Сквозь кости (гет)

— Ты подстроила это, да?

Она без умолку говорит, что у них нет выбора: придётся жить вместе. Она говорит и о других вещах тоже — несколько слов про то, что отныне все миссии должны быть совместными, и парочка обрывочных фраз о непозволительно большом расстоянии от его дома до госпиталя, в котором она хочет начать работу, — но Какаши уже не слушает.

— Ты подстроила? Всё это? — обрывает он её на полуслове.

Сакура окаменело застывает — как будто суть заданного повторно вопроса дошла до неё только сейчас. Она хмурится, испепеляя его взглядом, в котором нарастает разыгрываемое остатками самоконтроля отвращение. Что-то обдумывает, взвешивает все за и против, и блёклое закатное солнце скрывается в безжизненном мраке — за её спиной.

— Каким же ты бываешь порой… придурком, — бросает растерянно.

«Придурок».

А раньше, когда-то не так давно, с губ Сакуры при его виде слетало трепетное и одурманененное «Какаши-сан».

Забавная девочка. Стукнуло девятнадцать — и теперь полагает, что ей стоит быть мудрее. Но мудрость для неё всё ещё идёт рука об руку с оторопелой дерзостью.

— Что это за дзюцу? — спрашивает он строго.

Какаши перепачкан в грязи с головы до ног. После продолжительной миссии он хотел принять душ и залечь надолго спать, а не сталкиваться с Харуно Сакурой.

Не узнавать, что ему теперь не удастся от неё избавиться.

— Это не дзюцу.

Глаза Сакуры до влажного блеска залиты сдерживаемыми из последних сил слезами.

Вот тебе и «повзрослела». На самом деле — всё та же, что и много лет назад. Тогда у неё дрожали худые окровавленные руки, сейчас дрожит надтреснутый голос.

Ему становится её даже жаль.

— У меня нет времени играть в твои игры.

— Я ничего не подстраивала…

— Мы и раньше друг друга касались, но никакой… связи не возникало.

— Я правда ничего не подстраивала…

— Я спрашиваю ещё раз: что это за дзюцу?

— Это… — делает шаг назад, обхватывает себя руками и всё ещё сдерживает слёзы, — не дзюцу. Не дзюцу! Я сама… не понимаю…

— Я чуть не провалил миссию.

Он не спрашивает, как чувствовала себя она, пока его не было рядом: нет сил на то, чтобы постараться усвоить смысл того, что прозвучит в тут же выданном ответе. Нет сил — видеть, как она содрогается, обнимает собственную угловатую фигуру и потерянно глядит во все глаза.

— Миссию?..

— Чакра. Она нужна на миссиях. Не знала? — Какаши находит силы на сарказм. Сакуру он находит девочкой, не способной быть шиноби.

Такие, как она, ищут любви там, где её сложнее всего достать, и безропотно собирают мужьям бенто. Мужья таких, как она, — видят в жене рядовую данность.

— Я чуть не умерла. Значит, ты тоже.

Взгляд, покрасневший от засушиваемых слёз, с укором силится добавить: «И какого чёрта ты думаешь о миссии?»

— Но ты нашла в себе чудом силы, чтобы стоять тут у ворот и ждать моего возвращения.

Какаши всё ещё помнит, как тонкие бескровные пальцы схватились за его перепачканную ладонь пять долгих минут тому назад, стоило ему пройти мимо постовых и оказаться в пределах Конохи. От Сакуры тривиально пахло и фруктами, и ягодами, от него — потом и забравшейся в поры пылью. Хотя он и смог задышать полной грудью лишь после того, как она вцепилась в него этой своей мертвенной хваткой, — хотя и смог, всё равно мгновенно отдёрнул её хлипкую руку, и теперь они стоят друг напротив друга, как двое обречённых.

— Я зашла к Обито-сенсею. Он сказал, что ты скоро будешь.

— И даже силы на то, чтобы в очередной раз заявиться к Пятому.

— Теперь это наша с тобой общая проблема. — И почти молит: — Давай попробуем вместе разобраться…

— Как ты поняла, что это именно я? — Какаши сжимает в руках маску АНБУ, и её края царапают кожу на пальцах. Спину прожигают любопытные взгляды наблюдающих издали Изумо и Котецу, но ему плевать.

— Вспомнила, кого касалась за последние сутки до проявления симптомов, — мгновенно отзывается Сакура и нелепо роняет обессиленные руки вниз.

А Какаши думает: вспомнила, кого касалась за последние сутки — и в первую очередь побежала к Обито.

— А ты и рада.

— Перестань…

Какаши вздыхает и крепче сжимает маску грязными ладонями. Он не хочет быть едким, но иначе не получается: мысль о том, что он должен теперь всю свою жизнь таскаться с этой девчонкой, умножает любую злость в сто крат.

— Ты можешь не реветь?

Договаривает на неестественном выдохе и думает: у Сакуры поразительная способность заставлять его чувствовать себя мерзавцем. Стоит тут, и даже скулы подрагивают, а ведь он ничего такого не сделал. И ничего такого — не сказал.

Он обходит её, шагает по плавающему под ногами раздробленному гравию, а она ему сипло вслед, шаркая рваной, неуверенной поступью:

— Ты куда?

К твоему любимому сенсею. Он тебя защитит от мерзавца Хатаке Какаши. Утрёт тонкие не по сути, а по форме слёзы, вцепится доверительно в плечо, как будто утешает, а на самом деле — утешит себя.

Пустая замена.

Пустая.

— Куда…

— Хватит реветь, — говорит он беззлобно, — и иди молча.

Сакура отвечает на сиплом, продавленном вздохе:

— Я не реву, — а затем и вправду замолкает.

Когда они подходят к резиденции, в нарастающей темноте распаляется свет из окон кабинета Обито, а в стылом воздухе — запах скорой морозной зимы и её, Сакуры, запах: солёные слёзы и безысходное отчаяние.

Лестничный пролёт дребезжит под мерными шагами, металлические прутья лязгают и вибрируют. Сакура идёт впереди, время от времени переступая через одну лестницу: подколенные ямки подгибаются и словно бы трещат с каждым проседающим движением, под зацветшим платьем короткие чёрные лосины сбиваются на худощавых бёдрах.

В безлюдном коридоре она дожидается Какаши, и до самого кабинета Обито они идут друг рядом с другом: шаги Сакуры короткие, неровные, она изо всех сил старается не отставать. Ладони с оттопыренными вовне пальцами приглаживают и сминают подол. Плечи всё ещё подрагивают под судорожными вдохами.

— Говорить буду я.

— Что?.. — В темноте зелёные глаза — ярче обычного. Она качает головой, и пряди волос застилают заалевшие пятнистые щёки. — Нет. Давай обсудим…

Какаши с треском и без стука распахивает дверь, не давая Сакуре возможности договорить. Она заливается краской сильнее прежнего, а он уже перешагивает через порог.

В кабинете Обито прохладно. Окна открыты нараспашку и пропускают поздний осенний ветер, порывы которого шевелят листы бумаги на рабочем столе.

— Какаши? — Обито поднимается из-за стола и устремляет на него обеспокоенный взгляд единственного глаза.

— Давай не будем попусту разыгрывать удивление. Она же всё тебе уже рассказала.

— Как ты себя чувствуешь?

— Теперь не так паршиво, как на миссии, — нехотя признаёт Какаши.

Обито кивает как будто самому себе, со скрипом отодвигает назад стул и направляется к ним, прихрамывая. Морщины под правым глазом настолько глубокие, что почти сливаются с зарубцевавшимися шрамами, рассекающими видимую половину лица.

— Я рад, что ты в порядке. Сакура здорово меня напугала.

— В этом вся Сакура.

— Да хватит уже, — шипит она тихо.

Какаши даже не глядит в её сторону и спрашивает у застывшего в шаге напротив Обито:

— Ты понимаешь, какого чёрта происходит?

— Не больше твоего. — Он скрещивает руки на груди и переносит вес тела на здоровую ногу. — Завтра утром возвращается Минато-сенсей. Может быть, ему что-нибудь известно о подобных вещах.

— Ты сказал ещё кому-нибудь?

— Нет. Думал, что можно сообщить Третьему. Вдруг он наслышан о таких случаях. Но решил не торопиться.

— Хорошо, — удовлетворённо говорит Какаши. — Спасибо.

— Я стараюсь не только для тебя, — хмыкает Обито. — Почему у Сакуры глаза на мокром месте? Хватит вести себя как придурок.

Какаши устало проводит рукой по прикрытым векам. Хочется спать. И больше никогда не испытывать той нечеловеческой боли в глотке, бывшей с ним до того, пока рядом не оказалась она — Сакура.

— Она и впрямь твоя ученица. — Рука опускается обратно. Образ Обито плывёт перед помутневшим на миг взором. Какаши серьёзно добавляет: — Надо сообщить Итачи, что я на несколько недель непригоден для миссий.

— Обито-сенсей, — говорит вдруг Сакура, — теперь все наши миссии должны быть совместными. Я ему говорила…

Голос как у мышки. Сама невинность и одно сплошное очарование.

Какаши видит, как теплеет обращённый на неё взгляд Обито, и маска АНБУ под его руками вот-вот треснет — с такой силой Какаши её сжимает.

Его тошнит.

— Ты и секунды не продержишься на миссиях АНБУ. — Он даже не смотрит в её сторону. Смотрит: как ветер шевелит листы бумаги на рабочем столе, как темнеет Коноха за распахнутым настежь окном. — Хватит говорить глупости.

— А кто сказал, что мы будем ходить на твои миссии? Если я не справлюсь с работой АНБУ, значит, тебе придётся ходить со мной.

Какаши может себе представить картину со вздёрнутым к верху острым девичьим подбородком, и его окатывает волной уныния: он не любит наигранную самоуверенность, не любит наигранную самоуверенность Сакуры и не любит наигранную Сакуру.

— Послушай, — тянет устало, — у меня нет сил на бессмысленные пререкания с тобой. Хорошо? — Поворачивается к ней и видит, что подбородок и впрямь вздёрнут, а ладони сжаты в кулаки. — Минато-сенсей обязательно найдёт выход. У нас не могла возникнуть связь. — Повторяет отчаянно: — Мы и раньше друг друга касались.

Он помнит: тёплую чакру, холодные дрожащие пальцы и продрогшее дыхание рядом с ухом.

Помнит слёзы, стекающие по скулам и застревающие в корках высохшей крови, и сухие потрескавшиеся губы.

Они и раньше касались друг друга, но ни разу после того не подыхали от истощения и нехватки кислорода.

— Подобная связь до конца не изучена, — занудливо проговаривает Сакура. — Никто не знает точных причин и условий её возникновения.

Какаши отворачивается. Смотрит в распахнутое окно, в мигающий на улице фонарь, дышит запахами солёных слёз (высохших) и безысходного отчаяния (наигранного) и безжизненно говорит:

— Сегодня ночью тебе придётся остаться со мной рядом.

Веки разлепляются вяло и несут ко лбу тугую боль, словно волной. В полутьме предрассветной спальни Какаши невидяще всматривается в мутно-бежевый потолок. Кажется, будто бы потолок этот настолько близко, что вот-вот обмякнет и сольётся с неподвижным телом.

Какаши будит не мужской голос, доносящийся из-за глухих стен спальни, и даже не щебет надоедливой птицы за зашторенным до слепоты окном, а витающий в доме неприятный запах, от которого хочется поскорее натянуть на лицо маску: кто-то запекает омурайсу, и в сознании сплывает мысленный образ сворачивающегося и шваркающего на сковороде белка.

Запах тошнотворно смешивается с другим — порошковым, исходящим от твёрдой, режущей кожу простыни.

Какаши напрягается всем телом и привстаёт на затёкших локтях. Тёмно-коричневая тумба в дальнем конце полупустой комнаты тут же плывет и сливается с серостью двери. Кости ломит так, словно их всю ночь подряжали Райтоном, а из-за головной боли мужской голос, сливающийся в диалог с тихим щебетанием — нет, не птицы, Сакуры, — начинает казаться далёким и надуманным миражом.

Неужели вырубило настолько, что не заметил, как кто-то зашёл в дом?

«Теперь нам всегда нужно быть рядом», — щебечет в голове надоедливым воспоминанием.

Какаши думает: никакой связи быть не может. Думает: мы и раньше друг друга касались.

Думает — и встаёт с постели под тупую боль в каждой косточке.

Болезненные ощущения не отпускают даже под вспарывающим горечью душем. Он слепо глядит на облупившийся акрил ванны секунду, две, три, после чего отстранённо замечает не до конца смытую со вчерашнего грязь чахлого леса и бледно-розовые — до чего же символично — следы собственной отхарканной крови.

Какаши глушит кипучие воду и злость. И только после того, как натягивает на шаринган свежий хитайате и закрывает нижнюю половину лица безопасностью текстильной маски в небезопасности собственной спальни, он чувствует себя лучше — ненамного, но лучше: теперь, по крайней мере, глазница не пульсирует ноющей болью от активированного додзюцу, а в нос не ударяют ранее неизвестные старому особняку запахи.

Дверь захлопывается за спиной коротким ударом. Годами нераздвигаемые сёдзи других комнат обступают Какаши в безлюдном коридоре и ведут к источнику чужих звуков и запахов.

И когда он возникает на пороге провонявшей стряпней Сакуры кухни:

— Итачи-кун, Саске и Наруто не должны… — на губах Сакуры застывает невысказанное «знать».

— Что тут происходит?

— Какаши-сан, — Итачи встаёт из-за стола, и стул за ним стыдливо отодвигается назад, — простите за вторжение.

Какаши беззвучно втягивает воздух через рот и отвечает:

— Всё в порядке, — потому что понимает, что проигнорировать Итачи и сказать Сакуре «какого чёрта ты творишь» при свидетелях — невоспитанно даже для него.

Он действительно ничего ей не говорит, но не сводит с неё выразительного взгляда. Она в ответ вся в себя вжимается, как в детстве, под опоясывающей угловатую фигуру бесформенной рубахой-платьем (он так и не понял, что она на себя нацепила), сутулится, и палочки застревают в воздухе — над свернувшимся на сковороде белком-омурайсу.

Пока дымится завтрак и иссыхает Сакура, Какаши хмурится, стискивает зубы и отчаянно осознаёт, что кости постепенно перестаёт ломить.

Он переводит взгляд на сосредоточенного, сосредоточившего в себе всю вежливость этой кухни Итачи и говорит:

— Что привело с утра пораньше, капитан?

— Мне доложили, что на задании вам нездоровилось. Как вы себя чувствуете, Какаши-сан?

— Моё самочувствие не стоит твоего испорченного утра. Я в порядке.

Итачи не садится и продолжает возвышаться у блестящего в бессолнечной серости стола. Глядит на Какаши своим цепким, вязко-чёрным взглядом, словно видит всех и вся насквозь, и Какаши довершает собственную догадку: Сакура уже обо всём рассказала.

— Какаши, я…

— У тебя завтрак, — даже не поворачивается к ней, — подгорает. Капитан, может, сядешь?

— Хокаге-сама знает?

— Сакура, ты не могла бы нас оставить?

— Какаши, я правда…

— Сакура, — отдёргивает Какаши и взглядывает на неё без грамма эмоций, — заканчивай готовку и выйди, пожалуйста.

Её ответный взгляд сочится затравленностью и недовольством. Она поджимает бесцветные губы в тонкую линию, сдавленно кивает и глушит трескучий огонь непослушными пальцами. Прежде чем выйти, одаривает оцепеневшего Итачи взглядом «у меня всё под контролем, я сама решила вас покинуть».

— Какаши-сан, — начинает тот, когда тихие шаги Сакуры затихают в дали пустынного коридора, — я вынужден буду доложить Пятому.

Какаши подходит к столу, останавливается напротив Итачи и под скрипучие звуки отодвигаемого стула произносит:

— Он знает. — Добавляет без перехода: — Не уверен, стоит ли предлагать тебе подгоревший завтрак.

— Он был не для меня.

Итачи садится напротив осторожным движением скрывающего свою истинную сущность хищника, и Какаши невольно пытается вспомнить, когда в последний раз видел его без катаны за спиной, как сейчас.

Тонкие кисти рук ложатся на стол. Спина натянута, как перед прыжком.

Какаши не в пример тому облокачивается на спинку стула и вяло улыбается.

— Ты пришёл справиться о моём самочувствии в такую рань?

— Я был удивлён, застав у вас Сакуру. Она сообщила, что вы устали и спите.

Не уйди он от ответа, зародились бы сомнения, точно ли перед Какаши не кто иной, как Учиха Итачи.

— Постучался вежливо в дверь или прошмыгнул через окно, застав её врасплох?

Итачи выпад игнорирует. Даже бровью не ведёт и вежливо говорит:

— Какаши-сан, боюсь, мне придётся отстранить вас от миссий.

— В этом нет нужды, — спокойно отзывается Какаши. — Четвёртый уже должен был вернуться. Он поможет нам найти выход. К тому же, прежде чем принимать решение о моём отстранении, тебе стоит посоветоваться с Хокаге, капитан.

— У меня нет ни малейших сомнений в том, что Хокаге-сама так же, как и я, не намерен рисковать жизнью Сакуры. Сколько часов вы можете находиться вдали друг от друга?

— Не могу поверить, что ты принял решение о моём отстранении до того, как задал этот вопрос. Разве не ответ на него определяет дальнейшую судьбу моей службы?

Или дальнейшую судьбу Харуно Сакуры, которой все вокруг так обеспокоены.

Итачи терпелив, несмотря на очевидное несерьёзное настроение Какаши.

Если быть точным, Итачи всегда терпелив и к тому же — расчётлив до стратегической точности. Отчасти поэтому Какаши настоял на его повышении до капитана АНБУ.

— Прошу вас ответить, Какаши-сан.

Отвечает он не сразу: сначала отстраняется от спинки стула, устало разминает шейные мышцы, стирает с лица расслабленную ухмылку — и только потом говорит:

— Мы пока не знаем точно. Но если судить по последнему заданию, спустя двое суток запас чакры достигает минимума. Полагаю, трёх суток достаточно, чтобы умереть от истощения.

— Ощущения Сакуры были такими же? Если ваши слова верны, то истощение наступает быстрее у того, чей запас чакры ниже.

— Я у неё не спрашивал.

Хотя и задумывался об этом.

Вчера вечером он заключил: до того, как станет известно, точно ли они с ней связаны чакрой, его взаимодействие с Сакурой вполне может ограничиться молчаливыми проводами до самой дальней спальни особняка и передачей, не глядя, чистого постельного белья.

Она даже спасибо сказать не успела — Какаши уже сдвигал тонкие, полупрозрачные сёдзи в беспросветной темноте коридора.

— Хотя Сакура и обладает хорошим контролем чакры, у неё невысокий запас, — сухо констатирует Итачи. — Она ирьёнин и не справится с работой АНБУ.

— Я знаю.

— Сегодня я буду настаивать на вашем отстранении.

Какаши чуть подаётся вперёд, и тонкое основание стола упирается ему в солнечное сплетение. Теперь он может дышать полной грудью без перебоев — запах еды больше не ощущается.

Он может дышать — Сакура ненадолго была рядом.

За закрытым наглухо окном хвойные кроны вяло пропускают лучи солнца, и те плывут по столу неровными отсветами.

— Вчера вечером я просил Хокаге передать тебе, что непригоден для миссий. На несколько недель. Об отстранении думать рано. Поэтому, если ты будешь просить об этом Пятого, вы сойдётесь на маленьком перерыве.

На лице Итачи не дрожит ни единый мускул. Длинные ресницы опускаются под тяжестью немигающего взгляда.

— Вам прекрасно известно, что перерыв не является выходом из сложившейся ситуации. Так же, как известно о том, что вы с Сакурой теперь связаны чакрой. Связь эту не оборвать. Четвёртый-сама не разрешит ситуацию.

Какаши внимательно рассматривает неподвижное лицо Итачи, а затем, расплываясь снова в ухмылке, добродушно бросает:

— Капитан, неужто безопасность Сакуры заставила тебя забеспокоиться с подобной силой?

— Я пришёл сюда, не зная, что обнаружу Сакуру в вашем доме.

— Хорошая игра слов…

Итачи с непривычной порывистостью перебивает — и выцеживает каждую букву, умудряясь по-прежнему звучать вежливо:

— Сакура — товарищ моего младшего брата. Я не могу допустить, чтобы с ней что-либо произошло.

— А разве я говорю, что уже сейчас готов броситься на очередное задание, прихватив её с собой? Я говорю, что мне нужно время. А ты отчего-то нерационален. Не похоже на тебя, капитан.

Итачи смаргивает. Длинные пряди, выбившиеся из хвоста, с двух сторон обрамляют бледное лицо.

Он проговаривает с осторожной резкостью:

— Ранее вы сильно её обидели. Теперь вам стоит быть с ней вежливым. В сегодняшнем разговоре с Хокаге-сама я постараюсь сделать так, чтобы мы сошлись на условиях, которые устроили бы всех.

* * *

Сакура встречает их у выхода. Стоит, скрестив руки на груди, и припирает спиной стену. Поднимает взгляд, прохладно сталкивается им с Какаши, а затем переводит — радушно — на Итачи. Говорит: «Итачи-кун, скоро я обязательно вас навещу» — и улыбается тонкой, натянутой услужливой вежливостью улыбкой.

Какаши никогда не видел, чтобы Итачи с кем-нибудь, кроме Саске, был не то чтобы мил, но по крайней мере искренен. И сейчас Какаши наблюдает, как он проявляет участие к другому человеку, но не может про себя не усмехнуться: бедная, улыбчивая до блеска на натянутых губах Сакура и не подозревает, что стоящему напротив человеку нет до неё дела — для него всё в очередной раз сводится к младшему брату.

Когда за Итачи захлопывается входная дверь, Какаши говорит Сакуре, чтобы она поскорее собиралась: через полчаса они направляются в резиденцию. Сакура никак ему не отвечает, даже кивком, и столь же безмолвно идёт на кухню. А через полчаса всё-таки встречает Какаши у порога, опять на том самом месте, где прощалась, радушно, с Итачи, но теперь одетая в форму: платье цвета почти как отхарканная им вечером кровь, короткие лосины, протектор в блёклых от безэлектрической темноты волосах и набедренная сумка, забитая боевыми принадлежностями.

Какаши обувается, после чего молча проходит мимо, открывает входную дверь, которой заменил старые сёдзи несколько лет назад, и ступает на энгаву — в преддождливое осеннее утро.

Коноха ещё не проснулась — не рядится звуками. Какаши и Сакура тоже молчат, пока идут вместе к резиденции.

Идут — как на казнь. И Какаши ощущает, в довершение тому, цветочно-фруктовый запах её волос. Столь же простой, как и сама Сакура.

Дело, наверное, в её шампуне. И такими, наверное, пользуются гражданские. Это как раз в духе Сакуры — выбрать что-то, не подходящее шиноби по всем параметрам.

В кабинете Хокаге их встречают Минато-сенсей и Обито. Минато-сенсей сидит на диване, всё ещё одетый в джонинскую форму после миссии, и, завидев Какаши и Сакуру, тут же встаёт и идёт к ним навстречу. Обито тем временем остаётся за своим столом, подперев закрытую тканью половину лица рукой.

Сакура заговаривает первой:

— Здравствуйте, Минато-сан.

Минато встаёт напротив них с ободряющей улыбкой и с видом человека, готового справиться с любыми сложностями.

Какаши в это верит. Какаши всегда в это верил.

— Привет, Сакура. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо, спасибо. Хорошо, что Какаши предложил остаться у него. Думаю, если бы я ночевала у себя, чувствовала себя гораздо хуже.

— Рад это слышать. Какаши, а ты?

В самой глубине себя Какаши теряется: не ожидает, что с таким вопросом обратятся и к нему тоже.

Но ответ получается сухим:

— Отлично. Сенсей, мы надеемся на вас. — И выдаёт свою мантру: — Мы и раньше друг друга касались. Возможно ли, что это какое-то дзюцу?

Взгляд Минато всё ещё сочится ободряющей улыбкой. Голубые глаза облепляются у оснований заломленными морщинами.

Надежда обрубается на корню двумя простыми и конкретными вопросами:

— После чего возникла связь? Вам известно?

— Мы столкнулись случайно до того, как Какаши отправился на задание, — выпаливает Сакура.

Она бежала, счастливая, по вибрирующим в стылом воздухе металлическим ступеням, ведущим из резиденции, и ничего не видела вокруг. Чему-то радовалась. А затем — упала в хмурые объятия Какаши. Они больно столкнулись лбами, и она больно опалила его тёплым, проседающим влагой на его подбородке дыханием, а он отстранённо, заторможенно подумал, что кожа на её предплечьях морознее осеннего воздуха. Миновало застывшее мгновение — и Сакура отшатнулась, увидела, что это он, Хатаке Какаши, тот самый Хатаке Какаши, и потому, думается, покраснела, потому быстро пролепетала замороженное «прости» и, обежав его, понеслась дальше.

А дальше — дальше было простейшее задание на пару с Тензо — выследить какого-то жалкого политического оппонента даймё и выведать все его гнилые тайны. На таких миссиях чакра не растрачивается, но тут она почему-то расходовалась, как под действием яда, пробравшегося в самую его, Какаши, суть — до самых костей.

— Я слышал об одной особенности этой связи, — звучит в искажённой реальности голос Минато, и Какаши видит, как Обито отводит взгляд в сторону, на стену. Как напрягаются его плечи.

— Что ещё за особенность?

Минато смотрит на Какаши странным, нечитаемым взглядом. Затем декламирует так, словно всё в порядке, ничего не произошло, выход обязательно найдётся:

— Я слышал это от бывшей сокомандницы моего сенсея. Она ирьёнин. Говорят, что для возникновения связи чакры — или, как её называют иначе, связь жизненной энергии — предначертанные для неё шиноби должны друг друга коснуться. Но это не единственное условие. Связь не возникнет, если на момент касания оба не достигли определённого уровня зрелости.

— Уровня зрелости? — непонимающе переспрашивает Сакура. — И как это понимать?

— Имеется в виду, — не медлит Минато, и его голос спокоен как никогда, — что оба шиноби должны иметь опыт полового контакта. Иначе от соприкосновения связь не возникнет.

Повисает пауза.

Обито глядит в стену. Минато добродушно смотрит на Сакуру и Какаши, пока она багровеет, а он — пригвождается к полу и даже не меняется в лице.

— Какая-то глупость… — лепечет Сакура. Она всё ещё красная, но пытается выдать слова так, чтобы они звучали профессионально, строго и сдержанно: — Мужская девственность не проявляется анатомически, а те изменения, которые происходят в женском организме, вряд ли… вряд ли могут быть связаны с возникновением связи чакры…

Её несёт, но, к счастью, она вовремя останавливается.

Какаши продолжает благоразумно помалкивать: ему странным образом неприятно от происходящего — все здесь присутствующие, кроме Сакуры, понимают, что именно, помимо прочего, означают слова Минато-сенсея. Как раз Сакуру это прочее и касается.

— Понимаю твоё удивление, Сакура. Но связь чакры не поддаётся научным методам познания. Нам мало что о ней известно.

— Есть какой-либо выход? — сдержанно проговаривает Какаши.

И несдержанно думает: «Пожалуйста, сенсей».

Он не может — не может — бросить всё ради Сакуры. Он слишком долго шёл к своей цели.

Когда-то это была их с Обито общая цель. Но затем в жизни Обито появилась Сакура — и он отступил назад.

И теперь Какаши, стоя здесь, пригвождённый правдой, думает: вселенная словно специально сотворила Харуно Сакуру, чтобы та сбивала их обоих с намеченного пути.

— Мне о нём неизвестно, — отвечает Минато. Его голос, как и всегда, спокоен. Взгляд, обращённый на Какаши, как и всегда, видит Какаши насквозь. — Тебе нужно быть готовым к любому исходу. Единственное, что я могу вам посоветовать, это отправиться на поиски бывшей сокомандницы моего сенсея, о которой я говорил — ей должно быть известно больше нашего. Она внучка Первого Хокаге и одна из трёх легендарных Саннинов. Её зовут Цунаде Сенджу.

Вам — то есть Какаши и Сакуре.

Какаши и Сакуре — вместе.

И во всей этой ситуации он почему-то не находит ничего другого, кроме как спросить у Обито:

— Итачи к тебе заходил?

Во всей этой ситуации Какаши не знает, зачем задаёт этот дурацкий неуместный вопрос: неясно, действительно ли ему необходимо узнать информацию о своём отстранении; или же нужно проследить за тем, каким будет прозвучавший наконец голос Обито — станет ли он обиженным, дрогнувшим, самодовольным из-за услышанных от Минато-сенсея слов об одной маленькой особенности связи чакры.

— Ушёл не так давно. Мы сошлись на небольшом перерыве. Так что можете отправляться с Сакурой на поиски Цунаде-сама, но не задерживайтесь.

Голос то ли бесцветный, то ли стальной.

Благодаря этому голосу Какаши находит ответ только на первый свой вопрос.

Он убеждает себя, что ему этого достаточно.

Он во многом себя убеждает, но, когда они с Сакурой возвращаются домой, с безжалостной обрывистостью говорит:

— Почему ты рассказала Итачи о нашей связи? — и тут же злится на себя за свою злобу, за высказанный не к месту припозднившийся упрёк.

Сакура шагает медленно, в такт с ним. Смотрит вперёд и коротко, без эмоций отвечает:

— А что в этом такого? Он твой капитан и мой давний друг.

— Может, объявление повесим? На главной улице. Чтобы все знали.

— Что именно тебя опять злит?..

Какаши резко обрубает:

— Ты что, не понимаешь, что о связи должно знать как можно меньше людей?

Она взглядывает на него снизу вверх — и подтверждает своим рассеянным выражением, что правда ничего, ни единого последствия не понимает и не видит. Яркие даже от коротких проблесков осеннего солнца ресницы врезаются в тонкую кожу верхнего века. Там же он наблюдает ломкие прожилки бледных, розово-фиолетовых капилляров.

— И что ты предлагаешь мне сказать людям? Что Хатаке Какаши воспылал ко мне чувствами и предложил жить у него?

— Мне нет дела до того, что ты всем скажешь в оправдание. Но, сообщая каждому о связи, ты рискуешь нашими жизнями. Ведь твоя смерть влечёт мою. И наоборот.

Прежде чем Сакура успевает что-то произнести — слова извинения, благодарности за беспокойство, чего угодно, что слетает с этих её тонких губ показной неестественностью, — Какаши рушит её надежды на нормальный диалог:

— Враги могут захотеть меня убить через тебя.

Земля под ногами Сакуры хрустит изменившимся ритмом шагов.

Глаза округляются и мерцают под солнцем. Тонкие прожилки капилляров на верхнем веке мутнеют и усиливаются.

— Да, как же я не подумала, — цедит она, не скрывая злобного сарказма и безуспешно скрывая тем самым острую обиду, — простите, Какаши-сама. Простите, пожалуйста, что подвергла вашу жизнь опасности.

Какаши силится выдрать её едкую попытку самоуверенности целиком и полностью:

— Или же ты рассказала Итачи из-за характера ваших с ним отношений? — И вдавливает: — Хотя, быть может, это был не он, а Саске? — И словно не видит, как она тормозит, шкрябнув по сухой земле сандалиями, и словно не тормозит сам тоже — мигом, за ней: — Неужто Обито?

Сакура снова дрожит рядом с Какаши каждой клеткой, каждым проломанным вдохом, а Какаши бесчувственно, учительским тоном добивает:

— Тебе следовало держаться подальше от любого из них и ждать меня до конца своей жизни, как ты и обещала. Тогда, может, мы не оказались бы в этой ситуации. Потому что, и ты это знаешь, я бы до самой смерти на тебя не взглянул.

Она не плачет, но Какаши видит неестественную микромимику в области подбородка, видит неестественную бледность лица — и понимает: он добился того, чего хотел.

Он сообщил вселенной, богам, небу, да кому угодно: Харуно Сакура не собьёт его с намеченного много лет назад пути, как сделала это с Обито.

— Ты можешь проявить хотя бы немного сочувствия? Вы с ней в одинаковой ситуации. Или ты думаешь, ей доставляет удовольствие мысль, что такой недоумок, как ты, теперь от неё не отвяжется?

Какаши опрокидывает отёко в безответном молчании. Пойло сначала обжигает глотку и пищевод, а после — вызывает слабый протест пустого желудка.

Наблюдающий за ним Обито недовольно хмурится. Скрещивает руки на груди и ёрзает, как ребёнок, на тёмно-бордовой кожаной сидушке.

— Эй, ты меня вообще слушаешь?

Слушает. Но лучше бы, будь оно иначе.

— Я не хочу снова об этом говорить. — Отёко со стуком опускается на замызганный стол; недопитое саке выплёскивается и каплями оседает на пальцах. Какаши безэнергично машет кистью, сгоняя влагу в душный воздух, и только потом задирает маску обратно на лицо. — Есть новости со слежки?

— Разговор — это такая штука, в которой выгоду получают оба, а не только один. Я тебе не услужливый пёс, который всё расскажет.

— С Сакурой всё в порядке, можешь не переживать. Сидит дома. Готовит, наверное. — Отстранённо поразмыслив над обитовской философией взаимовыгодных диалогов, Какаши говорит: — Твоя очередь. Удалось выяснить что-нибудь новое?

— Странно называть слежкой поиски иглы на дне реки⁽¹⁾.

Это значит: новостей нет. Допивай, пей, сколько влезет, и возвращайся домой, дружище. По утрам — просыпайся от голосов за стеной спальни. Поедай омурайсу на завтрак и всенепременно вслушивайся, как чужая пара палочек хлябает в метре от тебя.

— Расстроился? — усмехается Обито, как бы говоря: «Получай, придурок».

Но Какаши не расстраивается последние четырнадцать лет. И уж тем более — ничего не получает: ни новостей, ни внезапно всплывших на водной глади игл.

Он берётся за токкури у самой горловины, и тот предупреждающе морозит кожу рук: саке внутри почти не осталось.

Задаёт бесстрастный вопрос:

— У тебя сегодня работы меньше?

— Побольше твоего.

Какаши хмыкает в маску, так и не поднимает глаза на Обито и наливает ему тоже. Побольше своего.

Неровный плещущий звук глохнет в приглушённом гомоне мужских голосов за дальними столами.

— Я надеюсь, ты не свалил всю работу на сенсея. — Какаши прекрасно известно, что Минато-сенсей проявляет самостоятельную инициативу и вмешивается в текущие вопросы управления деревней не по просьбам Обито. Но поддевать Обито — привычка, выработанная годами.

Даже если он давно не поддаётся на провокации:

— Во сколько вы с Сакурой выдвигаетесь?

— На рассвете.

— Не веди себя как идиот, пока будете разыскивать Цунаде-сама. Постарайся по крайней мере.

— Раз уж ты просишь… — Маска приспускается вновь — движениями, доведёнными до автоматизма и выполняемыми только когда рядом нет посторонних. — А ты, пока нас не будет, поразмысли над тем, почему твои АНБУ настолько неквалифицированы, что не могут найти одного-единственного человека.

Обито чуть отпивает из лаково блестящего в полутьме отёко и выдаёт короткую, но слышную усмешку. Истерзанная половина лица неестественно сморщивается.

— Если нас услышат, решат, что я снова выступаю против Итачи, — говорит, а затем осушает содержимое одним порывистым глотком.

В том, что Обито всегда предлагает выпить именно здесь, в изгвазданном баре, расположенном на отшибе квартала Учиха, есть нечто иронично-мазохистское: из постоянных посетителей-соклановцев мало кто рад видеть Пятого Хокаге таким — проводящего время как ни в чём не бывало, с простой улыбкой на лице и с Какаши, сидящим с ним за одним столом.

Холодные взгляды окружающих и атмосфера, мгновенно меняющаяся, стоит Обито и Какаши в очередной раз заявиться, — всё это словно бы вопит в лицо первому: ты стал Хокаге, но не улучшил положение родного клана в Конохе.

В тебе нет и пригоршни доблести, чтобы вернуть положенное тебе по праву.

Положенное тебе по праву затолкали в глазницу чужака.

И Какаши, пока пьёт, горбится, не стягивает с шарингана хитайате и испытывает въедливое отвращение не то к ситуации, не то к самому себе.

Будь его воля, он бы этот глаз оттуда выдернул с зрительным нервом наперевес и сжал бы крепко-накрепко, до растекающегося на ладонях мясистого соуса.

— К слову об Итачи, — Какаши не торопится отпивать и с медленной бесцельностью водит туда-сюда наполненным керамическим прибором по облупленному дереву полупустого стола, — последи за ним. Никто без причин не вваливается к подчинённым домой ни свет ни заря.

— Тебе надо — ты и следи. Мне очередные проблемы с кланом не нужны. — Выдержав короткую паузу, Обито насмешливо прибавляет: — Не могу поверить, что ты подозреваешь Итачи в чём-то неладном. Чем он тебе вдруг насолил? Ему не понравился твой ремонт?

Какаши смаргивает, словно отмёрзнув, и наконец осушает отёко.

— Ясно, — тянет Обито и снова нетерпеливо ёрзает, продвигаясь вперёд в жалком подобии доверительного жеста и звучно скрипя сидушкой, — кое-кто не в духе.

— Не могу поверить, что происходящее реально. — Какаши поднимает взгляд на Обито, и тот перестаёт ухмыляться — замечает что-то и понимает, что момент — не для шуток. — Даже сейчас дыхание, как после долгой тренировки. Становится терпимо, только когда Сакура в шаговой доступности.

— Надеюсь, она спит в отдельной комнате?

— Ты серьёзно?

Да, Обито понимает: Какаши не до шуток. Но чего Обито так никогда и не научится понимать — как надо вести человеческий разговор, чтобы не обнажить перед противоположной стороной ни себя, ни свои намерения в этих взаимовыгодных сделках.

И он продолжает свой фарс:

— Она ребёнок, так что даже не думай к ней приставать.

— Она уже не ребёнок.

Сакура не ребёнок, но Какаши помнит Сакуру с маленькими детскими ладонями. Он сидел напротив на корточках и вытирал с них алую венозную кровь, а она плакала с тихими дрожащими всхлипами. Подбородок не вытягивался в остроту гордости и не горели пытающиеся доказать что-то ненужное глаза.

Они лоснились изгарью неверия и проступающей боли.

Какаши тогда было искренне её жаль. И вечером того дня этой своей жалостью он и подавился.

— Говоришь так, — произносит Обито, и по выражению его лица невозможно определить — ему плевать или ему не плевать настолько, что он в кои-то веки берёт себя в руки и не обнажается перед собеседником, — как будто даёшь себе зелёный свет.

— Я просто констатировал факт: она не ребёнок. Но к твоей радости, она не в моём вкусе.

Обито оттаивает. Секунда — и он вновь щерит зубы в усмешке.

— Знать бы ещё, какой у тебя вкус. Хотя… наверняка что-то слишком извращённое. Лучше держи при себе.

Когда Какаши и Обито покидают бар, едва ли не все посетители уже разбрелись кто куда — остаются только трое членов Военной полиции, разместившихся за столом у входа. При виде уходящего Обито они встают и кланяются, хотя на их лицах не проступает ни толики уважения или почтения, с которыми они обычно приветствуют Учиху Фугаку.

Обито этого всего как будто бы и не замечает. Здоровается, улыбается.

Продолжает жить среди них.

Иногда складывается ощущение, что единственная причина, по которой его мало-мальски уважают в родном квартале, заключается в том, что Обито — сенсей младшего сына главы клана.

У Какаши все эти внутриклановые дрязги вызывают увесистую тяжесть где-то в области темени. Он даже рад возвращаться в фамильный дом Хатаке в качестве единственного Хатаке. Будь тот, как и обычно, запустелым, возвращаться туда хотелось бы сильнее.

На улице прокрадывается зябкая осенняя ночь. С Обито они прощаются спустя метров сто ненапряжной тишины. Напоследок он успевает сказать Какаши — в очередной раз, — чтобы тот был с бедной несчастной Сакурой самой вежливостью и обходительностью. Какаши в очередной раз — награждает его уставшим взглядом, разворачивается и молча уходит, вскинув руку в прощальном жесте.

А потом фамильный дом Хатаке встречает единственного Хатаке пустым, безлюдным, без чужих шорохов и запахов. Даже свет не горит.

В какой-то степени Какаши досадует: чакра расходуется, глотку скручивает пекучей тягой, лёгкие протестуют от вдохов. Алкоголь сделал только хуже.

Он переодевается через силу — стягивает с себя следы долгого дня, — а затем направляется в гостиную. Садится в единственное кресло и старается сосредоточить рассеивающееся внимание на чтении. Спустя двести с лишним страниц хлопает дверь в коридоре и слышится размеренное «тадаима».

Какаши не приветствует Сакуру в ответ и, когда она входит в гостиную, так же продолжает молчать и всматриваться в печатную вязь.

— Давно вернулся?

Он почти хочет сказать «раньше тебя», но знает: не так поймёт.

Сакура любит надумывать.

— Относительно.

— Завтра рано вставать. Надо лечь раньше. — Последняя фраза предназначена то ли себе, то ли ему.

Какаши взглядывает на неё поверх книги. Щёки покраснели от холода. Волосы распущены, мерцают под светом желтоватого электричества. Забавно. Теперь её голова — самое яркое пятно в этом доме.

— Ты себя нормально чувствовала?

— Слишком много вопросов от того, кто на меня не взглянул бы до самой смерти.

Как он и предполагал — надумала от одного простого вопроса. Всё равно умудрилась.

Но Какаши при этом замечает, что слова Сакуры не сплюнуты ядовито. Она устала — и дело не только в том, что они некоторое время находились вдали друг от друга.

— Нужно понять, на сколько часов тебя хватает. Я думаю, что количество времени, которое ты можешь выдерживать без нахождения со мной, зависит от твоего запаса чакры. Он у нас разный.

Сакура так и остаётся стоять у стены, у входа, будто бы не может решиться на ещё один шаг навстречу. Услышав сказанное, она сцепляет губы в тонкую линию. Сглатывает так, что двигаются изломы костей под тонкой кожей шеи, и спрашивает тихо:

— Ты всегда себя так ведёшь?

— Как?

— Делаешь человеку больно, а потом — как будто бы ничего.

Он глядит на неё — и глядит — и не понимает: неужели эта девочка и правда была с кем-то в отношениях?

Сколько она ни разыгрывает сцены — как тогда, в кабинете Обито, когда они вдвоём к нему заявились и когда Какаши сказал Сакуре, что ей надо остаться ночью с ним рядом, — до настоящей примерки социальных ролей дело не доходит.

Просто Харуно Сакура. Просто признаётся, что Какаши тот, кто всё ещё может сделать ей больно.

Какая же… неразумная.

Какаши хочет извиниться. Сказать, что вспылил тогда. И что он не печётся исключительно о своей безопасности, как жалкий трус. Сказать: мне пока не позволено умереть. Или: моя смерть пока не позволительна.

Но Какаши не произносит ни слова, потому что знает: Сакура опять надумает невесть чего.

Молчание затягивается, и она, конечно же, не выдерживает — кидает почти что злобно:

— Я пойду. Завтра рано вставать.

Сакура уходит, а запах чужого мужского парфюма, принесённого ею с заоконной ночи, остаётся.

Какаши дочитывает главу скучного романа до самого конца.

* * *

Ночью шёл проливной дождь, поэтому земля утром влажно чавкает под неторопливыми шагами. Сакура идёт впереди, кутается в плащ, с рюкзаком наперевес. Не выспалась и не перестаёт зевать, даже когда они записываются на постовой, помечая время отбытия. Наблюдающий за Сакурой Изумо не может сдержать ухмылку, когда пялится на зияющий сонливостью рот.

— Секретная миссия?

— Секретней не бывает, — флегматично отзывается Какаши.

Изумо давит улыбку сразу же. Чешет затылок, коротко кашляет в кулак и примирительно говорит:

— Видимо, это вас Кушина-сан снаружи дожидается. Уже минут двадцать как.

Кушина действительно стоит снаружи, у ворот, под густо заросшими кронами. Стоит и держит натужно обвязанный красным фуросики бенто.

— Кушина-сан! — Сакура, как и подобает, всегда здоровается со старшими первой.

Кушина щурится, мягко улыбается и делает короткий шаг навстречу.

— Привет, Сакура. — И не менее радушно: — Какаши.

— Что вас привело? — тут же спрашивает он.

— А ты не рад? — с поддёвкой. — Вон, зато Сакура рада.

Какаши предпочитает ничего не говорить в ответ, и Кушина, сдав позиции, продолжает:

— Минато мне всё рассказал. Я решила немного поддержать. Не тебя, Какаши, хватит глазом сверкать. Сакуру.

— Кушина-сан, не стоило…

А та тем временем видит её насквозь:

— Наруто я ничего не сказала. Ты же знаешь, что вам предстоит далёкий путь. С твоими навыками готовки, боюсь, у тебя и рыба с белкой на огне поджарятся. На, держи. Держи-держи!.. Не отнекивайся. Если Какаши будет послушным мальчиком, и с ним поделишься. Там на двоих… Ну и чего ты так смотришь, а? — спрашивает она напоследок, злобно зыркнув на Какаши.

— Пожалуйста, соблюдайте осторожность. Никто не должен знать о нашей с Сакурой ситуации.

— Не должен знать, говоришь?.. А я что, не понимаю этого, по-твоему?.. Да ты когда во-о-от таким ещё был, — поднимает ладонь в воздух, и та замирает на уровне живота, — я тебя ещё тогда знала и сопли твои вытирала. Теперь ходишь мрачнее тучи, если рядом миленькие девушки, и приказы мне раздаёшь?!

Какаши устало вздыхает, водит указательным пальцем по переносице и апатично говорит:

— Мы пойдём. Пока не село солнце, надо успеть пройти хотя бы половину пути.

— Идите, да. Только, Какаши, если я узнаю, что ты что-нибудь вытворил, то так и знай — семь шкур с тебя спущу!

— До скорого, и спасибо за еду, — быстро произносит он, обходит Сакуру и молча шагает к лесу, пока за спиной слышится щебетание:

— До свидания, Кушина-сан! Благодарю за еду! — и он так и видит, как изламывается спина Сакуры в поклоне.

Догоняет она его у самой опушки и, что странно, помалкивает. В густом лесу, насыщенном ароматом впитанной в листья и стволы влагой, Какаши больше не чувствует исходящий от Сакуры чужой запах. Слышит только её дыхание за спиной при каждом прыжке — короткое и ровное — и ощущает, как на себе, поток её тёплой клокочущей чакры, концентрируемой в ступнях.

Им и правда удаётся миновать до заката половину пути. У могучей, растёкшейся оранжевой хмарью сосны Сакура кладёт рюкзак оземь и шуршит, согнувшись, вытянутым из него спальником.

Какаши отворачивается. Разводит огонь естественным путём, чтобы не тратить чакру: может произойти что угодно, из-за чего им с Сакурой нужно будет разделиться — тогда о растраченных запасах явно придётся пожалеть.

— Ты не голоден?

Огонь ломится в зябкий воздух и лижет кожу исходящим жаром. Какаши к Сакуре не разворачивается. Отвечает только:

— Нет.

— Тут на двоих, — смешивается с прерывистым треском костра.

— Ешь одна. Или оставь на завтра.

— Думаю, Кушина-сан рассчитывала, что ты тоже поешь.

— Да хватит уже. Я же сказал, что не голоден.

Хватит подстрекать эту и без того идиотскую комедию. То завтраки ему готовить, то стараться постелить на его колени красный фуросики.

Хватит.

— Да я и не… Ты просто весь день ничего не ел… — И без зримых эмоций: — Но если не хочешь, то и ладно.

Затем он слышит, как она снимает сандалии и забирается на спальник и как хлябают палочки.

— Дежурить этой ночью буду я.

Сакура сглатывает кусок еды, быстро произносит:

— Давай по очереди, — и тут же коротко кашляет.

— Можешь подежурить завтра.

Она молчит несколько трескучих секунд, прежде чем сказать тихое «спасибо».

Под утро Какаши начинает чувствовать голод. В рассветном лесу пахнет гарью потухшего костра. Сакура спит к нему спиной, её обнажённые, проглядывающиеся из-под спальника ноги, — к нему лицом: платье сбилось вверх, чёрные бриджи перетягивают мякоть бледных бёдер.

Он подходит вплотную, шелестя подошвой осеннюю листву, берёт лежащий поверх её рюкзака плащ и накрывает им согнувшееся в комок тело.

Сакура просыпается, когда он делает шаг назад — подскакивает и тянется к перевязи на ноге, где наверняка спрятан кунай.

Какаши проговаривает:

— Это я. Пора выдвигаться, — и отходит, не дождавшись, когда испуг — знакомый — затухнет где-то на дне зелёной радужки.

Спустя полчаса, когда он приземляется на очередном выступе ветви, Сакура его нагоняет и протягивает вытесненной из плаща рукой онигири. Её запястья покрыты колючими корками мурашек, и она глядит прямо — с вызовом и одновременным безразличием.

Какаши берёт предложенный онигири, касаясь на короткое мгновение замёрзших, сухих от частого использования медицинской чакры пальцев, говорит обязательное «спасибо» и только потом продолжает путь.

* * *

Танзаку встречает их резким запахом пряностей, гвалтом торговцев и тарахтящими неоновыми вывесками с рекламой дешёвых сексуальных услуг. Цунаде Сенджу они ищут в старых, измаранных временем и грязью барах, где собираются заядлые картёжники, но до поздней ночи не находят даже её следа.

— Надо где-то заночевать, — говорит Сакура. — Продолжим поиски завтра. Вряд ли она пока покинула город.

Какаши соглашается и надеется, что Минато-сенсей не ошибся с наводкой.

Однако и на следующий день следов Цунаде Сенджу нет нигде — ни среди опрошенных скуластых гейш, ни в казино, ни в компании местных пьяниц.

Накатывает раздражающее отчаяние, которое Сакура, кажется, мигом замечает:

— Ничего страшного. Вернёмся в Коноху, и…

— Пока рано говорить о возвращении, — перебивает Какаши.

Они шагают по сумрачной улице, вдоль крытых магазинчиков со всякими бесполезными сувенирами. Торговцы начинают расходиться. Гомон постепенно стихает.

— Думаю, надо проверить ещё вон там, — тянет Сакура рукой в сторону одной из неоновых вывесок.

И Какаши, к своему стыду, почти что спотыкается на ровном месте.

Вдалеке, по направлению движения её пальца, мерцает вывеска «Ночь, которую не забудет ни одна женщина».

— Ну и что с лицом? — Голос Сакуры мертвенной, без единой склоки эмоций. — Ты забываешь, что мы ищем не мужчину.

Какаши смаргивает и старается звучать так же безэмоционально, как и мерно шагающая рядом с ним Сакура:

— Сама пойдёшь или мне пойти?

— Если бы мужчины там предпочитали оказывать услуги другим мужчинам, то не стали бы заранее очерчивать границы на вывеске. Пойду я.

И она на самом деле идёт, ступает с таким видом, как будто направляется в книжный магазин прикупить рукописей для обучения новым техникам — а не в бордель, заполненный противоположным полом, каждый из которых готов за деньги стянуть с неё и эти её лосины, и это дурацкое, сбивающееся на талии платье.

Какаши ничего другого не остаётся, как ждать Сакуру за углом, в пустынной, провонявшей сексом и использованными презервативами улочке.

Она возвращается спустя двадцать три минуты — с запекшимися алым щеками. Произносит:

— Не нашла, — и опускает взгляд вниз, на разделяющие их два с половиной метра.

Какаши хочет усмехнуться, но всё же сдерживается.

Какие бы сцены ни разыгрывала, на самом деле она не такая крепкая, какой хочет казаться. Она — всё та же, что и в детстве, когда он спас её и укутал жилетом её худое, измазанное в крови тщедушное тельце.

— Если завтра снова ничего, то вечером направимся в Коноху.

Сакура безмолвно кивает и так и не поднимает глаза вверх.

А завтра — очередное, отчаянное ничего. И они возвращаются в Коноху, и, по прибытии, Какаши снова давится, как и четырнадцать лет назад: родное селение встречает их серой золой потухшего не так давно пепелища.

И вестью, что джинчурики мёртв.

---

1) Искать иглу на дне реки — японский аналог пословицы «искать иглу в стоге сена».

Вернуться к тексту

Дом Какаши уцелел. Тензо — с расшибленной напополам маской на запыленном лице — сообщает об этом как об обычном, междусловном факте, незначительная радостность которого тонет в ужасе всего остального.

Сакура стоит с Какаши рядом и не говорит ни единого слова всё то время, что Тензо вколачивает в них одну весть за другой. Даже не шевелится. Глядит только мутно-потерянно на разрушенные обуглившиеся дома.

Ветер вокруг застывший, он словно не двигается под увесистой массой. Запах сгоревших потрохов не рассеивается: въедается в сухожилия и медленно несётся к лопаткам.

Ещё выше, минуя стянутую судорогой шею, впитывается палящая изморозью мысль: Узумаки Кушина мертва.

— Где Четвёртый? — без эмоций спрашивает Какаши. И запоздало понимает, что у него онемели под маской пересохшие губы.

— Я не знаю. Но это он остановил Кьюби.

Небо над головой багряно-кровавого оттенка. Тучи на нём не шевелятся — замерли сплошь закопчённым маревом. Маска Тензо бликует этими красноватыми оттенками и измаранностью не до конца спёкшейся крови.

— Удалось поймать того, кто управлял Кьюби?

От морозной сдержанности Какаши Тензо опешивает — это видно по неестественному движению головы в сторону и отразившейся на лице минутной потерянности.

— Я… я не знаю. Хокаге-сама велел мне охранять ворота. Не знаю, что происходит там…

— Сколько прошло часов? — обрывисто спрашивает Какаши и тут же видит ещё большую озадаченность в чужих глазах.

— С момента чего?..

— С того момента, как исчез Кьюби.

— Я… Думаю, около шести часов. Последние пять я стою здесь. Новых указаний пока не получал.

Тензо смотрит с нескрываемым сочувствием и хочет как будто бы что-то ещё спросить, но Сакура глушит все намерения отвлечённым вопросом:

— Где сейчас основное средоточие раненных? — Её голос тихий, его почти не слышно в давке сторонних звуков: в треске затухающего вдалеке огня, в полугиблом, как через брешь, мычании сотен и сотен голосов.

— Хокаге-сама велел отводить всех в госпиталь. Когда я был там последний раз, места ещё оставались.

Сакура только благодарно кивает — не знает, как именно обратиться к члену АНБУ — и проходит мимо Тензо. На ней всё тот же увесистый рюкзак, как и тем утром, когда она и Какаши покидали Коноху. Теперь шаги не чавкают по влажной последождевой земле — сейчас они бьются наотлёт об обломки искромсанных домов.

— Хорошо постарался, Тензо. Оставайся пока здесь.

— Какаши-сан, вы…

Но Какаши не готов слышать то, что обязательно будет сказано — поэтому идёт за молчаливой Сакурой, оставив сочувствие позади. Тензо известно, что Кушина-сан заменила Какаши родную мать. Однако Тензо неизвестно, что он ненавидит бередить раны; лучше всего — дать им стать бескровной нишей до того, как они разодрались гнойно на иссохшей коже.

— Пойдёшь искать Обито-сенсея? — Сакура заговаривает, когда Какаши, поравнявшись, чуть колышет бедром ткань её белого дорожного плаща. Его ответ словно бы мало её волнует: она натягивает на кисти рук тёмно-коричневые перчатки и смотрит рассредоточенным взглядом вниз.

— Да.

— Сообщи ему, что я в госпитале. И… если увидишь Наруто, то… — поднимает невидящий взгляд прямо на Какаши, или куда-то сквозь, — просто убедись, что он в порядке, хорошо?

Она всё смотрит и выжидает, пока между ними оседает «убедись, что он в порядке» вместо нормально-товарищеского «поддержи его» или же «пускай придёт ко мне, я буду с ним рядом», и Какаши понимает: Сакура так же, как и он сам, не верит в успокоительную силу раскрытия увечий нараспашку.

И вместо желаемого «тебе не стоит тратить чакру на медицинские техники» он говорит:

— Хорошо, — потому что оказывается вдруг неспособен заставить её гасить в себе ещё и боль от невозможности исполнить долг.

Они бредут меж разрушений и густого дыма из пыли и грязи. Время от времени мимо проходят сгорбленные, обнимающие собственное дрожащее тело раненые. Одетые в белые балахоны ирьёнины несут тех, кто в более плачевном состоянии, на раскачивающихся на весу носилках.

Последних Сакура провожает взглядом. Хватается за ремешки рюкзака.

Кажется, она говорила, что планировала начать работу в госпитале. Обито рассказывал как-то, что ирьёниндзюцу Сакуры почти на том же уровне, что был у Рин при жизни.

— Мы были рядом достаточно долгое время. Твоего запаса чакры должно хватить хотя бы на десять часов.

Тонкие даже через перчатки пальцы застревают на самой середине ремешков. Сакура ниже его на целую голову. Какаши видит перекаты ясного блеска у корней ярких волос.

— Знаю. Спасибо.

Пока идут до госпиталя, они молчат. Впрочем, Сакура молчит, сжимая губы, даже когда направляется ко входу, к источнику грудного мычания и надрывных всхлипов, а Какаши движется дальше — в сторону рощи за Скалой Хокаге, где, по сообщению Тензо, Четвёртый остановил Кьюби.

Чем ближе к этой части деревни, тем очевиднее, что основной удар пришёлся на другие районы: госпиталь, академия и резиденция остались нетронутыми. Скорее всего, Кьюби не успел сюда добраться — Минато-сенсей сумел своевременно переместить его при помощи Дзюцушики на безопасное от населения расстояние.

Трава в роще оказывается выжженной. Деревья надломаны, всё ещё настойчиво тлеют следами мощнейшего Катона.

— Какаши!

Какаши оборачивается на оклик и видит Обито, присевшего напротив трупа одного из джонинов. Он прикрывает ему веки. Сжимает пальцы в кулаки и встаёт.

— Где Минато-сенсей? — Земля под ногами давится, хотя и без того деформирована, как после удара тяжеленной лапой. Рядом с Обито обрушено деревьев пять, не меньше. Под их весом — ещё три трупа. Прелые оранжевые листья примяты к черноте вспоротой брюшной полости.

— Когда ты вернулся?

Обито спрашивает, но не хочет услышать ответ на самом деле. Мысленно он где-то за гранью происходящего. На его лице растерянность, потрясение, Шаринган активирован без нужды. И под ним — струи густой крови.

Но в остальном — Обито цел.

— Почему ты не перенёс Кьюби в измерение Камуи? — Какаши останавливается и старается не всматриваться в лица умерших. Их имена он обязательно узнает позже. Не сейчас.

— Я перенёс туда всех гражданских, детей и стариков. Минато-сенсей настоял, что справится с Кьюби сам.

— И где сенсей сейчас? — повторяет Какаши свой вопрос.

Вокруг ни одной живой души. Обито с окровавленным глазом — искал их вопреки другим обязанностям Хокаге. И, судя по всему, не нашёл.

— В госпитале. Вместе с Наруто.

— Сакура тоже там. Она просила тебе передать. Мы не нашли Цунаде Сенджу.

Обито задумчиво кивает. Мысленно он всё ещё где-то слишком далеко.

— Помощь Цунаде-сама сейчас бы не помешала. Госпиталь переполнен. Раненных слишком много. Я не смог переместить всех. Мне не хватило сил.

Конечно. Ведь вторая половина сил — в левом глазу Какаши, которого снова не оказалось рядом в решающий момент.

— Тензо сказал, что Кьюби просто испарился. Сенсей его запечатал?

— Да.

— Вы нашли того, кто им управлял?

— Нет. Какаши, давай не сейчас…

— Если не сейчас, то мы его упустим.

— Мы уже упустили, — безжизненно обрубает Обито. — Прошло много времени. Никаких следов. Сейчас нужно думать только о проблемах деревни.

— Поэтому ты тут мёртвых считаешь? Для этого есть медики. А ты — Хокаге.

— Именно поэтому я знаю, что медики сейчас более необходимы в госпитале, чем здесь. Тех, кто может легко опознавать умерших, не так много. А выжившие, которые не обнаружили своих близких, ждут только одного — списка умерших.

Повисает молчание. Звуки разрушенной и сломленной Конохи здесь, наверху, звучат не так ярко.

У Какаши свербят кончики пальцев — он видит за спиной Обито эти странные, застывшие, багряные облака, и ему кажется, что время остановилось и что все вокруг — неестественно встали на месте и отчего-то не могут никак понять, что нужно мчаться дальше, что-то делать. Обязательно предпринимать хотя бы что-нибудь, чтобы в голове не осталось никаких мыслей, кроме тех, что принесут ощутимый — успокоительный — результат.

— Кто новый джинчурики?

Ветер наконец зашевелился: высокий ворот тёмно-фиолетово кимоно Обито чуть колышется от его порывов.

— Наруто.

Какаши хочет сказать: «Прости, что снова опоздал». Хочет сказать: «Как и в тот раз, когда Рин умирала на твоих тринадцатилетних руках, я был с Сакурой». Сказать: «Прости».

Обито смотрит на него их общим взглядом, их необщей ясностью и открытостью. Узор Мангекьё Шарингана вращается и испаряется, но даже чернота глаза считывает мысли Какаши дополна:

— Пойдёшь и займёшься бесполезными поисками или поможешь мне? — И безмолвно договаривает: «Всё в порядке, ты не виноват», — то, что Какаши не хочет слышать, как не хотел и четырнадцать лет назад.

Вместо ответа он молча отходит, присаживается рядом с разодранным напополам трупом и всматривается в его окровавленное лицо и помутневший белок распахнутых в ужасе глаз.

Какаши не нужно записывать имя. Он знает каждого из них и ни за что не сумеет забыть ни одного, даже если захочет этого сильнее всего на свете.

* * *

Во время похорон погода выдаётся пасмурной. Мглистая серость раннего утра застилает чёрные одеяния выживших. Периферийным зрением Какаши видит яркие пятна голов Наруто и Сакуры — она стоит по правую сторону от товарища и успокоительно-подбадривающе держит того за предплечье цепкими пальцами.

Минута молчания оглушительная и кажется невероятно долгой. От нетерпения напрягаются мышцы на ногах. Снова зудит чакра в руках, как будто пытается найти выход и никак не обнаруживает, а перед лицом — потрет улыбающейся Кушины Узумаки с протектором Конохи на лбу, портреты улыбающихся сотен мертвецов, которые станут теперь безликими именами на монументах.

Больше всего плачущих среди недавно выпустившихся генинов — они всхлипывают тихонько в кулачки и олицетворяют маленькими дрожащими спинами неверие. Должно быть, в лица им улыбаются их мёртвые сенсеи.

Меньше всего плачущих — среди членов клана Учиха. Они пришли едва ли не все. Саске, изредка поглядывающий в сторону Наруто и Сакуры, и окаменевший Итачи стоят впереди, рядом с матерью и отцом.

Когда ритуальное прощание с погибшими завершается, Фугаку Учиха подходит к Минато, кланяется, что-то говорит с аристократической учтивостью на каменном лице. Микото же продолжает вглядываться в портрет Кушины. Смахивает короткие слёзы и отворачивается к сыновьям — к Саске, который так и не подходит к своим сокомандникам и перестаёт даже глядеть в их сторону, и к Итачи, по лицу которого невозможно считать ни одной истинной эмоции.

Какаши уходит домой, не дожидаясь Сакуру и так и не подойдя к Минато-сенсею. В особняке, в глухой кухне, на одиноком столе, его встречает сложенный в конверт красный фуросики и вымытый контейнер для бенто.

Он ничего не ест и уходит в гостиную. Читает книгу, которую вскоре заучит наизусть. Думает: надо что-то сделать, не может всё закончиться так; и, когда вечером слышится измождённое «тадаима», Какаши отвечает «окаэри» — как будто это единственное, что он сейчас в состоянии предпринять.

— Опять читаешь? — Сакура застывает у порога, в непривычном для себя чёрном облачении. Под её глазами залегли глубокие тени. Он чувствует, что её чакра на исходе — наверняка опять была в госпитале и лечила бесчисленное количество раненных. Похороны не отменяют дальнейшего спасения тех, кто всё ещё борется за жизнь.

— Как Наруто?

— Нормально. — Делает короткий шаг вперёд и устало трёт шею под хвостом собранных волос. — А ты?

— Нормально.

Дальнейшую тишину нарушает разве что размеренный ход старых настенных часов. Сакура никак не комментирует тот факт, что Какаши читал в темноте.

— Ты голоден?

— Нет.

— Минато-сан сказал…

— Со мной всё хорошо. Твоя чакра на исходе. Лучше иди спать.

Спустя десять минут никто из них не спит. Они на кухне, Сакура уже убрала контейнер Кушины куда-то в шкаф и поставила чайник с водой на зажжённый огонь, а Какаши — сидит за столом и отстранённо наблюдает за её неторопливыми, размеренными движениями.

В ней ничто не вздрагивает, когда она выдаёт тихое, но уверенное:

— Как будто кто-то специально спланировал нападение на тот день, когда тебя не будет в Конохе.

Какаши не хочет удивляться её проницательности. Не хочет, чтобы кто-то ещё, кроме него самого, задумывался о том, что Сакура только что высказала вслух.

Он показательно громко усмехается и говорит:

— Ты преувеличиваешь мою значимость.

Сакура хлопает дверцей шкафчика. Тонкая кожа её рук — бледнее обычного. Она выдаёт бесцветное:

— Полная сила вашего с Обито-сенсеем Шарингана могла сильно изменить ситуацию, — словно обозначает, что не поддаётся на уловки Какаши.

Таким же голосом она звала его безапелляционным «Какаши-сан», когда ей было шестнадцать, когда она признавалась ему в вечной любви с подростковой недолговечной пылкостью, когда с трепетом говорила, что стала куноичи только из-за него, Какаши, ведь он спас её — защитил и вытер с неё чужую — родительскую — кровь.

Какаши всегда леденеет от воспоминаний о Сакуре трёхлетней давности, признающейся ему в странной, болезненной любви; и от воспоминаний о Сакуре четырнадцать лет назад, когда он защищал её, оставался с ней, успокаивал и вытирал слёзы, пока Обито — в одиночестве — вытирал кровь с подбородка умирающей Рин.

— Это мог сделать только кто-то из Учих, — говорит наконец Какаши. Потому что знает: Сакуру не переубедить.

Она медленно поворачивается и смотрит на него потухшим от усталости взглядом.

— Может, есть и другой способ управлять Кьюби, помимо Шарингана. Обито-сенсей так сказал.

Обито наверняка именно так и сказал. Но вовсе не потому, что в это верит. Истинная причина только в одном: желание не обострять зреющую вражду между кланом Учиха и остальным населением Конохи.

Какаши не отвечает, и Сакура, нахмурившись, поворачивается к пищащему чайнику, выключает огонь и разливает горячий чай. К церемониалу ни один из них не расположен — она стукает огромной кружкой напротив Какаши, и дым ударяет ему в маску.

Он не притрагивается к ручке и спокойно говорит:

— С Саске тоже всё в порядке?

Злобно скрипит стул. Сакура садится напротив, обхватывает свою кружку десятью пальцами и изламывает тонкие брови в странном, неестественном жесте.

— Даже не думай подозревать в чём-либо Саске и его семью.

Интересно, всегда ли у неё был такой характер? Он помнит её совсем другой: натужно краснеющей, с влажным блеском глаз, с искусанными от волнения губами.

Какаши никогда никому не признавался, что присутствие Сакуры тогда, три года назад, его… нет, не смущало, скорее вызывало внутреннее напряжение: он не мог выбросить из головы скользкие ухмылки Обито, когда она притаскивала ему свёртки с самодельными боевыми пилюлями, встречала у ворот после затяжных миссий, точно оказалась там случайно в это самое время.

Не мог выбросить — мягкую улыбку Кушины-сан, когда та узнала, что Сакура с подозрительной частотой отправляется с Какаши в качестве ниндзя-медика на обычные задания, не связанные со службой в АНБУ.

— Я никого не подозреваю.

— Вот и хорошо, — едко проговаривает Сакура, после чего склоняется над кружкой и делает осторожный, маленький глоток.

На следующий день Какаши дышит запахом бесчисленных бумаг в кабинете Обито. Окна, как у того часто бывает, открыты нараспашку: клетки Первого Хокаге подарили не только аномальную регенерацию, но и повышенную температуру тела. Но даже несмотря на это, Обито предпочитает всегда носить длинное кимоно, закрывающее до подбородка каждый дюйм кожи и протяжных шрамов.

— Что говорят старейшины?

Обито ходит взад и вперёд по периметру между столом и Какаши. Руки по привычке сложены за спиной. Настежь раскрытые окна вносят в комнату звуки возводимых при помощи древесной техники домов и стучащих бесперебойно молотков.

— Они думают, что Учихи готовят переворот.

— Ты же знаешь, что это похоже на правду.

Обито останавливается, тяжело вздыхает и устало прикрывает веки.

— Сейчас клан последнее, что меня заботит. Нам не хватает ирьёнинов. — Он взглядывает на Какаши и сухо прибавляет: — И, может, хватит избегать сенсея?

Внутри что-то обрывается и не то разливает по венам свинец, не то высасывает из них досуха всю кровь.

— Я хочу прийти к нему с результатом.

— Каким Бакаши был, таким и остался. — Обито не улыбается. Истерзанное лицо маячит воспоминанием, что ему порой бывает неудобно давить ухмылки. Какаши не говорит ему, что любит с ним выпивать потому, что под градусом Обито растягивает губы и обнажает зубы без раздумий.

— Есть ещё один человек, который мог взять Кьюби под контроль.

Перевести тему, затолкать её куда-то в незримый, затухший участок — это Какаши умеет лучше всего на свете. И Обито всё, как и всегда, понимает — продолжает за ним, всё ещё говоря взглядом «Бакаши»:

— Мы четырнадцать лет не находим его следов. Поиски вряд ли дадут результат. Нам нужно сосредоточиться на восстановлении деревни. Потом будем думать об исполнителе.

— В восстановлении деревни я тебе не помощник, Хокаге-сама.

Какаши хорош только в тех вещах, которые восстановлению противоположны.

— Зато Сакура помощник, — говорит Обито. — Сенсей написал Джирайе-сану, и он поможет разыскать Цунаде-сама. Мы надеемся, что она прибудет в Коноху, чтобы помочь. Пока что Сакура один из самых умелых медиков среди тех, что есть у нас в запасе. Но её сил явно недостаточно.

— Что ты мне предлагаешь? — недоверчиво переспрашивает Какаши. Мысль о том, что Цунаде Сенджу может самолично явиться в Коноху, невероятно бодрит. Но он этого не показывает.

— Проводи с Сакурой как можно больше времени. Захаживай к ней в госпиталь. Потому что до прихода Цунаде от запасов чакры Сакуры зависит слишком многое.

По дороге из резиденции Какаши поглощён мыслями о сенсее и Наруто. О Кушине думать он себе не позволяет.

Но та самая её улыбка так и прокрадывается в неконтролируемые потоки воспоминаний — и вот Какаши уже заходит в госпиталь, вдыхает вонь спирта, крови и разлагающей плоти, впитывает в себя вид стонущих шиноби, беспорядочно лежащих на грязных футонах.

На ресепшене молодая медсестра хмуро и с недовольством — извещающем о том, что Какаши явился явно не вовремя — сообщает в ответ на заданный им вопрос, что Харуно Сакура в лабораторном кабинете и где этот самый лабораторный кабинет находится.

Через минуту и тридцать раненых, лежащих в коридорах и не видящих никого и ничего вокруг, Какаши стоит там, куда его направили, хватается за металлическую ручку — но дверь открывается без его участия.

Он отступает назад.

Перед ним — молодой незнакомый джонин. Тёмные волосы и чёрные глаза.

И запах, который Сакура приносит с собой, когда задерживается на работе допоздна.

— Какаши-сан?

— Здравствуй, — отзывается Какаши. — Сакура там, внутри?

— Сакура?.. Да. Она разбирает состав…

— Что ж, тогда до скорого.

Он проходит мимо, за джонином захлопывается дверь, а перед Какаши — освещённая солнцем комната и Сакура, смотрящая на него во все глаза — с пробиркой в руках и в белом халате.

— Какаши?

— Обито сказал, что тебе силы нужны.

— Силы? — Она всё ещё не может взять в толк, что происходит.

— Скоро прибудет Цунаде Сенджу. До её прихода ты вроде как ценный кадр.

Колба цокает о металлический стол.

— И что? Будешь за мной по следам ходить?

Какаши понятия не имеет, что на это ответить. И понятия не имеет, зачем спрашивает, отдала ли она Минато-сенсею красный фуросики и отмытый дочиста контейнер для бенто.

Сакура замирает. Сглатывает так, что он снова вынужден наблюдать за перекатами тонкой шеи. Говорит:

— Можешь посидеть здесь, на диване, пока я не закончу.

И он садится, как какой-то жалкий ручной зверёк, и наблюдает вновь за размеренностью её движений: взгляды в микроскоп, разбалтывание колбы, сосредоточенное записывание чего-то в тетрадь.

Когда солнце за окном уже садится, Какаши монотонно проговаривает:

— Когда твой друг хочет тебя проводить до дома, что ты ему говоришь?

Сакура настраивает микроскоп, щурится одним глазом в окуляр и с безразличной сдержанностью проговаривает:

— Звучишь так, как будто расстраиваешься, что я не ждала тебя до самой смерти, как обещала.

А она — звучит так, как будто пытается что-то доказать.

Но вместо того, что подумал:

— Просто напоминаю тебе о необходимости быть осторожной.

Домой они возвращаются вместе, когда на улице уже — кромешная тьма.

Какаши убеждает себя, что проведает сенсея завтра и что скорое прибытие Цунаде Сенджу обязательно разрешит все проблемы.

Солнце блёкнет за вяжущим горизонтом, но даже в полутьме видно, что восстановленный древесной техникой дом почти неотличимо похож на прежний: тот же серый фасад, те же створчатые окна, время от времени выплёскивавшие мягкий свет на пустынную улицу.

Только Наруто, открывший дверь, не улыбается привычно.

— Йо, — глухо произносит Какаши.

Отсутствует не только характерная улыбка, но и живость мимики и глаз. Он смотрит на Какаши заморожено, как будто через непроглядную пелену. В коридоре, за его спиной, густая темнота, как бы говорящая: сколько ни воссоздавай фасады, есть вещи, которые утрачиваются безвозвратно.

— Какаши, — запоздало отзывается Наруто. — Привет.

И замолкает. Даже пройти не даёт. Стоит — и словно не понимает, что ему делать дальше. Или: даже и не пытается — не может — что-либо вообще понять.

— Минато-сенсей дома?

— Кажется, да… Он в гостиной. Я… так думаю.

— Пропустишь меня?

— Что?.. Да, конечно.

Скованным движением Наруто отступает и прижимается к распахнутой двери, чтобы пропустить Какаши внутрь. На нём несвежая белая майка, яркие волосы спутаны и беспорядочно топорщатся вверх.

Какаши проходит мимо, безошибочно отыскивает выключатель и зажигает немигающий свет.

Наруто тут же щурится. Тяжёлая входная дверь захлопывается скрипучим рывком, и вместе с ней схлопываются невысказанные со стороны Какаши слова. Он лишь сжимает худое плечо Наруто, остаётся рядом с ним на пару секунд, а затем роняет руку в неестественном жесте и, не произнося ни слова, направляется к сенсею.

В гостиной свет хотя и горит, но в ней до напряжения тихо. Минато Какаши обнаруживает сидящим на диване с пустой, окаменевшей бесцельностью. Завидев вошедшего, он порывисто поднимается, говорит:

— Какаши? — и озаряется искренней улыбкой.

— Примите мои соболезнования, Минато-сенсей.

Какаши опускает взгляд в лёгком кивке.

Босые секундные шаги по неестественному глянцу древесного пола — и на плечо опускается тёплая рука, отчего заторможенно думается: надо же, он, Какаши, оказывается, перенял у сенсея так много привычек, что их и не счесть.

— Проходи, садись.

И он проходит — по комнате почти такой же, как та, где Кушина-сан кормила его, Рин и Обито, когда они были детьми. Рин свешивала ноги на высоком стуле, махала ими то туда, то сюда. Обито располагался рядом — пялился на неё исподтишка, пока она, открыто, на Какаши — и ронял на колени поддетые палочками натто.

— Простите, что пришёл так поздно, сенсей.

— Не переживай, Какаши, всё хорошо. Как вы с Сакурой поживаете? Она заходила к нам вчера, показалась мне уставшей.

Они садятся друг рядом с другом, по разные края обитого старой тканью дивана, и Какаши понимает: это не тот самый, что был раньше. Того самого, должно быть, больше нет.

Странное чувство: то ли является подделкой происходящее здесь и сейчас, то ли то, что было раньше, не что иное, как надуманная иллюзия благополучия, которой все они себя тешили.

— Она много работает в госпитале. Но завтра должна прибыть Цунаде-сама, и ей станет легче.

Сенсей уже далеко не молод, поэтому нечего удивляться количеству сухих морщин вокруг потускневших глаз. Главное, что он всё ещё находит в себе силы на улыбку.

— Рад это слышать. Когда она приходит к Наруто, ему становится заметно лучше.

Чтобы обойти неприятную тему, Какаши осторожно спрашивает:

— Как Наруто справляется с печатью?

— Я использовал Печать восьми триграмм. Она очень сильная. Уверен, Наруто всё выдержит. — Минато задумчиво отводит взгляд, словно вспоминая какие-то факты, известные только ему одному. — Хотя, если бы он был джинчурики с самого детства, думаю, было бы гораздо проще.

Они замолкают, и тишина затягивается на несколько минут, но ни одному из них не становится неуютно. Сенсей хмурится, что-то обдумывает.

Какаши не желает казаться перед ним бесчувственным, но не может сдержаться и не задать главный вопрос:

— Вы сражались с тем, кто управлял Кьюби?

— Я его даже не видел, — мгновенно отвечает Минато.

Зря Какаши боялся показаться перед ним бесчувственным — взгляд сенсея так и сочится пониманием.

— Ситуация с кланом Учиха очень опасная, — бросает, а Минато только шире улыбается:

— Знаю. Но, надеюсь, мы сумеем сделать всё, что в наших силах, чтобы конфликт не обострился.

Какаши очень многое хочет спросить. Но вопросы немотой въедаются в мозг: как вы можете, сенсей, улыбаться? почему ослабла печать Кушины-сан? почему вы обрекли на подобную же участь собственного сына? откуда вы черпаете силы, чтобы как ни в чём не бывало сидеть здесь со своим бесполезным учеником?

Какаши прощается с Минато простым «мне пора», у порога узнаёт от него, что Наруто вскоре отправляется с Джирайей-сама в путешествие, чтобы учиться управлять чакрой Кьюби.

Какаши хочет выдать: «А что же будете делать вы, сенсей?» — но так и не спрашивает. Открывает дверь, выходит в гул строящихся искусственных домов и не знает, куда ему идти.

* * *

Какаши приходит к Сакуре после окончания её рабочего дня, зная, что она всё ещё там. Он ловит на себе многозначительные взгляды других ирьёнинов и медсестёр и посылает им пустые в ответ. По дороге к лабораторному кабинету — где, как сообщили, Сакура в очередной раз находится — подмечает, что раненых, беспорядочно лежащих рядом с приёмной и в коридорах, стало куда меньше.

Когда он заходит к Сакуре, она на короткий миг отрывается от микроскопа, скользит по Какаши абстрагированным взглядом, а затем снова щурится в окуляр, даже не поздоровавшись.

— Я посижу хотя бы час сегодня, — произносит он, проходит мимо неё, задев боком холодный стол, и садится на тот же диван, что и обычно.

Стукает тонкая стеклянная пластина. Сакура что-то перебирает на столе.

— И долго ещё Итачи-кун будет держать тебя подальше от службы? — Она несколько раз проводит ладонями о белый халат и вновь припадает к микроскопу. Едва заметно мрачнеет. — Ты вполне можешь отправляться на задания, продолжительность которых не превышает двое суток.

Какаши ничего ей не отвечает. Откидывается на спинку и всматривается в незашторенное окно.

Сакура едва слышно бормочет:

— Что за ужасная привычка заставлять человека думать, будто он ведёт разговор сам с собой…

То, о чём она говорит, не было его целью как таковой. Но он снова молчит. Прежде чем Сакура застучала по столу бесчисленными склянками, ощущает на себе её быстрый взгляд и лёгкое раздражение.

Хотя раздражаться впору ему, а не ей: всё, чем он может помочь разорённой деревне, это сидеть без дела рядом с Сакурой, пока она бренчит своими странными приборами.

— Почему ты не лечишь раненых? — К окну примёрз первый иней. Беспорядочно опавшие красно-жёлтые листья гинкго почти полностью перекрыли темень почвы.

— Я делаю то, что поможет нам вылечить их более эффективно, — отстранённо произносит Сакура, всматриваясь в новые образцы, втиснутые в микроскоп.

— Что-то вроде боевых пилюль?

— Прошу тебя, не отвлекай меня.

— Завтра приезжает Цунаде-сама, — словно не слыша её проговаривает Какаши. — Могу я тебя попросить с завтрашнего дня чаще навещать Наруто?

— Я так и поступаю, — звучит как «и без тебя знаю».

За последние недели Какаши обратил внимание на то, что все движения Сакуры уверены, собраны, она словно обдумывает каждый свой шаг наперёд.

Такой её образ не вяжется с Сакурой, которая с едва сдерживаемыми слезами встречала его у ворот деревни и сбивчиво говорила, что им придётся жить вместе из-за возникшей между ними связи, и уж тем более не вяжется с образом шестнадцатилетней Сакуры, прибежавшей к нему по весне — почти такой же холодной, как осень сейчас, — чтобы уверенно сообщить неуверенное: «Какаши-сан, я вас люблю»; чтобы услышать в ответ, что она влюблена в чувства, которые испытывает, а не в него, Какаши, и что на его месте мог бы быть кто угодно — Сакура с таким же пылом признавалась бы в готовности на всё и ради него, этого любого человека.

Строгость, с которой говорил Какаши, была продиктована исключительно желанием вразумить, чтобы следов её необдуманных, детских слёз нельзя было бы разглядеть на следующий же день.

И если не на следующий день, то на следующей после того неделе он и правда видел Сакуру смеющейся возле Обито. Подумал: всё было сделано верно. Подумал: до чего же глупо она притворяется, что ей всё равно.

— Тебе сенсей сказал тут штаны протирать?

А глядя на неё сейчас, на эту её собранную отстранённость, Какаши чувствует ту степень неуверенности, в которой готов сам себе признаться.

— Я не могу ослушаться приказа Хокаге.

Сакура фыркает, выражая явное неверие, и продолжает работать уже молча.

И даже через час, когда он уходит, они больше ничего друг другу не говорят.

До полуночи остаётся не так много времени. Какаши не направляется в привычно пустой дом, о каком не так давно грезил, — он идёт к полигону, где тренируется несколько часов к ряду и обнаруживает, что, даже несмотря на постоянное присутствие Сакуры в его жизни, теперь не может использовать Чидори более трёх раз подряд, а Райкири — более одного.

* * *

Цунаде прибывает в Коноху с небольшим опозданием: сказалась ранее сообщённая ей весть, что срочных операций не требуется. В кабинете Хокаге её дожидаются собственно Обито, Какаши, Сакура, глава госпиталя Таджи-сан и Минато.

Какаши, готовый увидеть женщину пятидесяти лет, немного опешивает при появлении Цунаде на пороге — она выглядет не старше тридцати и к тому же невероятна красива. Единственная деталь, могущая выдать в ней возраст, — тяжёлый, считывающий взгляд.

Молодые не смотрят на мир такими глазами.

Цунаде приходит не одна, её сопровождает ученица — Като Шизуне. Вид у той строгий и собранный — она внимательно оглядывает всех присутствующих с явным намерением оценить степень безопасности обстановки, — не в пример расслабленности её сенсея.

— Я не пробуду здесь долго, — скучающе говорит Цунаде после сухих приветствий и, не дождавшись приглашения, садится на диван, стоящий под портретами предыдущих Хокаге. Шизуне встаёт рядом с ней и защитно скрещивает руки на груди. — Где Третий-сама?

— Он отбыл на поиски Джирайи-сенсея, — отвечает Минато. Дневной свет ложится на его джонинскую форму и светлые, топорщащиеся волосы, схлопываясь, как под техникой, когда достигает сидящего в кресле Хокаге Обито.

Цунаде ухмыляется, широко расставляет ноги и закусывает налаченный ноготь на большом пальце. Какаши не может не удивиться тому, что эта иронично-безразличная женщина является легендарным Саннином.

— Ясно, — растягивает она и, не мешкая, командным тоном обращается к стоящий напротив Таджи-сан: — Доложите ситуацию с ранеными.

— Их более двух тысяч, Цунаде-сама, — раздаётся поспешный и немешкающий ответ. — В критическом состоянии находятся около двухсот шиноби. Но в настоящее время мы успешно контролируем их положение.

— Сколько среди них стариков, гражданских и детей?

— Таковых среди нет, Цунаде-сама.

Светлые брови почти незаметно взметаются наверх. Цунаде удовлетворённо кивает, перестаёт наконец грызть ноготь и роняет руки на худые колени.

— Какие препараты вы используете?

— Обезболивающие для всех. Регенерирующие для тех, кто находится в критическом состоянии.

— Регенерирующие? — недоверчиво переспрашивает Цунаде.

— Сакура-сан, расскажите… — Таджи склоняет голову в сторону стоящей с ней рядом Сакуры.

Какаши, наблюдающий за происходящим, подпирает стену рядом с дверью и закладывает руки в карманы. Профиль Сакуры пятнисто краснеет. Она заправляет выбившиеся из протектора пряди за уши и громче, чем стоило бы, восклицает:

— Да!..

— Сакура? — скучающе переспрашивает Цунаде, не давая ей договорить и демонстративно оглядывает её с головы до ног.

— Меня зовут Харуно Сакура, — путано проговаривает она, хватаясь за края короткого форменного платья. — Я ирьёнин. Специализируюсь на ядах и противоядиях. В настоящее время готовлю регенерирующие препараты для раненых.

— В чём их суть? — Цунаде нетерпелива. Она чуть сдвигает ноги друг к другу и подаётся вперёд, всё ещё внимательно глядя на Сакуру.

— Я… запечатываю в пилюли лечебные техники при помощи Фуиндзюцу. Попадая в организм, печать снимается, и клетки с запечатанной техникой автоматически стремятся к наиболее поражённым участкам организма. В настоящее время я пытаюсь внедрить в пилюли вещество, которое станет проводником и улучшит находимость.

Брови Цунаде снова изгибаются. Её губы трогает полуулыбка, похожая на насмешку, но которая вполне может ею не оказаться.

— Не самый изящный способ, — говорит она, — но и не самый худший. Кто тебя обучал?

— Я изучала ирьёниндзюцу самостоятельно. — Сакура вытягивает шею и отводит руки назад, складывая их за спиной.

— Оно и видно, — усмехается Цунаде. — Кто-нибудь из ирьёнинов обучен Технике передачи чакры?

Не до конца понимая, почему подобный вопрос всё ещё адресован ей, Сакура бегло смотрит в сторону Таджи: а она молчит с опущенным вниз взглядом и никак не реагирует на слова, не обращённые лично к ней.

— Нет, — наконец проговаривает Сакура, поворачиваясь обратно к Цунаде.

— Что ж, мне всё предельно ясно. — Она ещё некоторое время внимательно разглядывает Сакуру, сдвинув тонкие брови на переносице — и только после того переводит взгляд на Обито: — Хокаге-сама, я призову Кацую — это призывное животное с Леса влажных костей⁽¹⁾. Она будет исцелять всех раненых, но процесс может затянуться — запасов в моей печати Бьякуго много, но для стольких людей потребуется не день и не два.

— Мы будем очень вам благодарны, Цунаде-сама, за содействие, — отвечает Обито, кладя руки на до отвала забитый бумагами стол. Завидев многозначительное выражение лица Какаши, он добавляет: — Чтобы не терять времени, Таджи-сан могла бы пока что отвести вашу ученицу в госпиталь, чтобы она оценила ситуацию. Я бы хотел обсудить с вами ещё один вопрос, требующий вашего участия.

Цунаде соглашается, после чего коротко переглядывается с Шизуне — та мигом подрывается с места и уходит вместе с почтительно раскланивающейся Таджи.

— Если вы хотите поговорить о Кьюби, тут я вам не помощник, — проговаривает Цунаде, стоит только за ушедшими закрыться двери.

Роль рассказчика ситуации Какаши и Сакуры берёт на себя Минато-сенсей. Слушая его, Цунаде не перебивает и без особого интереса оглядывает обоих виновников. Она сцепляет пальцы на коленях крест-накрест и разваливается на месте, но даже так не выглядит нелепо или расхлябано. Цунаде безразлично всё происходящее вокруг, но диван, на котором она сидит, словно бы превращается в тронное место: как будто именно она — Пятая Хокаге, а не Обито, расположившийся на положенном для того месте.

— …и мы надеялись, что вы сможете сказать, есть ли возможность разорвать эту связь, — довершает свою речь Минато.

— Ты служишь в АНБУ? — оглядывая экипировку Какаши, спрашивает Цунаде. По тону голоса, движению головы, создаваемой вокруг себя атмосфере она умудряется дать понять Минато, последние слова которого оставила без ответа, что её вопрос к Какаши продиктован необходимостью узнать как можно больше фактов, а не невежливым отношением к Четвёртому Хокаге.

— Да, Цунаде-сама.

— В АНБУ не берут ирьёнинов, — хмыкает она в ответ. — Не ходишь теперь на задания?

— Временно отстранён. Взял перерыв, если быть точным.

— К какому природному свойству предрасположена твоя чакра? — продолжает она командным тоном.

— К Райтону. Но я освоил все пять свойств.

Какаши чувствует, как её взгляд прожигает повязку, прикрывающую шаринган. Она собирает воедино какие-то разрозненные факты в своей голове. Удовлетворённо кивает:

— Отстранение было верным решением, — и переводит взгляд на Сакуру: — Что насчёт тебя?

— Я джонин. — Кулаки за её спиной нервно сжимаются, но голос звучит максимально естественно. — Хотела начать работать в госпитале. Предрасположенность к Интону⁽²⁾. Владею также небольшим количеством техник, основанных на высвобождении Земли и Воды.

Задумчивый взгляд Цунаде задерживается на Сакуре дольше, чем на Какаши.

— Почему ты решила изучать ирьёниндзюцу?

— Я посчитала это полезным для своей команды, — отвечает Сакура, и ответ этот звучит как заранее заготовленный. Как нечто такое, что она не раз повторяла себе и остальным.

Цунаде всё ещё не сводит глаз с Сакуры, и та заметно тушуется: опускает взгляд вниз, крепче прижимает к себе руки.

— Сочетание Интона и Райтона весьма плодотворно и не является разрушительным, — звучит наконец. — Вам повезло. Ваша связь может сделать вас обоих сильнее. Мне встречались случаи, когда связанные шиноби не могли подолгу находиться вдали друг от друга, а при нахождении рядом хотя и не так быстро, но тоже постепенно истощались — из-за несочетания чакры.

— Что насчёт способа разорвать связь? — нетерпеливо спрашивает Какаши.

— Его нет, — быстро произносит Цунаде. Настолько быстро, что он интуитивно чувствует: она знает куда больше, чем говорит. — Вам остаётся только развивать в себе силы, связанные с накоплением чакры, чтобы максимально увеличить время, которые вы можете проводить в одиночку. Тебе, — она снова окидывает Сакуру задумчивым взглядом, — я могу посоветовать кое-что особенное. Жду сегодня в девять вечера на тренировочном полигоне.

С этими словами она встаёт, тяжело вздыхает и коротко кланяется Обито и Минато-сенсею:

— Мне очень жаль, но это всё, чем я могу вам помочь в данном вопросе.

* * *

Чтобы узнать, что именно Сакуре скажет Цунаде, Какаши ждёт её возвращения до глубокой ночи.

Когда она появляется в гостиной, на ней нет лица. Он встаёт с единственного места, куда можно сесть — кресло, где всегда читает, — и Сакура тут же валится в него без сил.

— Вы тренировались?

— Цунаде-сама обучила меня нескольким запечатывающим чакру техникам, — Сакура устало смыкает веки, движений бледных губ почти не разглядеть — настолько ей трудно говорить, — и показала мне основы Техники передачи чакры. Она нужна нам с тобой для помощи друг другу в случае возникновения критического истощения.

Какаши немало удивлён, что Обито, так искусно владеющий передачей чакры, не обучил этому свою ученицу. Как Сакура вообще умудрилась стать джонинам — вопрос ещё более открытый. Не может же весь её успех держаться на чистом упорстве и упрямстве.

— Ты сможешь дойти до своей комнаты? — спрашивает Какаши, глядя на её перепачканное в грязи платье и ссадины на обнажённых икрах.

— Да. Спасибо. Можешь идти спать.

Он уходит без лишних вопросов, но спустя полчаса всё ещё не в состоянии уснуть: без конца прокручивает в голове события сегодняшнего дня. Перспектив не прибавилось, Какаши до сих пор связан обстоятельствами и не может вернуться к заданиям и отправиться на поиски шиноби, управлявшего Кьюби. Наметился только один просвет — Сакура, как оказалось, не столь бесполезна в боевых техниках: если она и правда умеет высвобождать элементы Земли и Воды, то идея взять её с собой может оказаться не столь уж абсурдной.

Какаши переворачивается на другой бок, твёрдая простынь шуршит по обнажённой коже спины, цепляется за самые свежие шрамы. Он уже готов заставить себя провалиться в сон, когда слышит звуки глухого удара в коридоре и приглушённое мычание.

Инстинкты опережают все мысли: Какаши подскакивает, так и не надев даже маску и успев только схватить с подоконника кунай, и мчится к источнику звука. Сакура должна уже спать, наверняка закрылась у себя, когда он был ещё в душе…

Он замирает посреди коридора, освещённого лишь мягким светом гостиной.

Сакура тяжело дышит под его ногами, хватаясь за живот.

— Что произошло? — Какаши не торопится садиться рядом с ней: для начала обводит глазами периметр, пытается уловить присутствие чужой чакры.

— Я… видимо, слишком устала…

Тело постепенно расслабляется.

Вот почему он не слышал её шагов, пока лежал в постели: Сакура всё это время продолжала находиться там, где он её оставил.

Недолго думая, Какаши присаживается рядом, случайно задев коленкой её перевязанное тренировочными бинтами бедро.

— Прости, если разбудила, — Сакура настолько дезориентирована, что всё ещё не понимает: Какаши сидит здесь, рядом с ней, — я сейчас пойду…

— Сиди тихо.

Она ничего не отвечает, но вряд ли потому, что вняла его словам. Судя по дрожащим меловым губам, Сакура совсем обессилела.

Какаши берёт её руку в свою. Пальцы — длинные, но слишком тонкие, словно вот-вот разломаются под его движениями. Ногти подрезаны ровно под корень.

Он осторожно ведёт от ладони к запястью. Невесомо сжимает учащённый пульс фалангами.

Его чакра вливается в неё так, как будто ей там, внутри Сакуры, самое место. По неизвестным причинам Какаши и сам начинает чувствовать себя по-странному лучше: как будто окунулся в парную воду и забыл о всех внешних бедах.

Так же он чувствовал себя, когда три года назад, на одной из миссий, лежал, истекая кровью под высоким многоцветным буком, а Сакура подползла к нему на коленках, невзирая на въедавшуюся слякотную грязь, и принялась лечить его поротые раны.

Он тогда подумал: как если бы Рин была жива — и нашёл в этой мысли успокоение.

— Что ты… — Розовые ресницы вздрагивают в темноте. Но она не договаривает и сдавленно мычит, как от удовольствия.

Какаши спешно прерывает технику, поднимает Сакуру на руки и направляется вместе с ней в свою комнату.

---

1) Лес Шиккоцу (яп. Шиккоцурин; досл. Лес влажных костей) — одно из трёх священных мест, куда открыт доступ тем, кто владеет Сеннин-чакрой (наряду, в частности, с горой Мьёбоку). Собственно, родина Кацую.

Вернуться к тексту

2) Интон — высвобождение Инь. Я учитываю, что в манге нет информации о том, к какому свойству предрасположена чакры Сакуры. Но раз ирьёниндзюцу — её основная специализация, предположила, что им должен был бы быть Интон.

Вернуться к тексту

От футона, бесцельно лежавшего в кладовой годами, пахнет шерстью, горелым деревом и сыростью одновременно. Невзирая на прохладу непрогретого пола, утро не кажется мёрзлым — Какаши впервые за последние недели чувствует себя нормально, почти так же, как до возникновения связи с Сакурой.

Он медленно и бесшумно поднимается и видит её, лежащую в его кровати: прямая натянутая поза, руки сложены поверх одеяла, чуть вздымается от ровного дыхания грудь. В беспорядке только перепачканная после вчерашней тренировки одежда. Даже волосы в полной сообразности — ластятся контрастом в серости спальни.

Всё, что Какаши вчера себе позволил, — это снять с Сакуры нелепо яркий хитайате. Сейчас он позволяет себе сесть рядом, невесомо коснуться её запястья и влить ещё немного собственной чакры.

Губы Сакуры приоткрываются — они багряно-красные от мелких затрещин и от вернувшихся к ним признаков жизни. Обнажая влагу молочно-белых зубов, она сдавленно выдыхает в тишину спальни. Звук не громкий — но он разносит по позвонку леденящую прохладу. Впивается болезненным жаром в пах.

Когда через полчаса дыхание стоящего в планке Какаши шевелит скошенную траву полигона, а указательный палец, куда сконцентрирована чакра, продавливает мягкую землю, он думает, что Сакуру можно назвать в некоторой степени привлекательной. Но Какаши не переносит даже случайной мысли о простом сексе с той, кого знает. А Сакуру он знает слишком хорошо: надоедливая, по-детски капризная, не считающаяся с чужим мнением, до лицемерия любезная и…

И он узнаёт её чакру до того, как слышит шаги.

Она приносит с собой запах его дома и замирает с ним рядом. Холодный ветер шевелит подол тёмно-бордового платья и бьёт нахлестом по залеченным ссадинам.

— Извини, что доставила неудобства. Но я вполне могла ночевать в своей комнате, — звучит сухой декламирующий голос. На «ночевать» — сбивается. Должно быть, без конца прокручивала фразу в голове, и в конечном счёте слова слиплись от волнения на языке.

— У тебя было очень сильное истощение. — Какаши подбирает правую руку и переносит вес на указательный палец левой. Тело слушается так же, как раньше. — Пока искали Цунаде-сама, я заметил, что, если мы с тобой в непосредственной близости во время сна, запас чакры восстанавливается с невероятной скоростью. Думаю, ты и сама это заметила.

Молчит.

Конечно, заметила.

— У меня не было возможности спросить твоего разрешения. — Он выдыхает, легко встаёт несколькими короткими движениями и прикрывает левое веко — так шаринган беспокоит немного меньше, чем с открытым глазом. — Приношу извинения.

Сакура розовеет, отводит взгляд. В серебре её протектора отражается мутное очертание запятнанного неба — перелив этот мелькает под его подбородком, в её розовых волосах, куда вплетён развязанный им ночью малиновый хитайате.

Раньше Какаши всегда раздражался, когда видел Сакуру такой. Сейчас он тоже раздражается, хотя и понимает, что теперь её смущение вызвано не какими-то особенными чувствами, которые она нарисовала в своей голове по отношению к нему.

— Тогда давай обговорим заранее — больше так делать не нужно.

— Если я увижу, что твоё состояние критическое, я буду вынужден поступить так снова.

— Я медик. Я не доведу свой организм до полного истощения, — Сакура поджимает губы, собирает в пальцах чёрную тесьму по бокам платья и на этот раз выдерживает его взгляд, — поэтому не переживай. Тебе ничего не грозит.

Несколько секунд они не говорят ни слова. Увидь их кто со стороны, подумал бы, что оба охвачены силой гендзюцу — настолько неестественны и неподвижны их позы.

— Вчера я думал не о собственной безопасности, — ровным голосом говорит Какаши, и теперь ему безразлично, надумает ли Сакура чего-нибудь лишнего. — Я просто увидел тебя при смерти и помог единственным возможным способом. На моём месте так поступил бы любой человек. — Выдержав короткую паузу, он прибавляет: — Мне жаль, что способ, которым я мог помочь, — это уложить тебя в свою постель.

На последних словах Сакура широко распахивает глаза. Соразмерно тяжести дыхания усиливается и сила красноты на её щеках.

— Необязательно говорить об этом так!.. — выпаливает, и тесьма платья сжимается в кулаках.

— Необязательно во всём искать подтекст, — безразлично бросает Какаши. — Разве тебе не пора в госпиталь?

— Я туда и иду, — проговаривает Сакура поспешно. — Сегодня буду поздно. Можешь не ждать.

Она уходит, смотря себе под ноги, продолжая теребить платье, не узнав, что Какаши не ждёт её возвращения в том смысле, в каком она могла предположить. Подлинная суть в том, что он не привык к чужому присутствию, а потому хочет всегда знать наверняка, когда Сакура дома, а когда — нет.

* * *

Всю следующую неделю Сакура после работы в госпитале тренируется с Цунаде. Домой она возвращается с сильным истощением — не таким критическим, как в первый раз, но всё же с достаточно явным.

Какаши проводит с ней время только днём, когда наблюдает за её исследованиями в лабораторном кабинете, и такого количества времени оказывается более-менее достаточно, чтобы она не исчерпала весь свой запас чакры.

На восьмой день Какаши направляется в штаб АНБУ, чтобы договориться с Итачи о выполнении заданий небольшой продолжительности. Возле главного входа он встречает Лиса с позывным Кейчи и Югао, которая, наряду с Итачи и Какаши, является одной из немногих АНБУ, не скрывающих своих лица и имени.

— Какаши-семпай! — Югао почтительно кланяется, и Кейчи мигом ей вторит. — Раз вы здесь, значит, Хокаге-сама более не нужна ваша помощь в особо важном вопросе? Я рада видеть вас в добром здравии.

— К сожалению, я всё ещё не могу полноценно вернуться к текущим заданиям. Только если к краткосрочным.

— Времена для Конохи сейчас непростые, — раздаётся низкий голос Кейчи за маской. — Вы пришли к капитану? Он у себя.

— Да, я пришёл к нему. Спасибо, Кейчи.

Штаб АНБУ расположен недалеко от резиденции Хокаге, в одном из самых не пострадавших от нападения Кьюби районов. Это обветшалое, трёхэтажное здание старой библиотеки, с побитой из-за постоянного по ней бега крышей. Сюда может беспрепятственно заглянуть любой шиноби или гражданский — но никто из них не сумеет миновать барьер, ведущий в подземелье по круговому, утягивающему вниз лестничному пролёту: Хокаге лично запечатывает в татуировке каждого АНБУ ключ от защитного Кеккай Ниндзюцу⁽¹⁾.

В подземелье характерный полумрак, мрачные коридоры освещают лишь трещащие в звонкой тишине факелы с огнём. Подобный покой здесь бывает не всегда: порой из комнаты пыток доносятся нечеловеческие вопли схваченных вражеских шиноби и нукенинов, а из зала тренировок по кендзюцу слышатся звуки бесперебойно и ритмично бьющихся друг о друга боккэнов⁽²⁾.

Со времён Второго Хокаге в бытности АНБУ мало что изменилось. Отступление от созданных им правил произошло лишь раз — когда Итачи надел маску ласки, не достигнув пороговых тринадцати лет. Стоило ему до них дорасти, и он стал командиром отряда, а спустя ещё несколько лет — капитаном АНБУ.

Но от правила, что у возглавляющего АНБУ шиноби должен быть свой кабинет, не смог отступить даже тот, кто единственный раз нарушил самое главное из них — касающееся возрастного ограничения.

— Как поживаешь, капитан?

В кабинете капитана АНБУ мерцает электрический свет, но из-за отсутствия окон стойкое ощущение, что находишься во мраке, не отступает. Стеллажи с отчётами и архивными сведениями окружают письменный стол, и пространство кажется визуально меньше, чем оно есть на самом деле.

— Какаши-сан, — Итачи привстаёт с места и садится обратно лишь после того, как на высокий стул напротив него располагается Какаши, — что вас привело?

Всегда будет загадкой, почему наследник главы клана Учиха предпочитает уединяться в этом навевающем скуку месте. У него и оправданий не найдётся: всю бумажную работу выполняет Учиха Изуми, которая хотя и не член АНБУ, но работает на штаб в качестве помощника капитана.

— Хочу брать одиночные миссии.

Итачи выслушивает Какаши, не перебивая. Скрещивает руки на груди, но не грузно, а с карикатурным изяществом актёра Кабуки. Не меняется в лице.

Изучает.

Стóит Какаши закончить свой короткий, строго фактический рассказ об изученных им свойствах чакры, изменённой связью, как Итачи тут же спокойно говорит:

— Хорошо. Полагаю, вы и впрямь можете справиться с миссиями небольшой продолжительности, Какаши-сан.

Этот разговор — их первый с того утра, когда Итачи заявился к Какаши домой. Они не обсуждают ни разрушенную поверх них Коноху, ни возможную причастность к тому клана Учиха.

Итачи бледен. Впервые думается, что в одиночестве и темноте кабинета он сидит неспроста.

— Что говорит совет клана? — спрашивает Какаши после продолжительной паузы.

— Я не присутствовал на последнем заседании.

Время и место собрания всегда можно подстроить под старшего сына Фугаку-сана, особенно учитывая то, каким уважением Итачи пользуется среди остальных соклановцев. Если его там не было — значит, так захотел его отец.

— Итачи, — Какаши пытается выдать всю искренность, на какую способен, в надежде, что его слова будут поняты верно, — если тебе станет известно о чём-то, что может создать проблемы для Конохи, то ты всегда можешь обратиться ко мне и Обито.

Итачи холодно-спокоен, но едва выступившие от напряжения желваки выдают неестественный характер его невозмутимости.

— Вы напрасно беспокоитесь, Какаши-сан. Клан не так сильно, как вы могли предположить, оскорблён подозрениями других шиноби Конохи.

— Надеюсь, что, если чувства клана всё-таки будут задеты, капитан АНБУ окажется достаточно доверенным для них лицом, чтобы поделиться своими переживаниями.

Пауза облачается незримым напряжением. Её прерывает только треск ламп и проводов — они старые, их провели ещё в то время, когда электричество только начало распространяться в Стране Огня.

— Как я уже сказал, вам не о чем беспокоиться, Какаши-сан, — наконец говорит Итачи. Он не опускает взгляд — глядит прямо, неотрывно, с холодной бесчувственностью. Какаши вспоминает, как, увидев Итачи впервые, Тензо, смеясь, сказал, что ему и маска АНБУ не нужна («Он мне чем-то вас напоминает, семпай!»).

— Ну, раз так, то хорошо. — Какаши натягивает на лицо иронично-безразличную улыбку. — Я тогда пойду. Спасибо, что пошёл на встречу. Завтра зайду за заданием.

Снова оказавшись во мраке коридора, Какаши думает о бесцельности своих действий и собственной беспомощности: он превратился в сосуд чакры для Сакуры, вынужден выуживать информацию из натянутых разговоров с Итачи и выпрашивать у него миссии, даваемые обычно новичкам.

Какаши не пришлось бы настаивать на последнем, не будь необходимости не выглядеть подозрительно, когда он, временно отстранённый от заданий, вдруг станет выяснять обстоятельства нападения Кьюби на Коноху.

— Какаши-семпай! — Югао всё ещё стоит у центрального входа в штаб. Кейчи нигде не видно, вместо него её окружают Анко и Хаяте. — Вы быстро.

— Да, — Какаши останавливается напротив, кивает сначала Хаяте, а затем — не глядя — Анко, — так получилось. Что к нам привело двух уважаемых экзаменаторов?

— В этом году мы никакие не экзаменаторы. Экзамен перенесён на следующий год.

— Слишком много сожаления в голосе, — проговаривает Хаяте.

Анко всё продолжает сверлить Какаши взглядом, словно и не слыша слов своего давнего товарища.

— Я думаю, что правила есть правила, — говорит она. — Экзамен проводился даже во время войны. Такими отменами мы рискуем, что молодое поколение совсем размякнет.

Только из-за того, что Анко так настырно ждёт от него хотя бы какого-нибудь ответа, Какаши вынужден сказать:

— Отчасти да. Но сейчас генины будут более полезны в работах по восстановлению деревни, чем на экзамене на чуунина.

— Ты прав, — немедленно выпаливает Анко. — Но всё же было бы неплохо, увеличь мы их силу и выносливость при помощи экзамена. Деревне нужны сильные шиноби, приспособленные к бою… Ты сам так говорил!..

Какаши понимает, что действительно мог сказать нечто подобное, но сейчас, когда он слышит эту фразу от другого человека, возникает ощущение неправильности.

Ведь после нападения Кьюби больше всего пользы принесли ирьёнины, основная часть которых не использует боевые техники.

— Вообще… — Югао неловко переглядывается с Хаяте. — Мы планировали сходить выпить. Не хотите с нами, Какаши-семпай? О сорванных экзаменах можно поговорить и за чашкой саке.

Какаши соглашается — как-никак общество других поможет скоротать время, — и направляется вместе с Анко, Югао и Хаяте в идзакая⁽³⁾ неподалёку. Пока они добираются, солнце успевает полностью скрыться за горизонтом. Прохлада поздней осени морозит кожу рук — хотя Анко и шагает в непосредственной близости, — а пожухлая листва трескает, рассыпаясь, под сандалиями.

Бар, расположенный на центральной улице, оказывается переполнен людьми: смех, громкие выкрики, звяканье посуды и запах спиртного накрывают, как ударной волной. В последнее время шиноби всё чаще стали приходить в такие места по вечерам, после тяжёлых изнуряющих работ по восстановлению деревни.

Какаши натыкается на извиняющийся взгляд Югао. Говорит:

— Всё нормально, — и коротко ей улыбается.

Они встают у барной стойки, где старик-владелец щедро наливает им тёплого саке в расставленные в линию глиняные отёко. Какаши не планирует напиваться, потому отпивает понемногу, чуть приспуская маску. Югао и Хаяте нет ни до кого дела, они о чём-то тихо переговариваются, приблизившись друг к другу на интимное расстояние, а Анко, хотя она и стоит максимально близко к Какаши, хватает деликатности, чтобы развернуться к залу, облокотившись на стойку локтями.

— Хокаге-сама поручил тебе какую-то работу в госпитале?

Отёко, по привычке волочимый по столу, замирает на месте. Какаши усмехается и коротко отвечает:

— В Конохе ничему не скрыться.

— Да вот смотрю на них и вспомнила, что ты теперь частый гость в госпитале.

— Ты о чём? — Он прослеживает за её взглядом до тех самых пор, пока не приходится развернуться всем корпусом к залу.

И на долю секунду озадачиться от увиденного: в нескольких метрах, у самого входа, перелив от красного тётина мигающим пятном ложится на розовые волосы Сакуры, которая сидит за большим столом и, чокнувшись с гражданским, улыбается во все зубы. Судя по облачению — белый балахон с вышитым символом Страны Огня, — гражданский работает на даймё, а судя по его прикосновениям к обнажённому из-под ципао плечу Сакуры — слишком увлечён сидящей рядом.

— Да вот, о них. Видимо, у ирьёнинов праздненство по случаю прибытия главного спонсора госпиталя, — хмыкает Анко.

Прежде чем развернуться обратно к стойке, из сидящих за тем столом Какаши успевает признать Таджи-сан и темноволосого шиноби, с которым встречается Сакура.

— Это ведь маленькая подопечная Хокаге-сама, которая за тобой бегала, Какаши, — весело проговаривает Анко. — Ты знал, что она теперь работает в госпитале?

— Знал. — Какаши делает небольшой глоток. Саке остыл, отчего древесный вкус становится слишком явным. — Откуда тебе известно, что прибыл спонсор?

— Изумо сегодня сказал.

Задавая Анко вопрос, он рассчитывал узнать, почему ни Хокаге, ни его советники не сопровождают политического гостя. Но раз её источник информации Изумо, то дальнейшие расспросы не имеют смысла.

— Бедняга даже не смеет ему сопротивляться, — усмехается Анко, воротя отёко перед губами. — Ками упаси, обладая силой куноичи, быть вынужденной пресмыкаться перед такими жалкими мужчинами, как он. Иногда мне жаль ирьёнинов.

— Они в твоей жалости не нуждаются. — Голос Какаши спокоен, но Анко от сказанного стыдливо замирает и больше тему не развивает.

Владелец тем временем наливает Какаши новую стопку: саке плещется, отёко согревает пальцы.

— Ты знаешь черноволосого шиноби, который тоже сидит с ней рядом?

— С кем? — непонимающе переспрашивает Анко.

— С Сакурой.

— А, ты про того красавчика. — Она разворачивается и цокает пустым отёко по столу. Старик протягивает руку, в которой держит токкури, чтобы налить Анко тоже, но Какаши осторожно его останавливает, перехватывая инициативу и благодарным взглядом давая понять: «Дальше мы сами». — Его зовут Наоки. Он из клана Учиха. Недавно начал работать медиком в госпитале. В позапрошлом году он со второго раза прошёл у меня экзамен на чуунина.

— Говоришь так, как будто ты единственный экзаменатор, — подхватывает Хаяте. Югао молча улыбается, перебирает в пальцах чашку, и его внимание тут же возвращается к ней.

— Мой этап самый сложный! — обиженно произносит Анко. Но заметив, что товарищу нет до неё никакого дела, она обращается к Какаши: — Не считая того раза, когда Ибики-семпай тоже был в числе экзаменаторов. Слышал про тот раз?

— Нет, — коротко отвечает он и осушает содержимое отёко одним глотком. Какаши знает лишь, что Ибики был экзаменатором в год, когда Наруто, Саске и Сакура сдавали экзамен на чуунина впервые — Обито тогда все уши прожужжал своими стенаниями и переживаниями.

— Ну, тот самый этап, когда нужно было умудриться списать. Как ты мог не слышать?.. Там было два очень забавных случая: один генин не ответил ни на какие вопросы и прошёл только благодаря тому, что не предал свою команду. А другая — дала верные ответы абсолютно на все.

Какаши на секунду задумывается. Кажется, он начинает припоминать, как Обито с лучезарной улыбкой говорил, что невероятно горд своей командой, даже если им не удалось стать чуунинами с первого раза. «А Сакура — ты только представь! — ответила на все теоретические вопросы, которые на самом деле задаются джонинам».

— Тот генин, который ответил на все вопросы, не справился с заданием, — произносит Какаши. — Проверялись уловки, на которые способен ниндзя, а не знание голых фактов. Таким людям не стоит быть шиноби.

Анко хмыкает.

— Вот поэтому тебя и не зовут в экзаменаторы. Из-за тебя все так бы и оставались генинами.

Через полчаса Хаяте и Югао предлагают пойти домой, и Какаши охотно соглашается. Анко выглядит подвыпившей, и, когда они направляются к выходу, берёт Какаши за локоть: под градусом она всегда становится чрезмерно тактильной.

— Нет, ты всё же посмотри, что он себе позволяет… — чуть пьяно произносит Анко рядом с его ухом.

Вместо ответа Какаши ненадолго оттягивает повязку с левого глаза, чтобы открыть шарингану доступ — и чтобы разглядеть под столом потоки чакры Сакуры и подчинённого даймё: пальцы того скользят от голых коленок выше, к чёрным бриджам.

Какаши прикрывает шаринган и наблюдает, как Сакура продолжает натянуто улыбаться и кивками выражать согласие со всеми фразами, которые слышит. Когда он останавливается в шаге от их стола, Анко пьяно спотыкается и ойкает.

— Эй, ты чего?..

Сакура откидывает голову и сталкивается с ним взглядом, в котором сначала виднеются следы натянутой для других улыбки, а затем, почти сразу же при виде Какаши, следы эти тухнут, и ничего, кроме оцепенения, не остаётся.

В темноте, в красном свете тётина, в гуле голосов, в поволоке совсем лёгкого опьянения она кажется Какаши не просто привлекательной, а красивой. И он надеется, что Сакура не усмотрит во взгляде на неё осуждения — потому что Какаши его не испытывает: он чувствует только слепую злобу, проходящую по лопаткам и глотке.

И говорит себе: это потому, что он знает как никто другой — Сакура не заслужила такого отношения.

Говорит: вот бы выдрать этому помощнику сухожилия.

На улице, в прохладе ночной Конохи, Какаши всё ещё жарко, как будто что-то въелось в грудину. Он даже не чувствует хватки Анко на своих руках.

Хаяте курит — выдыхает дым сигареты под светом мигающего фонаря, — а Югао стоит с ним рядом. Спрашивает у Какаши:

— Что-то случилось, семпай?

— Нет, ничего. Югао, ты проводишь Анко? У меня ещё есть кое-какие дела.

— Меня провожать не нужно! — Анко отбрасывает его руку и отступает на один шатающийся шаг вбок. — Иди, куда тебе там надо.

Какаши всё же дожидается от Югао согласительного кивка и только после того запрыгивает на крышу соседнего здания. Черепица трещит от усиленной в ступнях чакры. Ночной горный ветер бьёт наотмашь в лицо.

Через минуту он заходит в тот же идзакая с чёрного входа. Шагает к красному свету — сквозь гул голосов, сквозь поволоку отступившего опьянения и накатившего вместо того окостенения. Когда останавливается напротив нужного стола, смотрит на бликующие в темноте зелёные глаза.

И говорит:

— Сакура, пойдём. Нам пора домой.

Звуки за соседними местами не стихают — смех, выкрикивание, бряцание посуды, — но здесь они замерли в один короткий миг, как будто впились в барьер, не пропускающий даже шёпота.

— Что ты?.. — спрашивает Сакура застыло.

— Вставай.

— Какаши-сан, — вмешивается Таджи, оглядывая остальных ирьёнинов, сидящих за столом, вопрошающим взглядом и выражая явное недоумение, — не хотите ли к нам присоединиться? У нас особый гость…

— К сожалению, нам с Сакурой надо уходить.

Таджи замолкает. Какаши же, не дожидаясь того, что будет дальше, встаёт за спиной Сакуры и осторожно кладёт руку ей на плечо.

— Вставай.

Взгляд помощника даймё впивается в стол. Руки сложены на собственных коленях.

А плечи Сакуры подрагивают, словно она готова вот-вот разрыдаться. Или вспыхнуть от негодования — за последнее время не раз пришлось признавать, что порой сложно предугадать её реакцию на те или иные вещи.

Какаши наклоняется, опускает руку ниже и вплетает свои пальцы в её. Она тянется наверх, к нему, встаёт, ни с кем не прощается, переступает через скамейку — и позволяет ему увести себя из этого места.

Оказавшись на улице, они ничего друг другу не говорят. Запрыгивают на крышу и мчатся к дому.

Сакура бежит впереди. Розовые волосы хлещутся на ветру и оставляют след того самого цветочного запаха, который Какаши ощущал уже не раз.

Ему кажется, что она плачет, но, когда за ними захлопывается входная дверь дома, Сакура разворачивается, смотрит на него злобно, шипит:

— Какого чёрта это было? — и глаза если и красные, то только от злости.

Она не проронила ни слезинки.

— Порой шаринган даёт мне увидеть больше, чем я хочу.

— Ты выставил всё так, как будто мы…

— На тебе не было лица, — перебивает её Какаши. Голос не срывается, не дрогнет, с ним вообще ничего не происходит. — Я не смог пройти мимо.

— Я выполняла свою работу, — цедит Сакура. — Куноичи и не такое проходится терпеть. А своё «не смог пройти мимо» засунь себе…

Никогда раньше он не хотел с такой силой, как сейчас, сказать ей, что быть шиноби — это не для неё. И именно сейчас он не может отчего-то этого произнести.

Вместо того Какаши медленно, выдавливая из себя то, к чему не хочется возвращаться, проговаривает:

— Я знаю, что ты решила стать куноичи из-за меня. Оно того не стоит, — так и не сказав: «Тебе не нужно этого делать»; «Пожалуйста, просто живи сама по себе»; «Не заставляй меня чувствовать себя ответственным за тебя».

Услышав сказанные им слова, Сакура ненадолго замолкает. Она ошарашена. Открывает рот и снова закрывает. Сжимает кулаки и вскидывает голову, вытягивая подбородок.

— Ты, судя по всему, считаешь, что весь мир крутится вокруг тебя…

— Я сделал то, что сделал. За сегодняшнее я не буду приносить извинений, — коротко прерывает Какаши. — И вот ещё что, — он проходит мимо, направляясь в свою комнату, — на будущее имей в виду, что твоему другу ты безразлична.

Успевает сделать шаг, два, прежде чем в спину впивается:

— Я знаю. Он мне тоже безразличен. Поэтому я с ним и сплю. — И тихое: — Придурок…

В спальне Какаши дожидается нужных звуков за стенами: закрывается окно, шлёпают шаги по татами, расстилается футон.

И больше не говорит себе, что подлинная суть его внимания только в том, что он не приучен к чужому присутствию в доме.

Потому что к Сакуре он уже привык.

---

1) Кеккай Ниндзюцу (яп.) — барьерные техники ниндзя.

Вернуться к тексту

2) Боккэн — деревянный макет меча, используемый при тренировках.

Вернуться к тексту

3) Идзакая — тип японского питейного заведения, некий традиционный бар.

Вернуться к тексту

Даже простая миссия по очередной слежке за Тамурой — ненадолго остановившемся в соседнем селении политическим противником даймё — даётся с трудом. По прошествии двух дней Какаши вынужден отправиться домой для восстановления за ночь запасов чакры, а наутро вновь вернуться в то место, где остановилась его цель.

Но тем не менее всё время, что Какаши следит за передвижениями Тамуры, в глотке вновь саднит нарастающей тупой болью, а во рту появляется металлический привкус крови — сказалось, что с Сакурой ночью он так и не столкнулся и подзарядка чакрой произошла только благодаря её нахождению в доме.

Если бы они ночевали рядом, сил бы прибавилось однозначно больше.

Какаши ненавидит возвращаться с заданий ни с чем, но выбора не остаётся — запасов чакры хватит только на те пару часов, которые необходимы на обратный путь до Конохи.

Он бесшумно приземляется с дерева, используя Шуншин, и сливается с густо-зелёной хвоей. Трель цикад и резкий запах напитанных гнилой сыростью листьев доносятся словно через непроходимые преграду и туман. Активированный шаринган вбирает в себя энергии больше, чем обычно, словно почувствовав опасность от самого факта истощения тела.

Какаши ровно вышагивает несколько недолгих минут, приводя дыхание в норму, после чего наконец находит в себе силы, чтобы перейти на бег. Перемещение по земле увеличивает риск того, что он может с кем-то столкнуться, а по деревьям — того, что запасы чакры растратятся быстрее, чем он полагает.

Ветер ударяет в лицо морозом приближающейся зимы, иссушенная почва трещит, надламываясь, под сандалиями, а шум цикад гудит, как под привязью, на барабанных перепонках.

Он обегает чёрную гладь неестественно неподвижной лужи, когда до Конохи остаётся не более пяти километров — и едва удерживается, чтобы не затормозить: в памяти воссоздаётся недавняя картина этой же тропы безо всяких признаков прошедшего дождя.

Подчинившись инстинктам, мигом распахивается левый глаз, но печати Какаши складывает вполне осознанно, хотя и кажется, что движения рук столь быстры, что опережают любые осмысленные суждения.

Через несколько секунд на том месте, где он только что стоял, металлические цепи впиваются в древесину и расщепляют её в клочья. Бруски — следы Техники замены — падают на землю с глухим треском, вздымая вверх высушенную осеннюю листву.

Из искусственной лужи, воссозданной Суитоном, выплывает шиноби Киригакуре. С длинных чёрных волос стекает прерывистыми струями вода. Рука, на которой закреплена громадная металлическая перчатка, приподнята над головой, выдвинутая оттуда цепь, покрытая лезвиями и предназначавшаяся для Какаши, дребезжит от нетерпения, ходит волной и соединяется с другой такой же.

Противников двое. Они стоят по разные стороны, и их цепи схлёстывается, сливаясь воедино по центру тропы.

Какаши не медлит — спрыгивает с дерева, после чего, не пожалев сил на ещё один Шуншин, в короткий миг оказывается за спиной шиноби, выплывшего из лужи, и врезается ему кунаем в горло до того, как тот сумел опомниться: один горизонтальный удар в самый центр, чтобы добраться до сонной артерии, и перекручивание острия лезвия внутри, сквозь разрывной хряст и стекающую по ладоням густую кровь.

Она греет пальцы, а шиноби Кири не успевает даже замычать.

Какаши — не успевает взглянуть ему даже в глаза.

— Мейзу! — надрывно вопит второй под лязгающие звуки упавших цепей. — Мей…

Теневой клон Какаши появляется за его спиной из мрака густых деревьев и вонзает танто точечно промеж рёбер, отчего невысказанное окончание застревает в горле — шиноби падает на колени, кашляя.

Если судить по их внешности, они близнецы. Не будь тот, которого ранил теневой клон, шокирован смертью брата, наверняка отреагировал бы быстрее.

Какаши ненавидит использовать подобные методы в бою, но годы опыта показали, что лучшего способа дезориентировать не придумать. Как-то раз он успел перерезать глотку нукенину Суны, славившемуся своей невероятной скоростью передвижения, только благодаря тому, что в этот же миг Тензо убил брата того нукенина одним коротким ударом катаны в сердце прямо у него на глазах.

Теневого клона хватает ненадолго: он растворяется в белой дымке вместе с танто, вонзившимся в грудину второго шиноби Кири. Как только орудие исчезает, кровь захлёстывает его колени, как выплеснутая из опрокинувшегося содзуСодзу — устройство в традиционных японских садах. вода.

Шиноби прогибается в спине, но продолжает сидеть в позе сэйдза.

И в ужасе смотреть на лицо убитого брата.

Какаши перемещается к нему в семь-восемь скорых шагов — сразу после того, как исчезает в белой дымке клон, — и приставляет кунай к горлу.

— Вас нанял Тамура? — Голос ровный, но силы на нуле. Пульсирующее горло шиноби Кири плывёт перед глазами. Трель цикад теперь неслышна.

— Пошёл… к чёрту…

— Отвечай, — цедит Какаши, — вас нанял Тамура?

— Я тебе кости размозжу… — Он заходится в кашле и непроизвольно сгибает шею, отчего остриё куная впивается в беззащитную кожу.

Капли алой крови тут же стекают обволакивающим теплом по ладоням Какаши, смешиваясь с уже слипшейся кровью убитого.

Мейзу.

Убитого зовут Мейзу.

— Спрашиваю последний раз…

Какаши действительно думает, что ещё одного раза не будет — шиноби вот-вот умрёт. Пробитая между рёбер рана слишком серьёзная для того, чтобы ещё сколько-нибудь продержаться.

И, возможно, именно осознание этого ослабило бдительность.

Щелчок. Треск.

Какаши не успевает среагировать: игла, выпущенная из металлической перчатки умирающего шиноби, впивается в икроножную мышцу правой ноги. В следующую секунду из-за рта ниндзя Кири сочится белая пена — предварительно проткнув Какаши отравленным оружием, он покончил с собой.

— Чёрт…

Отстранённо, словно мысль принадлежит другому человеку, думается об Оининах — специальном отряде АНБУ Киригакуре, который избавляется от тел бежавших из их деревни шиноби.

Нельзя оставлять убитых здесь, иначе есть риск зачистки следов… Где Тензо? Югао? Кейчи?

Почему Какаши отправился на задание в одиночку?..

Танто, унаследованный от отца, отчего-то измаран чужой кровью.

И с чакрой что-то неладное. Но ведь Обито накрыло камнем, и перед смертью он дал Какаши свой шаринган. А шаринган, вживлённый не Учихе, расходует чакру так сильно, что можно и умереть.

Где-то поблизости Рин. Она обязательно его вылечит.

Так же, как лечила Сакура — подползая ободранными коленками по грязной земле, когда Какаши вглядывался, обессиленный, на грани жизни и смерти, в многоцветный бук над головой. Трава щекотала кожу. Пахло лесным дождём и цветочным шампунем.

Как если бы Рин была жива… Только потому ему было тепло от касаний Сакуры. Он просто хотел, чтобы Нохара Рин оказалась живой.

Она работает в госпитале. Она — не Рин. Она — Сакура. За окном, когда Какаши сидит в лабораторном кабинете и наблюдает за её точными движениями, виден первый иней. Скоро зима.

Холодно.

Надо бежать. Бежать.

Нога пульсирует и немеет.

Но где-то поблизости Сакура. Она обязательно его вылечит.

Скоро. Пять километров?.. Да, ровно пять.

Ровно пять…

…столько было Сакуре, когда родителей убили на её глазах. Когда Какаши спас её, и следы слёз присохшей линией разрезали спёкшуюся на щеках кровь.

Она спросила только: как вас зовут? Он назвал только имя.

— Какаши?.. Ками...

Конечно, голос Сакуры полон ужаса — ведь её родителей убили насильственной, незаслуженной, несправедливой смертью.

— Никогда вовремя… не подоспеваю…

— Ты весь горишь, молчи, просто молчи!..

Сакура очень красивая — под красным светом тётина, когда смотрит на него снизу вверх, когда…

— …ты спала рядом. Надо было, чтобы ты… Чакры нет… Обито придавило…

— Это яд? — Что-то холодное с треском бьёт по щеке. — Отвечай: это яд?!

Окно, через которое он влез, так и остаётся открытым нараспашку. Какаши лежит на чём-то очень мягком, оно обволакивает его теплом и засасывает в тихое, дарящее успокоение ничто. Какаши думает: это портал в измерение, похожее на Камуи. Думает: его там ждут.

Наверное, он расположился на том самом диване, откуда наблюдал за проводящей исследования Сакурой. Всегда ли здесь была эта нора в другой — приятный — мир? Наверное, таковы последствия древесной техники: окружающая действительность теперь искусственная… В доме Минато-сенсея на таком же ненастоящем стуле сидит Рин, её ноги свисают и не достают до пола. Кушина-сан стоит там же — улыбается и протягивает ему бенто, перевязанный красным фуросики.

— Всё будет хорошо, Какаши! Открой глаза!

Но почему-то Сакура над ним — настоящая. Цветочные волосы свисают с её лица вниз и щекочут обнажённый, ничем не прикрытый нос.

— Маска…

— Отвечай сейчас же! Это яд?

Какаши кивает. Закрывает глаза. Теперь ему не холодно — ему тепло, как в тот раз, когда Сакура латала его раны три года назад.

— Всё будет хорошо, — сдавленно говорит она, и что-то мокро-солёное касается губ. — Держись, Какаши, ладно?.. Всё будет хорошо…

— Найди Югао… Скажи ей отправиться туда, иначе тел не останется…

— Молчи. Прошу тебя, молчи. Я всё сделаю…

Последнее, что он слышит, — это звуки рвущейся одежды. Обнажённую кожу морозит холодом на короткое, неуловимое мгновение, после чего тепла становится так много, что Какаши не выдерживает и наконец проваливается в нору.

* * *

Время от времени он вырывается из забытья, но не может понять, является ли увиденное через наполовину смежившиеся веки галлюцинацией или реальностью: над животом мерцает зелёная чакра, напоминающая Шосен Дзюцу только цветом и клокочущим теплом — но в отличие от той она пузырится прямо в воздухе, как под гравитацией, и тонкие пальцы Сакуры орудуют над образовавшимся сгустком так, словно тянут его за невидимые нити.

— Потерпи ещё немного… Я обязательно найду яд… — слышится перед тем, как он снова проваливается в сон.

* * *

Проснувшись, Какаши не сразу понимает, где находится. Но мутно-бежевый потолок кажется ему знакомым, как и запах порошка, исходящий от одеяла.

Это дом. Но когда он сюда добрался?

Необходимо как можно скорее забрать тела двух шиноби Кири. Итачи уже в курсе?.. Хотя на миссии Какаши был один, так что вряд ли…

— Проснулся?

Только после того, как слышит голос, он понимает, что кто-то держит его за руку.

Касания — холодные, но от них становится тепло, потоки чакры словно бы впадают в приятную дрёму, успокаиваются и приходят к незримому балансу.

— Итачи в курсе? — спрашивает Какаши, не выдёргивая руку, но и не глядя на сидящую на полу Сакуру.

Сколько часов он спал? Она всё это время была здесь?

И где, чёрт побери, его маска?..

— Я связалась с Югао-сан, как только нормализовала твоё состояние. АНБУ нашли тела двух убитых шиноби и перевезли их в наш морг. Их опознали. Это Мейзу и Гозу. Наёмники родом из Кири. Югао-сан сказала, что остальные детали сообщит тебе лично. Мне о них знать не положено, — безжизненно отчеканивает Сакура. И спрашивает уже тише: — Как ты себя чувствуешь?

— Я в норме…

— Ты чуть не умер…

— …благодаря тебе. Спасибо.

И смотрит вниз, на неё, на опухшие глаза, на тонкие пальцы, вцепившиеся в его собственные так, словно от этих касаний зависит всё и даже больше.

В голове постепенно проясняется, и Какаши вспоминает, как один из нукенинов Кири отравил его перед смертью, как он приполз, на последнем издыхании, к Сакуре, как она говорила бесконечно, что всё будет хорошо.

— Почему ты был на миссии один? Разве так можно?

— Ты можешь идти к себе, я уже в порядке. — Должно быть, она замёрзла — пол ведь пока не прогревается. Даже ему, недавно спавшему на футоне — пока Сакура ночевала в его постели, — было холодно.

Хотя он тогда и проснулся с чувством, что спал на летней поляне, под лучами яркого — не красного — солнца.

Сакура, хотевшая было сказать что-то ещё, каменеет. Тонкие брови изламываются, она смотрит на Какаши пристально, и он видит, как контрастирует с зелёным раскрасневшийся белок глаз.

Говорит:

— Если хочешь быть куноичи, то нужно учиться поменьше плакать, — и следит неотрывно за тем, как неотрывно она следит за движением его рта.

— Я уже куноичи, — беззлобно отвечает Сакура и медленно поднимает взгляд к его глазам.

Стоит Какаши подумать о том, какие сухие и безжизненные на вид её губы, и она уже поднимается на месте, не выпуская его руки из крепкой болезненной хватки, и склоняется над его лицом неумолимыми, точными движениями.

Он думает: будь что будет. Поцелует — поцелует её в ответ. Захочет уйти — не станет ни за что удерживать.

И хватается крепче за замёрзшие пальцы, когда Сакура — припадает губами к его лбу.

— Температуры нет.

Она уходит, а у обессиленного от яда Какаши нет сил на то, чтобы встать и пойти за ней.

— Уверен, дело в свидании.

Похабно-шутливая улыбка Наоки злит. Его чёрные волосы бликуют под жужжащей лампой лабораторного кабинета, а обнажённый ряд зубов напоминает о том дне, когда Сакура встретилась с ним впервые и предпочла быть очарованной мягким характером, предельной простотой и искренней непосредственностью.

Черты эти были явственнее и неожиданнее от того, что Наоки — один из членов клана Учиха.

— Я же сказала — нет.

Не переставая смотреть в небольшое зеркало, пригвождённое к торцу серого металлического шкафа, она наспех расчёсывает пальцами отросшие волосы и методично покусывает губы, чтобы разогнать их бледность единственным доступным сейчас способом.

— Просто проводить Наруто, — передразнивает Наоки. — Ну да, ну да. Для него ты не стала бы и медицинский халат снимать.

— Хорошо, ты меня подловил, — устало парирует Сакура. — Там будет ещё и Саске — это его я пытаюсь соблазнить. Стану невесткой главы клана, и тебе придётся сгибаться в кейрей⁽¹⁾ всякий раз, когда я буду проходить мимо.

Хотя она и говорит о предстоящей встрече с Саске шутливо смеясь, на самом деле готова заныть от злобы — настолько она в ней сильна. Когда Обито-сенсей сообщил, что Саске обязательно будет присутствовать на сегодняшнем прощальном ужине с Наруто, Сакура была в шаге от того, чтобы необдуманно разломить напополам заваленный бумагами стол сенсея, но брошенная им фраза «Наруто не показывает, насколько ему недостаёт Саске» поумерила всякий пыл.

Сенсей знает слишком хорошо, на какие точки давить. Сакура видит все его манипуляции насквозь, но поддаётся им — потому что они безобидны в той же степени, что и он сам.

— Я говорил тебе, что мы, Учихи, не столь формальны, как Хьюги. — Наоки скрещивает руки на груди и игриво ухмыляется, отчего вокруг угольно-чёрных глаз появляются заломы мелких морщин. — У тебя довольно ограниченное представление о древних кланах.

Сакура никак ему не отвечает. Это один из плюсов общения с таким человеком, как Наоки: любой разговор обрывается так же просто, как и завязывается.

— Если там будет Хатаке Какаши, — говорит он, продолжая улыбаться, и Сакура сталкивается с ним взглядом через отражение в зеркале, — постарайтесь досидеть до конца. Переживаю, как бы он не потащил тебя за собой со словами… — Наоки демонстративно откашливается и понижает тембр голоса, очевидно подражая тому, о ком идёт речь: — «Пойдём домой, Сакура».

— Я живу с ним по приказу Хокаге. — Сакура отходит от зеркала на шаг назад и, разверзнувшись, сморит на Наоки с таким обыденным видом, как будто они обсуждает, что бы им поесть в перерыве на обед.

— Ты уже столько раз рассказывала про секретную миссию АНБУ и о необходимости наличия для этого ручного ирьёнина в доме Хатаке, что я начинаю подозревать тебя в оправданиях, Сакура.

Она не выдерживает — смеётся и, по-дружески хлопая его по плечу, весело произносит:

— Мне нет нужды оправдываться перед тобой.

— Секс без обязательств. Помню. Спасибо, что не даёшь забыть.

— Да и то в прошлом, — напоминает Сакура, и выражение его лица становится наигранно расстроенным. — Я пошла. Не скучай. На случай если Таджи-сан будет меня искать, скажи ей, что я отпрашивалась.

— А ты передавай Какаши-сану привет.

— Передам всем, кто там будет, — гнёт она своё, прежде чем наконец покинуть кабинет. И прежде чем Наоки отвесит очередную свою глупую шутку.

Прихорашиваться не было её целью, но и заявиться в помятом после ночной смены виде — нет ни малейшего желания. Сакура на ходу разглаживает вмятые складки тренировочного платья, прощается с суетливыми медсёстрами у стойки регистрации и прошмыгивает на улицу в надежде, что не столкнётся с Таджи-сан: она разрешила уйти раньше обычного ещё двое суток назад, торопясь в операционную, где должна была ассистировать самой Цунаде-сама, и, возможно, сейчас уже и забыла, что молодой ирьёнин Харуно Сакура — до сих пор не принятая официально в штат — на бегу сообщила о необходимости своего присутствия на прощальном ужине с другом («Да-да, Таджи-сан, Узумаки Наруто, сын… Ками, да дайте вы пройти… сын Четвёртого Хокаге!») перед тем, как он покинет на неопределённое время Коноху («Послезавтра, Таджи-сан! В обед») для усиленных тренировок с Джирайей-сама («Пишет книги? Не знаю, Таджи-сан, впервые слышу»).

Местом для сбора друзей и близких Наруто выбрал Ичираку Рамен. Сакура знает: это потому, что ему не хочется находиться дома. Последнее время она виделась с Наруто едва ли не ежедневно, и все те разы, что он оказывался более или менее настроен на разговор, были либо на тренировочном полигоне, либо в шумном, многолюдном общественном месте. В первом случае Наруто спрашивал у Сакуры, помнит ли она лица своих родителей, во втором — говорил так много и так много смеялся, что и голос, и смех, и он весь поглощались гомоном безликой толпы.

На улице светит студёное солнце, изо рта выплёскивается влажный пар, мороз колит обнажённые участки кожи, Саске — дожидается Сакуру у входа в Ичираку.

Она хочет пройти мимо, ничего ему не сказав, в надежде, что он лишь зайдёт следом, но он зовёт её спокойным:

— Сакура, — и она вынуждена остановиться, развернуться к нему и туда же зашагать, чтобы встать одеревенело напротив.

Со стороны происходящее наверняка выглядит так, словно Саске дёрнул Сакуру за поводок, но Саске не умеет привязывать, он только привязывается сам — вот и сейчас возвышается неподвижно рядом с обкорнанной стеной здания раменной и смотрит на Сакуру так, словно он побитый, провинившийся перед стаей горделивый волчонок.

— Чего? Чувствуешь себя виноватым, Саске? Знаешь, если ты…

— Прости меня, — говорит он без перехода, тем же спокойным голосом, что и «Сакура». Что и: «Навещай Наруто без меня».

Что и: «Не появляйся пока в нашем квартале», — прежде чем захлопнуть перед ней дверь, на которой облупилась краска красно-белого веера.

Сакура сглатывает режущую боль в глотке. Ей хочется его обнять, ударить по лицу, взять за руку и повести за собой внутрь.

— Ты ещё не видел Наруто? — спрашивает она деланно спокойно — давая понять, что если и злится, то может эту глупую злобу перетерпеть, — и видит, как заходятся в движении желваки Саске при упоминании имени друга.

— Нет, — звучит короткий, режущий ответ.

— Давай, пойдём, зайдём вместе. Он будет очень рад тебя увидеть.

В Ичираку пахнет варёной свининой и солёными специями. Снующие позади стойки Теучи-сан и его дочь Аяме обволакиваются лёгким полупрозрачным серым дымом, а сидящие напротив Наруто, Минато-сан, Обито-сенсей о чём-то переговариваются. Какаши уселся там же, рядом с Обито с одной стороны и свободным местом — с другой. Его локти лежат на столе, правая рука скучающе подпирает щёку. Сегодня он снова одет в экипировку АНБУ, и Сакура скользит взглядом по татуировке, от неё — вверх, к полупрофилю.

Бледность сошла на нет. Теперь он полностью здоров.

— Ты опять слишком очевидна, — тихо проговаривает Саске, после чего проходит мимо и без раздумий садится рядом с Какаши, оставляя Сакуру с приливом жара — от стыда и от витающего пара варящейся в котле пшеничной лапши.

Она опускает взгляд, чтобы ни с кем им не столкнуться, и садится рядом с Саске, у стены.

— Вы пришли! — Обито-сенсей облокачивается на стол, привстаёт, как нетерпеливый ребёнок, и с улыбкой глядит на профили Саске и Сакуры. — Да ещё и вместе.

Какаши, кажется, тоже отмерзает: ей видны лёгкие движения пепельного цвета, точно бы цепляющиеся за зрачок отличающимся от остальных пятном.

— Столкнулись у входа, — отрезает Сакура. Пусть сенсей — или кто-либо ещё — не думает, что она готова так легко простить Саске его холодность и внезапную отстранённость в самый сложный для Наруто момент.

— Привет, Саске, Сакура-чан, — лучезарно улыбается Наруто, привставая на месте в той же манере, что и Обито. — Я заказал вам маленькие порции. Саске, тебе без нарутомаки.

— Надо было предварительно уточнить, не изменились ли его вкусы, — вмешивается Сакура, вздымая к верху подбородок, скрещивая руки на груди и притворяясь, что ей очень вдруг интересно, что же там нарезает, ритмично стукая ножом, Аяме позади стойки. — А то времени прошло не мало.

— Не изменились. Спасибо, — коротко проговаривает Саске.

Но и Наруто, и даже озлобившаяся Сакура знают, что его благодарность искренняя и что она включает в себя всё: спасибо, что помните, какой рамен я предпочитаю. Спасибо, что не задаёте вопросов.

И что приняли обратно.

Сакура догадывается, что к внезапной перемене в поведении Саске причастен клан, сам бы он вряд ли без острой необходимости отдалился от неё и тем более Наруто. Но она не может никак забыть того унижения, которое испытала, когда перед её носом захлопнулась дверь дома Учиха, а она ещё несколько секунд стояла, как последняя идиотка, у порога и смотрела на облупившееся изображение красно-белого веера, которое они с Наруто и Саске вместе, будучи генинами и под чутким надзирательством Итачи-куна, прокрашивали без использования техник, понеся тем самым наказание за неосмотрительное их использование для лазания по деревьям и беспричинные, опасные для жизни затраты запасов чакры.

Эта же дверь открывалась Сакуре, когда Микото-сан звала её отобедать домашней едой, а не раменом быстрого приготовления. Даже если ей всегда было страшно сидеть затёкшими коленками на дзабутоне или сталкиваться с хмурым взглядом Фугаку-сана, рядом находились Саске и Итачи-кун, и Сакура, ковыряясь неумело в почему-то бескостной рыбе, представляла, что это её братья, которых мама не успела зачать, прежде чем ей вспороли лезвием живот.

В доме Минато-сана и Кушины-сан были не дзабутоны, а высокие стулья, обычный рис заменялся сэкиханом⁽²⁾, даже если день в повисшем на яркой стене календаре не был отмечен праздничным цветом. Сакура могла себе позволить смеяться над шутками Кушины-сан и снисходительной на них реакцией Минато-сана, не боясь хмурых строгих взглядов, но затем, когда она возвращалась в пустую квартиру, ей становилось очень больно дышать — намного больнее, чем после тихих, немногословных ужинов в доме Саске и Итачи-куна.

Она говорила себе: если существует мир, в котором родители живы, вот бы оказаться там на один короткий, быстрый, односекундный миг. В академии они уже успели изучить философию Ин и Ян и что-то из законов некой, совершенно ей непонятной, кармы, и Сакура отчего-то думала, что в том мире, где будут живы её родители, наверняка могут оказаться мертвы родители или Наруто, или Саске, или и те и другие разом.

Говорила себе: ну и пусть. И: нет-нет, только не это.

Говорила: надеюсь, Какаши-сан счастлив в обоих мирах — и только тогда находила в себе силы, чтобы вздохнуть полной грудью и прийти наконец в себя.

— Ну что, ты рад?

Голос Обито звучит шутливо-иронично. Сакура смаргивает, отрывается от вида дымящегося над котлом пара и переводит на сенсея взгляд, чтобы понять, к кому именно он обращается.

И в этот самый момент Какаши отвечает:

— Чему? — так, словно радоваться ему совершенно нечему.

— Что Джирайя-сан в Конохе. Ты уже взял у него автограф?

— Так это правда, что он пишет книги? — не сдерживается Сакура, обращаясь не к кому-то конкретному, но тайно надеясь, что ответит ей Какаши и впервые за день на неё взглянет.

— Правда, — отвечает Обито, пока тот, от кого она на самом деле ждала хотя бы какой-нибудь реакции, недовольно переводит взгляд на дымящуюся перед маской порцию рамена.

— О чём он пишет? О своих странствиях по миру?

— Я бы назвал это, скорее, откровенными фантазиями о том типе женщин, которые живы только в головах скрытых извращенцев.

— Дело не только в эротике, — со скучающим безучастием говорит Какаши. — Мне нравится абсурдная нестандартность ситуаций, в которые попадают герои, и то, что они продолжают воспринимать происходящее всерьёз.

Так вот что он постоянно читает, сидя в гостиной? Любовно-эротические романы?..

Сакура вспоминает, с каким спокойным видом он опускал книгу, встречаясь с ней взглядом всякий раз, когда она входила, и что-то внутри неё переворачивается с ног на голову.

— И вы говорите, что этот извращённый отшельник научит меня управлять чакрой Кьюби? — недоверчиво переспрашивает Наруто, а затем шумно втягивает огромную порцию подцепленной палочками лапши, вытирает рот тыльной стороной ладони и угрюмо добавляет: — Я теперь совсем не могу управлять своей чакрой. Даже по воде ходить не получается. Силы слишком много, она буквально бурлит, даттэбайо!

Плечи Саске заметно напрягаются. Он молча, глядя в тарелку, ковыряет лапшу — совсем остывшую и размякшую.

Сакура же, которой есть с чем сравнивать, радуется хотя бы тому, что Наруто стал похож на себя прежнего.

— Всё будет в порядке, Наруто, — улыбается Минато и треплет сына по яркой макушке. — Джирайя-сенсей научил меня почти всему, что я знаю. Он отличный шиноби.

Никто не обсуждает то, что очевидно каждому из них: Наруто вполне мог бы тренироваться и в границах Конохи. Одна из главных причин, по которой он отправляется в дальнее путешествие, кроется в том, что жители деревни теперь боязливо считают опасным нахождение джинчурики под боком.

Когда еда оказывается доеденной всеми, кроме Какаши и Саске, Наруто задерживается, чтобы попрощаться с Теучи-саном и внезапно растрогавшейся Аяме, а Сакура выходит наружу — вслед за Обито и Какаши. Морозный воздух щиплет кончик носа, и она бежит до тех пор, пока не ровняется с сенсеем.

Саске и Минато-сана нигде не видно. Должно быть, дожидаются Наруто. Сакура так спешила, что даже не оглянулась назад. Её оправдывает то, что все и без того встретятся через несколько минут у главных ворот Конохи — а разойдутся оттуда все, кроме Наруто.

— Я же говорил тебе, что Саске придёт.

— Вы слишком к нему снисходительны, сенсей. — Сакура чешет кончик носа и тут же им шмыгает.

— Напротив, это ты всегда слишком строга к Саске, — ухмыляется Обито-сенсей. — Из вас, ребята, получилась отличная команда. Разве нет, Какаши?

— Должно быть. — Какаши засовывает руки в карманы брюк и смотрит прямо перед собой, когда обращается к Сакуре: — Мне казалось, вы трое уже сами по себе.

— Ты и Обито всё ещё друзья, хотя давно не выполняете миссии вместе, — отвечает Сакура, чуть склонившись туловищем вперёд — так она может беспрепятственно его видеть. — Это намного важнее, чем количество совместных побед.

Какаши даже в лице не меняется: неясно, считает ли он, что Сакура сморозила какую-то невероятно наивную глупость, или же ему просто плевать.

Других, положительных, вариантов она попросту не позволяет себе допустить.

— Молодец, Сакура! — Обито сияет и пару раз невесомо хлопает её по голове своей горячей ладонью. — Ставить Бакаши на место должен не я один.

Вот только теперь сомнений никаких: Какаши, судя по его скучающему взгляду, и вправду плевать на всё, что говорят и Обито, и Сакура.

Когда они подходят к воротам, Изумо и Котецу тут же встают и почтительно приветствуют Хокаге. Джирайи-сама нигде нет. Сакуре остаётся только надеяться, что он действительно заслуживает доверия. Ведь, в конце концов, рядом с Наруто всегда должен быть человек, который бы остужал его пыл.

— Ты уверен, что доверить ему тренировки с Наруто — хорошая идея? — спрашивает Какаши у Обито, стоит им только отойти на безопасное от постовых расстояние.

Сакура, оторопев от неожиданного единения их мыслей, тут же слишком поспешно переводит озадаченный взгляд на Какаши, а он — смотрит почему-то на неё в ответ, хотя и обратился к другому человеку.

Без хитайате Какаши вынужден самостоятельно прикрывать левый глаз. Наверное, ему больно. И хуже всего, что к этому постоянному источнику боли, высасывающему из него чакру, он уже привык.

— Как книги его читать — ты первый…

— Я спрашиваю серьёзно, — устало прерывает Какаши.

— Иного выхода у нас попросту нет, — спокойно отзывается Обито-сенсей.

Единственным выходом оказывается шумный, суетливый мужчина средних лет, от которого за версту разит женскими духами и попойкой, длившейся всю ночь. Все собравшиеся дожидались его минут пятнадцать, и единственные, кто не озадачивается его несерьёзным настроением, это Минато и Обито. Сакура силится себя убедить, что их реакции необходимо довериться, потому молча обнимает Наруто, просит себя беречь, сдерживает изо всех сил слёзы и отходит обратно, затуманено следя за тем, как Саске кивает Наруто и как Наруто тому улыбается. Она совершает один потерянный шаг назад, и ещё один, прежде чем спотыкается и ощущает на лопатках знакомые крепкие ладони.

Как и всегда, когда Какаши рядом, Сакуре становится чуточку легче дышать, и связь тут совершенно ни при чём. Ей кажется: всё будет в порядке. Кажется: теперь стало тепло, ведь некому увидеть, что он не убирает руку от её спины, немного придерживая — так, словно никакого касания нет вовсе.

— Он справится, — едва слышно проговаривает Какаши где-то сверху и где-то совсем близко.

Сакура никогда с ним не обнималась, но она уверена, что, если обхватит Какаши руками и крепко к нему прижмётся, он обязательно обнимет её в ответ — сначала озадачившись, а затем с таким видом, будто бы не усматривает иного выхода из сложившейся ситуации.

И она делает шаг вперёд, от которого Какаши роняет руку вниз. И говорит сухо:

— Прости, не заметила тебя.

А Какаши — Сакура это знает — не прожигает её спину взглядом, не следит за тем, как она направляется к одиноко застывшему Саске, ничего к Сакуре, как и три года назад, не чувствует.

Через полчаса она, Сакура, и он — не Какаши, а Саске — стоят вдвоём у Памятного камня, и Сакура позволяет себе расклеиться, сбросить маску беспечности, а Саске позволяет себе наконец спросить:

— Ты живёшь с Хатаке Какаши?

— Слухи дошли до квартала Учих? — Она ковыряет носком сандалии землю. Распущенные волосы свисают и закрывают лицо.

— Значит, живёшь? — Саске облокачивается на широкий ствол дуба, и тени высохших листьев ложатся ему на лицо.

— Живу.

— Вот как. — И добавляет едва заметно мягче: — Мне сказал отец. Я не слышал никаких слухов. Не думаю, что они есть.

— Вот как, — повторяет за ним Сакура.

— Наруто я ничего не сказал.

— Знаю. Он бы не смог притворяться, что не знает.

— Тебе нужна моя помощь?

— Нет. Я живу с Какаши по приказу Хокаге.

— Отец так и сказал.

— Что ещё он сказал? — Сакура перестаёт стучать носком по земле, добравшись до её влаги, и поднимает взгляд на Саске.

Длинные чёрные волосы обрамляют красивое лицо, в которое все девочки академии, кроме неё, были безответно влюблены. Даже когда осиротевшая Сакура признавалась Ино, что влюбилась в одного мальчика, та переспросила: «Учиха Саске?» — как будто любого другого варианта попросту не могло быть.

— Сказал, что Обито-сенсей распускает полицию и вводит указ, по которому клан Учиха будет обязан сообщать ему и старейшинам имена тех, у кого пробуждается шаринган.

Сакура застывает, тело покрывается леденящей позвонок тяжестью.

Она глядит на Саске во все глаза в глупой надежде заметить на его лице хотя бы намёк на улыбку и, ничего, конечно, не обнаружив, застыло произносит:

— Сенсей никогда бы так не поступил.

— Он уже так поступил, — сдержанно обрубает Саске. — На него давило обострившееся недовольство остальных сильных кланов. Им не нравится, что Учиха остаётся в кресле Хокаге после нападения Кьюби.

— Ты знаешь, что Обито-сенсей не такой малодушный, чтобы поддаться подобному давлению!

— В таких вопросах всё куда серьёзнее, Сакура.

— Но ведь он… на сенсея даже вы, Учихи, смотрите как на чужака. Это несправедливо — обвинять его в чём-то только из-за того, что он Учиха.

— Не только его. Нас всех обвиняют лишь в том, что мы — Учихи, — говорит Саске. В его голосе отсутствует озлобленность, но и лёгкости там нет.

— Саске, ты же не… — испуганно начинает Сакура, делая шаг ему навстречу и пытаясь хотя бы что-нибудь разглядеть в чёрных, как смоль, глазах.

— Возвращайся к себе, Сакура, — прерывает он.

Выйдя из-под тени дерева, Саске смотрит на неё внимательным, многозначительным взглядом. Сакура хочет броситься ему на плечо и слёзно умолять, чтобы он ни за что не вмешивался ни в какие политические интриги, но сдерживается, и в груди нарастает огромная, скопившаяся за годы волна, которая вот-вот вырвется наружу.

Она говорит: «Хорошо», — в надежде, что Итачи-кун не допустит, чтобы с Саске что-либо произошло.

И тут же корит себя за то, что в очередной раз только и делает, что полагается на других.

* * *

Домой Сакура приходит поздно — пришлось отработать те часы, что она отсутствовала, а после в очередной раз тренироваться с Цунаде-сама, которая убеждена, что ещё пару недель — и Сакура обязательно освоит технику Божественной Регенерации. Сама она в этом несколько сомневается, но старается приложить столько усилий, сколько вообще в состоянии из себя вычерпать.

За окном уже темно, температура упала ниже нуля, и потому — на контрасте с улицей — промёрзлый дом Какаши кажется ей чуточку теплее обычного.

Наверное, и взгляд Какаши, встретившего её в гостиной с оранжевой книгой в руках, лишь потому представляется мягче и приветливее, чем во все прошедшие такие же разы, когда Сакура к нему приходила.

— Завтра я снова на миссию. — Он захлопывает книгу, не вложив закладку, и взглядывает на Сакуру неотрывно, слишком нацелено для своего отстранённого выражения.

А она непроизвольно вспоминает, как тяжело читать одним глазом: специально пробовала так делать, когда была маленькой и когда хотела во всём походить на Какаши.

— Ты уже здоров, — говорит Сакура собранно и сдержанно, правда, скопившаяся внутри неё волна колышется, продавливает жилы и связки и готова вот-вот вырваться наружу. — Только желательно, чтобы ты не отправлялся на миссии в одиночку.

— Нельзя, чтобы кто-то заметил, как быстро расходуется моя чакра.

— Это лучше, чем умереть.

Какаши не отвечает. Поджимает губы под маской.

Сакура выстаивает и не отводит взгляд в сторону, вспомнив, как видела его лицо целиком, в свете луны, в свете солнца, в свете его комнаты, где спала совершенно опустошённая — без волн внутри и ночных кошмаров.

Она говорит себе: всё потому, что мозг видит в нём защиту от страха и смерти. Говорит себе: больше ничего к нему не чувствую.

Произносит:

— Я не хочу, чтобы ты умирал.

— Я тоже не хочу, чтобы ты умирала, — отвечает Какаши так быстро, словно только этого и ждал.

И они, кажется, оба знают, что в этих фразах сокрыт страх не за себя — из-за особенностей их связи, — а реальный страх за другого.

Сакура боится за Какаши, а Какаши — боится за неё.

---

1) Кейрей — один из видов одзиги (поклонов) в Японии. Используется для выражения уважения к лицу, который выше тебя по тому или иному статусу.

Вернуться к тексту

2) Сэкихан — так называемый «красный рис». Красноватый оттенок ему придают бобы (адзуки). Подаётся в Японии по праздникам.

Вернуться к тексту

Неприветливость бара в квартале Учих, куда любит приходить Пятый Хокаге и тащить единственного друга за собой, стала словно осязаемой. Ловя на себе хмурые взгляды бесчисленных чёрных глаз, Какаши думает, что не станет ждать и дальше, если Обито не покажется в ближайшие десять минут.

Через некоторое время он всё же появляется — прокрадывается из густого табачного дыма помещения. За его спиной яркими разводами маячит Сакура. Она сцепляет руки перед собой, вытягивая их в неуверенном жесте и выламывая локтевые сгибы вперёд. Сталкивается с Какаши небрежным взглядом и тут же его отводит.

— Почему так долго? — спрашивает он у Обито, и Сакура заметно расслабляется. Игнорирование она принимает легче, чем открытое неприятие. — Снова помогал соседке дотащить до дома сумки?

— Нет, Сакуру ждал. Подумал, что тебя подкрепит её общество. В буквальном смысле.

Обито улыбается одним только глазом и разваливается на скрипучем кожаном кресле напротив, закинув руку на разодранную спинку. Сакура семенит за ним, располагается рядом и поворачивает голову в бок, изображая вдумчивую сосредоточенность и не замечая, что её стеклянный взгляд, обращённый на двух полицейских за соседним столом, может быть неверно теми истолкован.

— Как твоя миссия? — Уголки искорёженных губ приподнимаются. Обито чешет затылок в мальчишеском жесте и внимательно, по-врачебному оглядывает Какаши. — Выглядишь так себе.

— Вчера, когда вернулся, он выглядел намного хуже, — негромко проговаривает Сакура. — Я влила в него чакру.

— Техника передачи чакры? Горжусь моей любимой ученицей!

Сакура не сводит немигающий взгляд с дымной завесы. Её волосы собраны в низкий хвост, и Какаши видит в полумраке шелушащуюся кожу на скулах и какие маленькие у Сакуры мочки ушей.

— Вы нас этому не учили, сенсей. Технике передачи чакры меня обучила Цунаде-сама.

Обито озадаченно скрещивает руки на груди и взметает взгляд к потолку, прокручивая что-то в памяти. Этот человек совмещает в себя столько граней, что порой и не знаешь, какой Обито настоящий, а какой — тот, кто носит крепкую, непробиваемую маску поверх лица.

Есть в нём что-то, что засело где-то за этим ярким, сливовым кимоно, за добрыми фразами и кривыми улыбками. Но Какаши убеждён: если вскрыть неизвестную часть, произойдёт нечто неотвратимо губительное. Обито никогда не говорил в подробностях о том, что сделал с ним человек, представившийся Учихой Мадарой, что говорила Рин перед тем, как умереть, что Обито вообще чувствует и чувствует ли так же, как раньше, своим новым телом.

У любого молчания всегда есть причины. Какаши предпочитает не лезть в душу тем, кто слишком старательно скрывает всё за улыбкой.

— Не учил? Уверена? А откуда тогда Наруто и Саске знают эту технику?

— Наверное, родители обучили, — спокойно отзывается Сакура неизменившимся голосом. — Их родители — сильные шиноби.

Она сглатывает, моргает часто-часто. А затем пару раз машет перед лицом ладонью — пытается избавиться от надоедливого запаха. И ничего больше.

Какаши утыкается взглядом в стол, на котором блестят засохшие разводы, говорит:

— Ты хорошо овладела этой техникой, — и придвигает к ним два пустых отёко. Взявшись за горловину токкури, с тихим плеском наливает саке. — Цунаде-сама тоже сильная шиноби.

— Спасибо, — между словом говорит Обито, берясь за отёко.

Его цепкий, внимательный глаз смотрит и видит насквозь все причины, которые Какаши так же, как и он, хотел бы превратить в молчаливую маску. По крайней мере — на время.

Из-за внезапного расположения Какаши Сакура выглядит озадаченной. Взявшись за глиняную поверхность тонкими пальцами, она вдруг хмурится и словно бы отгоняет мысли, в которые ни за что на свете не позволяет себе поверить. Осушает содержимое одним глотком, бросает: «Отойду ненадолго», — и поднимается на месте, шумно сталкиваясь бёдрами с шатким столом.

— Шаннаро… — Смутившись, Сакура сжимает кулаки и быстро, не оглядываясь, уходит по направлению к уборной.

В этот самый миг отёко Обито со звонким стуком опускается на стол, привлекая внимание Какаши.

— Даже не думай. Мы это уже обсуждали. Она ребёнок! Даже не думай, слышишь меня?

Какаши не находит в его голосе ревности, которую отыскивает уже не в первый раз.

— Она не ребёнок, Обито, и ты это знаешь.

Чёрная бровь нависает над тяжёлым, отёкшим от усталости веком. Ткань, прикрывающая пустую глазницу, обволакивается струящимся табачным дымом.

— Я понимаю, что она напоминает тебе её, — произносит Обито слишком медленно, взвешивая каждое выговариваемое слово, — и понимаю, что ты винишь себя. Но ты ни в чём не виноват, Какаши. Тебе не нужно из-за этого…

В облаке дыма выделяющимся малиновым пятном появляется Сакура. Сидящий спиной Обито этого не видит, в отличие от Какаши, но наверняка чувствует и потому замолкает.

И Какаши не нужно больше находить оправданий собственным сдерживаемым словам.

«Это ты — не я — только и видишь в ней Рин».

Сакура вернулась с распущенными волосами. Тугая резинка обхватывает тонкое запястье, впиваясь с бледную кожу до красноты.

Невозмутимость снова при ней.

— Всё хорошо? — Обито разворачивается к Сакуре вполоборота и всеми силами старается держаться так же, как и до её ухода.

Выходит у него паршиво.

— Да, сенсей. Простите, я устала после тренировки.

— Если ты чувствуешь себя неважно, — говорит Какаши, следя за тем, как подрагивает гладь саке в передвигаемом то туда, то сюда отёко, — можешь возвращаться домой. Я в порядке. Тебе не обязательно находиться в таком месте только из-за того, что Обито алкоголик.

— Я тоже в порядке, — коротко отзывается она. И мигом добавляет своим учительским и занудливым тоном: — Из-за особенностей своего организма сенсей не может опьянеть. Несправедливо называть его алкоголиком.

Точно таким же голосом Сакура говорила, что их с Какаши связь до конца не изучена, когда вечерний морозный воздух, проникавший в кабинет Обито из открытого нараспашку окна, высушивал ей слёзы. Какаши тогда думал, что каждый изменившийся полутон в сказанных ею словах, каждая выдающая с головой девичья злоба — всё это всегда обращено исключительно ему.

А всё, что принадлежит ему одному, слишком легко утекает сквозь пальцы.

Он говорит себе: не держи, не хватайся, отпускай, не зацепившись.

Говорит: какая же она сильная, даже если плачет, и красивая, если высыхают слёзы на щеках.

— Спасибо за заботу, Сакура, — улыбается Обито, коротко потрепав её по макушке. — Думал, ты на меня зла из-за последних новостей, разве нет?

— Я на вас всё ещё зла, сенсей, — она машинально проводит пальцами по волосам, возвращая их к порядку, — я не думала, что вы станете так далеко заходить. Вы могли поговорить с Фугаку-саном, как двое взрослых людей!..

— Тише, — коротко предостерегает её Какаши, глядя исподлобья.

Сакура всё ещё злится — в ней пока живы эмоции, послужившие причиной тирады, — и смотрит с непониманием происходящего на Какаши. Но почувствовав на себе взгляды двух полицейских из клана Учиха, она сглатывает и опускает голову вниз, отзеркаливая протектором мрак и беспросветность.

— Расскажи мне. — Какаши обращается к Обито настолько тихо, что даже Сакура наверняка слышит его с трудом.

— Мне придётся распустить полицию, — звучит едва уловимый ответ, — и ввести учёт всех, у кого пробуждается шаринган.

Ресницы Обито опущены. Но он не выглядит расстроенным, подавленным или удручённым. Он лишь сообщает сухие факты.

— Что ещё? — требовательно спрашивает Какаши.

— Допросы всего клана. В связи с расследованием событий того дня, когда был выпущен Кьюби.

Отёко из рук Сакуры падает с треском на стол. Перекатывается — туда и сюда. Саке заливает молочным пятном лаковую поверхность.

— Что вы сказали? — выдавливает она громким шёпотом. — Допросы?! Сенс…

— Сакура, — предостерегающе одёргивает её Какаши.

Она тяжело дышит, но, когда взглядывает на Какаши, нехотя замолкает.

— И когда ты собирался мне сказать, что всё зашло настолько далеко?

— Сегодня. — Обито берётся за край стола ладонью. Та, как и всегда, обтянута чёрной перчаткой, чтобы скрыть следы вживлённых клеток Первого Хокаге. — Поэтому мы здесь и сидим.

Он не вызвал Какаши в резиденцию, не пришёл к нему домой, не сказал обо всём у могилы Рин, где они виделись два дня назад, перед миссией. Он решил сообщить обо всём в месте, переполненном Учихами, и прихватив с собой Сакуру.

Всё указывает на то, что Обито стыдно, как бы он ни старался придать себе беспечный вид.

Они допивают в тягостном молчании и, расплатившись со старым хлопотливым хозяином, покидают бар. Оказавшись вне пределов квартала Учиха, на пустынной части улицы, где отсутствуют колебания чужой чакры, Сакура ускоряет шаг, и уже через несколько секунд в ночной темноте, в двадцати метрах, видны лишь яркие линии её фигуры.

— У меня не было выбора, — без предисловий говорит Обито, глядя себе под ноги.

Он достаёт из-за пазухи плотного кимоно небольшой свиток с запечатанным Кеккай Ниндзюцу, складывает печать, произносит тихое «фуиндзюцу: кай!» и вокруг них — на несколько метров вширь — образуется незримый сферический барьер, подавляющий исходящие звуки.

— Чушь. Ты хотя бы удосужился посоветоваться с сенсеем? — Какаши тормозит на месте, разворачивается к другу, которого менее больно было бы больше никогда не увидеть, чем разочароваться в нём.

Земля под ногами шкрябает сухостью. Декабрь холодный, но бесснежный. Мороз отрезвляет.

Но Обито, наверное, ощущает только полыхающую жару. Для него каждый день каждого сезона — это плавящая кости агония.

— Я как будто застрял, Какаши.

— Заткнись. Ты здесь ни при чём. Речь идёт о жизнях людей.

— Я застрял в том, что только и жду, когда сенсей придёт меня спасать.

— Это не тот момент, в котором мы наконец сможем обсудить твоё психическое состояние, Обито, — цедит Какаши. Пальцы рук жжёт рвущейся на свободу пекучей чакрой. И губы немеют. Так всегда, когда он хочет сдержаться, замолчать, что-либо в очередной раз подавить, но не может себе этого позволить. — Ты Хокаге. Ты сам выбрал свой путь. И от тебя зависят жизни всех жителей Конохи, чёрт тебя подери!.. Что ты хочешь мне сказать? Что тебя заставили старейшины? Данзо? Сам, мать его, даймё?

— Нет, — терпеливо отвечает Обито, выдерживая его взгляд. — Я принял решение самостоятельно. Другого выбора у меня не было. Всё могло быть куда хуже.

— От тебя отвернутся АНБУ. Они слишком преданы Итачи, а Итачи не пойдёт против клана.

— У меня есть ты.

— Просто зактнись, Обито!..

— Когда я говорю, — всё так же терпеливо продолжает тот, делая шаг навстречу, — что у меня не было выбора, я не преувеличиваю. Корень довёл до старейшин и даймё информацию о готовящемся восстании моего клана. — Он не говорит «клана Учиха». И не спотыкается, когда произносит слово «моего». — Я был вынужден сказать им, что мы усилим контроль за кланом и найдём того, кто выпустил Кьюби. — Свет от впереди стоящего уличного фонаря перекатывается в чёрном глазе небольшой вспышкой. — Это ультиматум. Если бы не он, было бы проведено голосование.

Какаши молчит, подавляя в себе желание ударить Обито по его беспристрастному лицу.

Пауза длится недолго, но лучше бы она не заканчивалась — потому что после неё всё тем же бесцветным голосом друга звучит:

— Они бы все проголосовали за полное истребление клана.

— Хватит оправдывать собственную слабость, — так же безжизненно говорит Какаши. — Всеми своими действиями ты втопчешь себя в грязь перед кланом. Но самое худшее — ты усугубишь их положение в деревне, и именно это и станет реальной причиной восстания. И мы не знаем, насколько верна информация Корня, что восстание готовится уже сейчас.

— Корень мог соврать. Но мог сказать и правду. У меня нет права пускать всё на самотёк.

— Ты рискуешь жизнями! — Какаши не помнит, когда ему в последний раз приходилось повышать голос — и тот звучит неожиданно надрывно и низко. — Вот на что у тебя действительно нет права.

Обито остаётся спокойным:

— Ты должен мне довериться. — И добивает: — Это твой долг как шиноби Конохи, но прежде всего — как моего друга.

— Если я перестану узнавать в тебе своего друга, то сделаю выбор, который вас не устроит, Хокаге-сама.

Какаши выходит из-под барьера, сжимая чакру в кулаках, и Обито больше не следует за ним.

Теперь он где-то позади.

* * *

Сакура встречает Какаши дома, подпирая стену прихожей. Она молчит, пока он разувается и оставляет сандалии на татаки⁽¹⁾, рядом с её собственными.

— Мне показалось, что ты не любишь блюда, где есть яйца, и я запекла скумбрию. Будешь?

Он останавливается совсем рядом, и она, отпрянув от стены, ожидает ответной реакции. Сакуре наверняка интересно, чем закончился разговор Какаши с Обито, но вопросов она не задаёт.

— Я уже видела твоё лицо без маски, но, если тебя это смущает, могу поужинать позже.

— Ты не обязана мне готовить, — наконец говорит он, стоя перед ней, как примороженный.

— Да. Но я захотела. И это не только для тебя, а для нас двоих.

Оказывается, что Сакура обложила стол лучшим сервизом. И оказывается, что она совершенно не умеет готовить. Если бы в прошлом Какаши не приходилось выживать, поедая в отчаянные минуты мох и костлявых кроликов, вряд ли бы он проглотил больше одного выковырянного кусочка того, что предполагалось запечённой скумбрией.

Когда он спускает маску к шее, Сакура с внезапным рвением увлекается содержимым своей тарелки.

— Ты же сказала, что уже видела моё лицо.

— И что, мне теперь можно на него смотреть?

— В тот раз, когда увидела, ты не спрашивала разрешения.

— Тогда, знаешь ли, не до вопросов было!.. — Она вскидывает голову, но тут же теряется: опускает глаза вниз и невзначай ударяет палочками о тарелку. — В следующий раз, когда буду вычищать твой организм от смертоносного яда, обязательно уточню, можно ли мне видеть твоё неприкосновенное лицо.

— Можешь не уточнять. — Какаши глотает обугленный кусок рыбы и добавляет менее важное: — Надеюсь, что больше никаких ядов в моём организме не окажется.

— Не понимаю, в чём причина, по которой в группах АНБУ не должно быть ирьёнина. — Сакура поднимает взгляд — излишне сосредоточенный на, кажется, его переносице. — Вы словно… какой-то расходный материал, который не жалко.

— В тот момент, когда мы оказываемся на грани жизни и смерти, мы должны сами предпочесть смерть, — бесстрастно проговаривает Какаши, ковыряясь палочками в рыбе. — Со всем остальным АНБУ должен уметь справляться самостоятельно — до того, как дотянет до деревни, где ему будет оказана помощь.

— Мне кажется, я бы могла поговорить с Итачи-куном и попросить разрешения сопровождать тебя на заданиях. — Сакура тянется к стакану с водой. Как будто пытается себя чем-то занять, лишь бы не оставаться неподвижной. Скумбрию она ест даже с меньшей охотой, чем Какаши. — Понимаю, ты думаешь, я не справлюсь… но я много тренировалась. И, ну… ты ведь сейчас не ходишь на сложные задания, верно? — Отпив немного воды, она цокает стаканом по столу и поспешно хватается за палочки.

— Дело не только в заданиях. — Вот. Он говорит об этом — ей. Всё не так сложно, как думалось. Сейчас, открыть только рот, сложить ещё несколько предложений… — Я должен найти одного человека, перед которым ты бы никогда не хотела оказаться лицом к лицу. Я ищу его уже много лет. И у меня есть подозрения, что это он связан с нападением Кьюби на деревню.

Палочки Сакуры оседают на хасиоки перекатывающимся, осторожным звуком. Теперь она неподвижна. И слушает его очень внимательно — так, точно она зависима от слов Какаши. От каждой брошенной им фразы, движения головы, рук, ног, стремлений:

— Я пойду, если это то, что тебе нужно.

— Дело не только во мне. Я сказал тебе, что поиск этого человека связан с нуждами деревни. Твоя голова снова забита не тем.

— Я всё расслышала верно, — упрямо говорит Сакура. — Тебе нужно то, что принесёт благо Конохе. Я рада, что при этом смогу вернуть тебе долг.

У Какаши сжимается сердце и кровь в жилах распаляется. Он не помнит, когда в последний раз испытывал нечто подобное при виде другого человека.

И испытывал ли вообще.

Но произносит он нечто, что противоположно сути его мыслей:

— Даже если ты решишь, что для тебя это слишком, я отправлюсь на поиски Мадары один. В таком случае твоя жизнь всё равно будет в опасности из-за нашей связи. — Какаши смотрит на Сакуру пристально, пытаясь разглядеть в радужке зелёных глаз, в движении подбородка и лёгком наклоне головы намёки на страх — тогда он сумеет оставить её здесь, в Конохе, в относительной безопасности. — Мне жаль, Сакура.

Он не помнит, когда в последний раз называл её по имени.

И называл ли вообще.

— Учиха Мадара? — только и переспрашивает Сакура. — Он умер много лет назад. Он один из основателей…

— Он не умер.

В глазах Сакуры сначала виднеется лёгкое неверие, которое вскоре — слишком быстро для того, кто должен был бы испугаться, — сменяется странной, усиливающейся с каждой минутой решимостью.

— Ты расскажешь мне подробности? Или я не должна о них знать?

Никакого страха или испуга. Она уверена в принятом решении.

Какаши теперь знает наверняка, что слёзы Сакура льёт совершенно по другим причинам.

— Расскажу.

* * *

Югао, которую Какаши отправил на секретное задание ещё неделю назад, приходит к нему домой спустя два дня после разговора с Обито. На улице тёмный морозный вечер. Сакура уже вернулась домой, и раскрасневшая от холода Югао встречается с ней на пороге. Они коротко о чём-то переговаривают, и, завидев подошедшего Какаши, Югао сразу же следует за ним.

— Как вы и говорили, семпай, в Амэгакуре есть организация, именующая себя Акацки, — докладывает она, как только за её дверью закрывается с тихим скрипом сёдзи. — Она состоит из шиноби, которые помогают обнищавшим бедным жителям. Среди них есть человек, утверждающий, что он знаком с Учихой Мадарой. Его зовут Нагато. Он будет вас ждать ровно через четыре дня у главных ворот Амэгакуре.

— Есть его отличительные признаки?

— Все члены Акацки носят чёрные плащи с красными облаками. У Нагато ярко-красные волосы. Думаю, вы сразу его узнаете. А если нет, то он узнает вас. Я сказала, что вы будете в маске и что, кхм… у вас шаринган в левом глазу. — Задумавшись, она тут же прибавляет: — Я пересекла черту, семпай?

— Нет, Югао. Я очень тебе благодарен. Спасибо. Сожалею, что тебе пришлось выполнять мои поручения.

— Всё в порядке, семпай! — с лёгким пылом проговаривает Югао.

Если присутствие чужого человека в доме Какаши и вызывает у неё вопросы, она их не задаёт — уходит так же бесшумно, как и пришла. Как только её чакра перестаёт ощущаться, Какаши сообщает Сакуре, что вечером следующего дня они выдвигаются в Амэгакуре.

— Завтра утром Цунаде-сама покидает Коноху. Получается, я должна сегодня же с ней попрощаться. — Она спускается на татаки и засовывает босые ноги в сандалии. — И сказать Наоки, что ему нужно меня заменить на неделю.

— Он только недавно стал джонином, — говорит Какаши ей в спину. И борется с леденящей прохладой, которая несется от позвоночника к затылку — и парализует там всякие мысли. — И он Учиха с пробуждённым шаринганом, то есть пригоден для боя. Почему тогда он стал ирьёнином и работает в госпитале?

Сакура замирает. Её рука остаётся мёртвым грузом лежать на холодном металле ручки двери.

— Ты думаешь, что только бесполезные шиноби становятся ирьёнинами? Наверное, я должна была придерживаться такого же мнения, когда мне приходилось тебя лечить.

Какаши спускается на татаки, встаёт за спиной Сакуры и вдыхает аромат её волос — до того, как они пропитаются чужим мужским запахом.

— Я так не думаю. Просто я не вижу в нём рвения… к медицине.

— Ты его не знаешь. — Она разворачивается на месте и взглядывает на него снизу вверх — через диагональ разделяющих их сантиметров. — Или тебя беспокоит только то, что я получаю удовольствие от секса с ним, при том, что клялась тебе в вечной любви? Что это, уязвлённое самолюбие?

Губы Сакуры вздрагивают. Она подавляет в себе нервную, истеричную дрожь. Глаза блестят только от страха себя выдать — она не умеет притворяться, и Какаши видит её насквозь. Правда, теперь это не вызывает у него никакого раздражения.

— Когда я призналась, что всегда любила только тебя одного, что ты сделал меня той, кем я являюсь, ты только усмехнулся. Сказал, что детское помешательство пройдёт и что ты… — Глаза заливаются красным от подавляемых слёз. Она вот-вот заплачет, и не будет больше той, что готова была броситься в пасть Учихе Мадаре. — Что ты до самой смерти на меня…

— Ты же видишь, что теперь я на тебя смотрю.

Она качает головой — странный жест, картинный. Но у Сакуры — словно бы минутное помутнение. Она дышит через раз.

Ей больно.

И ему от этого — больно тоже.

— Перестань играть со мной в эти игры, Какаши.

Она уходит быстро, но не настолько, чтобы он за ней не пошёл — тем не менее Какаши не сдвигается с места.

Сакура может подумать, что его неследование за ней — часть игры, но на самом деле он не распахивает дверь, не выходит за ней на энагву, не просит её остаться только для того, чтобы не сделать ей ещё больнее.

---

1) Татаки — пол в гэнкане, прихожей в японских домах, в которой делается перепад между уровнем пола, чтобы отделить входную зону от домашней.

Вернуться к тексту

Когда они покидают Коноху, неподвижные листья высоких деревьев скрываются в бесцветном предрассветном сумраке. Сакура идёт впереди, кутаясь в дорожный плащ. Она огибает деревья неторопливыми шагами, под лёгкостью которых чёрствая земля не издаёт ни звука, продвигается дальше вглубь темени, не оборачивается посмотреть, идёт ли Какаши за ней.

Днём становится немного теплее, гвалт птиц и сверчков с привычки смыкается в голове до неслышимости. Сакура сбрасывает капюшон — с кожи её рук, видит Какаши, уже спала морозная краснота, — на ходу свешивает увесистый рюкзак перед собой и рыщет несколько минут, прежде чем достать два смятых онигири, обёрнутых съёженной прозрачной плёнкой. Она спрашивает, не оборачиваясь, будет он есть или нет.

Какаши будет: доходит до Сакуры в пять коротких шагов, забирает предложенную пищу из протянутой ладони, стараясь не касаться бледных рук, и принимается молча за еду, даже если совсем нет аппетита.

Под вечер температура снова падает, пар валится изо рта, и они, переглянувшись, взбираются на деревья, чтобы перейти на бег.

В этот раз Сакура следует за Какаши. Он вслушивается в каждый её шаг, сам того не замечая. Их путь длится долго — тихая дробь сандалий, скрипение веток, размеренные вдохи, — и ничего вокруг не остаётся, кроме ударяющего в лицо ветра и звуков за спиной.

— Тут недалеко город. Хэйан⁽¹⁾. Ночью температура упадёт ещё сильнее, поэтому нам нужно направиться туда — для ночлежки, — произносит Сакура, когда солнце полностью скрывается за горизонтом. Кроны погружаются в тёмно-синий мрак. Порывы холодного ветра шелестят неувядающую хвойную листву.

— Разведём костёр и переночуем в лесу. — Какаши слышит по её дыханию, что она не устала и всё ещё полна сил. Риск заболеть он ставит уровнем ниже, чем риск быть выслеженными.

Сакура совершает два коротких прыжка и ровняется с ним. Он чувствует на себе её укоризненный взгляд.

— Твой организм всё ещё не восстановился после яда.

— Я смогу справиться с тем, чтобы развести огонь, даже если моё управление Катоном не такое, как у Обито или у некоторых других членов клана Учиха, — ровно проговаривает Какаши, глядя вперёд.

Некоторое время Сакура молчит. Он думает, что разговор себя исчерпал, но спустя несколько минут она наконец произносит, едва сдерживая раздражение:

— Не думала, что ты знаешь о существовании сарказма. Но, кажется, тебе всё ещё не хватает в нём практики.

— Возможно. Есть и другие вещи, которых мы пока друг о друге не знаем.

— Да, — Сакура всё ещё сердится, ничего не слыша и не замечая, а у Какаши дыхание в горле сворачивается — не от усталости беспрерывного путешествия, — и пускай оно так и остаётся. Но я не могу тебе позволить спать на холодной земле. Сейчас зима. Мне… не хочется тащить тебя на себе обратно в Коноху ещё до того, как мы доберёмся до Амэгакуре.

Ноги Какаши отрываются от очередного выступа дерева, покрытого влажным мхом. На ходу он переводит быстрый взгляд на Сакуру — и даже если согласен хоть в эту самую минуту оказаться с ней в Хэйане, не может не сказать:

— Я отдам тебе свой спальник, если ты переживаешь, что замёрзнешь, — чтобы увидеть, как ещё сильнее багровеют её скулы от возмущения и протеста.

— Ты вообще меня слушаешь?

Однажды, во время продолжительного сражения на Третьей Мировой Войне Шиноби, ниндзя Ивагакуре использовали никому ранее не известное дзюцу дальнего поражения, от которого Какаши оглушило на несколько часов кряду. Когда очнулся, обнаружил себя лежащим на студёном сухом снегу, и затем он смотрел на чистое небо, думая, что вот, теперь всё закончилось, теперь они победили, осталось отправиться домой, рассказать о пережитых бедах Обито и Рин, которые пока всего лишь чуунины, но, опустив взгляд вниз, Какаши вдруг заметил, что вовсе не укутан тёплым покрывалом, как ему сначала показалось, — его поротая рана измаралась грязью разодранного жилета, а к неподвижным ногам примялись беспорядочно вывалившиеся внутренние органы убитых товарищей и их размозжённые кости. Одного из них, помнил он, звали Дайчи. Дайчи протянул ему вечером, перед боем, комок из клейкого риса и пожелал Какаши удачи.

— Мне не было бы холодно, спи я хоть на голом снегу, — говорит он Сакуре сейчас.

— Я настаиваю.

Сакура не угрожает тем, что в эту же самую секунду вернётся в одиночку в Коноху или — если бы она действительно переживала только о собственном благополучии — отправится в город, где можно найти тёплое пристанище, без Какаши. Одно только это вызывает у него странный прилив тепла в области рёбер, и через полтора часа они оказываются окутанными пышущими красками Хэйана и той вишни, которая отчего-то цветёт даже зимой.

В отличие от Танзаку, где Какаши и Сакура искали Цунаде-сама пару месяцев назад, яркость этого города обусловлена не прерывисто трескучим неоном, а багряно-красным окрасом деревянных домов, накрытых наклонной крышей.

— Тебе не кажется, что в таких местах, как это, словно бы всегда один и тот же сезон? — спрашивает Сакура.

Она шагает рядом, думает о чём-то своём и, кажется, немного забылась. Мимо неё, ступая в соломенных дзори мелкими шагами, проходит женщина, которая со скрываемым интересом разглядывает их обоих.

— О чём ты?

— Живи я здесь, мне было бы скучно. Столько алого, как будто без перерыва… момидзиМомидзи — любование сменой окраса листьев осенью..

— Такие вопросы можешь обсудить с Обито, — мягко усмехается Какаши. — Недавно он жаловался мне, что застрял в одной точке. — Отвернувшись в сторону одного из домов, в котором погас свет, Какаши зачем-то договаривает: — Для некоторых сезоны не сменяются, где бы они ни жили. Если ты видишь, как они чередуются в Конохе, заметила бы даже на краю земли.

Теперь в двух шагах проходят двое мужчин, одетых в смятые серые юкаты. Они заинтересованно разглядывают розовые волосы Сакуры, перевешенные ловкими движениями рук на один бок.

— Уверена, Обито-сенсей такой не один в моём окружении.

Её капюшон снова не надет. Какаши оглядывает Сакуру, потому что знает, что и те, кто прошёл мимо, оглядели её с ног до головы.

Заметили ли они, как выглядывает из-под плаща тонкая шея? И изгибы, ведущие к плечам, обтянутым тканью литого ципао?

— Кто же ещё? — спрашивает Какаши и переводит взгляд вперёд до того, как Сакура посмотрит на него в ответ.

— Ты, — говорит она мгновенно. — Ты такой же, как и в тот день, когда я тебя увидела впервые. Взгляд такой же. Движения. Как будто ты не проживал все эти четырнадцать лет.

— Взгляд? — ухмыляется Какаши, засовывая руки в карманы брюк. — Это всё глаз Обито. Я говорил ему, что должен вернуть шаринган обратно, а он не соглашался.

Сакура вмиг о чём-то задумалась и по неясным причинам посчитала нужным промолчать. Но когда они наконец-то обнаруживает древний дом-минка, на тёмно-коричневом фасаде которого покоится выцветшая вывеска «Принимаем гостей», она вдруг с напускным спокойствием говорит, что он стал больно с ней разговорчив, и Какаши борется с разочарованием от того, что, даже если так, не может обсудить с Сакурой вчерашний вечер, когда она вернулась слишком раскрасневшая и не менее взбудораженная после прощания с тем ирьёнином.

Но Сакура сама дарит ему шанс на этот разговор:

— Цунаде-сама вчера сказала, — она смотрит под ноги — на вымощенную неровными камешками тропу, ведущую к энгаве, — что вскоре вернётся в Коноху, чтобы продолжить моё обучение. Она взяла меня в ученики, и… мы засиделись допоздна.

— А как же твой Учиха? — спрашивает Какаши настолько сдержанно, что тон его голоса можно спутать с безучастным, и в то же время корит себя, что не поздравил Сакуру за успехи, которых она добилась в обучении с такой легендарной куноичи, как Цунаде.

— Он не мой, — обрывает Сакура.

— Я спросил не о том, чей он. Степень свободы ваших отношений меня мало волнует.

— Тогда о чём мы вообще говорим? — Вглядываясь в лицо Какаши, она вскидывает голову. Не злится, но, судя по сбившемуся дыханию, приходит в замешательство.

Какаши, сжимая кулаки в карманах брюк, поднимается на энгаву и, прежде чем раскрыть шелестящие сёдзи, успевает сказать только:

— Он либо есть в твой жизни, либо его нет.

Последние слова перекрываются звонким «добро пожаловать!» и неторопливыми шагами по стёртому татами. Через несколько секунд Какаши слышит, как Сакура тоже ступает в дом и закрывает за собой сёдзи — менее быстро и уверенно, чем они были открыты.

— Чем могу помочь? — Хозяин, стоящий перед ними позади высокой стойки, улыбается слишком натянуто. Судя по всему, признал в Какаши и Сакуре шиноби, хотя те и сняли свои хитайате. — Вам нужен ночлег?

Комнатка оказывается небольшой, несколько метров вширь. Над головой натужно улыбающегося владельца — седовласого мужчины с маленькими глазами и пористой кожей — повис небольшой стеклянный фурин с прикреплённой бумагой, на которой жирным рукописным текстом выведен неизвестный хайку.

Запахи бамбука и соломы возвращают во времена, когда отец был жив, но ещё больше — в день, когда он ушёл из жизни.

— Добрый вечер, — здоровается Какаши со стариком. — Да, на одну ночь. Нас только двое.

— Одна комната на втором этаже свободна. Там три футона, вы можете выбрать любой из них на ваше усмотрение.

— Спасибо, — улыбается Какаши, надеясь, что нервозность владельца отступит.

Тот, не торопясь, зажигает старую керосиновую лампу, и медленно, превозмогая боль в коленях, выходит из-за стойки с тихим «идёмте за мной».

Они ступают к проходу в самом углу комнатки, к деревянной лестнице, на ступенях которой беспорядочно выступают небольшие щепки. Ведущий вверх проход настолько узкий, что приходится идти вполоборота, и Какаши невольно становится свидетелем того, как шагающая позади Сакура сжимает пальцы на босых ногах, лишь бы не травмировать невзначай кожу.

Он находит это забавным, потому что знает: медики могут при желании не то что достать занозу, но и вправить собственные выбившиеся кости.

— Вот. — Старик останавливается посреди мрачного коридора, напротив деревянных рам фусима, и след от огонька в его дрожащих руках прыгает то вверх, то вниз по плотной рисовой бумаге. — Располагайтесь. Оплату необходимо произвести по выселении.

— Спасибо, господин, — говорит Сакура, ласково ему улыбаясь. Какаши подозревает, что причины её мягкого общения со стариком те же, что были недавно у него самого. Но если после радушия Какаши старик нервничать не перестал, то в этот раз взгляд маленьких глаз, обращённый на Сакуру, заметно теплеет.

— Если вам что-нибудь будет нужно, то вы всегда можете найти меня или мою супругу внизу.

Спальня встречает Какаши и Сакуру всё теми же запахами бамбука и соломы. Много лет назад, чтобы никогда их не чувствовать, Какаши затеял в фамильном доме ремонт, но сейчас, сталкиваясь с ними снова, он больше не вспоминает, каково это, когда татами напитывается дочерна кровью отца, а крепкий бамбук, рисовая солома и всё вокруг навсегда вбирают в себя вонь разлагающихся кишок.

— Я расстелю футоны. Ты хочешь есть? — Сакура бросает рюкзак в угол комнаты и принимается расстёгивать дорожный плащ.

Недолго думая, Какаши следует её примеру. Оставшись в безрукавной водолазке, он качает головой, подходит к единственному шкафу и достаёт оттуда старый, немного пыльный футон.

— Я расстелю себе сам. Спасибо.

Сакура мнётся у стены, но после, ничего не сказав, направляется в ванную. Когда она оттуда возвращается — с распаренной кожей, мокрыми после душа волосами и одетая в простое чёрное хлопковое платье для сна, — на полу уже расстелены оба футона.

— Спасибо… Не стоило.

— Мне было нечем себя занять, — отвечает Какаши.

Он проходит мимо, не делая ни единого вдоха, и сдвигает хилые фусима, проходя в ванную. Но та ещё хранит в себе запах Сакуры, и мысль о том, что несколько минут назад она стояла полностью обнажённой здесь, под этим самым душем, на этой самой старой, потрескавшейся плитке, горечью несётся к паху.

Какаши говорит себе: если ты будешь самоудовлетворяться, думая о Сакуре, то это точно конец. Говорит себе, что она не проститутка из Танзаку, не девушка, которую он больше никогда в жизни не встретит, не…

Он закрывает с обречённостью глаза и видит только её, как она выстанывает ему в губы «ещё…», как он — сжимает меловую мякоть бёдер, вбиваясь глубже, а она умоляет, вьётся под ним, царапает плечи, зовёт по имени, водит тонкими пальцами по губам — и всегда остаётся только с ним одним, не исчезает и не рассыпается под малейшим давлением, стоит ему только к ней прикоснуться.

Когда Какаши кончает, зажав рот рукой, он воображает округлую, с бледными сосками грудь и раскаты рёбер под ней, узость дрожащих от перевозбуждение стенок вокруг его плоти, рассыпанные на его подушке розовые волосы — мокрые после душа, — и зелёные глаза, умоляющие о чём-то, что он сделает, даже если придётся умереть.

Они же смотрят на него, когда Какаши возвращается в комнату и думает: «Это правда конец», — потому что вид Сакуры, сидящей на футоне, в желтоватом свете холодного старого дома, где пахнет некогда ненавистными запахами, не вызывает отвращение, даже если пару минут назад он удовлетворял себя, думая о ней.

— Я хотела поговорить, — тихо произносит она, разглядывая его лицо без маски. — Поэтому ждала.

— О чём? — Какаши несколько раз проводит по мокрым волосам, направляясь к своему футону.

И только тогда замечает, что тот отделён от другого, на котором лежит Сакура, всего на пару сантиметров.

— Я их сдвинула, — быстро и деланно бесстрастно комментирует она. — Я решила, что буду периодически брать тебя за руку. Нам нужно побольше чакры, потому что мы не знаем, чего ждать от Акацки. Там может быть ловушка.

Какаши молча забирается в футон и спрашивает, положа голову на подушку:

— Так о чём ты хотела поговорить?

— Ты не против, что я их сдвинула? — недоверчиво переспрашивает Сакура и ёрзает, придвигаясь ближе.

— Не против. — Какаши закладывает руки под голову и поворачивается к Сакуре. Локтями она придерживает одеяло у груди. Кончики волос высохли и немного завились. — Это и было темой разговора?

— Нет. Я… — Она нервно сглатывает, заправляет влажные волосы за уши, тут же поднимает скатившееся к бёдрам одеяло и кусает губы, которые и без того уже кровоточат от мелких ран и затрещин. — Я хотела, чтобы мы закончили наш разговор, который не был завершён, прежде чем мы зашли в дом. Ты… ты и вчера так сделал! Обрываешь себя на полуслове и исчезаешь. Мне уже не шестнадцать, чтобы бегать за тобой и разгадывать твои тайные помыслы… Ты чего, улыбаешься? — Сакура выглядит так, как будто наблюдает за обвалившейся на землю луной.

Улыбается?

Если бы она не сказала, он бы и не заметил.

Но Какаши всё ещё забавляет тот факт, что она считает себя умудрённой опытом, но в этот раз — он ничего такого Сакуре не говорит.

— Вчера ты ушла сама, — отвечает он, сжимая губы в тонкую линию.

— Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю, — выпаливает Сакура. Её зрачки расширяются под непогашенным светом. Она придвигается ещё ближе и теперь упирается острой коленкой ему в бедро. — Ну так что? Мы будем прояснять происходящее, или ты опять сделаешь вид, что тебя ничего на свете не волнует?

Какаши переворачивается на бок, в её сторону, и теперь нога Сакуры оказывается у живота, который тут же покрывается твёрдой тяжестью.

У неё, он это видит, отчётливо перехватывает от этого дыхание.

Какаши спрашивает:

— Как ты можешь с ним встречаться, если так реагируешь на меня? — и не сводит с Сакуры взгляда.

Смущение в один короткий миг сменяется возмущением. Она часто-часто моргает. Перебирает и сминает в ладонях белую простынь, а затем выдавливает тихим и сиплым голосом:

— Это всё, что ты собираешься сказать?

— Я тебе уже сказал, Сакура, — отвечает Какаши, кладя руку на её обнажённое колено и чуть сжимая его в ладони. — Он либо есть в твоей жизни, либо его нет. Ты сказала, что у тебя к нему нет чувств, но я не верю, что ты ложишься под него и при этом ничего не чувствуешь. — Ладонь скользит чуть выше и замирает у каймы хлопкового платья. — Такой ответ тебя устраивает? — Он убирает руку, и Сакура звучно выдыхает.

— Что значит «ложусь под него»? — так же сипло переспрашивает она. — И ты что, любишь всех женщин, с которыми… занимаешься сексом?

То, как сбивается её голос на последних словах, выдаёт Сакуру с головой. Какаши кажется, что она вот-вот разрыдается, как и едва ли не во все те разы, что он бывает рядом.

Он привстаёт на локте, а вторую руку протягивает вперёд, к ней. Сакура чуть вздрагивает, но не отстраняется, когда Какаши проводит костяшками пальцев от скул к подбородку — и обратно.

Он не может сказать ей: «Я не вижусь с ними более одного раза». Сказать: «Я легко привязываюсь ко всем, кто становится привычен».

Поэтому:

— Нет.

— Тогда… — тёплое дыхание ударяет ему в запястье, — тогда то, что ты говоришь, несправедливо.

— Справедливость — это единственное, что тебя беспокоит в таком вопросе?

Вот почему он забавляется мнимой уверенности Сакуры в том, что она выросла и стала мудрее: ведь на самом деле она всё ещё болезненно зациклена на том, чего её лишили в том возрасте, когда человек должен только получать.

Какаши был таким же, когда отец внезапно ушёл из жизни, правда, к справедливости он стремился через следование чётким и выверенным правилам. А затем тот протяжный мучительный год, когда Какаши был уверен, что Обито мёртв; тот раз, когда он, действуя по справедливости, спасал меленькую гражданскую девочку, Харуно Сакуру, а из-за этого умерла Рин; все другие разы, когда он видел чистое небо после кровавого боя, — убедили его только в одном: справедливость не имеет совершенно никакого значения, а жизнь — просто идёт своим чередом.

— Я… — Дыхание Сакуры сбивается, когда Какаши проводит рукой вниз, от подбородка к шее.

Он убирает руку, встаёт, не глядя на неё, и шагает по старому татами к выключателю. Когда комната погружается во тьму, направляется обратно к своему футону и, ложась, наконец говорит так и замершей на месте Сакуре:

— Ложись спать. Выдвигаемся рано утром…

— Ты опять ушёл от нормального разговора, — сдавленно произносит она, как будто и не слыша Какаши.

— Я всё тебе сказал…

— Я тебе нравлюсь? — перехватывает почти шёпотом, едва он успевает выговорить последний слог.

Тело Какаши цепенеет. Он невольно распахивает левый глаз с шаринганом. Он невольно хочет сказать: «Нет», — потому что на какую-то долю секунды боится, что, стоит ему надавить, и Сакура и вправду развалится под его пальцами, впитается в этот татами, в эти запахи бамбука и рисовой соломы.

Но он говорит:

— Да, — потому что, даже если нет никакой справедливости, по-глупому не может иначе.

— Как… как девушка?.. — Она продвигается ближе. Нащупывает его ладонь. — Я не спрашиваю, нравлюсь ли тебе как человек или товарищ. — И договаривает тише, неувереннее: — Понимаешь?

Как человек, как товарищ, как девушка — в этой темноте для Какаши всё сливается в ней одной.

У него печёт надсадно где-то между рёбер, и он произносит только:

— Понимаю.

Несколько секунд Сакура молчит. Только сильнее хватается за его ладонь, продавливая её до глубоких лунок короткими ногтями.

Затем он слышит, как шелестит и падает одеяло, и задерживает дыхание, когда Сакура перекидывает ногу, садится ему на живот, скользит ладонями по его рукам вверх, пока те не замирают на щеках так, что большие пальцы оказываются под глазами. Под левым — скользит вниз по шраму.

Какаши перехватывает её ладони одной рукой, а другую — заводит под бёдра, и Сакура, выдохнувшая от неожиданности, оказывается под ним, со сбившимся на животе платьем.

Её волосы распластаны на подушке, она смотрит на него, Какаши, и он видит те самые выступы рёбер и втянутый живот, отчего ему кажется, что в паху становится не просто горячо, а физически больно.

Глаза Сакуры распахнуты в испуганном ожидании. Какаши не может отвести от них взгляд, когда осторожно впивается в израненные от нервозности губы. Но, стоит ей положить ладони ему на грудь и издать короткий стон, и Какаши забывает о всякой медлительности, о желании распробовать постепенно: он требовательно проникает языком и сминает мягкие податливые губы с такой силой, что наутро Сакура станет наверняка лечить их своими дзюцу. Но сейчас она не протестует — стонет более откровенно, тянется и трётся грудью об его торс, ведёт руками вверх, забираясь в волосы и силой притягивая к себе.

Какаши отрывается на один короткий миг — просто чтобы увидеть Сакуру, лежащую под ним, — но выдержки хватает на какие-то жалкие доли секунды: то ли она его к себе требовательно притягивает обратно, то ли он не может сделать ничего другого, как впиться ей в рот, провести ладонями по бёдрам, минуя нижнее белье, талию, рёбра, забраться под платье, чтобы сминать в ладонях небольшую грудь.

— М-м-м… — Сакура запрокидывает голову назад, вырываясь из поцелуя, и обхватывает Какаши с двух сторон ногами, притягивая ещё ближе.

Он массирует обе её груди в ладонях, смотрит на прожилки сине-зелёных вен на рёбрах, на поднимающиеся к нему в мольбе широкие покатые бёдра и думает, что готов кончить прямо здесь и сейчас.

— Что насчёт тебя? — спрашивает Какаши, ведя ладонями ниже, пока те не обхватывают Сакуру за талию.

— Ч-ч-что?.. — Она словно вырывается из дурмана. Распахивает глаза и ищет его в темноте расфокусированным взглядом.

Какаши чуть тянет её вниз, удерживая за талию, и потерянное лицо Сакуры оказывается прямо под его собственным. Из последних сил он стоит на дрожащих коленях, стараясь не думать о том, что, если Сакура хотя бы немного и неважно чем заденет его возбуждённую плоть через форменные штаны, то Какаши не сможет сдержать себя в руках.

— Я ответил на твой вопрос, — сипло и сбивчиво произносит он, сам не веря, что предпочёл выяснение отношений тому, чтобы двигаться в эту самую минуту в ней. — На мой — ты не ответила. Что насчёт тебя и того ирьёнина?

— Какого?.. — переспрашивает Сакура шёпотом и прикрывает обнажённую грудь. Какаши не уверен, благодарен ли он за это.

— Учиха Наоки.

Некоторое время она не отвечает — восстанавливает дыхание. И только после того, как её взгляд начинает понемногу проясняться, Сакура проговаривает:

— Ты серьёзно спрашиваешь меня об этом в такой момент?

— Этот момент самый подходящий.

— Ками… — Сакура отворачивается, сдувает волосы с лица. — Просто слезь с меня, пожалуйста.

Вместо того руки Какаши опускаются вниз, к кромке белья. Он просовывает большие пальцы между ними и медленно вводит по выступающим подвздошным костям.

— Ты с ним не спишь, верно?

Сакура начинает вырываться, не поворачивая головы. Только из-за того, что он боится её лишних движений, Какаши крепче хватает за бёдра.

— Не заставляй меня использовать дзюцу.

— Ты соврала, чтобы заставить меня ревновать?

— Отпусти…

— Ответь на вопрос, и я отпущу, если ты захочешь.

Сакура поворачивает голову, сдувая просохшие волосы. Её взгляд пылает в темноте.

— Тебе очень важно знать об этом именно сейчас? Неужели опять уязвлённое самолюбие? Выпусти меня, иначе я разнесу этот дом к чертям и тебя вместе с ним!

Какаши выдыхает. Он отпускает только одну руку — чтобы убрать волосы с лица Сакуры.

— Не трогай меня, прошу… — В её голосе слёзы.

И в одно быстрое мгновение ему становится настолько больно, что он действительно хочет, чтобы она разнесла в щепки и этот дом, и его самого.

— Извини, я не собирался ничего… — Какаши быстро и стремительно поднимается на шатающихся ногах.

— Можешь, пожалуйста, оставить меня ненадолго одну? — всхлипывает Сакура.

Не может.

— Конечно. Сакура, я…

— Прошу тебя, просто уйди ненадолго…

Что-то в её голосе убеждает его, что если он не сделает того, чего она хочет, то станет свидетелем самой настоящей истерики, которую Сакура ни за что не хочет показывать другим.

И он кивает, нащупывает в углу плащ, накидывает поверх себя и, сдвинув скрипучие фусима, выходит во мрак пустого коридора.

Когда спускается по узким ступеням, его снова тошнит от запахов бамбука и соломы.

Когда доходит до первого этажа, слышит в тишине первый всхлип.

Когда осознаёт себя, он уже снова в той комнате — ворвался так же стремительно, как и ушёл, прижал Сакуру к себе, наполовину уложив на собственных вытянутых ногах, чтобы не видеть и не слышать её слёз.

— Прости меня, пожалуйста…

Она его не отталкивает, прижимается ближе, хватаясь за ткань водолазки кулаками.

— Я тебе правда соврала… Я такая дура… — сквозь тихие рыдания.

— Прости меня… — повторяет Какаши, крепче обвивая Сакуру за спину.

— Я с ним спала… из-за тебя… когда ты сказал, что я глупый ребёнок… а потом мне стало так… пусто, что…

— Это не важно, Сакура, — уверяет её Какаши, крепче и крепче прижимая к себе. — Пожалуйста, прости меня.

— Я всегда любила только тебя, — произносит она сипло ему в грудь, без рыданий, на сухом продавленном выдохе. — Ты же это знаешь…

Какаши знает.

Говорит себе: «Это… конец?»

И прижимает Сакуру к себе, понимая, что, начиная с этого дня, в его в жизни теперь не одна, а несколько целей.

Какаши надеется, что ему никогда не придётся между ними выбирать.

---

1) В мире «Наруто» такого города нет, это фантазия автора, основанная на названиях реальных японских городов. Хэйан — древняя столица Японии. Сейчас на её месте расположен Киото.

Вернуться к тексту

Дождь хлещет по реке с отчаянной силой. Снега здесь нет, с виднеющихся вдалеке свинцовых небоскрёбов стекают скопившиеся сгустки посеревшей воды, хлёстко ударяясь о чавкающую землю.

Широкий протяжный мост, ведущий в деревню, не огорожен от тёмной речной воды прутьями; его гладкая поверхность сделана из странного искусственного материала, похожего на смесь переработанных металлов. Когда Какаши и Сакура подходят к огромной, метров пятнадцать ввысь арке, водружённой вокруг моста, их одежда уже насквозь промокла.

— Там колебания чакры…

— Знаю, — предупреждающе перебивает Какаши.

Показавшаяся арка не обрамляет запечатанные наглухо ворота, и спустя пару мгновений становится ясно почему — из-за её углов, подобно скользящим теням, внезапно вышагивают четверо шиноби Амэ.

Дождь бьётся об их конические соломенные шляпы и небольшим водопадом стекает вокруг.

— Что вас привело? — Один из них, самый крупный и с наибольшим запасом чакры, выступает вперёд, вскинув голову. Из-под отступившей тени возникают очертания протектора Амэгакуре.

Неосознанно Какаши делает шаг вперёд. В дружелюбном приветствии он приподнимает одну руку и улыбается.

— Я путешественник из Страны Огня. Меня зовут Сукеа.

— Из какого ты города? — недоверчиво переспрашивает шиноби.

— Я из Танзаку, господин. Вы могли о нём не слышать… — Какаши говорит доброжелательно, не переставая наивно улыбаться.

— Я о нём слышал. Только вот ты не похож на путешественника, дружище.

Подозрительный взгляд сканирует Какаши, которому не остаётся ничего другого, кроме как радоваться осмотрительности Сакуры, настоявшей на том, чтобы сменить одежду на гражданскую и смещать частоту чакры до того, как они встретят Нагато.

— И что это за птичка рядом с тобой? — хмыкает шиноби, медленно подходя ближе.

Прежде чем Какаши успевает что-то предпринять, он чувствует, как пальцы Сакуры хватаются за полы его вымокшей рубашки.

— Это… — Он осекается, но вовремя приходит в себя. Склонив голову вбок и изображая мелькнувший страх, давит вялую улыбку. — Это моя супруга Хитоми. Мы путешествуем вместе.

— Вот оно что, — тянет шиноби, вплотную подходя к Какаши и Сакуре. — Интересно.

Оставшиеся трое так и остались стоять на месте. Вероятнее всего, никто на самом деле не видит во внезапно явившихся гостях врагов — это и становится одной из причин, по которой Какаши не перестаёт ломать комедию.

— Мы можем пройти, господин? Даю вам честное слово, мы не задержимся в деревне надолго. На самом деле мне только и нужно, что сделать пару фотографий для моей книги…

— Конечно, вы можете пройти, Сукеа-кун. Но для начала… почему бы тебе не снять маску и повязку с глаза? — Вперив в Какаши сосредоточенный взгляд, шиноби отрывисто проговаривает: — Никогда не видел, чтобы гражданские носили таких масок. А я не раз бывал в Стране Огня. Особенно часто… в Танзаку. — На последних словах он демонстративно переводит скользкий взгляд на Сакуру и криво усмехается.

Какаши никогда не был склонен к жестокости. Жизнь и смерть — не что иное, как самая обычная данность. Отнимая жизни, он просто соглашается с тем исходом, который наступил бы и без его участия. Но в эту самую минуту, глядя на незнакомого шиноби Амэ, Какаши с удовлетворением представляет, как заточенным лезвием раздирает тому изогнувшийся в ухмылке рот.

К маленькой привязи на спине, где спрятан кунай, рука тянется до того, как шиноби успевает что-либо заметить, но ещё быстрее — ладонь Какаши перехватывает и останавливает Сакура. Подавшись вперёд, она кокетливо улыбается, незаметно для окружающих сжимая его пальцы в своих.

— Господин, не надо просить Сукеа-сама снять маску и повязку, — не своим голос проговаривает она, игриво выпячивая губы. — До того, как Сукеа-сама забрал с собой, мне приходилось заниматься ужасно непристойными вещами. — Ещё шаг, от которого Какаши замирает, как под льдиной. — Последствия моей прошлой жизни отразились на красивом лице Сукеа-сама, — пальцами свободной руки Сакура вычурными движениями очерчивает невидимые линии на нижней части своего лица, — и чтобы меня не расстраивать и не напоминать о былом, Сукеа-сама носит эти ткани, скрывающие язвы.

С каждым произносимым словом на лице шиноби отражается всё больше и больше отвращения. Особенно когда он вновь переводит взгляд на Какаши и выплёвывает:

— Можете проходить.

Сакура выпускает руку Какаши, едва ли не мурлыкает слова благодарности и идёт вперёд. Какаши же ещё некоторое время не может сдвинуться с места.

— Какие-то проблемы, Сукеа-кун? — Шиноби не скрывает своего пренебрежительного отношения, то и дело брезгливо поглядывая на маску.

Впереди, рядом с тремя стоящими на месте ниндзя, мелькают розовые волосы. Какаши незаметно вздыхает, вежливо отвечает:

— Никаких, господин, — и спустя несколько мгновений оказывается рядом с Сакурой.

* * *

В черте деревни звуки дождя перекрываются гудением линий электропередач. Беспорядочными путами они обвивают крыши и замысловатые башни высоченных зданий, скрывающиеся в облаках. Тёмно-фиолетовое небо остаётся одним из немногих отличающихся красок Амэгакуре — даже жители, проходящие мимо, носят одежду исключительно мрачных тонов, сливаясь с серостью зданий.

— Тебе не кажется странным, что никакой Нагато — или как там его? — не ждал нас у входа в деревню? — шепчет Сакура рядом с плечом Какаши, завязывая под подбородком верёвки соломенной шляпы.

Из-за того, что они решили притвориться гражданскими, отказаться от форменных плащей было одной из вынужденных мер. Поэтому, оказавшись в Амэ, Какаши первым делом озаботился покупкой подходящей верхней одежды в местных лавках. В конечном счёте нашлись только шляпы, приобретённые у сварливой старухи. От Какаши не скрылось, что его и Сакуру она проводила недобрым взглядом.

— Нет. Скорее всего, охрана у входа стоит не всегда. Увидев их сегодня, он мог предпочесть скрыться на некоторое время.

— Как знаешь, — пожимает плечами Сакура.

Окидывая взглядом её вымокшую до нитки тёмно-зелёную майку и накинутую поверх чёрную хлопковую рубашку, Какаши спрашивает:

— Ты можешь выпустить небольшой поток чакры, не переставая смещать её основную частоту?

— Могу. — Задумавшись, смотрит на него искоса и говорит: — А что?

— Надо высушить одежду.

— Она всё равно намокнет…

— Ещё не так давно ты очень активно выступала за сохранность моего подорванного ядом здоровья. Что изменилось? Идём, там никого нет.

Сакура что-то едва слышно бормочет под нос, но всё же следует за ним — к тёмной безлюдной улочке между двумя жилыми домами. Огибая огромные лужи, Какаши доходит до высокого тупика и облокачивается на него спиной. Сакура тем временем перепрыгивает через яму, смотря под ноги, а после подходит вплотную в два размашистых шага и случайно касается краем шляпы маски.

Какаши ей об этом не говорит.

А она, не поднимая головы, произносит:

— Не двигайся.

Тепло мчится в организм сразу же — стоит только уверенным ладоням лечь на его рёбра через одежду. Сосредоточившись на том, чтобы высвободить минимальное количество чакры, Сакура прикрывает веки и смыкает губы в тонкую линию.

Наблюдая, Какаши осторожно откидывает голову к стене.

— Всё?

— Говорить тоже нельзя. — С этими словами она садится перед Какаши на корточки, для баланса схватившись за его ноги в районе икроножных мышц.

— Ты что де… — Он откашливается, и в этот самый миг приятное тепло несётся от колен к бёдрам.

— Неужели твой контроль чакры настолько плох, что ты не мог сделать это самостоятельно? — ворчит Сакура, не показывая лица.

— Хватит, — Какаши берёт её за плечо, — встань.

— Ещё немного.

Он безвольно роняет руку и натужно сглатывает, чтобы не замечать от обессиленного удовольствия — любое взаимодействие с чакрой Сакуры отзывается в теле приятными электрическими разрядами.

— Теперь всё. — Поднимаясь обратно, она неосознанно берёт Какаши за руку, и — это видно — немного теряется от неожиданности, когда он помогает ей встать на ноги.

Её шляпа снова цепляется за ткань маски. Скопившаяся поверх головного убора дождевая вода несётся вниз тонкой гладью.

Какаши осторожно тянет Сакуру на полшага от себя.

— Осторожно. Теперь твоя очередь.

Ещё несколько секунд она выглядит растерянной, но, как и всегда, мгновенно собирается с мыслями: вздыхает, направляет руки к вымокшей одежде и закрывает глаза. Завороженный уровнем контроля чакрой, Какаши отводит взгляд не сразу — он отворачивается только после того, как ладони Сакуры несутся к бёдрам.

Льющийся перед лицом дождь застилает обзор. Тепло чакры всё ещё тлеет в напряжённых мышцах.

— Я закончила, — шмякающий и подбирающийся к нему шаг по земле, — можем идти.

Губы Сакуры приобретают привычный красноватый оттенок, а одежда больше не липнет к телу. Проходя мимо неё, он говорит:

— Пойдём.

* * *

Добыть сведения об Акацки оказывается куда проще, чем Какаши полагал поначалу. На каждом втором здании в Амэгакуре их символ — карикатурное облако — выведен ярко-красной краской. Один из чуунинов, с которым Какаши и Сакура знакомятся в тёмном, пахнущем сыростью баре, с большой охотой делится информацией о местонахождении штаба местных героев. Кажется, будто бы Акацки — это единственная тема, при упоминании которой на мрачном лице чуунина способна расцвести мечтательная улыбка. Помимо прочего, он рассказывает, что главой организации является некая Конан. Пост она заняла несколько лет назад, после скоропостижной смерти Яхико — человека, организовавшего Акацки под своим началом во время Третьей Мировой Войны Шиноби.

— Кто-кто? — пьяно переспрашивает чуунин у Какаши. — Нагато? Не слышал о таком.

Когда становится понятно, что новых сведений больше не получить, Какаши и Сакура покидают бар и отправляются в центральный район Амэ, где расположен штаб Акацки — недалеко от резиденции главы деревни, Ханзо Саламандра. Если бы пьяный чуунин не сообщил, что Акацки размещаются в самом высоком небоскрёбе Амэгакуре, вряд ли бы здание штаба можно было бы назвать более примечательным, чем все остальные: серое, без окон, с протяжными линиями труб снаружи — оно такое же, как и сотни других, что пришлось оставить позади.

Единственный вход в штаб встречает обществом двух шиноби в чёрных плащах с изображением красных облаков. При виде Какаши и Сакуры они не задают вопросов, молча и оценивающе их оглядывают и ждут того, что будет сказано.

— Нам необходимо встретиться с Конан, — не колеблясь, заговаривает Какаши. — Мы прибыли из Страны Огня.

— Сожалеем, но Конан-сама не принимает гражданских, — следует вежливый ответ. — Вы можете встретиться с другими членами Акацки, если вам требуется наем шиноби для миссии. Скажите, в чём заключается ваша просьба, и мы вас проводим.

— Конан знает, кто мы такие. — Какаши видит, что неиспользование по отношению к главе уважительного суффикса их злит, но решает не исправлять себя. — Скажите ей, что прибыли люди из Страны Огня, чтобы встретиться с человеком по имени Нагато. Она всё поймёт. Если вы этого не сделаете, боюсь, у вас будут серьёзные проблемы.

В течение нескольких секунд шиноби коротко и напряжённо переглядываются между собой. После того, как тот, который разговаривал с Какаши, кивает, второй распахивают лязгающие металлические двери, ведущие в штаб, и скрывается во тьме.

— Ожидайте.

Ожидать приходится недолго: шиноби возвращается спустя минут десять, не больше. На удивление, он бледен и, не глядя на Какаши и Сакуру, говорит им, чтобы они следовали за ним.

— У меня плохое предчувствие, — едва уловимо шепчет Сакура, когда металлическая дверь закрывается за их спинами. Сняв соломенную шляпу, она поправляет волосы и оглядывается по сторонам.

Какаши склоняется к её уху и проговаривает настолько тихо, что никто, кроме Сакуры, не должен расслышать ни слова:

— Расслабься. Не забывай о смещении частоты чакры.

В абсолютном молчании следуя за шиноби в плаще, они минуют мрачные пустынные коридоры и останавливаются у старого тарахтящего лифта. Внутри него так же, как и в баре, пахнет застоявшейся влагой и плесенью. Пока они несутся на самый последний этаж, Какаши искоса наблюдает за Сакурой, недовольно морщащей нос.

Лифт останавливается тяжёлым рывком. Электрическая лампа над головой жалобно мигает — и двери разъезжаются порывисто в стороны, впуская неожиданно яркий дневной свет и бьющий наотмашь ветер.

Перед ними — полукруглое пространство без стен и ограждений, накрытое склонившейся чёрной крышей. Силуэт впереди стоящего здания, скрываемый в облаках, виднеется подобно миражу.

— Выходите, — бесстрастно говорит провожавший Какаши и Сакуру шиноби.

Недолго размышляя, Сакура ступает на блестящий металлический пол первой — тот скрипит под стуком сандалий. Какаши ещё один раз переглядывается с угрюмым шиноби, а после следует за ней, встречая удары слезливого ветра и капли нагоняемого вихрями дождя.

Двери лифта смыкаются с глухим скрипом. Шиноби остаётся там, внутри, и на открытом воздухе мигом раздаётся женский голос:

— Можете перестать скрывать свою чакру, — перекрывая эхом звуки непогоды.

Вставая рядом с Сакурой, Какаши оглядывается.

Поблизости — никого. Мгла застилает обзор, но он не спешит обнажить шаринган.

— Нам необходимо встретиться с Нагато.

— Мне известно, что вы из Конохи. До того, как мы начнём разговор, назовите свои имена. — Её голос спокоен и уверен, в нём нет ни малейших признаков страха.

Услышав наименование родной деревни, Сакура перестаёт скрывать колебания чакры. Судя по напряжённой позе, она уверена в том, что они попали в ловушку.

— Ты Конан? — Какаши не чувствует поблизости ничьего присутствия, но инстинкты подсказывают: угроза отсутствует.

Промеж потоков дождя, в густом тумане, возникает парящая фигура женщины в плаще Акацки. Огромные крылья из мельчайших, наверняка острых, бумаг расправляются за её спиной и замирают, перекрывая собой тёмно-сиреневое небо.

— Она знала, что мы придём, но не смогла обойтись без этого представления? — тихо фыркает Сакура. То, что Конан может услышать, мало её заботит.

Но даже если та разобрала сказанные в бушующей непогоде слова, на беспристрастном лице не дёргается ни единый мускул. Она молча осматривает Какаши и Сакуру нечитаемым взглядом. Пока замершие крылья, напитанные чакрой, несут Конан к блестящему металлом полу, пирсинг под её губой бликует в окружающих мрачных красках.

Мгновение — и тёмно-синие волосы вздымаются и оседают вместе с приземляющимся шагом.

Крылья расправляются, шелестят и медленно складываются за спиной до того, как исчезнуть полностью.

— Я не скрываю свою личность и потому жду от вас того же.

Насколько ей необходимо имя Сакуры? Вопрос этот становится единственной причиной недолгого колебания, после которого Какаши наконец флегматично представляется:

— Меня зовут Хатаке Какаши.

Некоторое время Конан молчит. Сложно сказать, принимает ли она какое-то решение или предпочитает не продолжать так толком и не начавшийся разговор.

Неожиданно она кивает и спокойно, не сдвигаясь с места прямо рядом с обрывом, говорит:

— Куноичи из АНБУ Конохи разыскивала людей, знавших Мадару. Ты тот, кому он нужен, или его поиски — задача вашей деревни?

— Поиски Мадары Коноху не интересуют. — Какаши как на себе ощущает исходящее от Сакуры недовольство. И в такой ситуации тоже — её злит невнимание и пренебрежение. — В вашей деревне никто не знает про Нагато. Если он тот, кому известна даже малейшая информация о Мадаре, и ты знаешь, где он находится, то прошу, проведи нас к нему.

— Всё, что известно Нагато, известно и мне тоже, — безэмоционально отзывается Конан. Если бы не едва различимые движения губ, можно было бы предположить, что фигура застывшей женщины — имитация, а не реальный человек. — Мы предоставили куноичи из АНБУ его имя для того, чтобы легко вычислить ваше прибытие. Никто другой не может знать имени Нагато. — Задумавшись — что, однако, не отразилось на окаменелом лице, — она прибавляет: — За небольшим исключением.

— Что ты хочешь взамен? — не медля спрашивает Какаши, мысленно заключая: единственная причина, по которой Акацки скрывают прибытие шиноби Конохи в Амэгакуре, наверняка кроется в том, что с Ханзо они сходятся далеко не во всех вопросах.

Ветер бьётся о подол плаща Конан. Она делает осторожные полшага вперёд и прерывисто проговаривает:

— Всё, чего я прошу, это разрешения на участие наших генинов в международных экзаменах на чуунина. Полагаю, что Хатаке Какаши — друг Пятого Хокаге — властен над тем, чтобы исполнить такую просьбу.

Из-за всех сил Какаши старается скрыть ухмылку: ему известно, что Обито и без того хотел провести следующий экзамен в Конохе и пригласить представителей не только Пяти Великих стран.

— Хорошо.

Впервые за время разговора по лицу Конан скользит тень почти незаметной радости. Ветер перестаёт ударять по плащу, и его чернота вновь обрамляется ясностью крыльев — чакры в бумаге так много, что та не мокнет и не шевелится от дождевых вихрей.

Взмах — и одна бумага летит по направлению к Какаши и Сакуре. Постепенно сила полёта снижается, и белый лист ложится Сакуре на ладонь, словно опавшая пожухлая зелень.

Поверх неё мелкой алой вязью написано:

«Когда Яхико был жив, к нам приходил шиноби Конохи и предлагал сотрудничество с Учихой Мадарой. Мы отказались.

Пришедший шиноби сказал своё имя. Его звали Учиха Шисуи».

Пальцы Сакуры дрогнули. Осторожными движениями Какаши забирает у неё лист.

Переворачивает.

И видит более жирное, напористое:

«Будьте осторожны с Данзо».

Когда он поднимет голову, Конан нигде нет.

Мрачно-сиреневое небо застилается густыми облаками.

За спинами слышится тарахтение поднимающегося лифта.

* * *

Следующую ночь Какаши и Сакура снова проводят в гостиничном доме Хэйана. Улыбающийся старик предоставляет им ту же комнату, что и пару дней назад.

Как и пару дней назад, Сакура ложится на отдельном футоне. В глухой ночной темноте она говорит Какаши, чтобы он, пожалуйста, ни в чём не подозревал Шисуи; Шисуи — давний товарищ Итачи-куна, «ты же знаешь?», а когда она была маленькой, он помог освоить ей основы сюрикендзюцу.

— Для меня неважно, хороший Шисуи или плохой, — говорит Какаши.

Сакура лежит на боку, спиной к нему, подложив под себя ладонь. На потолке скользят тени от уличного фонаря. Несколько минут назад старик прошёл мимо их комнаты на дрожащих коленях и закрыл фусима своей маленькой спальни.

Слишком тихо.

— Тогда что для тебя важно? — шепчет Сакура.

— Если Мадара жив, то он опасен для Конохи. Если Шисуи помогал Мадаре, то не имеет значения, чем он руководствовался.

Фонарь затухает. Тени — затухают вместе со светом от него.

— Дело и правда… только в том, что ты хочешь устранить любую опасность, которая грозит деревне?

Вопрос тяжестью повисает в невдыхаемом воздухе. Какаши не знает, как на него ответить — он уже давно не анализирует первопричины. Чтобы не стоять на месте, Какаши просто движется вперёд. Он к этому привык.

— Не только.

— Ты мне расскажешь?

Какаши закрывает глаза. Вдыхает запахи цветочного шампуня и тонкой кожи.

— Спи. Ты устала.

Сакура не засыпает до самого утра.

До него же — Какаши время от времени вспоминает, как не так давно, в этой самой комнате, Сакура уснула в его объятьях, как он уложил её на смятый футон, убирая волосы с покрасневшего от въедливых слёз лица, а на следующий день, проснувшись, обнаружил, что она прижалась к нему всем телом и отчаянностью. Голова покоилась у него на плече. Тело Сакуры было очень мягким и тёплым.

Он и сам не заметил, как поцеловал её в лоб — едва касаясь, чтобы не разбудить, а она мгновенно потянулась, прижимаясь ногами к его ногам и привставая, чтобы коснуться губ.

И когда Какаши ощущал её податливый уступающий вкус, он думал: до чего же странное утро — и тут же терялся, когда холодные пальцы Сакуры касались его волос.

Не сдержавшись, он, как и ночью, навис сверху, чтобы увидеть её взгляд, а она и вправду смотрела так, как он желал — с упрямой мольбой и ожиданием.

Какаши тогда подумал: ещё секунда — и не захочется ничего другого, кроме как раздеть Сакуру догола.

Медленно поднявшись, он произнёс:

— Собирайся. Выходим через десять минут.

Сакура собралась, как Какаши и сказал, но он сам — не мог собраться и прийти в себя всю дорогу до Амэгакуре.

— Учиха Шисуи пропал сразу после того, как его допросили по вопросу причастности к организации нападения Кьюби. Члены бывшей полиции не могут отыскать его уже несколько дней, — сухо звучит сразу же после того, как Какаши завершает свой доклад.

Обито стоит к нему спиной, на крыше резиденции, под ночным небом и перед пылающей светом Конохой. Единственное его лицо, которое Какаши может наблюдать, это то, что высечено в скале напротив.

— Ты всё же распустил полицию.

Рядом с Обито стоит и Минато-сенсей. Какаши впервые, в этой холодной темноте, видит проблески седины в желтоватых волосах. На лице сенсея нет и тени улыбки, он молчит, скрестив руки на груди. Белый плащ, развевающийся на слабом ветру, контрастирует со сливовым кимоно Обито.

— Почему вы его не остановили? — спрашивает Какаши, из последних сил стараясь сохранить вежливость в голосе. Но злость и ощущение несправедливости душат любые попытки.

— Сейчас это вынужденная мера, — мягко отзывается Минато. — Постепенно Обито всё вернёт на свои места.

— Это он вам так сказал?

— Какаши…

— Сенсей, вы знаете, что клан Учиха ни при чём. И он — тоже это знает. Вам обоим известно, что Кьюби, скорее всего, выпустил Мадара. — Какаши делает шаг вперёд и сжимает кулаки. Хруст митенок редеет в приглушённом лае дворовой собаки. — Старейшины вас используют. Их единственная задача — ослабить клан. Но если так поступить с Учихами, они не стерпят унижения.

— Хватит, — прерывает Обито.

— Я тебя не узнаю, — нетерпеливо рычит Какаши. — Тобой манипулируют старейшины, и ты не замечаешь очевидного.

— Замолчи, — чуть громче повторяет Обито. И так и не поворачивается к Какаши лицом. — Твоя позиция, как и всегда, удобна тебе одному. Где ты был, когда я распускал полицию? Где ты был, когда я занимался столь ненавистными тебе допросами всех Учих?

— Ты прекрасно знаешь где.

Плечи Обито напрягаются, а пальцы крепче цепляются друг за друга.

— Да, — с едва уловимой едкостью, — в очередной раз искал Мадару. Отличный план — отправиться на поиски призрака, когда реальный мир трещит по швам.

В один короткий миг Какаши оказывается за его спиной. С силой толкнув Обито в лопатки, он низко проговаривает:

— Призрака? Ублюдок. — Поддавшись давлению, Обито наконец поворачивается лицом и безмятежно взглядывает на Какаши. Вблизи от Обито, как и всегда, пахнет чем-то безжизненным, неестественным. — Я принёс тебе сведения: Шисуи работал с Мадарой. Или ты думал, что после того, как ты вернулся в Коноху, Мадара не переманил на свою сторону другого Учиху?

— Какаши, перестань. — Крепкая ладонь сенсея осторожно ложится на плечо, но Какаши тут же её стряхивает.

— Ты обещал мне. Ты сказал, что мы найдём его вместе. Когда сенсей приволок тебя и тело Рин, ты обещал… — При упоминании имени Рин кадык Обито дёргается под широким воротом. Но Какаши продолжает, не останавливается — настолько сильно ему хочется вернуть живость во взгляд напротив, вычерпнуть оттуда всю оцепенелую мертвенность: — Я и Рин похоронили твой пустой гроб. Мы тебя оплакивали. Но спустя месяцы ты вернулся живым, весь измазанный её кровью. И ты мне обещал…

— Ты не понимаешь, — сдержанно говорит Обито.

Серые щитки, прикрепленные к рукам Какаши, врезаются Обито в шею. И Обито не дышит. Не меняется в лице.

— Чего я не понимаю? — угрожающе шипит Какаши. — Тебя устроил тот мир грёз, которым ты себя окружил, чтобы забыть о ней настоящей. Сакура вполне подходит на её роль, да? Но она — не Рин. Она — это она. До того, как стать их сенсеем, ты клялся мне, что мы найдём Мадару вместе. Что ни с одной живой душой не произойдёт того же, что случилось с Рин…

Горячая, как кипяток, ладонь Обито стремительно врезается в грудину. Какаши его не останавливает. Терпит боль и давит чужую полуживую шею сильнее.

— Какой же ты идиот, Какаши, — хрипит Обито. В единственном глазу зажигаются три томое — не то из-за переизбытка подавляемой боли, не то из-за готовности к бою. А может, из-за того и другого разом. — Я затеял поиски, чтобы дать тебе надежду хотя бы на что-нибудь, потому что знал, что ты себя винишь. Вот и вся причина.

Хватка ослабевает сама по себе. Обито его больше не бьёт, но дыхание задерживается в том самом месте, куда тот не так давно ударил.

— Я не предполагал, что ты настолько сильно зациклишься на этих пустых и бессмысленных поисках. — Обито мерит Какаши строгим взглядом. Вблизи слышно, как шипит вдыхаемый им через нос воздух. — В отличие от тебя, у меня была возможность отпустить Рин. Перед тем, как умереть, она сказала мне то, что дало силы на новую жизнь. Если бы я не успел… если бы не услышал тех слов, я бы никогда не сумел вернуться в Коноху. — Рука Какаши чуть соскальзывает вниз, и Обито продолжает: — Ты ни разу не спросил меня о том, что случилось той ночью и хотела ли Рин, чтобы ты всю свою жизнь гонялся за Мадарой.

— Детские глупости, — сдавленно выплёвывает Какаши. — Даже если Рин хотела для нас иного, я сам принимаю решения и сам определяю, что верно, а что нет. Я считаю необходимым найти Мадару не потому, что не смог смириться с её смертью.

— Мадара наверняка мёртв, за все эти годы мы ни разу не находили его следов. Из твоего рассказа нельзя быть наверняка уверенным, Шисуи приходил к Акацки или кто-то другой, кто представился его именем.

— Ты говоришь, Шисуи пропал сразу после допроса, — произносит Какаши, ощущая себя как во сне — бегущим за невидимой целью и никак не могущим к ней приблизиться, несмотря на все попытки. — Это наводит на определённые мысли. К тому же он пробудил Мангекё Шаринган — ему хватило бы сил на то, чтобы управлять Кьюби по приказу Мадары.

— Допрос Шисуи не показал ничего подозрительного, — подаёт голос Минато-сенсей, — в ночь нападения он был дома. Его допрашивал сам Иноичи, ошибок быть не может. — Помедлив, он задумчиво добавляет: — Есть ещё кое-что. На тех, кого Мадара себе подчинял, он применял технику проклятой печати, Кинкоджу но фуда. Но перед допросом каждого Учиху проверяли Хьюга. А ты не хуже меня знаешь, Какаши, что при помощи додзюцу такую печать сложно не заметить.

Он и правда знает об этом лучше других. Потому что, когда Обито вернулся, у Какаши непроизвольно активировался шаринган, и он увидел странные колебания чакры на сердце внезапно воскресшего друга. Не обладай сенсей навыками по снятию проклятых печатей, Обито навсегда остался бы под властью Мадары.

Такую же печать Мадара поставил и на сердце Рин, сделав её джинчурики Санби. Но ту выжгло разрядом сильнейшего Чакра но месу, который Рин вогнала в себя собственноручно, когда поняла, что одно только её существование ставит под угрозу жителей Конохи.

— Шисуи может помогать Мадаре по доброй воле, без проклятой печати. — Какаши роняет руку с тела Обито и отходит на шаг назад. В эту же минуту видимая напряжённость покидает Минато-сенсея.

— Может, — отзывается Обито. — А может и вовсе не помогать. Пока у нас нет никаких доказательств, кроме свидетельства главы Акацки. Судя по тем методам, которыми она передала тебе сведения, о дальнейшем сотрудничестве с нами не может быть и речи. А если её воспоминания не будут засвидетельствованы отделом дознания, то наши обвинения против Шисуи не вызовут ничего, кроме скандала.

— Она сказала и о Данзо, чьи прихоти ты выполняешь, — произносит Какаши так, как обычно говорят в пустоту. — Ты занял позицию наименьшего сопротивления, Обито, и только и делаешь, что находишь оправдания. Я знаю не хуже тебя, как сложно предъявить обвинения члену уважаемого клана. Но тот путь, который ты предлагаешь взамен, мне противен. И он должен быть противен тебе тоже. По крайней мере если ты всё ещё тот Обито, которого я знал.

— Иди домой, Какаши, — Обито словно и не слышит тех слов, что ему были сказаны, — и заодно передай Сакуре, что отсиживаться под дверями моего кабинета не нужно. Временное отстранение всех членов клана Учиха от работы в госпитале — это решение старейшин, против которого я бессилен.

Шаринган Обито потухает, и освещение ночных фонарей застилает черноту глаза. Много лет назад оттуда текли слёзы всякий раз, когда Учиха Обито становился свидетелем несправедливости.

— Что насчёт Итачи?

— Он с нами сотрудничает, поэтому ему разрешили оставаться во главе АНБУ. Не переживай, никто не станет обременять тебя статусом капитана.

Какаши пропускает колкость мимо ушей.

— Ты заставил его шпионить за кланом? — Не в силах и дальше наталкиваться на стену при разговоре с Обито, он переводит обессиленный взгляд на Минато. Каждая мышца в теле деревенеет. Какаши больше не чувствует холода. Его словно поместили в пустую сферу, где нет ни звуков, ни света, нет вообще ничего. — Сенсей, прошу вас…

— Всё не так, Какаши, — отвечает тот. Взгляд добрых глаз выделяется, не вписывается в окружающую действительность. — Он сам вызвался сотрудничать с Корнем и докладывать о тех вещах, которые покажутся ему странными. Не делай такое лицо. На войне мы поступали так же, когда было необходимо добывать сведения в тылу. Я сам учил вас подобным вещам.

— Корень. Ну конечно… — безрадостно усмехается Какаши.

— Иди домой, — повторяет Обито. — И жди дальнейших указаний.

Какаши переводит взгляд с сенсея на него. Он понимает: дальнейший разговор бесполезен. Понимает: перед ним стоят двое человек, вовлечённых в систему управления деревней в достаточной мере для того, чтобы упустить нечто важное.

Какаши говорит:

— Как прикажете, Хокаге-сама, — и прежде чем раствориться в белой дымке, замечает, как дёргаются окаменевшие мышцы на лице Обито.

* * *

Оказавшись дома, Какаши чувствует присутствие Сакуры, но сразу же направляется в спальню. Всю дорогу от Хэйана до Конохи они почти не разговаривали. А по прибытии им обоим оказалось не до друг друга.

Однако сейчас, когда он лежит на заправленной постели в полной экипировке и прожигает взглядом потолок, Сакура отчего-то шелестит шагами по коридору и входит без стука.

Дверь захлопывается за её спиной с приглушённым ударом.

— У тебя сегодня нет ночного дежурства? — спрашивает Какаши не глядя и прикладывает руку ко лбу. Щиток, который упирался Обито в шею, морозит кожу.

— Нет. — Сакура подходит ближе. Замирает напротив его свешенных вниз коленей. — Ты виделся с Обито-сенсеем?

— Да.

— Шисуи исчез…

— Знаю, — коротко прерывает Какаши. — Как ты об этом узнала?

— Наоки заставили присоединиться к поискам. У него пробуждён шаринган, поэтому он полезен клану.

— Ясно. — Какаши закрывает глаза. — Похоже, совет клана ему доверяет. Как давно вы знакомы?

— Около трёх лет, — без колебаний отвечает Сакура.

Подол ципао касается его ног. Колени каменеют от её близости.

— У тебя что-то случилось? — спрашивает она без особого участия. Как будто опасается спугнуть излишней заботой. Или сама же её и страшится.

Открыв один глаз, Какаши привстаёт и продвигается вперёд, чтобы сесть на край. Сакура чуть мешкает, хочет отойти, но он хватает её за ладонь, и она замирает над ним как вкопанная.

— Теперь мы снова друг с другом говорим?

— У меня нет выбора, ведь я с тобой живу, — проговаривает Сакура, глядя на него сверху вниз. Наверняка она хотела прозвучать чуть более ехидно, чем по итогу получилось.

— К моей постели тебя тоже приводит отсутствие выбора? — Только договорив, Какаши понимает, что каким-то неизвестным образом нашёл в себе силы на то, чтобы затеять эту бессмысленную болтовню с Сакурой.

Она, кажется, что-то подобное всё же замечает: меняется во взгляде, кладёт небольшую ладонь на закрытый глаз с шаринганом.

Кожа у неё сухая. Пахнет антисептиком и травами.

От Сакуры исходит живительное тепло.

— Если хочешь, — говорит со строгой сдержанностью, — я могу направить в твой глаз небольшое количество медицинских техник. Это поможет облегчить боль. И почему ты вообще так часто снимаешь хитайате с глаза?

Какаши не сразу замечает, что едва уловимо льнёт к её ладони.

— Глаз уже давно не болит. Я привык.

— Когда ты им смотришь, мне так не кажется.

Одно маленькое неловкое движение — и запястье Сакуры чуть касается его губ через маску. Она тоже это замечает, оттого и роняет руку вниз.

— Иди к себе, — говорит Какаши, выпуская другую её ладонь из своей.

Но Сакура не отступает и сводит на переносице тонкие брови — как и всегда, когда давит в себе порывистое недовольство.

— Расскажи, что случилось. Я же говорила, что буду тебе помогать. Это связано с Шисуи? Что сказал сенсей?

— Ты же была у Обито сегодня. Наверняка будешь и завтра. Он тебе обязательно расскажет.

— Я хочу услышать от тебя, — упрямо проговаривает Сакура.

Какаши замолкает. И понимает, что готов выдать ей всё, когда она так доверчиво на него смотрит.

Понимает — что не уверен, на чью сторону встанет Сакура.

— Я расскажу тебе. Но не сейчас. Завтра мне нужно кое с кем встретиться. Потом всё и решится.

— С кем? — нетерпеливо переспрашивает она.

— Не сейчас, Сакура. — Отведя наконец от неё взгляд, он стягивает маску и принимается развязывать крепящие основания щитков. — Иди к себе. Спокойной ночи.

Стоит ей спустя какое-то количество секунд на самом деле уйти, как Какаши понимает: он борется не с чем иным, как с разочарованием. В ду́ше воспоминания о разговоре на крыше отмирают — теперь они не запечатываются присутствием Сакуры, как под наложенным самим Ками фуиндзюцу. Но когда Какаши выходит из ванной, а она лежит в его постели, он не может определить, плохо ему или хорошо от того, что Сакура вернулась.

— Ты можешь не растрачивать остатки уважения ко мне из-за того, что я прибежала обратно? — с натянутой усмешкой проговаривает она. Бретелька на её обнажённом плече падает, и Сакура тянет одеяло до подбородка. — У тебя был такой побитый вид, что я не смогла бы уснуть, вспоминая.

Риторический вопрос, заданный в начале, вовсе не был шуткой. В ответ на него Какаши мог бы сказать, что не способен терять уважение к людям, которые не боятся собственных желаний.

Он такому даже немного завидует.

— Я к тебе привык. Мне нравится, как ты выглядишь. И я с тобой забываюсь. Всё равно останешься? — Какаши смотрит на неё через всю комнату, не шевелясь. Мокрое полотенце комкается в кулаке так же, как улыбка на лице Сакуры.

Она давится нервным смешком. Затем, прикрыв глаза до боли натянутыми пальцами, — ещё одним.

Говорит:

— Если сейчас уйду, станет совсем неловко.

Какаши свешивает полотенце на стул, надевает чёрную безрукавку и глушит свет. В темноте — непроизвольно распахивает левый глаз и не закрывает его, даже когда лицо Сакуры оказывается совсем рядом, на другой подушке.

У неё теплое дыхание со вкусом пряной зубной пасты.

— Ну так что? Мы всё же снова разговариваем друг с другом? — спрашивает Какаши, наблюдая, как тонкой кожи её плеч касаются серебристые очерки лунного света.

— Я же сказала, что у меня выбора нет. Да и к тому же мы выяснили, что и самоуважения — тоже не особо, раз я к тебе вернулась.

— Ты делаешь то, что хочешь сама. По-моему, это и есть самоуважение.

— Интересная позиция, — усмехается Сакура и придвигается ближе, точно успокоившись от услышанных слов. И почти шепчет: — Что значит «я с тобой забываюсь»?

Какаши так и лежит поверх своей половины одеяла, не решаясь накрыться. По его мнению, лучше бы никакого одеяла не было в принципе.

— То и значит.

— Буду думать, что это — «мне приятно с тобой находиться». В совокупности с тем, что я тебе симпатична не как товарищ, а как девушка, звучит довольно успокаивающе. От этих мыслей я обрету больше смелости для того, чтобы не сбежать обратно к себе. — Она закрывает глаза, словно бы готовясь ко сну. — Тебе не холодно?

— Нет.

Проходит минут пять, но ни один из них не спит. Только, в отличие от Сакуры, Какаши глаза не закрывает и смотрит на то, как переливаются в ночной темноте её волосы.

— Скажи, — говорит он не шёпотом, но тише, чем обычно, отчего слова звучат несколько хрипло. Ресницы Сакуры трепещут. — Если бы ты узнала, что твой друг и твой сенсей поступают неправильно и даже жестоко по отношению к определённой группе людей, но у них почти нет иного выхода, что бы ты сделала?

— Звучит менее обезличенно, чем ты думаешь, — отвечает она, почти не разлепляя влажные губы. Голос Сакуры едва уловимо сел. — К тому же это «неправильно» — оно по чьему мнению?

— По тому мнению, которого они раньше придерживались.

Немного поразмыслив, она подкладывает ладонь под щёку и тихо проговаривает:

— Я бы постаралась им помочь. В случае, если бы не удалось, — наши пути бы разошлись. — Разлепив веки, Сакура смаргивает и фокусирует на Какаши серьёзный, пронизывающий до самой черепной коробки взгляд. — Но ведь ты спросил не о гипотетических людях, а про Обито-сенсея. С ним я останусь до самого конца, куда бы он ни пошёл.

Некоторое время Какаши молчит. Признание, которое прозвучало, вызывает смешанные чувства — приятное единение и горечь безо всякой почвы.

— Обито, наверное, и не подозревает, что есть люди, которые настолько ему преданы.

— Тем лучше для него. — Сакура прижимает одеяло к груди и в несколько расслабленных движений придвигается ещё ближе. Теперь тёплое дыхание опаляет Какаши подбородок, а его собственное — чуть шевелит тонкие волосы на её голове. — Мысль о том, что кто-то сильно тебе предан, может быть ужасно обременительной. А ему и так нелегко.

Какаши кладёт ладонь ей на щёку — и всё, что было в реальном мире, снова впечатывается куда-то в самую глубину мозговых отверстий. Словно в одном присутствии Сакуры есть какая-то губительно-спасительная неотвратимость.

— Ты правда хочешь остаться здесь?

Её глаза распахнуты навстречу всему, что Какаши сделает. Такими безусловными взглядами хоронят нужду в словах, но она всё равно отвечает:

— Да. Если ты пообещаешь, что ваши с сенсеем пути никогда не разойдутся.

Он может пообещать только одно: что никогда не станет намеренно такого добиваться. Сакура прекрасно это понимает, что бы ни говорила.

— Вот бы и мне таких учениц, которые даже в такие моменты обо мне бы не забыли. — Рука тянется под одеяло. Кожа на плечах Сакуры покрыта острыми мурашками. Она вздрагивает и сдавленно выдыхает:

— Я буду считать, что ты пообещал, Какаши, — и сама льнёт к нему для поцелуя.

Все касания Сакуры осторожны, спрашивают разрешения, даже если хочется получить сразу всё.

Какаши же слишком болезненно помнит, какая на вкус её кожа, чтобы следовать такому темпу. Прервав поцелуй, он, не сводя взгляд с распухших до красноты губ, подхватывает Сакуру за талию обеими руками. Одеяло скатывается у ног, она садится сверху и ладонями упирается в его плечи, как будто не может удержать равновесия. Острые коленные чашечки, на которые Какаши не раз пялился, как последний идиот, когда она спала, высунув ноги из спальника, в лесу, теперь дрожат рядом с его рёбрами.

Её руки уверенно скользят ниже, чтобы потянуть вверх водолазку, и он поддаётся, разрешает себя раздеть, коснуться шрамов на животе и подавляет неприятную дрожь. Какаши всегда считал, что в прелюдиях нет смысла — он и сейчас многое бы отдал, лишь бы вбиться в Сакуру со всей силой, чтобы она застонала ему в рот, — но, видя, как шёлковая ткань серебристо-серой ночнушки скользит по её соскам, пока она исследует его тело, он не может пошевелиться.

Воздух жгутом стягивается в горле. Пятнистые от штор лунные очерки скользят по мутно-розовым волосам.

— Ты специально не залечивал раны как следует, чтобы женщины тебя жалели? — шепчет Сакура на сбившемся дыхании.

Наверное, надо ответить. Но он в силах думать только о том, как её ягодицы трутся об пах.

Скользнув руками ниже, Какаши крепко хватает Сакуру за бёдра и пробирается выше, пока она послушно не закрывает глаза и не наклоняется вперёд для поцелуя. Отстранённо он думает о том, что вкус её зубной пасты не пряный, а медовый и что желание снять её ночнушку так же велико, как и желание ощущать трение её сосков об его кожу через шёлковую ткань.

Одной такой ночи ему точно будет мало.

В эту — Какаши решает раздеть её догола. И решает, чтобы она была сверху.

Но когда он сжимает её бёдра руками и смотрит, как Сакура в блаженстве закрывает глаза, сама на него насаживаясь и задавая темп, который хочет, он понимает, что ни одно из решений не принимается им одним.

Пальцами, едва уловимо, Какаши ведёт по влажной коже, дальше вверх — по выступам рёбер, ладонью обхватывает грудь и задерживает сорвавшееся дыхание, когда она стонет сильнее и кусает нижнюю губу.

Сакура сжимается. Внутри неё влажно и узко настолько, что Какаши готов кончить от одной только мысли об этом.

Не сдержав хриплый стон, он начинает двигаться бёдрами ей навстречу.

Сакура, резко вскрикнув, падает, выстанывает Какаши в шею. Руками он сжимает её ягодицы, не прекращая движений даже в неудобной позиции, скользит дальше — по позвонку, режущим лопаткам.

Когда он хочет хотя бы что-нибудь ей сказать, она говорит за него:

— Я всегда… только тебя…

Какаши глушит слова Сакуры быстрым поцелуем — то ли сильным касанием, то ли лёгким укусом.

Удержав её хрупкое тело в объятиях, он оказывается сверху, перед её потерянным, рассредоточенным взглядом. Локти упираются в шероховатую серую простынь. Перенеся вес на одну руку, другой рукой Какаши скользит вниз, по животу Сакуры. Когда пальцы оказываются в её разгорячённой влажной промежности, она выгибается навстречу, облизывает пересохшие передние зубы и крепко, до натужных морщин смежает веки.

— Пожалуйста…

В этот раз Какаши входит быстро, на всю длину и вбирает в себя собственное имя, которое Сакура выстанывает ему в рот. Он двигается медленно, с каждым разом вбиваясь всё сильнее, скользит языком по мочкам её ушей, и ему кажется, что в этой темноте остались только зелёные глаза, застланные желанием, её запах, впитывающийся ему в кожу, её тонкие пальцы, давящие бесчувственную кожу спины до приятной боли.

Добравшись до пика, Какаши раз или два шепчет подавленное стонами и шлепками «Сакура» и каким-то невероятным образом находит в себе силы на одну-единственную осмысленную мысль: она вызвала у него привыкание, она — до сбитого в горле дыхания красивая, и сейчас Какаши не помнит ни о чём другом, что когда-либо было в его жизни.

Проспав всего несколько часов, Какаши выныривает из густой темноты в одно короткое мгновение, вздрогнув от прошедшихся вниз по животу касаний.

— Прости, — раздаётся хриплый шёпот Сакуры до того, как он успевает вскочить и кинуться к припрятанному под кроватью оружию.

Развернувшись на голос, Какаши видит озадаченный взгляд зелёных глаз.

За спиной Сакуры — слабое сияние предрассветного солнца, а за его, Какаши, спиной — тысячи полубессонных ночей в полном одиночестве.

— Я проснулась раньше, боялась тебя разбудить, поэтому не вставала и лежала здесь. Мне стало скучно, и я… — Сакура запинается, и её порывистая речь прерывается неловким покашливанием, после которого как будто бы отпала нужда продолжать. Она едва заметно отодвигается — боится причинить неудобства своими наэлектризованными касаниями.

Какаши замечает, что на ней снова та серебристо-серая ночнушка. Кожа на шее покрыта небольшими лиловыми кровоподтёками, а волосы беспорядочно взъерошены. Не только постель, но и вся комната пропахла ей.

Неясно, почему даже сейчас этот запах несётся по жилам вниз, к напряжённому животу, как нечто непривычное. И неизведанное. В слабом свете, в окружении обыденных вещей, Сакура вдруг кажется очень далёкой, и в то же время Какаши нравится, что она здесь, хотя обычно все ощущения после секса и реакции на человека рядом прямо противоположны.

— Раз ты уже проснулся, то я пойду, — проговаривает Сакура, слабо улыбаясь.

Она привстаёт на локте, шурша под собой постельным бельём, но Какаши берёт и сразу же выпускает её ладонь из своей, и все движения замирают.

— Я и так ухожу. Ты можешь пока поспать, если хочешь, — говорит он.

Сакура опускается обратно на подушку, и её волосы щекочут Какаши плечо.

— Та самая встреча? После которой всё и решится. — Она расплывается в слишком весёлой, закрытой улыбке. — Ну, теперь твоя чакра в переизбытке. Ты подозревал, что для такой важной встречи нам будет недостаточно просто полежать вместе, да?

При взгляде на её красные, покусанные губы, растянутые в улыбку, цепенеют мышцы.

Надо же, каким ублюдком он видится в её глазах. И надо же: каким холодом по нёбу проходится осознание этого факта. Он сглатывает вдруг отчего-то вязкую слюну, переводит взгляд на постепенно заливающийся солнечным светом потолок, на грубые тени листьев проросшего под окном дуба.

— Я не думаю, что там может понадобиться применение дзюцу. — С этими словами Какаши поднимается, в некоторой степени стесняясь своей наготы и ещё больше стесняясь от того, что задумывается о таких нелепых вещах. Не глядя на Сакуру, он бросает короткое: — Отдыхай.

Какаши идёт в душ, а когда возвращается, она лежит спиной, наполовину накрывшись смятым одеялом. Дыхание Сакуры размеренные, можно было бы предположить, что она спит, не знай он, как меняется частота её чакры во время сна.

В звенящем молчании Какаши одевается. Хрустит чистая одежда, под босыми ногами скрипит холодный пол. Прежде чем натянуть маску, он замирает на месте на одну короткую секунду, а затем идёт к ней, опускается напротив и смотрит на потерянный, забитый взгляд.

Кажется, она плакала.

— Я сделал тебе больно? — Какаши берётся руками за края постели и не решается смахнуть пряди розовых волос с кончика её носа.

В ответ она лишь качает головой, кулаком притягивая к подбородку острый угол натянутого одеяла. Тот просунут между ног, и её плечи и покрытая засосами шея беззащитно обнажены.

— Прости, я мог быть немного…

— Несдержанным? — усмехается Сакура, крепче сжимая в пальцах перемятую ткань. — Всё в порядке, Какаши. Мне такой секс тоже помогает расслабиться. Не ты один выпустил пар. — Она безуспешно сдувает волосы и, не сдвигаясь с места, окидывает его внимательным взглядом. — Лицо вроде в порядке. Как вернёшься, могу залечить твою расцарапанную спину. Если, конечно, хочешь.

Какаши молчит, впиваясь в неё потерянным взглядом. Он знает: сейчас лучше уйти, дать Сакуре время и возможность остаться наедине с собой. Но никак не может подняться.

Как будто прирос к этому месту и к тому, что видит перед собой.

— Не смотри так, это пугает, — продолжает Сакура всё с той же улыбкой. — Я сама к тебе пришла и получила то, что хотела. Разве вчера вечером мы не такие определения давали происходящему?

Какаши и правда прибился, но вперёд, к ней, он двинуться всё же сумел, чтобы сказать:

— Перестань, — и чтобы сразу же после этого заправить ей волосы за ухо. Кожа у Сакуры влажная — она действительно плакала. — Я же говорил… — он водит большим пальцем по линии её скул: слёзы Сакуры здесь, вблизи, вызывают раздражение какого-то нового рода, — что ты мне нравишься.

И это раздражение — им непроизвольно сквозит и в брошенных напоследок словах.

— Я нравлюсь тебе так же, как мне нравятся Наруто и Саске. — Она не избегает его касаний. Настолько, что даже не реагирует, когда пальцы Какаши замирают под нижней губой. — Иногда я смотрю на них и думаю: «Ками-сама, если бы я познакомилась с ними сейчас, мы бы ни за что не смогли найти общий язык». Так же и ты. Тебе со мной комфортно, потому что у нас есть что-то совместное. Наша с тобой связь и крыша над головой.

То, как спокойно Сакура говорит и как время от времени давит неискреннюю улыбку, исключает любую возможность определить происходящее как истерику. Её слова — даже обидой не назовёшь. Она не ждёт, затаив дыхание, ответа и, скорее, вряд ли вообще рассчитывает его получить — закрывает глаза, наклоняется и смазано целует Какаши в указательный палец. Как бы говорит: всё в порядке, иди.

А тот палец, который она поцеловала, всё ещё не высох от слёз, которые он стирал с её лица.

— Ты не обязан меня любить только потому, что я тебя люблю. Хотя и не сразу, но я это усвоила. — Сакура обманчиво расслаблена, как перед сном. — Я немного расклеилась, но давай больше никогда об этом не говорить, хорошо?

— Я бы не хотел, чтобы Наруто и Саске нравились тебе так же, как я, — говорит Какаши. Большой палец прижимается к её губам, немного давит, когда проходится от одного уголка чуть приоткрытого рта к другому. — Всё, что я могу, это обещать, что никогда осознанно не причиню тебе боль.

Будь он немного, на одну маленькую долю благороднее, сказал бы Сакуре уходить, сказал бы, что раз она его любит, то пускай бежит подальше от него, от человека, который не находит для неё слов лучше, который говорит ей пустую правду и одновременно с этим держит её лицо рядом с собой.

Какаши мало что смыслит в любви и привязанности к женщине, но что это — не любовь, понимает даже он.

— Это нормально, — говорит Сакура, снова целуя подушечки его пальцев, и жмурится сильнее, — никто не обязан меня любить, я знаю. — Она смаргивает. При взгляде на Какаши ярко-зелёные глаза пронизывающе блестят от лучей утреннего солнца. Ему хочется только одного: остаться здесь, с ней, забыв о том, что предстоит, и это пугает сильнее всего на свете. Пока она не произносит: — Но пообещай мне, что, когда я от… этого всего устану, ты не станешь меня удерживать. И не станешь говорить вообще ничего, даже то, что я тебе нравлюсь. Или что я тебе симпатична. — Вяло улыбнувшись, Сакура придвигается ближе, почти утыкается носом в нос Какаши. — Далеко уйти не смогу, но гордо вернусь к себе в комнату.

Будь Какаши благороднее, никогда бы не стал спать с девушкой, которая ждёт от него большего. Но он не думал, что может быть ещё и эгоистом, дающим обещания, которые боится исполнять.

* * *

На некрытом тренировочном полигоне ледяной ветер морозит пальцы рук. Под шагами, забираясь в сандалии, хрустит рыхлый сухой снег.

Только из-за того, что хитайате одеревенело замёрз, в сознание проникают прогоняемые воспоминания о вчерашнем, где Сакура касается его левого глаза сухой ладонью. Но когда слышится прерывистое кряканье ворона, всё, что связано с другой жизнью, наконец выбрасывается за борт. Тогда же впервые приходит внятное осознание: раньше, чтобы сосредоточиться на службе, Какаши не нужно было предпринимать попыток от чего-то отвлечься.

Потому что этого чего-то — попросту не существовало.

— Вы пришли, Какаши-сан.

Непонятно зачем Итачи взял с собой маску ласки. Он держит её в руках, спиной подпирая вбитый в землю массивный брусок для тренировок. На верхушке древесины, поверх тонкого слоя снега, подобно статуе возвышается ворон. Его взгляд впивается в Какаши с почти человеческой осмысленностью.

Итачи смотрит на мир схожими глазами — точно те принадлежат тому, кто внезапно проявил людские качества.

— Так и знал, капитан, что ты предусмотрительно поставишь изолирующие барьеры.

— А я знал, что вы беспрепятственно их минуете, Какаши-сан.

Этот полигон похож на тот, где Минато-сенсей проводил первую тренировку старой Команды семь. До рождения Наруто Кушина-сан носила туда для Какаши, Обито и Рин обеды, набивая не совсем умелую в готовке руку.

Всё же другая, не связанная со службой жизнь, присутствовала и раньше. Но далеко не всегда Какаши ценил её должным образом.

Он не то чтобы ненавидит себя за это. Скорее, испытывает какое-то странное опустошение.

— Вы должны собой гордиться, — говорит Итачи.

— До того, как у меня останется время на гордость, мне нужно тебя поблагодарить, что ты пришёл. Ты не доверяешь Изуми?

Какаши задаёт вопрос потому, что Итачи отказался что-либо обсуждать в своём кабинете, в штабе АНБУ. А единственный человек, имеющий туда беспрепятственный доступ, это Учиха Изуми.

— Мне бы не хотелось обременять её лишней информацией. Чем меньше ей известно, тем лучше для неё. — Он отпирается от бруска, и снег под его подошвой почти не хрустит. Руки складываются впереди: кисти не касаются согнутых локтей, а остаются крест-накрест посередине, свешиваясь вниз, с маской наперевес. Стоя так же, Итачи, случалось, погружал противника в Тсукуёми, чтобы погрузить его мозг в кому. Сейчас Итачи склоняет голову в бок и почтительно-мягко улыбается. — Мне уже известно, о чём вы хотели поговорить. Хокаге-сама успел сообщить о вашей встрече с главой Акацки.

— Уверен, Югао и без того говорила тебе, почему я отсутствовал. Не верю, что капитан не знал об отбытии его подчинённого в Амэгакуре. — Какаши говорит без привычной усмешки. Скорее, из необходимости поскорее покончить с формальностями и перейти сразу к сути.

— Югао очень ценит вас, но службе она предана не меньше, — коротко кивает Итачи. — По старой дружбе я не стану отчитывать вас из-за внезапного исчезновения в столь непростые для Конохи времена, Какаши-сан. Теперь позвольте узнать, есть ли что-то ещё, чего Хокаге-сама мог мне не сообщить?

— Если он рассказал тебе про Шисуи, то этого достаточно. — Какаши подходит к бруску и облокачивается на не раз пробитую сюрикенами поверхность. Руки по привычке скользят в карманы. — Шисуи хороший шиноби, и я знаю, что он твой друг детства. Но я попрошу тебя быть максимально объективным, Итачи. Ты же понимаешь, что, думая о благе для деревни и клана, он мог пойти на многое?

Отсюда виден задумчивый профиль Итачи. Вблизи его лицо вызывает ассоциации с ледяной глыбой, что, однако, вполне можно списать на погоду.

— Вы правы. Думая о Конохе, он мог пойти на то, о чём мы с вами вряд ли можем помыслить, — проговаривает задумчиво и отстранённо. — Но я больше склоняюсь к тому, что Шисуи увидел в Мадаре угрозу, если допустить, что они и вправду виделись, и предпочёл изобразить преданность.

— Тебе известно, где сейчас Шисуи? — нетерпеливо спрашивает Какаши.

— Я этого не знаю. — Итачи прислоняется обратно к древесине, в нескольких сантиметрах от Какаши, и теперь его профиль и сосредоточенный на воспоминаниях взгляд оказываются вне поле зрения. — Хокаге-сама подключил сенсеров. Рано или поздно его обнаружат. При желании вы можете и сами его допросить, если получите разрешение, Какаши-сан.

— Ты так в нём уверен? — Какаши не хочет думать о том, почему задаёт этот вопрос.

И почему вспоминает о маленьком, плачущем из-за несправедливости Обито.

— Больше, чем в родном отце, — звучит без промедлений.

Прищурившись, Какаши взметает взгляд к солнечному небу. Он не знает, или не помнит, каково это — доверять родному отцу; знает только, каково, когда находишь силы на доверие к сенсею и другу.

Когда-то давно это дало ему силы на новую жизнь.

— Я знаю, что тебя заставляют шпионить за собственным кланом, — говорит, постепенно привыкая к яркому свету. Там, наверху, нет ни единого облака. — Мне очень жаль, Итачи.

Птица над головой топчет напитанный солнечными лучами снег. Итачи не отвечает по сути, но заговаривает почти сразу — ровным, бесцветным голосом:

— Я дам вам отвлечённую работу, Какаши-сан. Постарайтесь хотя бы немного подумать о другом. — Чуть помедлив, он договаривает: — Никто из нас не представлен самому себе. Не забывайте, что вы АНБУ и служите непосредственно Хокаге-сама. Прошу вас, оставайтесь на его стороне, что бы ни произошло в будущем.

Ворон снова каркает, а затем исчезает, растворившись в воздухе, вместе с множеством других таких же — они возникли и тут же исчезли там, где минутой раньше стоял Итачи.

* * *

С того дня, как Рин всадила ему в глазницу шаринган Обито, Какаши приходилось уживаться с огромным количеством копируемых техник и уменьшившимся, словно в отместку, запасом чакры. Связь с Сакурой последнее только усугубила, но сейчас он выяснил: странная особенность этой связи не только в том, что она возникает, если двое предначертанных шиноби достигли «половой зрелости»; наибольшая странность в том, что после её возникновения чакра ведёт себя так же, как раньше, если связанные будут заниматься сексом.

Сакура тоже должна была почувствовать, что циркуляция пришла в норму. Теперь, когда Какаши просыпается утром, она всегда лежит к нему спиной. Он смотрит на её покатые плечи и хочет сказать, что никогда раньше ему не было так хорошо, что восстановление потоков чакры — последнее, о чём он думает, когда она хнычет от удовольствия и зовёт его по имени.

Он целует её в волосы, рядом с шеей, и встаёт молча, не произнеся ни слова.

Новые, отвлечённые, задания Какаши всё же выполняет, чтобы не вызвать лишних подозрений, а для слежки оставляет теневого клона — теперь на это хватает сил. Спустя три дня после разговора с Итачи он сидит с книгой на суке дерева — отдыхает от очередного задания, прежде чем проделать огромный путь обратно до Конохи. Когда в сознание проникают воспоминания рассеявшегося теневого клона, книга опускается на вытянутые колени.

Края страниц впиваются в пальцы. Какаши закрывает глаза.

Сакура смеётся. На стене дома, мимо которого она проходит, — герб клана Учиха.

Учиха Наоки идёт рядом с ней. Сакура хватает его за локоть — мнёт чёрную водолазку — и сгибается, заливаясь ещё более громким смехом, когда он шепчет ей что-то на ухо.

— Хватит, Наоки!

— Нет, правда, ты только послушай…

Под лучами солнца они идут дальше, за угол. Какаши стоит в тени, смещая частоту чакры, и хочет продолжить слежку за Итачи, но тут Сакура поворачивается и смотрит ему прямо в глаза.

— Ты следишь за Наоки? — спрашивает она следующим вечером, когда Какаши уже вернулся домой. — Или за мной?

— Как ты поняла? — Он снимает сандалии и на шатающихся ногах идёт за ней по мрачному коридору. Вокруг — стерильная чистота и запах подгоревших баклажанов.

— Ты вроде как смещал частоту чакры, но я всё равно её почувствовала. Странное ощущение.

— Он сказал тебе что-нибудь про поиски Шисуи?

— Нет. — И тише добавляет: — Значит, собираешь информацию о Шисуи…

Когда Какаши было четыре, они с отцом ужинали в гостиной, сидя на дзабутонах. Хатаке Сакумо не был строг, разрешал позу агура⁽¹⁾ и накладывал сыну кусочки очищенной рыбы на чан с рисом. Даже зимой сёдзи, ведущие на энгаву, бывали раздвинуты, и вялое многоцветие сада касалось небольшой фотографии, стоящей в токономе⁽²⁾.

Там была изображена бледная, вымученно улыбающаяся мама.

С тех пор, как отец вспорол себе в гостиной живот, забрызгав опустевшую токоному густой кровью, Какаши избегал возможности лишний раз оказаться в той комнате. Быстрый приём пищи на кухне его всегда устраивал. Как устраивает и то, что Сакура не спрашивает, почему приходится ужинать здесь, в неприглядном тесном помещении, спроектированным по всем новым образцам: стол, стулья и высокие окна в непробиваемо-глухой стене.

— Я убрался бы в доме сам. После миссии.

Какаши моет руки в маленькой раковине. Моющее средство мешается с пылью на пятнисто-сером мраморе. За спиной тоже плещется вода — Сакура наливает воду в стаканы.

У него нет аппетита, и от него наверняка пахнет чахлым лесом, землёй и кровью. Если бы не присутствие Сакуры, он бы первым делом принял душ, а после завалился бы в кровать для двухчасового сна.

— Я тоже тут живу, поэтому это справедливо.

— Снова справедливость… — усмехается Какаши. — Ты только со мной так серьёзна или это в принципе черта твоего характера?

Вытерев руки, он стягивает маску и садится за стол, напротив Сакуры. Она не реагирует взглядом — продолжает оценивающе смотреть на разложенные блюда.

— А ты — придаёшь значение мелочам, но я уже свыклась. Итадакимас.

— Итадакимас, — машинально вторит Какаши. — Могу я попросить тебя некоторое время не появляться в квартале Учиха?

— Не можешь, — Сакура подцепляет палочками подгоревший кусок баклажана, — если не назовёшь причину.

— Я знаю, что их отстранили от работы в госпитале, но…

— Не только, — проглотив еду, она морщится и отпивает немного воды, — им даже миссии дают в ограниченном количестве. Все генины сидят дома. Некоторые семьи, где есть чуунины и джонины, могут себе позволить купить хотя бы пару килограмм риса. А что будет с членами бывшей полиции, даже представить сложно.

Спокойствие Сакуры вызывает неконтролируемое раздражение, но Какаши сдерживается. В желании сделать глоток воды он осушает полстакана, осторожно опускает его обратно на стол и после недолгого молчания говорит:

— Твоё присутствие в квартале не решит этих проблем.

— Как ниндзя-медик, я обязана помогать тем, кто в этом нуждается.

— Почему? — Какаши почти физически нужно, чтобы Сакура подняла на него взгляд. Последний раз он отчётливо его видел в воспоминаниях теневого клона. — Потому что это справедливо?

— В том числе.

— А если я скажу тебе, что сейчас среди клана небезопасно? — Руки упираются в стул, между расставленных колен. Он не сразу осознает, что давит на хилое дерево с силой, которую не знает, куда деть.

— Не переживай, я всегда могу себя излечить, с тобой ничего не случится…

— Сакура, — отчаянно и устало выцеживает Какаши, проглатывая внезапную хриплость, — мы через это уже проходили. Мне плевать, жив я или мёртв.

Медленно, как в размытом и ускользающем сне, Сакура опускает палочки на хасиоки. С неосознанной беглостью облизывает губы и поднимает взгляд — изнеможённый, растерянный и пробивающий Какаши глупым пониманием, что она никогда ему открыто и по-настоящему не улыбалась.

— И зачем тогда вообще с миссий возвращаешься? — спрашивает надсадным голосом. — Может, там и помрёшь?

— Это убьёт тебя, — говорит Какаши мигом, соскабливая этими словами любые второстепенные причины.

Сакура же морщится, как от внезапной острой боли.

— Да замолчи ты. — Она выдыхает через рот, выдавая дрожь в солнечном сплетении только на последней секунде. Глотает ещё больше воздуха, не стесняясь своей растерянности, и смотрит всё теми же опустошёнными глазами. — Если обязательства передо мной станут для тебя единственной причиной жить, то я весь мир обойду, чтобы найти способ разорвать эту идиотскую связь. — Удерживая вес на столе тонкими подрагивающими пальцами, Сакура поднимается. Тарелки на столе гремят и немного подскакивают. — Я устала, пойду спать. Доедай.

Какаши не доедает. Когда заходит в спальню, Сакура там, на их кровати, лежит спиной и делает вид, что спит.

Он знает, что весь грязный, знает, что ей нужно побыть одной, но не находит ничего другого, кроме как опуститься напротив, на ноющие от боли колени. И сказать, пока она жмурится и глотает всхлипы:

— Дело не в обязательствах. Я просто не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. — Рука опускается на мягкие, пахнущие домом волосы. Какаши боится её испачкать, но не может удержаться. — Будь у меня возможность разорвать связь, я бы тоже это сделал, чтобы ты не гонялась за мной и жила своей жизнью.

У Сакуры очень красивая улыбка, но сейчас она снова плачет. Он от этого чувствует тупое бессилие. Как будто опять видит сон, который растворяется в алом цвете.

— Гналась? — сипло шепчет Сакура, распахивая глаза.

Глупая.

Такие, как она, ищут любви в местах, где её сложнее всего достать, и безропотно собирают мужьям бенто. Мужья таких, как она, — видят в жене рядовую данность, чьи фото единственно стоят в токономе и чьё отсутствие забирает способность здраво мыслить.

— Тебе не нужно было ломать всю свою жизнь только ради меня. — Какаши гладит её по волосам и подавляет желание опустить руку ниже.

— Я в деталях помню, — сбивчиво проговаривает Сакура сквозь слёзы, — как шиноби Кири зарезали родителей, когда приняли их за каких-то других людей. Один из них сказал, что заберёт меня к себе и сделает своей женой. Мне было пять. Я хотела что-то сделать, но ничего не могла. Знаешь, как во сне. — Дыхание сбивается, она тихонько шмыгает покрасневшим носом. — А потом появился ты, и для тебя это было так просто — расправиться с ними… Я подумала: «Хочу быть как он». — Сакура смаргивает застоявшиеся слёзы. Её ресницы слиплись и потемнели от влаги. — Когда пошла в Академию, я и правда считала, что следую за тобой, но на самом деле шла за тем, какой бы хотела стать.

А затем она сама тянется к нему, чтобы поцеловать. Хватает за пыльные волосы, привстаёт и притягивает к себе с болезненной силой. Губы Сакуры мягкие, привычные и родные. Со вкусом соли и желания достучаться.

Какаши говорит себе: какой же ты дурак.

Вот же она, настоящая, живая, никуда не исчезает и всегда рядом.

Вот же, бери.

Но просто получить ему недостаточно. Он настолько боится, что хочет её удержать.

Скользнув губами к тонкой коже под мочкой уха, Какаши крепко берёт Сакуру за плечи. Её выступающие кости впиваются ему в пальцы.

— Ты можешь обещать мне, что будешь держаться подальше от квартала?

И она обещает ему — когда они вместе принимают душ, смывающий с Какаши грязь, а с Сакуры — слёзы, а затем стонет, склонившись и свесив мокрые волосы с виднеющихся в густом паре лопаток. Её ладони упираются в скользящий кафель, скребут его ногтями.

Как бы грубо Какаши ни держал её за бёдра, той ночью ему снится чистый татами, распахнутые сёдзи и зимний сад.

А наутро сон заканчивается: в двери дома стучит Югао, чтобы сообщить, что Учиха Шисуи найден мёртвым в реке и что оба его глаза вырезаны острым лезвием, какие бывают только у ниндзя Конохи.

---

1) Агура — неформальная сидячая поза со скрещенными ногами, «по-турецки».

Вернуться к тексту

2) Токонома — ниша в традиционной японской гостиной, где обычно располагаются картина, икебана и прочее.

Вернуться к тексту

Очередное возвращение Цунаде в Коноху совпадает с тем днём, когда Сакура говорит Какаши, что отправится в квартал Учиха, как бы сильно он ни возражал. Её веки припухли от солёных слёз, несколько ночей подряд она проводит в комнате, где спала раньше. Какаши в ответ произносит, что пойдёт с ней, но она качает отрицательно головой: рядом будет Цунаде-шишо, я справлюсь, мне нужно навестить Итачи-куна и проведать Саске.

Сакура вся осунувшаяся, в этом мраке пустого коридора, где пахнет сыростью старой древесины. Чёрное платье перехватывает узкую талию и ширится до узости колен. Она стоит на татаки босыми ногами, и её руки рядятся гусиной кожей, а высокий воротник скатывается в заломы, не обтягивая как подобает тонкую шею.

Она стоит — худая, измученная, со стянутыми в низкий тугой хвост волосами. Ей нет до Какаши и того, что он скажет, совершенно никакого дела.

— Там всё ещё опасно.

— Я давно не навещала семью Саске и Итачи-куна. Итачи-кун и Шисуи… — Сакура просовывает ноги в чёрные босоножки, присаживается, втиснув полы платья между ног, и перевязывает на щиколотках непослушные застёжки. — Они дружили с самого детства.

Поднявшись, она разминает, морщась, ноги, которые не в боевых сандалиях кажутся отчего-то слишком хрупкими. Взглядом Какаши медленно скользит выше, к её лицу, застревает в глазах. Он ступает на татаки, а Сакура, что бы Какаши ни успел надумать, не отшатывается — напротив, подходит ближе и, слабо улыбнувшись, говорит ему в солнечное сплетение:

— Почему так рано встал? Отправляешься на миссию?

— В лучшем случае вернусь завтра утром.

— Хорошо. Только, пожалуйста, не оставляй клона. — Она поднимает на него глаза, сжав между пальцев чёрную юбку. — Ты зря растрачиваешь чакру — в квартале нет ничего, кроме несправедливо угнетаемых людей. И почему, интересно, ты такой недоверчивый?..

— Ты могла не уходить к себе. — Какаши чувствует себя глупо, говоря это. Но не говоря вообще ничего, не может смотреть на бледность её губ.

Он прекрасно осознаёт, что с утратой Шисуи Сакура решила справиться самостоятельно и именно потому несколько ночей назад сдвинула за собой сёдзи своей комнаты. Он бы и сам поступил так же, если бы ему пришлось переживать смерть близкого человека.

Какаши осознаёт — но не может справиться с бессонницей, когда кожи Сакуры, губ Сакуры, её запаха и щекочущих плечи волос не оказывается рядом. Как не может справиться и с навязчивой мыслью, что, возможно, в его объятиях она бы плакала чуть меньше, чем плачет за глухими стенами, вжимаясь ртом в неподатливый сгиб локтя.

— Значит, ты всё же оставишь клона? — буднично интересуется Сакура.

— Мы сейчас говорим не про клонов, — отзывается Какаши, уставившись на прямой до строгости пробор.

Ему не нравится, когда она вот так собирает волосы — по привычке Сакура обязательно распустит их через час-другой. А через час-другой — не он будет с ней рядом и не он увидит, как она всей пятернёй забирается в макушку и расслабленно мычит.

— Ладно, я опаздываю. Будь осторожен на задании.

Сейчас макушка Сакуры скользит под его нижней челюстью, и она утыкается ему носом в скрытые водолазкой ключицы. Руками — всё так же продолжает стискивать платье.

Не дышит.

Какаши тоже на мгновение не дышит, а потом обнимает её, обхватывая талию с двух сторон, и — даже когда она так близко, даже когда упругая грудь вжимается в его рёбра, а близости между ними не было вот уже несколько дней — он думает только о том, какой Сакура кажется вдруг хрупкой и как она усилием воли сдерживает дрожь в голосе и теле.

— Так и думала, — выдыхает, — что если я тебя обниму, то ты обнимешь в ответ с таким видом, как будто у тебя нет другого выхода.

А Какаши думает: выхода у него и правда нет. Думает: если нужно, чтобы Сакура никуда не делась, он будет таким, как она ожидает.

Говорит:

— Я вернусь завтра. И нет ничего такого в том, что я увижу, как ты плачешь.

* * *

Сегодня Анко на удивление разговорчива. Сначала, записываясь в журнал у главных ворот, она игриво флиртует с сидящим на посту Изумо, который не может перестать пялиться на её грудь, а затем, когда она и Какаши покидают окрестности Конохи, спрашивает:

— Между тобой и Хокаге что, чёрная кошка пробежала?

По деревьям Анко передвигается не так бесшумно, как Сакура, и её присутствие, кажется, отражается даже на лесной чаще — та становится глухой, словно бы запустелой, нет ни трели цикад, ни иных сторонних звуков. Остаётся лишь оглушительный хруст веток, от которых Анко отталкивается, выпуская пышущий жаром поток чакры.

— С чего ты взяла?

— Обычно, знаешь ли, вызывают обоих шиноби, когда дают совместные миссии. Мне же пришлось выслушивать задание в одиночку, а потом искать тебя по всей Конохе.

Какаши молчит, но это её не останавливает:

— А может, кошка не чёрная, а, скажем… розовая?

— Таких не бывает, — сухо констатирует он, неотрывно глядя вперёд.

— А я вот одну знаю. Она утром из твоего дома выпорхнула. Значит, вы и впрямь вместе живёте? Малышка что, всё же достала тебя? Эй, ну хватит молчать.

— То, что происходит между мной и Обито, Сакуры никак не касается, — спокойно произносит Какаши.

— Теперь ты называешь её по имени, — усмехается Анко. Она всё время отстаёт на метр-полтора, но Какаши так и видит, как сужаются хитро её глаза. — Мне казалось, она состоит в отношениях с Наоки-куном.

Какаши снова не отвечает. С одной стороны, нужно, чтобы оставленный в Конохе теневой клон продержался как можно дольше, а с другой — желание получить информацию о происходящем в деревне вдруг вмазывается в грудину.

— Значит, дело всё же в ней… Хокаге против ваших отношений? Он очень сильно привязан к своим ученикам.

— Одна такая связь учителя и ученика вынуждает тебя быть сейчас здесь.

Анко на миг замолкает, а после с усмешкой выплёвывает:

— Молодец, Хатаке. Хорошо сработано. Больше ни о чём спрашивать не буду.

Не так давно от Третьего появились сведения, что новое логово Орочимару — нукенина и некогда сенсея Анко — находится неподалёку от Конохи. Раз Какаши обладает сильным шаринганом, а она при помощи Проклятой печати может почувствовать приближение бывшего наставника, их попросили отправиться на слежку вместе.

— Интересно, что эта малышка вообще в тебе нашла… — предпринимает Анко очередную попытку заговорить, когда они останавливаются на привал под тенью высокой раскидистой ели. Откусив вяленое мясо — точнее, отодрав кусок, дёрнув вбок головой, — она смотрит на Какаши с нескрываемым весельем.

— Её зовут Сакура.

— А маску ты перед ней снимаешь? Я вот тебя видела без маски. Помнишь?

— Лучше бы забыть, — усмехается Какаши уголками губ, прислоняясь к бугристому стволу дерева. Снег в этой чаще размяк до слякоти, чавкающей под ногами.

— Получается, я, — Анко демонстративно загибает пальцы, умудряясь удержать в руке кусок мяса, — Гай и малышка-Сакура. Что насчёт Обито? Слушай, мне ещё вот что интересно… А как ты целуешься? Тоже через маску?

— Не перестанешь — скажу Изумо, что ты за мной ухлёстываешь.

— Да даром мне твой Изумо не нужен. Ты есть будешь? Я отвернусь, не стану смотреть.

— Не буду.

— Не бойся, не скажу я этой малышке…

— Её зовут Сакура.

— Не скажу Сакуре, что ты за мной ухлёстываешь, — довершает Анко с торжественной улыбкой. И не сбавляя оборотов этого выражения лица, говорит уже презрительное: — Ты помнишь, как она позволяла помощнику даймё себя лапать?

— Ты сегодня больно много болтаешь, Анко. — Какаши закрывает глаза и опрокидывает голову к стволу ели.

— Мне просто кажется, что вы совсем друг другу не походите, — произносит она беззлобно. Слышится звук отдираемого еле-еле мяса, лёгкое причмокивание. Затем — плескание воды в металлической фляге, откупоривание брякающей крышки и мерные глотки. Напоследок втянув в лёгкие побольше воздуха, Анко без усилий впихивает пробку обратно в горловину и говорит: — Хотя сложно представить человека, который тебе подходит. Разве что с Обито ты более или менее уживаешься.

Какаши и с Сакурой неплохо уживается. Другой вопрос — так ли просто ей с ним. Часто он думает, что она видит в нём то, чего на самом деле попросту не существует.

— Но вообще несправедливо, что девчонке не пришлось идти на те же ухищрения, что мне и Гаю, чтобы увидеть твоё лицо.

— Если бы я подглядывал за тобой в душе, ты бы записала меня в извращенцы, — флегматично комментирует Какаши, не открывая глаз, и засовывает руки в карманы.

— Что ж, прости, что мы с Гаем покусились на твою добропорядочность. Ты, я думаю, был бы не прочь, увидь она твоё лицо тем же способом, что и мы. Что, не сдержался перед молодой подтянутой попкой?

— Анко, следи за языком.

— А ты не пудри малышке, которая боится слово поперёк сказать, мозги.

Какаши отходит от дерева и устало массирует шею. Чакра снова иссякает с неумолимой скоростью. Может, и стоило вместо клона оставить нинкенов — но желание увидеть всё собственными глазами пересилило.

— Если доела, пойдём.

Подземное логово Орочимару, по сведениям Третьего, расположено в двадцати километрах к юго-востоку от Конохи. Никогда раньше Орочимару не оседал настолько близко к родной деревне. Судя по тому, как после нападения Кьюби Третий озаботился не только поисками Джирайи, чтобы тот забрал с собой Наруто, но и обнаружением ещё одного бывшего ученика, он наверняка подозревает Змеиного саннина (как говорит Анко — не без гордости — так Орочимару называли раньше). Это заставляет Какаши задуматься, что, может, он и сам не замечает дальше своей системы координат: в каждой угрозе или бедствии он ищет след Мадары так же, как Третий ищет след Орочимару.

— Знаешь, о чём я постоянно думаю, — говорит Анко за спиной.

Ветка под силой её ног хрустит и надламывается. Какаши не оборачивается, спрашивает только:

— О чём?

— Есть не так много шиноби, которые могут ослабить печать джинчурики, чтобы выпустить на свободу Биджу.

Об этом Какаши уже думал не раз и заключил, что Мадара, поставивший Проклятую печать на сердце Рин, смог бы разрушить и защиту Кушины-сан.

— Но такие наверняка найдутся, — отвечает только для того, чтобы заполнить неловкую паузу.

— Ещё как найдутся, — злобно произносит Анко, говоря как бы самой себе. — Может, и не зря Третий подозревает Орочимару.

Но ни они, ни Какаши никого не находят, когда добираются до цели. Печать на шее Анко беспробудно спит, колебания чакры за металлическими дверями, у краёв заросшими густым мхом, не ощущаются. На лес уже накатила ночная тьма, и лунный свет проникает сквозь листья слабым мерцанием.

— Это может быть ловушкой.

— Всё равно стоит проверить, — говорит Какаши.

Под ногами давится слякотный снег с коричневатыми разводами грязи. Дверь оказывается незапертой, за её дребезжащим звуком — запах мертвечины и густой мрак, прерываемый одинокими и отдалёнными друг от друга трескучими факелами. Какаши переступает через порог и придерживает для Анко шершавую, с потрескавшейся тёмно-зелёной краской дверь.

— Знаю, — шепечет она, когда они продивигаются вглубь, — что ты у нас семпай, но если вдруг решишь, что пора возвращаться, то я не против. Если чакру они и подавляют, то печать не обмануть — Орочимару здесь нет.

Иногда на пути им попадаются пустынные комнаты с незапертыми дверьми. Там, внутри, нет ничего, кроме заправленных кроватей и ничем не заставленных одиноких столов в углу. Какаши отмечает про себя отсутствие человеческих запахов — никто в этих жалких подобиях спален не ночует.

— Ни конца ни края, — замечает Анко, явно не рассчитывая услышать какой-либо ответ.

— Обойдём ещё несколько пролётов. Если ничего — то вернёмся и будем следить снаружи.

По сообщению Третьего, его группа не обнаружила ничего, кроме лаборатории и следов недавно сброшенной змеиной кожи. Среди шиноби, отправившихся с ним на поиски, не было ни одного Учихи из-за ограничений на выдачу им миссий. Взамен в команде Третьего находился Хьюга Токума, но он ничего не смог увидеть сквозь стены подземелья из-за неизвестного Кеккей Ниндзюцу⁽¹⁾. Шаринган оставался последней надеждой, и Третий предпочёл вернуться, чтобы направить сюда Анко, с лёгкостью могущую ощутить приближение Орочимару, и Какаши — одного из двух обладателей шарингана, кому Коноха доверяла.

Второй обладатель — остался сидеть в Башне Хокаге.

Со вздохом разочарования Какаши убирает ткань хитайате с левого глаза и обводит пространство взглядом. Далеко не каждый Учиха может использовать шаринган так, чтобы распознать движение чакры за стенами. Какаши не знает, его ли личная заслуга или дело лишь в силе глаза Обито, но каким-то образом ему это всегда удавалось.

— Ну что? — спрашивает Анко, озабоченно за ним следя.

Из последних сил Какаши напрягает зрение вновь и вновь, пока пульсирующая боль не пронзает виски. Кажется, что из глаза вот-вот хлынет кровь — такая же алая, как и запущенные в зрачках томоэ.

Но он не видит ничего, кроме потоков чакры стоящей рядом Анко.

— Пусто.

— Пусто из-за барьера или?..

Какаши и сам не уверен. Возможно, из-за связи с Сакурой и проведённых порознь ночей ему просто недостаёт сил.

— Ладно, — тут же заключает Анко, в очередной раз поняв, что на нормальный диалог он не настроен. — Должно быть, барьер является препятствием для любого додзюцу. Давай выбираться отсюда.

Значит, им всё же придётся задержаться, продолжить слежку в лесу, и Какаши не вернётся завтра домой, как обещал. Интересно, надолго ли хватит теневого клона? Как только рассеется, можно будет послать нинке…

Мысли прерывает внезапный звук — по полу откуда ни возьмись проскальзывают две металлические шашки. Прежде чем Какаши успевает сложить печать для Шуншина, из них вырываются клубы фиолетового пара.

— Яд!.. — предупреждает Анко.

— Знаю. Не используй Шуншин, а то можешь случайно вдохнуть.

Поблизости не чувствуется ничьё присутствие. Какаши оглядывается через плечо — тоже пусто.

— Нам надо уходить, — говорит он, уклоняясь от струящегося пара. — Двигайся за мной…

Это происходит сразу же, когда Какаши взглядывает на стоящую рядом Анко — она начинает хрипло и во всё горло визжать, хватается за плечо, и её колени подгибаются, как под ударом.

— Анко!

Она не слышит и, кажется, даже не видит Какаши — истошный ор гулко бьётся о стены подземелья, глаза закатываются, на лбу выступают прожилки вен. А вокруг — фиолетовый пар, который накрывает Анко с головой.

Дальше — за считанные секунды — Какаши хочет было броситься к ней, но в голову упирается одна-единственная мысль, орущая ещё более отчаянно, чем лежащий перед ним товарищ.

«Сакура».

Он не может позволить себе умереть, иначе умрёт Сакура.

Он не может позволить — а тело Анко дрожит, обвивается, как змеёй, парализующим ядом.

Какаши говорит:

— Прости.

Говорит:

— Я не могу, — и хочет уйти, но отчего-то тянет к ней напряжённые руки.

Какаши думает: я обязательно успею — но пальцы Анко скользкие, их никак не получается схватить.

Думает: я обязательно успею — но проваливается в темноту, где остаётся только крик Анко и крики собственных мыслей.

* * *

Кап, кап, кап…

Всхлип:

— Это его разработки!..

Кап, кап, кап…

— Это точно он!

Какаши распахивает глаза.

Перед ним — решётчатые перегородки, как в подземной тюрьме Отдела дознания Конохи. Сидит он на промозглом мраморе. Сырую темноту освещает такой же факел, как и в подземелье.

— Яд — это разработка Орочимару-самы…

Анко подпирает стену в углу, скорчившись на коленях и опустив голову. Она связана так же, как и Какаши. И, видимо, так же, как и Какаши, не в состоянии концентрировать чакру в руках.

— Яд блокирует тенкецу? — хрипит он и пытается сдвинуться на коленях, чтобы оценить силу перевязки.

Зря.

Путы режут кожу до мяса, и Какаши непроизвольно шипит через рот. Мышцы одеревенели, как после долголетнего сна. На какой-то миг он даже радуется, что вокруг мало света — иначе головная боль наверняка бы усилилась в разы.

— Да… — подавленно шепчет Анко, не поднимая головы. — Если бы не моя печать, если бы не заминка, мы бы так легко не попались…

— Выход найдётся, — прерывает её Какаши. — Раз мы до сих пор живы, значит, нас не хотят убивать.

— Это точно он — Орочимару… Я ощутила его присутствие.

— Может, есть и другие способы воздействовать на твою метку?

— Вряд ли.

— Тогда, значит, он ещё сохранил светлые чувства к своей ученице.

— Не время для шуток, Хатаке, — огрызается Анко и злобно вскидывает голову. Слёзы на её щеках растёрли впитанную кожей грязь этого убого места. — Что будем делать?

— Ждать, пока чакра восстановится. Медитировать.

— Если только по нашу душу не явятся ещё до того, как мы сможем шевелить конечностями.

— Сосредоточься на восстановлении чакры. У нас нет другого выхода.

— Всегда ты сухой, как страницы книг… — шепчет она напоследок и наконец закрывает глаза.

Через пару минут говорит, не разлепляя век:

— Знаешь, в какой-то миг мне показалось, что ты хочешь меня бросить.

В этот раз молчание Какаши она встречает более достойно — больше не говорит ни единого слова, как и он.

А он думает: главное, что остался жив. Думает: если надо будет, опять к Сакуре приползёт на последнем издыхании, лишь бы не умирать.

Вода продолжает капать с потолка, стукаясь о вымаранный лужами пол. Одинокий факел трещит на стене, за решётками. Анко приводит в норму дыхание. Где-то пищит и стучит маленькими лапками крыса.

Проходит минут десять, шипение огня впитывается в мысли, и тогда же в мысли впитываются они — воспоминания рассеявшегося теневого клона.

— Саске-кун на миссии?

— Да, — Микото улыбается у приоткрытой двери, — проходи, Итачи сегодня дома.

— Я бы хотела поговорить с Фугаку-саном, если возможно…

Дверь за спиной Сакуры закрывается с тихим стуком. Сад перед домом главы клана Учиха покрыт сухим снегом и следами, натоптанными изящными босоножками.

Какаши подавляет чакру — когда ты теневой клон, сделать это намного легче, — и продвигается к окнам древнего дома, ступая по уже проложенному Сакурой пути. Со стороны Какаши наверняка выглядит комично, но будь кто по близости — он бы так и остался прятаться за тенями деревьев.

— Рад тебя видеть, Сакура, — слышится приглушённый голос Итачи.

— Соболезную твоей утрате, Итачи-кун. Вчера я была у мамы Шисуи, и мне показалось, что она держится довольно непло…

Шелестят сёдзи. Раздаются шаги по старому скрипучему татами.

— А где Фугаку-сан?

— Он ещё не вернулся.

— Надеюсь, он не слишком сильно на тебя давит…

Какаши бесшумно забирается на крышу, и голоса стихают. Если Сакура его заметит, наверняка поймёт, что он следит не за ней, а за домом главы клана. Но даже так возможное столкновение с ней видится неловким и менее предпочтительным, чем если его обнаружит Итачи или сам Фугаку.

Спустя несколько часов приглушённых разговоров на небе проявляются ослепляющие звёзды. Снег переливается в ночной темноте, а следы босоножек постепенно заметаются от порывов ветра.

Закрыв глаза, Какаши прислушивается и спустя некоторое время понимает, что голос Сакуры исчез.

Как и голос Итачи.

Как и бряканье посуды на кухне, где Микото-сан готовила ужин.

— Какаши-сан, как я и предполагал, после нашего последнего разговора вы решились на слежку.

Какаши распахивает глаза. Перед ним — старая черепица, а дальше, внизу, сад, покрытый снегом, на котором нет больше следов.

Теперь там стоит Итачи, приставивший к горлу обмякшей в его руках Сакуры кунай.

— Спускайтесь.

— Какого…

— Если бы я хотел вас убить, уже убил бы её, — безэмоционально проговаривает Итачи.

За его спиной — серебрится в свете луны катана. Маска ласки сдвинута на бок.

— Не смей, Итачи.

— Спускайтесь, — повторяет он всё тем же отрешённым голосом.

В одно мгновение Какаши оказывается напротив, беззвучно доставая танто из ножен.

— Как всегда молниеносны, Какаши-сан, — кивает Итачи так, словно они находятся на тренировке в зале по кендзюцу и обсуждают те результаты, которые каждый из них достиг. — Но, боюсь, в эту самую минуту ваше основное тело в ловушке Данзо, и скоро вы рассеетесь. Даже если я вам в этом не помогу.

— Что ты несёшь…

— Данзо нужно было разнять два глаза Обито, — терпеливо пояснят Итачи. — А мне нужно, чтобы вы позаботились о Саске. То, что произойдёт сегодня, я сделаю не по собственной воле. Но мне пришлось поддаться чужому выбору только потому, что я не обнаружил иного выхода, сколько бы об этом ни размышлял.

— Отпусти её… — едва ли не рычит Какаши. Кунай настолько близок к тонкой шее Сакуры, что он опасается сделать даже шаг навстречу.

— Вам нужно запомнить, что сила глаз Шисуи у Данзо, — продолжает Итачи как ни в чём не бывало. — Мне жаль, Какаши-сан.

На последних словах он отбрасывает Сакуру в сторону, и Какаши, отвлёкшись, даже не задумывается о том, что теперь кунай впивается в горло ему.

Последнее, что он видит до образования белой дымки, — это распущенные розовые волосы, разметавшиеся по блестящему в ночи снегу.

---

1) Напомню, что такой барьер использовался на бочке, куда помещали Саске приспешники Орочимару, когда Проклятая печать Саске переходила на второй уровень. Неджи не видел при помощи Бьякугана содержимое бочки.

Вернуться к тексту

Ясность сознания возвращается под громкий гул голосов, бряцание мелких склянок на металлической каталке, которую кто-то без конца туда и сюда волочит за собой, и писк кардиомониторов. Во рту Сакура ощущает ужасную сухость, а веки не разлепляются даже огромным усилием воли.

— Нам надо оставаться спокойными до того, как всё прояснится.

— Каждый до единого, Таджи-сан, — плачет кто-то. — Наши умения оказались бесполезны. Мы не воскрешаем мертвецов…

Разговор доносится словно через брешь. Сакура чувствует руки, ноги, может шевелить пальцами, но все до единой конечности кажутся увеличившимися вдвое. Наверное, это сон. Такой же, как и та уплывшая куда-то в темноту картина, где Итачи вонзает кунай в шею Какаши.

Он, Какаши, отправился на миссию. Обещал себя беречь и обещал вернуться завтра.

Сколько прошло часов?.. Сакура помнит словно наяву, как Какаши обнимал её, когда они прощались в коридоре, его кожа была очень горячей, и он сказал: нет ничего такого в том, что я увижу, как ты плачешь.

— Наоки… он должен был выйти сегодня на смену…

— Уверена, всё будет хорошо… Мы пока не знаем точно…

А затем Сакура направилась в квартал Учиха. Встретила Микото-сан и Итачи-куна. Саске оказался на миссии, а Фугаку-сана не было дома.

Микото-сан готовила ужин — запекала, кажется, рыбу.

В гостиной Итачи разлил для Сакуры горячий чай с жасмином, взмахом руки указал на тарелку с моти, почему-то не глядя ей в глаза.

— Что это вы тут устроили рядом с пациентом? — гремит знакомый голос, и тихий плач прерывается как по щелчку. Даже писк кардиомонитора становится как будто бы тише, чем был.

— Цунаде-сама, — приветствует пришедшую Таджи-сан.

Как и, главное, почему Сакура оказалась здесь, в госпитале? Неужели отравилась съеденным моти? Когда она заходила в дом за Микото-сан, клон Какаши однозначно был где-то неподалёку — как и в прошлый раз, Сакура ощутила его присутствие благодаря их связи (странное чувство: как будто стоит закрыть глаза, а потоки его чакры всё равно будут мерцать даже в темноте) и заключила, что он следит за домом главы клана. Неужели клону Какаши пришлось тащить её до больницы? Уж лучше бы это был Итачи-кун… Да и где вообще носит Саске?..

— Как она?

— У неё небольшое истощение. Седативные средства попали в организм, скорее всего, через напиток. Вскоре она должна прийти в себя.

— Хорошо. Оставьте нас, пожалуйста. И никого сюда не пускайте.

— Да, Цунаде-сама.

Когда дверь закрывается, гул голосов стихает. Превозмогая давящую боль в веках, Сакура открывает глаза, но тут же щурится от яркого света флуоресцентных ламп.

— Как ты себя чувствуешь? — заметив шевеление, спрашивает Цунаде и вплотную подходит к койке. Стук каблуков бьёт по барабанным перепонкам с пугающей отчётливостью.

Сакура жмурится.

— Что… — Она сглатывает, откашливается, смаргивает выступившие слёзы и наконец взглядывает исподлобья на шишо. — Что происходит…

— Сначала расскажи мне, что ты помнишь.

— В каком смысле? — Еле вытащив обессиленную руку из-под одеяла, Сакура закрывается от света ладонью и старается придать себе максимально небольной вид. Даже воды не просит, несмотря на дерущее от сухости горло.

— Расскажи, что ты помнишь до того момента, как очнулась, — терпеливо поясняет Цунаде.

— Ничего особенного. — Странный упадок сил настораживает. Лучше не приподниматься и не стараться облокотиться спиной о подушку, иначе Сакура тут же выдаст сдавленными движениями ту слабость, которую испытывает. — Где Какаши? Он уже вернулся?

— Какаши… Он пока не возвратился с миссии.

— Я странно себя чувствую. Почему Таджи-сан говорила про истощение? Сколько часов я здесь нахожусь?

Какаши обещал вернуться завтра. За окном — ночь. Значит, утром или к полудню, когда он возвратится, всё будет хорошо.

Если Сакура жива, то и с ним всё в порядке.

— Около шести часов.

Цунаде отводит взгляд. Привыкнув наконец-то к свету, Сакура роняет руку и только сейчас замечает, что у шишо под глазами залегли глубокие тени, которые не скроешь даже неусыпным хенге. Тёмно-зелёный хаори весь покрыт мятыми складками, волосы, собранные в хвост, заметно растрепались.

— Цунаде-сама, что-то произошло? — настораживается Сакура.

Так не пойдёт. Нужно обязательно подняться. Лежать, беспомощно, — это то, что вызывает чувство глухого бессилия. Словно только и ждёшь, что кто-то придёт и протянет руку.

Сосредоточившись из последних сил, Сакура привстаёт и облокачивается спиной о взбитую подушку. Знай шишо, каких усилий ей стоило это простое движение, непременно бы одобрительно хмыкнула, но загвоздка в том и заключается, чтобы ничем себя перед ней не выдать.

Цунаде же вместо ответа делает шаг к прикроватной тумбе, бренчит посудой и наливает воду в стакан. Сакура не смотрит, но, кажется, у шишо дрожат руки.

— На, выпей.

— Спасибо.

Сделав первый глоток, Сакура коротко кашляет, но затем пьёт уже жадно, без сил на стеснение.

— Лучше? — спрашивает Цунаде, забирая стакан, и в вопросе этом, как и всегда, больше, чем может показаться на первый взгляд.

— Да, спасибо.

— Перестань меня без конца благодарить.

Некоторое время они молчат. Сакура сосредоточенно наблюдает за Цунаде: как та садится на соседнюю койку, перекидывает ногу на ногу, скрещивает руки на груди, смотрит отстранённо в окно, как будто бы специально минуя взглядом без сил лежащую подопечную.

— Что-то случилось, Цунаде-сама? — Наверняка шишо устала и забылась. Вряд ли что по-настоящему приключилось.

Если Сакура жива, то и с Какаши всё в порядке. А истощение… об этом она поговорит с Итачи, раз он последний, кто видел её перед потерей сознания. Саске должен вскоре вернуться с задания, и она наконец застанет их всех дома. Если удастся, то, превозмогая страх и стеснение, попросит Фугаку-сана поговорить со старейшинами и сенсеем о способах мирного урегулирования разрастающегося конфликта. Конечно, глупо рассчитывать, что он прислушается к словам Сакуры, но если она посеет хотя бы маленькое зерно сомнений в его мыслях, то и это уже неплохо.

— Сначала расскажи, что помнишь, — настаивает Цунаде.

Сакура вздыхает. Рассказать, что помнит?.. Это несложно.

Она пересказывает, как отправилась в квартал Учиха, как встретила там Микото-сан и Итачи-куна и как, скорее всего, отравилась моти — желудок, бывало, и не так реагировал на адзуки. Либо истощилась из-за отсутствия Какаши — он ушёл на миссию, поясняет Сакура, обещал вернуться завтра.

Про клона она умалчивает — не похоже, что Какаши получал официальный приказ на слежку. Сакура успокаивает свою совесть тем, что, даже находись перед ней сейчас вместо Цунаде-шишо Обито-сенсей, она бы так же не стала говорить всей правды.

— Последнее, что я помню, это гостиную в доме главы клана Учиха. Кто меня сюда привёл? Итачи-кун?

— По словам персонала, какой-то неизвестный шиноби АНБУ, — бесстрастно комментирует Цунаде.

Должно быть, у Итачи были дела, и он попросил кого-то из подвернувшихся под руку подчинённых позаботиться о сокоманднице младшего брата. Это похоже на правду.

— Когда проснулась, слышала разговоры о том, что персонал не смог всех спасти. Что-то случилось? С миссии вернулась сильно пострадавшая группа?

Судя по тому, как всхлипывала медсестра, разговорившая с Таджи-сан, потерь не удалось избежать. Наверняка среди тех, кого не смогли спасти, были юные генины — так объясняет себе Сакура нехарактерные для персонала настроения. Будь иначе, вряд ли бы Таджи-сан позволила подчинённым проливать слёзы из-за пациентов прямо на рабочем месте.

— Ты правда больше ничего не помнишь? — Цунаде всё так же глядит в окно немигающим взглядом.

— Это всё, — говорит Сакура, вся подобравшись от воспоминаний о сне, где Итачи приставляет кунай к горлу теневого клона Какаши. Забавно, что даже подсознание учитывает особенности их связи — она сумела отличить клона от настоящего так, как если бы всё происходило взаправду.

— Ясно, — всё так же отстранённо заключает Цунаде. — Сакура, мне жаль сообщать тебе подобные вести, когда ты лежишь здесь без сил, но ты джонин Конохагакуре.

— Что случилось, Цунаде-сама? — в который раз срывается вопрос. Голос предательски дрожит от нарисованных в голове образов Какаши с перерезанным горлом.

Цунаде роняет руки на колени. Красный лак весь облупился у оснований ногтевых пластин, особенно на больших пальцах. Запястья кажутся тоньше обычного — на какой-то миг даже чудится, что на коже прорезались мелкие сухие морщины.

Наконец шишо смотрит на Сакуру стеклянным, потерянным взглядом. И говорит отрывисто, чеканя каждый слог и используя непривычные для неё нисходящие тона:

— Клан Учиха истреблён. Фугаку Учиха совершил сэппуку, а его жена выпила яд. Все остальные убиты — либо во сне, либо при оказании незначительного сопротивления. Все. Взрослые, дети, беременные женщины. Каждый из них мёртв.

Цунаде всё говорит, а Сакура глядит на неё во все глаза и никак не может взять в толк, шутит ли шишо или…

Сакура ведь видела Микото-сан своими глазами — не так давно.

Та запекала рыбу.

За стенами гостиной, где Сакура пила с Итачи чай, звенела посуда.

— Единственные, кого мы пока не обнаружили, это сыновья Фугаку. Но младший ещё не вернулся с миссии.

Да, всё сходится. Саске на миссии. Но только…

— Я видела Итачи-куна, — говорит Сакура, — и Микото-сан своими глазами.

— Мне очень жаль, — отчего-то продолжает шишо. — Но всё указывает на то, что старший сын Фугкау и есть тот, кто истребил весь клан.

Сакура хмыкает — странным неестественным звуком.

— Цунаде-шишо. Это какая-то ошибка.

Но Цунаде почему-то не улыбается, не растворяется в мираже гендзюцу, не перестаёт выглядеть так, словно весь мир наизнанку вывернулся. На какой-то миг — совсем короткий — у Сакуры темнеет в глазах, но она находит в себе силы выстоять и не провалиться в забытье, потому что знает: всё это — неправда. Итачи один из лучших шиноби Конохагакуре. Он любит свою семью, деревню, он знает, что такое честь и добродетель.

— Скорее всего, ему кто-то помог. Но кто именно — мы пока не знаем. Созвали совет джонинов. Тебе нужно там присутствовать, поэтому приходи в себя и собирайся. Старейшины хотят обсудить вопрос отстранения Хокаге. Потому что против нынешнего появилось свидетельство о его причастности к истреблению клана.

— Мне нужно поговорить с Обито-сенсеем.

— Твой голос мало что решит, но это лучше, чем ничего, — проговаривает бесцветным голосом Цунаде, словно и не слыша.

Скоро вернётся Какаши. Они вместе поговорят с Итачи. Всё обязательно прояснится. Тут какая-то ошибка.

— Сакура, — твёрдо зовёт Цунаде. В какой-то момент она успела подняться с места, оказаться рядом, коротко потрепать по руке. — Для Обито сейчас важен каждый голос. Постарайся не поддаваться отчаянию.

— Я видела Микото-сан и Итачи-куна своими глазами… Итачи… он бы никогда…

Шишо что-то говорит — кажется, про долг, про обязанности и про Обито-сенсея, — но всё это неважно. Сакура помнит, как растекалась по лезвию материнская кровь и какой красной она казалось в темноте, как вытирал ей слёзы молодой шиноби АНБУ и какие тёплые у него были пальцы. Разве может быть, что Итачи так же жесток, как те ниндзя Кири, убившие её родителей? Это ведь он, Итачи, предложил Саске позвать маленькую Сакуру на ужин в пугающий дом со скрипучим татами. Это он всегда бывал вежлив с матерью и отцом. И это у него теплел взгляд при виде младшего брата.

Такие люди, как Итачи, неспособны на жестокость. Итачи один из лучших шиноби Конохагакуре. Он любит свою семью, деревню, он знает, что такое честь и добродетель…

— Приходи в себя, Сакура. У тебя нет ни времени, ни морального права предавать тех, кто в тебе нуждается.

Когда Сакура нуждалась в поддержке, когда гналась, как за самой сокровенной мечтой, за шиноби АНБУ, носившим фарфоровую маску собаки, Итачи сказал ей, что Сакура может остановиться, встать на месте и понять наконец, что у произошедшей с ней трагедии есть и другая сторона: она теперь одна, жизнь её стала той, где каждое решение Сакура может принимать самостоятельно. Иногда, сказал он, когда есть с чьим мнением считаться, когда долг связывает тебя сильнее любого обязательства, ты теряешься под множеством наслоений и уже не в силах сделать шаг на основе собственного выбора, потому что никакого верного шага попросту нет, Сакура-чан, — ни один из них не устроит всех, каждому из которых ты обязан угодить.

Сакуру пробирает холодный пот. Она хочет сказать шишо, что со всем справится, но язык немеет и губы отчего-то не размыкаются.

Итачи любит свою семью и деревню. Но только до тех пор, пока ему не придётся между ними выбирать.

* * *

— Сакура, ты здесь!..

Сакура не помнит, как здесь оказалась.

Ино машет ей рукой, пока за спиной угрюмо стоят Чоджи и Шикамару. Шикамару единственный из их команды будет участвовать в сегодняшнем собрании. Для него, как и для Сакуры, это первый подобный опыт.

— Где Саске-кун?

— Он ещё не вернулся.

— Неужели это правда… — начинает было Ино, но тут же останавливает себя, наткнувшись на беглый, ничего, казалось бы, не значащий взгляд Шикамару.

— Вы видели Хокаге-сама? — спрашивает Сакура. Боль давит на лоб огромной массой. Её тошнит, и она до сих пор едва стоит на ногах.

— Пока его нигде не видно, никто не знает, куда он делся. Говорят, сидит в Башне, но Котецу сказал, там никого, — отвечает Шикамару. — Отец считает, что это странно — созывать совет по вопросу отстранения Хокаге меньше чем через сутки после случившегося.

— К тому же четверых джонинов не хватает, — задумчиво вставляет Чоджи.

Для кворума необходимо присутствие каждого джонина. Проведение собрания при нехватке участников должно бы насторожить, но Сакура находит в себе силы только на один-единственный простой вопрос:

— Кого?

— Если не считать Учиху Итачи, то Саске, Наруто, Хатаке Какаши и Митараши Анко.

— Сакура, ты в порядке? — обеспокоено спрашивает Ино, не стесняясь показывать, как мало её привлекает разговор о собрании. — Тебе необязательно быть здесь.

— Всё нормально.

— Выглядишь так, как будто… — Она поджимает губы и едва заметно качает головой, отметая непрошеные мысли. — Впрочем, ладно. Думаю, тебе и Шикамару уже пора.

Сакура только сейчас отмечает, что собравшиеся в коридоре шиноби то и дело косятся в их сторону. Взгляды некоторых сочатся неприкрытой неприязнью. Это злит Сакуру только потому, что она понимает: все те, кто недобро смотрит на неё сейчас, через полчаса проголосуют за отстранение Обито-сенсея.

Спустя некоторое время, когда Шикамару сидит рядом, а по другую сторону — какой-то незнакомый шиноби с рваными шрамами на лице, за отстранение Хокаге голосуют шестьдесят пять джонинов из семидесяти семи. Шимура Данзо хмурится, опираясь на разделяющую его от основания стола деревянную трость. Двое других старейшин стоят за его спиной вместе с незнакомым бледнолицым ниндзя. На том нет маски АНБУ, но Сакура подозревает, что он один из них — слишком спокоен и в то же время слишком собран.

—То, что произошло, является огромной трагедией. Человек, забывший о воле Огня, при пособничестве сильных покровителей совершил немыслимое злодеяние. Я понимаю, что вы были вынуждены принять такое решение только для того, чтобы обезопасить Коноху от немилости даймё — ведь если мы не отстраним Хокаге сейчас, лорды обвинят нас ещё и в бездействии. Мы все всегда будем благодарны Пятому за ту работу, что он проделал для деревни.

Каждое слово Данзо доносится до Сакуры так, как будто она видит сон, уплывающий сквозь пальцы. В губах снова появляется то странное онемение, от которого она не может произнести ни единого слова.

Но почему никто из присутствующих не задаётся вопросом, где Обито-сенсей? Почему никто — даже те, кто проголосовал против его отстранения, — не выглядят подавлено?

Их лица плывут перед глазами. Сакуре мерещится Саске. Его лицо становится лицом улыбающейся Микото-сан.

— Постойте… — тихо произносит она. Но ни один из присутствующих — даже сидящий рядом Шикамару — не слышит. Сакура кашляет раз или два, глотает беспрерывно подступающую тошноту и говорит чуть громче: — Постойте.

Шиноби со шрамами вдруг поворачивается, окидывает Сакуру с ног до головы презрительным взглядом и гадко, подобно змее, усмехается.

— Одна из нас хочет высказаться, — произносит он небрежно, и его непривычный, заковыристый голос вдруг прерывает тянущуюся, как патока, речь Данзо.

Сакура не ждёт ничьих дальнейших действий и ничьего разрешения, чтобы высказаться. Глядя на коричневую поверхность стола, которая темнеет с каждой минутой, она говорит:

— Для кворума нужно присутствие всех джонинов. Среди нас нет пятерых. Собрание противоречит правилам, мы не можем считать, что оно состоялось.

— К сожалению… — Данзо начинает и тут же замолкает, склонив голову и выжидательно, почти требовательно окинув Сакуру взглядом. Белые бинты закрывают его лоб и правый глаз. Глубокие морщины прорезают лицо и непрошено напоминают о шрамах Обито-сенсея. — Увы, я не знаком с джонинами, ранее не участвующими в собраниях. Как мне к вам обратиться?

Сакура сжимает края платья вспотевшими ладонями. Сглатывает.

В иной ситуации, в которой она бы не чувствовала сильного истощения и стягивающей боли в горле, не чувствовала, что происходящее не может быть реальностью, Сакуру не вывело бы из себя его откровенное пренебрежение.

В единственном глазе Данзо застыло странное веселье. Конечно, он знает, кто она такая.

— Харуно Сакура.

— К сожалению, Сакура-сан, — мигом продолжает он, — мы не можем считать, что Учиха Итачи всё ещё является джонином Конохи. С сегодняшнего дня он признан нукенином и по решению Совета старейшин и личному решению даймё будет внесён в Книгу Бинго. Что же касается отсутствия четверых других шиноби, то каждый из них сейчас служит во благо Конохи. А мы не лишены права проводить собрание по таким важным вопросам без их участия. Сегодня мы с Хомурой-сан и Кохару-сан вскрыли записи, содержащие все до единого правила проведения подобных собраний. Эти правила составлены самим Первым Хокаге, и он изъявил волю, которая отвечает интересам деревни: если решение принимается по важному вопросу, то достаточно присутствия половины джонинов. Ни я, ни кто-то ещё не можем нарушать правил, написанных самим основателем Конохи.

Сакура чувствует тупое бессилие. Под взглядом Данзо и с каждым произносимым им словом ей кажется, что её опутали паутиной, и из этой ловушки невозможно выбраться, как ни вертись.

— Голос каждого из бывших Хокаге приравниваются к двум, — говорит она, пытаясь не обращать внимание на то, как комната плывёт перед глазами. — Среди нас нет сейчас ни Третьего, ни Четвёртого. Нам ни к чему такая спешка.

У неё нет сил даже на то, чтобы задумываться о причинах отсутствия Минато-сана. Если Сакура не справится с тем, что есть, то происходящий кошмар превратится в реальность.

— Вы сказали, Харуно Сакура?.. — низко протягивает Данзо, и ей вдруг кажется, что плечи сидящего рядом незнакомого шиноби затряслись от смеха. — Я начинаю припоминать… Не вы ли одна из бывших подопечных Пятого Хокаге? Мы все, Сакура-сан, прекрасно понимаем ваши чувства, но поверьте, вместе с опытом к вам обязательно придёт и беспристрастность, и желание следовать не за людьми, а только за волей Огня.

— Данзо-сан, — отчаянно продолжает Сакура, стараясь не моргать, чтобы не терять его из фокуса, — мы не можем…

В этот момент слышится истошное пищание крысы. Но что ещё более удивительно, нарисованная словно бы чернилами, она возникает откуда ни возьмись на плече бледнолицего шиноби, стоящего позади Данзо. Шиноби вслушивается в писк так, как обычно принимают донесения, а после кивает и склоняется к Данзо, чтобы о чём-то ему сообщить.

А Сакура тем временем не понимает, существует ли это собрание в действительности, и почему она никак не может проснуться, и что происходит с Какаши в этот самый момент, раз жизненные силы покидают тело, как под действием дзюцу.

Но глядя, как губы Данзо дрогнули не то в гримасе боли, не то в улыбке, Сакура однозначно понимает только одно: случилось что-то ещё, что-то такое же ужасное, как и то, о чём рассказала шишо в госпитале и что Сакура пока решила затолкать как можно глубже. Что-то ещё — совершенно непоправимое, отражающее на лице Данзо странное, едва заметное удовлетворение.

Четвёртый Хокаге, говорит он спустя секунды, пал жертвой Учихи Итачи, это неоценимая потеря для Конохи, мы все помним, что Четвёртый Хокаге сделал для деревни, и никогда не забудем его геройства. Мы, говорит, нашли его тело и пока не знаем, что Намиказе Минато делал в квартале Учиха злополучной ночью. Мы, говорит, обязательно накажем всех причастных.

— Сакура?.. — зовёт откуда-то Шикамару, пока едва заметно трясутся плечи сидящего рядом шиноби со шрамом.

Когда Сакура была маленькой, она думала, что, если существует мир, в котором родители живы, вот бы оказаться там на один короткий, быстрый, односекундный миг. В академии они уже успели изучить философию Ин и Ян и что-то из законов некой, совершенно ей непонятной, кармы, и Сакура отчего-то думала, что в том мире, где будут живы её родители, наверняка могут оказаться мертвы родители или Наруто, или Саске, или и те и другие разом.

— Сакура…

За такие мысли Сакура всегда себя ненавидела: когда сидела на неудобных дзабутонах под надзирательским взглядом Фугаку-сана и улыбкой Микото-сан, пока ела сэкихан в доме Минато-сана и Кушины-сан. Думала: вот бы её мысли никто никогда не узнал. Думала: надеюсь, Какаши-сан счастлив в обоих мирах.

Тьма дерёт остатки разума. Обступает, как ожившая, с разных сторон. И прежде, чем в неё провалиться, Сакура успевает произнести самое важное:

— Пожалуйста, найдите Какаши, с ним что-то случилось…

Свечение больничных ламп надорвано ложится на чёрные волосы и бледное лицо Саске. Сакура застывает на пороге — и перед глазами двоится и размножается, как в разбитом в клочья зеркале, его пустой взгляд.

Она прибежала сюда на вялых ногах сразу же после того, как, проснувшись, узнала, что Саске поместили на один с ней этаж. На нём та же холщовая больничная одежда, что и на Сакуре. Руки — поверх одеяла, спина — неестественно натянута.

Ему нечего от неё услышать. Ей — нечего ему сказать.

Стена, к которой Сакура прижимается спиной, морозит кожу. В глазах щиплет, а челюсть сводит судорогой.

Будь рядом Наруто, ему обязательно нашлось бы, что сказать.

— Наруто… — ровно выговаривает Саске, и от его голоса рвано бежит холодок по затылку. Сакура сглатывает вязкую слюну. — Наруто не вернулся?

— Нет, — отзывается она и, пока есть силы, прибавляет: — Мне ужасно жаль…

Но тут же замолкает, чувствуя себя до нелепого беспомощной.

Умирай Саске у неё на руках, она бы все силы приложила, чтобы его спасти. Будь он вымазан в родительской крови, Сакура бы всю эту кровь стёрла, вымыла и вычистила. Но вокруг — стерильные стены больницы, стерильный запах антисептиков, а Саске сидит, застывший, как будто его тоже полностью выбелили, ничего живого не оставив.

Сакура не уверена, понимает ли он, что она находится здесь, в палате. Что здесь, в палате, он не один.

Шаг, второй — и чёрные волосы плывут перед глазами, отражаясь от белых больничных стен мутной прорезью. У Сакуры печёт в солнечном сплетении: там словно бы скопился огромный клок, перекрывающий дыхание. Если ослабить удушливую давку, если этот клок выкричать…

— Как бы я хотел, — безжизненно говорит Саске, глядя прямо перед собой, — чтобы кто-нибудь заставил меня его ненавидеть.

Остатков здравого смысла хватает на то, чтобы понять, о ком речь. Сакура тормозит у края постели. Металлическое основание койки через ткань одежды примыкает к коже. Прижавшись сильнее, до желанного морозного холодка на коленях, она говорит:

— Саске, мне… — и тут же замолкает.

В госпитале Сакура проработала недолго, но за это время ей уже приходилось сообщать недобрые вести родным тех, кого не удалось спасти. Ничего сложного: говоришь, не сосредотачиваясь на том, что происходит, говоришь, оставив одну только пустую оболочку слов, а потом, влившись в очередной поток событий, забываешь обо всём, что не успел прочувствовать.

— Я…

Но сейчас отчего-то иначе. Горячие клочья в солнечном сплетении как живые — в них застревают всякие фразы: они сливаются в мутные пятна так же, как и окружающая действительность.

Сакура хватает Саске за руку. Стискивает его пальцы в своих. Ей очень больно дышать. Чужая кожа сухая, как кора древесины, вся в незаживших с миссии ранах и затрещинах; мгновение — и словно сам по себе загорается зелёным свечением Шосен дзюцу.

Надо напрячься, чтобы не зарыдать — и Саске так и продолжит её, Сакуру, не видеть.

— Кто-нибудь должен сообщить Наруто о смерти его отца, — говорит тот, когда раны на ладонях почти полностью затягиваются от действия ирьёниндзюцу. Похоже, всё-таки осознаёт, что Сакура находилась здесь всё это время.

— Цунаде-сама уже связалась с Джирайей-сама… — хрипло выговаривает она, не поднимая взгляд.

Раны затягиваются на глазах. Когда Саске переворачивает её ладонь и сжимает в своей, техника Сакуры прерывается.

— Ни во что не вмешивайся.

— Во что… во что мне не вмешиваться… — Она хватается за его запястье второй рукой, точно хочет вырваться, но на самом деле ей нужно как можно больше доказательств того, что Саске настоящий. Что у него есть пульс и что когда он рядом, становится так же спокойно, как в бамбуковой чаще. Сакура никогда не бывала в бамбуковых чащах, но видела Саске в саду Микото-сан, и ей всегда казалось: вот он какой, здесь ему самое место.

Думала: будь у Саске выбор, стал бы он шиноби?

Как она следовала за ниндзя из АНБУ, так и он следовал за своей семьёй, не думая больше ни о чём.

— Итачи-кун… он бы… он бы не… — В этот раз Сакура оказывается не в силах сдержать слёз. В груди рвётся та самая удушливая давка, и по телу разливается всё, что там до этого застывало.

— Прекращай плакать, — мертвенно говорит Саске и крепче сжимает её онемевшую руку.

— Цунаде-сама сказала, что будет лучше, если ты пока останешься здесь… — Слёз становится так много, что Сакура ничего не замечает, и от этого ей почему-то только легче. — Лучше… лучше пусть все думают, что ты до сих пор не пришёл в себя от известий.

— Сакура.

— Пожалуйста, Саске, никуда не уходи. Не уходи никуда. Я больше ни о чём тебя не прошу… Только не уходи никуда… — Она глотает шаткие выдохи. Стискивает зубы.

— Хватит, Сакура…

— Ты нужен деревне. Мы найдём Обито-сенсея, и всё будет как раньше.

— Хватит…

Саске сжимает её кисть так сильно, что ещё немного — и разорвутся сухожилия. Сакура не вырывается: кидается ему на шею, обнимает свободной рукой, вдыхает речной запах его кожи.

— Наруто вернётся, ты будешь ему нужен, а он будет нужен тебе… Ты не должен уходить, Саске…

Она зарывается пальцами в жёсткие волосы, стискивает их почти так же сильно, как он сжимает её руку. Шея Саске вымокает от проливаемых Сакурой слёз, а спина каменеет всё больше и больше после каждого сотрясающегося всхлипами слова, что она говорит:

— Я никуда от тебя не уйду, мы со всем справимся все вместе… Я никуда не уйду…

— Хватит… — повторяет он без конца.

Сакура не выпускает его из крепких объятий: перебирает косточки на шее, врезается пальцами в меловую кожу, глушит мокрые рыдания во впадине над ключицей, думает о том, как же сильно она его любит. С Наруто ей всегда бывало проще, но именно он, Саске, поддерживал острее всех остальных — одно его слово оказывалось более ценным, чем сотни чужих фраз.

— Сакура, задушишь… — Он ослабевает хватку на запястье, и она обвивает его шею освободившейся рукой тоже, забирается на кровать, уперевшись согнутыми коленями Саске в бедро.

Как бы он себя ни вёл, как бы ни сторонился, как бы ни было ему, возможно, плевать на неё, Сакура убеждена: ему важно осознавать, что он не один.

— Ты не должен гнаться за Итачи-куном, Саске, — хрипло шепчет она в заплаканное плечо. — Ты должен остаться здесь не просто для того, чтобы мы вместе справились с тем, что происходит. Но и ради себя самого…

— В детстве, когда злился на отца, я тебе даже немного завидовал. — Он кладёт ладонь Сакуре на плечо и отстраняет её от себя. А она затуманено думает, какой у Саске отрешённый голос и как дрожит его горло, когда он коротко вдыхает воздух — так, словно боится им подавиться.

— Всё в порядке, Саске… Всё хорошо…

— Умоляю тебя, уйди.

Договаривает и отталкивает — почти отшвыривает — Сакуру от себя с такой силой, что она, не удержавшись, падает на пол. Ей не больно, хотя запястье до сих пор безысходно ноет. Перед глазами, как под выстуженной рекой, плывёт лицо Саске — слёз так много, что Сакура видит только его тонущие очертания.

На какой-то миг кажется, что он дёргается, тянется к ней и останавливается мигом, как будто за поводок дёрнули.

— Говорят, Обито причастен. Но до того, как с ним встретиться, я обязан найти Наруто. Это всё, что я пока собираюсь сделать.

Его голос, вся его спокойная поза пугают Сакуру сильнее неприкрытой ярости. Но не потому, что она боится того, что Саске может с ней сделать.

Ей страшно за него.

Она говорит:

— Завтра поминальная церемония, — и глядит на него неотрывно.

Отсюда — снизу, на расстоянии — кажется, что Саске в порядке. Остро очерченный подбородок, в который Ино так безоговорочно влюблена, сложенные поверх одеяла руки и топорщащиеся чёрные волосы.

Он так сильно напоминает Сакуре Микото-сан, что становится невыносимо.

— Поднимайся, — приказывает Саске не глядя. — Мне сказали, ты потеряла сознание на собрании джонинов. Это как-то связано с заданием, которое дал тебе Обито?

— Что?.. — непонимающе переспрашивает Сакура.

— Я подумал, — монотонно растягивает он слова, — по приказу Обито ты живешь с Хатаке Какаши, чтобы вливать ему чакру, которую из него высасывает шаринган. Точнее, это было предположение отца. — Саске ненадолго останавливается, но спустя короткий миг продолжает всё тем же ровным и бесцветным голосом: — Даже если ты обучилась у той женщины, Цунаде Сенджу, технике передачи чакры, это не отменяет того, что у тебя маленький запас.

— Я в порядке… — Сакура глотает слёзы. Волосы за спиной взмокли и прилипли к шее. Кажется, её знобит.

— Ты должна научиться справляться со всем самостоятельно. И кончай уже так слепо верить каждому слову Обито.

— Саске…

— Поднимайся. Я покину это место, как только ты уйдёшь, чтобы тебя ни в чём не заподозрили.

— Пожалуйста… Саске, умоляю… — Сглотнув, Сакура хватается за ножку кровати и придвигается ближе, до боли натерев коленки о матовый линолеум. — Останься на церемонии. Мы найдём сенсея. Уверена, он ни к чему не причастен.

— Если ты не уйдёшь сейчас, — голос Саске низкий, холодный, как мрамор, и в нём проступает столько угрозы, сколько не увидишь даже в серебрящейся в руках врага катане, — я буду вынужден применить силу.

Он дождался её, прежде чем уйти, думает Сакура, а значит, он такой же, как и прежде — Саске никогда не сделает больно близкому человеку. Но почему-то, когда она поднимается на шатающихся ногах, расправляет помятые полы больничной одежды, от страха скручивает живот.

Глаза у этого Саске пустые, в них нет жизни, и он так ни разу как следует на неё не взглянул.

— Как только встретишься с Наруто, вы оба вернётесь в Коноху?

— Я вернусь лишь в том случае, если здесь окажутся брат или сенсей.

То, что Саске назвал их так, вселило бы надежду, обычно не называй он их иначе — Обито всегда бывал просто Обито, а Итачи — просто Итачи.

— Ты напишешь мне, когда найдёшь Наруто? — Сакура не рискует снова подходить ближе. Слёзы высохли, врезались в кожу и больше не льются. Теперь Саске прямо перед глазами — чёткий, не размывается, как под водной гладью. И молчание тем временем тянется, как наматываемая на кулак тетива.

Когда становится ясно, что он не ответит, Сакура отчего-то кивает, сжимает губы и наконец говорит:

— На поминальной церемонии будет некому воскурить благовония. Могу я это сделать вместо тебя?

Пока она договаривает, он отмирает: шуршит простынь, скрипят по половицам ножки кровати, и воздух напитывается отчаянием.

— Спасибо, Сакура, — произносит Саске тихо, и смотрит на неё, застывшую у изножья кровати, и протягивает бледную залеченную руку, как будто хочет дотронуться.

— Когда зажгу благовония, скажу твоим родителям, что ты отправился искать Итачи.

Саске роняет руку, почти задев лицо Сакуры сжатым кулаком. Из его глаз, выжженных отстранением, выметается остаток всего живого, и только сейчас она замечает на веках корки высохшей крови.

— Я… я скажу им, что вы с Итачи вскоре вернётесь и вместе навестите их могилу.

Пожалуйста, будь осторожен.

Пожалуйста, возвратись тем же Саске, которого все знали.

* * *

Прежде чем примчаться к Саске, Сакура очнулась в той же палате, что и намедни. Цунаде-шишо рядом не оказалось, но медсестра, сосредоточенно проверявшая частоту пульса, сообщила, что Хатаке Какаши с миссии не вернулся, как и не возвращались пока вести о его смерти. Вместо ответа Сакура вырвала руку из цепких пальцев незнакомого ирьёнина, сказала, что всего лишь-то истощена, а у персонала есть дела поважнее, чем уход за ней, и поднялась на ватных ногах, тут же едва не свалившись обратно.

У стойки регистрации, пока она выясняла, где Саске, и пока ей сообщали об указаниях Цунаде, в настоящее время направляющей призывное животное к Джирайе, в голове мелькала успокаивающая мысль, что с Какаши ничего не случилось — даже если на собрании джонинов Сакура потеряла сознание от истощения, она жива. А раз дышит она, то где-то дышит и Какаши.

Сейчас, выбравшись из палаты, где был Саске, и переодевшись, Сакура направляется в резиденцию. Она и сама не понимает, на что надеется, но если не увидит, что сенсея и вправду там нет, то ни за что не сможет продолжить его поиски. Поглощённая мыслями о Саске, о том, каким бесцветным и безжизненным был его взгляд, Сакура не слышит и не видит ничего вокруг, а потому, когда в спину ударяется настойчивое:

— Сакура? — она безучастно задумывается, как долго её окликали и как долго она ещё будет представлять тонкие пальцы Саске, сжатые вокруг её запястья.

Развернувшись на лестнице, Сакура видит поднимающегося за ней Сарутоби Асуму — сенсея Ино. Зимнее солнце заставляет его щуриться, сигарета, как и всегда, дотлевает во рту. Сакура хватается за перила — ступени так сильно дрожат под грузными шагами Асумы, что кажется, будто они вот-вот обвалятся вниз, на стылый снег, окруживший Башню Хокаге.

— Ищешь Пятого?

— Да. — Помедлив, добавляет на удивление ровным голосом: — Спасибо вам, что голосовали против его отстранения, Асума-сенсей.

И тут же себя мысленно отдёргивает: они с ним оба джоинины, ей уже давно стоит обращаться к нему «семпай». Но Асуму, судя по его непеременившемуся выражению лица, мало заботит, как именно к нему обращаются.

— Тебе не за что меня благодарить. — Он мимолётно улыбается и, достав истлевшую сигарету изо рта, бросает её вниз. От Асумы пахнет пряностями, табаком и нескончаемой силой. Сакура непрошено вспоминает Какаши. — Пойдём вместе. Хотя уверен, Обито не прячется где-то под столом.

— Знаю.

— Хочешь обыскать его кабинет? — беззаботно спрашивает Асума, пока они бок о бок поднимаются вверх, огибая по наружной лестнице здание резиденции.

От его слова Сакура едва ли не ударяется носком сандалии об очередную ступень.

Она не собиралась рыскать по столу сенсея, но проверить, в каком состоянии он оставил своё рабочее место, в её планы и правда входило — узнать, выглядит ли как и прежде место, в котором Обито проводил почти всё своё время, кажется невероятно важным.

— Знаешь, думаю, я догадываюсь, где Обито может сейчас находиться, — говорит Асума, как будто бы и не заметив замешательства Сакуры.

— Где?

— Кладбище. — Из кармана джонинского жилета он достаёт смятую пачку. Пару раз стукнув пальцем по низу, вынимает оттуда сигарету и закуривает. Зажигалка утопает в громадной ладони, трескает так, что Сакура только и может, что следить за тем, как зажигается и тухнет обратно, внутрь, огонь. — Ты же наверняка слышала, что его с Какаши сокомандница захоронена на старом кладбище Конохи.

Сакура слышала: о том, что Какаши и Обито потеряли члена команды, о том, что места на старом кладбище закончились, о том, что закончились и те люди, кто мог бы туда приходить.

— Кто-нибудь его там искал?

— Нет, — Асума чуть отворачивается, чтобы выдохнуть дым, но ветер настойчиво несёт всё обратно, в заслезившиеся глаза Сакуры, — хотя я мог бы сходить туда сам, но, боюсь, за всеми, кто голосовал против отстранения Обито, сейчас следят члены Корня.

Сморгнув острые слёзы, Сакура продолжает двигаться дальше. Асума не отстаёт. Пережёвывая сигарету во рту, он кладёт руки в карманы брюк.

— За нами сейчас тоже следят.

— Так ты заметила АНБУ на крыше? — усмехается Асума.

— Вы сможете его отвлечь, чтобы я направилась на поиски сенсея?

— Я не против. Но сначала ты, кажется, хотела обыскать его кабинет.

В другой ситуации Сакура сумела бы улыбнуться, но сейчас лишь благодарно смотрит на Асуму. Спустя минут десять она покидает кабинет сенсея через распахнутое окно, а Асума всё так же понимающе глядит на неё в ответ. Когда Сакура поворачивается спиной к неизменившемуся столу, неизменившемуся кабинету сенсея, она думает: Обито здесь, в Конохе, и он не может быть предателем.

Старое кладбище Листа расположено на вершине, за монументом с лицами всех Хокаге. Сакура забирается наверх, миновав черепичные крыши административных зданий, и солнце к этому часу уже понемногу прячется в кронах высоченных деревьев, увесисто окруживших огромный пустырь. Во время нападения Кьюби здесь погибло много шиноби, и Обито-сенсей хотел выстроить мемориалы с именами павших. Но из-за того, что все были озабочены в первую очередь тем, чтобы заново отстроить Коноху, о пустыре, окружённом лесом, на время позабыли — сюда не забиралась ни одна живая душа.

На вершине ветер бьёт сильнее, чем внизу, в жилой части Конохи, — он хлещет по лицу и ерошит волосы, без конца лезущие в глаза. На заброшенном кладбище Сакура никогда раньше не была, её родителей похоронили на городском, для гражданских, которое обеспечивается из средств казны даймё. В детстве Ино рассказывала, что во время Третьей мировой войны шиноби в боях пало так много людей, что у каждого ниндзя Конохи оказывался родственник, захороненный на кладбище на вершине; и хотя многим детям не разрешалось туда ходить без сопровождения взрослых, некоторые — особенно ребята постарше — вообразив себя генинами на своей первой миссии, шли на кладбище группами из четверых людей. В отличие от них, Сакура трусила — казалось, дети из семей шиноби могут сказать, что ей с ними не место, ведь только их родные там, наверху, захоронены. И хотя поэтому ни в какие походы она не выбиралась, но зато на всю жизнь запомнила карту, вычерченную палкой на песке.

Как и рисовали дети постарше, кладбище оказывается расположенным в глубине леса, в небольшой чаще. Сухие ветки с треском ломаются под ногами, и вдалеке едва различимо слышно журчание тонкой реки. Чем ближе к местам захоронений, тем больше вокруг снега — густолиственные деревья, не пропускающие осадки к земле, в этом месте обрезаются, как по вычерченной человеческой рукой линии.

Серые надгробия, которые обходит Сакура, покрыты густым мхом. Их более тысячи и все они окружены проросшими ввысь листьями, не увядшими даже в мороз. Имена на надгробиях стёрлись — свидетельство того, что никому до этих людей, павших в честном бою, сейчас нет никакого дела. Но Сакуре больно лишь от одного: пробираясь всё дальше и дальше вглубь, она не видит нигде Обито-сенсея.

Отчаявшись, Сакура меняет направление и идёт на запад. Тропинки между могилами почти слились с местами захоронений, приходится то и дело глядеть под ноги, чтобы случайно не нарушить чей-то покой. Интересно, часто ли сюда наведывается Какаши? Сакура знала, что некая Рин, которая была членом их команды, трагично погибла, но никогда не рисковала спросить о чём-то у Обито или тем более у человека, рядом с которым она теперь просыпается по утрам.

Чем дальше Сакура продвигается, тем меньше слышны звуки текущей своим чередом реки. Солнце, обласкивавшее кожу в Конохе, здесь утопает в вершинах старых, потрескавшихся каменных плит.

Перестав наконец щуриться — привычка, принесённая с залитой светом низины, — Сакура окидывает внимательным взглядом надгробия и не сразу замечает уложенную у одного из них ярко-красную хиганбану. Та совсем свежая, ей не больше двух дней. Подойдя ближе, Сакура обнаруживает и то, что на этой плите имя не стёрлось.

Здесь покоится Нохара Рин.

«Выбравшая жизнь».

Теперь, когда Сакура дошла до нужного места, но ничего так и не обнаружила, разочарование и изнеможение обрушиваются на неё с ещё пущей силой.

Сенсей тут наверняка был, причём недавно, но сейчас — он там, где вряд ли позволит кому-то себя достать.

Ушёл ли уже Саске из деревни? Что он станет делать, если обнаружит сенсея за пределами Конохи? Выслушает ли тех двоих, по следам кого отправился, прежде чем лишить их жизни?

Опустившись на колени, Сакура закрывает лицо руками.

Выдохнув раз, второй, она понимает, что сил, удерживающих всё в груди, теперь не осталось: вместе с воздухом вырываются и рыдания — такие же сильные, как шанс того, что никто её в таком состоянии не увидит.

Микото, Фугаку, Минато — их больше нет и никогда не будет. Так же, как не стало Кушины. Малодушно Сакура не может перестать думать, что боли бы почти не было, умри они в бою, как шиноби, — тогда бы Саске не пришлось помышлять о мести. Раньше в голове был сотканный порядок, и в этом порядке каждое ужасное событие объяснялось необходимостью, долгом, выбором, но теперь — всё смешалось, и никакого смысла в происходящем попросту не осталось. Как и не осталось того, что этим самым смыслом можно было бы объяснить. Разве стал бы Итачи убивать весь свой клан, среди которого вырос и знания которого впитал в себя с младенчества? Разве мог Обито-сенсей наказать не только зачинщиков готовящегося восстания, но и тех, кто ни в чём не повинен?..

Как и тогда, когда её окликнул Асума, Сакура не сразу слышит, что кто-то зовёт её по имени. Через секунды этот кто-то опускается рядом, и от него исходит такое огромное количество тепла, и от него же — так ярко пахнет лесом, потом и кровью, что Сакура, не задумываясь и не отрывая ладоней от лица, облокачивается на подставленное плечо.

— Кто тебе сказал про это место? — спрашивает Какаши.

Он правда вернулся. Она знает: это не сон. Она чувствует, как иссякла его чакра, и слышит, какое сорванное у Какаши дыхание.

Он правда вернулся.

Какаши приобнимает её — медленно, едва касаясь, так, словно боится запачкать.

Говорит:

— Прости меня, — и выдыхает рвано, почти кашляя.

Когда Сакура роняет руки, когда открывает глаза, солнечного света вокруг не оказывается; Какаши, весь перепачканный в грязи и крови, с разодранной маской, сидит, прижавшись к ней бедром, обнимает и выглядит так, словно вот-вот закроет и больше никогда не откроет глаза.

— Ложись, — хрипит Сакура.

— Прости меня, — повторяет он, и Сакура даже в затуманенном рыданиями сознании понимает: возможно, Какаши обращается вовсе не к ней.

— Ложись, — повторяет она и сама толкает его оземь.

Сил на сопротивление у него нет: грузно повалившись вниз, Какаши закрывает глаза и часто дышит, словно не может никак надышаться воздухом. Недолго думая, Сакура запускает ирьёниндзюцу в область его лёгких и не останавливается до тех пор, пока движения груди вверх и вниз не становятся более мерными и не такими пугающими.

В который раз за день Сакура проглатывает слёзы и направляет ещё больше целительной чакры.

Порядок, в котором она жила, разрушен.

Но одна необходимая для жизни норма ещё осталась: Сакура умеет лечить, а значит, будет делать это и дальше.

Открыв глаза, Какаши обнаруживает себя в спальне собственного дома.

Занавески задёрнуты наглухо, но слабый отблеск полуденного солнца прорывается из окна, сквозь мелкие несмыкаемые щели. Пахнет прекратившимся ночным дождём. Стёкол и створок поочередно касаются листья затхлого дуба.

— Проснулся?

Сакура сидит где-то рядом — выдаёт себя шелестом простыни и лёгким касанием через шершавую одежду. Смахнув кончиками пальцев пряди волос с его лба, она давит вялую улыбку. Потом, как из ниоткуда, подносит стакан тёплой воды.

Какаши пьёт, ни о чём не спрашивая. Откинувшись обратно на подушку, смаргивает сонливость и теперь наконец может разглядеть Сакуру в полную меру.

— Мне сказали, — говорит сипло, — ты в госпитале. Сначала я пошёл туда.

— Ты был напичкан ядом. Стоило там и остаться.

— Я оставил там Анко.

— С ней всё в порядке?

— Да.

Сакура удовлетворённо кивает и цокает стаканом, опустив его на прикроватную тумбу, промеж белых марлей и склянок с неизвестными лекарственными препаратами.

Дома ничего не изменилось, разве что тишина, в которой нет места звуку ударяющихся подвальных капель воды, непривычно дерёт барабанные перепонки. Какими-то странными, нечеловеческими углами подсознания Какаши думает лишь о том, что лучше бы дождь за ушедшую ночь не заканчивался.

— Здесь небезопасно, — говорит он.

— А где безопасно?

Сакура продвигается выше, чтобы аккуратно расставить по тумбе следы своей бессонной ночи. Расположив склянки в ряд, по размерам, она принимается разглаживать ладонями скомканные марли.

— Я найду место, в котором ты сможешь остаться.

— Это ещё зачем?

— На тебе лица нет, — отвечает Какаши, и Сакура понимает, что сказанное — вовсе не ответ на заданный ею вопрос. Понимание это Какаши улавливает в движении её утративших резкость рук и в смыкании чуть дрогнувших губ.

Когда она произносит:

— На тебе тоже. И что теперь, оба спрячемся? — то не смотрит на вперившего в неё взгляд Какаши.

Он видит, сколь глубоки тени под её глазами, как осунулось лицо и высушилась до шелушения кожа на кончике носа. Немного помедлив, Сакура спрашивает на пониженном тоне:

— Ты знаешь всё или?..

Часы и часы назад, в подземелье, действие яда ослабло, и Какаши и Анко сумели высвободиться от насыщенных неизвестным дзюцу верёвок. Спустя миг с ударившим по тишине лязгом дёрнулся замок, распахнулась решётка, а вокруг так и не показалось ни души. Похоже на ловушку, сказала Анко, на что Какаши ответил, что они и так в ловушке и не остаётся ничего другого, кроме как выбираться отсюда.

На пути никто им не встретился.

Приближаясь к Конохе, он знал: Итачи сотворил что-то непростительное. Думал, как, превозмогая недавнюю недомолвленную обиду, обсудит с Обито способы избежать внесения имени бывшего капитана АНБУ в Книгу Бинго. Что бы ни совершил, наверняка тот думал, что действует из лучших побуждений — таков уж Итачи, которого губит его излишняя расчётливость.

А затем, когда вместе с Анко Какаши едва не повалился на стол у постовых ворот, замарав журнал грязью и следами крови, Изумо, не медля ни секунды и словно отрапортовав, сообщил об истреблении клана Учиха, о том, что пал Четвёртый Хокаге и сместили Пятого, местонахождение которого никто не может установить.

— Семпай, — говорил Изумо, — семпай, с вами всё хорошо?

Когда в прошлый такой раз Какаши возвратился в Коноху, его встретил Тензо, сообщивший о выпущенном Кьюби. Тогда, помнит он, багровело небо, камня на камне не стояло, из-за витавшего дыма затруднялось дыхание, а всё, что доносилось до слуха, это стоны выживших и доживающих, пока ирьёнины, валясь с ног, тащили их на носилках до госпиталя.

— Сакура сейчас в госпитале, — всё продолжал Изумо в этой спокойной реальности, где на лице Тензо не крошилась маска и где внешне Коноха встречала такой же, какой Какаши её оставил. — Она сказала, что с вами что-то случилось, прежде чем потерять сознание. Слышал, Корень теперь подозревает вас с ней в использовании Хидендзюцу клана Яманака вместе с запрещёнными техниками, иначе ничем не объяснить, откуда ей было известно, что с вами что-то стряслось…

— А откуда Корню было известно, что со мной на самом деле что-то стряслось?

Изумо озадаченно замолчал. Отвёл взгляд и бросил короткое:

— Этого я не знаю, семпай.

В госпитале Какаши Сакуру не обнаружил. Игнорируя обеспокоенные взгляды медсестёр, он попросил приглядеть за Анко и направился к выходу. Там же напоролся на острый запах табака и опечалено оглядывающего его с ног до головы Асуму.

— Как ты?

— Ты не видел Сакуру? — прохрипел Какаши, привалившись к стене.

Асума видел. И знал, где она.

Сейчас Сакура сидит рядом, и Какаши хочет прижаться к ней, как глупый пёс, чтобы в объятьях этих задушиться и ничего больше не помнить.

— Ты знаешь всё или?.. — спрашивает она и ждёт растеряно, никак, по всей видимости, не могущая понять его спокойствия.

— Всё.

— Ещё пару часов назад, — тут же произносит Сакура, сильнее надавливая на марли, — я думала, что все они пали бесчестно, но, пока ты приходил в себя, поняла: Минато-сан — он умер, защищая деревню до конца. Таков был его выбор.

От сухости её голоса на короткий миг накатывает растерянность.

Что это? Способ его успокоить?

— Сенсей умер от рук тех, кто всё это устроил. Он не выбирал свою смерть. — Какаши закрывает левый глаз. Пульсирующая боль уносится ниже, к челюсти. — Это Данзо. Может, кто-то ещё, но Данзо — точно. Я и Анко попали в его ловушку. Он хотел разнять силу глаз Обито, поэтому ему было нужно, чтобы я находился за переделами Конохи.

Сакура отвечает не сразу. Убирает ладони на колени и обессиленными пальцами перебирает кромки выцветшего малинового платья. Волосы распадаются — закрывают лицо.

В тишине слышна неровность её дыхания.

— Слишком много всего, Какаши, — говорит наконец. — Сначала Кьюби, унёсший жизни десятков людей и разрушивший половину деревни. Потом Мадара, Акацки, Шисуи. Теперь — всё это. Мы… — Замолкает, сжимает ткань между мальцами, пока те не побелеют, как рисовая бумага, и только потом договаривает: — Мы ни в чём не можем быть убеждены. Поэтому, пожалуйста, давай будем осторожны.

Стоит сфокусировать зрение одним глазом, который не несёт по черепу боль шарингана, как Какаши видит больше, чем минуту назад: плечи Сакуры истончали, платье висит на теле, подобно балахону, кисти рук, кажется, готовы переломиться от мельчайшего давления.

— Я знала Итачи столько, сколько себя помнила. Но десятки часов назад он усыпил меня отравленным чаем из любимой пиалы Микото-сан и вырезал весь свой клан. И если бы…

Какаши протягивает отяжелевшую руку и убирает сухие розовые пряди ей за ухо. Когда опускает ладонь на плечо, Сакура продолжает, не дрогнув и не подняв взгляд:

— Если бы даже я оставалась в сознании и он поставил меня посреди площади в квартале Учиха, я бы его не остановила, потому что до последнего была убеждена, что Итачи неспособен сделать ничего подобного. Я бы стояла и ждала, пока развеется гендзюцу.

— Кровоподтёки на кистях — это он сделал? — Какаши сжимает её плечо, заставляя себя не страшиться выступающих костяшек, и ободряюще опускается ниже, к лопаткам.

Сакура качает головой и жмурится — как будто сдерживает слёзы.

Внезапно она кажется ему такой же, какой была когда Какаши впервые её встретил — и причина не в беспомощности, которую она сейчас источает, а в том, что Сакура теперь не выглядит уверенно-отстранённой, сосредоточенно работающей над микроскопом девушкой, игнорирующей изучающие взгляды Какаши и его вопросы о том, почему, вместо того чтобы лечить раненных после нападения Кьюби, она работает в лабораторном кабинете, бренча стеклянными колбами.

Какаши и не думал никогда отвечать себе на вопрос, почему внезапно к ней привязался. Но с отрешением он, бывало, мнил, что привлекла его новая, собранная, словно бы обдумывающая наперёд каждый свой шаг Сакура — полная противоположность всего того, что он знал о ней раньше.

— Тебе известно, кто доставил тебя в госпиталь?

Договорив, смотрит на вытянутый профиль, бледную кожу, перекаты ключиц, скрываемых воротом домашнего платья, и почти не дышит — потому что даже когда Сакура такая — не то разбитая, не то разобранная на части, — ему очень важно видеть её перед собой.

Она вновь отрицательно мотает головой, но в этот раз к тому же и отвечает:

— Сказали, что это был какой-то шиноби АНБУ.

— Итачи мог сам тебя туда доставить. Должно быть, при помощи клона под Хенге.

Под пальцами Какаши ощущает, что её спина напряглась, словно одеревенев. Сакура смаргивает выступившие слёзы и переводит на него рассредоточенный взгляд.

— Итачи?..

— Мой теневой клон был той ночью в Конохе. — Судя по тому, как нетерпеливо дёрнула головой — она знала. Сильнее хватаясь за ткань её одежды, чтобы не уронить руку вниз, Какаши продолжает: — Итачи меня заметил. И сказал, что в произошедшем замешан Данзо.

— Ты правда с ним разговаривал? — не веря спрашивает Сакура, срываясь на хриплый шёпот.

— Правда. Он попросил позаботиться о Саске, но что самое важное — он сказал, что сила глаз Шисуи у Данзо.

— Сила глаз Шисуи — это же… — Она затихает, и в её взгляде понемногу отражается осознание.

— Котоамацуками. Контроль сознания. — Протянув вторую руку, он берёт ладонь Сакуры в свою. Большим пальцем обводит лиловые кровоподтёки, прежде чем произнести: — Скажешь, что произошло?

Она неотрывно смотрит на их сцепленные руки.

Под её лёгкими движениями сминается простынь и скатываются полы платья, обнажая покрытые гусиной кожей бёдра. Той рукой, что удерживал всё это время спину, Какаши ведёт вверх и снова заправляет ей за ухо распластанные волосы.

Тёплое дыхание ударяет ему в запястье.

— Ничего серьёзного, я просто забыла, как обычно, залечить. — И без перехода спрашивает: — Ты мне пообещаешь, что никуда без меня не уйдёшь?

Когда они недели назад принимали решение, что Сакура отправится вместе с ним на поиски Мадары, она выглядела как никогда решительной, и ею ничего, кроме желания помочь деревне и вместе с тем отдать Какаши долг за спасение много лет назад жизни, не двигало.

В этот раз — Сакура просит Какаши её не оставлять.

— И куда, по-твоему, я могу уйти? — спрашивает он и обнаруживает, что задал вопрос с той серьёзностью и резкостью, на которые поначалу не рассчитывал.

— Ты всегда куда-то бежишь, чтобы не оставаться на месте и не сосредотачиваться на потерях. Пойдёшь за Мадарой, за доказательствами злодеяний Данзо, за чем угодно — это не важно. Для тебя главное не останавливаться.

Коноха рушится на глазах с того самого дня, когда они с ней вернулись из Танзаку и встретили известие о смерти Кушины. Если Какаши за чем-то и гонится, то только за тем, что не может позволить себе упустить.

— Меня могут объявить предателем, Сакура. — Он перебирает её тонкие пальцы, поглаживая сухую кожу мозолистых ладоней, а затем, стиснув зубы, сквозь изнеможение приподнимается на месте, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Сакура ждёт, и он договаривает: — И могут повесить на меня столько, чтобы хватило на смертную казнь. Если ты останешься в стороне от всего, то хотя бы умрёшь из-за нашей связи вслед за мной, а не как предатель.

— Ты рисуешь слишком пессимистичные картины, — кривит губы Сакура. Кажется, она попыталась усмехнуться. Её взгляд осторожно скользит по его лицу, словно выискивая, за что может зацепиться. — Я сказала быть осторожными только потому, что не хочу, чтобы ты вломился к Старейшинам, требуя правды. Думаю, для начала нужно найти сенсея. Желательно до того, как будут предложены кандидатуры Шестого Хокаге. — Второй рукой Сакура накрывает их соединившиеся ладони. Немигающий блёкло-зелёный взгляд застревает в его глазах. — Ты не можешь запретить мне искать Обито-сенсея.

Вчера, пока Какаши шёл от Асумы до могилы Рин, он надеялся, что встретит там не только Сакуру, но и Обито. Но стоило завидеть в серой темноте, задымлённой ускользающим сознанием, её согнувшуюся у надгробья фигуру — и он подумал: как было бы хорошо прижаться к ней, вдохнуть запах её кожи и там же и забыться.

Повалившись рядом с Сакурой, он не мог никак вспомнить, кого ещё ожидал там встретить.

— Ты сказала никуда от тебя не уходить, то есть не разделяться, — говорит Какаши теперь, чувствуя, как согревается и пульсирует с обеих сторон ладонь от её касаний, — полагая, что в мои планы входит поиск Обито?

Листья дуба ударяются об окно, закрывая собой вой ветра.

Сакура молчит.

— Я видел, как Итачи прижимал кунай к твоему горлу, — произносит Какаши почти-отвлечённо.

— Я не пострадала. А если бы и пострадала, это пустяки, — тут же отвечает она. И тем же ровным голосом: — К утру я покину Коноху. Сенсей мог скрыться в каком-нибудь торговом городе — начну поиски с близлежащих поселений. Прости, что наговорила глупостей — мысли путаются. Если ты не захочешь начинать всё с поисков Обито…

— Его не надо искать, — перебивает Какаши, — я догадываюсь, где он. Когда моя чакра полностью восстановиться и как следует заработает шаринган, мы окажемся в том месте за секунду.

— Шаринган? — взволнованно переспрашивает Сакура. — Ты думаешь, он… в измерении Камуи?

Какаши молча кивает.

Закрыв от усталости глаза, он призрачно надеется, что она останется рядом, но спустя секунды или минуты Сакура осторожно выпускает его руку и поднимается так бесшумно, точно боится разбудить.

Когда прохладная ладонь опускается ему на лоб, Какаши открывает глаза и видит опоясавшие его со всех сторон розовые волосы.

— Думала, ты уснул. — Сакура отстраняется, забрав с собой то ли приторный, то ли тонкий цветочный запах. — Отдыхай. Через полчаса поминальная церемония, я обязана там присутствовать. Скоро вернусь.

— За тобой наверняка следят, — обессилено говорит Какаши.

— Знаю. Но в нынешней ситуации слежка лучше, чем открытое нападение.

— Держись рядом с Югао. Она должна быть там.

Он протягивает руку, чтобы найти её пальцы, но, столкнувшись с воздухом, роняет обратно.

— Думаешь, можем доверять кому-то из АНБУ? Ты должен понимать, — словно бы виновато проговаривает Сакура, — что их всех мог давно вербовать Корень.

— Даже если Югао в Корне, она обязана мне жизнью. Она может пойти против Хокаге, но не против меня. И она знает — что ты живёшь со мной. Видела тебя тут, когда докладывала про Акацки.

Сакура и сама это наверняка помнит, но по каким-то причинам сказанное никак не комментирует.

Говорит только:

— Я сделала тебе укол обезболивающего. Ты должен уснуть. Отдыхай. Я скоро вернусь.

* * *

Когда Какаши просыпается во второй раз, Сакуры рядом не оказывается. В полутьме он смотрит на тикающие на стене часы и понимает, что проспал почти весь день. Запас чакры кажется восстановившимся не в полную меру, но в достаточную для того, чтобы хотя бы встать с постели.

У изголовья Какаши обнаруживает оставленный Сакурой стакан тёплой воды. Ветер за окном стих, холод не ложится и не врезается в татами. Ступая босыми ногами, Какаши сдвигает сёдзи и, оказавшись в коридоре, думает, что не сумеет съесть ни куска пищи, несмотря на скручивающийся от голода желудок.

Возвращается в комнату. В три глотка осушает стакан воды. И направляется в гостиную — туда, где впервые встретил лик смерти, ещё будучи ребёнком.

Внутри — темно, пахнет сыростью и старой соломой. Ведущие на энгаву сёдзи трепещут даже от стихшего ветра и стучат, поскрипывая, деревянными основаниями.

Сумрачный отблеск через васи⁽¹⁾ врывается в основание комнаты, где раньше всегда бывал распахнут выход на энгаву, и отсвечивается на запустелой токономе⁽²⁾. С тех пор, как мать ушла из жизни, отец не оставил в нише ни её фотографий, ни других следов былой жизни. Когда умер он сам, Какаши безуспешно отмывал оттуда высохшую кровь одну неделю кряду.

Он проходит пару шагов и останавливается посередине. Устало опустившись на колени, смотрит на очерченный у согнутых ног слабый полусвет.

Если закрыть глаза, можно представить, как Обито кидает камни из сада, как те ударяются о васи и отлетают назад, гулко падая на землю.

На Обито шикает Рин.

Какаши выходит на энгаву и говорит им, что они могут присоединиться к ужину. Две тёмные макушки поблёскивают в темноте, от их движений шевелятся листья заросшего куста.

Маскироваться Рин и Обито совершенно не умеют.

Потом они едят на кухне, и друзья не спрашивают, почему в гостиную нельзя зайти им всем троим, а Какаши одному — можно.

На следующий день Минато-сенсей подойдёт после тренировки, опустится напротив на корточки, чтобы смотреть открыто и прямо, и улыбнётся, щуря один глаз из-за подступающего солнца.

— Что-то случилось? — равнодушно спросит Какаши, переводя взгляд на лес позади сенсея, откуда несётся трель цикад.

— Обито и Рин сказали, что всегда, когда они приходят, ты сидишь в гостиной. Но затем их туда не пускаешь.

— Вы же знаете, что для медитации и накопления чакры лучше всего подходит большое пространство. А эта комната в доме — самая большая.

— Ты разрешишь мне помедитировать сегодня с тобой?

Какаши молча разрешит. А когда их тренировки с сенсеем по накоплению чакры завершатся, он научится управлять Райтоном и раз и навсегда перестанет заглядывать в гостиную, где обнаружил отца со вспоротым от лезвия катаны животом.

Видя Какаши сейчас — сидящего посреди той самой гостиной и собирающим чакру единственно для встречи с Обито, — сенсей наверняка бы одобрительно улыбнулся.

Спустя время затекают ноги и замерзают от холода ступни. Все воспоминания ускользают, остаётся только тело, мышцы и течение чакры по каналам.

Какаши ничего, кроме силы, не чувствует. И в этом — находит странное, оцепеняющее успокоение.

Он слышит, как сдвигается за спиной сёдзи. Слышит мягкую поступь по старому татами с вытесненными соломинами. Но не хочет и оттого не может пошевелиться.

— Какаши? — шепчет Сакура, точно боясь его в этой темноте напугать.

Он не отвечает, и она обходит и садится напротив — где-то рядом с той линией полусвета, в которую упирались его колени.

От Сакуры исходит запах тонко-терпких, безымянных цветов и благовоний, которые зажигают на поминках родственники погибших. Её мёрзлые пальцы скользят по его обнажённым рукам, а вскоре замирают на лице.

— Какаши, — зовёт она не испуганно, но на грани того, чтобы заплакать. — Пожалуйста, скажи, что мне сделать…

Раскрыв глаза, он щурится в темноте. Сумрачный полусвет тухнет и ускользает за спиной Сакуры. Вместо сёдзи он представляет, что за ней разросся густолиственный лес, а там — поют натужно цикады.

— Я очень устал, — говорит, смотря и смотря Сакуре в растерянные глаза.

Взгляд у неё тут же смягчается. Она очень много плачет в последние дни, а потому все мысли отражаются на потерявшем всякий контроль лице. Сейчас ей его жаль.

Но кого Сакура перед собой видит?

Одного из сильнейших АНБУ Конохи? Того, кто спас ей жизнь, когда шиноби Кири хотели забрать её пятилетнюю, подобно товару? Копирующего ниндзя? Ученика Жёлтой молнии?

— Знаю, — выговаривает она так, словно и сама не знает ответ, и вдруг резко прижимается, уперевшись коленками — в его колени, и так крепко обвивает его за шею, что у Какаши дыхание в горле застревает. — Я здесь, с тобой.

— С кем? — переспрашивает Какаши ей в плечо.

Она не понимает, но всё равно отвечает:

— С тобой, с Хатаке Какаши.

И целует где-то под левым глазам, снова отчего-то плача и лихорадочно спускаясь ниже, к подбородку.

— Я так испугалась, когда потеряла сознание от истощения. Я так испугалась…

— Я очень устал, — повторяет Какаши, не поднимая рук, чтобы обнять Сакуру в ответ.

— Скоро всё закончится. Скоро всё будет как раньше, — судорожно повторяет она, притягивая Какаши к себе, словно неживого.

— Сенсей сидел со мной здесь.

— Ты можешь плакать, Какаши, если хочешь. В этом нет ничего страшного.

— Он сидел со мной здесь, помогал правильно концентрировать чакру и правильно её копить.

Сакура всхлипывает. Ничего не говорит и забирается пальцами в его волосы с такой силой, как будто ей нужно за что-то ухватиться.

— Я очень устал, — ослаблено говорит Какаши. Хотя чакра и восстановилась в достаточной мере даже для того, чтобы активировать шаринган, он не может поднять бессильно повисших рук, чтобы обнять Сакуру в ответ.

— Я здесь, Какаши. Всё будет хорошо.

Он хочет ей сказать — не плачь, Сакура. Он ведь видел, какой она бывает, когда улыбается, и какими узористыми морщинами покрывается тонкая кожа вокруг её ясных глаз. Когда она смеялась, рядом с ней был Учиха Наоки. Интересно, жив ли он?

На мгновение Какаши хочет, чтобы так оно и оказалось.

В то же мгновение — он переводит взгляд на токоному и думает, что, если бы там стояла фотография улыбающейся Сакуры, убрать её оттуда ему не хватило бы сил.

Какаши видит за её спиной дребезжащие вместо леса сёдзи и отмирает: руки дёргаются, и он обхватывает дрожащую Сакуру и притягивает вплотную к себе.

---

1) Васи — японская бумага, используемая в том числе для обклейки сёдзи.

Вернуться к тексту

2) Токонома — ниша в традиционной японской гостиной, где обычно располагаются картина, икебана и прочее.

Вернуться к тексту

Сакура спит под боком, повернувшись к нему спиной. Её плечи поднимаются и опускаются, в звенящей ночной тишине слышится размеренное дыхание, вызывающее у Какаши растрескивающееся успокоение в грудной клетке.

Сам он почти не шевелится. Буравит взглядом плывущие по потолку тени и периодически закрывает глаза, чтобы благодаря виду отражающихся на веках отметин предпринять очередную попытку заснуть.

Если не можешь провалиться в сон, сказала как-то Рин, шевельнув дыханием разделявшую их с Какаши лесную траву и голосом своим шевельнув спящего рядом Обито, то закрой глаза и вглядывайся в узоры, которые видишь. Сон, сказала, накатит сам по себе — так, что даже не заметишь.

Способом Рин сон и правда являлся, стоило только захотеть. И каждый раз, всматриваясь в уплывающие фигуры, Какаши думал воспоминаниями о протянутой ему в подарок аптечке, о тёплой вибрации Шосен дзюцу на раскоряченных ошмётках кожи, о запахе скошенной, с моросью травы и об уплывающей в темноту действительности, пока Рин переворачивалась на другой бок, звеня привязанными к поясу кунаями.

Реальность схлынывала, и Обито спрашивал у Минато-сенсея про сэппуку, а Рин спрашивала у Какаши, не хочет ли он, чтобы они все наведались сегодня к сенсею домой: Кушина-сан снова обвязала бенто нелепо-красным фуросики и требует, чтобы ты забрал еду к себе.

Затем — стук, почти такой же, как этим утром, когда Какаши проснулся, а рядом сидела Сакура и подносила к его губам стакан тёплой воды. Но заместо древнего дуба, тяжестью листьев царапающего окно, стук этот барабанит так, словно о створки ударяются брошенные Обито камешки.

Какаши вырывается из полудрёмы, но Сакура из сна — вырывается быстрее. Пока он поднимается на месте, она уже стоит у окна с задранным платьем и спутавшимися под лунным мерцанием волосами.

Говорит:

— Должно быть, это сокол Саске, — и порывисто открывает окно, впуская в комнату изморозь тающего снега.

На подставленный ею палец опускаются две цепкие лапы. Какаши смотрит одним глазом и, может, именно поэтому не сразу замечает, что прилетевшая птица — вовсе не сокол. Он встаёт, подходит к Сакуре вплотную и, открыв другой глаз с шаринганом, деревенеет.

— Стой, не смотри ему в…

Ворон распахивает глазницу и глядит на них обоих человеческим глазом, разгорающимся ярко-красным, там же — вращается узор, вбирающий и втягивающий Какаши и Сакуру внутрь себя.

Холод, звуки и запах улицы за окном исчезают. Под ногами вместо татами чувствуется нечто, похожее на леденеющее стекло и готовое вот-вот треснуть и надломиться.

Когда Какаши фокусирует зрение, словно сама по себе расходится и тут же тает блёклая дымка. Из темноты вырастает новый мир: стеллажи с полками книг и рукописей, запах смазывающего вещества для сюрикенов и мигающий вязко-жёлтым электрический свет над головой.

Леденящее стекло, на котором Какаши стоял, превращается в сыро-холодный пол подземелья.

Что ж, если Итачи и решил заманить его по каким-то причинам в гендзюцу, то по ещё более неизвестным причинам — заключил, что иллюзия, которая должна окружить Какаши, будет представлять собой его, Итачи, кабинет, расположенный в штабе АНБУ.

По крайней мере, заметив шаринганом потоки чакры в прилетевшем вороне, Какаши успел попасть в ловушку Итачи первым, чтобы сюда не переместило Сакуру.

Но когда он об этом думает, за спиной тут же раздаётся раздосадованный голос:

— Ночь нам была нужна, чтобы скопить чакру на перемещение в измерение Камуи. А теперь всё зря… Как думаешь, сколько чакры потратится из-за нахождения в гендзюцу шарингана Итачи?..

Какаши оборачивается так стремительно, что задевает Сакуру плечом, и она хватается за руку.

Морщится.

— Боль тут испытываешь такую же, как в реальном мире…

Он не отвечает. Отходит на полшага назад и окидывает её изучающим взглядом.

Сакура выглядит точно так же, как секунду назад, когда стояла в спальне.

— Мы не могли попасть в гендзюцу одновременно.

— Да, — кивает она. — Но по каким-то причинам попали. И я знаю, что ты — это ты. Я чувствую нашу связь. Расслабься и тоже её почувствуешь, а не впивайся в меня смертоносным взглядом. Я не часть иллюзии.

Вместо того, чтобы довериться совету, Какаши хватает Сакуру за руку. Её ладонь на ощупь та же, что и обычно: прохладная и сухая, несёт в его собственную успокоительные разряды, погружающее в парнóе забытье.

Это действительно Сакура.

— Не понимаю, как это возможно. — Какаши выпускает её руку из своей более осторожным движением.

— Может, такова ещё одна особенность связи чакры, о которой мы не знали. — Сакура осматривается. Вперив взгляд в какую-то точку за спиной Какаши, она спрашивает: — Что это вообще за гендзюцу?.. Зачем Итачи так рисковать и отправлять в Коноху ворона со своим глазом?

— Он не вживлял свой шаринган в ворона, — задумчиво отвечает Какаши, воскрешая в памяти вид той чакры, что он успел разглядеть в комнате, — это был Карасу Буншин⁽¹⁾ под Хенге — при помощи Хенге клон превратился в одну птицу.

— Хочешь сказать, Итачи провёл собственного клона в Коноху так, что никто этого не заметил?

Какаши не отвечает. Если Итачи сумел проскользнуть в Коноху, значит, кто-то снял барьер — и это беспокоит куда сильнее того, к чему стоит готовиться, находясь в этой нелепой иллюзии.

— Держись рядом, не отходи, — говорит он, но прежде чем успевает сказать что-либо ещё, распахивается дверь, и в комнату одновременно входят двое.

Даже в нереальном мире инстинкт обрушивается на сознание, подобно сети, — Какаши закрывает Сакуру собой, и лица двоих вошедших оказываются прямо перед ним.

Первая предательская мысль ускользающего рационализма: «Этого не может быть».

Последующие — оформиться не успевают, потому что Шисуи заговаривает, перекрывая своим спокойным голосом хлопание тяжёлой двери:

— Зачем ты заявился к нему с самого утра?

— Какаши-сан подозрителен, но вряд ли настолько, чтобы цепляться к подобным мелочам, — отвечает Итачи.

И оба — проходят мимо Какаши и Сакуры так, будто их не видят.

Пальцы отчаянно цепляются ему в спину. Электричество издаёт тот же гудящий звук, что и всегда в этом месте. Происходящее — слишком реально. И только Какаши и Сакура кажутся здесь ненастоящими.

Призраками.

— Но с чего ты взял, что он прекратит поиски? — Шисуи опускается на стул напротив письменного стола, пока Итачи, проходя мимо стеллажей, выискивает что-то с отстранённым выражением лица, какое бывает только у него.

— Я запретил ему отправляться на миссии.

— Какаши-семпаю? — недоверчиво переспрашивает Шисуи, поворачиваясь вполоборота к Итачи. — Да он, скорее, прилюдно снимет свою маску, чем откажется ходить на миссии!

— У него непредвиденные обстоятельства, — просто отвечает Итачи, наконец остановившись у одной из полок, набитой свёрнутыми в трубу свитками и рукописными книгами.

— И ты, конечно, не скажешь мне, какие именно.

— Меня попросили не распространяться. Я не смог отказать и дал слово.

Как по зову, Сакура выныривает из-за спины Какаши. Поравнявшись с ним рядом, она жадно оглядывает Итачи и в то же время часто-часто моргает, словно хочет отогнать наваждение.

— Он же про тот самый день, когда приходил к тебе и застал меня в твоём доме, — раздаётся её шёпот, на который ни Итачи, ни Шисуи ожидаемо не реагируют, — и это я тогда попросила его никому не рассказывать о нашей с тобой связи.

— Наблюдай, — коротко говорит Какаши, и она затихает.

Достав пыльный свиток, обёрнутый посеревшей верёвкой, Итачи подходит с ним к столу и опускается напротив. Скрипит сидушка стула, ухмыляется Шисуи, мигает блёкло-жёлтый свет.

Это — воспоминание, где Какаши и Сакура и вправду не более чем призраки, которым позволили подглядеть.

— Ладно, — соглашается Шисуи, — я не буду ни о чём спрашивать.

— Ты выяснил про того шиноби? Сая? — Итачи развязывает верёвку и со всех сторон оглядывает желтоватый пергамент, не спеша его разворачивать.

— Да, Данзо его взрастил по своему образу и подобию, — ухмыляется Шисуи. — Он отличная ищейка. При помощи его техники нарисованных зверей можно устроить такую слежку, о которой мы и мечтать никогда не смели. В основном он использует крыс, так что, если услышишь чей-то писк, будь начеку. — Улыбка становится ещё шире.

— Скажи, что его просьбу о вступлении в АНБУ мы отклоняем. Нам не нужен в основном штате ещё один член Корня.

— Хорошо, — соглашается Шисуи без раздумий и, кивнув на свёрток бумаги, спрашивает: — Что это?

— Здесь я записал то, что позволено знать кому-либо другому о техниках наших с тобой глаз.

— Никто пока не вскрывал? — Шисуи наклоняется ближе, и металлический щиток его формы АНБУ переливается под светом.

— Нет. Хотя у меня была надежда на Изуми.

Шисуи откидывается обратно. Его глаза искрятся от всепроникающего веселья, и Какаши тут же чувствует, как от Сакуры начинает исходить то ли напряжение, то ли подавленность.

Он осторожно касается тыльной стороной ладони кожи её рук, скользнув кулаком ниже, пока не сталкиваются костяшки их вобранных внутрь пальцев.

— Надеюсь, там написано, что Котоамацуками можно использовать лишь раз в десять лет?

— И прочие подобные мифы, — говорит Итачи. По тому, как осторожно дёргаются вверх уголки его губ, можно уловить, что настроение у него ничем не хуже, чем у Шисуи.

— Скоро истекают десять лет с прошлого раза, когда я его активировал, по мнению деревени. Назначишь мне дальнюю и сложную миссию? Скажу, что истратил свой очередной шанс там.

— Отправишься в Амэгакуре. Хочешь? — Итачи кладёт свиток на стол и принимается разглаживать верёвку, прежде чем вновь использовать её в качестве нетронутой на вид перевязки.

— Не настолько опасное, Итачи. Боюсь, если я снова явлюсь к Акацки, то они узнают, что ни на какого Мадару я на самом деле не работал и скатят меня вместе с дождём с небоскрёба.

— Я размышлял об этом и подумал: не лучше ли нам рассказать им правду?

Завязав последний узел, Итачи поднимает немигающий взгляд на Шисуи. Какаши представляется, что секунда — и он взглянет и на них с Сакурой, но ничего такого не происходит: это на самом деле воспоминание, и никаких других намерений у Итачи из настоящего, кроме как заставить что-то увидеть или услышать, нет.

— Правду? — Шисуи снимает надвинутую на голову маску АНБУ и тяжестью опускает её на стол, рядом со свитком. — Зачем?

— Если Акацки узнают, что после неудачи с Обито-сама ты притворялся перед Мадарой нужным ему Учихой, согласным на его план, только для вида — чтобы тот отправился в мир иной, ошибочно полагая, что рано или поздно воскреснет с твоей помощью, — то, может, нам удастся укрепить связь между нашими деревнями. Они перестанут видеть в нас потенциальную угрозу.

— Связь между деревнями? Можно подумать, будто бы я первое лицо Конохи.

— И всё же. Они не знают правды, и это подрывает их желание…

— Да брось, Итачи, — с едва уловимым раздражением перебивает Шисуи. В его голосе при этом всё ещё слышны отголоски прежнего веселья. — Добрые отношения между Конохой и Амэ это хорошо, но не когда в первую очередь нам стоит выяснить, кто заставляет Пятого и Какаши-семпая верить, что Учиха Мадара жив.

— Тот, кто готовит что-то такое, при мысли о чём виновником без раздумий будет казаться Мадара, — заготовлено отвечает Итачи. — Судя по тому, что передали мне АНБУ, приказы которым напрямую отдавал Пятый-сама, все поиски строятся на том, что всегда появляется какая-то зацепка о присутствии Мадары, но по итогу — отправленная на поиски группа не находит никаких следов. И так в течение четырнадцати лет.

— Людей, в чьих руках так долго концентрируется власть, не так много…

— Да, — Итачи берёт свиток и, встав из-за стола, скользящей походкой направляется к стеллажу. Его волосы, собранные в хвост, переливаются под светом, подобно вороньему крылу, — с этого и надо начинать…

Блёклая дымка, заволокшая в гендзюцу, возникает вновь, и голоса Итачи и Шисуи становятся всё тише. Какаши хватает Сакуру за руку, и, прежде чем заново ощутить холод заоконной зимы, ему кажется, что на него смотрит пара чёрных глаз — прямо и неотрывно.

Но стоит распахнуть собственные, как вместо черноты — вращающийся алым шаринган. Ворон каркает, отлетает с пальца Сакуры и, распавшись на множество таких же, истаивает в темноте.

* * *

Они сидят в гостиной — той, что, в отличие от второй, никогда не запиралась: Какаши расположился в кресле, где обыкновенно читал, а Сакура на полу рядом с ним, подложив ноги под себя и накрыв колени платьем.

Пальцами правой руки она хватается за подлокотник, время от времени постукивает короткими ногтями по полированному покрытию.

Задумавшись, Какаши убирает оттуда локоть.

— Сай — я его видела, — первое, что Сакура говорит, с тех пор, как они вырвались из гендзюцу. — Когда была на собрании джонинов, рядом с Данзо стоял шиноби. Нарисованная мышь или крыса — я не уверена — принесла ему вести о… — Она осекается, бросает короткий взгляд на Какаши и договаривает осторожное: — Вести о смерти Минато-сана.

— Он был без маски?

— Да. Из примечательных черт — слишком бледное лицо. Глаза и волосы чёрные. Весьма красив. — Коротко задумавшись, Сакура говорит: — Очень похож на Саске. Почему ты его не видел? Ты разве не проводишь в АНБУ наборы новобранцев? Если он просился к вам, должен был пройти базовое обучение, разве нет?

— Всё, что связано с обучением новых шиноби, обходит меня стороной. Тебе там не холодно?

— Нет, — качает она раз головой. — Наверное, опасаясь способностей этого Сая к прослушке, Итачи и использовал такой способ передачи нам информации. Думаешь, в доме нас тоже слушают?

— Уверен, что нет. Итачи лишь проявил осторожность.

Встретив его взгляд, Сакура задумывается и снова принимается стучать пальцами по подлокотнику.

— Ещё… — произносит она, — он мог прислать нам птицей письмо. Вряд ли бы кто-то сумел отследить, если не смогли отследить клона.

— Передав информацию через клона, в котором не просто вóрона‎ мог увидеть только я, Итачи дал нам понять, что вокруг деревни снят защитный барьер. Вот почему он не стал направлять письмо.

Пальцы Сакуры застывают. На свету Какаши видит, как сужаются её зрачки. Он никогда бы ей не признался: то, как много отражается в её глазах, порой доводит его дурманящего оцепенения.

— У АНБУ слишком извращённые способы общения, — говорит Сакура, задумчиво покусывая губы. — Видимо, расчёт был на то, что ты всё поймёшь.

Внезапно она роняет руку вниз. Затем так же внезапно поднимается и встаёт прямо напротив него, упираясь коленями в его колени так, что у самой подгибаются ноги.

Поза эта напоминает Какаши о том дне, когда она впервые осталась в его комнате, и ему чудится, что воспоминание об этом приходится на прошлую жизнь. Наверняка оно станет являться ему, когда он перед сном будет смежать веки и погружаться в поволоку из фигур, уводящих прошлое.

Будь у него способ разорвать их связь, Какаши бы на всё пошёл, чтобы отпустить Сакуру на волю.

— Ты в порядке? — спрашивает она осторожно, словно боясь подступиться лишним словом.

— Сакура, — зовёт Какаши, наблюдая, словно прибитый, что, как и когда отразится в её глазах, — в нынешней ситуации то, что долгие годы нас водили за нос во всём, что касается Мадары, последнее, что меня волнует.

— Но ты ведь… ты всю свою жизнь на это положил. — Сакура желает поверить в сказанное им и в то же время — выглядит растерянной.

— Это было нашим с Обито обещанием друг другу. Я не хотел, чтобы с кем-то ещё произошло то же, что и с Рин.

Как странно: он говорит «Рин», глядя на Сакуру, так на Рин когда-то похожую и так сильно от неё отличившуюся, когда она схватила бескровными пальцами перепачканную с миссии ладонь Какаши, застав его у постовых ворот, и сказала, что у них с ним связь, от которой не избавиться. За спиной у неё — садилось солнце, и от неё пахло и фруктами, и ягодами, и прочим, чем ещё пахнет от женщин, тогда как от него — потом и забравшейся в поры пылью.

— Рин? Та, у чьей могилы я была? — переспрашивает Сакура в неподвижной тишине.

А потом, не дождавшись никакого ответа, садится Какаши на колени, обвив его согнутыми ногами с двух сторон, и притягивает к себе для объятия.

И целует — под ухом, спускаясь мелкими-мелкими касаниями к шее.

Ладонью Какаши забирается ей в волосы, чувствуя пропускаемый меж пальцев холодок от скользких прядей, и дышит: от Сакуры пахнет так же, как и в тот первый день, но теперь ещё — от неё пахнет и всеми другими днями тоже, и Какаши ничего больше не надо, чтобы навсегда к ней привязаться, как глупому, потерянному у обочины животному.

— Я рад, — говорит он ей в плечо, — что если тебя когда-нибудь не станет, то и меня вслед за тобой тоже.

— Не говори этих глупостей. — И прибавляет всё тем же ясным, простым голосом: — Я тебя очень люблю.

Как будто, думает Какаши, с того дня, как он спас её, у неё был выбор. Если Какаши привязывается к привычному, то Сакура — к чему-то далёкому, что не может понять, и таким для неё стал когда-то он.

— И дело не в связи, — шепчет Сакура.

— Знаю, — отвечает Какаши, скользя рукой ей под платье, отчего она, как и всегда, дышит учащённее. — Почему от тебя всегда так пахнет?

— Не знаю… — выдыхает Сакура, говоря: «Не знаю, о чём ты».

Наверное, дело в его обонянии и в их связи.

Или, может, в том, что он тоже её любит.

Когда пальцы Какаши оказываются внутри, Сакура в исступлении кусает его за плечо. Второй рукой он ведёт по её шее, сжимает, вдавливая в себя. Ему хочется, чтобы она не просто насаживалась и мычала, а чтобы звала, как в первый раз, его по имени — тогда Какаши забудет обо всём, что их ждёт.

Но Сакура мелко вздрагивает и запрокидывает голову назад, так ни разу не сказав ни слова.

Минуты спустя она прячет лицо у него на плече и, заливаясь неестественным смехом, говорит, что теперь у них чакры достаточно, теперь Какаши сумеет пробраться в Камуи и отыскать Обито-сенсея.

И Какаши, не выдержав, говорит Сакуре в ответ, что тоже её любит — в надежде, что, когда она на него взглянет, улыбка её будет настоящей.

В ответ Сакура не поднимает головы.

---

1) Карасу Буншин — ниндзюцу Итачи, при котором клон создаётся из множества воронов.

Вернуться к тексту

— Ты думал, как сложилась бы твоя жизнь, если бы сенсей и правда умер в тот день? На Третьей мировой войне шиноби.

— Не думал, — машинально отвечает Какаши.

Впереди — темнота. Бесконечностью она ложится на всё вокруг: на выстроенные точно бы человеческой рукой прямоугольные блоки и приставленное к ним кое-где оружие, всегда оставляемое здесь Обито, даже если он давно не вступает в бой. Звуки шагов и голоса в измерении Камуи кажутся иными — не сливаясь ни с какими другими, они звучат преувеличенно отчётливо. Столь же неестественно холодный воздух лижет кожу и оседает в горле режущей сухостью.

Какаши искоса наблюдает, как Сакура время от времени вздрагивает, и жалеет, что его форма АНБУ не предполагает наличие жилета, который он мог бы предложить ей на себя накинуть.

— Можешь не злиться на меня из-за того, что я скажу? — с подступающей осторожностью спрашивает она.

Дождавшись его согласительного взгляда, Сакура отворачивается, смотрит перед собой, продвигаясь всё дальше, и продолжает не то уверенно, не то вконец всякую уверенность растратив:

— Иногда полезно, когда отдаляются люди, с которыми тебя связывает всё самое худшее, что только можно представить. Может быть, ты был бы куда счастливее, если бы не видел ежедневно сенсея? Не уверена, что именно у вас произошло, но, кажется, ты чувствуешь напряжение и вину каждый раз, когда он появляется.

— Хочешь сказать, что лучше бы Обито не возвращался тогда живым? — монотонно проговаривает Какаши.

— Я рада, что сенсей жив, — несколько обиженно произносит Сакура.

— Я тоже рад. И это всё, о чём я думаю, когда его вижу.

— Мы с Наруто и Саске очень воодушевлялись, когда ты приходил посмотреть на наши тренировки, — продолжает она, словно и не слыша. — Почему ты никогда не думал о том, чтобы жить иначе? Ты мог бы быть джонином-сенсеем. Мог бы жить… по-иному. Форма АНБУ — она тебя как будто бы отяжеляет.

— Я принял решение отправиться в АНБУ, когда думал, что Обито умер, спасая мою жизнь, — вырываются слова сами по себе.

Какаши в очередной раз обнаруживает: говорить с Сакурой он может на любые темы, не чувствуя, что чем-то сдавливает глотку. В памяти тут же воскресает тепло её дыхания, когда она обнимала его несколько часов назад, и как просто она вела себя сразу после: принесла ему в гостиную онигири, весь слипшийся от переваренного риса, и разлила в позвякивающие пиалы мятный чай, отчего резкий и в то же время успокаивающий аромат разнёсся по месту, где ничего подобного ожидать не стоило. Простота её поведения заключалась и в том, что Сакура никак не отреагировала на озвученное им незадолго до этого признание.

Прочистив горло, Какаши договаривает:

— Служа в АНБУ, учишься не задавать вопросов. Это полезный навык для ниндзя.

— Но ведь сенсей чудом вернулся, а ты всё равно отправился в АНБУ, — задумчиво протягивает Сакура.

Это не вопрос, но Какаши отвечает:

— Не было никакого чуда — Обито спас Минато-сенсей. Я решил быть частью АНБУ, потому что оттуда мне открывалось больше возможностей, чтобы сосредоточиться на поисках Мадары.

Четырнадцать лет назад у Какаши капала с танто кровь двух шиноби Кири, а ладони солонели от слёз маленькой девочки, назвавшейся Харуно Сакурой, и на шатающихся ногах он брёл до главных ворот Конохи, отрешённо размышляя, что поведать сенсею: услышав крики из дома гражданских, я сказал Рин отправляться на задание без меня, одной, но вскоре её нагнал, и…

К воротам вместе с Обито — у него были всклокоченные, как у дикаря, волосы, и одет он был в длинный чёрный хаори, задубевший от мутных, до конца не просохших пятен, — Минато-сенсей приволок с собой и тело Рин. Он устало и невесело улыбнулся Какаши, потрепал по голове, как маленького, и принялся рассказывать, как, получив от постовых шиноби сообщение, что Рин отправилась на задание S-ранга одна, поспешил ей на помощь, но, однако, опоздал. Всё подстроил Учиха Мадара — хотел заставить Обито беспрекословно ему служить после того, как тот увидит смерть близкого человека. Это Обито, Какаши. Он жив. Оказался жив, можешь себе представить?

И Обито стоял перед ним — на самом деле живой — и глядел мёртвым взглядом того же глаза, который у Какаши скрывался под повязкой хитайате, в то время как с танто, не переставая, капала кровь тех, чью смерть Какаши предпочёл жизни Рин.

Такой же взгляд врезается в него, когда они с Сакурой огибают очередной тёмно-серый блок и вместо оружий обнаруживают там приваленного к стене человека.

Тёмно-сливовое кимоно испещрено кровью и пылью, изодрано у полов. Оторванный рукав обнажает бледную руку с вживлёнными клетками Первого Хокаге.

Обито тяжело и мелко дышит. При виде их он молчит, несмотря на осознанный взгляд и промелькнувшее там удивление, какое бывает, стоит заметить в толпе давних друзей.

— Сенсей! — восклицает Сакура и подаётся вперёд, но Какаши хватает её за руку, удерживая на месте.

— Не подходи. Я сам.

— Что?.. — переспрашивает хрипло и взволнованно. — Это же Обито-сенсей! Он жив…

Оттягивая Сакуру за спину, Какаши делает шаг вперёд. Остановившись рядом с Обито и почувствовав запах чужой крови, он опускается напротив.

— Какаши?

— Какаши? — сквозь плач улыбался мальчик с длинными всклокоченными волосами. Слёзы прорезали сажу на его лице. Он звучно шмыгнул носом и снова всхлипнул.

Тот, к кому он обращался, бросит полный ужаса взгляд на побелевшую в руках сенсея Рин и станет повторять без конца:

— Прости меня…

Какаши не говорит даже простого «да», и Обито улыбается, отчего дёргается только одна половина его лица.

— Я здесь сижу — вспоминаю.

— Что ты натворил? — гулко спрашивает Какаши.

— Говорю же: сижу и вспоминаю, натворил ли чего. Зачем ты притащил сюда и Сакуру тоже? Йо, Сакура, — он наклоняет голову вбок, чтобы взглянуть на неё, так и остолбеневшую на месте, — он же тебя не обижает? Не заставил ведь сюда тащиться, чтобы чакру высосать?

— Почему вы весь в крови, сенсей… — с ужасом осознания шепчет Сакура.

— Это я и пытаюсь вспомнить, — продолжая улыбаться одной половиной лица, говорит Обито. Возвращая внимание обратно к Какаши, он совсем немного серьезнеет. — Сколько часов прошло в настоящем?

— С того момента, как ты пропал — несколько суток.

— Суток?! Вот уж... не думал.

Сложив всё сказанное в голове, Какаши нетерпеливо спрашивает:

— Ты помнишь хотя бы то, как здесь оказался?

— Нет. — Улыбка неестественно соскальзывает с лица Обито. Он прокручивает что-то в памяти — до глубокой морщины на переносице. — Последнее, что я помню, это как Итачи доносил мне о твоём отбытии на миссию вместе с Анко. Я сидел в кабинете. Когда Итачи ушёл, повернулся к открытому окну, а потом меня накрыла странная темнота, и я очнулся здесь. Чтобы выбраться, мне не хватило чакры.

— Вас могли отравить ядом, который подавляет чакру? — спрашивает Сакура встревоженно и, несмотря на остерегающие взгляды Какаши, подходит ближе и тоже опускается напротив Обито.

— Не знаю. Вполне. Мне оставалось только копить чакру и ждать, что, возможно, Какаши догадается, где я могу находиться. Как ты сюда сумел попасть?

— Нас перенёс мой теневой клон.

Только правый глаз может перемещать в измерение Камуи самого носителя техники, тогда как левым можно переносить объекты и людей, расположенных на дальнем расстоянии. Первоначально Какаши, намереваясь сюда попасть, думал лишь приложить при помощи левого глаза как можно больше усилий, но фокусы Итачи с клонами натолкнули его на мысль, в успешность которой не верилось до самого конца.

Не будь рядом Сакуры, Какаши бы попросту не хватило чакры на столько техник одновременно.

— Неплохо, — комментирует Обито и, попытавшись приподняться, сдавленно мычит сквозь стиснутые зубы.

— Вы ранены? — Сакура тут же подбирается ближе, бессознательно снимая с рук коричневые перчатки. В окружающей тишине слышно, как, ударяясь о низ — сложно назвать эту зияющую провощённой чернотой поверхность землёй, — трещит кожа.

Сакура редко когда бывает настолько неосмотрительной.

— Нет. — Завидев её скептическое выражение лица, Обито говорит: — Кровь не моя. Думаю, дело и правда в яде — тело слишком ослабло.

— Какаши вводили такой же. Разрешите мне поискать и извлечь его, сенсей. — Она заправляет выбившиеся из низкого хвоста пряди за ухо и настороженно смыкает губы в тонкую линию. — Вы должны будете лечь и раздеться.

— Сначала, наверное, раздеться, а потом уже лечь. Как думаешь?

— Сейчас не до ваших шуток, Обито-сенсей!

Молча Какаши достаёт из-под щитка на руке кунай и под оханье Сакуры разрезает измаранное кимоно напополам. Оглушительно трещит рвущаяся ткань, лезвие почти задевает плоть Обито, но тот молчит и не шевелится, неотрывно глядя Какаши в глаза.

— Туловища достаточно?

— Да, — мигом собравшись, отвечает Сакура.

Следующие бесконечно долгие минуты Какаши наблюдает за плывущими в воздухе сгустками чакры. Пальцами Сакура словно бы тянет их за невидимые нити и без конца пытается что-то разглядеть внутри.

Должно быть, яд вытянется вслед за техникой, заключает Какаши и не задаёт лишних вопросов. Обито тем временем закрывает глаза, и его дыхание выравнивается. Наверняка он смущён тем, что тело, наполовину состоящее из белых клеток, что вживил ему Мадара, а на другую половину — покрытое неаккуратно затянутыми шрамами, открылось для чужих глаз.

— Яда нет, — говорит наконец Сакура, и зелёные сгустки растворяются над вздымающимся, расчерченным напополам животом её сенсея.

— Уверена? — спрашивает Какаши.

— Да. Может, он и был, но мог полностью… исчерпаться. — Подобрав разодранное кимоно, она накрывает им Обито, и тот открывает глаза, вперившись в Сакуру отрешённым взглядом. — Честно говоря, я не уверена, как яды себя ведут, сталкиваясь с клетками Первого Хокаге. В ДНК Первого, возможно, содержатся сильные антитела. Сенсей может до сих пор чувствовать слабость из-за их выброса, а не из-за истощения. Тогда, наверное, мы сумеем выбраться отсюда все вместе. Как твоя чакра? — спрашивает она у Какаши.

— В норме.

— Я могу передавать вам обоим свою, и вы одновременно активируете Мангекьё шаринган.

— Это опасно, Сакура, — Обито привстаёт, придерживая остатки одежды на груди и изо всех сил стараясь улыбнуться, чтобы скрыть следы боли на лице, — при использовании Камуи мы затрачиваем колоссальное количество чакры. Ты можешь…

— Сенсей, я в порядке, — строго перебивает его Сакура, и этот её голос отчего-то отражается для Какаши горечью в жилах. — Меня тренирует Цунаде-шишо.

— Шишо? — несдержанно переспрашивает Обито и, встретившись с пустым взглядом Какаши, расплывается в улыбке, видимо, не найдя ничего другого. — Ну, раз так, то давай. Тебе просто нужно взять меня за руку?

У них получается с первого раза. Когда они оказываются в доме Какаши, на глазах рассеивается теневой клон, и за исчезнувшей с хлопком белой дымкой виднеется васи, просвечивающий шевеление деревьев в саду. С мягким уханьем там ударяется содзу, и переливается, журча, вода.

Тишина дома более громкая, чем в измерении Камуи, но от неё впервые за долгое время — нет, впервые — становится так хорошо, что Какаши не выпускает ладонь Сакуры из своей.

— Твоя шишо хорошо тебя обучила, — проговаривает Обито, устало опускаясь на колени.

— Я принесу вам футон. И воды, чтобы обмыть лицо и…

— Нет необходимости, Сакура.

— …а вы пока продолжайте вспоминать всё, что могли забыть.

Она спешно выдёргивает руку Какаши — движение, когда торопишься сделать что-то важное и забываешь обо всём, что тебя окружает, — и через секунду за ней задвигаются с глухим стуком сёдзи.

Босые шаги шмякают, затихая. Сдвигаются двери другой комнаты.

Сакуру больше не слышно, и Какаши наконец говорит:

— Ты же знаешь, сколько часов находился в том измерении. Время там не течёт иначе.

Ты же знаешь, что оказался там не сразу после того, как я отбыл на миссию c Анко.

Обито устало смотрит то ли на взъерошенный старостью татами, то ли на собственные изувеченные руки, сложенные поверх согнутых колен.

— Скажи мне, что произошло, — произносит устало.

— Сенсей мёртв, Обито.

Его плечи неестественно дергаются, и Какаши продолжает, коря себя за сухость — но иначе донести всё у него попросту не получается:

— Итачи истребил весь свой клан. Фугаку и его жена совершили сэппуку, а остальные убиты. Кроме Саске, который был в это время на миссии. Не знаю, как сенсей там оказался, но его тело нашли среди других.

Обито продолжает сидеть покойно застывшей статуей. Не поднимает головы.

Не дышит.

Говорит:

— Ты тоже там был? — ударяя Какаши вопросом в поддых.

— С чего ты взял?

— И Сакура была?

— Я выжил, думая о тебе и Рин.

Хочет в ответ сказать: прекращай уже хныкать. Но только и может, что снова и снова выдавать — прости меня, прости меня, прости меня…

Какаши смаргивает воспоминание.

Сидящий у его ног — это новый, другой человек. Тот же, что заставил Итачи шпионить за кланом, и тот же, кто был не против несправедливого угнетения собственного клана.

Он не дрогнет, слыша сейчас то, что произошло.

И знает он то, чего знать никак не может.

— Там был мой теневой клон, — зачем-то отвечает Какаши. Когда выстроится полная картина произошедшего, Обито наверняка его разубедит в подозрениях. — Но Итачи быстро с ним расправился. И с Сакурой тоже — она его в тот день навещала, и он её усыпил.

Когда он называет имя, в коридоре вновь слышатся её шаги. Более медленные и нерасторопные, чем раньше, — наверное, тащит за собой сложенный футон.

До того, как она подойдёт, Какаши первым раздвигает сёдзи и перехватывает футон из её крепких рук, получая взамен короткую благодарную улыбку.

— Ложитесь, сенсей. Сейчас принесу воды. Вы хотите есть?

— Говорил, что хочет, — отвечает Какаши, поглядывая на неподвижного Обито.

На короткий миг Сакура тормозит на пороге, окидывая каждого из них изучающим взглядом, а потом, словно бы мысленно пожав плечами, скрывается в темноте коридора.

Обито и Какаши не говорят друг другу ни слова, а когда Сакура возвращается с запахом еды и со звуком переливающейся в металлической посудине воды, Обито впервые отмирает: поднимается на ноги, принимает все её подачки, послушно ложится на расстеленный футон и не возражает, даже когда Сакура принимается вытирать смоченной в воде тканью его лицо и тело.

Кому-то другому могло бы показаться, что она ни о чём не догадывается, но Какаши видит, как смыкает до скрежета зубы и как кусает губы до крови, как будто это последнее, что может удержать её от истерики.

С выжимаемой ткани капают капли воды и отмытой крови.

А на теле Обито нет ни единого шрама.

— Сенсей, — зовёт она и, поймав на себе его побитый лежачий взгляд, говорит: — Не знаю, сказал ли вам Какаши, что совет джонинов проголосовал за ваше отстранение, — как бы говоря: «Вижу, что об остальном он вам уже сообщил». Не получив никакой ответной реакции, настойчиво продолжает, хватая его белую, некогда помертвевшую под камнями руку и вытирая её от чужой спёкшейся крови: — Даймё пока не подписывал всех соответствующих бумаг, так что формально вы ещё Хокаге. Что касается слов Данзо о вашей причастности к истреблению клана, это всё провокация, у него нет доказательств… Могу я снять вашу повязку для глаза?

— Боюсь, Сакура, открывшийся под ней вид тебя не обрадует.

— Давайте сниму. Она вся грязная.

Снимает Сакура повязку с аккуратностью, с которой наверняка пеленают младенцев.

Окунает ткань в воду и выжимает. Затем — снова.

Зияющую дыру в глазнице Обито она старательно игнорирует, а замерший у стены Какаши наблюдает, как напрягаются мышцы её бёдер в позе сэйдза, и линия чёрных тренировочных лосин врезается в мякоть кожи до краснеющих полос.

— Может, вы побудете пока здесь? До тех пор, пока всё не вспомните.

— Могу я попросить тебя прикрыть мой глаз какой-нибудь другой тканью?

— Конечно, сенсей.

Достав из подсумка поперечно длинный чёрный лоскут, Сакура осторожно приподнимает голову Обито и завязывает узел на затылке.

С улыбкой говорит:

— Не отличишь от прежней, — и аккуратно хлопает его по плечу раз и другой.

— Сакура, — заговаривает Какаши, не сводя глаз с Обито, — на энгаве мне, возможно, оставили кое-какие донесения. Ты не могла бы проверить?

Она не возражает. Мерит Какаши долгим взглядом, раздумывая о чём-то, а затем кивает и поднимается, расправляя подол юбки.

Уходит она молча, и в этот раз Обито первым начинает разговор:

— Вокруг дома защитный барьер?

— Да, я приберёг печати, которые остались с миссий. Помнишь слежку за Тамурой? Он нанял нукенинов родом из Кири, против них и не такие техники могли потребоваться.

— Итачи всегда был к тебе слишком лоялен. Никому другому он не позволил бы приберечь столь мощные печати.

— Ты так и будешь вести себя, как будто ни черта не произошло?

— Сядь и сними со спины катану. Ты пугаешь Сакуру.

— А ты её снова недооцениваешь. Ей не двенадцать, и она не упадёт в обморок.

— Рядом с тобой она всегда старается показаться собранной и взрослой. — Обито складывает руки на животе поверх одеяла и вглядывается в потолок немигающим взглядом. — Что за донесения ты ожидаешь получить? Снова используешь Югао в своих целях?

— Пока Сакура не вернулась, ответь: ты отдавал Итачи приказ истребить клан Учиха?

— Конечно нет. Между мной и кланом Итачи никогда бы не выбрал меня.

— Хорошо. Истребление клана произошло с твоего попустительства?

— Раз я Хокаге, то любую беду можно считать произошедшей с моего попустительства.

— Ты не мог не знать, что таково желание Старейшин под предводительством Данзо, — начинает закипать Какаши.

— Я никогда не желал смерти своему клану, Какаши, — внезапно усталым голосом отзывается Обито и прикрывает глаза локтевым сгибом. — И тем более — смерти Минато-сенсею. — И ещё глуше: — Может, наконец, снимешь экипировку?

Меньше всего на свете Какаши хочет продолжать этот разговор. И он малодушно рад тому, что не встретится с Обито взглядами, когда говорит:

— Чья на тебе кровь?

— Я понятия не имею. Но могу тебе пообещать, друг, что как только вспомню — ты будешь первым, кому я расскажу правду.

Когда настаёт время самого вяжущего вопроса, Какаши делает шаг вперёд:

— Откуда ты знал, что той ночью там были я и Сакура?

Вряд ли Обито специально медлит с ответом до её возвращения, но по каким-то причинам он молчит так долго, что вскоре за сёдзи слышатся поспешные шаги, и ожидание ответа угасает.

Какаши снимает катану со спины, и, когда раздвигаются двери и входит Сакура, она тут же в первую очередь оглядывает его плечи, а завидев уложенный на татами меч, заметно расслабляется.

В руках она держит два пожелтевших пергамента и, передав их Какаши в руки, мигом несётся к Обито.

— Как ваше самочувствие, сенсей? Вам стало хотя бы немного лучше?

Отняв руку от лица, он улыбается Сакуре своей кривой улыбкой.

— Я в полном порядке. А ты? Ты ведь потратила много чакры.

— Со мной тоже всё хорошо, сенсей. Вы всегда такой горячий, или, может, ваша температура поднялась выше нормы?..

— Всегда, — сухо проговаривает Какаши. — Я раздвину фусума. Тебе не будет холодно?

Сакура вся подбирается, услышав его голос. Смотрит снизу вверх, из сидячей позы, и на один короткий миг, кажется, даже забывает про Обито.

— Ты будешь читать, что там? Я не стала смотреть.

Какаши вкладывает в ответный взгляд всё, что только может из себя вычерпнуть, и медленным шагом подходит к полупрозрачным васи. Распахнув фусума, впускает в комнату стылую прохладу сада. Звук ударяющегося о камень содзу и переливающейся следом воды теперь звучит отчётливей.

На дневном свету Какаши раскрывает первое письмо — от Асумы, — и, не придав должного внимания прочитанному, сразу переходит к более важному — от Тензо:

Я добрался до Джирайи-сама, как вы и рекомендовали, семпай. Теперь Наруто сможет усилить тренировки — случись что, я сумею его остановить.

Вчера нас нашёл Учиха Саске. По его следу шёл Орочимару, и мы столкнулись в битве на Тенчикьё⁽¹⁾ Никто не пострадал. Орочимару бежал.

Наруто тяжело пережил известие о смерти отца, но преобразования в хвостатую форму джинчурики, которого мы опасались, не произошло.

Хорошо, что Учиха Саске был тем, кто сообщил ему эту ужасную новость. В отличие от меня и Джирайи-сама он не стал опасаться неконтролируемой чакры Кьюби. Может, нам, как и Саске, стоит больше доверять Наруто.

Завтра Саске нас покинет, чтобы продолжить поиски Итачи-сана.

С Наруто всё в порядке.

Джирайя-сама передаёт вам привет.

Берегите себя, семпай.

Тензо.

Недолго думая, Какаши передаёт письмо Сакуре. Она принимает его с удивлением, но, стоит прочитать первое предложение, как жадно впивается взглядом в каждый нацарапанный иероглиф и читает вслух, чтобы дать и Обито узнать вести об учениках.

Опустившись у стены на пол, Какаши наблюдает за тем, как сияет радостью лицо Сакуры, и на один короткий миг забывает о том, что Обито не ответил на главный вопрос.

Перечитав письмо раз десять, не меньше, и опомнившись, Сакура встречается с Какаши взглядом и с меньшим воодушевлением, словно устыдившись своего недавнего порыва, спрашивает:

— А что было во втором письме?

Ветер холодит лицо. Он же — перебирает Сакуре пряди выбившихся из хвоста волос.

Может ли быть, что Обито прав? Что Сакура боится быть рядом с Какаши самой собой?

Размышляет и мигом понимает: это всегда было ясно, просто раньше, пока не оформились вслух слова, можно было не замечать очевидного — и не придавая значения сказанному, отвечает:

— Асума сказал, что джонины рекомендовали мою кандидатуру для участия в голосовании на должность Шестого Хокаге.

Ветер всё ещё треплет ей волосы, и Какаши не видит на лице Сакуры ни радости, ни прежнего горящего обожанием взгляда.

---

1) Тенчикьё — мост неба и земли.

Вернуться к тексту

В полумраке сумрачного сада Третий Хокаге кажется ещё более старым, уставшим и отрешённым от всего, что происходит в мире, чем обычно. На просьбу Какаши пройти в дом он отвечает коротким отказом; оперевшись на витый ясеневый посох, морщится как будто бы от боли в ноге и прислоняется к скрипучему устою, связующему настил, со стекающими каплями талого снега, и деревянный, с прорехами, пол. В полупрофиль и с задумчивостью в сосредоточенном взгляде Третий Хокаге напоминает Асуму.

Разговор он начинает с простого:

— Я чувствую чакру Обито в твоём доме, — и слова его не звучат остерегающе, скорее, как очевидная констатация факта.

С самого появления на пороге Третьего Какаши решил, что не станет скрывать от него обнаружение Обито и что тот прячется тут, в стенах дома. Наверняка Третий Хокаге немало вовлечён в дела Корня, врезавшего своё влияние во все сферы жизни Конохи, но отдавать на растерзание того, за кого некогда голосовал при определении кандидата на роль Пятого, он не станет — по крайней мере для того, чтобы не упасть в грязь лицом перед самим собой. Какаши убеждён: ровно для того, чтобы оградиться от такого выбора, Третий и не явился на голосование, где решался вопрос об отстранении Обито от должности Хокаге.

— Я знаю, что вы воевали бок о бок с Данзо во время Первой мировой войны шиноби. Но сомневаюсь, что вы поддерживаете то, что происходит сейчас, — медленно произносит Какаши.

Утром от Асумы пришла ещё одна весть: на время, пока новый Хокаге не выбран джонинами и не утверждён даймё, управление деревней передано отцу; и Какаши неясно, зачем Хирузену-сама, наверняка по горло занятому делами, являться к нему домой.

Внезапно Третий ухмыляется и, глубоко задумавшись, принимается поглаживать сухо-сморщенными пальцами короткую седую бороду. Промозглый ветер шевелит полы его белого плаща.

— Вот поэтому, Какаши, мне всегда и хотелось, чтобы ты покинул АНБУ. — Перенеся вес на правую ногу, он вновь болезненно кривится. — Конечно, нет ничего более простого, чем быть частью места, где делать надо только то, что велят, но в тебе всегда скрывались возможности для того, чтобы не бояться сложного. Как раз остерегаясь таких опасностей, мы и обнаружили, что, оказывается, позволили Данзо упростить нам наши жизни без нашего же ведома.

— Мне нет до этого дела, Третий-сама, — проговаривает Какаши с осторожностью. Внутри неосознанно нарастает гнетущее напряжение. — Я лишь делаю то, что считается правильным. Такой человек, как Данзо, не должен стать Хокаге.

— Мы все, — задумчиво протягивает Третий, вглядываясь в темнеющий сад, — я, Обито, Четвёртый — мы позволили Данзо распространить влияние Корня, потому что после нападения Кьюби боялись новых потрясений, поджидающих Коноху. Корень гарантировал защиту, в том числе тщательно расследуя всё, что касалось заговора клана Учиха, а мы не задавали ему вопросов.

О чём-то подобном Какаши не раз подозревал — Старейшины во главе с Данзо могли настоять, что доверять обычным подразделениям АНБУ небезопасно из-за капитанского положения Итачи, сына главы клана, как бы лоялен он ни был к Конохе. Но не до конца уверенный, к чему клонит Хирузен-сама, Какаши его не прерывает, и спустя чуть затянувшееся молчание тот переводит на него взгляд тёмных, с нависшими веками глаз и тише прежнего, точно касаясь лишь острых пиков каждого слова, говорит:

— Ты не хочешь, чтобы Данзо стал Хокаге. Но его поддерживают абсолютное большинство джонинов. Многие из них считают, что мягкая сила Третьего, Четвёртого и ученика Четвёртого впридачу довела Коноху до упадка. К тому же после нападения Кьюби к Конохе упало доверие, сократилось число миссий, а основные средства Обито бросил на то, чтобы заново отстраивать все разрушения, особо не думая ни о голоде, ни об обнищании, ни о количестве бездомных.

Тощими пальцами Третий впивается в деревянное основание посоха. Его неотрывный взгляд заставляет Какаши ждать, не задавая вопросов, и наконец, когда сад полностью накрывается смоляной ночью и слышатся характерные уханья птиц, трель сверчков и холодный шелест листьев, Хирузен-сама произносит:

— Это очень опасно, Какаши, ставить перед собой беспрекословные цели, не задаваясь лишними вопросами. Столь же беспрекословно гоняясь за своим бывшим учеником, я забыл о всяком благе для Конохи.

В мыслях оживают воспоминания об измождённом лесе, о несущейся за спиной Анко, с треском опускающейся на ветви деревьев после каждого прыжка, о поиске по наводке Третьего логова Орочимару — Какаши тогда сравнил постоянное безрассудное выслеживание Хирузеном-сама следов бывшего ученика везде, где только можно вообразить, с тем, как и он сам ищет Мадару.

А в конечном счёте оказалось, что многие годы беспрекословной целью Какаши было следование за тенью, которую ему нарисовали те, кто пользовался его слепотой.

— Думаете, Орочимару и Данзо сотрудничают? — спрашивает он, таким образом показывая, что понял, о чём среди прочего Третий пытается сказать.

— Я не могу быть уверен. Но ещё до того, как Орочимару сбежал из деревни, он над чем-то работал вместе с Данзо. Над чем именно — мне неведомо.

Густые брови Третьего смыкаются на переносице, сухие изломы морщин вдруг отчего-то кажутся глубже обычного. Он переводит взгляд на застывший в дали сада содзу, у верхов поражённый дремучей хвоей тенистых деревьев: вода отчасти вычерпалась, а неубежавшие остатки покрылись инеем, отчего коромысло встало на месте, как неподвижная кромка льда.

День, когда Орочимару покинул Коноху, Какаши помнит со всей отчётливостью — он возглавлял группу АНБУ, обнаружившую подземную лабораторию, в которой тот проводил эксперименты, всем казавшиеся бесчеловечными. Сам Какаши как тогда, так и сейчас до конца не уверен, как относиться к наработкам Орочимару, — в конце концов, благодаря его экспериментам с клетками Первого Хокаге в руках Тензо появилась Древесная техника, позволившая восстановить Коноху с руин, а много лет назад, когда Обито вернулся с того света, именно Орочимару помог ему ужиться с теми изменениями, что произошли в его теле после заточения в пещере Мадары.

— Когда я был Хокаге и выполнял свои ежедневные задачи, мне не было нужды думать ни о чём больше, — со старческой сиплостью голосе говорит Третий и застывши всматривается в даль. Тени настила накрывают его серебрящийся под луной профиль. — Как только благодаря Четвёртому и Пятому мне удалось отойти от дел, я стал искать Орочимару везде, убеждённый, что действую во благо деревни. — Дерево под ногами дробно трещит — Хирузен-сама спускается с энгавы на влажную землю, и теперь серые очерки луны сливаются с тем же цветом его лица, волос, взгляда. — Но когда ты и Анко попали в ловушку в тот злосчастный день, я подумал: почему я вообще следовал за Орочимару?

— Вы не просто думали, что действуете во благо. Вы действовали во благо — перед бегством Орочимару говорил, что уничтожит Коноху. Он собирает вокруг себя нукенинов, и это может быть опасно. — Что-то во взгляде Третьего вынуждает Какаши произнести слова поддержки, хотя он и не верит в сказанное: с того дня, как Орочимару нашли в его секретной подземной лаборатории Конохи и вынудили бежать, реальной попытки напасть на родную деревню он не предпринял ни разу.

— Нет, Какаши. Вопрос куда менее обширен, чем ты думаешь, — понижает голос Хирузен-сама, ещё крепче хватаясь пальцами за посох. — Почему, не справившись сам с поимкой Орочимару в тот день, я вообще решил посоветовать Обито отправить туда именно тебя, а не кого-то другого?

Внутреннее напряжение нарастает, стирает собой окружающие звуки заросшего сада.

У Какаши возникает чувство, словно он подобрался к чему-то важному, сокрытому теперь одной лишь ширмой из тонкой рисовой бумагой, которую можно разрезать лёгким касанием-росчерком куная.

— Вам посоветовал так поступить Данзо? — срывается вопрос.

И с той же готовностью даётся и ответ на него:

— Да.

В ночь истребления клана, приставив лезвие к горлу обмякшей от яда Сакуры, Итачи говорил теневому клону Какаши, что в этот самый момент его основное тело уже заточено в ловушку Данзо. В дальнейшем, после всего, что произошло, и после всех воспоминаний о прошлом, в которые пустил Итачи, у Какаши не было весомых оснований усомниться, что именно Данзо, а не кто-то иной заточил его в подземной тюрьме, отлучив от происходящего в Конохе в ту ночь.

Но могла ли тень руки Данзо уходить ещё глубже? Мог ли он…

— Мог ли Данзо водить вас за нос, вынуждая во всём видеть след Орочимару и не обращать внимание на происходящее в политике Конохи?

Студёный ветер онемело замирает и отпускает полы плаща Хирузена-сама. Взгляд же его, обведя замёрзшую до блёклости зелень, доходит до Какаши с отпечатком усталости — чрезмерной, точно бы не имеющей уже почвы из-за количества прожитых лет.

— Полагаю, что да, — отвечает Третий, и второй рукой тоже накрывая посох, как для удержания ускользающего равновесия. В этот момент Какаши впервые задаётся вопросом, сколько же ему на самом деле лет.

— И вы не догадывались? — спрашивает без особой цели.

— Когда хочешь обмануться, весь мир играет в сообразности с твоими ожиданиями. — Старческое лицо трогает мимолётная улыбка. — Я пришёл к тебе, чтобы дать совет, пока я ещё в силах это сделать. Я знаю, что ты рекомендован на роль Шестого Хокаге. Нет, не делай такое лицо…

— Вам прекрасно известно, что я не тот, кто может управлять деревней. Я обычный шиноби АНБУ.

Сделав осторожный шаг навстречу, Третий настойчиво продолжает:

— Ты не сумеешь вернуть Обито пост Хокаге — это вызовет недовольство и может стать причиной мятежа, даже если доказать его непричастность к резне. Так что, хочешь победить Данзо — должен будешь готов занять то место, на которое метит он.

— Я…

— Какаши, — мягко прерывает Третий, — мой истинный совет только в том, чтобы ты перестал обманываться узостью того мира, которым себя окружил. Или позволил окружить.

Лунный блик загорается в узких чёрных глазах. Какаши слышит, как дрожит, раскачиваясь на ветвях, хвоя, и ощущает, словно ожившую в его жилах, чакру Сакуры: в эту самую секунду за стеной она направляет лечащую технику в тело Обито, лежащего на футоне.

Если не будет иного выхода, он и правда готов взять на себя такую ношу, как управление Конохой. Но что тогда станет с Сакурой? Какой миссией объяснить людям то, что она живёт в одном доме с Шестым Хокаге?

Когда Третий растворяется в облаке Шуншина, кажется, что трескает, надламываясь, иней под содзу.

Какаши шагает к фусума, раскрывает их с мерзлотным дребезжанием и впадает взглядом в малиново-ситцевую спину Сакуры. Обито, над которым она склонилась, леча его из последних сил, улыбается Сакуре с блеском в сощуренных от тепла глазах.

* * *

О том, что Шисуи на самом деле можно использовать Котоамацуками в любое время, а не раз в десять лет, скорее всего, не было известному никому, кроме самого Шисуи и Итачи.

Незадолго до того, как Шисуи сумел бы, согласно созданной им самим легенде, после десятилетнего перерыва вновь использовать Котоамацуками, его труп нашли в реке, а глаза оказались вырезаны из орбит лезвием, которое могло принадлежать только ниндзя Конохи: угол, острота попадания, следы, оставленные на черепе, — всё указывало на то, что шаринган вырезали не чужеземным оружием. Такими не обладают даже самураи Страны Железа — их ограниченные ресурсы не позволяют им отстроить те же заводы по изготовлению оружия, что есть в Стране Огня.

На трупе Шисуи не обнаружилось никаких других намеренно нанесенных увечий, и причиной смерти ирьёнины назвали необратимые повреждения головного мозга, вызванные ударами о каменистое дно на высоком течении незамерзающей реки.

Зачем кто-то вырезал глаза самоубийцы — это не тот вопрос, который в первую очередь встал перед полицией. Среди жителей поползли слухи, что осквернение трупа Шисуи подобным образом — акт возмездия со стороны одного из многих, кто убеждён: именно они, Учихи, выпустили Кьюби на волю и виновны в смерти Узумаки Кушины и тысячи других невинных жителей Конохи.

Спустя не так много времени — едва только истекли отмеренные десять лет со дня последнего использования Шисуи техники своего Мангекьё шарингана — случилась ночь резни клана Учиха.

Всё это Какаши излагает Обито сразу после того, как Сакура, получившая вместе с призывным животным Цунаде-сама известие о необходимости сейчас же явиться на тренировочный полигон, покидает дом.

Точнее, из всего этого он утаивает одну-единственную деталь: секрет Котоамацуками, поведанный Какаши и Сакуре через воспоминание Итачи.

Внимательно выслушав, Обито приподнимается на месте и устало припадает к стене, высунув руки из-под одеяла. Цвет его лица уже приобрёл здоровый оттенок, и Какаши лишь сейчас в полную меру осознаёт, что последние сутки действительно пёкся о его здоровье.

— Ты думаешь, что при помощи техники глаз Шисуи Данзо заставил вырезать Итачи собственный клан?

— Больше похоже, что Итачи действовал осознанно. Он сказал моему теневому клону, что у него не было иного выбора. Данзо глаза могут быть нужны для того, чтобы повлиять на решение джонинов или даймё. Его основная цель — кресло Хокаге.

Обито не кажется удивлённым или пораженным. Устало вздохнув, он говорит:

— Кто бы мог предположить, что мы будем думать о противостоянии одному из Старейшин… Сакура сказала, что он пользуется большой поддержкой среди джонинов. Не думаю, что это из-за Котоамацуками.

Прислонившись к стене со скрещенными на груди руками, Какаши всеми силами старается не выдать напряжения при виде безмятежности друга.

— Обито, — цедит он, — если Данзо прибрал к своим рукам глаза Шисуи, то до этого он мог прибрать и другой шаринган какого-нибудь Учихи, безвестно убитого на миссии. Тогда он бы сумел управлять Кьюби.

На губах Обито скользит тень улыбки.

— Ты себя слышишь? Да у него в жизни бы не хватило на это чакры. Ты единственный не Учиха, кому удаётся уживаться с шаринганом. — Словно в подтверждение к сказанному он тычет пальцем в нацепленную Сакурой ткань, прикрывающую его пустую глазницу. — Сначала тебе мерещился Мадара, теперь — Данзо… Мне кажется, нам — тебе — пора остановиться.

— Остановиться?.. — ошарашено переспрашивает Какаши, невольно подаваясь вперёд. — Обито, ведь сенсей…

— Хватит, Какаши, — перебивает он голосом, которым Хокаге обычно обращается к безымянному АНБУ. Всё, что у того есть, это маска, приколоченная к лицу, и позывной клич.

На какой-то миг Какаши чудится, что Обито встал, подошёл вплотную и действительно нацепил на него эту самую маску — так, что не отодрать.

— Ты слепо доверился словам Итачи, сказанным перед тем, как он вырезал свой клан, — стальным голосом проговаривает Пятый Хокаге, с особым усилием нажимая на три последних слова. — Помнишь, ты с таким же пылом доказывал мне и сенсею, что мы обязаны повязать Шисуи, потому что он прислуживает Мадаре? И что? Теперь Шисуи стал несправедливо ушедшим из жизни героем?

— Правда никогда не бывает простой и очевидной. — Какаши сглатывает закипающий гнев. Напарываясь на непонимание Обито, он впервые не чувствует опустошающего бессилия. — Ты предлагаешь вручить Коноху Данзо?

— Я предлагаю согласиться с законным решением, которое примут джонины и даймё, и не устраивать никаких всполохов. Потому что я уверен, что Данзо непричастен к резне клана.

— Что? — только и может переспросить Какаши. — Уверен?

Вместо ответа Обито, упираясь ладонями в колени и одновременно морщась, на ослабленных ногах поднимается с футона. На мгновение слышится, как трещат косточки и задеревеневшие мышцы.

— Помнишь, того парня, который работал с Сакурой? — произносит он. — Учиха Наоки.

Дойдя до токономы, замирает, стоя спиной. Как будто опасаясь взгляда Какаши.

А Какаши молчит — не прерывает. И борется с гневом, мешающимся со страхом неизбежного.

— Я помню снег, — говорит Обито, — и магазинчик в родном квартале, где покупал овощи у Хино-сан, но Хино-сан в тот вечер нигде не было видно, а овощи были разбросаны по прилавку.

Вчера Какаши спросил у Обито: «Откуда ты знал, что той ночью там были я и Сакура?» — и так и не получил ответа на вопрос.

Прочитав письмо Асумы и встретившись с пустым взглядом Сакуры, Какаши ни о чём больше его не спрашивал — всю ночь Сакура провела рядом с Обито, и Какаши малодушно не хотелось, чтобы она стала свидетельницей не то заданного им вопроса, не то ответа, который выдаст её сенсей.

— Воспоминание похоже на сон, — продолжает Обито, — и там был он — Учиха Наоки. Прежде чем я его убил, он сказал мне: «Это ты, Тоби?»

Сон. Хорошо бы, будь это и вправду лишь сном.

— Молчишь? Не пронзишь меня со спины катаной? — тем временем произносит Обито с непоколебимой уверенностью и ясностью.

— Это неправда, — выговаривает Какаши, давясь от ускоренного сердцебиения и пересохшего горла.

Нет, пересохло не только горло. До рези саднит в глазах, в пальцах рук, во всём теле.

Спина Обито прижигает к его лицу маску собаки, которую когда-то хотелось надеть и до самой смерти не снимать.

— Кровь, которая была на моей одежде, когда вы меня нашли, это кровь Учихи Наоки.

— Тебе это приснилось этой ночью?

На том самом месте, где стоит Обито, в детстве Какаши обнаружил труп отца. Наверное, не стоило возвращаться в эту комнату. Не стоило надеяться, что он проживёт без той отупевшей, омертвевшей вместе с Рин цели, удерживавшей его на плаву четырнадцать лет.

— Нет, я это вспомнил, — не поворачиваясь, произносит Обито. — Что с тобой? Разве не ты вчера не снимал катаны со спины? Я думал, ты поверишь без труда.

На том самом месте, где он стоит, с Какаши медитировал сенсей, выскребая из него скорбь по отцу.

И стоит только об этом вспомнить, как Обито довершает пазл:

— Это я убил сенсея. Точнее, это сделал Тоби. Моими руками.

* * *

— Всё запомнила?

— Не понимаю, Цунаде-сама, к чему такая спешка, — произносит, тяжело дыша, Сакура и тут же валится без сил на землю. На полигоне трава расчищена от таящего снега, что усиливает ощущение подступающей весны. Днём здесь слышно щебетание оживших в лесу птиц.

— А для промедлений ты видишь причины? — требовательно спрашивает Цунаде. Её фигура возвышается над головой, в свете полной луны, и изумрудная печать на лбу переливается перламутром даже в ночи.

— Мне нужно ухаживать за Обито-сенсеем.

На последних словах Сакуры Цунаде грозно оглядывается по сторонам и с тихим недовольством шипит:

— Тише, девочка. Тут у нас нет барьеров, как в доме твоего АНБУ.

Хотя виновность сенсея ни в чём и не доказана, Какаши, Сакура и сам сенсей пришли к единогласному решению: лучше ему пока никому не показываться. Цунаде-сама — единственная, кому Сакура рассказала, что они нашли его в измерении Камуи (утаив, правда, что тот был весь в крови и ничего не помнит). Не разреши Какаши ей этого, Сакура всё равно бы обо всём поведала Цунаде-шишо.

— Вы знаете, что часть джонинов рекомендовала его на должность Шестого Хокаге? — не переставая тяжело дышать, спрашивает Сакура.

— Наслышана. — С осмотром местности Цунаде поканчивает — можно подумать, зрительный контакт ей так уж и необходим для того, чтобы обнаружить чьё-либо присутствие, — и переводит задумчивый взгляд в сторону леса.

— Думаете, он справится?

— Вполне. Если перестанет гоняться за призраками прошлого.

— А вы разве знаете много шиноби, которые не цепляются за прошлое? — глотая досаду, говорит Сакура.

— Только не говори, что влюблена в него, — насмешливо фыркает Цунаде, не удостаивая Сакуру взглядом.

— Думала, вы уже знаете.

— Что ты с ним спишь? Да пожалуйста. Можешь наслаждаться, раз так сильно хочется. Но любить человека, живущего мыслями об умершей двенадцатилетней сокоманднице? Поберегись, девочка. Ввязываться в их с Обито историю — это одна сплошная головная боль. Если тебе мало тренировок, то ты скажи — я из тебя эту дурь разом вытряхну.

Обычно Сакура в такие моменты стыдливо отвечала, что будет больше стараться. Но сказанные шишо слова придавливают её к земле. Тело становится свинцовым, перед глазами мутнеет луна, застилает обзор бликами.

— Вы можете мне рассказать то, что вам известно, Цунаде-сама? — надломано просит Сакура. Пальцами нащупав влажную траву, она врезается в неё со всей силой. Ногти продавливают ладони, и от этого мысли становятся чуть более ясными.

Взгляд шишо, вперившись в Сакуру, становится немигающим, насыщенно-охристым. Светлые брови приподнимаются в немом вопросе, и, словно найдя ответ в непродолжительной борьбе собственных суждений, она говорит:

— Их сокомандница, Нохара Рин, была ирьёнином, как ты. Я её помню — прилежная девочка. Вы и правда во многом похожи. Когда я впервые увидела тебя в кабинете Обито, подумала, что не зря он выбрал тебя в свою команду.

Дыхание застревает в глотке, и шишо, наверняка замечающая глубокую растерянность Сакуры, не останавливается, как будто только и хочет, что добить её до конца:

— Слышала от Шизуне, что они оба, Какаши и Обито, были в неё без памяти влюблены. Не так, как обычно влюбляются дети, а так, как влюбляются те, у кого больше никого нет.

Как порой влюбляются те, у кого больше никого нет, Сакуре объяснять не надо. Лучше многих она знает, как именно — болезненно, разрушающе, бесплодно. Находя положительное влияние только в том, что, следуя за своим безымянным объектом, заставляешь внешнюю свою оболочку стать подобающей.

— В то время, когда все думали, что Обито умер на Третьей мировой войне шиноби, Какаши и Рин должны были отправиться на совместную миссию. Но Какаши задержался в Конохе — спас семью гражданских от набега шиноби Кири, — и Рин отправилась на миссию в одиночку. Там она и умерла. Вражеская группировка — кажется, тоже из Кири — сделала её джинчурики Санби, чтобы, вернувшись в Коноху, Рин превратила родную деревню в руины — но во избежание этого она собственноручно лишила себя жизни.

«Спас семью гражданских от набега шиноби Кири».

— Сдаётся мне, во всём этом замешан Учиха Мадара, — Цунаде задумчиво кусает нижнюю губу, — потому что в тот же день Четвёртый Хокаге вернулся в Коноху не только с телом Рин, но и с выбравшимся из заточения Мадары Обито.

По ладоням Сакуры вдруг стекает густая, обжигающая горечью кровь, и она разжимает кулаки.

— Вы же знаете, что он спас меня, — шепчет она, норовя рассмотреть лицо шишо через мутные очертания, вставшие в глазах.

— Знаю, — строго одёргивает Цунаде, и ромбовидная печать мерцает в темноте в такт наклону головы. — Поэтому и говорю тебе — поберегись.

Сакура не помнит, как встала, отряхнула платье, размазав по подолу собственную кровь, что сказала Цунаде-шишо на прощание и сказала ли вообще, как вышла на дорогу, залитую гудящим электрическим светом, и как вдыхала стылый воздух и вдыхала ли вообще.

Насколько часто, глядя на неё, обнимая, прося не уходить, — насколько часто Какаши представлял Рин?.. Часто ли, когда Сакура назойливо прибегала к нему три года назад, он думал, что лучше бы вместо этой пристающей без конца девушки оказалась жива другая, кого он на самом деле любил?..

На пустынной, замершей в ночной тиши дороге ей встречается призрак Саске. Бледный, с испугом в вязком чёрном взгляде.

Когда она слышит, что на его плече пищит крыса, то едва сдерживает смех. Подходит, останавливается напротив и ждёт, когда Сай — так, кажется, его зовут — произнесёт то, ради чего ждал её здесь всё это время.

Что бы он ни сказал — угрозы Данзо, признания Данзо, что угодно, — Сакура уже приняла решение, от которого не вправе отказаться.

* * *

Выйдя из дома, Какаши оцепенело шагает в неизвестном направлении сквозь глухую темноту. Потерянными движениями одеревенелых ног, невидящим взглядом — ему нужно лишь двигаться дальше и ни в коем случае не останавливаться на месте.

Стоит осесть, как всё внутри затухнет и увязнет в осмолившемся вдруг мире.

Но в мареве мыслей снова вспыхивает она — Сакура, Сакура, Сакура…

Наверное, дело в их связи. Или в том, что он тоже, как и она его, любит, — Какаши находит её след, ведущий к подлеску недалеко от полигона. Даже чувствует так неосмотрительно оставляемый ею шлейф из цветочного мыла, густо-тонкого запаха кожи, призрачных отзвуков шагов, и теперь всё то, что окружает его дома, впитывается и в этот застывший от мёрзлости подступающей весны лес.

Такой же застывшей Какаши обнаруживает и Сакуру — ярко-малиновым пятном на фоне тёмно-серого дерева, утратившего в ночи всю зелень. И только в её волосах, от усыпленной луны, играют радужные отблески.

Вместо того, чтобы позвать по имени, Какаши молча встаёт напротив и тянет к ней руку, переплетая их пальцы. Рассказать о том, что только что услышал от Обито, он не может — боится снова встретиться с отчуждением во взгляде.

— С сенсеем всё в порядке? — спрашивает Сакура, точно прочтя все его мысли. Её голос слетает с побелевших губ тихим настойчивым шёпотом. Зелёные глаза влажными переливами вмечиваются в темноту.

— Почему ты здесь? — Вести себя как ни в чём не бывало — в этом любому АНБУ нет равных. Крепче, почти намертво переплетая их пальцы, Какаши вдыхает её терпко-тонкий аромат и впервые с того момента, как вышел из дома, смотрит на реальность трезвым взглядом. — У тебя была тренировка?

— Да. — Свободной рукой Сакура приспускает маску с лица Какаши: очерчивает подбородок самыми кончиками пальцев, шуршит листовой под сандалиями, подступая ближе на полшага или даже меньше. И спрашивает так, как будто от ответа на вопрос зависит вся её дальнейшая жизнь: — Обито-сенсей что-нибудь вспомнил?

— Ничего, — тут же выдаёт Какаши, не дрогнув от лжи, однако внутренне ознобившись от едва уловимых касаний пальцев к коже.

Столь же едва уловимо она влезла внутрь него, осела там вместе со связью и без неё, и, сама того не осознавая, помогала переступать через все кости бесконечно умирающих людей.

— Но попросил меня согласиться с любым решением, которое будет принято по вопросу избрания следующего Хокаге, — добавляет, чтобы не затеряться во лжи, когда Сакура так открыто и прямо на него смотрит.

— А ты против?

— Я против того, чтобы Данзо стал Хокаге.

— Вот как.

Ладонь Сакуры замирает полу-касанием на его щеке, и он — по привычке уже — льнёт к её линиям и разветвлениями, словно в них же и потерявшись.

— Отпустишь меня? — Вполголоса и с разломанным шорохом листьев под сандалиями. — Ты обещал, что отпустишь, когда мне станет слишком сложно. Сейчас мне очень сложно.

Слово «отпустишь» бьёт Какаши по лицу в те самые участки кожи, где лежит, пульсируя и не шевелясь, ладонь Сакуры.

— Нет.

Каждое слово — будь то ложь или мольба на последнем издыхании, — всё звучит равно, когда Какаши говорит с Сакурой здесь, в этом подлеске, дыша бесконечно её присутствием напротив.

— Мне всегда казалось, я тебя знаю вдоль и поперёк. Но зная о тебе всё, я понятия не имею, кто ты на самом деле такой. Я очень от этого устала.

Несколько дней назад, когда Какаши пытался сказать ей то же самое — что Сакура понятия не имеет, кого видит перед собой, — она прижимала его к себе в крепких объятиях и говорила, что она здесь, с ним, с Хатаке Какаши, и что всё будет хорошо.

— Дело в Обито? — выговаривает он, не в силах вздохнуть под её отрешённым взглядом. — Я не причиню ему вреда. Мы его обезопасим. Тебе не о чем беспокоиться…

— Ты обещал, Какаши, — безучастно прерывает она. — Когда мы начинали, ты сказал, что отпустишь, как только я захочу.

— Ты не можешь этого хотеть.

Меньше всего на свете Какаши желает злиться на Сакуру, но, договорив, понимает: сорвался на гортанно-хриплый, нечеловеческий голос, врезавшийся в неё до встрепенувшихся от страха век.

Выпустил её пальцы из своих.

Припал вплотную, как будто только так может разглядеть, и в солнечном сплетении ощущая, как вздымается от волнения её грудь.

— Я тебя совсем не знаю, — проговаривает Сакура с противоречивым спокойствием. — Я просто любила, как дети любят, АНБУ в маске собаки, а когда смотрю на тебя сейчас и когда мы говорим, порой даже вздохнуть боюсь.

Какаши думает: та маска, которую на него нацепил Обито около получаса назад, её словами сдирается с кожи. Думает: если ему не стоило никогда вступать в ряды АНБУ лишь ради того, чтобы сейчас же расшевелить губы Сакуры в улыбку и заставить возвратиться ту её, что посыпалась рядом, зыбкой мглой распластывая на подушке тонкие волосы, то он готов прямо сейчас всё своё прошлое бросить к её ногам, натыкающимся о сухие листья.

Подступающая весна врезается порывисто-свежим ветром ей в руку, и она убирает её с лица Какаши, прижав к груди до стиснутого кулака.

— Ты можешь хотя бы обещание своё выполнить? — говорит с трещинами в словах. — Наоки умер, все умерли, мне тяжело, невыносимо смотреть ещё и на тебя — незнакомца, которого я боюсь…

Сказанное ею имя отшвыривает Какаши на шаг назад — то ли неумирающим знанием того, что сотворил Обито с этим самым Наоки, то ли ещё чем-то другим, от чего хочется раскрошить весь этот поганый лес, чтобы ничего вокруг не осталось.

И стоит ему отойти — даже ненамного, — как Сакура мигом выскальзывает из поля зрения, смешавшись с колким ветром, и исчезает в ночи, оставив Какаши одного.

— Я правда был там.

Подступающий рассвет неровными линиями касается замершего в окружении скособоченных деревьев дома. То, что Обито стоит, пошатываясь, на пороге, отрезвляет Какаши возвратившимся беспокойством. Одним резким движением поднявшись на энгаву, он хватает его за одежду и приваливает к стене. Та коротко скрипит, и облупившаяся желтовато-коричневатая краска сыплется вниз, падает Обито на плечи и забивается Какаши в металлические щитки на руке.

— Зайди внутрь.

Глаз Обито нездорово переливаются в серо-синем свете нового дня.

— Говорю — я был там.

Рывком Какаши заталкивает его в незахлопнутую дверь, и, когда они оказываются в мрачной тиши дома, скрипит только татаки под босыми ногами Обито — на улицу он вышел прямо так, не удосужившись надеть сандалий.

— Я был там… Тоби… Тоби — он говорит со мной, когда я засыпаю…

— Нет никакого Тоби, — хрипит Какаши и с внезапным усилием толкает Обито в плечи, отчего тот, присев, падает на выступ гэнкана.

Его сбивчивое дыхание режет слух. Опустившись напротив, Какаши концентрирует чакру в руках при помощи Тайрицу но ин⁽¹⁾ и произносит тихое и сосредоточенное:

— Кай!

Взгляд Обито, вопреки смутным надеждам, не меняется — остаётся всё таким же рассредоточенным и забитым, — и, к удивлению Какаши, заговаривает он вполне осознанно:

— Меня никто не погружал в гендзюцу.

— Не выходи пока из дома, — мигом переводит тему. — Я со всем разберусь.

Видеть в таком жалком состоянии Пятого Хокаге — всегда собранного и всегда верившего в лучшее, что бы ни случалось вокруг, — далеко не то, на что Какаши когда-либо рассчитывал. Но ещё хуже: наблюдать столь разрушенного, поломанного на части Учиху Обито, который в день своей инаугурации обещал, что оправдает все ожидания и Коноха навсегда запомнит первого Хокаге из клана Учиха как достойного преемника Воли Огня.

— Хотя всё и делал Тоби, я помню их кровь на своих руках, и мне это, — Обито замолкает на долю секунды, — нравится. — Приподнимает ладони и смотрит на них так, словно видит впервые. Или хочет разглядеть что-то ещё, помимо засохших линий шрамов. — Ты когда-нибудь слышал, чтобы в одном теле жили двое людей? Когда был маленьким, бабушка рассказывала про ёкаев, вселявшихся в человеческое тело и завладевающих мыслями…

— Всё это сказки, Обито, которые рассказывают детям.

Сбоку от них ровным синим рядом стоят тренировочные сандалии Сакуры. Чтобы не видеть их, Какаши изо всех сил всматривается в лицо Обито: в блуждающий взгляд единственного глаза, в выступившие от волнения и усталости скулы.

— Ты Хатаке, у вас отлично развита боевая интуиция. Скажи мне, разве не подозревал с самого начала, что в ту ночь я был там с Итачи? — Он роняет руки на колени и криво, как будто они пропускают стопку-другую в баре, ухмыляется.

Интуиция Какаши с того самого момента, как нашёлся Обито, говорила о многом, но здравый смысл брал верх: его друг, как бы ни разнились их взгляды на происходящее в последние месяцы, не мог участвовать в резне собственного клана.

— Тебя там быть не могло, — убеждённо отвечает Какаши. — Сейчас ты в состоянии шока, вот и помутилось сознание… временно…

— Знаешь, что ещё сказал мне Тоби, — прерывает Обито, всё больше скашивая лицо в кривой горечи улыбки. — Что мы живём в подобии настоящего мира. В мире подделок.

— Это был всего лишь сон. Ты слишком устал…

— Сказал, — продолжает простым голосом, без малейших вспышек эмоций, — что для нас с ним ты навсегда останешься человеком, который не смог защитить Рин.

Прихожая, скрипучий татаки, оставленные Сакурой сандалии, улыбка Обито — всё давит на Какаши омертвевшим оцепенением. Если бы слова друга он услышал ещё намедни, должно быть, застыл бы растеряно и хотя бы что-нибудь испытал. Но сейчас — реакции Какаши справляются с тем, чтобы выстроить вокруг себя непробиваемую ограду.

Через раз он вдыхает тёпло-домашний воздух. Глядит на искажённое в неподвижной темноте лицо Обито.

Говорит:

— Что же тогда Тоби не убил меня? Зачем ему — вам с ним — Учихи?

— Мир подделок, — сдержанно поясняет Обито как нечто само собой разумеющуюся. — Ты же знаешь, что я причастен. Почему не отведёшь меня к старине Ибики или к тому, кто там сейчас, в новой Конохе, отвечает за правопорядок и допросы? Я думал, ты за справедливость, что бы ни было.

— И что же ты скажешь? Что ёкай по имени Тоби вселился в твоё тело? — с напускным ехидством произносит Какаши, как будто ещё может спасти происходящее, из странного омута ирреальности вынырнув у берега столь же ирреальной, но всё-таки прежней жизни.

— Лучше нам обойтись без драки. Просто дай мне уйти.

— Ты сейчас и кунай в руке не удержишь.

— Я позволял Сакуре ухаживать за мной только для того, чтобы ей было из-за чего отвлечься.

Её имя так же, как и имя Рин, не просачивается внутрь и не оседает в подкорке. Поднявшись, Какаши разувается и проходит в дом, переступив через выступ гэнкана. Он знает, что Обито не станет нападать со спины.

Но когда подходит к изгибу пролёта, ведущего в спальню, в затылок ему ударяется:

— Ты ведь и правда позволил Рин умереть. Что, почему остановился? Знаешь, сколько раз я видел эту твою спину у её могилы?

Какаши хочет, как и всегда, сказать иступляюще бесполезное «мне жаль» — но молчит. Поворачивается и взглядывает на сидящего Обито, вполоборота развернувшегося в его сторону. Тень прихожей ложится на лоскут ткани, сильнее очерняя одну половину лица. На губах — застрял призрак улыбки.

— Я столько раз повторял себе, что тут нет твоей вины, вспоминая слова, что она сказала мне, прежде чем умереть, что и сам заставил себя поверить. Но ведь помимо этого она без конца повторяла и твоё имя — имя человека, которого без памяти любила.

— Мне тоже не хочется драться с тобой, Обито, — внезапно севшим голосом говорит Какаши и втягивает воздух через нос, словно это способно отрезвить вспыхивающие лезвии мыслей. — Можешь не стараться.

— Я и Тоби — это одно целое, — не останавливается между тем Обито. — Он… он словно озвучивает все мои потаённые желания, стремления, страхи и всё то, что я затолкал внутрь себя со словами Рин перед смертью — она так просила, чтобы я не сдавался, шёл по правильному пути, что мне пришлось нести эту лживую ношу всю жизнь.

В воспоминаниях возникает Обито в развевающимся на ветру белом плаще: «Я стану Хокаге, которым вы, сенсей, будете гордиться. И ты, Бакаши, тоже». Обито, опознающий трупов после нападения Кьюби, чтобы успокоить семьи погибших хотя бы правдой.

И в то же время Обито совмещающий в себя столько граней, что порой и не знаешь, какой Обито настоящий, а какой — тот, кто носит крепкую, непробиваемую маску поверх лица. Тот, в ком за ярким, сливовым кимоно, за добрыми фразами и кривыми улыбками засело нечто такое, что, если вскрыть эту неизвестную часть, произойдёт что-то неотвратимо губительное.

— Но Рин, умершая в тринадцать, — говорит он, — это такая же подделка. Она не ведала, о чём просит.

— Мы с тобой никогда это не обсуждали. — Какаши делает осторожный шаг вперёд, навстречу. Мышцы на плечах Обито — он это видит — напряжённо дёргаются. — Но я уверен, что тебе известно: тогда, оставив Рин одну, я спас не кого-то, а Сакуру. Беря её в свою команду, ты об этом наверняка знал. И пока Сакура была под боком, я понимаю, о чём ты думал, Обито. Понимаю, как сильно она напоминала тебе Рин. — Ещё шаг. — Так что ты сам захотел, чтобы мир вокруг тебя сделался миром подделок. В этом не виноваты ни сенсей, ни клан Учиха.

Произнеся имя Сакуры, Какаши чувствует, как оживает мигом их связь, но времени придавать этому значение не остаётся: пока он подносится на высокой скорости к Обито, тот столь же стремительно вскакивает, и в его руке возникает блестящий в темноте кунай. Рывок, один короткий взаимный захват — и их руки одновременно заносятся за спины друг друга.

Боль от удара тоже пронзает одномоментно: Обито коротко мычит, пытаясь вырваться, но Какаши давит до последнего, пока не введёт всё дозу транквилизатора, до последней капли, и игнорирует стекающую по собственному плечу кровь, вкрапливавшуюся в обнажённую кожу рук.

Он жмурится, тяжело дышит, и внезапно через сомкнутые веки проступает отблеск света.

В лицо ударяет влажный утренний воздух, скрипит входная дверь.

— Что здесь…

С голосом Сакуры слышится и звякнувший стук куная об пол. Обито стонет, отступает на шаг назад, и Какаши, выдернув иглу, наблюдает, как Сакура ловит того со спины в крепкие объятия: пальцы стискиваются на чужих плечах, и она встаёт на носки, чтобы взглянуть Обито в лицо.

— Что ты натворил?! — не глядя обращается к Какаши, прежде чем окончательно перевести всё своё опекающее внимание на сенсея: — Что с вами, Обито-сенсей?

Но у того уже закатываются в беспамятстве глаза.

— Это просто транквилизатор, — выговаривает Какаши сквозь стиснутые зубы и тянется через плечо к сочащейся кровью ране. — Я ввёл, чтобы удержать его. Он немного… не в себе. Может выдать своё присутствие. Уверен, ты тоже этого не хочешь.

Дверь за спиной Сакуры закрывается с характерным треском, и прихожая вновь погружается во мрак. Принесённый стылый воздух оседает у потяжелевших ладоней.

— Откуда у тебя транквилизатор? — Сакура закидывает руку обмякшего Обито себе на плечо и обеспокоенно разглядывает лицо сенсея. Свободными пальцами — тянется, приподнимает веки, щурится в темноте и только потом смежает их ему обратно.

— Взял из твоих запасов.

— Хорошо, что я пришла забрать вещи. Теперь ты ничего из моих запасов не возьмёшь.

Так и не удостоив взглядом, она проходит мимо и волочит обмякшее тело Обито за собой со скрываемым усилием, но, когда Какаши подходит сзади и подхватывает его с другой стороны чистой от крови рукой, не возражает ни словом.

В гостиной, пока он замирает у задвинутых за спиной сёдзи, она опускает Обито на футон. Убрав прилипшие волосы с его лба, Сакура опускает туда ладонь, держит несколько секунд, а затем отползает на коленях, пока на лице отражаются удовлетворение и облегчение.

Её спина заливается проблеском солнца, врывающегося через фусума усыпленным намёком на яркость. Глядя на Обито, она говорит:

— Зачем ты наговорил ему таких ужасных вещей? Я всё слышала — там, за дверью. — Сложив руки на кромке юбки, опускает голову, и у Какаши в ушах нарастает вязкий, как болото, гул. — Тебе неведомы мои отношения с командой, с сенсеем, что вообще я за человек. Так что не смей так больше говорить. Я знаю про Рин, но знаю и то, что сенсей всегда ценил каждого из своих учеников. Как самостоятельную личность.

— Как много ты знаешь про Рин? — не сдерживается Какаши. — Кто тебе рассказал? Если ты из-за этого…

— Не из-за этого, Какаши. И ты прекрасно знаешь, что причина в другом. Я же сказала тебе — я устала.

— Сейчас я знаю только то, что ты даже в глаза мне не можешь взглянуть.

Вопреки любым его ожиданиям Сакура иронически усмехается и тут же устремляет прямиком на него взгляд — обыденный, не холодный, не пустой.

Безразличный и неимоверно уставший.

— Я пришла забрать свои вещи. Только и всего. Пойдём, а то разбудим сенсея.

Не дожидаясь ответной реакции, она поднимается, в два шага проходит мимо и, раздвинув сёдзи, переступает порог. Пока пробирается через темному в спальню, Какаши, стянув вниз маску, двигается за ней и сосредоточено глядит ей в спину, словно может что-то прочитать во всполохах плеч.

Когда оказываются там, где ещё недавно просыпались вместе, говорит ей:

— Скажи мне, в чём причина…

Из-под кровати она достаёт небольшую чёрную сумку и принимается складывать туда незначительное количество собственных вещей: боевые и медицинские принадлежности из распахнутого шкафа, несколько пар обуви — присев вниз, к самой нижней полке, — и, наконец, два или три платья и ту гражданскую одежду, которую она надевала, когда они отправились в Амэгакуре, чтобы встретиться с главой Акацки.

Опустив взбитую сумку на кровать, произносит:

— Я тебя всё сказала. Теперь дело за тобой — обещания надо сдерживать.

Такую её полуулыбку, с переливом издевательства, Какаши не видел никогда — и даже не думал, что та может быть запрятана в Сакуре, прижимающейся к нему холодными утрами, и первым делом, стоит только проснуться, сонливо одаривавшей его взглядом с немым вопросом «могу я?..».

— Я настолько тебе невыносим? — Какаши роняет измазанную собственной кровью руку вниз. Взгляд Сакуры скользит по ней на короткое мгновение, прежде чем вновь, с отстранённым безразличием, впериться ему в глаза.

С их разговора в лесу прошло пару часов, и она успела где-то переодеться в свежую одежду. В её волосы, как обычно, вплетена ярко-малиновая лента, и распущенными они занавешивают топорщащуюся от выступающих лопаток ткань платья — на это он обратил внимание, когда Сакура рылась в шкафу.

Сейчас — видит только её незнакомые глаза.

— Да. Но это не твоя вина, а моя: я была слишком глупой и не замечала очевидного — что лучше сохранить только светлые воспоминания о восхищении и первой юношеской влюблённости, чем стараться узнать тебя на самом деле.

Какаши чувствует себя глупо, по-детски, но всё же произносит то, что вертится на языке:

— Мне казалось, мы понимаем друг друга, как никто не способен нас понять. И ты знаешь, что не всё завязано на твоих спутанных детских… впечатлениях. Я говорил тебе, что тоже… — Замолкнув, он поводит головой в сторону. Отчего-то леденеет судорогой челюсть.

— А помнишь, что ты мне говорил ещё раньше? Тогда, три года назад. Ты сказал, что на твоём месте мог быть кто угодно и что мне чувства дороже, чем сам человек. И недавно, когда прощалась с Саске, я вспомнила эти слова: а ведь и правда, не встреть я тебя четырнадцать лет назад — такого сильного, таинственного, — я бы, как и все девочки из нашего класса, наверняка влюбилась бы в Саске.

— Я говорил тебе, что тоже тебя люблю. — Он довершает фразу не из-за упорства, а острой необходимости, но ему не становится легче. Кровь, присохнув к рукам, щиплет кожу трескающейся коркой. Солнце заливает комнату до зелёной рези в глазах. — Ты не можешь уйти.

— В лесу ты меня отпустил, потому что думал: я вернусь. Да? — Сакура освобождает в сумке место, проделав ладонью углубление между сложенными вещами. — Мне это надоело. Всё, что связано с тобой. Постоянный поиск взаимности. Постоянная стена между нами. Мне дышать с тобой — и то невыносимо.

— Что-то произошло.

— И что, по-твоему, могло произойти? — с беззлобной насмешливостью.

С её словами и шагами по спине и рукам скользит оживший воздух — Сакура проходит в ванную, а возвратившись, держит в руках зубную щётку и другие принадлежности, этими же руками расставленные там несколько месяцев назад.

— Это не было вопросом. Что-то произошло.

Как же хочется отмыться от крови и просто дотронуться до неё — и ничего больше.

Сакура же, не ответив, складывает ванные принадлежности в углубление сумки. Скользит с треском бегунок замка, лучи блёклого солнца — врезаются переливами в окружённый ярко-розовым протектор.

— По поводу связи, — говорит она, не поднимая головы и перебирая в пальцах выцветше-чёрные лямки сумки. — Ты и сам, должно быть, заметил, что в последнее время нам нет необходимости слишком часто и подолгу находиться рядом.

С того дня, как они начали спать друг с другом, связь и правда окрепла, как и увеличилось, например, число дней, которые Какаши мог в одиночку, без Сакуры, проводить на миссиях. Его заточение в логове Орочимару догадку только подтвердило.

Но сейчас он молчит.

— Можешь приходить ко мне в госпиталь два раза в месяц под предлогами осмотров. Полагаю, этого будет достаточно.

— Количество твоей чакры меньше, чем у меня. — Из-за того, что невольно поддерживает это подобие нормального разговора, Какаши и сам ощетинивается: как будто сдался и действительно готов дать ей уйти. — Тебе встречи необходимы чаще.

— Таджи-сан только недавно приняла меня в штат. Мне бы не хотелось лишних слухов. Пожалуйста, — с нажимом на последнем слове. — Вскоре я приду навестить Обито-сенсея. Обязательно следи за его состоянием. Транквилизатор, который ты взял в моих вещах, очень сильный. Что касается… его будущего — давай дождёмся избрания Шестого Хокаге. Данзо, достигнув цели, может потерять к сенсею всякий интерес и перестать обвинять в причастности к резне в квартале Учиха. Пока всё, что он сделал, это пустил слухи среди джонинов для собрания по вопросу отстранения сенсея. Никаких серьёзных обвинений на самом деле не было.

То, с каким вялым принятием она говорит, что Данзо, скорее всего, станет Шестым Хокаге, злит, хотя и меньше, чем злило бы при иных обстоятельствах.

— Ты тоже считаешь, что мы должны подчиниться любому законному решению?

Закинув сумку на плечо, Сакура устало вздыхает и, подходя ближе, произносит:

— Конечно. Но я надеюсь, что ты приложишь все усилия, чтобы не проиграть ему в этой борьбе. Хокаге из тебя и правда вышел бы неплохой. Ты опытный шиноби и тебе доверяют другие ниндзя Конохи.

Последние слова она договаривает, уже стоя за его спиной. И только Какаши хочет обернуться, как Сакура роняет сумку на татами — друг о друга бьются две упаковки с шампунем — и спустя один лишь миг шарит пальцами под водолазкой, норовя задрать её вверх.

И почти сразу уставши говорит:

— Снимай. Я залечу.

Какаши повинуется: стягивает измаранную в крови одежду и бросает на пол, стиснув от лёгкой боли зубы.

— Крови слишком много, — оценивающе констатирует Сакура. — Для начала рану надо промыть.

Делай что хочешь.

И она делает — но, кажется, не то, что хочет, а то, что делать надо: снова отлучившись в ванную, возвращается с запахом спирта и чистой фланелевой тканью очищает кожу вокруг раны, с меньшим усердием — плечи, до локтей, куда стекла кровь. Затем — смоченной ватой дотрагивается до саднившей рези. Не щадя, быстро, словно в очереди стоит следующий больной.

От отмеренных движений и тепла её дыхания у Какаши по позвоночнику скользит озноб. Исчезает боль, страх, он забывает даже про Обито и всё, что тот сказал, сколько-то минут назад.

Когда Сакура направляет в рану лечебную технику, время для Какаши и вовсе замирает: глаза закрывается, привычное забытье скользит по жилам, несётся к солнечному сплетению, и он наконец вдыхает полной грудью.

— Три года назад ты выудила у Обито совместную миссию со мной. Мы попали в засаду, и, едва расправившись с теми двумя — помнишь? — я повалился без памяти и лежал, не помню сколько, под буком — истекал кровью. Но ты откуда ни возьмись подползла на коленях и вылечила поротую рану на животе. Я открыл глаза и увидел — ты вся в грязи, в слякоти, продолжаешь, несмотря ни на что, лечить.

— Я об этом… уже и забыла.

— Ты напомнила мне тогда Рин, и меня это успокоило.

Молчит. Чакра продолжает затягивать глубокую рану, до последнего невидимого стежка.

— Но когда я пришёл в себя в госпитале, а ты сидела у койки, так и не сняв грязной одежды, успокоение сменилось беспокойством. Мне и так было не по себе, что ты пожертвовала нормальной жизнью, решив стать из-за меня куноичи. Но тогда я подумал и вот о чём: вдруг эта девочка, гоняясь за мной, погибнет?

Вдруг, увлёкшись ею, я, как и Обито, перестану следовать за Мадарой и забуду раз и навсегда о прошлом? Ведь у меня, в отличие от Обито, нет на это права.

Свечение Шосен дзюцу словно бы затухает, но, распластываясь вокруг звенящим гулом, загорается снова спустя непродолжительную паузу. Не то от близости Сакуры, не то ещё отчего-то у Какаши хрипнет голос, и он прочищает горло, прежде чем сказать ещё хотя бы слово.

— Я видел, что общее у вас с Рин — не только желание лечить, но и умение жертвовать. Я знал: вы два разных человека, но не мог позволить тебе и дальше гоняться за мной, чтобы ты не повторила её судьбу.

— Рин умерла не по твоей вине, — одеревенело произносит Сакура.

— Но из-за меня. И доверившись мне.

Техника прерывается, и на заживший участок кожи опускается её ладонь — лёгкое касание, точно проверка выполненной работы, но Сакура не торопиться опустить руку, а напротив — впечатывает сильнее, ввинчивает выпяченные от напряжения костяшки и словно бы хочет провести ниже, однако замирает от неуверенности на месте.

И когда говорит:

— Рана полностью затянулась, — только тогда тепло уходит, и залеченный участок обдаёт холодом ускользнувшего касания.

— К кому ты пойдёшь? — Какаши поднимает водолазку и спустя время замечает: сжал её в кулаках.

— К себе домой.

Шуршит подтянутая Сакурой сумка, к горлу подступает пекущий луч солнца и, наконец, скрипит, отворившись, дверь.

Что ему сделать? Броситься к её ногам и умолять? Схватить её и взять прямо у стены, чтобы она въелась и в него, и в этот дом — и не забывала, как хорошо им вместе?

— Пожалуйста… — кашлянув, говорит он едва слышно. Разворачивается, видит её спину в проёме. И говорит чуть громче: — Пожалуйста, Сакура.

А она замерла — не шевелится. Побелевшими (так ему представляется) пальцами хватается за лямку сумки, прислонив её к коленям.

И говорит бесцветно:

— Я нужна тебе не больше, чем эта крыша над головой. Привычка и удобство, Какаши, и только. Давай не устраивать сцен. Береги себя.

* * *

В резиденции стоят тяжёлый, душный воздух и непрекращающийся разноголосый гул.

Одетый в обычную джонинскую форму, Какаши чувствует себя неуютно — он здесь один из немногих АНБУ: согласно правилам, голосовать на собрании джонинов могут только те из них, кто не скрывает своей личности.

Подперев спиной стену, он принимается оглядывать пришедших и, столкнувшись с хмурым взглядом Хьюга Неджи, едва заметно ему кивает. Тот в ответ кивает тоже — но так, что вряд ли этот жест заметит кто-либо ещё из присутствующих в зале. Хотя на Какаши они косятся то и дело. Подойти, правда, решился только Гай — в самом начале, едва Какаши успел прийти, — и Анко, обменявшаяся с ним пустым диалогом: как здоровье, видел ли ты Обито, будет ли на голосовании Учиха Саске или Узумаки Наруто. Зацепившись за последний вопрос, Какаши ответил только на него: Саске и Наруто всё ещё вне пределов Конохи, поэтому сегодня ни один из них сюда не явится.

Асума и Третий, о чём-то переговаривающие в отдалении — видно лишь высокую фигуру Асумы и просветы белого плащ Хирузена-сама, — Какаши словно бы и на замечают.

Когда приходит время, по зову одного из АНБУ Корня все проходят в зал для голосования, и разговоры стихают. Пришедшие джонины занимают свои места, а тем временем Данзо ведёт себя с Какаши так, словно они давние друзья — приглашает сесть рядом жестом руки, — и уже спустя миг, откашлявшись, заискивающе заговаривает, и присутствующие завороженно вслушиваются в каждую фразу.

— Мы поведём Коноху к былому величию, кто бы из нас двоих ни стал Хокаге… Я обещаю, что расправлюсь с каждым, кто помогал Учихе Итачи, будь то Пятый Хокаге или кто-либо ещё… Даймё верит, что переизбрание Хокаге положительно скажется на числе миссий… Как в былые времена… Когда был ещё жив Второй Хокаге…

Встретившись взглядами с Неджи, Какаши задаёт немой вопрос, но тот коротко качает головой — и прожилки вокруг ярких глаз постепенно исчезают, так и оставшись незамеченными для сосредоточенно слушающих Данзо шиноби.

Подавившись разочарованием, Какаши размышляет о дальнейшем плане действий, но тут за спиной Неджи возникает ярко-розовое пятно, и все его мысли рассеиваются и истаивают.

Молча, без лишних звуков Сакура опускается на свободное место за круговым столом рядом с Саем — шиноби, прислуживающим Данзо и использующим нарисованных зверей для прослушки. Хотя и заметила наверняка Какаши, даже не взглянула в его сторону.

— Предоставляю слово второму кандидату…

От звука голоса Данзо Сакура едва заметно дрогнет. Какаши с трудом опускает взгляд на стол — так его нацеленное на неё внимание менее очевидно, и при этом он сохраняет для себя возможность видеть, как её пальцы цепляются за стол, постукивают. Кожа Сакуры за те два дня, что они не виделись, заметно побледнела.

— Вы все хорошо меня знаете, — заговаривает он наконец. И хотя не всматривается в глаза каждому, как Данзо, знает, что все замерли в ожидании того, что скажет лучший друг Пятого Хокаге и ученик Четвёртого. — С многими из вас я бывал на миссиях, некоторые прикрывали спину мне, некоторым — прикрывал спину я.

На самом деле, на случай если Неджи не увидит при помощи бьякугана шаринган в скрытом за тканью глазу Данзо, план у Какаши был только один: дать голосованию состояться. Вера в то, что Неджи что-то разглядит, настолько всё затмила, что всякие речи, заряжающие верой, надеждой и обещаниями, так и остались неподготовленными.

— Вы знаете: я отказался от должности капитана АНБУ, уступив место Учихе Итачи. И это говорит не только о том, что мне была противна мысль об управленческой должности, но и о том, что я доверял Итачи — человеку, убившему свой клан.

Пальцы Сакуры сцепляются в замок. Сухие кончики распущенных волос чуть касаются основания стола.

— Столь ужасные вещи случаются, даже когда их не ждёшь. И от тех, от кого не ждёшь. Я не могу обещать вам, что мы не столкнёмся с предательством, бедами, упадком. Но обещаю, что я — никогда не предам ни вас, ни Коноху.

Сай наклоняется, о чём-то шепчет Сакуре на ухо, и, подняв голову, Какаши обводит глазами знакомые лица шиноби, не глядя в их сторону.

Через час голосование завершается победой Данзо, хотя за Какаши и голосуют многие: Анко, Гай, Асума и члены их команд, ставшие джонинами. Голосует даже Третий.

Но не Сакура.

Свой голос она отдаёт за Данзо.

* * *

Когда собрание завершается, Коноха встречает Какаши стылой ночью. В электропроводах жужжит электричество, джонины разбредаются кто куда — на скрежещущие черепичные крыши зданий, в темноту увиливающих дворов.

Сакуру Какаши выхватывать не приходится — она сама к нему подходит, обнимая себя руками и оглядываясь по сторонам.

— Выглядишь неважно. Пойдём.

И хотя он должен переговорить с Асумой по поводу того, удалось ли найти сведения о телах Учих, у которых, как и Шисуи, пропал шаринган, Какаши идёт за ней следом, не задавая вопросов.

Когда они оказываются на достаточном отдалении от людей, в тихом закоулке, промеж затухших старых домов, она спрашивает:

— Как дела у сенсея? Я хотела прийти завтра.

— Я достал через Анко транквилизатор. Приходится вводить. Без него он… буйный.

— Ничего не хочешь мне рассказать?

— А ты — мне?

Устало вздохнув, Сакура прислоняется к стене запустелого на вид дома и протягивает навстречу руку:

— Иди сюда. У тебя признаки истощения.

Стоит её чакре наполнить нутро, как Какаши проваливается в ставший уже привычным дурман. Он выхватывает в темноте её вторую руку — и теперь энергию они передают друг другу одновременно.

Сакура сдавленно, сдерживая себя мычит. Удивление от его ответной помощи глотает почти сразу.

А Какаши, чтобы не упустить ничего, вглядывается в её лицо сквозь ночь.

Но едва становится ясно, что чакры они ввели друг другу уже достаточно, как Сакура выдёргивает руки и сильнее прижимается к стене.

Под её ногами хлипко скользит размякшая слякоть.

— Обито-сенсей рассказал тебе что-то, что ты от меня скрываешь? — спрашивает на неровном дыхании, и из её рта валится тёплый пар.

— Думаю, что после голосования это я должен задавать тебе вопросы, а не наоборот.

Шумно сглотнув, она делает шаг вперёд, успевает сказать только:

— Спокойной ночи, Какаши, — и прошмыгивает мимо, подобно слившейся с ночью тени.

* * *

О том, что с Обито действительно что-то не так, Сакура узнаёт уже следующим утром.

Начинается всё с того, что Какаши вырывают из сна сторонние звуки, похожие на шаги, и странный, отмеренный стук. Подскочив, он первым делом мчится к Обито, но не обнаруживает в гостиной ничего, кроме расстеленного футона.

Времени на размышления о том, как Обито удалось бежать, не остаётся, и они проносятся где-то на задворках: должно быть, Какаши ввёл недостаточную дозу? Может ли телу с такими особенностями, как у Обито, быть необходимо не в два, а в три раза больше транквилизатора?

— Кучиёсе но дзюцу!

В облаке белого дыма возникает Паккун. Скучающе взглянув снизу вверх, он с вялым удивлением приподнимает тяжело нависшие веки и лишь потом спрашивает:

— Что случилось, Какаши?

— Паккун, здесь спал Обито. Возьми его след.

— Обито? Я слышал от других нинкенов о переполохе с…

— Паккун, прошу.

— Да хорошо-хорошо, только не злись.

Обнюхав постель, он несётся молча, стуча только лапами по татами, к выходу из дома, и Какаши, не задавая вопросов, натягивает маску и направляется за ним.

На улице встречаются удивлённо взирающие на них люди, но подойти с вопросом не решается никто. Центральная площадь, на подступе к академии, заливается пока холодным, затуманенным солнцем, и торговцы, зевая, открывают лавки, сгоняя с настилов капли талого снега. На подходе к резиденции следов отступающей зимы всё меньше: сандалии здесь не чавкают в слякоти, а лапы впереди бегущего Паккуна ударяются о мелкие камешки с характерным треском.

У ратуши — там, где жители Конохи обычно наблюдают инаугурацию Хокаге, — Какаши замечает скопление людей. Пока они с Паккуном туда добегают, зевак становится так много, что приходится продираться сквозь них, расталкивая плечами.

В горле от предчувствия чего-то ужасного заполошно колотится сердце.

И почти одновременно с тем, как Какаши видит яркую тень Сакуры, едва не сливающуюся со стенами впереди стоящей резиденции, с крыши доносится голос:

— Это сделал я!

Там, наверху, белый плащ Обито развевается так же, как и в день его инаугурации, когда он обещал оправдать ожидания всех, кто позволил Учихе быть Хокаге и тем самым дал Конохе надежду на изменения.

— Я помог Учихе Итачи! Я убивал женщин, детей! Без разбора! Убивал всех, кто встал ту ночь у меня на пути…

Руками Обито опирается о металлические балки, наполовину перевалившись вниз. Чёрная повязка летит вниз, открывая всем вид на пустую глазницу, и левый глаз Какаши пронзает острой болью — словно бы фантомный, принесённый с того дня, когда он остался без глаза на Третьей мировой войне шиноби.

— Я убил своего сенсея! — вопит Обито и тут же заливается неестественно игривым смехом, звучащим точно через надетую маску.

Какаши понимает: это и есть Тоби.

Понимает: Тоби навсегда забрал с собой Учиху Обито, некогда стоявшего на этой же крыше с блеском надежды в глазах.

— Какаши?.. — доносится откуда-то снизу голос Паккуна.

— Спасибо, Паккун. Можешь возвращаться к себе.

Но Паккун не исчезает и остаётся обеспокоено глядеть на Какаши.

— Там эта девушка. С шампунем⁽²⁾. Харуно Сакура. Кажется, она очень взволнована.

В этот же миг, сквозь звуки ужаса, перешёптывания, топот стражи за спиной Обито, Какаши слышит её голос, умоляюще произносящий «сенсей».

Расталкивая толпу, Сакура одурело несётся вперёд, как будто во всём мире осталось только одно место — крыша резиденции, где на ветру развевается плащ Тоби и где его со спины окружают тени шиноби.

— Это его ученица…

— Она может быть с ним заодно…

— Харуно Сакура…

В один короткий миг Какаши оказывается рядом с Сакурой, хватает за руку и зовёт по имени. Люди за его спиной, расталканные, валятся, как неживые, но быстро подталкиваются толпой обратно.

— Сенсей там, я должна ему помочь, — всё повторяет Сакура.

Тем временем Тоби, продолжая цепляться руками за балки, опускается на колени, — остатки транквилизатора в крови дают о себе знать, — и стражники АНБУ подступают к нему всё плотнее.

Времени почти не остаётся, и Какаши выдаёт первое, что приходит ему на ум:

— Всё идёт по плану, Сакура. Пойдём. Нас ждут Наруто и Саске. Давай. Нельзя здесь оставаться.

Услышав имена друзей, она трезвеет: переводит затуманенный взгляд на Какаши и крепче, как держатся за якорь, сжимает его ладонь.

— Они здесь?.. План?

— Конечно, — Какаши твёрже, эгоистичнее переплетает их пальцы, — пойдём. Я отведу тебя.

Ведёт он её настолько далеко, насколько может: вырвавшись из шушукающей толпы, они несутся через бесконечные улочки и вскоре забираются на каменные лица Хокаге. Оказавшись у пустыря, где Минато-сенсей остановил Кьюби, в такт друг другу бегут в сторону леса, к западу от старого кладбища, где похоронена Рин.

Всё это время Сакура держит его за руку — а Какаши глотает остро-колкое безымянное ощущение, плашмя разметавшееся в грудине.

Лес вокруг них вспыхивает шипением насекомых, звуком утекающего вдали ручья, бликовым переливом солнца на размокших бледно-зелёных листьях и взаимным тяжёлым дыханием.

— Здесь? — спрашивает она, когда он тормозит на безопасном расстоянии от Конохи.

Какаши выпускает руку Сакуры и, машинально стягивая маску вниз, отходит на шаг назад. Вспотевшие волосы прилипли ей ко лбу.

— Сенсей сбежал? Там, на крыше, был клон?..

— Прости, — отрезает Какаши, чтобы остриё внутри не сожрало его живьём. — Я должен был тебя вытащить, пока ты что-нибудь не натворила.

Несмотря на испытываемый шок, Сакура остаётся куноичи: оценка ситуации и понимание отражаются в её мутном взгляде через какие-то доли секунды.

— Что ты натворил…

— Прости.

— Сенсей… она схватят его…

— Прости меня, Сакура.

Я должен был. Должен был…

Внезапно звуки леса разрезаются истошным воплем, и через мгновение земля под ногами крошится, образуя дыру, в которую они падают вместе, ударяясь об острые известняковые надломы. Но падая, Какаши успевает сорвать хитайате и найти взглядом Сакуру: потоки по её танкецу, разбушевавшиеся после удара ногой, усиленного чакрой, несутся на такой значительной скорости, что их мерцание на зрачке словно бы отпечатывается.

До того, как она успевает вырваться из обломков, Какаши перехватывает её запястья и, занеся за голову, валится сверху. Коленями он удерживает её правое бедро с обеих сторон. Лицом — ловит её сбившееся дыхание.

— Выпусти меня… Выпусти…

Земля осыпается вокруг них крошками. Влажная почва, куда Какаши повалил Сакуру, единственно заливается светом оставшегося наверху дня.

— Успокойся, — отрезает Какаши. — Не заставляй меня применять силу.

— Как ты смеешь… Ты…

Из стороны в сторону Сакура качает головой. Её ноги шарят по земле, чтобы потянуться выше и вырваться из захвата, но Какаши только крепче заключает её бедро в замок и удерживает кисти рук.

— Уйди… Пусти меня… Там сенсей…

Конечно, у него был и другой способ успокоить истерику и ослабить бьющуюся внутри Сакуры чакру — но Какаши выбирает самый дурацкий, никчёмный, непрофессиональный: ловит покрасневшие губы в поцелуе, тут же проникая языком, кусая выпятившуюся нижнюю, притираясь пахом об инстинктивно приподнявшиеся ему навстречу подвздошные кости.

Вырываться она перестаёт, но на поцелуй не отвечает — как будто даёт с собой сделать всё, что Какаши захочет. А он, забывшись, хватает обе её кисти правой рукой, а левой ладонью — задирает платье до живота и крепко, до отметин обхватывает обнажившуюся внутреннюю сторону бёдер.

Поцелуем он переносится к подбородку, к шее, слизывает вкус её кожи — и замирает у яремной впадины, тяжело дыша.

— Отпусти меня… — шепчет Сакура, и Какаши слышит в раздавшемся голосе слёзы до того, как они стекают по её щекам и опускаются ему на плечи.

— Я должен был спасти хотя бы тебя.

— Это ты… Я знаю, ты заставил сенсея…

Сначала Какаши выпускает её руки, затем, вдохнув напоследок родной запах, отстраняется всем телом и, не глядя Сакуре в глаза, медленно поднимается на ослабленных ногах.

— Я уйду первым. Не делай глупостей. Я не хочу приставлять к тебе теневого клона.

Когда он оказывается наверху, слепое солнце заливает поляну и упавшую у одного из деревьев ярко-малиновую ленту.

---

1) Тайрицу но ин — печать противостояния.

Вернуться к тексту

2) Для тех, кто вдруг забыл: Паккун говорил в каноне, что Сакура пользуется тем же шампунем, что и он.

Вернуться к тексту

Как я и говорил, главу Акацки зовут Нагато, но на людях он не появляется. Всем заправляет куноичи по имени Конан. В Амэгакуре вы без труда её найдёте — там Акацки местные герои, о них знает каждый.

Конан предупреждала, что нам стоит беречься Данзо. Должно быть, он пытался оказать на них влияние, опасаясь, что Амэгакуре окрепнет и усилит значимость среди стран.

Будьте осторожны, там могут находиться члены Корня, приставленные для постоянной слежки.

Если не сумеете туда пробраться, сообщи мне как можно скорее. Лучше всего — через призывное животное Джирайи-сама. Так будет быстрее.

Недолго помедлив, Какаши поспешно приписывает:

Наруто справляется?

Иероглифы тонкие, вывалены на бумагу без нажима, утекают скопом вниз. Ему давно не приходилось писать отчётов о миссиях, и поэтому сейчас собственный почерк кажется вдруг незнакомым.

Запечатав письмо, Какаши передаёт его молчаливому Уруши, и спустя минуту тот, перелезнув через распахнутое окно, сливается, как скачущая на свету тень, с деревьями. Синяя точка жилета становится все меньше и меньше, пока не исчезает вовсе.

Уруши один из самых быстрых нинкенов. Тензо он должен обнаружить до завтра. Не будет вестей — придётся отправлять Паккуна.

Не награждай Паккун вчера столь укоризненными взглядами, Какаши, быть может, поручил бы доставить письмо именно ему, как самому сговорчивому. Но, дождавшись в доме возвращения Какаши, тот первым делом спросил с упрёком, знал ли он раньше, что Обито «съехал с катушек»…

— …и убил Четвёртого Хокаге.

Пыль и влажные ошмётки земли, раскрошенной от удара Сакуры, прилипали Какаши к лицу. Задубела маска. Шаринган пульсировал до болезненной рези в глазах, будто бы чакра начала выкачиваться из организма так же, как и в первые дни возникновения связи.

— Это не дело, Какаши, прикрывать его, — строго отчитал Паккун. Хитайате налегал сверху на его маленький лоб, перемеженный в широких складках, и взгляд оттого казался злым, хотя Какаши и знал, что это не так. — Теперь погляди, до чего дошло.

— Мне показалось, стоит подождать, следить за его состоянием. Сначала он вообще ничего не помнил. — Полуправда с внезапной искренностью.

Закрыв от усталости глаза, Какаши развалился в кресле, где не так давно был вместе с Сакурой: сначала она сидела у изножья, на полу, затем опустилась ему на колени. С удушливой чёткостью он помнил, какими колко-горячими были её бёдра, дыхание и царапающие от нетерпения касания.

— Это из-за Харуно Сакуры? — В закрытой темноте послышалось шлёпанье лап. — У тебя изменился запах. Твой запах. Он смешался с её.

— Может, из-за чакры. Мы передаём её друг другу. — Какаши опустил руку на лоб и мигом ощутил пульсацию, как от ускоренного тока крови.

— Ты сильно изменился: поступился ради неё правилами, скрыв правду про Обито.

— Это было не только ради неё, Паккун. Ради Обито тоже.

Общаясь с ним, Какаши всегда вспоминал то одинокое время, когда умер отец. Нинкены тогда оставались единственными, кого он к себе подпускал: при разговоре с ними не приходилось прилагать никаких усилий.

— Что будешь делать дальше? — флегматично поинтересовался Паккун.

— Не дам Данзо стать Хокаге. И не дам казнить Обито.

— А поесть-то у тебя найдётся? Проголодался я.

Дав ему кое-какой еды, едва найденной на кухне, — овощи, которые Сакура научилась запекать так, чтобы не подгорали, — Какаши поплёлся в ванную, но, выйдя после горячего душа, встретился с ещё более укоризненным взглядом Паккуна, чем поначалу. Присев почти по-человечески на задние лапы и выпятив передние вперёд, тот облокотился о ножку кровати, и синяя накидка натянулась у самой шеи.

— Ведёшь себя, как будто ничего не произошло, чтобы усыпить мою бдительность? Учти: пойдёшь за Обито — я тебе больше не помощник.

— Я просто смыл с себя грязь, а не бдительность твою усыплял. — Проходя к шкафу, Какаши на мгновение остановился рядом с Паккуном и, взглянув на него сверху вниз, сказал: — Я не такой дурак, чтобы прямо сейчас рваться спасать Обито. Ты разузнаешь, где его держат и какова ситуация?

— Я боевой пёс, — фыркнул. — Проси кого-нибудь другого.

Просить пришлось Шибу. Сверкая белой перевязью на лапах, он внимательно выслушал поручение Какаши и исчез так быстро, словно и вовсе не являлся с призывом. Какаши тем временем с отстранением пожалел, что не обладает той же техникой, что и Сай: по его наблюдениям, зверей Сай рисует на макимоно, насыщая чернила чакрой, а из ручных печатей используя только Тайрицу но ин; такая техника — своего рода искусство, которую нельзя скопировать шаринганом, хотя с ней Какаши и сумел бы добыть информацию, не отправляя призывных животных, которые могут быть легко опознаны как его нинкены.

Вернувшийся через несколько часов Шиба рассказал, что под присмотром людей Морики Ибино Обито держат в тюрьме Конохагакуре. Для охраны, помимо прочего, приставлены около десяти шиноби, в основном из АНБУ и Корня АНБУ. Среди них — Югао и Хаяте.

Известие Какаши принял как должное. Он спас Югао жизнь, когда она только поступила на службу в АНБУ, и долгое время она оставалась его товарищем и по своей воле всегда вызывалась помочь, будь то даже поиски Акацки лишь потому, что Какаши удалось незадолго до этого разузнать: один из их членов говорил, что видел Учиху Мадару.

Но лишь из-за их приятельских отношений Югао не обязана ослушаться приказа, как и Хаяте. Как и многие другие из охраны Обито, с кем Какаши может оказаться долгие годы знаком.

* * *

Ответное письмо от Тензо, наспех наскребённое на смятой бумаге, Уруши приносит на следующий день.

Всё прошло по плану, семпай. Нам удалось.

Вы не поверите — Джирайя-сама знает эту Конан. Мне показалось: знает давно.

Но не будь его с нами, уверен, она бы всё равно согласилась. Они не хотят видеть Ш. в качестве К. Опасаются за свою деревню.

Конан обещала, что поможет всем, чем сумеет, — и даже больше. Но если предадим — сказала, у Конохи появится новый враг.

Наруто в порядке. Можете за него не переживать. Хотя Саске и был тем, кто рассказал ему о смерти его отца, но похоже, что именно приход Саске вернул Наруто в прежнюю колею. Жаль, что он, Саске, не задержался с нами надолго.

Будьте осторожны.

«Ш.» — это наверняка Шимура, «К.» — каге. Перехвати кто письмо, понять это не составило бы труда, к тому же учитывая всё остальное его содержание. Но Тензо так и не отвык от того, чтобы шифровать всё, что только можно. И даже то, что не нужно.

Скомкав письмо, Какаши поджигает его при помощи слабого Катона. Чакра не слушается — как в бытность генином, точно бы впервые предпринимаешь попытки пройтись по воде.

И когда глотку парализует скручивающей пульсацией, он не уверен, причина в связи с Сакурой или в самой Сакуре.

В доме всё ещё стоит её запах. Дотлевающая бумага и острая гарь его не выметают.

* * *

Весть о том, что неизвестные нукенины напали на Данзо, когда тот был на пути к столице Страны Огня для согласования с даймё своей кандидатуры на роль Хокаге, Какаши узнаёт в числе первых.

В кабинете пока остаются живы следы Обито: его свитки на полках, его сменный плащ, перевешанный на диване, и стопки бумаг на столе, которые не успел разобрать. Сидящий напротив груды Третий откидывается на спинку кресла, и Какаши понимает: к принадлежностям Обито он не притрагивается сознательно.

— И что, вы вызвали меня, чтобы я отправился на подмогу? — И после непродолжительной заминки: — Хокаге-сама.

Третий, скрестив пальцы в замок, складывает руки на животе и сверлит Какаши задумчивым взглядом. Дневной свет, проникающий из окна за его спиной, комьями касается шляпы Хокаге.

— Ты не выглядишь удивлённым.

Показательно улыбнувшись, Какаши чешет подбородок, отходит на шаг назад и чуть склоняет голову, как в поклоне.

— Найми я нукенинов, чтобы они убили Данзо, я бы хотя бы постарался придать себе сейчас удивлённый вид. Но простите, Хокаге-сама, мне сложно озадачиться тем, что произошло нападение на будущего Хокаге.

Повисает молчание.

Напряжение, исходящее от двоих шиноби, стоящих за дверью, Какаши испытывает почти физически. Они наверняка слышат каждое слово. И наверняка готовы напасть, если почувствуют что-то неладное.

— Я надеюсь на твоё благоразумие, Какаши, — наконец говорит Третий. — Но позвал я тебя ради другого разговора. Послезавтра тебе нужно отбыть в столицу, чтобы подробно изложить даймё результаты слежки за Тамурой — его политическим оппонентам.

— Мне казалось, миссия с ним окончена. Я подробно написал в отчёте обо всём, что видел, — медленно произносит Какаши, не в силах не вспомнить, как после одной из таких слежок за Тамурой его отравили двое братьев-нукенинов из Кири, и он в бреду дополз до Сакуры, как по заранее проложенному пути.

— Да, но даймё пожелал, чтобы шиноби, бывший свидетелем всех злоключений Тамуры, прибыл в столицу. Должно быть, он хочет придать как можно больше огласки этому делу.

— Хокаге-сама, боюсь…

— Это задание, Какаши. — Голос Хирузена-сама понижается. Сощурившись, как ястреб, он придвигается чуть вперёд. — Задание — от даймё. И ему нужен именно ты, а не кто-то другой. Отказываешься?

— Нет, Хокаге-сама, — вылетает машинально. Но вместе с тем вылетает и новое, вскрытое из прежнего послушания: — Но я хотел бы, чтобы со мной на это задание отправилась Харуно Сакура.

Нахмурившись, Третий принимается большим и указательным пальцами задумчиво перебирать седую бороду.

— Зачем тебе на такое задание ирьёнин?

— Как на ученицу Обито, на неё может обрушиться много несправедливых обвинений. Мне бы хотелось, чтобы на время она покинула Коноху.

— Вот оно что, — неторопливо тянет Третий. — Но в этом нет необходимости. Харуно Сакура вызвалась добровольцем в группу, которая отправляется на помощь к Данзо. Они выдвигаются, — сощурившись, он взглядывает на настенные часы, после чего кивает самому себе, — да, в полночь.

Сказанное наваливается на Какаши силковой тяжестью. Во рту пересыхает. Он сцепляет руки за спиной, ниже опускает голову.

И говорит:

— Рад это слышать, Хокаге-сама.

* * *

В тот же день его без вопросов пропускают к Обито, хотя и заставляют избавиться от всякого оружия, взрывных печатей и свитков. Напоследок Хьюга Фуу осматривает Какаши бьякуганом, кивает и отступает в сторону, давая пройти.

Югао остаётся где-то позади, у стены. Всё то время, что его обыскивают, в его сторону она не глядит.

Перед тем, как сдвинуть дребезжащий металлический засов двери, ведущей к камерам, один из стражников сухо информирует, что у Какаши есть не больше пятнадцати минут. «Ибики-сан предупреждал, что вы можете прийти. Велел пропустить, но ограничения есть ограничения. А ещё…» Стражник обращает сосредточенный взгляд на левую часть лица Какаши, закрытую тканью хитайате, и поджимает губы, двинув желваками: «Без фокусов».

В коридоре, промеж пустых камер с блестящими решётками, пахнет затхлой сыростью и непроницаемо темно — дневной свет сюда не проступает, а электричество отрицательно повлияло бы на чакраподавители. Когда дверь за спиной с громыханием захлопывается, становится невыносимо тихо.

Обито оказывается запертым в дальней камере. Пока Какаши туда доходит, леденящий холод делается почти привычным. Изо рта, не будь маски, валился бы зябкий пар.

— Пришёл?

Остановившись напротив серебрящихся в темноте металлических решёток, Какаши втягивает через нос сухо-спёртый воздух. Убирает руки в карманы брюк. Сжимает кулаки.

— Это ты, Обито.

Это правда он, а не Тоби. Какаши узнаёт его по голосу: собранному, низкому, выговаривающему со строгой бережностью каждый слог.

— Да, — только и отвечает он.

С давящей темнотой путается чернота повязки, которую обвязали вокруг глаз Обито. Сухие кончики отросших волос закрывают высокий лоб, та половина лица, что изувечена шрамами, остаётся недоступна взору. С каждым вдохом Обито ремни, обвивающие тело, натужно затягиваются. Холщовая бежево-жёлтая рубаха, как кокон, окутывает его с шеи до пят.

Такое зрелище отдаёт в рёбрах почти той же болью, какая была и в тот туманно-далёкий день, когда, хватая Рин за руку, пришлось оставлять Обито под каменистыми обвалами.

— Почему ты не сдал меня сразу? — произносит он, едва только молчание становится невыносимым. — Как же правила, которым ты следуешь?

— Ты что, хотел переложить ответственность за свою поимку на меня? — без упрёка или обиды.

— Так было бы проще. Поделили бы, как старые друзья, всё на двоих, — усмехается Обито, неестественно дёргаясь всем телом — хотел развернуться, но не удалось. — Моим планом было дождаться, когда ты убедишься, что меня необходимо сдать. Объявлять обо всём прилюдно хотел не я.

— Я бы взял на себя и не только это, будь то на самом деле нужно, — не задумываясь, отвечает Какаши и моментально ощущает, как закипают краснотой уши. Тихо откашливается. — Если убивал Тоби, то при чём здесь ты?

Умом Какаши знает: это не совсем так, ведь Тоби в Обито слишком много. Но когда довершает фразу, ему и самому становится легче — словно некая призрачная надежда окрасила учащённым сердцебиением его узкий мир фактов.

— Но я не врал тебе, когда говорил, что мне нравилось, что он лишает их жизни.

— Мы с детства лишаем кого-то жизни.

— В этом ты прав. Знаешь, как я восхищался тобой в бою, когда мы были генинами? Думал: наверное, этому придурку нравится чувствовать себя крутым. Всевластным. Как-то раз ты зарубил двоих из Ивагакуре одним ударом танто на каждого. Они хотели напасть на наш лагерь, и сенсей тебя похвалил за проявленную осмотрительность передо мной и Рин. Я и сейчас помню её восхищённый взгляд.

— Мне никогда это не нравилось. Я принимал нашу жизнь такой, какая она есть. Уверен, что ты тоже. И должно быть, когда вспоминаешь то, что сделал Тоби, ты путаешь одно с другим.

— Знаю, что тебе не нравилось. Теперь — знаю. Достаточно на тебя насмотрелся за столько лет.

— По-твоему, сейчас подходящее время для глупых шуток? — зло спрашивает Какаши.

— А ты что, притащился сюда меня вызволять? Если нет, то не дай хотя бы умереть от скуки.

Правда в том, что Какаши мог бы и не приходить. Но перед тем, как совершить всё запланированное, он хотел убедиться: Обито ещё можно спасти от смертной казни, убедив остальных, что:

— Ты справишься. Ты говорил мне, я помню: то, что Рин сказала тебе перед смертью, было для тебя всем. Я не верю, что сейчас ты думаешь, будто бы обманывался мнимостью её слов.

— Справлюсь, да? — добродушно хмыкает Обито. — Ну, как скажешь. Я буду вспоминать то, что она мне сказала, перед виселицей.

— Так сильно хочешь там оказаться?

— Хочу. Встретившись в Джодо⁽¹⁾ с Рин, скажу ей, что ты не такой умопомрачительный, как она считала. — Губы Обито дёргаются, обнажая белый ряд зубов, прежде чем снова сомкнуться в бесцветную тонкую линию. — Я забыл, как она выглядела. Помню только, что взгляд как у Сакуры. Ты же позаботишься о Сакуре? И о Наруто и Саске. Пожалуйста.

— Она не нуждается ни в чьей заботе, — сглотнув сухость в горле, произносит Какаши. — Но я сделаю всё, что смогу. Вместе с тобой.

— Считаешь, я сумею смотреть Наруто в глаза? — Обито предпринимает очередную попытку повернуться к Какаши всем корпусом, но в ответ лишь скрипят тугие ремни, и он мучительно кривится. Когда заговаривает, произносит всё единым порывом, бездумно: — Я помню кровь сенсея на своих руках. Он подумал, я пришёл на подмогу, и расслабился. А я пронзил его сердце кунаем. Кунаем, Какаши. Жёлтую молнию Конохи. Может быть, он что-то и успел понять, прежде чем я напал, но сопротивляться не стал — его глаза были закрыты уже тогда, когда я заносил руку, как будто он в один миг принял то, что я собирался сделать, и как будто боялся смотреть мне в глаза.

Вид сенсея, умирающего от руки Обито, так ярко встаёт перед глазами, что Какаши кажется, будто он сейчас задохнётся.

Мрак тюрьмы сужается до точек перед глазами.

— Я пойду, Обито. Пожалуйста, постарайся сопротивляться… ему. Если он снова захочет взять верх.

— Тоби и сейчас здесь, — звучит мгновенный ответ.

— Я пойду, Обито, — глупо повторяет Какаши, и только хочет сдвинуться с места, как раздаётся лязг металлического засова.

Дверь медленно, со скрипом распахивается, и в прорехе света возникают сначала слова стражника:

— Тут ещё один посетитель.

А затем возникает и знакомая фигура — фигура Сакуры.

До того, как за ней успевает закрыться дверь, она несётся вперёд поспешными шагами. По пролёту они отдаются гулким эхом, и Какаши кажется, что его застали за чем-то постыдным. Словно Анко и Гай снова подглядывают за ним в душе, чтобы увидеть, как выглядит без маски лицо.

— Сакура, — тихо проговаривает Обито подобно вопросу, на который знает ответ.

Несмотря на непроглядную темноту, Какаши замечает, как за те пару дней, что схвачен Обито, осунулось её лицо. Колкие плечи выглядывают из безрукавной накидки на молнии, подол бежевой юбки замирает у острых коленок.

Устала. И злится — особенно когда встаёт напротив и упирает руки в бока, расставив ноги вширь и заскрипев сандалиями на невысоком каблуке.

— Не ожидала, что ты будешь здесь.

— Здравствуй, Сакура, — приветливо зовёт Обито, пока Какаши успел найтись с тем, что вообще вправе ей сказать. — Слышу, ты в боевой экипировке. Отправляешься на миссию?

— Да, — говорит Какаши вместо неё, сверля Сакуру требовательным взглядом.

— Может, определим, кто с кем говорит? — усмехается Обито. — Правила, Бакаши. Правила. Тебе не пора?

Ещё несколько долгих секунд Сакура мерит Какаши не то злым, не то безразличным взглядом, а после поводит головой в сторону, как будто отогнав бесполезные мысли, и подходит вплотную к решётке.

Отыскав прищуренным взглядом Обито во мраке, про Какаши она забывает.

— Как вы, Обито-сенсей? Мне сказали, никаких пыток быть не должно.

— Конечно, не должно, я же уже сознался, — улыбается Обито. — Что за миссия? S-ранга? Знаешь, Сакура, такими темпами ты можешь стать специальным джонином, обогнав Наруто и Саске.

— Зачем они вас связали? — спрашивает упрямо. — Сидите тут как самый настоящий преступник, сенсей.

— Я и есть преступник, — без перехода отвечает Обито с присущей ему добродушностью, которую обычно он пускает в ход в разговоре с ней. — Мне кажется, или Какаши снова тебя чем-то обидел? Ты пришла — и язык проглотил.

— Он уже уходит. — Схватив металлические прутья, Сакура ещё больше подаётся вперёд, словно может пройти сквозь и оказаться с Обито рядом. — Его время почти вышло.

Возразить Какаши не успевает: дверь в который раз открывается, пропуская линии слепящего света в коридор и подтверждая сказанное ею.

— Пора, Какаши-сан, — говорит стражник.

Отведя сосредоточенное и выискивающее внимание от профиля Сакуры, Какаши взглядывает на него и замечает, как тот крепко хватается за ручку двери. В каждом движении и его отсутствии видны признаки подавляемого бесконтрольного страха. Должно быть, стражник — чуунин лет двадцати — наслышан, на что способен Мангекьё шаринган Пятого Хокаге, если собрать оба глаза вместе. И наличие блокирующих чакру кандалов опасений не умаляет.

Как и то, что здесь заперт обезумевший убийца собственного клана.

— Береги себя, Обито, — не глядя на него, произносит Какаши. — Не забывай то, что я тебе сказал.

Ты справишься. Ты докажешь, что вправе получить иное наказания, а не повешение.

Сакура не перестаёт игнорировать его даже напоследок, а Какаши отмечает и покатые плечи, и костяшки врезавшихся в решётки пальцев, и полный надежды взгляд, прежде чем уйти.

И чем ближе проблеск света, тем больше чёрных точек перед глазами он видит.

Он говорит себе: усталость. Говорит: если взять себя в руки, то обязательно справлюсь со всем.

Закрыть глаза — и представить, что она обнимает, дышит мягко под ухом, гладит по плечам. Закрыть глаза — и не видеть ничьей смерти.

Ни чьей смерти — ни от чьей руки.

* * *

Когда Какаши доходит до необжитой улицы, ведущей к дому, стрекот цикад накрывает как звуковой волной. Ночь выдалась прохладная, но сухая — снег растаял и отступил словно в одночасье, точно и не было долгой зимы. Не так давно, возвращаясь с Сакурой домой по этой же дороге, Какаши слышал, как скрипят её сандалии по сухому снегу. Следы разметались сразу же: оглядываясь, он видел вспышки поднявшегося на ветру мерцания. Бело-зелёный, контрастирующий с профилем Сакуры, лес оживал и неторопливо заходился от вялого ветра.

Красиво, думал Какаши, и, когда она поворачивалась к нему, кольнув предварительно руки кончиками волос, переводил взгляд вперёд, под ноги, вниз.

Красиво — и тепло.

А ещё — шумно и ярко: в отличие от него, Сакура не сковывалась, как перед прыжком, в движениях, ходила более размашистым шагом и, расправив плечи, могла звучно, с наслаждением наполнить грудь морозным воздухом — не как если бы хотела надышаться, а с той же простотой, что разлепляешь веки после смиренного сна.

Сейчас из поволчного сна шагов Какаши не выплывает — его выдёргивает: он ощущает внезапно явившуюся опасность, и перед мысленным взором встаёт чакра тёмно-фиолетового, неправильного цвета.

Вопль цикад гаснет, раздаётся с перерывами. Под ногами вихрятся, стукаясь, мелкие камешки и забиваются в сандалии.

Когда тянется к подсумку на бедре, тихий шипящий голос доносится так, словно он не то везде, не то у Какаши в голове:

— Надо же. А ты стал сильнее, Какаши.

Взявшись за звякнувший металлом сюрикен, Какаши метает его в развороте, чтобы тот переменил траекторию в последний момент, но за спиной никого не оказывается, и сюрикен падает где-то вдалеке, ударившись о землю.

Одним быстрым движением Какаши убирает хитайате с левого глаза и оглядывается, но поблизости — никого.

— Давно это было, да, Какаши-кун? — слышится всё тот же надменный низкий голос, обволакивающий подобно шипению готовящейся вот-вот напасть и отравить смертельным ядом змеи.

— Орочимару, — гулко шепчпет Какаши.

И тот действительно появляется, стоит назвать его по имени, — возникает между деревьями скользкой движущей тенью. Их разделяет около пяти шагов, но Орочимару не торопится их сократить.

— Я не собираюсь нападать, — с хитрой улыбкой произносит он. — Мне нет до тебя дела. По крайней мере в том смысле, в котором ты можешь сейчас думать.

О скорости Змеиного Саннина Какаши знает не понаслышке. Желай он и правда вступить в бой, воспользовался бы преимуществом, а не затевал бесполезные разговоры.

Какаши сменяет предбоевую стойку на чуть более расслабленную и, выпрямившись, отходит на полшага назад.

Из-за освободившегося в подсумке пространства звякают, ударяясь друг о друга, сюрикены.

— Ты не спрашиваешь, как я пробрался в Коноху, — медленно заключает Орочимару, чуть склонив голову вбок. — Значит, общаешься с Учихой Итачи и знаешь о барьере, любезно снятым для меня Данзо. — Не сводя с Какаши изучающего взгляда, он минует редеющие деревья и едва не вальяжно останавливается на обрыве дороги. — Данзо всё так же глуп и самоуверен — не замечает того, что у него под носом.

С губ Орочимару, что бы ни говорил, не сходит ухмылка. Изящно сложив обманчиво тонкие руки на животе, он расплывается в недоброй улыбке. Лицо его не переменилось за годы: такое же болезненно-бледное, осунувшееся и остро очерченное, словно целиком состоящее из линий. Вместо формы джонина Конохагакуре, в которой Какаши видел Орочимару в их последнюю встречу, на нём надеты тёмно-зелёная водолазка, причудливые широкие штаны того же цвета и светлая туника, обвязанная фиолетовым оби на подобии симэнавы⁽²⁾. Распущенные волосы, развиваясь на ветру, обнажают серьги в виде томоэ.

— Зачем ты здесь? — Какаши не церемонится.

— Как дела у моей дорогой Анко? Мне искренне жаль, что в ту ночь пришлось запереть её тоже. Это, между прочим, был последний раз, когда я помогал Шимуре Данзо.

Самый действенный способ против Орочимару — это гендзюцу. Поместив в иллюзию, Какаши сумеет его обездвижить. Только…

— Ну-ну, Какаши-кун, — прерывает мысленный поток Орочимару, как будто читает его как на ладони. — Я пришёл с миром.

— Только что ты подтвердил, что работаешь с Данзо.

— Ты хотел сказать: с будущим Хокаге, — издевательски скалится. — Сомневаюсь, что за это на меня наденут кандалы. — С притворным ужасом он медленно вытягивает руки, вывернув запястья ладонями вперёд. Оперевшись на ствол высокого дерева, заваленного сверху хвоей, оглядывает Какаши, как ручную зверушку. — Я не собираюсь убеждать тебя часами, Какаши-кун. Ты выслушаешь меня прямо сейчас.

«Сейчас» — раздаётся угрозой. Она Какаши не пугает, но он поддаётся — из упрямого любопытства и желания разобраться в том, что на самом деле происходит.

— Говори.

— С твоего позволения, Какаши-кун. — Орочимару с присущим ему свойством наклоняет голову, и крупная серьга с томоэ ложится на линию подбородка. — Всё куда проще, чем ты, я полагаю, воображаешь. Данзо и я работаем вместе: я помогаю ему использовать додзюцу клана Учиха, а он гарантирует мне, что, во-первых, я получу тело одного из молодых сильных обладателей шарингана, а во-вторых, Коноха — в том противном мне виде, в котором она существует, — будет стёрта с лица земли. Нет-нет, не торопись. Поумерь пыл и дослушай, — неторопливо прерывает, видя, что Какаши напрягается всем телом, дёрнувшись, как перед боем. — Я не стану свидетельствовать об этом — и сомневаюсь, что вы нуждаетесь в свидетельстве такого человека, как я, — но это Данзо управлял Кьюби. Знаю я об этом потому, что он это сделал при помощи тех экспериментов с клетками Первого Хокаге, о которых я ему поведал.

Информации так много, что Какаши не успевает её переварить. Впервые за долгое время он теряется. То, что всё происходит так спонтанно — появление Орочимару, его внезапное и вряд ли ему присущее желание поделиться своими планами, — ситуацию только усугубляет.

— Зачем Данзо это сделал? — спрашивает Какаши, успев заключить логически лишь одно: причины, по которым Орочимару мог сюда пробраться и не нападать, не вырисовываются, а значит, пока остаётся лишь прислушаться к тому, что он говорит.

— Разве не очевидно? — ухмыляется Орочимару. — Я помню, что в молодости ты отличался высокими аналитическими способностями, Какаши-кун. Подумай-ка, что переменилось в Конохе после нападения Кьюби? Кто сделался виноватым в глазах добропорядочных жителей нашей дорогой деревни? Вот-вот-вот, теперь я вижу по твоему взгляду: ты всё понимаешь. Сложно признаваться в этом самому себе, верно? Что виновен не только Данзо, но и жители Конохи, не признающие тех, кто от них сильно отличается.

— Он хотел, — заговаривает Какаши глухо, борясь с закипающей в груди слепой ненавистью, — чтобы все ополчились на клан Учиха, а те, в свою очередь, совершили переворот? И только ради этого…

— Да, только ради этого, — холодно перебивает Орочимару, — правда, доводить до переворота он не хотел. Благородный Корень под его, Данзо, благородным предводительством выявил и устранил бы зачинщиков заранее, и в глазах тех, у кого под подушкой лежат сказки про Волю Огня, Шимура Данзо стал бы героем — не хуже Первого Хокаге. — Поднявшийся ветер шевелит распущенные волосы, и он выпрямляется, чуть запрокидывая голову назад. Вертикальные зрачки сужаются сильнее обычного. — Вас учат анализировать бой, но не учат анализировать то, что стоит за боем. Примитивные, жалкие существа. Ни Четвёртый, ни его прихвостень Пятый — им не хватило ума понять, что всегда останутся люди, которые будут против Учихи в кресле Хокаге. Им казалось, Коноха расцветает, и всё налаживается, в то время как поистине расцветал, прорастая, только Корень. Ведь Данзо так и не смирился с тем выбором, который некогда сделал мой дорогой сенсей, а вслед за ним и Четвёртый. — Последние слова он почти выплёвывает, и в противовес тому в его змеиных глазах застревает горькое веселье. — Предвосхищая твои, Какаши-кун, вопросы: я понятия не имею, причастен ли Данзо к резне клана, и мне на это плевать. Но давай пораскинем мозгами вместе — зачем он попросил меня о последней услуге в ту ночь? Заманить Хатаке Какаши в ловушку. Хатаке Какаши, который, объединившись с Пятым, как известно, способен на многое.

Договорив, Орочимару широко улыбается — с таким видом, словно и на это расщедрился. Какаши застёгивает подсумок и подходит к нему ближе, пока их не разделяет два шага — вблизи тот похож на окрашенного в грим актёра кабуки.

Даже чистая ночь не холодит спутанные мысли, мечущиеся в голове.

— Первоначальный план по каким-то причинам не удался, и он решил уничтожить клан Учиха.

— Полагаю, что да, — чуть кивает Орочимару, изображая довольство — так выглядят взрослые, чьи дети только научились ходить. — Весьма неплохо, Какаши-кун.

— Но зачем ему это? Если его целью было выглядеть героем.

— Должно быть, геройствовать оказалось сложнее, чем он предполагал? Я не знаю, и мне нет до этого дела.

— А до чего тогда тебе есть дело?

— Многие твои собратья по оружию при виде меня первым делом пустили бы в ход свои сильнейшие техники, а ты задаёшь вопросы — и в правильной последовательности. Мне это нравится.

— Свои техники я могу пустить в любой момент, Орочимару, — стальным голосом проговаривает Какаши. — Отвечай: что тебе нужно?

— Всё весьма просто, Какаши-кун. Мне нужна гарантия безопасности и ненападения. Я выдал тебе всё, что знаю, взамен ты, став Хокаге, не трогаешь ни меня, ни тех, кто захочет ко мне присоединиться. Я в дела Конохи тоже более вмешиваться не стану.

— Ты говорил, твоей целью было разрушить ту Коноху, которая тебе ненавистна. Хочешь, чтобы я поверил, что существует вещь, заставившая тебя передумать?

Не прекращая улыбаться, Орочимару высовывает длинный язык и круговым движением облизывает им губы, прежде чем произнести:

— Кстати сказать, мой ученик, Якуши Кабуто, просил передать особенный привет Харуно Сакуре — они сталкивались на собрании джонинов, когда она не хотела, чтобы её сенсея отстраняли от роли Хокаге дрожащей Конохагакуре⁽³⁾.

От звука её имени всё, что удерживало Какаши на месте, отощает, и в один миг он оказывается напротив и предплечьем прижимает горло Орочимару к шершавому стволу дерева. Доверчиво запрокинув голову назад, тот не обороняется — напротив, коротко заливается неестественным смехом.

— Я лишь хотел подвести к тому, — злобно-иронично сверкая в темноте желтоватыми глазами, — что не так давно я и Кабуто столкнулись с нашими с тобой общими знакомыми. Ты наверняка наслышан. Тензо, кажется. И мой дорогой друг Джирайя.

— При чём здесь Сакура? Отвечай, — Какаши продавливает бледное горло Орочимару почти до треснувших сухожилий, — иначе я отрублю тебе голову голыми руками.

— А ещё с ними — с Тензо и Джирайей — были Наруто и Саске. Тот самый Саске, чьё тело я нашёл для себя приемлемым. — Орочимару усмехается, не скрывая наслаждения от реакции Какаши. Собственное положение его, кажется, нисколько не смущает. — Не будь там Джирайи, мы бы, может, и схватили Саске. Но, увы, нам пришлось бежать.

В пальцах Какаши закипает подступающий Райкири. В груди — печёт ещё сильнее.

— Но вот незадача, Какаши-кун: когда мы оторвались, уже через час пути напоролись не на кого иного, как на Учиху Итачи — сына главы клана, капитана АНБУ, преданного поборника Воли Огня. Ты ни за что не догадаешься, что он сделал. — Проведя языком по нижней губе, он с неожиданной серьёзностью проговаривает: — И меня, и Кабуто Итачи поместил в сильнейшее ультимативное додзюцу — Изанами. Разрушая Коноху вновь и вновь, убивая сенсея вновь и вновь, постоянно, без устали и неоднократно завладевая додзюцу клана Учиха, в конце концов я подумал: есть ли мне дело до этой деревни? Нужен ли мне Учиха Саске? Сдались ли мне прислуживать этому идиоту Данзо?..

— Орочимару… — Какаши давит сильнее, но тому хоть бы хны: с лица так и не сошла ехидная улыбка.

Теперь, правда, в ней показывается и кое-что ещё. Что-то, чему Какаши не находит сходу определения.

— В Саске недостаточно ненависти, ему не нужна сила, он не пойдёт за мной, — продолжает Орочимару, и становится ясно, что именно отражается в его глазах. Это — отчуждённая усталость, нечеловеческое принятие, сравнимого по масштабам с которым Какаши никогда прежде не видел. — Что заставило его не желать мести? Что его остановило? Разве тебе не интересно узнать, Какаши?

Рука медленно опускается вниз, Райкири замирает где-то в кистях и гаснет.

Довершает Орочимару спокойно, без бравады, злых усмешек. Без эмоций:

— Глаза тех Учих, которые прижились Данзо, спрятаны у него в руках. Я вживил ему клетки Хаширамы, чтобы хватало чакры на использование.

У ног становится обжигающе жарко, как будто стала вдруг плавиться земля, и Какаши инстинктивно отходит назад. Только сейчас он видит, что вспыхнул настоящий огонь — тот поднимается выше, по телу Орочимару, скрывая его собой, как ширмой.

Катон-хо шуншин, понимает Какаши, и не рискует подходить.

И тому же… не видит необходимости.

— Надеюсь, — произносит Орочимару, прежде чем огонь полностью успевает его поглотить, — если тебе удастся стать Хокаге, ты вспомнишь о моей просьбе, Какаши.

В конце, на том месте, где он стоял, не остаётся ни единого облака дыма.

---

1) Джодо — чистый мир.

Вернуться к тексту

2) Симэнава — верёвка, сплетённая из рисовой соломы.

Вернуться к тексту

3) При желании можете внимательно перечитать четырнадцатую главу, финальный эпизод с собранием, чтобы найти там Кабуто.

Вернуться к тексту

Цели. Мысль, что в какой-то момент Какаши разучился их ставить, оказывается простой и очевидной. Но в темноте дома, при взгляде на фусума, за ширмой которого он разговаривал несколько дней назад с Третьим, она становится ясной, раскидывается в груди. Куда привычнее было на цели полагаться, чем самому их складывать. Возникали они из ниоткуда, и всего несколько фактов-приказов позволяли со всей убеждённостью в них поверить. Что, например, заставило его сходу не принимать Данзо на роль Хокаге? Знание, что тот на самом деле не должен управлять деревней? Или опасение, что изменится собственный привычный уклад?

Теперь, после всего, что Какаши узнал о его планах, и о том, что тот успел совершить, цель наполняется смыслом. От этого задышалось блаженной лёгкостью. Задумываясь, что будет, когда все закончится, он не представляет, как явится к Обито и скажет: «Я убил Мадару. Сейчас — и правда конец». Какаши думает: я смогу помочь — и от этого его накрывает спасительной волной. Возникает, заваливаясь, и тот, другой мир, который возможен после.

И это «после» — интересует его впервые, стоит только представить, что он, именно он, Какаши, может помочь.

У токономы он находит бумагу, старую, затвердевшую от чёрной краски кисть и жидкие чернила, холодящие пальцы через скользкую керамическую поверхность. И пишет — учащённо дыша, влажными пальцами придерживая бумагу у верхов:

Я знаю, как его разоблачить. Сообщите Конан, что нам больше не нужно оттягивать время. Пускай Данзо беспрепятственно отправится в столицу. Даймё должен его увидеть. Я буду там. Мне может потребоваться подмога от вас. Выдвигайтесь сразу же, как прочитаешь это письмо.

Едва Уруши успевает скрыться в темноте за окном, в саду слышится хлопок Шуншина, а затем — грузные шаги по энгаве. Пришедшего Какаши узнает по дыму, просвечивающемуся сквозь васи. Переместив двери в задвижке, он замирает от тяжёлого запаха сигарет, выдыхает, но спрашивает без промедлений:

— Асума. Ты что-то нашёл?

— Да, и теперь не могу не спросить: как ты вообще такое предположил? Фантазия, скажешь?

— Именно она. Додзюцу клана Учиха — ценное приобретение, — отнекивается Какаши, прислоняясь плечом к ребру распахнутой двери. Та трещит, продавливается у стены до упора, и Асума инстинктивно оглядывается, прежде чем сделать очередную затяжку.

— Да, но вот что странно: во всех отчётах о смерти сказано, что глаза вырезаны. Но поисками никто не озаботился. Хокаге-сама мог быть не в курсе… такого? Первые исчезновения зафиксированы ещё год назад.

— Я не знаю. — Какаши отвечает искренне, и Асума это наверняка видит. Чуть настороженный взгляд смягчается и задумчивостью впивается в Какаши, и Какаши продолжает: — Ты принёс отчёты?

— Парочку прихватил. Торопишься куда-то?

— Третий дал мне миссию, но я отправлюсь на неё раньше положенного. Передашь ему?

Не выпуская сигарету изо рта, Асума криво усмехается.

— Ты же не думаешь, что он сделает мне отцовски-сыновние поблажки?

— Уверен, что нет.

— Вот именно потому, что ты такой, никто и хочет брать с тобой совместных миссий, — улыбается Асума и затягивается прямо так — не подцепив сигарету между пальцев.

Развернувшись спиной, он спускается с энгавы, достаёт из кармана жилета сложенные напополам бумаги и кладёт их вниз, заложив тонкие края под деревянные устои. Размякшая земля хлипко чавкает под его медленными шагами.

И прежде чем раствориться в облаке Шуншина, громко, точно хочет объявить во всеуслышание, говорит:

— Сакура и её группа уже отправились за Данзо. Если поспешишь, успеешь нагнать.

* * *

В лесу, за пределами Конохи, пахнет ушедшей зимой: влага, зацветшая трава и дождь, скорое приближение которого шевелит высохшую листву деревьев. Впереди — ночь без сна, но Какаши испытывает прилив сил — странно-нетерпеливый, ведущий его всё дальше и дальше. Когда он находит Сакуру в сопровождении двух шиноби Корня, все ощущения, однако, удушливо встают поперёк, и он ими, глядя на её ускользающая в тенях спину, почти душится.

Двое приспешников Данзо наверняка сразу замечают его приближение, но виду не подают — как и Сакура, лишь поджимающая губы, стоит Какаши поравняться и сказать:

— Хирузен-сама дал мне задание в столице.

Если когда-нибудь ему удастся заговорить с ней в том самом «после», на что будет похож их диалог? Он представляет, как опустятся её плечи, заредеет во взгляде напряжение. Как она посмеётся над шуткой, которую он выдаст как раз для того, чтобы она рассмеялась.

— Хорошо. Наши пути разойдутся к утру, если не сбавим темп, — сухо произносит Сакура в настоящем.

Скоро Тензо получит письмо, и ей, когда она обнаружит Данзо, ничего не будет грозить: тот, за чьим спасением она бежит, легко высвободится из лап нукенинов и тоже отправится в столицу.

— Данзо очень силён, — вслух рассуждает Сакура, понизив голос. — Кто бы сумел его схватить?

— В ловушку попасть может любой, — отвечает Какаши, всё напряжение заключив только во взгляд: двое шиноби Корня мчатся впереди, достаточно близко к ним, но и не на таком расстоянии, чтобы слышать разговор; по крайней мере — до тех пор, пока не захотят.

— Нападавшие дали уйти одному сопровождающему. Он и передал вести в Коноху. — Сакура задумчиво глядит под ноги, и Какаши кажется, что она на мгновение забыла, с кем именно говорит. — Вот что действительно похоже на ловушку. Как будто нас пытаются туда заманить.

— Заманить обычно пытаются кого-то конкретного. Передающего сообщение шиноби в таком случае заставили бы нам сказать, кого лучше отправить на подмогу. — Прежде чем Сакура успевает ответить, Какаши перехватывает инициативу: — Если у тебя такие подозрения, то зачем ты в это ввязалась?

— Наверняка нужен будет ирьёнин — только поэтому, — убеждённо произносит Сакура и наконец поворачивается к нему, пригасает сосредоточенным взглядом. Как будто говорит: всё это время я знала, что здесь ты. Говорит: — Мы с тобой, оказывается, умеем общаться как обычные люди.

— Я помню наши миссии три года назад. Уже почти четыре. — Какаши взглядывает вперёд, и маска АНБУ на голове чуть переваливается набок. — Мы и тогда нормально разговаривали.

— Так казалось только тебе, Какаши.

В том, как она произносит его имя, нет ничего особенного: так окликают малознакомых людей в толпе. Но ему и этого — достаточно.

— Не могу поверить, что ты бросила своего сенсея, — говорит он вопреки волнению, сворачивающемуся в животе. — К себе ты предъявляешь меньше претензий, чем ко мне, когда дело касается Обито.

Ветер ударяется в глаза до слезной рези, небо медленно пробивается тусклыми, засеренными от облаков звёздами. Сакура не отвечает долгое время, и, когда уже кажется, что так ничего и не скажет, молчание прерывается её изменившимся голосом:

— Что это с тобой? Что, правда стало вдруг заботить, когда другие люди задевают лично тебя? Мне казалось, ты себя совсем не волнуешь.

Если бы Какаши и вправду нисколько не волновался о самом себе, то вряд ли когда-либо стал удерживать её рядом. Он не уверен, как Сакура отнесётся к такому, поэтому предпочитает ничего не говорить в ответ.

Молчат они до самого утра, и, когда их пути должны разойтись, Сакура — исхудавшая, поблёкшая, с впалой серостью щёк, — щурится от лучей взошедшего солнца и под стрекот насекомых должна бы сказать «береги себя», но не произносит ни единого слова, и косые деревья накрывают, уводит её в себя — в темнеющую хвойную глубь.

* * *

Столица Страны Огня напоминает Танзаку постоянно стоящим гомоном, громко пышущей жизнью, но в то же время значительно от него отличается: торговцев здесь не встретить на каждом шагу, и улицы не кишат вывесками, предлагающими задешево сексуальные услуги. Гостевой дом во владениях даймё, куда поселяют Какаши, становится прибежищем: в спальную комнату по утрам доносятся лишь ускользающие перешёптывания работников, ухаживающих за растениями, и их тихий топот по каменистым тропам.

Выверенный порядок, которым дышит столица, вопреки ожиданиям, не успокаивает, а только душит: на второй день после своего прибытия, проходя мимо одинаково красивых домов к резиденции даймё, Какаши чувствует себя неуютно. Он крепче сжимает в руках маску АНБУ и скользит взглядом вниз, к неторопливой поступи идущего впереди помощника даймё. Только оказавшись наконец в здании, в каменной прохладе и эхе звуков, он расправляет плечи, принимается рассматривать всё, что встречает на пути.

— Вы бывали раньше в столице, Какаши-сан? — оглянувшись через плечо, спрашивает помощник.

— Только на заданиях. В этой части города — нет.

— Должно быть, вы поражены. — Улыбка становится шире, но он отворачивается, как будто бы и не ожидая ответа.

— Да, — коротко отвечает Какаши, неуверенный, что его слышат.

Широкое пространство холла, что они минуют, разделено блестящими колоннами. Проходящие мимо работники тихо переговариваются, держат в руках стопки бумаг, некоторые — бросают на Какаши то ли скучающие, то ли едва заинтересованные взгляды. Таким же оказывается и выражение лица даймё. Когда Какаши и помощник входят в его рабочий кабинет — или, лучше сказать, покои, — тот расслабленно вырывается из касаний молодого парня, делавшего ему массаж, и наклонами головы из стороны в сторону разминает шею. Кресло, где он сидит, напоминает трон — Какаши видел такие в исторических книгах с иллюстрациями. В отличие от кабинета Хокаге, в комнате нет ни одного свидетельства того, что здесь ведутся рабочие процессы: обитые красной тканью дзабутоны, столики, за которыми наверняка трапезничают заходящие гости, и мускусный запах парфюма — всё это вызывает ассоциации с местом увеселений, куда многие шиноби любят заглядывать после затяжных миссий.

— Вы прибыли раньше, чем я просил, — произносит даймё.

Он принадлежит к самому богатому роду феодалов Пяти великих стран — Хосокава. Поразительно, правда, что знатность не отразилась на его внешнем виде: маленькие, как пуговицы, глаза, тонкая линия губ, широкое лицо и кожа сероватого оттенка делают его похожим скорее на купца, разбогатевшего за счёт тяжелого труда, чем на сына благородного клана.

— Приношу извинения, Хосокава-сама, — кланяется Какаши, вплотную прижимая руки к себе.

— Это ведь ты сын Белого клыка? — В его голосе звучит вялая заинтересованность. — Когда мне сказали, кто именно следит за Тамурой, я был поражён. Мне вот интересно: ты не считаешь чем-то ниже твоего достоинства слежку за моим дорогим троюродным братом, который трахает всех, кто попадётся под руку?

Выпрямившись, Какаши по привычке трогает высеченные края маски. Когда помощник, приведший его сюда, выскальзывает за дверь, а вслед за ним и молодой парень, бывший рядом с даймё, он говорит:

— Это задание. А я шиноби.

Тонкие губы трогает улыбка. Даймё разминает плечи, раздумывает над чем-то, а затем смотрит на свои руки, сложив их на худых коленях, точно увидел впервые, и проговаривает:

— Твой отец ставил достоинство превыше долга шиноби. Я был ребёнком, когда услышал эту историю, и она меня поразила. Я её запомнил.

— Мне сказали, — осторожно начинает Какаши, наблюдая за выражением лица Хосокавы-сама, чтобы понять, как тот отнесётся к столь быстрой смене темы разговора, — вы хотели лично обсудить всё то, что я увидел.

— Да, это правда, — говорит не колеблясь. — Через несколько дней у Тамуры день рождения, и я бы хотел, чтобы вы присутствовали на праздненстве. Появится удобный случай — и с моей помощью будет ваш выход перед старейшинами клана. Они, конечно, наслышаны о делах моего братца, но очень важно, чтобы никогда об этом не забывали. Любые таланты не перекроют его поганую душу. Вы меня понимаете, Какаши-сан?

— Да.

Какаши и правда его понимает, а о собственном отношении к сказанному предпочитает не думать. Ему нет дела и до переходов от неуважительной речи к суффиксу «сан».

— Есть ли причина, по который вы решили прибыть раньше? — Даймё впервые оглядывает его оценивающим взглядом, точно Какаши явился только что, и хмурится, как будто силясь что-то вспомнить.

— Я хотел с вами поговорить о Шимуре Данзо.

Только Какаши договаривает — Хосокава-сама нарочито радостно улыбается.

— Точно! Вы были одним из главных кандидатов на роль Шестого Хокаге. Я слышал, вы к тому же близки с Пятым. И с Четвёртым тоже. Были. Соболезную, кстати, утрате. — Он чуть подаётся вперёд, и на его лице разрастается призрак интереса. — Что за дела с Пятым? Мне передали, всё удалось разрешить. Сейчас, Какаши-сан, не лучшие времена. Проблемы в Скрытой деревне никому не интересны, и никому не нужны. Вы же понимаете?

— Со всеми нашими проблемами мы можем разобраться сами — так, что вам и беспокоиться станет не о чем.

— Нет-нет, вы меня немного недопоняли. Ваши проблемы никогда не будут исключительно вашими проблемами. Я говорю о другом: соревнуясь в рангах, званиях — что ещё у вас там есть? — шиноби не должны забывать, кто они такие и для чего нужны.

У Какаши никогда не было возражений против того, что значит быть шиноби, но, слыша такие слова здесь и сейчас, к тому же сказанные в пренебрежительной форме, он злится — хотя злоба и не отражается ни на его лице, ни на расслабленной позе.

И хуже того другое: чтобы добиться желаемого, ему придётся пойти на уступки.

— Тогда разговор о Шимуре Данзо вас заинтересует, Хосокава-сама.

* * *

Когда Какаши возвращается в гостевой дом, мускусный запах, кажется, уже пропитал его одежду насквозь. Сосредоточиться ему помогают размышления, но они же вызывают и чуждое волнение. Вернулась ли Сакура в Коноху, обнаружив, что её помощь как ирьёнина не требуется? Или решила провести Данзо до столицы? Яманака Фуу и Абураме Торуне — те двое, что отправились на подмогу вместе с ней, — главу Корня наверняка не оставят. С ними явится сюда и Сай, сопровождавший Данзо изначально.

Даже если в столицу вовремя подоспеют Тензо с Джирайей и Наруто, Какаши не хочет, чтобы Сакура находилась поблизости. Причина не столько в том, что он дал даймё обещание («всё пройдёт быстро и без лишних волнений»), сколько в собственном страхе — пускай страх и иррационален: ведь если умрёт он, то и Сакура вслед за ним тоже, и поэтому неважно, где она будет находиться.

Едва Какаши представляет — невольно — её окровавленный труп, и его сковывает оцепенением. Время течёт, вяжется, и это режущее ощущение прорастает в груди подобно огненному шару, который вот-вот взорвётся и раскрошит кости в прах. Какаши не сразу понимает: страх превратился в настоящую, физическую боль.

Он падает рядом с футоном, хватаясь за горло. Он задыхается.

На шёлковую поверхность капает перемежённая со слюной кровь, он кашляет, хрипит — и боль застилает обзор, сужает мир до страшной черноты. Секунда, две, три — воздуха всё нет.

Сакура. Что-то случилось с Сакурой. Это — связь. Надо идти.

Но сил не остаётся, он валится, как отяжелевший труп, на татами, в саду раздаются топот-перешёптывание работников, и никто не торопится его спасти, снова беспомощный, снова — не может успеть вовремя, не хочу, чтобы она умирала, не хочу умирать, требуется только найти силы, вокруг очень темно, тепло, потом — холодно и мокро, не хочу, чтобы мы умирали.

Когда Какаши возвращается в реальность, мир постепенно заполняется, обретает форму и очертания, воздух кажется чистым, как в лесу, на потолке ползут лунные блики, чакра течёт по каналам, и он говорит себе: если жив я, то жива и Сакура.

Нужно остаться здесь, не срываться с места, не бросаться к ней и не подвести всех ради себя и неё.

* * *

Сакуру Какаши встречает на следующий день, в резиденции даймё. Сопровождая Данзо, Сая, Фуу и Торуне, она заходит в помещение, забитое охраной, раз смотрит на Какаши, а затем — опускает взгляд вниз так, что распущенные волосы завешивают лицо с двух сторон.

Первым делом он хочет подойти — или броситься — к ней, проверить, насколько серьёзно она вчера пострадала, но не замечает на обнажённых участках кожи рук ни единой царапины, а в уверенных и лёгких движениях — признаков травм. Неужели голова?.. Хитайате перевязанным на лбу, а не вплетённым в волосы он видит у неё впервые.

— Не ожидал тебя тут встретить, Какаши, — произносит Данзо.

Он садится напротив круглого стола, по правую руку от расположившегося в изголовье даймё. Какаши, занявший место с левой стороны и на большем отдалении, не переставая следит за яркими движениями за спиной Данзо, тянет хитайате наверх. Но левый глаз он пока не открывает, говорит только:

— Я в столице на задании. Присутствовать сегодня с вами меня попросил Хосокава-сама.

— Да-да, это я его попросил, — подхватывает даймё. — Слышал, на вас напали по дороге в столицу, Данзо-сан? Надеюсь, вы в порядке.

— Да, благодарю вас, — едва слышно отзывается тот, переведя взгляд единственного глаза на Хосокаву-сама. — Бродяги, нацепившие протекторы шиноби. Я позволил им себя удержать, чтобы понять, кто их нанял. Что же касается моего состояния, то вы должны знать, каких замечательных ирьёнинов даёт свету Коноха.

— Ирёнины! — Хосокава-сама стучит ногтями по столу и отстранённо, словно его заставили, оглядывает всех, кто стоит позади Данзо. — Наслышан, наслышан… Что ж, я рад, что с вами всё в порядке. Но, полагаю, нам лучше сразу перейти к делам… Как вы знаете, мой дядя затеял денежную реформу. Она отнимает у меня слишком много сил. Двадцати минут моего времени вам будет достаточно, я полагаю?

— Разумеется. — Данзо приподнимает подбородок, расправляет спину. Белые бинты, обвязанные вокруг лба и правого глаза, перепачканы после схватки с наёмниками из Амэгакуре, которых отправила к нему Конан. — Как вы знаете, джонины Конохагакуре рекомендовали меня на должность Хокаге. С этим я к вам и явился, Хосокава-доно.

— Я не удивлён, что выбраны были именно вы. Я наслышан о всех ваших делах, да, весьма наслышан…

Наблюдая за поведением даймё, Какаши невольно проникается уважением — настолько правдоподобно тот отыгрывает свою роль. Губы Данзо чуть дёргаются в осторожной улыбке, и сомнений не остаётся никаких: ни о чём неладном он не подозревает.

— Обычай велит мне рассказать о моих планах, хотя сам бы я предпочёл, чтобы вы оценили результат, а не пустые обещания.

— Обычаи, без них никуда. У нас ещё есть время — я вас выслушаю.

— Конечно, — хмуро произносит Данзо. — Я могу обещать Стране Огня, что Коноха станет сильнее, и вам, Хошикава-доно, не о чем будет беспокоиться. Никаких волнений, которые были при Четвёртом и Пятом, вы не застанете. Но вместе с тем вы застанете главное — увеличение казны за счёт разросшегося количества миссий. Коноха снова будет стабильна — это привлечёт людей, готовых доверить нам, как прежде, сложнейшие и дорогостоящие миссии.

— Не будет волнений? Звучит хорошо, Данзо-сан… — Хошикава-сама говорит тише, словно обращается к самому себе.

— Сожалею, что вы стали свидетелем такого ужасного события, как полное разрушение Конохи силой Кьюби, которую Четвёртый Хокаге не смог удержать в своей супруге. И свидетелем резни клана Учиха, не остановленной из-за мягкой силы и уступок Пятого, а может, и вовсе произошедшей при его содействии тому мальчишке, Учихе Итачи. Пятый доверял ему, назначил возглавлять АНБУ. И, признаюсь, я чувствую и свою вину… Если бы только у меня была возможность повлиять на них, вовремя их остановить!.. — На последних словах Данзо, что ему несвойственно, повышает хриплый голос и словно глубже вонзается взглядом в даймё, как бы говоря: «Вот он я, вот вся моя искренность».

Какаши держится из последних сил. Он представляет, как Данзо будет замучен до полусмерти под пытками Ибики и больше никогда не посмеет осквернять память Минато-сенсея и Кушины-сан, но нарисованные воображением картины не дарят успокоения. Пытки — принесут всего лишь боль. А она не переворачивает тебя и твою суть с ног на голову.

— Вы говорите вполне разумные вещи, Данзо-сан, — кивает даймё.

— Я не хочу давать лишних обещаний, говорить о морали, — продолжает Данзо. — Именно пустые разговоры о морали довели мою деревню до упадка. Поэтому — на этом всё, Хошикава-доно. Я рассчитываю на вашу мудрость.

Приближения Тензо, Наруто и Джирайи Какаши так и не ощутил — значит, нужно прибегнуть к самому отчаянному плану из всех. Даймё обращает на него едва заметный вопрошающий взгляд, и Какаши наконец делает то, ради чего здесь находится — раскрыв шаринган, он сканирует глаз и руку Данзо, покрытые бинтами, и, весь одеревенев, замирает.

Рука, на которую Неджи во время голосования джонинов по незнанию не обратил внимание, излучает странную энергию. Будь у Какаши бьякуган, он сумел бы лучше и точнее разглядеть сокрытое, но и силы шарингана достаточно, чтобы сопоставить всё с тем, что сказал Орочимару: Данзо явно прячет что-то в руке, и это что-то вполне может оказаться глазами членов клана Учиха, присвоенными им себе.

Но самое странное таится в его глазнице: в темноте там светится точка — так, как может светиться только шаринган.

Эту силу Какаши знает — Котоамацуками, контроль сознания, техника Мангекьё Шарингана Шисуи.

Происходящее складывается в голове подобно пазлу: подчинить мысли окружающих Данзо хотел не на собрании джонинов, оно его, скорее всего, мало интересовало; глаза Шисуи были нужны ему для того, чтобы убедить даймё — единственную фигуру в его плане, на которую он не смог бы воздействовать никак иначе. Так ему, по крайней мере, казалось.

— Данзо-сама, ваша рука и особенно ваш глаз, — говорит Какаши. — Покажите нам их.

Повисает короткая пауза, а затем Данзо как ни в чём не бывало поворачивает голову к Какаши. Его левый глаз чуть сощурен, губы напряжённо сомкнуты.

— Не совсем понимаю, о чём ты, Какаши.

— Прямо сейчас вы используете Котоамацуками, — не церемонится Какаши. — Технику Учихи Шисуи, позволяющую установить контроль над сознанием. Мощнейшее додзюцу.

— Над сознанием?.. — удивлённо спрашивает даймё и, в очередной раз поражая Какаши, без тени наигранности отодвигается от Данзо.

— Ты, должно быть, ошибся, — тем временем произносит тот. — Твой шаринган не позволяет увидеть тенкецу…

— Мы можем легко проверить. Вам для этого достаточно всего лишь снять бинты.

Торуне делает шаг вперёд, но Данзо, останавливая его, командно приподнимает ладонь. Сакура же остаётся стоять на месте, рядом с Саем. В тени Какаши не видит её лица.

— Я не собираюсь так… — Кажется, что Данзо скажет «унижаться», но вместо того он бросает короткое: — Тратить время Хошикавы-доно. Ты прав. Я прибегнул к такому… несколько неприятному способу, чтобы сократить время на формальности. Чем быстрее Коноха укрепится вместе с новым лидером, тем лучше для всех нас.

— Но Данзо-сан, — подаёт голос Хошикава-сама, и теперь он похож на того человека, которому Какаши поведал вчера всё, что знает о Данзо. В нём даже намёка не остаётся на пренебрежение и незаинтересованность. — Вы, кажется, забываете, что согласование мной кандидатуры Хокаге — этап более важный, чем голосование джонинов. Я, например, не посмел бы назвать это пустой формальностью.

— Вы правы, — отвечает он, не прекращая сверлить Какаши сосредоточенным взглядом. — Но вы должны знать, что Хатаке Какаши, сидящий сейчас здесь с нами, — не кто иной, как ученик Четвёртого и лучший друг и бывший сокомандник Пятого. Ослеплённый беспочвенной местью ко мне, он хочет сам занять кресло Хокаге, но при этом его совсем не волнует непреодолимое препятствие, мешающее ему быть главой Конохи.

— И что же это за препятствие такое? — без особого интереса спрашивает даймё, с улыбкой развернувшись то к одному стражнику, стоящему за его спиной, то к другому, словно ища у них поддержки.

— Может, Какаши, ты сам нам расскажешь о твоей связи чакрой с Харуно Сакурой? Явление это настолько редкое, что лучше бы нам послушать того, кто непосредственно с ним сталкивался.

Злорадства во взгляде Данзо, скорее всего, никто, кроме Какаши, не замечает. Молчание становится непреодолимым, и он оказывается к этому не готов. К тому, что Сакура вообще будет упомянута в разговоре, к тому, что от их связи может зависеть исход. Это поражает его больше, чем то, что Данзо знает о связи.

— Та самая связь чакры, о которой пишут в основном в легендах? — неподдельно интересуется Хошикава-сама у Какаши.

— Из-за неё связанные шиноби не могут подолгу находиться порознь. — Какаши не видит смысла юлить — ему это претит. — Иначе оба умрут.

— А что за… Харано Сакура, говорите? Она гражданская?

— Харуно Сакура, — поправляет Какаши почти одновременно с тем, как сама она выходит вперёд, вырвавшись из тени, и говорит:

— Это я, Хошикава-сама.

— Вот оно как! Интересно, очень интересно… Значит, вы куноичи?

— Да, Хошикава-сама.

— Подойдите сюда, ближе. Я никогда не слышал ни о какой такой связи, разве что в книгах читал. На чём вы специализируетесь, Сакура?

Она встаёт между Данзо и даймё, и Какаши, игнорирую злую иронию Данзо, оглядывает её, как будто видит впервые. В ярком свете лицо Сакуры кажется разгладившимся, помолодевшим. Синяки, которые он видел в лесу, где они распрощались не так давно, выровнялись, и сейчас её глаза кажутся ярче и насыщеннее, чем обычно.

— Я простой ирьёнин. Немного специализируюсь на ядах.

— А, так это вы были посланы небесами Данзо-сану, — улыбается Хошикава. — Сколько вам лет?

— Девятнадцать, Хошикава-сама.

— Ну, нет. Всё же вы достаточно зрелы, чтобы дать ответы на наши вопросы. Отец рассказывал, как шиноби воевали в малолетстве. Так что давайте, просветите, Сакура. Что это за связь? Знаете, через несколько минут я должен встретиться с дядей, но если вам удастся удержать моё внимание, то я с большим интересом вас выслушаю и отложу встречу. Может, будучи ирьёнином, вы сумеете внести больше ясности в наш затянувшийся разговор? О связи вы должны знать лучше, чем мы.

— Несмотря на мою осведомленность в медицине, я мало что знала о связи, как и вы, Хошикава-сама.

— Так это правда? Про вашу связь с Какаши-саном?

— Да, Хошикава-сама. И такая связь на самом деле может быть опасна для Конохи, если ею будет органичен Хокаге.

Есть причина, говорит себе Какаши. Да, Сакура голосовала за Данзо, когда джонины выбирали Шестого Хокаге. Да, она отправилась ему, Данзо, добровольно на подмогу. Какаши тогда убеждал себя, что Сакуре, очевидно, нужно выглядеть неподозрительной, втереться в доверие, чтобы в скором времени выбить для Обито хотя бы пожизненное заключение. И сейчас… сейчас тоже — есть причина.

Но сколько бы он ни думал над вариантами, ответ не находится.

Сакура, стоящая между даймё и Данзо, — чужая. У неё иной взгляд, движения, стойка; даже хитайате завязан по-другому.

И у неё — иные реакции на него, Какаши.

Ей нет до него никакого дела.

На какое-то мгновение он представляет, как берёт её за руку, уводит отсюда, ведёт её домой, и там всё становится таким, как раньше. Но от мыслей этих Какаши тут же тошнит.

Его тошнит от самого себя.

Он даже в предательстве её обвинить не может. Как и подобает шиноби, в первую очередь Сакура думает о своей деревне и стране и правдой отвечает на прямой вопрос даймё, которому все они служат.

Правила. Таковы правила.

Правила, которым Какаши всегда подчинялся — и которые сейчас вызывают в нём смешанные чувства.

Ощущение неправильности.

В них, в этих правилах, нет смысла, они лишены целей, они — сплошная пустая оболочка, когда перекрывают что-то другое и настоящее.

Его внутренне вывинчивает потому, что он бы хотел, чтобы Сакура поступила иначе.

— Да, это и правда проблема, — удручённо произносит Хошикава-сама. — Лучше её избежать заранее. Ведь есть много других кандидатов…

— Прошу прощения, Хошикава-сама. Я не договорила. — В словах Сакуры нарастает уверенность, и Данзо переводит на неё взгляд, в котором прежде, чем он успевает замаскироваться, видно озадаченность. — Дело в том, что связь чакры, вопреки расхожему мнению, можно прервать.

— Я наслышан об этой связи, как и все мы, — заговаривает Данзо. Его низкий голос разносится по комнате тихим эхом. — Она не исследована, потому что редко встречается, но об основной её особенности знают даже дети: связь нельзя разорвать. Если умирает один связанный шиноби, то умирает и второй.

— Дело в том, — обращается Сакура к даймё, и тот вперяет в неё заинтересованный взгляд, локтем оперевшись в поверхность стола и расположив подбородок между пальцами, — что я обучаюсь ниндзюцу у Сенджу Цунаде, внучки Первого Хокаге. Она рассказала историю, поведанную ей Хаширамой Сенджу.

Даймё нетерпеливо пододвигается на стуле ближе к Сакуре, а Данзо сохраняет неподвижную, каменную позу. Напряжение в нём выдают лишь выступившие желваки.

— Он рассказывал ей, что в Эпоху воюющих государств связь чакры возникала чаще, чем сейчас. И как правило, оба шиноби оказывались членами одного клана либо воевали на одной стороне, постоянно находясь бок о бок. Первая связь чакры, которую Хаширама Сенджу застал лично, это та, что связала его младшего брата, Кавараму, с одной девушкой из их клана.

— Не знал, что у Первого Хокаге были братья, кроме Второго… — произносит даймё. — Не останавливайтесь, — тут же добавляет он.

Сакура едва заметно, как бы ободряюще улыбается и, не обращая внимание на исходящее от Данзо неодобрение, продолжает рассказ:

— Каварама погиб ребёнком, но девушка, с которой он был связан, осталась жива. Она не умерла вслед за ним. — Сакура нечитаемо взглядывает на Какаши. — Связь чакры прекратилась смерью одного из них.

— Интересно… — В словах Хошикавы-сама слышна мрачность, но и явно пробудившийся интерес. — Полагаю, вы скажете, что было принято решение распространить миф: со смертью одного умирает и другой — чтобы в ту страшную эпоху, когда смерть и без того поджидала за углом каждого, связанные шиноби не поубивали друг друга? В желании разорвать таким образом связь.

— Так и есть. Об этом мне поведала Цунаде-сама. Она предполагает, что для разрыва связи смерть должна наступить любым способом, кроме истощения из-за долгого нахождения порознь. Мы думаем, что это может привести к летальному исходу для обоих.

— Печальная судьба поджидает шиноби даже там, где они не просят. Но, Сакура-сан, что же вы предлагаете? Покончить с одним из вас? Неужели готовы себя принести в жертву? — На последних словах он улыбается, переводя сказанное в шутку.

Какаши оцепенело усваивает услышанное. Он пытается сопоставить в голове новые факты и то, как Сакура вела себя в последние недели. Должно быть, узнав правду о связи чакры, она решила отдалиться. В этом нет ничего удивительного. Многие на её месте выбрали бы нормальную жизнь. Теми же руками, что лечит, Сакуре приходилось не раз убивать. Вряд ли бы она задумалась о том, чтобы самой лишить Какаши жизни, но, возможно, рассчитывала, что рано или поздно это произойдёт на одной из миссий. И если они не будут вместе, то перенести потерю — не составит труда.

К потерям она, как и Какаши, привыкла.

Он хочет встать, прервать её, сказать даймё, что на посте Хокаге может еще долгие годы оставаться Третий. Но тут Сакура произносит то, от чего с удивлением на неё взглядывают даже Сай, Фуу и Торуне:

— Я уже это сделала. Вчера вечером моё сердце остановилось, и я разорвала нашу связь.

Она тянется к хитайате, неторопливо его развязывает, и тот сползает ей в руки. Волосы путаются, закрывают лицо, но Сакура откидывает голову назад, и они валятся вслед за движениями.

И открывают вид на лиловую ромбовидную печать на лбу.

Спина Какаши застилается дрожащими светотенями. Сакура видит его перед собой и, не чувствуя связи, мысленно возвращается в прошлое, в трехлетнюю давность. Тогда она качестве ниндзя-медика отправилась с Какаши на простецкую миссию, навязалась так, что даже Обито-сенсей, предоставивший ей эту возможность, по-доброму посмеивался ещё несколько недель после.

Сакуре было шестнадцать. Требовательным взглядом она прожигала затылок шиноби АНБУ, которому все вокруг давали дюжину разных имён, — и сердце заполошно билось между рёбер. Их возможный разговор она и предвкушала, и в то же время страшилась так, что кровь в жилах вставала от одной только мысли.

— Остановимся на ночь, — говорит Какаши сейчас, оглянувшись через плечо.

Она не отвечает, и для того, чтобы выразить согласие, этого достаточно. Весенний лес пахнет непросохшей почвой, гудит нарастающий стрекот сверчков. Стылый воздух улёгся и не бьёт теперь по лицу, как несколько часов назад, когда они только покинули столицу.

Всю дорогу Какаши и Сакура друг с другом почти не переговаривают. Со стороны они наверняка похожи на малознакомых шиноби, отправленных на совместное задание, пока члены их команд оказались вовлечены в другие миссии.

Ночью холодает, и вслед за Какаши Сакура спрыгивает со скрипучих веток вниз, останавливается у широкой судадзии; ярко-зелёный мох ковром накрывает ствол и неотличимо свивается с травой у почвы.

— Я разведу огонь, — подаёт голос Какаши и тут же отходит, чтобы собрать щедро осыпавшие землю ветки.

Она видит: он напряжён. С того момента, как Сакура обнажила перед даймё печать Бьякуго, миновало три дня, и за всё это время Какаши так ни разу и не попытался завязать с ней разговор.

Он её, казалось, и вовсе избегал.

Данзо вместе с Саем, Фуу и Торуне отбыли в Коноху сразу же, едва только покинули резиденцию даймё. Сакуре Хошикава-сама с такой настоятельностью рекомендовал остаться, пока Какаши не посетит празднество по случаю дня рождения Тамуры, что отказаться она не смела. На самом же празднике постоянно держалось как можно дальше от всех; время от времени, правда, Хошикава-сама представлял её, как некую диковинку, то одному, то другому высокопоставленному лицу: смотрите, это куноичи из Конохагакуре, она была связана чакрой с Хатаке Какаши, но, даже несмотря на связь, Хатаке Какаши ходил на миссии и случайным образом встретил в одном из публичных домов моего брата; да-да, ученица Сенджу Цунаде; слышали про реформу дяди?..

Сакура не питала надежд, что Данзо будет схвачен стражей даймё сразу же после разоблачения, но, столкнувшись с реальностью лицом к лицу, испытала горькое, сковывающее всё тело разочарование. Хошикава-сама и правда дал ему просто уйти — махнул рукой, сказал, чтобы с украденными додзюцу Коноха разбиралась собственными силами, а что касается Хокаге: «Переизбирайте и присылайте ко мне кого-то ещё. Либо оставляйте Третьего сидеть там до самой смерти».

— Хошикава-сама сказал, что ты случайно наткнулся на Тамуру во время вылазки в публичный дом. Но ведь следить за Тамурой и было заданием Хошикавы-сама. Я помню, на обратном пути на тебя напали двое-братьев наёмников родом из Киригакуре. Они отравили…

Огонь затрещал, и это отрезвило: Сакура замолкает, оборвав себя на полуслове. За ярким, клубящимся маревом ей не видно лица Какаши, отчего становится несколько проще. Он сидит неподвижно, чуть согнув ноги в коленях, и иногда — кидает в огонь высушенный техникой хворост.

— Ты знала про Котоамацуками?

Вспышка — и брошенный хворост тлеет в костре. От голоса Какаши у Сакуры немеют губы. Она хочет себя отдёрнуть, привести реакции в норму, но удаётся ей это с трудом.

— Знала.

— Почему не сказала мне?

— Вообще-то я… можно сказать, узнала от тебя. Асума — он заходил в госпиталь, выпрашивал у меня заключения о смерти всех Учих. Сказал, что я должна помочь: раз этим вопросом озаботился ты, то, стало быть, пытаешься спасти Обито-сенсея. Я вспомнила про Шисуи, каким обезображенным нашли его лицо, и подумала… — Сакура ведёт головой в сторону, отбрасывая поток навалившихся воспоминаний. Её слова звучат так задекламировано, что ей и самой становится не по себе. — Но я не знала, что Данзо станет прибегать к технике для того, чтобы влиять на решение даймё. Мне казалось, он уже применил её на Обито-сенсее. Заставил его поверить, что в нём живёт какой-то Тоби…

— Данзо не знает, что на самом деле Котоамацуками можно использовать чаще, чем раз в десять лет, — безжизненно прерывает Какаши. — Об этом Итачи рассказал только нам.

— Да, но мы не уверены. Он мог каким-то образом узнать правду. — Только договорив, она понимает, что повысила голос. Почему, стоит появиться надежде, Какаши предпочитает думать о худшем? — Ты что, так хочешь, чтобы Обито-сенсей оказался виновен?

— Нужно, чтобы мы дали людям то, во что они поверят. Это единственное спасение для Обито.

Некоторое время они молчат. Слышится уханье совы, жар огня печёт кожу, ночь окатывает небо и касается трепещущих деревьев.

Отчего-то Сакура дрожит всем телом.

— Я знаю, как работает Бьякуго, — говорит наконец Какаши. — Ты копишь чакру в печати, а потом собранная энергия регенерирует клетки. Но разве твоей чакры было достаточно, чтобы выжить? Если ты пробудила Бьякуго совсем недавно.

В нетерпении Сакура успевает лишь податься чуть вперёд; под движениями комкается накрытый на землю белый плащ.

— Ты могла умереть. — Какаши, в отличие от неё, не шевелится.

С этого они и начинали: он не желал её смерти, чтобы не умереть самому. Она знает, что сейчас всё иначе, но радости от услышанного в себе отыскать не может.

— Это было маловероятно.

— Ты делала это ради меня? Чтобы у меня был шанс стать Хокаге? — Какаши спрашивает вовсе не с надеждой.

Должно быть, она кажется ему жалкой и глупой: Харуно Сакура, готовая рискнуть жизнью, лишь бы угодить Какаши. И хотя полная правда в другом, она предпочитает не отвечать: каждая возможная фраза вдруг видится глупой и неправильной.

— Сакура, если ты всё ещё… — В словах проступает что-то живое и настоящее, и этот его тон она до боли хорошо знает.

— Пожалуйста. Не надо.

Видя Какаши таким — просящим и человечным, — Сакура всё чувствует острее, чем когда глядела на давней миссии ему в спину, или пыталась рассмотреть разного цвета глаза за щелками маски АНБУ, или поджидала его у ворот Конохи перед миссией, чтобы отдать боевые пилюли, которые готовила всю ночь. Она уверена: с этим громоздкими, не умещающимися в ней ощущениями можно справиться — утешить его, как она уже делала не раз, отдать ему остатки собственных сил, — но что-то удерживает её не месте, точно пригвождая.

Когда костёр затухает, они засыпают в остатках его тепла, а наутро Сакуру вырывает из сна сухое прикосновение к плечу. Дёрнувшись, она тянет на себя накинутый плащ.

Он пахнет ветром, лесом и костром.

Какаши накрыл им Сакуру ночью.

* * *

Узнав от шишо о прошлом другой Команды семь, Сакура думала, как вернётся домой, отдаст Какаши всю себя и никогда и ни за что его не отпустит. Это стало решением, от которого она была не вправе отказаться.

Но по дороге ей встретился тот парень — Сай.

Сай, высунувший язык и показавший печать повиновения. Сай, разложивший перед Сакурой огромный лист бумаги с изображением двух шиноби — мужчина в маске и женщина с розовыми волосами. Между ними тянулась неровная, словно бы наэлектризованная линия, а поверх были выскребены слова: «Данзо знает. Может использовать против Какаши, когда потребуется».

— Откуда? — выдавила из себя Сакура, изумлённо взглянув на Сая.

— Недавно в библиотеке я нашёл книгу, которую мне посоветовала Ино Яманака. Вы с ней дружны?

Печать не позволяет говорить ему прямо? Или он просто в целом… немного не в себе? В темноте лицо Сая казалось белым, как полотно.

— Да, — только и нашлась она.

— Там говорится, — Сай неестественно и натянуто улыбнулся, — что о людях можно многое узнать, просто наблюдая за ними со стороны. Выявленные в поведении перемены помогают допустить единственный логический вывод о том, что у них произошло. Например, если человек стал часто захаживать в госпиталь, который ненавидел раньше посещать, или попросил на работе другой график, то, скорее всего, что-то в его жизни существенно изменилось. Чтобы узнать, что именно, достаточно либо спросить его напрямую, либо выведать побольше подробностей иным способом. Некоторые, совсем отчаянные, прибегают к слежке. — Сакуру пробрал холод, и Сай, точно почувствовавший это, присел, свернул лист бумаги в огромную трубу и сказал: — Думаешь, слежка — это чересчур? Ино подрабатывает в магазине, принадлежащем клану Яманака. Если я начну часто там появляться, то…

Хлопок — и так же, как растворяется в воздухе призыв, исчезла и бумага с шифром. Сакура что-то ответила — рассказала, время от времени оглядываясь по сторонам, придуманную историю про Ино (привычки, распорядок дня). Сай же её поблагодарил, взглянул с излишней проницательностью и, учтиво попрощавшись, оставил Сакуру одну.

Ночная улица заливалась блёкло-синим светом фонаря.

Кто-то из шиноби Корня мог наблюдать за ней в ту самую минуту — но не потому что она ученица Пятого Хокаге.

А потому что об их с Какаши связи узнал Шимура Данзо.

* * *

Солнце, припекшись лучами к верхам деревьев, до обнажённых участков кожи доходит остатками. Воздух густеет, пить приходится каждый час — жадно глотая воду, Сакура всё ещё чувствует фантомную боль в груди.

Умирать — больно. А умирать от собственной руки — к тому же и страшно.

Днём Какаши предлагает остановиться на небольшой привал. Сакура нехотя соглашается, но, когда спустя час он протягивает потушенное на слабом огне мясо кролика, она жадно вцепляется в пищу и на какой-то миг даже забывает об атмосфере недомолвок, что между ними царит.

Умирать и воскресать — это энергозатратно.

— Ты выглядишь лучше, — говорит Какаши, прислонившись к коре дуба, и огромный жук тут же трепыхается и стремительно двигается по стволу вверх.

— Ты тоже. — Сакура достаёт из-за пазухи флягу с водой. — Связь нам обоим была не к лицу.

— Как ты поняла, что о связи узнал Данзо? — Какаши почти не ест. Отложив кусок мяса на расстеленную рядом ткань жилета, он сосредоточенно глядит на пустырь впереди, как будто смотреть прямо на неё, Сакуру, ему физически неприятно.

— Сай. Не знаю почему, но он захотел предать того, кому служит. Хотя и на полтона.

— И ты ему доверилась?

— Он знал правду, а значит, знал и Данзо. Это не вопрос доверия. — Сакура пытается убедить в сказанном и себя. Иначе никак, кроме аффекта, не объяснить всё, на что она пошла.

— И ты обратилась к Цунаде, — бесцветно проговаривает Какаши, — и она сказала тебе, что убить себя — это единственный выход?

Интересно, есть ли у него своя фляга с водой? А если Сакура предложит ему свою?..

— Шишо помогла мне освоить запретную технику Созо Сайсей. Это ускорило получение печати. Тем вечером, когда добиралась до столицы с Данзо, я тренировалась, и печать появилась сама по себе. Я бы никогда не лишила себя жизни, не будь Бьякуго.

— Я уверен, что умирать — это больно. Особенно когда протыкаешь себе сердце.

— Ты что-нибудь почувствовал, когда связь разорвалась? — спрашивает Сакура, надеясь, что это поможет увести тему разговора в иное русло. Но ей не удаётся:

— Я чувствовал то же, что и ты, когда умирала.

Фантомная боль возвращается с новой силой, и Сакура, подобравшись, выпихивает крышку из фляги и пьёт так, будто стекающей по пищеводу прохладой можно вымыть всё, что она ощущает.

— До сих пор болит? — произносит Какаши, словно прощупывая почву: он не уверен, как Сакура отнесётся к его участию.

— Нет, — она тянет полупустую флягу вперёд, и их взгляды встречаются впервые за время привала, — хочешь пить?

Но ответить он не может успевает: рядом слышится треск веток, и только Сакура хочет предположить, что это белка или какое-то другое заплутавшее животное, как из-за широченного дерева возникают две фигуры в чёрных плащах. Стремительности же, с которой поднимается и оборачивается Какаши, позавидовал сам Шисуи.

Лязг обнажающейся стали — и танто уже блестит в его руках.

— Как всегда молниеносны, Какаши-сан.

Этот голос Сакура узнала бы из тысячи: с той ночи, когда погибли Наоки, родители Саске и Минато-сан, он не раз преследовал её во снах. Она делает шаг вперёд, встаёт за спиной Какаши с шёпотом «Итачи-кун», и тенистые фигуры сбрасывают тут же накидки с голов.

Итачи и Саске.

Итачи и Саске — здесь, в семи часах пути от Конохи, живые.

— Вы же не станете нападать, Какаши-сан, — монотонно говорит Итачи. — Опустите меч.

— Саске… — выдыхает Сакура, подаваясь вперёд, но Какаши хватает её за руку, удерживает на месте.

Саске жив, он не стал мстить, он всё тот же: взъерошенные волосы, бледное лицо, чёрные глаза с постоянным отпечатком отстранённости. Для Сакуры весь этот миг сходится в одном лишь его лице.

— Как вы нас нашли? — первым делом спрашивает Какаши. Его поза стянута, как перед боем, и он вряд ли осознаёт ту силу, с которой удерживает ладонь Сакуры в своей.

— Благодаря Наруто, — отвечает Саске как ни в чём не бывало. — Когда оказалось, что их помощь вам не требуется, они развернулись на полпути, и Наруто написал мне, что вы в это время будете возвращаться в Коноху.

Сакуру успокаивает и обычное знание: Наруто не возненавидел Саске, несмотря на то что Итачи стал возможным убийцей Минато-сана. Последние месяцы она грезила тем, что когда-нибудь им троим снова удастся быть вместе, — и даже если не всё будет как раньше, ненависть хотя бы не затмит то, что их когда-то связывало.

— Итачи, — в ситуации Какаши разбирается быстрее, чем Сакура, — мне жаль. Но я обязан тебя схватить и доставить в Коноху.

— Сначала выслушайте то, что я скажу, — мирно произносит тот. — Если вы захотите забрать предложенное мной, то должны будете дать нам уйти.

Только теперь, обратив внимание и на Итачи, Сакура замечает, насколько он исхудал. Глубокие тени, пролегающие под глазами, выдают болезненность, кожа приобрела нездоровый меловый оттенок, а волосы, собранные в хвост, зримо поредели.

Но более всего Сакуру настораживает его взгляд — невидящий, смотрящий насквозь. Замечает она это лишь периферийным зрением, потому что опасается смотреть ему в глаза.

— Давай его выслушаем, — просит Сакура, но Какаши, кажется, принял бы такое же решение и без неё.

— Рад видеть, что ты в порядке, Сакура, — безжизненно говорит Итачи. Сейчас он похож на призрака того человека, которым она, Наруто и Саске восхищались в детстве, и так, словно время у него и вправду на исходе, Итачи коротко и отрывисто бросает: — Я отдам вам ворона. Я всадил туда глаз Шисуи. Направьте его на Данзо, и Данзо во всём признается.

И Какаши, и Сакура от неожиданности цепенеют. Но, опуская медленно танто, Какаши снова приходит в себя первым:

— Ты успел забрать один глаз Шисуи перед его смертью?

— Данзо вырезал оба глаза. Шисуи был застигнут врасплох — его предал товарищ по команде.

— Но тогда откуда…

— В день истребления клана Данзо уже использовал этот глаз, — сдержанно поясняет Итачи, точно был готов к такому вопросу, — и поэтому он показался ему ненужным на ближайшие десять лет. За ненадобностью и чтобы не тратить зря чакру — он поместил его в раствор, в штабе Корня, куда я смог пробраться, прежде чем покинуть Коноху. Раствор тот разработан Орочимару, он позволяет хранить шаринган десятилетиями. Другой, правый, глаз Данзо всадил в свою глазницу. Тот до сих пор при нём. И как Данзо полагает, теперь тоже непригоден на десять лет.

От услышанного Сакура вся подбирается. Мир перед глазами становится ярким, от нетерпения у неё звенит в ушах кровь.

Если это так, то…

— Он применил его на Обито-сенсее? Котоамацуками?

— Да. — Кажется, что этот ответ причиняет Итачи особую боль. Отступив на полшага назад, он прикрывает рот костистой ладонью и хрипло кашляет. Саске подходит к нему ближе, но ничем не помогает — только смотрит не то обеспокоено, не то ненавистно.

— Итачи-кун… — зовёт было Сакура, но кашель почти сразу прерывается. Итачи, даже не переведя дух, изо всех сил делает вид, будто никакого приступа не было вовсе, и продолжает:

— Данзо хотел восстания, и, судя по настроениям в клане, оно бы рано или поздно произошло. Но, получив глаза Шисуи, он пожелал большего. Всевластность и безнаказанность, которые дарит Котоамацуками, его ослепили.

— И Данзо решил не только избавиться от клана, но и сделать Обито убийцей, а не просто неспособным Хокаге, — довершает Какаши, и Сакура понимает: он тоже оживился и наполнился, как и она, надеждой. — Только вот как там оказался ты? И Четвёртый?..

— Я не раз наблюдал людей под влиянием Котоамацуками. Тем утром я встретился с Пятым, и у меня не возникло сомнений: на него наложили гендзюцу Мангекьё Шарингана Шисуи. Сложив воедино две цели, которые преследовал Данзо, — полное истребление клана Учиха и дискредитация Пятого-сама, — я предположил самое худшее, и оно же и оказалось правдой. Я рассказал о своих догадках Четвёртому. О них же — поведал отцу, но не скрыл того, что именно планирую сделать. Я не ожидал, какие необратимые последствия повлечёт за собой каждый из этих шагов.

Картины так ярко встают перед мысленным взором, что Сакура едва ли не видит их воочию: Итачи, сказавший отцу, что их клан стал разменной монетой и что никакого восстания, которое тот замышляет, не будет; подавленные, потерянные Фугаку-сан и Микото-сан, выбравшие смерть от собственных рук, чтобы не вынуждать родного сына взмахивать катаной над их головами; Минато-сан, предположивший, что сумеет остановить Обито своими руками, — ученика, ставленника, того, кому он доверял как самому себе; и Обито-сенсей, безжалостно убивший его под действием гендзюцу.

— Итачи-кун… ты… — Сакура замолкает, пытаясь подобрать нужные слова. Съеденное мясо встаёт поперёк горла. Её тошнит. — Ты что, убил всех вместо Обито-сенсея?.. Зачем ты…

Всё это не имеет никакого смысла. Почему он не обратился к другим? К джонинам, старейшинам. К Цунаде или Джирайе-сама. Их сил было бы достаточно, чтобы остановить подобный кошмар.

Скольких невинных людей Итачи убил своими руками?.. И ради чего? Чтобы не опорочить честь клана, готовившего восстание, и имя Пятого Хокаге?

— Я надеялся, что смогу поместить его в гендзюцу, — мертвенно отвечает Итачи. Взгляд его устремлён куда-то вперёд, на деревья за её спиной. Секунда, две, три — он так ни разу и не сморгнул. — Но Пятый-сама силён. Вы это знаете не хуже меня. Пока его пытался остановить Четвёртый, своими руками я сотворил то, что Данзо велел сделать ему. Но до того, как Четвёртый вообще его нашёл, он успел убить двоих: владельца лавки и чуунина, работавшего в госпитале.

Последние слова выстреливают в Сакуру как стрелой. Ясность сознания растворяется в ужасе, и ей чудится, что лес вокруг — это какой-то муляж или изображение на васи, и оно вот-вот схлопнется вместе с красками Саске и болезненной кляксой его старшего брата.

— Остальных убил я, — довершает Итачи монотонно.

— Зачем?.. — Сакура спрашивает мгновенно, не дав ему как следует договорить. Голос осип до хрипоты.

— На чаше весов было с одной стороны восстание клана, а с другой — его полное истребление руками Пятого Хокаге. И то и другое разрушило бы Коноху до основания.

Внезапно ей кажется, что лица Итачи и Саске поплыли перед глазами, и тут же, выдёргивая в реальность, Какаши хватает её за руку и притягивает к себе. В его голосе, обращённом к Итачи, нет осуждения или злости, только точное и безжизненное изложение:

— Ты умираешь и поэтому на это пошёл. А ещё потому, что по счастливому стечению обстоятельств Саске тем вечером был на миссии.

Губы Итачи чуть изгибаются в осторожной улыбке.

— Я не сомневался в вас, Какаши-сан. Я так полагаю, вы уже приняли решение?

— Выбором мы ограничены ничем не хуже тебя, капитан.

С неприсущим ей отстранением Сакура наблюдает, как Итачи достаёт из кармана распахнутого плаща свиток, дрожащей рукой передаёт его Какаши со словами «ворон запечатан здесь» и отходит назад, приваливаясь к дереву. Она ловит на себе взгляд Саске, и ей становится немногим легче.

Саске в порядке. Он сильный. И обязательно справится.

— Ты вернёшься? — едва слышно спрашивает у него Сакура.

Не скажи Саске ничего, она бы не расстроилась. Ей достаточно и того, что ни о какой мести он не помышляет. То, как Саске относится к ней, для Сакуры второстепенно.

Но всё же он отвечает:

— В другой раз, — так, что, наверное, никто, кроме неё, его и не слышит.

* * *

Ствол дерева напитан не то дождём, не то талым снегом — одежда Сакуры стала влажной и морозит кожу.

— Ты в порядке? — Какаши приседает напротив, взглядывает на неё одним глазом: в насыщенной зелени леса он видится ей тёмно-серым, и ей хочется протянуть по привычке руку, направить чакру в другой, скрытый за тканью хитайате глаз — но она сдерживается.

Кивает и принимает из его рук флягу с водой.

— У тебя поразительное умение встречать с холодным сердцем даже самые неожиданные новости. — Не дождавшись ответа, Сакура пьёт до тех пор, пока не опустошает содержимое.

— Ты в хладнокровии ничем не хуже меня.

Он садится рядом, забирает флягу из её рук и кладёт рядом с собой. Теперь их с Сакурой разделяет совсем небольшое расстояние, один или два сун⁽¹⁾. Аромат расцветшего гинкго смешивается с запахом его кожи и мыла, и, словно рассеявшись вслед за Саске и Итачи, рассыпается и стрекот сверчков.

Сакура устало кладёт голову Какаши на плечо, и он мгновенно находит на земле её пальцы, сцепляет со своими. Будто только этого и ждал.

— Странно не чувствовать связи, — говорит он.

Сакура кивает.

— Тебе лучше?

— А тебе? — переспрашивает она. — Обито-сенсей… Всё же он… сделал это. Так или иначе, но своими руками.

— Я могу с этим справиться. Главное, чтобы справился сам Обито. И ты.

Двинувшись, она открывает глаза и щурится от контрастной вспышки солнца. Фантомная боль в груди распадается, как несуществующая, и Сакура уступает: ведёт рукой выше, по его плечу, шкрябает сандалиями по земле, пробираясь чуть вверх, и, обвив ногами, садится Какаши на бёдра. Маска АНБУ задвинута на голову, она снимает, бросает её оземь — и обнимает его, вдыхая влажный воздух.

Без связи всё ощущается полнее. Всё — кажется настоящим.

— Ты соврала тогда? — Какаши не скрывает подавленности. Это он, сидит перед ней открытый, такой, какой есть на самом деле. — Всё, что наговорила. Ты же соврала?

— Да. Мне казалось, так нужно. — Она вжимается в него крепче, трётся щекой о нейлоновую ткань водолазки, хватается за кончики волос у его шеи. — Я боялась, что связь помешает — тебе, деревне.

— Но?..

Как Сакура и полагала, он всё понимает. И, как и всегда, большую часть из того, что заметил, держит в самой глубине себя.

— Когда я всё тебе высказала, то меня словно озарило: в сказанном есть и часть правды. Оставив тебя в тот вечер у подлеска, я возвращалась в свою квартиру, и мне правда было легче. Как будто я избавилась от того, что меня отяжеляло. И тебя — отяжеляло это вслед за мной.

— И дело не в связи, — тихо, но как-то гортанно произносит Какаши. Он перебирает её спутавшиеся сухие локоны, опускает ладони вниз, к лопаткам.

— Во всём, — подтверждает Сакура, хотя сказанное и не было вопросом.

Какаши тянет её вверх, заставляя поднять взгляд, и Сакура льнёт к его пальцам, вцепившимся ей в подбородок. От них едва уловимо пахнет землёй и озоном — так сильно, что, кажется, вот-вот хлынет дождь.

— Прости, я обещала, я знаю. — Она сглатывает расширившуюся пустоту в горле.

— Всё в порядке, Сакура. — За маской не разглядеть, но ей видится, как сжимаются в линию его высохшие губы. — В первую очередь прислушивайся к себе, а не к обещаниям, что мне когда-то дала.

Частично ей и правда хочется выполнить обещание и никогда его не оставлять. Но стоит представить, что она вновь окажется с той омертвляющей тяжестью на их общих плечах, как всё меркнет, истаивает в глухой пустоте.

Спустив маску вниз, Сакура хватается за хитайате, дёргает его наверх, и её догадка подтверждается: каждая эмоция, словно сенбоном, вырезана у Какаши на лице. Для поцелуя он наклоняется сам, и она отвечает, но осторожно, почти неуловимо, так, как они никогда раньше друг друга не касались.

Чудится, что даже в этой близости между их телами оседает пару сотен сун и что, возвратившись в Коноху, каждый из них разойдётся своей дорогой и сам заполнит эту пустоту.

---

1) Сун — японская мера длины, равная 3,03 см.

Вернуться к тексту