание на самую маленькую в клане Уизли-Поттеров, если бы не её фамилия и неудачи в карьере.

Их отношения должны были окончиться ещё два года назад, но стесненная общественным вниманием Лили не могла больше порвать этот адовый круг, вырваться на свободу. Мечтая загубить другую, Лили сама чуть ли не подошла к своей могиле.

«Как хорошо, что он все-таки умер», — подумалось ей, и Лили, вздрогнув, не выдержав этот тоскливый, наполненный печалью взгляд, круто развернулась, направившись к лестнице, не чувствуя сил для того, чтобы находиться ещё здесь.

Сердце билось громко и отчаянно, словно там прорывалось что-то такое, что было спрятано слишком долго и что охранялось от взгляда всех глаз. Мерлин! Лили была так счастлива на этих поминках, такое ликование обрамляло её сердце, что ей самой становилось страшно: потому что она не должна была радоваться, потому что она сама была виновата в том, что всё зашло так далеко.

— Лили, постой, — голос отца заставил её нервно вздрогнуть прямо перед своей дверью. Один шаг, и она бы спряталась опять у себя, но теперь приходилось внимательно глядеть в ответ на тяжелый взгляд Гарри Поттера и прятать свою радость, которая вот-вот должна была прорваться наружу. — Это нашли у него… думаю, тебе стоит это прочесть.

И он протянул ей два свертка, которые Лили взяла почти на автомате, кивнув нервно головой. Наверное, отец думал, что она сбегала в свою комнату, потому что не хотела показывать собственных слез; но она-то сбегала лишь для того, чтобы не показывать своего отвращения.

Два листка сгибались под давлением пальцев, и Лили, тяжело дыша, долго смотрела на них, не решаясь перевернуть.

— Урод, — с горькой насмешкой тихо протянула Лили, быстро заморгав. Даже после своей смерти он подсуетился, чтобы достать её, мучить и без того истерзанное сердце.

А потом, сев на кровать, разрушая свой идеальный порядок, она перевернула первый лист, который оказался её колдографией. Смущённый взгляд, волосы, заплетённые в косы… в этом колдо, если приглядеться, можно было заметить, как в глазах Лили мелькало тихое предвкушение — тогда ей ещё казалось, что она контролировала ситуацию и была в ней принцессой.

Откинув его на кровать, Лили резко перевернула следующий сверток, который оказался письмом. Почему-то ей подумалось, что это должно было быть предсмертной запиской, и лицо у Лили исказилось от тупой ярости. Зачем, зачем, чёрт побери, он его вообще писал.

Тяжело вздохнув, Лили резко вскрыла конверт, слегка разорвав его, а потом, прикрыв на секунду глаза, с силой вцепилась в письмо, не решаясь его прочесть.

И лишь несколько мгновений спустя, раскрыв медленно пергамент, она спокойно начала читать:

«Есть вещи, которые сильнее нашей воли и которые имеют большую власть. Пускай никто не винит себя в этом. Я ухожу, потому, что устал бороться, и, наверное, потому, что слишком слаб. Люблю и благодарен каждому, кто был в моей жизни. Будьте счастливы, особенно ты, Лили».

* * *

— Ох, Лили, дорогая, вы бы могли не приходить на работу, — с сочувствием тянула миссис Даутлан, щурив свои маленькие чёрные глазки. — Я понимаю, как это тяжело приходить в себя после такого…

«Тяжело работать с такой дурой, как вы», — невольно подумалось Лили, покорно кивнув головой и нервно отбив ногой быструю трель. Она пришла на работу, потому что больше не могла сидеть дома и видеть этот тоскливый взгляд матери, которая словно и ждала, что прямо сейчас её дочь расплачется или впадет в какую-то дикую, несвойственную ей истерику.

А Лили хотелось лишь смеяться, хохотать диким смехом, в котором ни радости, ни счастья — одна лишь пустота. Она-то надеялась, что у себя в офисе останется в спасительном одиночестве и сможет перестать носить скорбь на своём лице: какая глупость, здесь, в окружении десятка сотрудников, Лили ни на минуту не оставалась одна и вынуждена была выбивать эту грусть в каждом миллиметре своей кожи.

— Мисс Дитрих, похоже, скоро поселится здесь, — недовольно бросила Даутлан, видимо, решив переключиться с ненужных никому церемоний к работе.

— Фройляйн, — на автомате поправила Лили, даже не подняв голову от документов. Они стояли в самом центре зала центра по принятию эмигрантов, где постоянно гудела иностранная речь, а тишина не наступала даже ночью. В этом адовом круге работы, болтовни и постоянного потока людей Лили обычно находила спасительное для себя отвлечение, а сейчас, лишь ощущала это липкое внимание со стороны всех её коллег и тупое сочувствие. И кто им сказал, что она в нём нуждается?

— Да хоть сройляйн, мне какое дело? Она не в Германии, чтобы права качать, — фыркнув возмущённо, Даутлан поправила слегка съехавшее кольцо на пальце, — если она дипломат из дружественной страны, это еще не значит, что перед ней кланяться будут. Пускай спустится с небес на землю.

Раздраженно втянув воздух, Лили резко подняла голову и, улыбнувшись, схватила кипу бумаг в руки. Право, это было почти невыносимо — стоять здесь и слушать этот бессмысленный лепет.

— Я, наверное, пойду, сегодня у меня много посетителей, — дружелюбно кивнув головой, пробормотала Лили, уверенным шагом огибая начальницу, устремляясь к себе в кабинет на второй этаж.

Лили Поттер работала в центре эмигрантов почти год: её карьерная лестница была призрачной и почти незаметной. Едва ли кто из родственников был согласен с её выбором, а у Лили просто не было шанса: после долгих разговоров с родителями и оценкой собственных возможностей, она согласилась на эту работу почти покорно.

Работа здесь была лишь очередной данью воле матери, желанию хоть как-то задеть Розу, а также невыносимое стремление проводить время где угодно, кроме как дома. Только вот год довольно нудной работы уверил Лили лишь в том, что это место совсем не её, и даже знание нескольких языков и общение с людьми из разных стран едва ли скрашивали её однотипные, неинтересные будни.

Но еще тяжелее, оказалось, было находиться здесь спустя неделю после того, как её жених покончил с жизнью самоубийством. Видеть всё это малодушное сочувствие, слышать эти неискренние слова и поминутно опускать голову, чтобы выдавить из себя хоть каплю горести… Лили так осточертело это притворство, что она уже начинала бояться: рано или поздно внутренняя желчь вырвется наружу, и она пуститься в агонию.

— Лил-с!

Она остановилась почти недовольно, повернувшись вполоборота, а потом заметно расслабилась, увидев знакомое лицо. Клара Вейн была старше её всего на полгода, что и стало причиной их общения. Возможно, ей хотелось поближе познакомиться с Лили Поттер из-за её фамилии, или, быть может, её тоже не принимали ни в какие сформировавшиеся коллективы в компании, но вышло так, что они действительно стали вместе ходить в паб по выходным и обедать за одним столиком в столовой.

Значило ли это, что Клара была её подругой? Лили Поттер не умела любить, поэтому, с чего бы ей научиться дружить? Для неё Вейн была лишь отдушиной от тотального одиночества.

— Судя по твоему выражению лица, Даутлан уже достала тебя, — сочувственно заметила Клара, и Лили почти выдохнула: неужели хотя бы ей хватит ума не высказываться по поводу смерти Балдера? — Но её понять можно. Что-то в последние два дня Марлен Дитрих совсем озверела, а всё из-за намечающегося дня дружбы между Германией и Англией.

— Зачем ей мы? — приподняв бровь, без особого интереса спросила Лили. Они медленно двинулись на второй этаж, и Поттер даже была рада встрече с Кларой — с ней хотя бы можно было действительно забыть обо всех проблем, ведь Вейн была до невозможности болтливой.

— Так это мероприятие и будет проходить в нашем центре! Мы же принадлежим Министерству Иностранных Дел, поэтому всех собак на нас и спускают, — с тяжёлым вздохом быстро пролепетала Клара, зайдя следом за Лили в её кабинет. Видимо, своих дел в это утро у неё не было. — А так как эта Дитрих дотошная сука, то всё это максимально достало. Хотя, впрочем, тебе это ещё предстоит, она искала тебя, Лили.

Опустив документы на стол, Лили резко выпрямилась, вскинув голову. А потом, отчаянно замотав головой, мученически присела в выдвижное кресло, закатив глаза.

Если и был на свете человек, с которым Лили ненавидела работать и пересекаться, то это была Марлен Дитрих, диплотам из Германии, которая, судя по слухам, заслужила свою поездку в дипломатической миссии исключительно из-за влияния своего отца. Конечно, нельзя было сказать, что Дитрих была дурой или не разбиралась в том, что делала, но её педантство и особый акцент на немецких традициях выводили до ужаса.

— Почему-то она очень тебя ждала, — с лёгкой улыбкой добавила Клара после долгого молчания, что вызвало у Лили некое раздражение.

Пустая болтовня Вейн уже начинала надоедать, и Лили, делавшая вид, будто продолжает слушать её, с отчаяньем продумывала, как бы можно было избавиться от её компании. Право, одно дело ходить с ней в паб и напиваться почти до потери сознания, а другое дело — терпеть её болтовню на трезвую голову, обремёненную кучей мыслей и проблем.

— Bonjour. Puis-je entrerПривет. Могу ли я войти??

Клара резко замолчала, и Лили, перебиравшая бумаги на столе, почти вздрогнула, резко подняв голову. И лишь потом некое подобие облегчения просочилось в её душу, когда она увидела на пороге посетителя.

— Ой, я пойду, — тут же заспешила Вейн, что лишь обрадовало Лили, которая почти с благодарностью смотрела на пришедшего, попутно кивнув Кларе головой на прощание.

— Вы разговариваете на английском? — с милейшей улыбкой осведомилась Лили, выдвинув первый ящик стола для поиска нужных бумаг. Терпкий запах духов Клары всё ещё висел в воздухе, и Поттер радовало хотя бы то, что её здесь больше не было.

— Плохо, — раздалось в ответ, и Лили, подняв голову, медленно моргнула, наконец, рассмотрев своего посетителя. — Мой д’уг, он понимает лучше. Ско’о придёт сюда.

Перед ней сидел мужчина не больше сорока лет, но вид его был столь болезнен, а между тем и азартен, что некое подобие дрожи пробежалась по ее рукам. Француз, а в этом Лили была уверена точно из-за столь узнаваемого выговора, был явно едва ли старше её мертвого женишка, но выглядел так, словно и без того одной ногой в могиле. И словно в подтверждение её мыслей, мужчина вдруг рассмеялся, и смех его был до жути надрывным, перебиваемым каким-то даже нечеловеческим кашлем.

— Вы заполнили документы при входе? — попытавшись побороть своё презрение, протянула Лили, едва улыбнувшись. Посетитель, почесав рукой волосы, вдруг встрепенулся, протянув ей слегка помятый пергамент, улыбнувшись в ответ. Только вот улыбка его была какой-то словно надломанной, может, так казалось из-за отсутствия двух передних зубов, а может вид его в целом был столь болезнен, что этого мужчину нельзя было назвать никак иначе, чем бродягой или выходцем из так называемого чёрного района.

— Михель, — медленно протянула Лили имя, написанное в бланке, а потом, раздраженно отбив пальцами триоль по деревянной поверхности стола, она посмотрела на мужчину поверх бумаги. — Но где же фамилия? Для оформления вашего проживания нужно указать все данные.

— Фамилия? — переспросил он, опять улыбнувшись, выпятив передний ряд кривых зубов, — Je n'ai pas de nom de familleУ меня нет фамилии..

Смех, такой пронзительный, резкий, пробирающий до мурашек, опять разразил пространство, и Лили перестала улыбаться. Услышь она этот дикий рёв ночью в одном из неблагополучных кварталов Лондона, то точно бы пустилась со всех ног. Этот человек определенно был… странным, и Лили совершенно не знала, что с ним делать.

— Excusez-moi, моему другу сегодня нездоровится.

Вкрадчивый голос едва был слышен сквозь дикий смех, но стоило ему только раздаться, как Михель резко замолк, выпрямившись на стуле. С гулко бьющимся сердцем, прижимая этот несчастный сверток к груди, Лили медленно вскинула голову, замечая в проходе нового посетителя. Человек, стоявший на пороге, был высоким и едва ли многим старше её: платиновые, почти белые волосы были аккуратно уложены назад, обнажая широкий лоб, бледное лицо с резко высеченными скулами, об остроту которых, казалось, можно было порезаться, выглядело донельзя безразличным. Но самым знаменательным в этом человеке был такой тяжелый, невыносимый взгляд. От одного этого взгляда Лили опять почувствовала приступ то ли раздражения, то ли нервозности, но при этом совершенно не хотела опустить голову, прячась подальше от яркости этих серых глаз.

Чувство странного азарта вскружило голову, и она, моргнув лишь единожды, приподняла немного надменно бровь, понимая, что если это и был друг Михеля, значит… он едва ли был нормальнее его.

— Отлично, вы, должно быть, тот самый друг с хорошим английским, — иронично заметила Лили, перекинув мешающуюся прядь за плечо. — Тогда, возможно, вы знаете его фамилию? Одного имени недостаточно для предоставления вида на жительство.

— Мне изъясняться с вами через порог? — с некоторой насмешкой заметил он, склонив слегка голову, и Лили, которая уже деловито обратила свой взор на бумаги, резко подняла голову, сощурившись.

Только мужчину, похоже, не интересовало её приглашение: подцепив ногой дверь, он плотно её закрыл, а потом, медленно приблизившись, выдвинул соседний стул и сел, лениво посмотрев на Михеля.

— Все его документы здесь, — спокойно произнёс он, вытянув резко руку, в которой между пальцев была зафиксирована папка. — У него некоторые проблемы с памятью. Ничего удивительного, да? Постоянно забывать свою фамилию.

По его тону нельзя было понять, смеётся ли он над ней или говорит всерьёз, но стоило только Лили опять встретиться с этим тяжелым взглядом, как она почувствовала, что хочет сбежать.

— Все мы иногда хотим её забыть, — спокойно добавил он, даже не думая отвести от неё свои глаза.

— А как же зовут вас? — невольно спросила Лили, тут же прикусив свой язык. Ей было совершенно всё равно, как зовут этого странного мужчину, а может, совсем немного да и интересно… в любом случае, имело ли это хоть какой-то смысл?

— Скорпиус Малфой, — кивнув головой, небрежно бросил он, а потом, посмотрев на её стол, где стояла настольная табличка с её именем, усмехнулся. — А вас… Лили Поттер. Неужели тот самый Поттер?

Фыркнув тихо, Лили резко отвернулась, сделав вид, будто что-то ищет в бумагах, а потом, резко приподнявшись с места, схватила папку, замечая, что на среднем пальце у мистера Малфоя был выбита странная наколка. Отчего-то ей стало немного интересно, что именно было там выбито, но, подавив своё любопытство в нутре, Лили вновь углубилась в бумаги, дополняя оставшиеся пробелы в пергаменте.

Правда, делать это было трудно, потому что все то время, что она выводила несчастные слова на пергаменте, она отчётливо ощущала этот тяжелый взгляд и пару раз даже мельком смотрела мистера Малфоя, замечая, что взгляд его — бессмысленен и что смотря на неё, он её совсем не видит.

И только потом её словно что-то дёрнуло, и Лили, отодвинув на секунду бумаги, в упор посмотрела на него, тотчас поймав его глаза.

— Ваша фамилия… Малфой, — быстро начала она, слегка прищурившись. — Она звучит очень знакомо. Вы же из Англии?

Спокойное, равнодушное лицо взирало на неё почти презрительно, и Лили даже на секунду подумалось, что она сморозила какую-то глупость: зачем же ему тогда быть здесь, в отделении эмигрантов?

— Но а Поттер тот самый? — насмешливо переспросил он, и его тонкие, бледные губы на секунду сложились в бескровную полоску.

Дёрнувшись, резко поднявшись с места, Лили, не отрывая взгляда от Малфоя, резко повернулась к Михелю, который всё это время, посмеиваясь про себя, наблюдал за рыбками в аквариуме, что стоял на полке в углу комнаты.

— Ваши документы готовы, мистер Розье. Свидетельство будет готово через неделю, не забудьте забрать его, — и с лёгкой улыбкой, Лили протянула ему папку с документами, которую тот, озираясь на своего друга, не очень-то охотно принял.

И в тот момент Лили вдруг заметила, что рука её мелко подрагивает и что сама она едва стоит на ногах. Вздохнув нервно, она села обратно в кресло, почти вцепившись в бумаги на своём столе, лихорадочно о чём-то думая.

Но вот в чём беда: Лили никак не могла ухватиться ни за одну из мыслей. Они словно пролетали мимо неё, и, когда она больше не могла испытывать это странное чувство тревоги, Лили посмотрела исподлобья на удалявшиеся фигуры. Малфой шёл последним, и Лили могла хорошо разглядеть его высокую фигуру, облаченную в чёрную мантию, его крепкие пальцы, которыми он сжимал дверь.

И, когда она думала, что он вот-вот исчезнет из-под её взора, Малфой резко обернулся, посмотрев на неё в упор, и его губы опять сложились в тонкую, бескровную полоску, прежде чем с них слетели звуки:

— Аu revoirДо встречи.

Лили вздрогнула. Встречаться с ним еще раз ей точно не хотелось.