Огненноликая (гет)

Когда я думал, что учусь жить, я учился умирать

Леонардо да Винчи

Джаспер

Не помню, когда еще мне так тяжело давалось справляться с эмоциями — собственными и чужими. Наверное, когда я наконец понял, что больше не могу быть с Марией, потому что устал убивать потерявших силу новорожденных, каждый раз испытывая при этом их боль и страх. А еще тогда, когда мы думали, что Эдвард и Айрин погибли от рук Беллы и Виктории. Но даже и тогда было легче. В первом случае я не испытывал привязанности к тем, кого убивал, а во втором наше горе было недолгим и быстро сменилось безмерным счастьем.

Сейчас постигшее нас горе было постоянным. Наша скорбь была словно густой туман, который постоянно окружал нас. Каждое мгновение я испытывал боль, скорбь, отчаяние и почти не мог отделить свои чувства от чувств родных. Умом я понимал, что только я могу помочь им сейчас, утешить, смягчить, притупить для них эту боль и эту скорбь. Но мои чувства кричали об обратном. Мне самому нужно было утешение, но его не было.

Самым страшным чувством для меня была пустота, страшная, всепоглощающая, затягивающая в бездну. У всех нас в той или иной мере было это необъяснимое чувство пустоты, но моя пустота была болезненной, кровоточащей, выжигающей, граничащей с чувством невосполнимой утраты, словно из моей груди вырвали порядочный кусок живой плоти, словно я больше не целый и никогда уже таким не буду. Я не мог объяснить это чувство и не понимал его природы, но жить с ним было невыносимо. И все же я жил, стараясь не сойти с ума и быть рядом с родными, которым сейчас нужна была поддержка.

В нашем доме теперь каждый шаг отдавался всепоглощающим чувством боли и утраты. Больше всех досталось Карлайлу. Его скорбь была отрешенной и возвышенной. Он днями напролет не отходил от тела матери, застыв у ее кровати, как каменное изваяние, словно решил разделить с ней ее участь. Мы уже отчаялись вернуть и его назад в мир живых.

Он будто сразу распознал, что с его второй половинкой случилась беда, что ее жизненная сила ушла и не вернется. Когда мы еще верили, что Эсми быстро восстановится и очнется, он уже знал, что все наши надежды тщетны. Все наши знания о нашей собственной сущности говорили нам, что Эсми уже давно должна была очнуться, ведь ее тело, хоть и не так быстро, но восстановилось, голова постепенно срослась с телом, на молочно-белой шее не осталось ни единой трещинки. Но жизнь к ней возвращаться не спешила.

Эммет и Розали сильно горевали по матери. Розали очень болезненно воспринимала все, что было связано с семьей, и постигшее семью горе сильно выбило ее из колеи. Но я был спокоен за брата и сестру, их союз был как никогда крепок, они поддерживали друг друга в этом обрушившемся на семью несчастье и как могли старались поддержать нас с Карлайлом.

Нам было так тяжело, что мы даже не пытались обсудить то, что произошло с нами тем теплым апрельским днем, когда сюда явились Вольтури. Но я не мог не думать об этом. Зачем они приходили, чего добивались, зачем убили Эсми и почему отпустили нас? Эти вопросы мучили меня неотступно. Они пришли отнять у нас что-то, но что именно? Неужели их целью было лишь убийство нашей милой и совершенно безобидной для них Эсми. Я подспудно чувствовал, что за этим крылось что-то еще. Я помнил взгляд того синеглазого дампира, который так искусно повелевал нашей волей. Несомненно, тайна скрывалась где-то там, в его гипнотическом пронзительно синем взгляде. Эти навязчивые мысли немного отвлекали меня от душившей боли. Но как ни силился я вспомнить в подробностях события того трагического дня, мне это не удавалось, в моих воспоминаниях зияли лакуны, неизменно что-то ускользало от меня, какая-то важная деталь, которая могла бы связать обрывки воспоминаний воедино, соединить все части мозаики.

Элеазар и Кармен Денали, которые были с нами в тот злосчастный день, испытали шок от того, что среди Вольтури был их новый член семьи — Лоран. Они тоже ничего не могли понять и объяснить. Что он делал на стороне Вольтури, зачем пошел к ним? Я помнил, как кочевник подходил ко мне, намереваясь меня убить, в то время как моя воля была парализована, я также помнил, как убил его, оторвав ему голову, когда его внезапно охватило пламя, а с меня на какие-то мгновения спали незримые оковы дампира. Но от меня неизменно ускользал некий важный смысл всего произошедшего.

Денали позвонили главе своего клана — Тане, чтобы сообщить ей о гибели Лорана, а затем покинули нас. Представляю, как убивается теперь Ирина и как она винит в этом нас и конкретно меня, в то время как я даже себе самому не могу ничего объяснить. Боюсь, нам еще предстоит очень неприятная встреча с родственниками.

Дни сменялись ночами, ночи — днями, а наша жизнь словно замерла и бесконечно прокручивалась, как кинолента, на этом печальном, трагическом отрезке. Но в один из вечеров этой бесконечной череды печальных дней в нашем наполненном скорбью доме раздался пронзительный телефонный звонок, изменивший в дальнейшем всю нашу жизнь.

Звонили на мобильник отца. Я по привычке взял трубку, так как отец больше не отвечал на звонки.

— Здравствуйте, я говорю с Карлайлом Калленом? — послышался на том конце низкий мужской голос.

— Нет, к сожалению, отец не может сейчас подойти, — ответил я. — Я могу ему что-то передать?

— Передайте, что звонил Гвидо.