Сказки дьявольского особняка (джен)

"Ты пошел на обман, чтобы сломить меня. Ты предложил нам поменяться телами. Ты соблазнил меня своим могуществом, ты влил в мои уши столько сладких обещаний, что я поверил и поддался. Я был тобой один день и одну ночь. В ту ночь, ослепленный желаниями и опьяненный новыми победами, я совершил убийство. Я совершил его твоими руками, злой дух, и в твои руки предал свою душу. И чтобы спасти ее... мы заключили этот договор".

В выходной день у него не было жертвоприношений. И он уходил в лес, разгребал сухие прошлогодние листья, смотрел в прозрачную воду озера и тосковал. Запах крови преследовал только по ночам, в сгущавшейся темноте так легко было представить чьи-то глаза. Но больше всего ему мерещился не свет, а звуки, шорох и шаги Крадущегося. Кто такой был этот Крадущийся? Он не знал. Просто однажды Крадущийся обещал прийти за ним. И чтобы этого никогда не случилось, он каждый день приносил жертву. Охотился на людей и оставлял их тела на холме. Иногда он приносил их еще живыми. Тогда со стороны холма доносились крики. Утром он не находил ничего, даже часов или ботинок. Крадущийся забирал свою дань без остатка. И требовал еще. И он охотился без устали, в терпеливом ожидании своего единственного выходного дня.

Этот день наступал раз в году, на исходе зимы, когда в снегу появлялись проталины и ручейки, а озеро выходило из хмурых берегов. В этот день солнце заглядывало в его душу, пробирало до самого нутра, заставляя выйти из дома с утра пораньше и мчаться что было силы в глубину леса. Он бежал и дышал полной грудью, и душа его пробуждалась, высвобождаясь из оков немоты и холодного оцепенения.

Он смотрел в зеркальную озерную гладь, тронутую рябью, а длинные-длинные волосы спускались в воду, купаясь и оживая. По его лицу скатывались слезы, переполняя полноводное озеро еще больше. О чем он тосковал? О тех спокойных днях, когда он жил без печалей. Когда он сам был человеком. До того как встретил Крадущегося. До того как по глупости совершил первое убийство. И теперь вереница трупов тянется за ним в вечность. И не кончится никогда.

* * *

Ангел закрыл книгу и положил в выдвижной ящичек. Присел на полу так, чтоб подпереть голову рукой, лежащей на постели малышей. Крохотные пальчики Лиллиана погладили его щеку.

— Папочка, а что было дальше? И как его звали?

— Об этом сказка продолжится завтра, малыш. Засыпай. Твой братик, как всегда, уснул первым.

— Папа, а почему Крадущийся дал ему выходной день?

— Чтобы придать ему сил. Поставить цель. Если он будет убивать без отдыха, все дни сольются в один, он потеряет надежду и остановится. И Крадущийся заберет его.

— А разве Крадущийся не хочет его забрать?

— Тогда никто не будет приносить жертву. И Крадущемуся придется искать нового охотника.

— Значит, на самом деле Крадущийся не желает ему зла?

— Тсс... Спокойной ночи, Лил'. Я люблю тебя.

— И я тебя, папочка.

Ангел выключил разноцветный ночник и вышел. Он мог бы читать и в темноте, но хотел видеть лица детей, сменяющиеся выражения любопытства, волнения и сонливости. Лиллиан всегда задает вопросы. Вильгельм, кажется, воспринимает на уровне подсознания, ему не нужны пояснения. Не забыл ли он запереть ящичек на ключ...

— Я искал тебя, — Демон странно сливался с оконной рамой. И улыбался ему.

Андж не сбавил шаг и прошел мимо. Черная тень последовала за ним по пятам. Диковатая погоня закончилась в бильярдной. Там часто заканчивались все игры. Но сейчас не было настроения. Или желания... Ангел устало посмотрел на обвивающиеся вокруг запястий ленты. Черные, шелковые. Воображаемые, но тугие.

— Это ведь с тебя списаны герои всех страшных сказок? — вымолвил нехотя, когда брат прижался к нему. Холодным телом, награжденным ненормально горящими глазами.

— Ну и что? Разве я плох? — Демон провел языком по контуру его уха, обхватил губами стальное кольцо, потянул...

— Нет, ты был создан для этого, — Ангел закрыл глаза. Сопротивляться бесполезно, эта игра входит в ежедневный рацион. Как молоко для его детей. Как воздух для тех... ну... их. Как их? Черт. Людей. — Юс, кто такой Крадущийся?

Блуждавшие на шее губы остановились. Хотелось повторить вопрос, но Демон и так прекрасно расслышал. Андж предпочел молча изнывать в ожидании ответа.

— Можно я скажу завтра? Когда ты дочитаешь им эту сказку.

— Иначе что?

— Иначе ты сожжешь книгу.

— Просто блеск. Тогда я сделаю это прямо сейчас.

— Не сделаешь. Ящичек ты запер... — Демон поднял голову, отрываясь от прокушенной ключицы. В зубах он держал ключ. Ангел коротко вздохнул и кивнул.

— Обещай мне, что все будет не так страшно, как я подумал.

— Обещаю.

— Я с тобой поседею...

— Ну глупости хоть не говори, — Демон запустил руки под его рубашку и выплюнул ключ на бильярдный стол. — И не оглядывайся! Заберешь. Потом... если вообще вспомнишь, — он слизал струйку крови, перерезавшую грудь брата-близнеца, и обнажил клыки подлиннее.

Что-то сломано внутри. Провалы в памяти заполнены бензином и подожжены. Медленно горят, изредка распускаясь в огненно-красные цветы. Он тушит их в ледяной воде. Борется с желанием полностью погрузиться в озерную гладь и расстаться с жизнью. Но он боится, что Крадущийся найдет его и за гранью смерти. Найдет и заберет в место страшнее преисподней. Выхода нет, ему вечно платить проклятую дань, вечно не найти покоя, вечно страдать и убивать. Почему? Почему...

Он разбил свое отражение в зеркальной воде и сжал кулаки. Сегодня отчаяние уступило место ярости. Тонущее в озере солнце сделало его лицо из бледного багряным. День угасал, в вечернем воздухе появлялся слабый запах крови. В полночь уговор выгонит его в город, на охоту. Но в съеденном тоской мозге появился безумный план. Он никуда не пойдет. И приносить никого не будет. Просто ляжет в покрытую инеем траву и приготовится ждать. Для защиты с собой только пистолет с двумя патронами и короткий нож, но в этом поединке оружие ему не понадобится.

Он лег на спину и остался один на один с зимним небом. Запах крови усиливался, полоска света на западе поблекла и исчезла, на лес упали сумерки. Он глубоко дышал, хотя в груди появлялась тяжесть... как будто туда положили огромный камень. Железистый привкус во рту заставлял постоянно сглатывать. Он сдерживал себя, как мог, и лежал неподвижно. Злость понемногу улеглась, но привычного страха не было. Страшнее самого Крадущегося могут быть только шаги Крадущегося. Он дождется. Три часа, может, четыре...

В кромешной тьме, которую не могла рассеять россыпь далеких звезд, послышался шорох и треск сухих листьев. По тропинке к озеру кто-то не шел, а скользил, заметая свои следы длинным хвостом. Обледеневшая трава захрустела под самым ухом. Он не двинулся с места, хотя душа ушла в пятки.

— Охотник, — прошипел Крадущийся. — Слышишь ли ты меня?

Он молчал. В первый раз, когда он увидел Крадущегося, тоже была темнота, и в ней светились глаза. Большие и зеленые, перерезанные узкими зрачками. Но тогда он простодушно подумал, что Крадущийся хоть немного, но похож на человека. Сегодня с этой мыслью пришлось расстаться. Тяжесть в груди стала невыносимой. Страх забрался в самые потаенные уголки его разума, превратившись в слепой и бесформенный ужас.

— Так ты сойдешь с ума, — шипение стало тише. — Не бойся меня, охотник.

Казалось, сердце лопнуло от напряжения. Он не вздрогнул, когда руки и ноги обвили толстые змеиные кольца. Подумалось, что уже умер. Или очень близок к тому...

— Не умрешь, — Крадущийся обвил его целиком и поднял. Придержал безжизненно свесившуюся голову кончиком хвоста. — Никогда не умрешь.

— Отпусти меня на волю, — прошептал он, приходя в себя.

— Принеси сердце хозяина. И отпущу.

— У меня нет хозяина! Я думал, ты — мой хозяин.

— Сердце хозяина, — повторил Крадущийся. — Принеси до рассвета. И получишь свободу.

— А если не успею?

Глаза змея стали красными. Затем потухли. Он снова лежал на хрустящей траве, наедине с небом. Но кое-что изменилось.

Он вспомнил свое имя. И вспомнил хозяина. Это был не его хозяин.

— Хозяин Крадущегося, — он низко наклонился над озерной водой. Запах крови рассеялся, в руках появилась сила. Но до рассвета мало времени, очень мало. Где ему найти хозяина, если он до сих пор не знает, кто такой Крадущийся. Или уже знает? Вспомнил?

* * *

Его дети дрожали, прижавшись друг к дружке под стеганым одеялом. Ангел поспешно захлопнул книгу и замер, не зная, что сказать. Почему отец пишет такие страшные вещи? Осталось дочитать всего три странички, и ему самому хочется знать развязку, но...

— Это сказка, лапочки, — он взял близнецов на руки, хотя в собственном голосе ни грамма уверенности не было. — Она кончится хорошо.

— Не верю, — Лиллиан тихо хныкал, утыкаясь нежной мордашкой ему в плечо. Вильгельм молчал, только продолжал мелко дрожать. Андж обнял крепче обоих, молясь о том, чтоб в спальню малышей кто-нибудь догадался прийти, именно сейчас, ему это очень надо.

— Еще не спите? — молитвы были услышаны. Ксавьер строго оглядел мужа, обложку книги, плачущих близнецов, и последних забрал. — Спрячь эту гадость, — он кивнул на сборник сказок. — Только не здесь! Унеси куда-нибудь. Я сам их убаюкаю. Все, иди.

— Кси, я хотел...

— Поговорим позже. Уйди уже, я нервный, могу чем-то кинуть.

Ангел послушно покинул детскую и отправился в бесцельную прогулку по дому. Книгу можно оставить в библиотеке, но это слишком рискованно, горничная наведет порядок и уберет ее на полку, и привет. Сам черт ее потом не найдет в многотысячной коллекции томов. Как он сам-то ее нашел? Переплет классический, темно-коричневый, с характерной монограммой темптера на корешке. Таких книг в библиотеке пруд пруди, он выбирал наугад.

— Позволь мне, — вкрадчивый голос Демона разошелся по спинному мозгу, родив мурашки под кожей. Как сладко к нему прижиматься, стоящему сзади... и ни о чем больше не беспокоиться.

— Не хочешь, чтоб я дочитал это сам, тайком?

— Ты не маленький мальчик, чтобы зачитываться сказками на ночь глядя.

— Конечно, у меня же по программе игры для взрослых, — Андж не хотел иронизировать, само как-то вырвалось.

— Нет. Я ухожу на дежурство.

— Неужели Ксавьер выкупил меня сегодня у тебя? — он хотел, чтобы Демон укусил его за эти злые шуточки, но Демон непривычно нежный и целующий. Что-то тут не так. — Куда ты дел книгу?!

— Тихо, я беру ее с собой. Не мельтеши... — киллер облюбовал подходящее место и всосался в его шею. Ангел застонал, не сдержавшись, и забыл, что где-то были какие-то проблемы. Какие? Не помню, не знаю, неважно...

Его звали Зевс. Или Зэсс, на новый манер времени, в котором он жил. Он искал ответ на свой вопрос до самого рассвета. Погрузился в книги, которые никогда не читал, и более того — не видел ранее в собственном доме. Откуда они появились? Подвал будто родил их.

Он сдувал с них пыль, щурился в свете масляной лампы, разбирая неровные почерки на ветхом пергаменте, с трудом понимал язык и совсем не понимал содержание. Там было все: библейские пророчества, скитания древних, поэмы и баллады из эпохи титанов, несколько историй сотворения мира, странных и перевернутых для воображения настолько, что версия христианства казалась скучным лепетом. В описаниях встречались бесы, злые духи, странные и непривлекательные существа неизвестной природы. Но ответа не было. Крадущийся и его хозяин — как инородные тела, они не встречались в летописях, потому что и не могли встретиться.

Злой и разочарованный, переполняемый то досадой, а то отчаянием, Зэсс оставил свой пыльный архив, забыв затушить лампу, и вернулся обратно к озеру. Неимоверно чистая вода, которую не мог сковать зимний холод, была последним пристанищем его мыслей. Выходом суровым, но менее страшным, нежели змеиные глаза Крадущегося и обещанный им вечный плен.

Он скинул верхнюю одежду, позволив морозному воздуху жадно наброситься на его тело и вонзиться тысячью игл. Алеющая над горизонтом полоска света отрезала долгое прощание с миром. Ни секунды не медля, он бросился в воду, обжегшую не хуже пламени, задержал дыхание и потянул за собой с берега огромный валун. Ему не всплыть обратно с таким грузом, а разжимать руки он не будет, ни за что. Даже если за них ухватится сам змей.

Погружение продолжалось несколько минут, озеро казалось бездонным. Легкие, что должны были уже раздуться и разорваться под огромным давлением, сдавило кровавой болью лишь на миг... затем отпустило. Зэсс закрыл глаза, будто соглашаясь со сгущавшейся на большой глубине темнотой, и звал к себе смерть, неистово, в страшной молитве, звучавшей как угроза. Но вместо смерти в него ворвался слепящий свет, порезавший веки и заставивший их открыться. Он достиг дна, камень, с которым он спустился, раскололся, задев цепи, торчавшие прямо из песка. Они тянулись с двух сторон и заканчивались ржавыми кандалами, которые держали скованными прекрасные белые руки… юноши, почти отрока. Его кожа испускала этот божественный свет, и даже волосы, свободно парящие в воде, были заражены свечением. Он был мертв. Или спал? Озерная вода обманывала своей подвижностью.

Зэсс схватил кандалы, и они с легкостью развалились, проеденные ржавчиной насквозь. Юноша, нетронутый гнилью и разложением, вблизи оказался еще прекраснее. Одежда, покрывавшая его тело, казалась легкой паутиной, оплетенной водорослями. Забыв о гибели, что должна была встретить его под толщей воды, Зэсс держал это тело в объятьях до тех пор, пока страшный глас, загремевший в голове, не заставил его взмыть круто вверх и вынырнуть из озера.

Воздух, казалось, похолодел еще больше, ужалил внутренности и заставил кашлять. Свою драгоценную находку он бережно положил на берегу. Вынул нож, внутренне облившись слезами. У него нет права на ошибку, в распоряжении имеется лишь одно сердце. Он должен вырезать его. Прямо сейчас.

Но, разорвав прозрачную ткань и обнажив грудную клетку юноши, он лишился дара речи: все тело утопленника пульсировало, переливаясь теплым белым цветом, то ровно, то в странном рваном ритме. Похожее на сердцебиение везде, во всех уголках и в каждой клетке плоти, из глубины и до кончиков ногтей.

— Не тронь меня, Зэсс... — белая-белая шея выгнулась, едва шевелящиеся губы поцеловали снег. — Не рань меня. Я не Хозяин. Я его Сердце.

— А КТО ХОЗЯИН?

— Там... позади тебя.

Зэсс обвел ладонью контуры божественного лица, улыбнувшегося ему, и только после этого повернулся к своему проклятью. К Крадущемуся, что в лучах заново рождавшегося солнца внушал и ужас, и отвращение в равной степени. Его белесое змеиное тело толстой вонючей массой лежало на берегу, опоясывая озеро. Он был огромен и могуч. И увенчан короной из людских черепов. Зэсс призвал все свое мужество, чтобы просто остаться на месте... и не пуститься наутек, прочь от адского чудовища.

— Охотник, — зашипел Крадущийся, окатив его небывалой волной зловония из пасти, — твой срок вышел. Время платить.

— Нет! Я принес тебе сердце хозяина.

— Где же оно, охотник?

— Здесь, — он показал на Сердце, лежавшее на тающем снегу будто в сладкой полудреме. — Даруй же мне свободу.

— Я не узнаю в нем сердца.

— Лжешь! Ты — хозяин, и ты вырвал его из своей груди за неповиновение, ты запер его, выбросил, утопил... открестился и забыл о нем. Ты червь, мерзкий и злобный, ты стал таким, лишившись сердца, ты захотел быть таким, порождением лишь своего извращенного ума. Ты заточил его на глубину, недосягаемую для живых тварей, и твоя сила возросла неимоверно. Ты творил беззакония, подчинял и пожирал людские души. Пока не родился я.

— Я сожру тебя, охотник, за эти речи, как пожирал всех. Идем со мной, пока судьба твоя еще не решена и висит на волоске.

— Я вспомнил тебя! И вспомнил абсолютно все. Я был человеком... ты же был богом, но ты родился богом зависти и тщеславия и никогда не смог бы стать ничем другим. Ты преследовал смертных, за их красоту или таланты, когда они превосходили всё то жалкое, что ты мог предложить миру. Ты соревновался также со мной. И проиграл. Тогда ты пошел на обман, чтобы сломить меня. Ты предложил нам поменяться телами. Ты соблазнил меня своим могуществом, ты влил в мои уши столько сладких обещаний, что я поверил и поддался. Я был тобой один день и одну ночь. В ту ночь, ослепленный желаниями и опьяненный новыми победами, я совершил убийство. Я совершил его твоими руками, злой дух, и в твои руки предал свою душу. И чтобы спасти ее... мы заключили этот договор. Ты забрал у меня смерть, потому что, оскверненным, я попал бы в ад. Но я остался на земле и в обмен на эту милость я приносил смерть другим. Я убивал для тебя невинных, ты пожирал их, змей, и с каждой новой жертвой моя душа в твоих руках замерзала все больше, засыпала все крепче, в черном забытьи... но я проснулся, — Зэсс с сомнением посмотрел на Сердце, — хоть я не понимаю, почему. Договора больше нет, отпусти меня. Отпусти.

— Ты никогда не уйдешь. И не умрешь. Никогда.

— Хорошо! Тогда я заберу твою смерть. Берегись! — он подошел к юноше и схватил за белокурые волосы, приставляя нож к горлу. — Смотри... Я разрежу твое Сердце, ты издохнешь, и я все равно освобожусь.

— Глупец! — Крадущийся оглушительно расхохотался. — Охотник, ты глуп, как в день своего рождения. Что ж, режь его, хрупкое и белоснежное, и узри... что будет.

Зэсс в еще большем сомнении убрал нож и заглянул внимательно в глаза, похожие на голубую озерную воду. Такие же кристально чистые, но не холодные. И губы, едва шевелящиеся... таявшие на них снежинки хотелось слизать.

— Разве могло быть у негодного хозяина чистое сердце? Крадущийся родился без сердца. Он питается людьми, чтоб завладеть их сердцами, он крадет их и складывает в свою пустоту. И пустота пожирает сердца, жадно, без остатка. Кроме одного. Это Сердце его Хозяина. Он нашел Хозяина и обманом заставил служить себе. Долго водил он Хозяина за собой с завязанными глазами. А его Сердце заточил глубоко-глубоко, чтобы его душа не проснулась и не вернулась к свету и воспоминаниям. Разве ты не видишь себя во мне, Зэсс? Разве ты не хочешь меня? Разве пелена обмана не упала с твоих глаз? Ты — Хозяин. И я твое Сердце... — юноша обвил его шею светящими руками, и Зэсс мучительно вздрогнул от нахлынувших мыслей... и непонятного желания. Желание сделать что-то с этим ослепительным телом, как это было там, на озерном дне.

— Крадущийся? — пробормотал охотник, одурманенный жаром прижавшегося Сердца. — Подожди. Куда он исчез? Он смеется надо мной. Что обман, а что — правда? Я запутался, подожди, не целуй меня, иначе я пропаду совсем, пропаду! Я ничего не понимаю...

На берегу озера появилась проталина и быстро поросла травой. Ярко-зеленое пятно посреди снега... Зэсс лежал там, задыхаясь, никогда еще воздух не казался ему таким горячим и концентрированным. Сердце раскинулось на нем сверху, страстное и нетерпеливое, в своей тонкой одежде... ее почти не было. В безостановочных поцелуях Зэсс словно пил его, поглощал, крепко держа в объятьях, и пытаясь сжать еще крепче, поглотить еще сильнее...

— Почему ничего не происходит? — он откинул голову на свежую траву и отдышался. — Ты не вернешься в мою грудь?

— Ты хочешь, чтоб я вернулся, Зэсс? — Сердце играло его волосами, тихий голос дразнил и томил, от необъяснимого желания хотелось кричать. — Меня вырвали так давно, что я уже не смогу поселиться в твоей груди. Крадущийся не вернется, над тобой он больше не властен. Но я проспал под водой три тысячи лет. Это слишком долго, Зэсс. Зэсс... — он провел языком по горящим губам бывшего охотника и выбил из него стон.

— Тогда что ты творишь со мной? Зачем?! — Зэсс припал к нему в новом поцелуе, но быстро опомнился. — Что ты такое? Ты же не человек!

— Дай мне имя. Представь меня людям. Никто больше не узнает, что я всего лишь Сердце, — юноша стал печален. — Если ты не скажешь им.

— Не скажу, — Зэсс снова задохнулся и притянул его к себе. — Никому не скажу. Я назову тебя...

* * *

— Эндж, — Ксавьер обозначился в дверном проеме и кивком указал на детскую кроватку. — Им хватит. Рейтинг сказки небывало вырос, им дальше нельзя. Кроме того, они уже уснули.

— И ты не дашь мне дочитать, чем все кончилось?

— Ты знаешь окончание истории наизусть, — мягко отпарировал Кси, отнял книгу и вывел его из детской. — Ты живешь в этой счастливой концовке. И причиняешь мне боль...

— Мне нужно только одно твое слово, чтобы прекратить.

— Я не скажу его, и это ты тоже прекрасно знаешь. Пожалуйста, просто не делай хуже, чем есть сейчас.

— Да что в этой сказке такого, что вы все так нервничаете?!

— Тише, Лиллиана разбудишь. Иди... куда-нибудь. А книгу я спрячу.

Ангел молча пожал плечами и пошел на кухню. Есть не хотелось, хотелось заглушить растущее возмущение и вопросы. Неудовлетворенное любопытство...

За уплетанием мясного рулета непосредственно из дверцы холодильника его и застал кто-то. Обвил сзади за талию и оторвал от ночного угощения.

— Что там было дальше? — Андж не успел схватить салфетку, Демон выгнул его и властно приник к испачканным губам. — М-м... ты холодный.

— Сейчас согреюсь, — двусмысленно уточнил киллер и закрыл холодильник. — Я разложил тебя на берегу. Я делал с тобой то, что ты любишь больше всего. От твоего жара снег расплавился по периметру, а вода в озере потеплела на три градуса. Но, разумеется, Моди писал в конце истории не так и не об этом. Достаточно?

— Нет, — Ангел покачнулся и упал на его плечо. — А хорошо иметь сердце снаружи, Юс?

— Ну ты просто напрашиваешься на непристойности, — Демон потерся о его щеку. — Каким способом Ксавьер пожелал убить меня сегодня?

— Длинным рельсом по голове, — Ангел зевнул и окончательно переполз ему на руки. — Разве ты не поедешь на дежурство?

— Зэсс забыл о масляной лампе в подвале, дом сгорел. Они просто ушли из леса.

— А какое имя он дал мне? То есть ему.

— Он назвал тебя Ив. То есть — я назвал. Охотник... неважно.

— А последние строчки?

— Ты спрашивал, когда кончится зима. Постоянно тающий вокруг тебя снег выдавал неземное происхождение с потрохами. И Зэсс пообещал уладить вопрос с погодой. Нес тебя, а сам думал, что Крадущийся не проиграл. Потому что поймал его в превосходную ловушку. Он действительно не умрет никогда. И обратно человеком не станет.

— Не поднимет же оружие на собственное сердце, — сонный шепот, сладкий шепот. Демон смотрел в его слипающиеся глаза. — А почему я должен был хотеть сжечь книгу, по твоим словам?

— Чтобы больше никто не узнал, что я бываю мягким и разговорчивым.

— А я думал, чтоб детей не учить плохому...

— Опять ерунду говоришь. Кто кроме нас научит их различать свет и тень? Расскажи им утром, что я олицетворение зла.

— Поконкретнее?

— Что-то вроде пьяного дворника, только валенки лакированные, и метла железная. А лицо у меня такое кислое, потому что питаюсь одним печеньем, запивая кефиром. Если они не будут тебя слушаться, кушать кашу и яблочное пюре, то, когда вырастут, тоже станут дворниками, и будут давиться невкусным печеньем.

— Боже, ты испортил все! — Анджело прыснул со смеху, свесившись с его плеча.

— Н-да, Господом Богом ты меня еще не обзывал, любимый, — чуть слышно пробормотал Демон и унес его из кухни.

11.02.2012

"Присутствовавшие при этом чуде люди обезумели от блеска золота и от жадности и кинулись рвать и отрывать себе статую по кусочкам. А чистое золото — оно мягкое и приятное, на зуб и на ощупь. Однако каждый, кто прикасался к исполинскому изваянию, тотчас же сам столбенел, превращался в золото. И длинная цепочка золотых изваяний тянулась из пустыни до центра Междуречья, до величественного города Ура..."

— Нянечка, расскажи сказку, — попросил Вэльккэмери.

— Нет, тупица, лучше ужастики, — возразил Эльфарран. — Нянечка, давай самую страшную историю.

— Нет, сказку! — возопил Викки.

— Фуфло твои сказки! — тоже закричал Элф. — Ужастики!

Близнецы вцепились друг другу кто куда дотянулся: Элф — до левой кисти, а Викки кусал брата за бок в задравшейся пижамной фуфайке.

— Я расскажу вам ужасную сказку, — примирительно пробасил нянюшка, выпустил огромное крыло, которым укрыл обоих, и дети сразу успокоились.

— А там будут гномы? — с надеждой спросил Элф.

— И каменные тролли? — перебил Викки.

— И леденящий вой волков, и ветер, и зима? — спросили демоничные дети уже в унисон.

— Это как пойдет, — уклончиво ответил большой нянь и потер лоб по краям спайки микросхемных контактов с кожей. — Итак...

* * *

В далеком царстве, в раздробленном на двадцать мелких княжеств государстве между двух великих рек, в бескрайней пустыне, среди камня и глины жил один старый, выживший из ума отшельник. У него не было за душой ни гроша, ни шалаша. Его пристанищем был желтый уступ, сиротливо торчавший из песка, он спал там, прямо на жестком камне — днем. А ночью — бродил неподалеку по пустыне или лежал, вглядываясь в звёзды.

Он не умирал с голоду, его не мучила жажда, его не сжигал солнечный свет в самые убийственно жаркие дни, и немногие люди, что прознали о нём, почитали его как бога. Они приходили и приносили ему дары, вино, хлеба, плоды деревьев и жареных ягнят, но отшельник ничего не брал, не трогал, не выпивал и не съедал. Ему молились, у него просили совета, ему плакали, ему угрожали. Он не был глух, но он никогда не отвечал. И ни разу не разомкнулись его уста и не сложились в гримасу скорби или в улыбку. Люди отчаивались и уходили, а взамен приходили новые, и не было отшельнику покоя. Но не убегал он дальше, вглубь бесплодных пустынь — что-то держало его на том голом уступе из желтого песчаника.

Прошло много лет, сменились целые поколения просителей и дарителей, прежде чем пришел в то место один очень хитрый и пронырливый мальчишка. Был он базарным вором и заправским обманщиком, нажил себе в городе много врагов и ненавистников. Переполнилась чаша их терпения, и поклялись они его убить. Спасаясь бегством, достиг однажды тот воришка пристанища отшельника и попросил у него защиты. Не ответил, как обычно, старик, но от себя он никого не гнал, ни паломников, ни поклонников.

Остался молодой вор на каменном гребне, спрятался возле бессмертного наблюдателя звёзд и понадеялся, что не посмеют его недруги приблизиться и осквернить ту землю кровью.

Но они посмели. Кровь пролилась.

И тогда случилось невиданное: тело убиенного окаменело и пожелтело, сливаясь с уступом, а затем скала зашаталась и поднялась из песка на пятьдесят человеческих ростов.

Заговорил отшельник грозно, заговорил впервые, и голос его звучал громче раскатов громовых, и рассекал как буря мечей, и крушил как тьма тьмущая молотов. Откололись и отломались от выросшей горы многие и многие куски, да так искусно и ювелирно они отламывались, что показалась из грубого камня стройная фигура гиганта, только стала она не просто жёлтой, а золотой. И сразу же под собственным весом начала уходить в пески.

Присутствовавшие при этом чуде люди обезумели от блеска золота и от жадности и кинулись рвать и отрывать себе статую по кусочкам. А чистое золото — оно мягкое и приятное, на зуб и на ощупь. Однако каждый, кто прикасался к исполинскому изваянию, тотчас же сам столбенел, превращался в золото. И длинная цепочка золотых изваяний тянулась из пустыни до центра Междуречья, до величественного города Ура — того самого, где воришка заслужил себе дурную славу. За один день и одну ночь превратился великий шумный город на тихий некрополь из золотых статуэток детей, взрослых, рабов, жрецов, воинов и купцов. Никого не осталось — кроме юной царевны, единственной дочери уже обратившего в драгоценный металл царя.

Она прошла по следу преступления до погребенного в песок гиганта, где отшельник лежал, заложив морщинистые руки за голову, и глядел на звёзды страшно выцветшими, почти белыми глазами.

Царевна вопросила его, не есть ли случившееся карой небесной. Но старик не ответил.

Царевна вопросила вновь, не обернется ли всё обратно, она скучает по отцу. И не было ответа, отшельник всецело предался звездам.

Растерянная, но не отчаявшаяся, царевна заговорила в третий раз. И на сей раз — она попросила забрать себя в уплату за свершившееся преступление или грех, чем бы оно ни было.

И пусть ответа снова не было, вмиг все статуи исчезли. Правда, люди исчезнувшие обратно не появились, ни рабы, ни купцы, ни жрецы, ни царь, о котором просила безутешная дочь. И все же кое-что изменилось: там, где стояла царевна, из песка вырос зиккурат. Он поглотил ее всю во мгновение ока, не успел раздаться ни один крик о помощи. Зиккурат без сомнения вмещал древнее колдовство — маленький, будто игрушечный, не из глиняных кирпичей, как все храмы-пирамиды в Уре, а выточенный из черного вулканического стекла. Но, как и любое стекло, он был хрупким. Поэтому, когда внутри него что-то зашевелилось, пытаясь выбраться наружу, стекло сразу же треснуло и разломилось, и неизвестное существо вырвалось на волю. Вместо тоненькой стройной девушки рядом со старцем предстал такой же тонкий гибкий юноша, тяжело дышащий после короткого заточения в зиккурате. Он почти не изменился лицом, и волосы его были так же черны и шелковисты и достигали пояса. Но глаза его впитали всё золото, что рассеялось по пустыне, и так много было этого золота в нем, так плотно, так концентрированно, что из желтого оно стало зелёным, ядовитой квинтэссенцией богатства, жадности и власти.

Не знал еще юноша, что впитал он также кровь воришки, убитого подло и безрассудно. Но, едва появившись под сводом звёзд, ощутил он вкус к обману, раздорам и кровопролитию. Потянулся он к старцу бесстрашно и схватил за древние костлявые плечи. Встряхнул и заставил явить истинный облик. Ибо не был старец ни морщинистым, ни седовласым, хотя древность его нисколько не обманывала: возрастом он во много раз превосходил окружающие пески.

Бессмертный скиталец, он прятался в пустыне от своего славного и бесславного прошлого, не находя покоя. Услаждал его скорбные уши красивый юнец тысячу дней и ночей, трудились его медовые уста почти три года, а на тысяча первый рассвет покорили и увели за собой, через пески и две реки к другому могучему городу раздробленного королевства — к Вавилону.

* * *

— Ну что? — шепотом спросил Ангел, обозначив на веселеньких обоях свой полупрофиль.

— Уснули, — тоже шепотом ответил нянь.

— Тогда пойдем? Тебя старина Эльвэ заждался и черная бухгалтерия.

— Не могу, они так уютно в крыло завернулись, у Викки левое ушко замялось. Ну чисто как у маленького котика.

— Ладно, только в восторженную лужицу огня не растекайся перед моими детьми, они те еще дьяволята. Побуду калькулятором вместо тебя, так и быть. Но в три утра по тихоокеанскому времени состоится шабаш в Салеме, ты уж не пропусти развлекалочку.

Нянь сиречь падший серафим махнул ручищей в знак согласия и сам улегся подремать внушительным телом на полу между двух детских кроваток.

"Любопытство сгубило не одну кошку. Не одного человека. Вероятно, демонические существа перед лицом жгучего "а что если?.." могут устоять. Должны устоять. Испытания восьми врат оказались по плечу ловкому и хитрому молодому бесу. А девятые врата он не нашёл, как ни старался. И нешуточное любопытство понемногу завладело его черной душой".

Бесенок Джи был очень ловок и хитер. После школы для Самых Одаренных Бесенят №6, блестяще оконченную вопреки, а, может, и благодаря множественным прогулам, он отправился на стажировку в дом своего дяди Натаниэля, придворного беса и Хранителя восточных покоев. В покоях восточного крыла Черного дворца проживали дети Правителя Верхнего Ада, потому можно было считать, что Джи несказанно повезло. Впрочем, стоит уточнить, что Джи мастерски убрал конкурентов, разбив огромные часы на Огненной площади, в результате все, кто метил на его место, опоздали на конкурс.

Получив инструкции, а также устрашенный изгнанием из ада, если стащит хоть самую маленькую безделушку из Дворца, Джи отправился на свою первую практику.

— Я дал тебе восемь ключей, — напутствовал Натаниэль маленького племянника напоследок, — и этот девятый, на отдельном кольце. Восемь ключей от восьми замков, в покои семи смертных грехов и сестры их, богини любви. Но в девятый покой вход тебе воспрещен, и девятый замок ты в двери не найдешь. Ты и дверь, возможно, не увидишь. Но кто знает, на какие глупости по юности своей ты горазд. Ступай. И возвращайся на закате безымянного багрового солнца.

Джи слышал про девятый покой, часто называвшийся также Девятыми вратами ада, а потому спокойно кивнул и улетел. Просочившись во дворец через ближайшую высокую башенку, он начал спускаться по крутой винтовой лестнице, машинально считая ступеньки.

На десятой ступеньке валялся огромный самородный изумруд, на одиннадцатой их было три, а весь пролет ниже оказался завален ими почти вполовину его не слишком высокого роста. Ослепнув от волшебного блеска, он туго набил карманы и свою школьную сумку камнями, и начал пробираться к выходу. Ноша была тяжела, но в тот момент он мало что заметил.

Лестница оборвалась в крохотную каморку, где за круглым столом сидел седобородый старик в белой одежде. Он был похож скорее, на человека, но никак не на демона, и смотрел через золотую лупу на изумруды, что-то шептал и выкидывал их за спину. Они исчезали, а где-то наверху, в башне, слышался негромкий звон. Он щелкал пальцами, на столе появлялся новый изумруд, он снова смотрел на него и снова выбрасывал.

— Что вы делаете?

— Зажигаю и гашу звезды, — важно произнес старик и поднес к глазам очередной изумруд. — Души каждой из них заключены в эти камни, ты похитил несколько звезд, сегодня на небосводе астрономы их не досчитаются.

Очень пристыженный, Джи отдал сворованное и пошел дальше.

Первый покой открывался ключом-компасом, он выставил стрелки на север, железная дверь превратилась в темный водоворот и втянула его внутрь.

* * *

— Папочка, почему этого мальчика зовут Джи? — спросил Элф, потягиваясь и позевывая. Сегодня сказка ему не нравилась: слишком скучно и не страшно, да и ничего особенного во Дворце пока не происходило. — Не похоже на бесовское имя.

— Ты прав, детка, но это безопасное сокращение. По традиции родители не открывают юным бесенятам их полные имена, пока им не исполнится один век и один год — во избежание многих проблем и опасностей. — Ангел заметил недоумение в глазах близнецов и добавил: — Тот, кто владеет истинным именем беса, может им повелевать, а также призвать из ада на Землю или на любое другое небесное тело.

— Пап, а ты знаешь полное имя Джи? — прошептал Викки с хитринкой.

— Да. Все кровные потомки Владыки способны как бы… считывать имена с подданных, с любого встреченного беса, при этом не влезая в голову и не читая мыслей. Тем более в текущих мыслях имени как раз и не встретить: не говорит же бес о себе в третьем лице.

— Значит, ты лично знаком с Джи? — заинтересовался Элф уже куда менее сонно.

— Нет, но ваш дедушка написал в примечаниях к сказке, что его зовут Гаррель.

— И ничего сейчас не случится?! — ахнул Викки. — Ты же вслух сказал!

— Ничего, детка.

— Почему?

— Скоро узнаешь, — улыбнулся Ангел. — Больше ничего вам не показалось странным?

— Ну, звезды? — предположил Элф, переглянувшись с братом. — Большими термоядерными шариками они горят в космосе и страшно шумят — просто сюда не слышно, нам краснопёрый нянь рассказывал — и никак не могут гаснуть по мановению чьей-то руки или иметь души, заключенные в стекляшки. Но я решил, что раз сказка, то надо смириться с ерундой, для детей же писали. А что, во дворце правда есть звездочет и комнатка, заваленная изумрудами?

— Есть. Однако всё немного сложнее: Джи решил, что нашел изумруды, потому что они были зелеными и волшебно переливались. Старик догадался, о чем подумал ослепленный жадностью бес, и определенно хотел научить уму-разуму, чтобы впредь отвадить от воровства. И сочинил байку о душах.

— Значит, тот старик вовсе не звездочет, а камни не изумруды, — торжествующе сказал Элф. — Это хорошо, иначе бестолково получалось. А Джи поверил, одураченный. Но зачем тогда рассматривать камни в лупу и отбрасывать в башню, где они звенят и исчезают? И что это за камни, почему зеленые?

— Вы уверены, что хотите знать настолько взрослые вещи? Их не зря исключили из сказки.

— Пап, если наутро я забуду, ничего не поняв, то лет через десять — вспомню? — Элф комично пожал плечами, движениями и мимикой напомнив Ксавьера. — Или пристану к тебе с тем же вопросом, и ты расскажешь заново. К тому же ты сам первый начал.

Викки молчал, но его прямого участия в разговоре не требовалось. Энджи хорошо изучил своих отпрысков: не будучи в полной мере друг на друга похожими внешне, они оставались истинными однояйцевыми близнецами. Всегда и всюду они действовали заодно.

— Наш главный дом, ад — метафизическое место, куда можно попасть, например, умирая и лишаясь тела. Мы, демоны, будучи «при смерти», возвращаемся туда вне зависимости от нашего желания — это прописано в наших генах — чтобы возродиться, набраться сил и получить новое тело. Причем тело, наши кости, плоть и кожа, возрождаются прямо там. Потому что ад — и физическая местность тоже. На первый раз вам премудростей хватит. Перехожу к главному: зеленые камни в той комнатке — одинаковые по форме, размеру и весу, клоны друг друга. Они появляются непрерывно, ежесекундно, своеобразно отмеряя аду время. Но не одно лишь время — и пространство тоже. И энергию. А старик их распределяет: на земли, на воздух, на воду, на алую коронарную туманность, которой твердь ада окружена в космосе, и при необходимости — на клетки для наших медленно воскресающих тел.

— Откуда камни берутся? Из чего они? — не выдержал Викки.

— Объяснить словами это невозможно, проще показать.

Энджи отошел от кроватки и начертил на стене несколько удлиненных знаков, линий и треугольников. Близнецы не успели сложить их в слова и буквы: они исчезли, а стена обрела прозрачность — не как телевизор, а как толстое стекло, за которым правда происходило что-то и куда можно быть попасть, достаточно только… руку протянуть? Элф непроизвольно привстал, уже затягиваемый туда, но Викки шустро придержал его за пижамные штаны и ущипнул.

За стеклом показался мнимый этаж Дворца: высоченный пурпурно-черный зал с шестнадцатью витражными стрельчатыми окнами. Вдоль этих окон, кое-где занавешенных, плыла фигура, дымная, без четких очертаний. Крайне приблизительно у нее виднелись руки, ноги, голова, шлейф длинных волос, складки одежды. Казалось, всё в этом существе двигается чересчур быстро, на космической скорости, и от того силуэт так расплывчат, едва угадывается. Черно-бело-зеленый силуэт. Где размытыми пятнами зелени служили глаза. В течение одной секунды положение в пространстве у фигуры менялось много-много раз, но в конце каждой секунды на том месте, где пронеслись глаза, в зале застывал вещественный отпечаток — как след от ботинок в сырой земле, однако не повторяющий рисунок подошвы, а повторяющий саму подошву. Оставляя после себя целиком пару глаз. Сверкая и переливаясь, они одиноко висели над зеркальным полом еще секунду — до появления новой зеленой пары совсем в другой точке зала. Они никуда уже не спешили, натурально застыв в два безупречных изумруда, их можно было детально рассмотреть, каждую грань. А расплывчатая фигура продолжала хаотичное движение, не замирая нигде, никогда, не заботясь, что оставляет какие-то ощутимые следы своего присутствия, всё новые и новые.

Ангел мягко ударил по стеклу и обратил опять в стену с серебристым рисунком на обоях. Повернулся к близнецам, но те онемели и даже не моргали, судя по выражению мордашек — от восторга. Поэтому он прокомментировал необычное зрелище сам:

— Джи прошел мимо такой потрясающей тайны по касательной, не заподозрив подвоха, но неудивительно — немногие в нее посвящены. Это природа нашего Владыки, его, с позволения сказать, биология. Вы не заметили, но он сидел на третьем окне за пурпурной портьерой. И сейчас сидит. А по залу… «гуляет» одна из его теней. Это та же тень, что у любого из нас, отбрасываемая в солнечный день, но не приклеенная к его ногам, ожившая. По слухам, всего теней шесть, но точное число никто не знает. Закругляемся, я и так выдал вам много лишнего. — Киллер сделал паузу, с понятным беспокойством глядя в голубовато-зеленые глаза Викки. Они меняли цвет, темнели, насыщались прекрасным ядовитым пигментом, и очень стремительно — при рождении малыш казался чисто голубоглазым. Хорошо, что у него есть зрачки. Но если представить без… И, по правде сказать, Эндж был не очень счастлив, что кровь Владыки в его детях сильна как ни в ком другом. — Ах да, последнее. Материал. Если бы для силы воли нужно было придумать единицу измерения, я бы предложил эти безымянные изумрудные камешки. Они — ее физический эквивалент.

Близнецы отмякли, но говорить по-прежнему не могли и синхронно залезли с головой под одеяло.

— А ведь мы только начали читать эту сказку. — Эндж принудил себя тихо рассмеяться, проверил номер страницы и захлопнул книгу, выбив облачко пыли. — Вы там уснете, баловаться не будете? Полночь, даже самым непоседливым детям сатаны пора спать.

Весь первый покой оказался морем без берегов: в нем плавали, кажется, абсолютно все вещи в мире, которые можно было представить, посреди моря высился остров, а на острове стояла большая водяная клепсидра — возле нее сидела старая корабельная крыса.

— Я крыса Ваала, демона жадности, страж этого покоя. Предметы, которые ты видишь в море — вещи людей на Земле, которые принесла им сегодня их жадность. Ты приберешь все, закопаешь на дне, в морской песок, а когда закончишь, ступай себе дальше. Но если в воде останется хотя бы одна вещь, дверь следующего покоя не откроется. У тебя есть один час.

Крыса взмахнула хвостом, переворачивая клепсидру, и исчезла. Джи затравленно оглядел безбрежное море и невообразимое количество хлама, который предстояло утилизировать, оглядывал минуту, вторую, третью… и вспомнил несколько уроков, которые не пропустил в школе, заключавшиеся в операциях над комплексными числами. Судорожно порывшись в сумке, он нашел учебник и Черную Тетрадь Чисел. Посчитал плотность материи, обратил ее в отрицательную, вывел формулу, а когда решил уравнение, все вещи мира, добытые алчностью людей, превратились в песок и легли на дно. Море начало мелеть, а Джи вздохнул с досадой — наука далась ему с трудом, вода в клепсидре уже утекла. Однако страж пожалел его:

— Сегодня первый день твоей службы, так и быть, проходи в следующий покой.

Море пропало из глаз вместе с островом, осталась только клепсидра, которая превратилась в бумажную дверь.

Ключ от второго покоя представлял собой стальное перо. Джи немного подумал, снова достал учебник, пролистал и, очень довольный, написал на двери "Acedia" [Уныние]. Бумага смялась, разорвавшись по центру, он отогнул ее края и вошел…

…Вошел в огромный библиотечный зал, где полки с книгами уходили ввысь сколько хватало глаз и еще выше. К ним были приставлены длинные лестницы, но и они не доставали до самых верхних стеллажей. В центре покоя стоял письменный стол, за ним сидела бородавчатая жаба и быстро печатала… неужели очередную книгу? Еще несколько сотен книг стопками лежали по бокам стола на полу.

— Приветствую тебя, Джи. Я жаба Азазелло, демона лени, страж его покоя. В этих книгах записано все, что человек хотел, мечтал, обещал и планировал сделать, но не сделал из-за своей лени. У моего стола ждут книги человеческих деяний, несовершенных за сегодня. Тебе нужно прочитать их и положить на свободные полки библиотеки. Но не спеши лететь на самый верх: изредка человек перестает лениться, тогда книги сгорают и на нижних стеллажах освобождается немного места. Найди эти места и тоже разложи там книги. У тебя полчаса.

Жаба-страж взял со стола песочные часы, перевернул их и исчез.

Джи, уже не раздумывая, залез в учебники, но потратил на чтение нужного раздела слишком много времени. Тогда он вспомнил первый экзамен и принялся книги глотать, одну за другой, летать между полок и выплевывать обратно в пустые проемы между томами. У него оставалось еще две книги, когда время кончилось, но одну он успел выплюнуть на самом верху библиотеки, а вторая… Где вторая?

— Тебе повезло, — миролюбиво молвил страж. — Кто-то из людей поборол лень, и последнего тома больше нет, он сгорел. Пожалуй, я приму твою работу. Ступай в следующий покой.

Он дал бесенку книгу, которую держал в лапах, и исчез. На ее обложке была изображена дверь. Немного покопавшись в ключах, Джи нашел пузырек с зеленым ядом и вылил на книгу. Мгновенно почерневшие страницы раскрылись, из них вылезла огромная чешуйчатая лапа и утащила его.

* * *

Близнецы сидели на краю кроватки рядком с крайне озадаченными лицами. Учитывая, что им было всего по три года, требовались поистине стальные нервы и каменное сердце, чтобы от подобного умилительного зрелища не пытаться их немедленно заобнимать и затискать. Энджи на шумном выдохе подавил порыв взять обоих на руки.

— Никогда не буду прогуливать школу, — глубокомысленно выдал Викки в конце концов.

Элф похмурил едва заметные светлые брови еще немного, прежде чем спросить:

— Глотать книжки — невкусно?

— Да, Лил’. И поглощаемое из них в один присест знание ложится тяжко и переваривается плохо, почти не усваиваясь головой.

— Но Джи ел их не буквально?

— Буквально, Лил’.

Эльфарран озадачился еще сильнее. Викки надоело сидеть, и он улегся поперек постели, потянув мелкого брата за руку тоже упасть. Тот послушался и снова подал голос:

— А Черная Тетрадь Чисел — магическая? Это она превратила плавающий в море мусор в песок, а не Джи?

— Магия — это результат синергии, детка. Совместным усилием воли беса, Тетради и, что очень важно — чернил, которыми Джи писал — задание и было выполнено.

— А почему к новичкам во Дворце все так добры? — не унимался Элф. — На какой раз им не простятся промахи? В сказке будет описано наказание?

— Иногда мне кажется, что одна ледяная сволочь поучаствовала в твоём зачатии куда больше, чем мне призналась, — пробормотал Ангел на пределе слышимости и повернул малышей ровно лежать на кроватке. Ответил обычным голосом: — Сказка об этом бесе — особенная. Но я не хочу портить тебе удовольствие, сообщая, провалит ли он стажировку и если да — на каком задании.

— Надеюсь, что провалит, — в двухцветных глазах Элфа заблестела жестокая радость. — Он хитрый и находчивый, это здорово, но слишком лентяй. А ты расскажешь нам еще тайные штуки про ад? И я люблю от тебя всякие сложные слова — синергия, присест, сволочь, зачатие…

Энджи вздрогнул в замешательстве, но ушлый демоничный отпрыск мгновенно прикинулся спящим, отвернувшись к стенке и в спешке собрав одеяло в гармошку.

Третий покой был выжженной пустыней под белесым небом, там ничего не росло и не двигалось. Она обрывалась в глубочайшую пропасть, на краю которой одиноко высилась скала из застывшей магмы. На скале лежала, греясь в лучах невидимых солнц, черная гадюка.

— Наконец-то, пришел, — прошипела змея, гипнотизируя Джи узкими красными глазками. — Я гадюка Локки, демона зависти, страж его мертвого покоя. Мы на равнине всех человеческих чувств, испытанных сегодня, но они погибли, задушенные завистью. Семена этих чувств еще остались в бездне, что за этим лавовым камнем, достань их оттуда и засей равнину. Я должна увидеть зеленые всходы через пятнадцать минут, иначе дальше ты не пройдешь.

Гадюка-страж укрепила в сухом грунте колышек солнечных часов и уползла под камень. Бесенок бросился в пропасть, на дне которой журчала вода, и в кромешной тьме, потому что на такую глубину свет не проникал, собрал семена. Но семян было только тридцать. А посева ждала огромная пустыня. И как их полить? Если вода так глубоко.

Джи схватил учебник и тут же бросил, самостоятельно вспомнив формулу отражений. Семена учетверились, затем их стало в десять и еще в сто раз больше. Сообразив, что ему не хватает рук, он сделал собственных двойников, и целая армия бесенят принялась сажать чувства. Еще одна армия отраженных бесов черпала воду и поливала пустыню, пластами поднимала щедрый чернозем из пропасти и покрывала растрескавшийся пустынный грунт. За четверть часа все было готово, из-под цветущей скалы выползла гадюка, осмотрела зеленые поля и сказала:

— Ты управился лучше, чем другие стажеры, Джи, но ты не нашел в бездне семена Радости. На первый раз твоя оплошность прощается, но впредь ты можешь быть жестоко покаран. Чтобы покинуть обитель зависти, просто прыгни через пропасть.

И снова Черный дворец, и снова просто дверь. Дверь, из-за которой доносятся аппетитнейшие запахи пряностей и жареного мяса, острых приправ и свежих фруктов, густой аромат шоколада, ванили и корицы… Дверь кухни. Бесенок вытащил связку и выбрал ключ, или скорее не ключ, а серебряную вилку. Он не успел поднести ее к двери, а на пороге уже стоял толстый боров в поварском колпаке.

— Сколько можно ждать тебя, лентяй?! До начала пиршества всего несколько минут, а ты здесь прохлаждаешься! Живо к печи, мне нужно еще пятьсот печеных куропаток, двадцать котлов рисовых колобков, почисть картофель, да зажарь на вертелах баранов, туши крольчатину, нарезай тонкими ломтями копченый лосось и раскладывай в хрустальные вазы черную икру, да поживее. Еще нужно украсить торт свежими вишнями, сварить глинтвейн и взбить сливки, запечь грибы с сыром и разложить легкие закуски, да не забудь разлить в графины вина и украсить яблоками жареных поросят, здесь ждет голодных ртов миллион разных вкуснейших яств мира, ибо ты в покое Бегемота, демона чревоугодия! А я его страж и шеф-повар, и мне нужно накормить воображение еще тысячи богачей, что сегодня предадутся обжорству и нашему повелителю.

И Джи кометой понесся по кухне, мелькая то здесь, то там, поджигая огнем из печей свои крылья, но они тут же тушились по́том, градом катившимся с его лица. Он содрал кожу с рук и совсем сбился с ног, но когда прозвенел торжественный звонок и тележки с яствами поехали из кухни в тронный зал, на огромном торте не хватало одной маленькой вишенки.

— Эту вишню можешь съесть и понадеяться, что она не встанет поперек горла, — сурово сказал боров, наклоняясь к съежившемуся от страха бесенку. — Твою работу я все-таки приму, но не жди, что встречу тебя здесь в следующий раз с распростертыми объятьями. Свободен.

И он выгнал Джи, крепко захлопнув дверь. Он только хотел заикнуться, что ему не дали направление дальше, как увидел перед собой розовые шелковые портьеры. Они с шелестом раздвинулись, выпуская вперед легкую тень.

* * *

— Джи — неудачник, — выдал Элф свой беспощадный вердикт. — Не мог на первом же задании вспомнить формулу отражений, чтоб не мучиться. А семена Радости, я догадался, очень мелкие — чтобы собрать их, нужно было просеять речной песок и ил. Я бы справился лучше, пап. Серьезно.

— Я не сомневаюсь, — ответил Энджи. — По этой причине могущественным демонам не поручают хозяйственную работу. Ты бы всю реку из бездны поднял и заставил течь по пустыне.

— То есть ты остался бы недоволен мной?

— Пару дней назад, Лил’, я объяснял тебе, что такое ирония. Так вот — это была она.

Элф надул малиновые губки, но не смог удержать капризную гримасу, когда отец состроил на лице ровно то же самое и заставил его зафыркать от смеха.

— А я бы хотел на Кухню, — звонко сказал Викки и облизнулся. — Неделями бы из нее не вылезал. Трехэтажные торты, озера вишневого суфле, реки шоколада…

— Размечтался. Ты там за полдня лопнешь и некому будет собрать тебя в кучку по кусочку — все заняты. Адски. — Элф снова принял серьезный вид и развалился на подушках. — Дядюшка Бегемот классный, но я жду, когда Джи дойдет уже до дедушкиных владений. Ему там точно не поздоровится.

— Ты чего такой злой? — обиделся Викки.

— «Ты чего такой злой»? — передразнил Элф брата.

— Вил’, съешь за завтраком двойную порцию вишневого бисквита, — вмешался Ангел. — Только маме тарелкой не свети: он вечно переживает, что в нашем домашнем филиале Кухни Жерар так и норовит тебя обкормить мёдом и сахарком. Если всё-таки засветишься — скажешь, я разрешил. — Киллер перевел взгляд на второго сына. — Лил’?

— А я тут при чем? Я бисквита не хочу. И на вишне не помешался. Зато потом вы будете с мамой ссориться, потому что этот увалень, — он нарочно больно тыкнул в Викки пальцем, — пережрет сладенького до гипера… гиперо… забыл — и не уснет днем. И никогда не вырастет высоким и красивым, как ты.

— До гиперактивности, — подсказал Эндж.

— Я не увалень! — еще пуще обиделся Викки. — И я вырасту! И что вообще значит «увалень»?

— Что ты большой, тяжелый и неповоротливый, — снова подсказал Эндж в феноменальной выдержке.

— Что ты тормоз, толстый и некрасивый, — поправил Элф и ехидно предложил, заметив, что брат уже куксится и краснеет: — Поплачь как девочка.

— Вил’, — вступил в опасный диалог Ангел и протянул к близнецам руку. Викки в нее вцепился как паучок и спрятал личико. — Эльфарран не злой, просто ты ему безумно нравишься, его это стесняет и ставит в неловкое положение. Он еще не знает, как вести себя, когда кто-то нравится настолько, и он ревнует тебя к матери: Ксавьер правда может на меня наехать из-за несчастного куска торта, но я живо напомню ему, что это ерунда. Мама волнуется за тебя больше, чем за Элфа, потому что ты мало разговариваешь и чаще тянешься к конфетам. Думает, тебе чего-то в организме не хватает. Но ты просто меланхоличный сладкоежка.

— Если бы не ты, пап, нас затаскали бы по врачам, — буркнул Элф и тоже взялся за отцовскую руку. Сопротивлялся порыву до последнего, но соскучился сильно. Ангел никогда не пытался навязывать сыновьям обнимашки и поцеловашки, как большинство тех, кто окружал их в световой день, и поэтому прижаться к нему вечером перед сном было особенно ценно. — И никого я не ревную. Ни к кому. И не…

Он бубнил долго, оправдываясь. Плечи Викки содрогались — от смеха, а не от плача. Потом он резко отнял лицо от ладони Ангела и бросил в близнеца подушкой.

— Спокойной ночи, — нарочито громко сказал Энджи, встав на пороге их спальни, и затем проинструктировал строго, вполголоса: — Чтоб через час, когда зайдет мама — тут правда были тишина и спокойствие.

— Спокойной ночи, папа! — хором ответили маленькие демоны и продолжили увлеченно потрошить подушки.

Джи растерянно хлопнул глазами — и перед ним стояла уже красивая смертная женщина в огненно-красных одеждах. Она поманила его за собой в единственную белокаменную башню Черного Дворца. Вход в нее преграждали высокие стрельчатые двери из тускло-розовой слоновой кости. Нимало не колеблясь, Джи нашел ключик-сердце и приложил к двери. Она отворилась в роскошно убранную спальню, где на кровати под балдахином лежала черная пантера, благодушно взиравшая большими глазами на оробевшего бесенка.

— Здравствуй, маленький Джи. Ты знаешь, кто я. Ева, первая женщина Земли и хранительница моих покоев, привела тебя сюда. У Любви нет иных спутников кроме Сумасшествия, но холодный расчет, алчность и жажда наживы каждый день вытесняют меня из человеческих сердец, каждый день Сумасшествие уходит от меня, а с ним — и я от людей. Найди Сумасшествие и приведи его к Еве. Поторопись — каждую секунду тысячи пар сходятся и расходятся и у Любви без Сумасшествия не хватит вдохновения разжечь огонь и удержать их вместе.

Джи ринулся на поиски. Он обшарил покой, прибравшись в каждом ящичке и шкафчике, надышался ароматных зелий в круглых флаконах, перебрал шелк, бархат и атлас длинных одежд Иштар, упал в чашу гаданий, тревог и сомнений влюбленных, выбрался на белый шпиль, где развевался флаг с пронзенным сердцем, но не нашел Сумасшествия. Тогда он снова достал учебник, открыл последнюю страницу и с ужасом понял…

— Госпожа моя и повелительница, Сумасшествие ушло в чертоги порочной страсти, в покои юного Асмодея, демона блуда. Разрешишь ли ты мне открыть шестую дверь прежде, чем я закончил свою миссию здесь?

Иштар кивнула, но молвила:

— В покоях брата моего младшего тебе придется выполнить еще одну работу, а время быстро утекает в Лету. Только чудо поможет тебе.

Джи все равно не успел бы об этом подумать. Он летел со скоростью молнии в цветущий сад на юге от Дворца, и остановила его на пути к нему простая деревянная калитка, увитая полураспустившимися розами. Неиспользованных ключей осталось всего четыре, но ему пришлось поломать голову, выбирая верный, ведь попытка всего одна.

Опасаясь самого худшего, он взял ключ-стрелу, вставил в железный засов, повернул… и калитка бесшумно отворилась. Не веря своему счастью, он побежал в центр сада, где высилась огромная яблоня, выросшая когда-то из семечка Древа Познания добра и зла. Под сенью ее ветвей спали Сладострастные мечты, разливался медленный яд Ревности и Измены, Бред сознания играл в шахматы с разноцветными Иллюзиями, а Сумасшествие нежилось в объятьях Распутства.

Смущенный картинами, нарисованными Иллюзиями, что смешивались с Бредом сознания в причудливом танце, он подошел к Распутству и попросил:

— Отдай мне Сумасшествие. Богиня Любви прислала меня.

С ветки яблони свесился сверкающий змеиный хвост, и снежно-белый удав потянулся к Джи:

— Ты пришел сюда, бе-с-с… Ты пришел, и у меня нет поручений для тебя, только одна просьба — вкуси это яблоко, дивный плод с дерева моего повелителя Асмодея, юного демона блуда. Я его страж, хранитель его тайного покоя и его сада, Сада Плотских утех.

— Нет, ни в коем случае не ешь яблоко, — вмешалось Сумасшествие. — Откусив даже один, самый маленький кусочек, ты окажешься во власти желаний, которые никогда не выпустят тебя из этого сада. А если ты выйдешь, он останется у тебя в голове и изнутри завоюет, тебя охватят страсти, не утихающие в вечности, ты не найдешь спокойствия своей душе.

— Вкус-с-си яблоко… — сладко прошептал змей еще раз и протянул на кончике хвоста румяный круглый плод. — Вкуси, иначе я не отпущу от себя Сумасшествие.

Джи заколебался, несчастными глазами глядя на Сумасшествие, которое крепко обнимала Похоть, и взял у стража яблоко. Сумасшествие вздохнуло, отворачиваясь. Вонзив зубы в тонкую кожуру, бесенок увидел, как удав, удовлетворенно шипя, ползет обратно, в густую крону, швырнул яблоко наземь, схватил Сумасшествие и бросился прочь из сада. За ним с пронзительными воплями погнались темные духи Мести, Сердечных Страданий и Неудовлетворенности, настигли и разорвали его крылья, но он успел захлопнуть калитку и без сил растянулся на земле.

Сумасшествие с жалостью взирало на него:

— Хоть и не проглотил ты ни кусочка, сок яблока подобен яду, он вошел в тебя, ты уже на полпути к забвению собственной души, и у тебя не хватит воли побороть этот плен.

— И нет противоядия? — Джи, сдерживая плач, встал и расправил окровавленные крылья. — Не думал я, что служба дядюшки может быть такой опасной.

— Это не послужит утешением, но все же ты единственный пока бесенок, сумевший выбраться живым из Сада Асмодея. Есть одно средство помочь тебе — ты должен выпить пузырек зелья Равнодушия, но найти его ты сможешь только в последнем покое. Тебе нельзя терять время, если яблочная отрава проникнет в твое сердце раньше зелья, ты безвозвратно погиб.

— Тогда скорей за мной! Мне нужно обратно в покои Любви.

Он полетел, тяжело и неровно, роняя оземь капли характерной черной крови бесов, а Сумасшествие медленно следовало за ним, хмурое и поникшее. Оно ободрилось немного, только завидев Еву, и охотно согласилось уйти под руку с Любовью на Землю. Джи молча взирал на Иштар, ожидая ее решения как приговора.

— Ты задержался, — скорее мягко, чем строго, молвила богиня-пантера. — Я знаю, что ты справился с соблазном в Саду моего младшего брата, хотя учитывая, что ты еще ребенок, соблазн этот был очень невелик. Ты справился в ущерб Любви, но все же я отпускаю тебя в следующие чертоги и дарую Воду Исцеления. Возьми.

Джи вышел за пределы белокаменной башни и выпил воду. Его крылья срослись, однако небольшой шрам указывал на место, куда попали когти Сердечных страданий. Он глубоко вздохнул, выбрал ключ-молот и отправился вниз. Голова болела, наполняясь синими цветами, в груди разливался то жар, то холод, в трепещущем сознании появлялись картины-сны, неведомые доселе, он слышал шепот странных голосов… и торопился как мог, спускаясь в самое глубокое подземелье Дворца.

* * *

— Наконец-то, наконец-то, ура! — Элф захлопал в ладоши. — Я знал, что у дедушки ловушка, и яд, и смерть, и ужасные увечья, и как же у него в Саду интересно, собрались самые прикольные личности! Я бы с каждым познакомился! Особенно Бред сознания и Иллюзии хороши!

— Ты обязательно там побываешь, Лил’, — ответил Ангел, и голос у него был капельку встревоженный. — Пообщаешься с избранными людскими чувствами, чувственными свойствами и переживаниями.

— Но только когда вырастешь, — вставил Викки довольно. — Рано тебе еще туда. И в покой тетушки тоже. Пап, а почему она в зверином облике встретила Джи? Я думал, богиня-кошка — это ее мама, Бассет.

— Иштар не желала ослеплять простого беса своей красотой и лучистыми глазами и обернулась в черную пантеру данью уважения матери.

— А мне опять интересно про имена, — признался Элф. — Демонесс Иштар — почему Иштар?

— Она отзовется на Изиду, Эсдар, Истари, Эстер, Астарту, а также не откажет тем, кто помолится ей как Венере или Афродите. Ее древнейшее из имен, данных людьми — Иннана. Однако раз, любимым аккадским жрецам, она явилась во плоти и всё-таки шепнула своё настоящее имя — то, которое она получила от родителей — и оно само по себе стало означать для людей «богиня». Ведь они пали ниц к ее ногам и стояли на коленях много дней, без воды, без еды, пока не умерли все до одного. Настолько они были порабощены ее чарами.

— Пока не умерли… — повторил Элф попугайчиком со знакомым жестоким блеском в глазах. — Круто. Заглянуть в гости к тётушке я хочу обязательно. Ну, потом, сразу как ты разрешишь.

— А бес умрет от яда, папа? — робко спросил Викки. Ошеломил отца. Потому что никогда, слушая сказки, не любопытствовал о сюжетных поворотах. И Ангел встал перед дилеммой. Потому что никогда не одаривал детей спойлерами.

— Джи на волосок от смерти, детка. Ему придется очень трудно. Шанс, что он спасется, мизерный. Ему поможет только чудо.

— В сказках есть место чудесам, — сказал Викки, немножко утешенный.

— Но не в аду, дубина, — радостно испортил всё Элф. — Джи сдохнет, вот увидишь.

— Лил’, ты знаешь, что это слово?..

— …нельзя говорить при маме и в приличном обществе, — с отрепетированной готовностью протараторили оба близнеца.

— А какое из них? — чуть погодя спохватился Викки. — «Сдохнет» или «дубина»?

— Оба! — воскликнул Ангел в сердцах. Как ни крути, быть папашей — нервная работенка.

Там, за громадной кованой дверью, открытой одним ударом молота, пылала жаровня, звенела сталь, а рослый тигр-кузнец закалял двуручный меч, напевая что-то грубым голосом.

— Привет тебе, мелкий бес, я тигр Абаддона, демона гнева, страж его покоев. Сегодня ты будешь моим подмастерьем, поможешь раздувать мехи, ковать оружие, месить и обжигать глину для литейных форм, натирать до блеска щиты и полировать дерево для копий. Мы вооружим еще три легиона Ада и разделим людей на Земле стенами ненависти, злобы и недоверия. Прольем много крови, обрушим гнев и жажду убийства на людей, посеем ссоры и распри, во славу Абаддона. Но будь очень внимателен с этими зачарованными инструментами: малейшая оплошность может обернуться лесными пожарами, опустошительными войнами и гибелью целых континентов. Вот тебе фартук и перчатки. Начнем.

Время в мастерской Абаддона летело незаметно. Это была пока единственная работа, которую Джи делал с удовольствием. Пот катился с него ручьями, воздух казался таким же обжигающим, как расплавленное железо, но это были лучшие часы в его жизни. Движение яда внутри будто замедлилось, чувства превратились в чистую энергию огня и металла. Он сделал все в срок и даже получил разрешение выбить на одном гербовом щите свое имя. Прощался с кузнецом с большой неохотой.

— Ты вернешься сюда завтра, — намного приветливее, чем в начале знакомства, молвил тигр, — и пахать будешь вдвое больше, моя работа не кончается никогда, люди совершенно не умеют сдерживать свой гнев. Иди с миром, последний покой находится в центре дворца, ты найдешь его без труда.

Багровое седьмое солнце ада уже садилось. Джи видел его в стрельчатых окнах, тихо пробираясь вдоль стен и стараясь остаться незамеченным. Яд в груди был подобен кислоте, нестерпимо колол и разъедал внутренности, в свое спасение молодой бес не верил, просто шел… Он должен завершить миссию.

Последняя дверь напоминала уменьшенную копию врат в рай. Ключ к ней был хрустальным шаром, заключенным в черную когтистую руку. Изрядно сбитый с толку, Джи не нашел ничего, что хоть сколько-нибудь походило на замок для такого ключа, и, рассерженный, ударил в дверь кулаком. Она отозвалась гулким колокольным звоном. Он потянулся к учебнику, но в нем не нашлось ни строчки о седьмом грехе, и понял, что подсказки кончились, думать придется самому. Рассматривая туманный шар, в котором клубились облака и поблескивали молнии, бес заметил, что когти немного шевелятся. Разгадка, ужасающе простая и гениальная.

С трудом он вырвал шар из черной ладони, и врата распахнулись вовнутрь, ослепляя светом, лившимся из покоя.

Джи вошел, щурясь и прикрывая глаза рукой. Его встретил… его никто не встретил. В пустом зале с множеством ярких светильников висело зеркало, а перед ним на небольшой стеклянной колонне лежал пузырек с прозрачным зельем. Но бес не смог его открыть. И не у кого было спросить, что делать.

Он сел под зеркалом, сжавшись, пытаясь подчинить себе боль, пробиравшуюся все глубже в грудь.

Проклятье… ведь это был покой Астарота, демона гордыни и высокомерия, демона тщеславия и эгоизма, самого сильного и непобедимого человеческого греха. И он не откроет зелье, оставленное здесь Равнодушием, и не выживет, пока не исполнит волю Астарота.

Джи посмотрелся в зеркало — там отражался он сам, но не было ни зала, ни колонны. Он шевельнул ногой — его отражение хитро улыбнулось и произнесло:

— Вот мы и встретились, Джи. Я твоя темная половина, твое Альтер эго, всегда живущее в Аду, в этом диковинном покое. Вместе со мной здесь второе «я» миллиардов людей, людей отважных и трусливых, самоотверженных и самовлюбленных, транжир и скупердяев, бедняков и богачей, людей хороших и не очень, они почти все здесь, потому что мать-природа наградила их чудовищным инстинктом самосохранения. Что они делают всю жизнь? Заботятся о себе, о своих драгоценных шкурах, о личном благосостоянии, для себя всегда хотят большего, для себя из кожи вон лезут, и свои души так старательно губят. Ты не пришел сюда печься о своей душе, потому что у тебя и души-то нет, маленький черносердый бес. Но у тебя есть я… совокупность твоих маленьких пороков, лживость и скрытность, немного алчности и трусости, и небольшой страх смерти, и сожаление о своем низком происхождении, и твои потаенные желания, в которых ты не признаешься никому — о да, все это тоже я. И ты будешь говорить со мной, а я с тобой, и мы узнаем, кто из нас сильнее. И ты уйдешь ни с чем, и умрешь, если я переспорю тебя. Ну, а если нет… ты поймешь, когда выиграешь, ты не глупец. Но не первый и не последний, кто проводит здесь предсмертные часы.

— Хватит пустой болтовни. Начинай.

— Дождь.

— Пустыня.

— Река.

— Колодец.

— Роса.

— М-м… мираж.

— Для начала неплохо, ты уловил суть. Но дальше будет сложнее. Двенадцать апостолов.

— А с Христом их чертова дюжина.

— Десять заповедей?

— Лотерейные билеты.

— Любовь и смерть…

— Время и правосудие.

— Смертный грех?

— Право на ошибку.

— Смирение и милосердие.

— У Бога тоже есть риск ошибиться.

— Девять планет.

— И только восемь чисты от скверны.

— Семь цветов радуги!

— …в пентаграмме Бафомета.

— А звезда Соломона?

— Два треугольника, напрасно вопрошающих небо и землю.

— Святой Дух?

— Глаз Зверя.

— Человек!

— Бездомный скиталец, изгнанный из рая.

— Жестокость, не знающая границ.

— В этой номинации победила глупость.

— Счастье?!

— Всего лишь птичий помет на черной полосе жизни.

— Ты умнее, чем я думал.

— А перед смертью не надышишься.

— Женщина?

— Сфинкс.

— Коварство?

— Оружие слабого Сфинкса.

— Война.

— Шахматное поле.

— Победа?

— Отсрочка перед предательством.

— Убийца.

— Он… он единственный, кто знает цену жизни.

— Джи, ты выиграл.

— Скорее, я умер, — с усмешкой прошептал Джи, ощущая в груди лед и пустоту. Пожравший его яд еще рыскал по телу в поисках новой пищи.

— Нет, я не позволю, — властно отозвался кто-то третий. Альтер эго растаяло, да и зеркало вместе с ним, в покое Астарота стоял…

— Ваше Высочество, — сил все равно не осталось, колени подогнулись сами, бес рухнул перед Принцем и просто закрыл глаза.

— Я слышал этот спор, мне понравились твои речи, — Владыка взял с колонны пузырек и задумчиво поболтал, поднимая светло-коричневый осадок со дна. — Ты не заменишь Натаниэля, ты слишком много прогуливал школу, а твоей врожденной мудрости не хватает терпения. Но, пройдя через испытания всех покоев, ты определил свою судьбу, и я сохранил тебе жизнь. Ты пойдешь в ассасины, в свиту Абаддона, тебе приглянулся гнев более других грехов, и я одобряю твой выбор. Прими это лекарство и возвращайся в дом родителей. Никому не говори, что видел во Дворце. И с кем говорил. Прощай.

Зелье Равнодушия мягко опустилось в руку, пузырек откупорился сам, бес поднес его к губам, но как пил — не помнил. Горьковатый вкус опалил нёбо, в висках страшно забился пульс, в голове смешались лица и образы. Крысы и змеи, и сладкоголосый Владыка, чей облик остался за гранью понимания, зачарованный Сад и страстный Бред сознания… Длинная лестница в небо, белые врата, высокий лоб, сдавленный стеклянным обручем, по нему струилась кровь. Огромный темный изумруд, и молния, расколовшая его надвое, пронзительный крик в ночи, и дикая разрывающая боль, что накрыла тело, когда чье-то израненное сердце забилось вновь.

* * *

У детей отняло дар речи — почти как в первый вечер с шоу на мнимом этаже. Лежали тихонько, примерными лапочками, с совершенно круглыми глазами, не ссорились, не буянили. Ангел наблюдал это не без удовольствия. Действительно, покои Астарота были достойны того, чтоб их посещали на десерт и долго осмысливали.

И, конечно, Люцифер, некоронованный Владыка, личная встреча с которым возглавляла список мечтаний и страхов каждого подданного. Восторг — вовсе не то, что охватывало душу при виде венценосца, о нет. Но чистый восторг был послевкусием, когда Владыка уже исчезал, а изнемогающую душу возвращало обратно в объятья трезвого рассудка. И даже в наивной сказке, где Люцифер появился на полминутки, смягченный и не лишенный сострадания, снизошедший до маленького беса… чувствовалось, что близнецов проняло совсем другим Владыкой — тем, кто взвалил на себя управление бескрайним миром Господним и обозревал его необыкновенными незрячими глазами, умеющими оставлять изумрудные следы.

Энджи положил сборник сказок на верхнюю полку детского книжного шкафа, выключил ночник и всем своим видом дал понять, что уходит. Одолел по коридору всего десять шагов, остановился, прислушался. И вернулся скользящим шагом убийцы-невидимки, проверить свою догадку.

Так и есть: бессовестные отпрыски влезли на стул и друг на друга и пытаются достать тяжелую книгу, которая когда упадет со шкафа — пришибёт обоих.

— А ну-ка сию секунду вернулись в кровать, — приказал он таким тоном, что Викки побелел с головы до пяток, роняя Элфа и сам роняясь со стула, а Элф испуганно взвизгнул, кое-как держась за шкаф и болтаясь в воздухе ногами. — Жаль, не сфотографировать вас для Кси, он же меня тогда сразу убьет. — Ангел еще одно, насильно продленное мгновение наслаждался этой картиной, старательно давясь смехом, и забрал несостоявшихся хулиганов с места преступления. Взглядом поставил стул ровно, а два тоненьких обмерших тельца спрятал под одеяло. — Дышите. А то что-то пульс пропал, не прощупываю.

— Папа? — мужественно спросил Элф за них обоих.

— Спите. Я не сержусь. Завтра дочитаем. А на шкаф больше не лазить. Пока крылья не вырастут.

Джи очнулся лежащим на полу у покоев Астарота. Его врата были наглухо заперты. Казалось, бесу снился страшный сон, но спал он недолго: седьмое солнце ада только скрылось за горизонт. Все, что осталось от прошедшего дня — это связка диковинных ключей в кармане. Они приняли первозданный вид, восемь ключей, что он использовал, и еще девятый — маленький ключик с незатейливой резьбой, такой обыкновенный на вид… но очень тяжелый и поглощающий свет. Неизвестно, из чего он сделан. Но он неумолимо притягивал взор и руки.

Бес и сам не заметил, как начал обход Дворца, машинально подставляя этот ключ во все замочные скважины. Увы, он отпирал все двери, но за ними были комнаты, анфилады залов, узкие коридоры, ступени и запутанные переходы. Он помнил слова Натаниэля, но упрямство было сильнее доводов разума. И Джи шел дальше отпирать двери, бесконечную череду дверей, поднимаясь все выше, к головокружительному шпилю Дворца, а когда двери закончились, понял, что любопытство овладело им окончательно.

За спиной остались три тысячи ступеней знаменитой Бесконечной лестницы Ада, он дошел до последней точки Дворца — зубчатой башни, когда-то исполнявшей функции оборонительной, но сейчас она привлекала тем, что отсюда открывалась потрясающая панорама темного королевства. Над черно-красной равниной за стенами столицы летали стражи-драконы, сияло две луны, вдалеке, за Плоскогорьем Огненных змей, поблескивало озеро Равновесия, а еще дальше… взгляд уперся в завесу плотных белых облаков. Граница, за которой Рай, так близко и так далеко. Однако Джи не манило туда.

Он взобрался на широкий обсидиановый зубец, сел и снял ключ от Девятых врат с кольца. Дядя Натаниэль строго-настрого запретил трогать его, но все же… что может произойти, если он отопрет Врата? Верховный правитель Ада сказал, что его мудрости не хватает терпения, значит, он должен ждать. И обуздать эмоции. И, наверное, отказаться от своей глупой затеи.

Но любопытство было сильнее. Завтра он отойдет демону гнева и, возможно, никогда больше не подержит в руках этот ключ.

Джи нахмурился, пытаясь представить себе дверь. Какая она? Где должна находиться? И куда ведет?

— Я знаю, что я не самый достойный отпрыск своего рода, — тихо произнес Джи вслух. — У меня особо и родословной нет, я простой бес, и еще вчера я не задумывался о многих вещах, которым в школе, кстати, не учат. Мне повезло, или же я сам вырвал у судьбы шанс попробовать пройти иной дорогой жизни. Я знаю, повелитель, что ты слышишь меня, и тебе известен каждый мой проступок и каждая мысль, что терзает и не дает мне покоя. Если я совершаю непоправимую ошибку…

Он поднял ключ и нарисовал им в стене башни дверь. Ее светящие линии колебались, роняя искры во тьму, и прорезали в черном обсидиане прямоугольный проем. В четыре штриха Джи изобразил замок, но в момент, когда вставил в него ключ, сомнение омрачило его душу. За страхом пришло раскаяние, он отступил на шаг, но было поздно.

Ключ бесшумно провернулся в замочной скважине без его участия и провалился в проем, дверь провалилась следом, растворяясь где-то… там… в необъятной черноте без измерения и времени. Бес не мог убежать, его приковало к месту, его поглотила эта дыра, что расширялась все больше, захватывая башню, засасывая воздух, пожирая все вокруг…

Туда незримым пришел Владыка, тем плавным шагом, что ходил всегда, с минуту понаблюдал за взбесившимся пространством в проломе Мироздания. Его тонкие бледные руки стянули бесформенные края и закрыли дыру. На ее месте остался лишь маленький лоскуток первичной материи хаоса — мнимая математическая величина, почти абстрактность… разность двух вселенных, делимая на ноль. Принц снова превратил ее в ключ и обернулся: за его спиной стоял бес Натаниэль, хранитель дворцовых покоев.

— Возьми это, — приказал Владыка грустно и отдал ключ. — Охраняй так же ревностно, как и раньше. Через семь лет ты сможешь снова послать сюда ученика. И, кто знает, может быть, другой бес освободит тебя от ноши.

Натаниэль поклонился, принял проклятый дар и начал спуск по Бесконечной лестнице. Две луны ада освещали ему путь, серебрили седину, сверкали тысячами маленьких лун в каплях, проложивших дорожки на его щеках. Старый бес скорбел, ночные светила безмолвно скорбели вместе с ним. В мыслях он возвращался к тому, кто остался в башне, отстроил недостающий ряд стен, и лежал, растянувшись на самом длинном зубце.

К Владыке, что смотрел в небо. Но видел там не звезды.

К Владыке, что был частью иного мира. Как этот ключ. Как дверь, что они отпирали, обрывавшаяся в никуда. Предел, что уводил в самую страшную неизвестность. Но туда забрали Джи, а Джи вовсе не был Натаниэлю племянником, хотя сам об этом не догадывался.

И ему не нужен другой ученик.

Натаниэль достал ключ и начертил Врата.

* * *

— Думаешь, они всё поняли? — шепнул Кси на ухо супругу. Он по традиции являлся в детскую, когда очередная сказка заканчивалась, чтобы проконтролировать Ангела и пресечь всякие нежелательные происшествия.

— Нет. Иначе бы не уснули, прослушав самый финал. Ты чаще прав, когда говоришь, что они слишком малы. И страдания Натаниэля им были неинтересны и чужды. Эта девятая притча скорее для нас.

— А ты бы бросился в пролом Мироздания, если бы Элф по глупости нарисовал Врата и исчез в них?

— Нет, потому что ты, как психованный родитель, меня бы опередил. И мне пришлось бы остаться, чтобы охранять пролом и стабилизовать его. Чтобы вы смогли вернуться.

— Я думаю, психовать не пришлось бы вовсе, дорогой. Потому что я бы попросту не выдал детям девятый ключ.

— Это сейчас, пока они крошки. А в возрасте Гарреля?

— Нет.

— Тебе придется научиться доверять им, Ксавьер. Иначе ключ Элф однажды украдет.

— Но Натаниэль своего ребенка по всем фронтам обманул.

— За что и поплатился. Нежеланные дети редко растут счастливыми, в недостатке любви, обделенные. И сами становятся источником несчастья. И теперь я рад, что они уснули и прослушали. Это точно не про них. — Ангел погладил спящие под одеялом бугорки, а книгу вернул на верхнюю полку шкафа. — Пойдем поищем какую-нибудь сказку для взрослых. Можно вкупе с напитками для взрослых.

— В этом доме нет взрослых, — заметил Кси провокационно, за что был без промедления укушен за ухо. Сдержал болезненный стон — клыки у сына Асмодея были заточены острее острого — и фыркнул, обвивая любимого за шею. — Ну, а я что говорю? Лишнее тому подтверждение, вампир-дурилка ты. Ничего крепче колы тебе не выдам.